Беседа. — Сайрес Смит и Гедеон Спилет. — Идея инженера. — Электрический телеграф. — Провода. — Батарея. — Алфавит. — Лето. — Процветание колонии. — Фотография. — Мнимый снег. — Два года на острове Линкольна.

      — Бедный Айртон! — сказал Герберт, возвращаясь в комнату после безуспешной попытки догнать Айртона, который спустился по верёвке и скрылся во мраке.
      — Он вернётся, — сказал Сайрес Смит.
      — Вот так штука, мистер Сайрес! — воскликнул Пенкроф. — Что это значит? Как же так? Выходит, бутылку с запиской бросил не Айртон? Кто же её бросил?
      Вопрос этот напрашивался сам собой.
      — Айртон и бросил записку, — заметил Наб, — только в ту пору он уже ничего не соображал.
      — Да, — подхватил Герберт, — он не сознавал, что делает.
      — Другого объяснения не найти, друзья мои, — тотчас же согласился Сайрес Смит, — понятно также, почему Айртон знал точные координаты острова Табор — он узнал их ещё до того, как его высадили на остров.
      — Выходит, что он написал записку до того, как помешался, — заметил Пенкроф, — значит, бросил бутылку в море лет этак семь-восемь назад, отчего же записка так хорошо сохранилась?
      — Это доказывает, — ответил Сайрес Смит, — что Айртон потерял рассудок не так давно, как ему кажется.
      — Очевидно, так оно и есть, — согласился Пенкроф, иначе тут ничего не поймёшь.
      — Вы правы, — подтвердил инженер, не желая продолжать разговор на эту тему.
      — Как вы думаете, Айртон рассказал нам всю правду? — допытывался моряк.
      — Разумеется, — ответил журналист. — Всё это — сущая правда. Я отлично помню, что в газетах печатали сообщение о спасательной экспедиции Гленарвана и об её успешном завершении.
      — Айртон рассказал нам правду, сомневаться нечего, Пенкроф, — добавил Сайрес Смит, — и правду жестокую. Люди, изобличая себя, всегда говорят правду!
      На другой день, 21 декабря, колонисты обошли берег, затем поднялись на плато, но нигде не нашли Айртона. Он ещё ночью ушёл в кораль, и колонисты решили не мешать ему. Они надеялись, что время сделает то, чего не сделало их дружеское участие.
      Герберт, Пенкроф и Наб принялись за свою каждодневную работу. А Сайрес Смит и журналист встретились в мастерской, в Трущобах.
      — Послушайте, дорогой Сайрес, — начал разговор Гедеон Спилет, — ваше вчерашнее объяснение меня отнюдь не удовлетворило. Быть не может, чтобы Айртон позабыл о записке, которую сам же написал и, вложив в бутылку, бросил в море.
      — Следовательно, дорогой Спилет, бросил бутылку не он.
      — Значит, вы предполагаете…
      — Ничего не предполагаю, ничего не знаю, — возразил Сайрес Смит, прерывая журналиста. — Просто причисляю этот случай ко всем тем загадкам, которые до сих пор не могу объяснить.
      — Да, вы правы, Сайрес, всё это непостижимо, — согласился Гедеон Спилет. — И то, как вы спаслись, и ящик, выброшенный на берег, и поведение Топа, и, наконец, эта бутылка… Да разгадаем ли мы когда-нибудь все эти загадки?
      — Разгадаем! — не задумываясь, ответил инженер. — Весь остров перерою, а тайну разгадаю.
      — Быть может, нам на помощь придёт случай?
      — Случай! Что вы, Спилет! Не верю я в случай, как не верю во всякие таинственные силы. Нет в мире следствий без причин, и я найду причину всех этих необъяснимых явлений. А пока будем работать и наблюдать.
      Наступил январь. Начался новый, 1867 год. Как всегда летом, у колонистов было много работы. Однажды Герберт и Гедеон Спилет посетили кораль и убедились, что Айртон живёт в домике, который был для него выстроен. Он заботливо ухаживал за большим стадом и избавил колонистов от лишних трудов: они уже не наведывались в кораль каждые два-три дня. Однако, чтобы не оставлять Айртона подолгу в одиночестве, они всё же довольно часто навещали своего нового друга.
      Кроме того, за этой частью острова, которая внушала кое-какие подозрения инженеру и Гедеону Спилету, следовало наблюдать, и случись там что-нибудь, Айртон непременно сообщил бы о всех новостях жителям Гранитного дворца.
      А вдруг ему понадобилось бы немедленно уведомить о чём-нибудь инженера? Ведь там, даже не говоря обо всём, что было связано с тайной острова Линкольна, могло приключиться немало всяких событий, требующих немедленного вмешательства колонистов: появится судно, произойдёт кораблекрушение, высадятся пираты и так далее.
      Поэтому Сайрес Смит решил установить прямую связь между коралем и Гранитным дворцом.
      Десятого января он рассказал товарищам о своём замысле.
      — Да что же вы думаете сделать, мистер Сайрес? — спросил Пенкроф. — Уж не провести ли телеграф?
      — Вот именно, — ответил инженер.
      — Электрический? — вскрикнул Герберт.
      — Электрический, — подтвердил Сайрес Смит. — У нас есть всё необходимое для устройства батарей, труднее будет изготовить железную проволоку, но думаю, что с помощью волочильни мы и с этим справимся.
      — Ну, знаете, — заявил моряк, — я не удивлюсь, если в один прекрасный день мы будем разъезжать по острову в поезде!
      И вот колонисты взялись за работу, начав с самого трудного, то есть с выделки проволоки, ибо они понимали, что если в этом деле их постигнет неудача, то незачем будет изготовлять батареи и всё прочее.
      Как известно, железо на острове Линкольна отличалось превосходным качеством, и, следовательно, из него можно было сделать проволоку. Сайрес Смит прежде всего приступил к изготовлению волочильни — стальной доски с отверстиями конусообразной формы и различного диаметра: через них последовательно пропускают проволоку, доводя её до нужной толщины. Закалив доску волочильни «до отказа», как говорят сталевары, он закрепил её на подставке, врытой в землю в нескольких шагах от большого водопада; инженер снова решил воспользоваться движущей силой этого водопада.
      Там же стояла сукновальня, в ту пору бездействующая с помощью её вала, приведённого в движение потоком воды, можно было протягивать проволоку, которая на него наматывалась.
      Дело было сложное и хлопотливое. Колонисты вставляли длинные, тонкие железные прутья, заострённые с одного конца напильником, в самое большое отверстие волочильни, а вращающийся вал сукновальни, на который наматывалось двадцать пять — тридцать футов проволоки, вытягивал её, затем проволока разматывалась, и её пропускали в отверстия поменьше. В конце концов изготовили куски проволоки длиной от сорока до пятидесяти футов; соединив их, получили провод длиною в пять миль — как раз такое расстояние и отделяло кораль от Гранитного дворца.
      Всю эту работу завершили за несколько дней; как только установили волочильню, Сайрес Смит поручил её товарищам, а сам занялся батареей.
      Он собирался изготовить батарею постоянного тока. Как известно, в современных батареях элементы состоят из искусственного графита, цинка и меди. Меди у инженера не было, — несмотря на все поиски, он не обнаружил даже признаков её на острове Линкольна; пришлось обойтись без этого металла. Искусственный графит получается на газовых заводах после того, как из каменного угля в ретортах выделится весь водород. Наши колонисты могли бы добыть такой графит, но для этого пришлось бы установить специальные приборы — задача слишком сложная.
      Зато цинк у них был. Как помнят читатели, в ящик, найденный на мысе Находки, был вложен второй, цинковый, и лучшего применения для этого цинка нельзя было и придумать.
      Итак, после зрелых размышлений Сайрес Смит решил сделать самую простую батарею, наподобие той, которую в 1820 году изобрёл Беккерель, ибо для этой батареи нужен один лишь цинк. Других же веществ — азотной кислоты и поташа — у инженера было сколько угодно.
      Расскажем, как была устроена эта батарея, работавшая благодаря взаимодействию азотной кислоты и поташа.
      Инженер изготовил несколько стеклянных банок и наполнил их азотной кислотой. Затем закупорил каждую банку пробкой, прорезал посредине отверстие и вставил в него стеклянную трубку, нижний конец которой заткнул глиняной втулкой и обмотал лоскутком ткани. Опустив в кислоту трубку этим концом, он влил в её верхнее отверстие раствор поташа, добытого из золы некоторых растений; таким образом, пройдя сквозь глиняную втулку поташ вступал в реакцию с азотной кислотой.
      Затем Сайрес Смит взял две цинковые пластинки погрузил одну в азотную кислоту, а другую — в раствор поташа. И тотчас же возник электрический ток; он побежал по проволоке от отрицательного полюса — от пластинки, погруженной в азотную кислоту, к положительному полюсу — к пластинке, погруженной в раствор поташа. Итак, теперь надо было соединить все эти банки, чтобы получить целую батарею, ток которой привёл бы в действие электрический телеграф.
      Остроумное и простое изобретение помогло Сайрес Смиту установить телеграфную связь между Гранитным дворцом и коралем.
      Шестого февраля колонисты начали ставить вдоль всей дороги, ведущей в кораль, столбы со стеклянными изоляторами и натягивать провод. Через несколько дней всё было готово, надо было только пустить ток, он побежал бы по проводу со скоростью ста тысяч километров секунду; добавим, что земля должна была служить тем проводником, по которому ток возвращался к отправной точке.
      Изготовили две батареи: одну — для Гранитного дворца, другую — для кораля, чтобы установить между ними двустороннюю телеграфную связь.
      Приёмный и передаточный аппараты были очень просты. На обеих станциях провод был намотан на электромагнит, то есть брусок мягкого железа. В цепь включался ток; он шёл по проводу от положительного полюса к электромагниту, временно намагничивал его и возвращался через землю к отрицательному полюсу. Стоило току прекратиться, как электромагнит размагничивался. Возле электромагнита поместили пластинку из мягкого железа, которая притягивалась к нему, когда проходил ток, и возвращалась в исходное положение, как только ток прерывался. Сайрес Смит использовал движение пластинки для перемещения стрелки, которая всякий раз останавливалась против нужной буквы алфавита, нанесённого на циферблате. Таким образом, инженер установил телеграфное сообщение между Гранитным дворцом и коралем.
      Всё было окончательно готово 12 февраля. В этот день Сайрес Смит включил ток и запросил Айртона, всё ли у него благополучно, а через несколько секунд получил положительный ответ.
      Изобретение доставляло огромнейшее удовольствие Пенкрофу; он утром и вечером посылал телеграммы Айртону и никогда не оставался без ответа.
      Два преимущества телеграфной связи сразу же дали о себе знать: во-первых, всегда можно было убедиться, дома ли Айртон, а во-вторых, он не был теперь так одинок, как прежде. Впрочем, не проходило недели, чтобы Сайрес Смит не навестил его, а иногда и сам Айртон являлся в Гранитный дворец, где его всегда радушно встречали.
      Лето прошло в обычных трудах. Запасы колонистов с каждым днём увеличивались, овощи и злаки были у них в изобилии; растения, вывезенные с острова Табор, принялись превосходно. Плато Кругозора радовало колонистов. Они в четвёртый раз сняли отличный урожай пшеницы, и теперь никому и в голову не пришло удостовериться, действительно ли собрано четыреста миллиардов зёрен! Впрочем, Пенкроф совсем было собрался пересчитать зёрна, но тотчас же отказался от своего намерения, ибо Сайрес Смит втолковал почтенному моряку, что на эту затею ушло бы около пяти с половиной тысяч лет, даже если бы удалось отсчитывать по триста зёрен в минуту или по девяти тысяч зёрен в час.
      Погода стояла великолепная: днём бывало очень жарко, зато к вечеру зной спадал, дул свежий морской ветерок, и обитатели Гранитного дворца наслаждались ночной прохладой. Несколько раз над островом Линкольна разражались непродолжительные, но необычайно сильные грозы. В небе подолгу сверкали молнии, а раскатам грома, казалось, не будет конца.
      В ту пору хозяйство маленькой колонии достигло небывалого расцвета. Теперь колонисты питались домашней птицей, ибо её развелось так много, что они решили сократить число пернатых обитателей. Свиньи опоросились, поэтому Набу и Пенкрофу приходилось много с ними возиться. Гедеон Спилет и Герберт, ставший под руководством журналиста превосходным наездником, нередко катались верхом на онаграх, которые тоже принесли потомство — двух прехорошеньких ослят. Иногда же онагров запрягали в тележку и привозили в Гранитный дворец дрова, каменный уголь, различные материалы, необходимые инженеру.
      Поселенцы часто отправлялись на разведку в дебри лесов Дальнего Запада. Их не страшила невероятная жара, ибо солнечные лучи едва пробивались сквозь густую листву, шатром раскинувшуюся над ними. Так обошли они весь левый берег реки Благодарения до дороги, соединявшей кораль с устьем Водопадной речки.
      Отправляясь в поход, исследователи брали с собой оружие, ибо им нередко попадались свирепые кабаны, встреча с которыми не сулит ничего хорошего.
      Этим же летом колонисты пошли войной на ягуаров. Гедеон Спилет ненавидел их лютой ненавистью, и Герберт разделял его чувства. Оба были превосходно вооружены и ничуть не боялись страшных хищников. Все восхищались отвагой Герберта и хладнокровием журналиста. Штук двадцать великолепных шкур уже украшало большой зал Гранитного дворца, и если бы погода позволила, охотники достигли бы своей цели и истребили всех ягуаров на острове.
      Иногда инженер отправлялся на разведку неисследованных частей острова, осматривая местность с особым вниманием. Он, очевидно, искал чьи-то следы в непроходимых лесных чащах, однако ни разу не приметил ничего подозрительного. Топ и Юп, которых он брал с собой, вели себя спокойно, а между тем дома собака часто с лаем бегала вокруг колодца, который не так давно тщетно исследовал инженер.
      В те дни Гедеон Спилет и его помощник Герберт воспользовались найденным в ящике фотографическим аппаратом, который до сих пор лежал без применения, и сделали множество снимков в самых живописных уголках острова.
      Кроме аппарата с сильным объективом, нашлось всё, что необходимо фотографу. В их распоряжении был коллодий для обработки пластинок, азотнокислое серебро, делающее пластинки светочувствительными, гипосульфит для фиксажа, хлористый аммоний, в котором вымачивается бумага для позитивов, уксуснокислый натрий и хлористое золото, в котором её пропитывают. В ящике нашлась и бумага, уже пропитанная хлором; прежде чем наложить её на негатив, надо было сделать только одно: окунуть на несколько минут в раствор азотнокислого серебра.
      Вскоре журналист и его помощник стали искусными фотографами; у них получались удачные видовые снимки — панорама острова с горой Франклина на горизонте, снятая с плато Кругозора, устье реки Благодарения, живописно обрамлённое высокими скалами, лесная опушка и кораль, прилепившийся к отрогам горы, причудливые очертания мыса Коготь и мыса Находки.
      Фотографы не забыли запечатлеть на снимках и всех обитателей острова без исключения.
      — Мы множимся, — шутил Пенкроф.
      Моряк был в восторге от собственного портрета, украшавшего вместе с другими снимками стены Гранитного дворца; он рассматривал с удовольствием и подолгу эту выставку, точно перед ним была витрина роскошного магазина на Бродвее.
      Откровенно говоря, удачнее всего получился дядюшка Юп. Он позировал фотографу с неописуемой важностью и вышел на снимке как живой!
      — Будто сейчас скорчит гримасу, — посмеивался моряк.
      Характер у Юпа был норовистый, он бы вспылил, не придись портрет ему по вкусу; но снимок был так хорош, что он созерцал его с умилённым и самодовольным видом.
      В марте стало прохладнее. Порой выпадали дожди, но воздух по-прежнему был тёплый. В этом году март — а он соответствует сентябрю в Северном полушарии — оказался дождливее и холоднее, чем ждали. Быть может, это предвещало раннюю и суровую зиму.
      Как-то утром, дело было 21 марта, всем даже показалось, что выпал первый снег. Встав рано поутру, Герберт подошёл к окошку и вдруг крикнул:
      — Смотрите, весь островок Спасения в снегу!
      — Рановато идти снегу, — заметил журналист, выглянув в окно.
      К ним подбежали друзья — все убедились, что не только островок, но и берег у подножия Гранитного дворца покрыт ровной белой пеленой.
      — Самый настоящий снег! — заявил Пенкроф.
      — Или что-то вроде него, — отозвался Наб.
      — По ведь термометр показывает пятьдесят восемь градусов (14° выше нуля по стоградусному термометру)! — заметил Гедеон Спилет.
      Сайрес Смит смотрел на белую пелену молча, ибо не знал, чем объяснить, что снег выпал в такое время года и при такой тёплой погоде.
      — Тысяча чертей! — воскликнул Пенкроф. — Все наши насаждения вымерзнут!
      Моряк уже собрался спуститься вниз, но непоседа Юп опередил его.
      Не успел орангутанг ступить на землю, как толстый пласт снега взвился вверх и рассыпался в воздухе бесчисленными хлопьями, на мгновение заслонив солнце.
      — Птицы! — крикнул Герберт.
      Действительно, то были стаи морских птиц с ослепительно белым оперением. Сотни тысяч птиц опустились на островок и на побережье, а теперь, взмыв в небо, исчезли вдали, на глазах у изумлённых колонистов, перед которыми, точно на сцене, зима неожиданно сменилась летом. К сожалению, всё произошло так внезапно, что Гедеону Спилету и Герберту не удалось подстрелить ни одной птицы. Так друзья и не узнали, к какой породе принадлежат эти пернатые и как они называются.
      Спустя несколько дней, 26 марта, исполнилось два года с тех пор, как аэронавты, потерпевшие крушение, попали на остров Линкольна!

Воспоминания о родине. — Надежды. — Планы исследования побережья. — 16 апреля — день отплытия. — Вид с моря на полуостров Извилистый. — Базальтовые скалы на западном берегу. — Непогода. — Наступление ночи. — Ещё одна загадка.

      Прошло целых два года! Два года колонисты жили вдали от людей! Они не ведали о том, что творится в цивилизованном мире, и, попав на остров, затерянный среди океана, словно очутились на крошечном астероиде Солнечной системы.
      Что сейчас происходит у них на родине? Их неотступно преследовала мысль о родной стране, стране, которую раздирала гражданская война в тот час, когда они её покидали, — может быть, мятеж южан заливает её потоками крови! Мысль эта наполняла их тревогой, и они часто беседовали о родине, не сомневаясь, однако, что правое дело северян восторжествует во славу Соединённых Штатов.
      За эти два года ни один корабль не прошёл в виду острова, ни один парус не появился на горизонте. Очевидно, остров Линкольна находился в стороне от морских путей и о нём никто не знал, о чём свидетельствовали также и карты. Иначе источники пресной воды, бесспорно, привлекали бы сюда корабли, хоть на острове и не было удобной бухты.
      Безбрежное море, расстилавшееся вокруг, было всегда пустынно, и колонисты знали, что никто не поможет им вернуться на родину, что надо рассчитывать только на самих себя. И всё же у них была единственная возможность спастись, о ней колонисты и говорили как-то в начале апреля, собравшись в зале Гранитного дворца.
      Речь зашла об Америке, о родной стране, которую они почти не надеялись увидеть снова.
      — Право же, у нас только одна возможность покинуть остров Линкольна, — сказал Гедеон Спилет, — надо построить корабль, чтобы пройти по морю несколько сот миль. Раз нам удалось построить бот, построим и корабль.
      — И доберёмся до островов Туамоту, раз добрались до острова Табор, — подхватил Герберт.
      — Я не против этого, — ответил Пенкроф, обладавший решающим голосом во всех вопросах, касавшихся мореплавания, — не против, хотя одно дело — проплыть большое расстояние, а другое — проплыть маленькое! Когда мы плыли на остров Табор, ветер играл нашим ботом, как щепкой, но мы знали, что берег недалёк, а тысяча двести миль — не малый путь: ведь до ближайшей земли не меньше!
      — Неужели, Пенкроф, вы не отважитесь? — спросил журналист.
      — Я-то на всё готов, мистер Спилет, — ответил моряк, — сами знаете, перед опасностью я не отступаю!
      — Заметь-ка, Пенкроф, ведь у нас завёлся ещё один моряк, — вставил Наб.
      — Кто же? — удивился Пенкроф.
      — Айртон.
      — Верно, — подтвердил Герберт.
      — Если только он захочет отправиться с нами! — сказал Пенкроф.
      — Что вы, Пенкроф! — воскликнул журналист. — уж не думаете ли вы, что если бы яхта Гленарвана пристала к острову Табор в те дни, когда Айртон жил там, он отказался бы уехать?
      — Вы забываете, друзья, — заметил Сайрес Смит, — что разум у Айртона помутился только за последние годы. Но дело не в этом. Надо решить, можно ли рассчитывать, что шотландский корабль вернётся за Айртоном? Ведь Гленарван обещал возвратиться на остров Табор, когда сочтёт, что Айртон искупил свою вину, и я уверен, он сдержит своё слово.
      — Несомненно, — сказал журналист, — и приедет скоро, ибо Айртон в изгнании уже двенадцать лет!
      — Да и я согласен с вами, — сказал Пенкроф, — лорд Гленарван вернётся, и ждать его недолго. Но где, по-вашему, пристанет его яхта? Конечно, к острову Табор, а не к острову Линкольна.
      — Совершенно верно, — вмешался в разговор Герберт, — тем более что остров Линкольна даже не нанесён на карту.
      — Поэтому-то, друзья мои, — продолжал инженер, — надо принять меры и известить того, кто приплывёт к острову Табор, что Айртон и мы сами находимся на острове Линкольна.
      — Что верно, то верно, — сказал журналист, — по-моему, проще всего оставить в хижине, где жил капитан Грант, а затем Айртон, записку с точными координатами нашего острова, да положить так, чтобы она бросилась в глаза Гленарвану или его спутникам.
      — До чего же досадно, — воскликнул моряк, — что мы не сообразили сделать это, когда были на острове Табор!
      — Нам это и в голову не пришло! — заметил Герберт. — Ведь мы не знали о прошлом Айртона, не знали, что за ним обещали приехать; всё стало известно только осенью, но тогда из-за ненастья нельзя было возвратиться на остров Табор.
      — Да, — подтвердил Сайрес Смит, — тогда было уже поздно, теперь придётся ждать до весны.
      — А что, если шотландская яхта явится именно теперь? — спросил Пенкроф.
      — Вряд ли, — ответил инженер, — зимой Гленарван не пустится в дальнее плавание. Но, может статься за те пять месяцев, что Айртон живёт здесь, Гленарван побывал на острове Табор, если же нет, то нам ещё долго его ждать, и мы не опоздаем; в октябре, когда наступит хорошая погода, отправимся на остров Табор и оставим там записку.
      — Не повезло нам, — заметил Наб, — если яхта «Дункан» уже побывала в этих морях.
      — Надеюсь, что нет, — отозвался Сайрес Смит, — провидение не лишит нас возможности попасть на родину!
      — Во всяком случае, — заметил журналист, — если яхта и подплывала к острову Табор, мы это заметим, когда будем там; на месте и решим, как поступать.
      — Совершенно верно, — ответил инженер. — Итак, друзья, запасёмся терпением и будем надеяться, что на яхте вернёмся к родным берегам; а если надежда нас обманет, тогда подумаем, как быть.
      — И уж конечно, — добавил Пенкроф, — мы покинем остров Линкольна не потому, что нам здесь плохо!
      — Разумеется, Пенкроф, — отозвался инженер, — покинем потому, что оторваны от всего, что дорого человеку — от семьи, друзей и отчизны!
      Приняв такое решение, колонисты больше не заводили разговор о постройке большого корабля, о дальнем плавании на север, к архипелагам, или на запад к берегам Новой Зеландии, и приступили к повседневным делам, готовясь к третьей зимовке в Гранитном дворце.
      Правда, до наступления ненастных дней колонисты решили обойти на боте вокруг острова. Они ещё как следует не обследовали побережье, и у них было весьма туманное представление о его северной и западной частях, лежавших между устьем Водопадной речки и мысом Челюсть, а также об узком заливе, похожем на разверстую пасть акулы.
      Это был замысел Пенкрофа, и Сайрес Смит, которому хотелось осмотреть свои владения, вполне одобрил его.
      Погода стояла неустойчивая, но барометр не делал резких скачков, поэтому колонисты рассчитывали, что атмосферные условия будут благоприятствовать плаванию. В начале апреля стрелка барометра пошла вниз, пять-шесть дней дул сильный западный ветер, а потом она пошла на «ясно» и замерла на уровне 29,9 дюйма (759,45 миллиметра); колонисты сочли, что пришло время пуститься в путь.
      Решили отплыть 16 апреля, и «Бонадвентур», стоявший на якоре в порту Воздушного шара, был снаряжён для путешествия, которое могло затянуться.
      Сайрес Смит предупредил Айртона о предполагаемой экспедиции и предложил принять в ней участие, но Айртон отказался, и они условились, что до возвращения колонистов он будет жить в Гранитном дворце. Вместе с ним должен был остаться и дядюшка Юп, который отнёсся к решению вполне благосклонно.
      Утром 16 апреля колонисты в сопровождении Топа пустились в путь. Дул сильный юго-западный ветер, и «Бонадвентур», выйдя из порта Воздушного шара, лавировал, держа курс на Змеиный мыс. Окружность острова равнялась девяноста милям, а южная часть побережья, от гавани до мыса, — двадцати милям. Все эти двадцать миль колонисты плыли против ветра.
      Прошёл почти весь день, пока бот достиг мыса, ибо через два часа после его отплытия кончился отлив, и «Бонадвентуру» пришлось шесть часов подряд бороться с приливом. Только с наступлением ночи он обогнул мыс.
      Тут Пенкроф, взяв два рифа на парусах, предложил инженеру продолжать путь с небольшой скоростью. Но Сайрес Смит предпочёл стать на якорь в нескольких кабельтовых от острова, чтобы днём осмотреть берег. Условились плыть только днём, чтобы получше исследовать побережье, а с наступлением сумерек бросить якорь поближе к земле.
      Итак, бот простоял на якоре у мыса всю ночь; ветер улёгся, клубился туман, и было очень тихо. Мореплаватели, кроме Пенкрофа, уснули, хотя и не таким крепким сном, как у себя дома.
      Семнадцатого апреля Пенкроф с восходом солнца снялся с якоря и пошёл левым галсом полным бакштагом, держась вблизи западного берега.
      Колонистам уже был знаком живописный берег, поросший лесом, по опушке которого они как-то шли пешком, однако они восторгались ландшафтом и на этот раз. Чтобы получше всё рассмотреть, плыли, стараясь держаться поближе к суше, осторожно обходя стволы деревьев, носившиеся по волнам. Несколько раз даже бросали якорь, и Гедеон Спилет фотографировал прекрасные пейзажи.
      Около полудня «Бонадвентур» подошёл к устью Водопадной речки. Вдоль её правого берега тянулся негустой лес, а подальше, в трёх милях отсюда, виднелись лишь редкие рощицы, разбросанные между западными отрогами бесплодного кряжа, спускавшегося к самому морю.
      Как отличались друг от друга южная и северная части побережья! С одной стороны — яркая зелень лесов, с другой — дикие, бесплодные скалы! Южный берег можно было бы назвать «железным берегом» — так в иных краях именуют подобные места; вздыбленные скалы, казалось, свидетельствовали о том, что здесь в одну из геологических эпох произошла внезапная кристаллизация кипящей лавы.