От Наба нет известий. — Предложение моряка и журналиста отклоняется. — Вылазка Гедеона Спилета. — Клочок ткани. — Послание. — Спешный отъезд. — Прибытие на плоскогорье Дальнего вида.

      Герберт хотя и медленно, но выздоравливал. Теперь уже можно было подумать и о возвращении в Гранитный дворец. Как ни хорошо было устроено и снабжено всем необходимым жилище Айртона, оно, конечно, не могло сравниться с удобствами здорового помещения в Гранитном дворце. Кроме того, и в смысле безопасности Гранитный дворец был исключительно надёжным местом, тогда как здесь беспрестанно приходилось опасаться неожиданного нападения пиратов. Поэтому колонисты с нетерпением ждали дня, когда состояние здоровья позволит юноше выдержать переезд.
      От Наба не было никаких известий, но это не тревожило колонистов. Храбрый малый был в полной безопасности в Гранитном дворце и не позволил бы пиратам застать себя врасплох. Топ остался в корале, так как инженер не хотел ещё раз подвергать преданное животное риску получить пулю от пиратов.
      Несмотря на стремление колонистов поскорее вернуться в Гранитный дворец, приходилось выжидать. Инженера огорчало, что силы колонистов были раздроблены: он боялся, как бы этим не воспользовались пираты. С тех пор как исчез Айртон и заболел Герберт, колонистов было только четверо против пяти пиратов.
      Однажды, когда Герберт заснул, Пенкроф, журналист и инженер стали обсуждать, какие меры следует принять против пиратов и как восстановить связь с Набом.
      — Друзья мои, — сказал журналист, — я совершенно согласен с вами, что ехать обратно в Гранитный дворец — это значит подставлять себя под пули, не имея возможности ответить тем же. Но не считаете ли вы, что пришло время приступить к настоящей охоте на этих негодяев?
      — И я об этом думал, — сказал Пенкроф. — Не станем же мы бояться пуль! Если мистер Смит разрешит, я готов хоть сейчас отправиться в лес. Стоит тут раздумывать! Человек стоит человека!
      — Но не пяти человек! — возразил инженер.
      — Нас будет двое против пяти, — сказал журналист. — Я пойду с Пенкрофом, и мы захватим ещё с собой Топа.
      — Друзья мои! — сказал Сайрус Смит. — Давайте обсудим это хладнокровно. Если бы каторжники жили в каком-нибудь определённом месте, если бы это место было нам заранее известно и достаточно было бы лишь отправиться туда, чтобы выгнать их из логовища, тогда такая экспедиция была бы оправданной. Но скажите сами, откуда вы знаете, что не они первые увидят вас и обстреляют?
      — Что ж, мистер Смит, — возразил Пенкроф, — не всякая пуля попадает в цель!
      — Та, что попала в Герберта, не заблудилась, Пенкроф! — ответил инженер. — Заметьте, кстати, что, если вы вдвоём покинете кораль, я останусь здесь один. Можете ли вы поручиться, что пираты, проследив за вами, не воспользуются случаем напасть на кораль, зная, что его защищает только один человек, а второй лежит раненый?
      — Вы правы, мистер Смит, — сказал Пенкроф, хотя в груди его клокотал гнев. — Вы правы! Они непременно сделают попытку овладеть коралем, снабжённым всяческими запасами, — это мне хорошо известно. А вы один не сможете отстоять его. Ах, если бы мы были в Гранитном дворце!
      — Если бы мы были в Гранитном дворце, — сказал инженер, — положение было бы совсем другим: я не побоялся бы оставить Герберта на попечение одного из нас, а остальные трое отправились бы обыскивать лес. Но пока мы ещё находимся в корале и останемся здесь до тех пор, пока не сможем все вместе выйти из него!
      Рассуждения Сайруса Смита были настолько убедительны, что товарищи не стали спорить.
      — Если бы Айртон был с нами! — с грустью сказал Гедеон Спилет. — Бедняга! Недолго ему удалось пожить по-человечески!
      — Если только он умер… — каким-то странным тоном сказал Пенкроф.
      — Разве вы надеетесь, что эти негодяи пощадили его? — спросил Гедеон Спилет.
      — Им выгодно было бы сделать это!
      — Как, неужели вы подозреваете, что Айртон забыл, чем он обязан нам, и, встретившись со своими бывшими сообщниками…
      — Я ничего не утверждаю, — угрюмо начал моряк, — но…
      — Пенкроф, — сказал Сайрус Смит, кладя руку на плечо моряка, — это дурная мысль! Вы очень огорчите меня, если будете подозревать Айртона в измене! Я ручаюсь, что он до последнего вздоха был предан нам!
      — И я! — живо сказал журналист.
      — Да… да… мистер Смит, — смущённо ответил Пенкроф. — Я признаюсь, что это недостойное подозрение и вдобавок ни на чём не основанное. Но что поделаешь! У меня голова идёт кругом. Это заключение в корале ужасно действует на меня. Никогда в жизни я так не злился!
      — Терпение, Пенкроф, — сказал инженер. — Скажите, Спилет, через сколько времени, по-вашему, можно будет перевезти Герберта в Гранитный дворец?
      — Трудно сказать, Сайрус. Малейшая неосторожность при таком состоянии может иметь тягчайшие последствия. Но если его выздоровление будет идти таким же темпом, как сейчас, то дней через восемь можно будет подумать об этом.
      Восемь дней! Таким образом, возвращение в Гранитный дворец откладывалось до начала декабря.
      Весна была уже в разгаре. Погода стояла превосходная. Деревья были в полном цвету. Приближался сезон сельскохозяйственных работ. Следовательно, тотчас же по возвращении в Гранитный дворец нужно будет заняться весенним севом. Можно себе представить, как угнетало колонистов вынужденное безделье в корале.
      Раз или два журналист рискнул выйти за ограду кораля. Он держал наготове заряженный карабин. Топ сопровождал его. Эти рекогносцировки окончились благополучно — пиратов вблизи не было; очевидно, в это время они находились в какой-нибудь другой части острова.
      27 ноября, во время второй вылазки, журналист зашёл в глубь леса примерно на четверть мили от кораля. Топ неожиданно стал проявлять признаки беспокойства. Собака бегала взад и вперёд, обнюхивала землю в кустах и под деревьями, словно что-то чуяла.
      Гедеон Спилет насторожился. Вскинув карабин к плечу, он зорко осматривался по сторонам, в то же время всячески поощряя Топа продолжать поиски. Собака, очевидно, не чуяла присутствия человека, в противном случае она залаяла бы, предупреждая об опасности.
      Так продолжалось около пяти минут. Топ рыскал по невидимому следу, журналист осторожно пробирался за ним. Вдруг собака кинулась в густой кустарник и вернулась оттуда, держа в пасти какой-то лоскут. Гедеон Спилет поспешил возвратиться в кораль и показать своим товарищам эту изодранную в клочья мятую и грязную тряпку.
      Колонисты увидели, что это был лоскут валяной шерсти, изготовленной ими самими. Очевидно, это был обрывок от куртки Айртона.
      — Видите, Пенкроф, — заметил Сайрус Смит. — Несчастный Айртон боролся с пиратами, увлекавшими его за собой против его воли. Неужели вы продолжаете ещё сомневаться в его честности?
      — Нет, мистер Смит, — ответил моряк, — я давно уже раскаялся в своём минутном подозрении. Но из этого открытия, по-моему, нужно сделать один вывод…
      — Какой? — спросил журналист.
      — Что Айртон не был убит в корале. Его живым вытащили отсюда. Следовательно, может быть, он и посейчас жив!
      — Это правда… — задумчиво сказал инженер.
      И действительно, находка давала колонистам слабую надежду на то, что их товарищ не убит. Они полагали, что Айртон был подстрелен из-за угла, как Герберт. Но если пираты не убили его сразу и для чего-то потащили в другую часть острова, то были все основания допустить, что он жив и сейчас и находится лишь в плену у каторжников. Почему пираты не убили его? Возможно, что они признали в нём бывшего сообщника и не теряли надежды уговорить его присоединиться к ним. Он был бы очень полезен им, если бы согласился изменить своим друзьям. Так или иначе, но колонисты воспрянули духом И стали надеяться, что Айртон найдётся. Если он был в плену, можно было не сомневаться, что он приложит все усилия, чтобы вырваться на свободу и вернуться к своим друзьям.
      — Но если Айртону удастся бежать из плена, — сказал журналист, — он направится прямо в Гранитный дворец, так как он не знает про покушение на Герберта и поэтому не подозревает, что мы осаждены в корале.
      — О, я был бы счастлив, если бы знал, что он находится во дворце! — воскликнул Пенкроф. — Как бы мне хотелось, чтобы и мы наконец очутились там! Эти негодяи бессильны что-либо предпринять против Гранитного дворца, но зато они могут разграбить наши посевы, птичник, огороды…
      Пенкроф, в котором жила душа земледельца, беспокоился о своих посевах. Но Герберт с ещё большим нетерпением стремился в Гранитный дворец. Он понимал, как это необходимо для колонистов. Из-за него они теряли драгоценное время! Герберт убеждал Гедеона Спилета, что отлично перенесёт перевозку и что в своей светлой, сухой комнате с видом на море поправится скорее, чем здесь.
      Но журналист, боясь, как бы раны Герберта, только что зарубцевавшиеся, не открылись в дороге, медлил и всё откладывал отъезд.
      Однако случилось событие, заставившее колонистов уступить просьбам юноши.
      Это произошло 29 ноября. Было около семи часов утра.
      Трое колонистов мирно беседовали в комнате Герберта, как вдруг Топ залаял. Схватив ружья, всегда стоявшие заряженными, колонисты выбежали из домика.
      Топ продолжал лаять, но лай его выражал не беспокойство или ярость, а, напротив, в нём звучали радостные нотки.
      — Кто-то идёт!
      — Очевидно.
      — Это не может быть враг!
      — Может быть, это Наб?
      — Или Айртон?
      Не успели колонисты обменяться этими предположениями, как кто-то перевалился через ограду и легко спрыгнул на землю.
      Это был Юп, сам мистер Юп. Топ встретил его по-дружески.
      — Юп! — воскликнул Пенкроф.
      — Его послал Наб! — сказал инженер.
      Пенкроф подбежал к орангутангу. Сайрус Смит не ошибся: к шее Юпа был подвешен мешочек, содержавший следующую записку, писанную рукой Наба:

       «Пятница, 6 ч. утра.
       Пираты хозяйничают на плоскогорье!
Наб».

      Можно себе представить огорчение колонистов при этом известии! Они переглянулись и, не сказав ни слова, вернулись в домик. Что-то нужно было предпринять. Хозяйничанье пиратов в их житнице — это была катастрофа, это было бедствие, это было разорение!
      Герберт с первого взгляда понял по выражению лиц Сайруса Смита, Гедеона Спилета и Пенкрофа, что случилось что-то дурное. Заметив на дворе Юпа, он сразу понял, что какое-то несчастье обрушилось на Гранитный дворец.
      — Мистер Смит! — воскликнул он. — Я хочу уехать отсюда! Я отлично перенесу дорогу! Я хочу уехать!
      Гедеон Спилет пристально посмотрел на юношу и сказал:
      — В таком случае, едем!
      Колонисты посовещались, перевозить ли Герберта в тележке, в которой Айртон прибыл в кораль, или на носилках. Последние были бы более удобными, так как больного меньше трясло бы, но зато они требовали двух носильщиков, — иначе говоря, в случае неожиданного нападения только один из колонистов мог немедленно дать отпор пиратам. Это было опасно. Напротив, при перевозке в тележке все трое колонистов в любой момент были готовы к отпору. Можно было к тому же устроить Герберту удобную постель и подвигаться медленно и осторожно, чтобы избежать толчков.
      Так и порешили. Пенкроф впряг онагра в тележку, Сайрус Смит и Гедеон Спилет устроили в ней удобную постель и уложили на неё Герберта.
      Погода стояла превосходная. Яркие лучи солнца пробивались сквозь листву деревьев.
      — Проверьте заряды в ружьях! — сказал инженер.
      Всё оказалось в порядке. Инженер и Пенкроф были вооружены каждый двуствольным ружьём, Гедеон Спилет — карабином.
      — Удобно ли тебе, Герберт? — спросил Сайрус Смит.
      — Не бойтесь, мистер Смит, — ответил Герберт, — я не умру дорогой.
      Видно было, что юноша очень страдает и напрягает все свои силы, чтобы не потерять сознания.
      У инженера мучительно сжалось сердце. Он колебался давать сигнал к отправлению. Но остаться в корале — значило привести Герберта в отчаяние, может быть, гибельное для него.
      — В путь! — скомандовал наконец инженер.
      Ворота кораля распахнулись. Топ и Юп, умевшие, когда это было нужно, соблюдать тишину, бросились вперёд. Пенкроф взял под уздцы онагра и вывел из ворот повозку. Сайрус Смит снова захлопнул створки, и маленький отряд медленно двинулся вперёд.
      Колонистам, собственно говоря, не следовало возвращаться в Гранитный дворец прямой дорогой, так как она была известна пиратам, но по всякой другой дороге на тележке было бы трудно пробираться, поэтому пришлось ехать по этой.
      Сайрус Смит и Гедеон Спилет шли по обе стороны повозки, готовые стрелять при первом подозрительном шорохе. Однако трудно было предположить, что пираты так скоро уйдут с плоскогорья Дальнего вида. Наб, очевидно, отправил своё сообщение, как только они появились на плоскогорье, а записка его была помечена шестью часами утра. Проворный орангутанг, неоднократно бывавший в корале, покрывал расстояние в пять миль за сорок пять минут. Поэтому первые три-четыре мили не представляли опасности, и нападения следовало ожидать только возле самого Гранитного дворца.
      Эти соображения тем не менее не усыпили бдительности колонистов. Топ и Юп всё время рыскали по сторонам, забегали вперёд и возвращались назад, но ничего подозрительного не обнаружили.
      Повозка продвигалась вперёд очень медленно. Отъезд из кораля состоялся в половине восьмого утра. За час проехали четыре мили из пяти без каких бы то ни было происшествий.
      Дорога была такой же пустынной, как и вся эта часть леса Якамары, от реки Благодарности до озера Гранта.
      Не было заметно никаких следов присутствия людей.
      Повозка приближалась к плоскогорью. Мостик через Глицериновый ручей должен был вот-вот показаться из-за поворота дороги. Сайрус Смит не сомневался, что он был опущен: либо один из пиратов опустил его, чтобы облегчить переход другим, либо, если они переправились через реку в другом месте, они должны были опустить его, чтобы обеспечить себе отступление. Наконец сквозь просвет в деревьях мелькнуло море. В эту минуту Пенкроф остановил онагра и громовым голосом вскричал:
      — Ах, негодяи!
      И он указал рукой на облако густого дыма, клубившееся над плоскогорьем Дальнего вида в том месте, где были мельница, конюшня и птичий двор колонистов.
      В дыму суетился какой-то человек. Это был Наб.
      Колонисты окликнули его. Наб бросился к ним навстречу.
      — Пираты разрушили всё, что могли, и уже с полчаса как ушли с плоскогорья, — сообщил он. — Что с Гербертом?
      Гедеон Спилет поспешил обратно к повозке.
      Герберт был без сознания…

Герберт в Гранитном дворце. — Наб рассказывает о событиях. — Сайрус Смит осматривает плоскогорье. — Разруха и опустошения. — Колонисты не могут бороться с болезнью. — Ивовая кора. — Смертельная лихорадка. — Топ снова лает.

      Пираты, опасность, угрожающая Гранитному дворцу, разрушения на плоскогорье — всё мгновенно было забыто. Заботы о Герберте отодвинули на задний план все остальные дела. Не произошло ли у него из-за перевозки внутреннего кровоизлияния? Журналист не мог ответить на этот вопрос, но и сам он и все его товарищи были в отчаянии.
      Герберта на руках перенесли к подножию Гранитного дворца. Он всё ещё был без сознания. Поручив Набу отвезти тележку на плоскогорье Дальнего вида, Сайрус Смит, Пенкроф и журналист поднялись с Гербертом на подъёмнике в своё жилище и уложили раненого в постель.
      Журналист стал приводить его в чувство. Наконец Герберт открыл глаза. Увидев себя снова в своей комнате, он улыбнулся. Но слабость его была так велика, что он смог только что-то беззвучно прошептать.
      Гедеон Спилет осмотрел его раны. Он боялся, не открылись ли они. Но оказалось, что с этой стороны всё благополучно.
      Почему же такая слабость у больного? Почему Герберт вдруг почувствовал себя хуже?
      Юноша впал в забытьё. Его лихорадило. Пенкроф и журналист не отходили от его кровати.
      Тем временем Сайрус Смит рассказал Набу о всех событиях последних дней, а тот, в свою очередь, — о происшествиях этого утра.
      Только накануне ночью пираты впервые показались в окрестностях Гранитного дворца, в лесу, на берегу Глицеринового ручья. Наб, карауливший у птичника, тотчас же выстрелил в пирата, собиравшегося переплыть через ручей. Но в темноте он не мог хорошо прицелиться и, видно, не попал. Так или иначе, но этот выстрел не заставил банду отступить, и Набу пришлось убраться в Гранитный дворец.
      Тут он задумался над тем, как предотвратить разграбление плоскогорья. Он решил первым долгом предупредить инженера. Но как? Да и неизвестно было, в каком положении находятся осаждённые в корале. Ведь прошло уже девятнадцать дней с тех пор, как Топ принёс печальное известие об исчезновении Айртона и ранении Герберта. Мало ли что могло случиться за эти дни!
      «Что делать, что делать?» — спрашивал себя бедный Наб. Лично ему ничто не грозило. В Гранитном дворце он находился в полной безопасности. Но некому было защищать от пиратов постройки, посевы, птичий двор.
      Наб решил тогда, что он обязан предупредить своего хозяина о положении дел и предоставить ему решение вопроса. Он подумал, что умный орангутанг сможет передать записку не хуже, чем Топ. Юп знал слово «кораль», так как часто сопровождал туда колонистов.
      День ещё не наступил. Ловкий орангутанг сумеет пройти незамеченным, а если пираты увидят его, то примут за одного из обитателей леса и пропустят.
      Наб поспешно написал записку и, привязав её к шее Юпа, подвёл обезьяну к двери Гранитного дворца, спустил на землю длинную верёвку и, указывая на северо-запад, несколько раз повторил:
      — В кораль, Юп! В кораль, Юп! В кораль!
      Умный оранг сразу понял, что от него требовалось. Он скользнул по верёвке вниз и исчез в темноте, не замеченный пиратами.
      — Ты поступил правильно, Наб, — сказал Сайрус Смит. — Но лучше было бы, если бы ты не предупреждал нас…
      Говоря это, инженер думал о Герберте, в состоянии здоровья которого перевозка вызвала резкое ухудшение.
      Наб продолжал свой рассказ. Каторжники не осмелились показаться на берегу, под окнами Гранитного дворца, — они, видимо, по сей день не знали, какими силами располагают колонисты. Но зато плоскогорье Дальнего вида ничем не было защищено, и здесь они могли дать волю своему инстинкту разрушения, творя зло ради зла. Они ушли с плоскогорья всего за полчаса до возвращения колонистов. Наб поспешил подняться на плоскогорье и, не обращая внимания на опасность, стал тушить пожар на птичьем дворе. Здесь и застали его возвратившиеся колонисты.
      Таково было положение дел. Присутствие пиратов на острове являлось постоянной угрозой для жизни и благосостояния колонистов, ещё так недавно живших здесь счастливо и беспечно.
      Сайрус Смит решил пройти с Набом на плоскогорье, чтобы лично осмотреть разрушения. Гедеон Спилет и Пенкроф остались дежурить у постели Герберта.
      По дороге к птичьему двору колонисты не обнаружили нигде следов пиратов. Возникли два предположения: либо пираты покинули плоскогорье, заметив приближение повозки, либо, покончив со своей разрушительной работой, они углубились в лес Якамары и ничего не знают о возвращении колонистов в Гранитный дворец.
      В первом случае пираты, вероятней всего, отправились в кораль, теперь никем не охраняемый и обильно снабжённый всеми необходимыми припасами.
      Во втором — они вернулись в своё убежище и там выжидают удобного случая, чтобы возобновить нападение.
      Нужно было предупредить их и первыми нанести удар. Но состояние здоровья Герберта не позволяло и думать сейчас об этом.
      Инженер и Наб вышли на плоскогорье. Вид его был поистине ужасен: посевы были вытоптаны, зёрна из почти созревших колосьев осыпались на землю, огород был уничтожен. К счастью, в Гранитном дворце хранились запасы семян, которые позволяли поправить эту беду.
      Мельница, птичий двор, конюшня онагров — всё было уничтожено огнём. Несколько испуганных животных бродили по плоскогорью. Птицы, укрывшиеся от огня на берегах озера, теперь понемногу возвращались на привычные места… Здесь всё нужно было строить заново.
      Только побледневшее лицо Сайруса Смита выдавало кипевший в нём гнев. Но он не произнёс ни слова. Кинув последний взгляд на разорённое, ещё дымящееся плоскогорье, он вернулся в Гранитный дворец.
      Следующие дни были самыми грустными из всех проведённых колонистами на острове.
      Герберт с каждым днём становился всё слабее. У него начиналась какая-то новая болезнь, и Гедеон Спилет чувствовал, что он бессилен бороться с ней.
      Герберт всё время был в забытьи. Временами он бредил. Единственным лекарством, которым располагали колонисты, были прохладительные настойки. Но они не помогали.
      Температура вначале была невысокой, но вскоре у больного начались приступы лихорадки, во время которых жар был очень силён.
      6 декабря у Герберта был особенно сильный приступ, длившийся почти пять часов. По его телу пробегали частые судороги, пульс стал слабым, чуть заметным. Жажда непрерывно томила больного. Затем резко повысилась температура. Лицо загорелось, пульс участился. Потом выступил холодный пот, и жар стал спадать.
      Гедеон Спилет не сомневался теперь, что у Герберта началась перемежающаяся лихорадка; следующий приступ уже представлял грозную опасность для жизни юноши.
      — Для того чтобы предотвратить этот приступ, нужно какое-нибудь жаропонижающее средство, — сказал журналист Сайрусу Смиту.
      — Но какое? — спросил инженер. — Ведь у нас нет здесь хинина.
      — Но зато на берегу озера растут ивы. Кора этого дерева иногда может заменить хинин.
      — Попробуем сейчас же дать ему ивовую кору, — ответил инженер.
      Действительно, ивовая кора обладает рядом свойств, позволяющих применять её вместо хинина. Правда, действие её значительно слабее, особенно когда пользуются ею в натуральном виде, а не извлечённым из неё алкалоидом — салициловой кислотой.
      Сайрус Смит сам пошёл к озеру и срезал кору с ивы. Вернувшись в Гранитный дворец, он растёр кору в порошок, и в тот же вечер эти порошки были даны Герберту.
      Ночь прошла относительно спокойно. Герберт, правда, немного бредил, но температура не поднималась. Приступ не возобновился и в течение следующего дня.
      Пенкроф уже стал надеяться, что болезнь проходит. Но Гедеон Спилет молчал. Он знал, что приступы могут быть не ежедневными, а наступать через день. Поэтому он с большой тревогой ждал наступления следующего дня.
      Кроме того, он заметил, что в промежутках между приступами Герберт чувствует себя разбитым, голова у него тяжёлая и он часто впадает в бессознательное состояние. Наконец, ещё один симптом, выявившийся в конце дня, встревожил до последней степени журналиста: у Герберта стала болеть печень.
      К ночи он стал бредить, и температура снова поднялась.
      У Гедеона Спилета опустились руки. Он отвёл инженера в уголок и сказал ему:
      — У Герберта злокачественная лихорадка.
      — Не может быть, Спилет! Вы ошибаетесь! — воскликнул инженер. — Злокачественная лихорадка не начинается так внезапно! Ею надо заразиться…
      — Нет, я не ошибаюсь, — ответил журналист. — Герберт, очевидно, заразился ею на болоте Казарки, и болезнь только теперь проявилась. Первый приступ он перенёс. Если будет второй приступ и мы не сможем предотвратить третьего, то… он погибнет!
      — Но ивовая кора?
      — Это недостаточно сильное лекарство. Нужен хинин. Если не предупредить третий приступ злокачественной болотной лихорадки, смертельный исход неизбежен!
      Хорошо, что Пенкроф не слышал этого разговора. Он сошёл бы с ума!
      Нетрудно представить себе, в каком волнении инженер и журналист провели этот день, 7 декабря, и следующую ночь.
      Примерно в полдень у Герберта начался второй приступ. Состояние больного было ужасным. Юноша чувствовал, что он погибает. Он умоляюще протягивал руки к Сайрусу Смиту, к Гедеону Спилету, к Пенкрофу. Он не хотел умирать… Сцена была настолько тяжёлая, что Пенкрофа пришлось увести насильно…
      Приступ продолжался пять часов. Ясно было, что следующего приступа Герберт не перенесёт.
      Ночь была ужасная. Герберт бредил так, что у колонистов сердце обливалось кровью. Он боролся в бреду с пиратами, звал Айртона, призывал таинственного покровителя острова, образ которого преследовал его. Потом он впадал в полную прострацию, и жизнь, казалось, вот-вот оставит его совсем. Несколько раз Гедеон Спилет думал, что бедный мальчик уже умирает.
      На следующий день, 8 декабря, Герберт был страшно слаб. Его похолодевшие руки бессильно лежали поверх одеяла. Колонисты заставили его принять несколько порошков из ивовой коры, но сами они мало верили в их действие.
      — Если до завтрашнего утра мы не найдём какого-нибудь сильнодействующего жаропонижающего средства вроде хинина, — сказал журналист, — Герберт погиб!
      Наступила ночь, вероятно, последняя для этого славного, умного и доброго юноши, которого так любили все колонисты. А единственного лекарства, которое могло бороться со злокачественной лихорадкой и победить её, у колонистов не было.
      С наступлением ночи Герберт снова стал бредить. Он уже не узнавал никого. Лоб его пылал от жара.
      Проживёт ли он до завтрашнего дня, до третьего приступа, который непременно должен был убить его? У него не было больше сил. Организм его больше не сопротивлялся болезни. В промежутках между приступами бреда юноша лежал без движения, и сердце его билось слабо-слабо.
      Около трёх часов утра Герберт вдруг дико вскрикнул. Казалось, у него началась уже агония. Наб, дежуривший у его постели, в испуге бросился в соседнюю комнату, где проводили бессонную ночь его товарищи. В эту минуту Топ как-то странно залаял. Колонисты вбежали в комнату. Пенкроф схватил в объятия умирающего юношу и не дал ему соскочить с постели на пол. Гедеон Спилет взял Герберта за руку и с трудом нащупал еле бьющийся пульс.