Глава X

ПОТОК

Во время пребывания в краале бушменов полковник Эверест и Матвей Струкс ни разу не виделись друг с другом. Работы по определению широты осуществлялись без их помощи, поэтому, не имея надобности общаться «научно», они не общались совсем. Накануне отправления полковник Эверест просто отослал русскому астроному свою визитную карточку с аббревиатурой «Р.Р.С.»[156] и получил от Матвея Струкса карточку такого же рода.

Девятнадцатого мая караван снялся с лагеря и возобновил путь на север. Вершиной восьмого треугольника служила гора, поднимавшаяся слева от меридиана. Его углы, прилегающие к основанию, уже были измерены. Теперь надлежало дойти до этого нового ориентира и возобновить геодезические операции.

С девятнадцатого по двадцать девятое мая работа двигалась как нельзя лучше, погода оставалась благоприятной для дневных наблюдений, а на земле не попадалось никаких помех и препятствий. Это была просто зеленая равнина, перерезанная ручьями, протекавшими между выстроившимися по его берегам «Karree hout» — деревьями, листья которых напоминают иву; их ветви бушмены используют для изготовления луков. Местность эта с попадавшимися на ней обломками разрушенных скал, состоящих из смеси глины, песка и пород, содержащих железо, в некоторых местах была очень засушлива. Ее флору[157] составляли лишь такие растения, которые могли выстоять даже в самую большую засуху. И на целые мили вокруг эта область не имела ни малейшего возвышения, которое могло бы быть выбрано в качестве естественного ориентира. А потому приходилось устанавливать либо индикаторные столбы[158], либо полосатые мачты высотою в десять — двенадцать метров, которые могли бы служить точками визирования. Конечно, на это уходило много времени. Сделав наблюдение, надо было каждый раз снимать мачту и переносить ее за несколько миль, чтобы образовать там вершину нового треугольника. Но, в конце концов, экипаж «Королевы и Царя», проделывавший эту работу, легко справлялся со своей задачей. И можно было бы только хвалить их, если бы на национальной почве у них не возникали частые разногласия.

Действительно, непростительное соперничество, которое разделяло руководителей, вызывало порой противостояние и между нижними чинами. Михаил Цорн и Вильям Эмери употребляли все свое умение ладить с людьми, чтобы пресечь досадную тенденцию; но им не всегда это удавалось. А ведь ссоры моряков могли перерасти и в драки. Полковник и русский ученый вмешивались в эти ссоры, но так, что только подливали масла в огонь, ибо каждый из них неизменно брал сторону соотечественников, чья бы вина ни была на самом деле. Так, от подчиненных ссора переходила к начальникам и возрастала «пропорционально массе», как говорил Михаил Цорн. Через два месяца после отправки из Латтаку только оба эти молодых человека и сохраняли еще доброе согласие между собой, столь необходимое для успеха всего предприятия. Даже Джон Муррэй и Николай Паландер, хотя и увлеченные, один — охотничьими приключениями, другой — расчетами, начинали вмешиваться в междоусобные распри. Короче говоря, однажды спор зашел так далеко, что Матвей Струкс счел возможным сказать полковнику Эвересту:

— Не берите на себя слишком много, господин Эверест, имея дело с астрономами из Пулковской обсерватории, мощный телескоп которой позволил выяснить, что диск планеты Уран имеет форму безупречного круга!

На что полковник Эверест ответил, что он может брать на себя еще больше, поскольку имеет честь работать в обсерватории Кембриджа, мощный телескоп которой позволил определить среди иррегулярных[159] туманностей туманность Андромеды!

Увлекшись выпадами, Матвей Струкс заявил, что пулковский телескоп с его объективом в четырнадцать дюймов дает возможность увидеть звезды тринадцатой величины[160]; полковник Эверест резко ответил, что объектив телескопа Кембриджской обсерватории тоже имеет четырнадцать дюймов и что в ночь на тридцать первое января 1862 года с его помощью был, наконец, открыт таинственный спутник Сириуса[161], вызывающий отклонения в его движении!

Когда ученые доходят до подобных препирательств, то совершенно очевидно, что никакое сближение между ними уже невозможно. Поэтому приходилось опасаться за судьбу триангулирования, но, к счастью, по крайней мере, до сих пор, споры эти затрагивали вопросы и факты, далекие от геодезических операций. Хотя порой предметом дебатов и становились измерения, сделанные с помощью теодолита или угломера, но они отнюдь не мешали работе, а, напротив, приводили лишь к более тщательному соблюдению точности. Что касалось выбора ориентиров, то здесь до сих нор не возникало никаких разногласий.

Тридцатого мая погода, доселе ясная и, следовательно, благоприятная для наблюдений, почти внезапно вдруг испортилась. В любом другом регионе такое изменение погоды предвещало бы грозу с проливными дождями, но здесь в небе, покрытом зловещими тучами, лишь сверкнуло несколько молний, без грома, а иссушенная земля не получила ни капли влаги. Несколько дней было пасмурно. Эта совсем некстати появившаяся хмарь очень помешала работам, так как на расстоянии всего лишь мили никто не мог разглядеть точек визирования.

Тогда англо-русская экспедиция, не желая терять времени, приняла решение установить ориентиры с помощью электрического света, с тем чтобы работать ночью. Но только, по совету бушмена, пришлось принять некоторые меры предосторожности, ибо дикие звери, привлеченные яркими фонарями, целыми стаями собирались вокруг места ориентира. И тогда операторы слышали сиплый хохот гиен, напоминающий своеобразный смех пьяных негров.

Во время первых ночных наблюдений, ведшихся в центре шумного хоровода из грозных животных, когда жуткое красное посверкивание глаз порой говорило о присутствии льва, астрономам было трудновато сосредоточиться на работе. Измерения делались если не менее точно, чем раньше, то, по крайней мере, менее быстро. Горящие огнем глаза, устремленные на них и прорезающие тьму, несколько смущали ученых. Чтобы определять зенитные[162] расстояния фонарей и их угловые расстояния в подобных условиях, требовалось большое хладнокровие и крепкое самообладание. Но этих качеств было не занимать членам комиссии. Через несколько дней они уже обрели присутствие духа и действовали в окружении диких зверей так же четко, как в безмолвных залах обсерваторий. Впрочем, в каждом пункте, где проводилась работа, находились несколько вооруженных ружьями охотников, и немало дерзких гиен пали тогда под европейскими пулями. Не стоит добавлять, что сэр Джон Муррэй находил «отменным» такой способ ведения триангуляции. В то время как он приникал глазом к окуляру прибора, рука его покоилась на «голдвинге»[163], и он сделал не один выстрел между двумя замерами зенитного расстояния.

Таким образом, геодезические операции не были прерваны по причине испортившейся погоды. Точность их не пострадала, а измерение меридиана методично продвигалось вперед в северном направлении.

Полковник Эверест и Матвей Струкс очень рассчитывали до конца месяца измерить еще один градус двадцать четвертого меридиана, если продвижению операторов не помешает какое-нибудь естественное препятствие.

Семнадцатого июня путь им перерезал довольно широкий водный поток — приток реки Оранжевой под названием Нозуб. Члены научной комиссии лично сами не испытывали трудностей в том, чтобы перебраться через него. У них имелась складная резиновая лодка, предназначенная как раз для переправы через реки или озера средней величины, но она не годилась для повозок и снаряжения каравана. Следовало искать брода либо выше, либо ниже по течению. Поэтому несмотря на мнение, высказанное Матвеем Струксом, было решено, что европейцы, взяв с собой легкие инструменты, переправятся через реку здесь, тогда как караван, под предводительством Мокума, заявившего, что знает мелкое место, спустится на несколько миль ниже по течению и перейдет реку вброд. В этом месте ее ширина составляла полмили, а ее быстрое течение, которое то тут, то там разбивалось о торчащие из воды выступы и увязшие в тине стволы деревьев, представляло определенную опасность для хрупкого суденышка. Это-то и заставило Матвея высказать возражения против переправы на резиновой лодке, но не желая прослыть трусом, он, в конце концов, присоединился к общему мнению.

Из астрономов один только Николай Паландер остался с караваном, готовым отправиться в путь к низовью реки. И не потому, что достойный математик испугался! Он был слишком погружен в себя, чтобы обратить внимание на какую-то опасность. Но его присутствие было необязательно при проведении ближайших работ, и он мог без ущерба для дела покинуть своих коллег на день-два. К тому же суденышко, очень маленькое, могло принять на борт ограниченное число пассажиров. И, кстати, разумнее было совершить только одну переправу через этот быстрый поток и сразу перевезти людей, инструменты и кое-какое продовольствие на правый берег. А для управления резиновой лодкой требовались опытные моряки, и Николай Паландер уступил свое место англичанину из экипажа «Королевы и Царя» — гораздо более полезному в этих обстоятельствах человеку, нежели почтенный астроном из Гельсингфорса.

Когда договорились о встрече в условленном месте, караван, ведомый охотником, начал спускаться по течению вдоль левого берега. Вскоре последние повозки скрылись из виду, а полковник Эверест, Матвей Струкс, Эмери, Цорн, сэр Джон Муррэй, два матроса и один бушмен, знавший толк в плавании по рекам, все еще стояли перед бурным потоком, который значительно увеличился за счет впадавших в него ручьев, образовавшихся во время недавнего сезона дождей.

— Какая красивая река, — говорил Михаил Цорн своему другу Вильяму, в то время как матросы готовили лодку для переправы на другой берег.

— Очень красивая, но трудная для переправы, — отозвался Вильям Эмери. — Век таких быстрых потоков краток, и они вовсю наслаждаются жизнью! Через несколько недель, с наступлением засушливой поры, в русле этой речушки, быть может, едва останется воды, чтобы напоить караван, а сейчас — какое стремительное, почти непреодолимое течение! Поток торопится бежать, он скоро иссякнет! Таков, дорогой мой коллега, закон физической и духовной природы. Однако не будем терять время в философских размышлениях. Лодка уже готова, и я не прочь посмотреть, как она справится с этой стремниной.

В несколько минут резиновая лодка, развернутая и натянутая на каркас, была спущена на воду. Она ждала своих пассажиров у спуска, возле пологого склона каменистого берега из розового гранита. В этом месте вода благодаря встречному течению перестала бурлить и спокойно колыхала тростники, росшие вперемешку с другими береговыми растениями. Поэтому погружение в лодку оказалось делом нетрудным. Инструменты положили на самое дно, на охапку травы, чтобы предохранить их от ударов. Пассажиры заняли места так, чтобы не мешать движению двух весел в руках у матросов. Бушмен сел на корме и взялся за руль.

Этот туземец был «foreloper» каравана, то есть «человек, который начинает движение». Охотник рекомендовал его как ловкого, часто имевшего дело с африканскими стремнинами рулевого. Туземец знал несколько слов по-английски, он посоветовал пассажирам соблюдать полную тишину во время переправы через Нозуб.

Канат, удерживавший лодку, отпустили, и гребцы быстро вывели ее из-под берега. Все сразу ощутили силу течения, которое через сотню ярдов превратилось в быстрину. Распоряжения, отдаваемые «форелопером» двум матросам, исполнялись в точности. То надо было поднять весла, чтобы не ударить по полузатопленному в воде дереву, то, наоборот, грести сильнее, чтобы преодолеть водоворот, образованный встречным потоком. Когда же скорость становилась слишком большой, гребцы сушили весла, отдав легкое суденышко во власть течения, лишь стараясь удерживать его в равновесии. Держа руку на руле, сидя неподвижно и зорко всматриваясь вперед, туземец вовремя предупреждал любую опасность. Европейцы следили за развитием событий с легким беспокойством. Они чувствовали, с какой неодолимой мощью несет их тот бурный поток. Полковник Эверест и Матвей Струкс смотрели друг на друга, не размыкая губ. Сэр Джон Муррэй, неразлучный со своим ружьем, крепко зажатым между ног, рассматривал многочисленных птиц, в полете касавшихся крылом поверхности воды. Оба молодых астронома без страха и опасений разглядывали берега, проплывавшие мимо с уже головокружительной быстротой.

Вскоре хрупкое судно достигло настоящей стремнины. Пересечь ее можно было только наискось, чтобы достичь более спокойных вод противоположного берега. По приказанию бушмена матросы еще сильнее налегли на весла. Но, несмотря на их усилия, лодку понесло по течению. Она уже не слушалась ни руля, ни весел, и, стоило ей натолкнуться на выступ берега или ствол дерева, она бы неминуемо перевернулась...

Никто из сидевших в лодке не проронил ни слова.

«Форелопер» привстал со своего места. Он мог только наблюдать за движением судна, но не мог ни изменить его направления, ни сбавить скорости, равнявшейся скорости потока. Впереди, ярдах[164] в ста от путешественников, показался какой-то кусочек суши — опасное нагромождение камней и деревьев, возвышавшееся над поверхностью реки. Миновать его было невозможно. Через несколько секунд лодка врезалась в островок.

Удар оказался не такой силы, как можно было бы ожидать. Судно накренилось, зачерпнув несколько пинт[165] воды, но пассажиры смогли удержаться на местах. Они стали смотреть прямо перед собой... Черный выступ, на который они налетели, перемещался и шевелился посреди кипящей воды.

Этим торчащим из воды камнем оказался чудовищных размеров гиппопотам, которого прибило течением к островку. Почувствовав удар лодки, он поднял над водою голову и, поводя ею, стал смотреть вокруг своими маленькими тупыми глазками. Этот громадный представитель толстокожих длиною в шесть футов, с твердой коричневой, лишенной растительности кожей, раскрыв пасть, показывал верхние резцы и чрезвычайно развитые клыки. Почти сразу он кинулся к лодке и яростно схватил ее зубами, которые вполне могли ее прокусить.

Но сэр Джон Муррэй был на месте. Самообладание не покинуло его. Он спокойно прицелился и поразил животное пулей возле уха. Гиппопотам не отпустил своей добычи и стал трясти лодку, как собака треплет зайца. Тотчас перезарядив ружье, сэр Джон снова ранил животное в голову. Этот выстрел оказался смертельным, ибо тяжелая туша гиппопотама, сумевшего в своем последнем, предсмертном усилии оттолкнуть лодку далеко от острова, погрузилась в воду.

Не успели пассажиры опомниться, как судно, оказавшись боком к течению и завертевшись волчком, поплыло наискось через реку. Несколькими ярдами ниже река делала резкий поворот — от сильного удара лодка остановилась, и пассажиры, живые и невредимые, высыпали на берег. При этом оказалось, что их прибило к суше на две мили ниже того места, откуда они отплыли.

Глава XI,

В КОТОРОЙ НАХОДЯТ НИКОЛАЯ ПАЛАНДЕРА

Геодезические работы были возобновлены. Две точки с ориентирами, принятые одна за другой и соединенные с предпоследним ориентиром, расположенным за рекой, послужили образованию нового треугольника. Операция осуществилась без помех. Однако астрономам пришлось остерегаться змей: здесь оказалось множество очень ядовитых «мамб» длиною от десяти до двенадцати футов, укус которых мог оказаться смертельным.

Через четыре дня после переправы, двадцать первого июня, операторы подошли к лесистой местности, но так как деревья были невысоки, они не мешали работе по триангуляции, а имевшиеся на горизонте и хорошо различимые возвышенности, удаленные на расстояние в несколько миль, оказались удобны для установки на них мачт и фонарей. Это место представляло собой низину, менее засушливую, чем окружающая ее местность, а потому — плодородную. Вильям Эмери обнаружил здесь тысячи фиговых деревьев, кисловатые плоды которых так любят бушмены. Поляны, широко раскинувшиеся между деревьев, распространяли приятный аромат из-за множества луковичных растений, довольно похожих на побеги безвременника[166]. Желтые их плоды длиною от двух до трех дюймов, росшие у самого корня, наполняли воздух своим пахучим ароматом. «Кукумакранти» — так называются эти плоды в Южной Африке, до которых очень падки детишки туземцев. В этом районе, куда по склонам стекает множество ручейков, произрастают также горькие тыквы и нескончаемыми рядами возвышается мята — та самая мята, которая великолепно прижилась в Англии.

Несмотря на плодородие и благоприятные условия для развития сельского хозяйства, эту область крайних тропиков, похоже, совсем не посещали кочевые племена. Ничто не говорило о пребывании здесь туземцев, ни следов крааля, ни кострища не было видно. Зато воды хватало; во многих местах даже образовались ручьи, озера, несколько довольно крупных лагун[167] и две-три речки, впадавшие, должно быть, в притоки Оранжевой реки.

В тот день ученые устроили привал, с тем чтобы подождать прихода каравана. Срок, назначенный охотником, подходил к концу, и, если он не ошибся в расчетах, караван, перейдя вброд Нозуб в его низовьях, должен был прибыть как раз сегодня. Однако наступил вечер, а отряд не появился. Уж не встретил ли он какого-то препятствия, помешавшего ему подойти вовремя? Сэр Джон Муррэй предположил, что Нозуб оказался еще очень полноводным, и поэтому охотнику пришлось искать подходящий, брод гораздо южнее. Это соображение заслуживало внимания. В последний сезон дождей осадки выпадали очень обильно и вызвали, должно быть, необычный разлив воды.

Астрономы решили ждать еще. Но когда прошел и следующий день, а никто из людей Мокума не появился, полковник Эверест стал проявлять большое беспокойство. Он не мог двигаться дальше на север, поскольку ему недоставало экспедиционного снаряжения. А ведь опоздание, если оно продлится дольше, могло очень плохо сказаться на результатах исследований. И тут Матвей Струкс заметил, что он с самого начала был того мнения, чтобы идти вместе с караваном и соединить геодезически последний ориентир по ту сторону реки с двумя ориентирами, расположенными по эту, что если бы к его мнению прислушались, то экспедиция не оказалась бы в затруднительном положении; что если результаты будут снижены из-за опоздания каравана, ответственность за это ляжет на тех, кто решил, что... и т. д. Что русские, во всяком случае... и т. д.