Глава I

НА БЕРЕГАХ РЕКИ ОРАНЖЕВОЙ

Двадцать седьмого февраля 1854 года на берегу реки Оранжевой[1] у подножия гигантской плакучей ивы, тихо беседовали между собой два человека.

Эта река, прозванная голландцами Гроте-Ривер, а готтентотами[2] — Гарьеп, вполне могла соперничать с тремя крупными водными артериями Африки — Нилом[3], Нигером[4] и Замбези[5]. Как и названные три реки, Оранжевая известна своими широкими разливами, порогами и водопадами. Путешествовавшие по ней Томпсон и Александер (их имена теперь знают по всему бассейну реки), вторя одни другому, без устали восхваляли прозрачность ее вод и живописность берегов.

В том месте, где мы застали наших героев, река Оранжевая, протекая через горы Герцога Йоркского, являла взору великолепное зрелище. Неприступные скалы, огромные нагромождения камней и окаменевших под воздействием времени стволов деревьев, глубокие пещеры, непроходимые леса, которых еще не касался топор дровосека, — все это вместе, обрамленное на заднем плане Гарьепскими горами, представляло картину красоты неописуемой. Здесь воды реки, запертые в слишком узком для них ложе, стремительно падают с высоты четырехсот футов[6]. Наверху — это клокотание обрамленных гирляндами зеленых ветвей водяных потоков, там и сям бьющихся о каменные выступы. А внизу — водоворот бурных струй, увенчанный густой шапкой водяной пыли, переливающейся всеми цветами радуги. Из этой бездны поднимается оглушительный гул, на все лады повторяемый и усиливаемый эхом в долине.

Один из собеседников, которых, похоже, привели сюда превратности судьбы, едва обращал внимание на открывавшиеся взору красоты природы. Он был охотник, бушмен, яркий представитель этого отважного племени. Само слово «бушмен» — переиначенное на английский лад и взятое из голландского «Boschjesman» — означает буквально «человек из кустов». Оно относится ко всем бродячим племенам северо-запада Капской колонии[7]. Их жизнь проходит в скитаниях между Оранжевой рекой и восточными горами, в разбойных нападениях на фермы, в истреблении урожая колонистов из империи[8], которые оттеснили их в бесплодные земли внутри страны, где камней больше, чем растений.

Бушмен, о котором идет речь, выглядел человеком лет сорока, обладал высоким ростом и хорошо развитой мускулатурой. Тело его даже во время отдыха оставалось подтянутым. Четкость, непринужденность и свобода жестов выдавали в нем энергичную личность, нечто вроде персонажа, скроенного по мерке Кожаного Чулка, знаменитого охотника канадских прерий, но только, быть может, не такого спокойного, как любимый герой Купер[9]. Это было видно по постоянно меняющемуся выражению лица, отражавшему каждое движение души.

Бушмен, рожденный от подданного Британской империи и женщины-готтентотки, бегло говорил на языке отца и уже не был таким дикарем, как его соплеменники, древние сакасы[10]. Костюм этого человека, наполовину готтентотский, наполовину европейский, состоял из красной фланелевой рубашки, куртки, штанов из кожи антилопы и самодельной обуви, сшитой из шкуры дикой кошки. На шее охотника висел небольшой мешочек с ножом, трубкой и табаком. Голову его покрывало нечто вроде фески из бараньей кожи. Пояс из кожи диких животных стягивал талию. Открытые запястья обхватывались браслетами из слоновой кости, выделанными с необычайным умением. На плечах покоился скроенный из тигровой шкуры и достававший до колен «кросс» — нечто вроде плаща со складками. Возле бушмена спала собака местной породы. Делая частые затяжки, он курил костяную трубку, всем своим видом выказывая явное нетерпение.

— Ну успокойтесь, Мокум, — говорил его компаньон. — Вы воистину самый нетерпеливый из людей, когда находитесь не на охоте! Но поймите же, уважаемый, что мы с вами ничего не можем поделать. Те, кого мы ждем, рано или поздно прибудут сюда, если не сегодня, так завтра!

Спутник бушмена, англичанин лет двадцати пяти — двадцати шести, был полной противоположностью охотнику. Спокойный характер молодого человека проявлялся во всех его движениях, а слишком «городской» костюм путешественника указывал на то, что путешествия — не его стихия. Он скорее походил на служащего, заблудившегося в дикой местности, и невольно хотелось проверить, нет ли у него пера за ухом, как у кассира, конторщика, бухгалтера или какого-нибудь другого представителя огромной семьи служащих.

И действительно, молодой англичанин был отнюдь не путешественником, но известным ученым Вильямом Эмери, астрономом, прикомандированным к Капской обсерватории[11] — весьма полезному учреждению, которое уже давно оказывает неоценимые услуги науке.

Ученый, чувствующий себя не совсем в своей тарелке здесь, в этом пустынном районе Южной Африки, в нескольких сотнях миль от Кейптауна[12], с трудом сдерживал нетерпеливого по натуре компаньона.

— Господин Эмери, — говорил ему охотник на чистом английском языке, — мы уже восемь дней как находимся на условленном месте у Оранжевой реки возле Мергедекого водопада. А ведь уже давно ничего подобного не случалось ни с одним членом моей семьи — чтобы восемь дней оставаться на одном месте! Вы забываете, что мы — кочевники, что у нас ноги зудят, когда мы вот так застаиваемся!

— Друг мой Мокум, — возразил ему астроном, — те, кого мы ждем, едут из Англии, и мы вполне можем простить им эти восемь дней. Надо учитывать величину расстояния, препятствия, которые могло встретить при подъеме вверх по Оранжевой реке их паровое судно — одним словом, тысячу трудностей, возможных при подобном предприятии. Нам было предписано подготовить все необходимое для научно-исследовательской экспедиции по Южной Африке, после чего ожидать у Моргедских порогов моего коллегу из Кембриджской[13] обсерватории полковника Эвереста. Вот они, Моргедские пороги, мы находимся в указанном месте, и мы ждем. Чего же вы еще хотите, дорогой мой бушмен?

Охотник явно хотел чего-то большего, ибо его рука лихорадочно сжимала приклад длинноствольного карабина. Это был превосходный «ментон», очень точное оружие, с коническими пулями, позволявшее сразить дикую кошку или антилопу на расстоянии от восьми до девяти сотен ярдов[14]. Отсюда видно, что бушмен отказался от колчана из дерева алоэ[15] и от отравленных стрел, коими пользуются его соотечественники, в пользу оружия европейцев.

— Но, может быть, вы ошиблись, господин Эмери, — снова заговорил Мокум. — Действительно ли у Моргедских порогов и именно в конце января назначена вам эта встреча?

— Да, друг мой, — спокойно ответил Вильям Эмери, — и вот письмо господина Эри, директора Гринвичской[16] обсерватории, которое докажет вам, что я не ошибся.

Бушмен взял в руки письмо, протянутое ему компаньоном. Он повертел его так и сяк, как человек, не слишком посвященный в тайны каллиграфии[17], и возвратил его Вильяму Эмери, сказав при этом:

— Повторите же мне, о чем говорится на этом исписанном клочке бумаги.

Молодой ученый, обладающий непоколебимым терпением, в двадцатый раз начал пересказывать содержание письма своему другу-охотнику.

В последних числах прошлого года Вильям Эмери получил послание, извещавшее его о скором прибытии в Южную Африку полковника Эвереста с международной научной комиссией. Каковы были планы этой комиссии, почему она отправилась на оконечность Африканского континента? Эмери не мог этого сказать, поскольку в письме господина Эри об этом умалчивалось. Он же, следуя полученным наставлениям, поспешил в Латтаку, одно из самых южных селений Готтентотии, чтобы приготовить там повозки, продовольствие — словом, все, что необходимо для бушменского каравана. Затем, зная о хорошей репутации туземца-охотника Мокума, сопровождавшего Андерсона[18] во время его охоты в Западной Африке и бесстрашного Дэвида Ливингстона[19] во время его первой исследовательской экспедиции к озеру Нгами[20] и к порогам Замбези, Эмери предложил ему взять под свое начало этот караван.

Далее было договорено, что бушмен, великолепно знавший местность, сопроводит Вильяма Эмери до берега реки Оранжевой, к Моргедским порогам, в условленное место. Именно здесь к ним должны будут присоединиться члены научной комиссии. Но прежде им предстояло совершить большое плавание на фрегате[21] британского флота «Августа» вдоль западного побережья Африки и на широте мыса Вольпас войти в устье реки Оранжевой, а затем подняться вверх по ее течению до водопадов. Итак, Вильям Эмери и Мокум прибыли сюда с фурой[22], оставленной сейчас в долине и предназначенной для того, чтобы переправить в Латтаку иностранцев и их багаж, если они не предпочтут отправиться туда по Оранжевой реке и ее притокам. Но тогда им придется сделать переход в несколько миль[23] по суше, чтобы обойти Моргедские пороги.

Когда рассказ был окончен и на этот раз хорошо усвоен бушменом, тот прошел к краю обрыва, в который с грохотом устремлялась пенящаяся река. Астроном последовал за ним. Отсюда, с выступающего вперед утеса, русло Оранжевой можно было видеть на расстоянии многих миль.

Несколько минут Мокум и его компаньон внимательно обозревали поверхность реки, воды которой вновь обретали свою первоначальную плавность четвертью мили ниже водопадов. Никакого предмета — ни парохода, ни пироги[24] — не было видно на всем ее протяжении. Стрелки циферблата показывали три часа. Январь здесь, на двадцать девятой параллели[25] Южного полушария, соответствует июлю в северных странах, и солнечные лучи, падающие почти отвесно, прогревают воздух до ста пятидесяти градусов в тени по Фаренгейту[26]. Без западного бриза[27], который немного умерял эту температуру, она была бы непереносима для всех, кроме бушмена. Тем не менее, молодой ученый, будучи худощавым, состоящим, как говорится, из костей и нервов, не слишком страдал от жары. Впрочем, густая листва деревьев, нависавших над обрывом, защищала его от солнечных лучей. Ни одна птица не нарушала тишины в эти жаркие часы суток. Ни одно четвероногое не покидало прохладного убежища в чаще кустарника и не выбегало на полянку. Не было слышно ни звука в этом безлюдном месте, и только один водопад наполнял воздух своим ревом и гулом.

Понаблюдав минут десять за рекой, Мокум обернулся к Вильяму Эмери, в нетерпении постукивая своей широкой ступней по земле. Его глаза, отличавшиеся необыкновенной зоркостью, ничего не обнаружили.

— А если ваши люди не явятся? — спросил он астронома.

— Они прибудут, мой храбрый охотник, — ответил Вильям Эмери. — Это люди слова, и они будут точны, как подобает астрономам. Кстати, что вы можете поставить им в упрек? В письме сообщалось об их прибытии в конце января месяца. Сегодня у нас двадцать седьмое число, и эти господа имеют в своем распоряжении еще четыре дня, чтобы добраться до Моргедских порогов.

— А если они не появятся тут и через четыре дня? — спросил бушмен.

— Что ж, тогда представится случай испытать наше терпение, ибо мы будем ждать их здесь до того момента, пока я не смогу окончательно убедиться, что они уже не прибудут!

— Клянусь нашим богом Ко! — громко воскликнул бушмен. — Вы человек, способный дождаться даже того, что Гарьеп перестанет сбрасывать свои темные воды в эту бездну!

— О нет, охотник, нет! — ответил Вильям Эмери как всегда невозмутимым тоном. — Надо, чтобы всеми нашими действиями руководил рассудок. А что нам говорит рассудок? Он говорит, что если полковник Эверест и его спутники, измученные трудным путешествием, нуждающиеся, быть может, в самом необходимом, плутающие сейчас в этой пустынной местности, не найдут нас на месте назначенной встречи, мы будем заслуживать порицания во всех отношениях. Если с ними случится какое-нибудь несчастье, ответственность за это падет непосредственно на нас. Так что мы должны оставаться на своем посту, пока долг будет обязывать нас к этому. Впрочем, здесь мы ни в чем не нуждаемся. Наша фура ждет нас в долине и дает нам надежное убежище на ночь. Провизии предостаточно. Природа в этом месте великолепна и достойна всяческого восхищения! Для меня — большое счастье провести несколько дней под сенью превосходного леса, на берегу этой несравненной реки! Что же касается вас, Мокум, то чего вам еще желать? Четвероногой и пернатой дичи в лесу сколько угодно, и ваше ружье неизменно поставляет нам мясо к ежедневному рациону. Охотьтесь, мой бравый охотник, убивайте время, стреляя в ланей и буйволов. Идите, бравый бушмен. А я тем временем буду караулить наших припозднившихся друзей — по крайней мере, вы избегнете риска пустить здесь корчи!

Охотник понял, что совету астронома стоит последовать. Он решил пойти побродить несколько часов по близлежащим кустарникам и зарослям. Львы, гиены и леопарды были не страшны такому Немвроду[28], как он, привыкшему к африканским лесам. Он свистнул свою собаку Топа, похожую на «гиену» Калахарской пустыни[29], происходившую из той породы, из которой вывели некогда гончих псов. Это умное животное, которое, казалось, испытывало то же нетерпение, что и хозяин, вскочило рывком и радостным лаем выразило свое одобрение намерениям бушмена. Вскоре охотник и собака исчезли под сенью леса, плотная масса которого возвышалась позади водопада.

Оставшись один, Вильям Эмери лег у подножия ивы и, пока его из-за сильной жары не сморил сон, стал размышлять о сложившейся ситуации. Он находился здесь вдалеке от обитаемых мест, возле еще мало изученной реки Оранжевой. Он ждал европейцев соотечественников, покинувших свою страну, чтобы испытать все превратности дальней экспедиции. Но какова цель этой экспедиции? Какую научную проблему она должна была решить в пустынных местах Южной Африки? Какие наблюдения собиралась осуществлять на тридцатой параллели южной широты? Об этом-то как раз ничего не говорилось в письме почтенного господина Эри, директора Гринвичской обсерватории. От него, Эмери, требовалась помощь, как от человека, знакомого с климатом южных широт, и как от ученого, содействие и помощь которого были весьма необходимы коллегам из Соединенного Королевства[30].

Пока молодой астроном размышлял надо всем этим, задавая себе множество вопросов и не находя на них ответа, сон смежил его веки, и он крепко заснул. Когда же он проснулся, солнце уже скрылось на западе за живописными холмами, которые четко вырисовывались на багряном горизонте. У Вильяма Эмери засосало под ложечкой, и он понял, что близится час ужина. И действительно, было уже шесть часов, наступало время возвращаться к фуре, оставленной в долине.

Как раз в этот момент в зарослях древовидного вереска, высотой в двенадцать — пятнадцать футов, росшего справа по склону холма, раздался выстрел. Почти тотчас на опушке леса показались бушмен с Топом. Мокум тащил убитое животное, которое только что застрелил из ружья.

— Идите-ка сюда, мастер-поставщик! — закричал ему Вильям Эмери. — Что вы несете нам на ужин?

— Козленка, господин Вильям, — ответил охотник, бросив на землю свою ношу.

Это была разновидность антилопы, более широко известная под названием «прыгающий козел», которая часто встречается во всех регионах Южной Африки. Прекрасное животное с рогами, закруглявшимися в форме лиры, с туловищем, покрытым длинной, густой и шелковистой шерстью ослепительной белизны, с пятнистым брюхом каштанового цвета.

Взвалив на плечи палку с перекинутым через нее животным, охотник с астрономом покинули обрыв у водопада и через полчаса добрались до своей стоянки, расположенной в узком ущелье долины, где их ждала фура, охраняемая двумя возницами из племени бушменов.

Глава II

ОФИЦИАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Двадцать восьмого, двадцать девятого и тридцатого января Мокум и Вильям Эмери не покидали места назначенной встречи. В то время как бушмен, увлекаемый своими охотничьими инстинктами, преследовал без всякого разбору дичь в районе лесного массива, прилегающего к водопаду, молодой астроном наблюдал за руслом реки. Зрелище природы, дикой и величественной, восхищало его и наполняло душу новыми впечатлениями. Он, человек, до сих пор имевший дело лишь с цифрами, ученый, днем и ночью склоненный над своими каталогами[31] или прикованный к окуляру[32] телескопа[33], вечно наблюдающий за прохождением звезд через меридиан[34] или вычисляющий их затмения, теперь наслаждался жизнью на лоне природы, под сенью почти непроходимых лесов, покрывающих склоны холмов, на этих безлюдных вершинах, куда долетали брызги Моргеды. Он испытывал радость приобщения к поэзии этих пустынных просторов, почти не изученных человеком, его рассудок отдыхал от математических выкладок. Так скрашивались тяготы ожидания, и отсюда то неистощимое терпение, которого никак не мог разделять бушмен. А потому со стороны охотника раздавались одни и те же жалобы, а со стороны ученого — одни и те же невозмутимые ответы, которые отнюдь не успокаивали нервничавшего Мокума.

Наступило тридцать первое января — последний день, намеченный в письме почтенного Эри. Если ученые не появятся и сегодня, Вильяму Эмери придется принимать какое-то решение, что было бы для него очень затруднительно. Их опоздание могло продлиться бесконечно долго, а как можно бесконечно долго ждать.

— Господин Вильям, — сказал ему охотник, — почему бы нам не отправиться навстречу иностранцам? Мы не можем разминуться с ними по дороге. Здесь только один путь — эта река, и если они поднимаются по ней вверх, как говорится об этом в вашем клочке бумаги, мы непременно встретим их!

— У вас превосходная идея, Мокум, — ответил астроном. — Пойдем сделаем разведку ниже порогов. В любом случае мы сможем вернуться на стоянку по прилегающей к берегу долине. Но скажите мне, честный бушмен, вы достаточно хорошо знаете русло Оранжевой реки?

— Да, господин, — ответил охотник, — я два раза поднимался вверх по течению от мыса Вольпас до ее слияния с Гартом, на границе Трансваальской республики[35].

— А она судоходна везде, кроме Моргедских водопадов?

— Так оно и есть[36], господин, — ответил бушмен. — Правда, я добавлю, что к концу засушливого сезона Оранжевая река на расстоянии пяти-шести миль от устья мелеет. Тогда на ней образуется песчаная отмель, о которую с силой бьют набегающие с запада волны.

— Это не страшно, — ответил астроном, — к тому времени, когда наши европейцы, согласно плану, должны были высадиться на берег, устье оставалось еще судоходным. Таким образом, нет никакой причины для их задержки, а, следовательно, они скоро прибудут.

Бушмен ничего не ответил. Он закинул карабин за плечо, свистнул Топа и пошел впереди своего спутника по узкой тропинке, спускавшейся с высоты четырехсот футов к подножию водопада.

Было девять часов утра. Оба исследователя — а их и вправду можно так назвать — стали спускаться вниз по течению реки, идя по ее левому берегу. Дорога отнюдь не представляла собой ровной и гладкой поверхности типа насыпи или мостовой. Берега реки, сплошь заросшие кустарником, исчезали под густым сводом деревьев различных пород. Гирлянды так называемого «Cynauchum filiforme» свешивались с одного дерева на другое, создавая непроницаемую зеленую сеть на пути двух пешеходов. А потому нож бушмена все время находился в действии. Он безжалостно рассекал эти создававшие преграду лианы. Вильям Эмери полной грудью вдыхал острые запахи леса, особенно богатого ароматом камфары, который источали многочисленные цветки диосмей. К счастью, несколько полянок — участков берега, лишенных растительности, — вдоль которых мирно протекали богатые рыбою воды реки, позволили охотнику и его спутнику несколько быстрее продвигаться в западном направлении. К одиннадцати часам утра они преодолели около четырех миль.

Ветер дул с той стороны, где заходит солнце. А значит — в сторону водопада, и поэтому его рев не долетал до слуха путешественников, уже находившихся от него на приличном расстоянии. Зато звуки, раздававшиеся ниже по течению, они могли расслышать очень отчетливо.

Вильям Эмери с охотником остановились и стали всматриваться в прямую ленту реки. Здесь ее русло пролегало между двумя возвышавшимися над нею меловыми утесами высотою в двести футов.

— Подождем в этом месте, — сказал астроном, — заодно и отдохнем. Я ведь не обладаю ногами охотника, мистер Мокум, и гораздо ловчее прогуливаюсь по звездному небосводу, чем по земным дорогам. Так что давайте здесь остановимся. Отсюда мы можем видеть реку на протяжении двух-трех миль, и как только самоходная барка[37] появится у последнего поворота, мы ее сразу заметим.

Молодой астроном сел, прислонившись спиной к гигантскому молочаю, ствол которого поднимался на высоту сорока футов. Отсюда ему было далеко видно реку. Охотник же, не привыкший рассиживаться, продолжал ходить взад и вперед по берегу, в то время как Топ вспугивал тучи диких птиц, которые не привлекали никакого внимания его хозяина.

Бушмен с компаньоном пробыли на этом месте не более получаса, когда Вильям Эмери увидел, что Мокум, находившийся шагов на сотню ниже его, вдруг насторожился. Уж не заметил ли бушмен барку, ожидаемую с таким нетерпением?

Покинув свое ложе из мха, астроном направился к охотнику. В несколько секунд они оказались рядом.

— Вы видите что-нибудь, Мокум? — спросил он у бушмена.

— Нет, я ничего не вижу, господин Вильям, — ответил охотник, — но мне кажется, что кроме природных звуков, привычных моему уху, с нижнего течения реки доносится какое-то необычное гудение!

Сказав это, бушмен попросил своего спутника соблюдать тишину, лег, прислонив ухо к земле, и стал внимательно слушать.

Через несколько минут охотник встал, тряхнул головой и сказал:

— Вероятно, я ошибся. Гул, который мне послышался, — всего-навсего шелест ветра в листве и шум речной воды, бьющейся о камни. И однако...

Тут он снова стал прислушиваться, но ничего не услышал.

— Мокум, — сказал тогда Вильям Эмери, — если шум, привлекший ваше внимание, происходит от машины самоходной барки, вы лучше расслышите его, спустившись к самой реке. Вода проводит звуки с большей скоростью, чем воздух.

— Вы правы, господин Вильям! — ответил охотник. — Ведь я не раз таким способом засекал, как гиппопотам[38] переходит реку.

Бушмен спустился с крутого и обрывистого берега, хватаясь за лианы и пучки травы. Когда он добрался до реки, то вошел в нее по колено и, наклонившись, приложил ухо к поверхности воды.

— Да! — воскликнул он, послушав несколько мгновений. — Да! Я не ошибся. Там, в нескольких милях ниже по течению, раздается шум от сильных ударов по воде. Однообразные и непрерывные всплески, производимые на определенной глубине.

— Шум винта? — спросил в ответ астроном.

— Вероятно, господин Эмери. Значит, те, кого мы ждем, уже недалеко.

Вильям Эмери, зная, каким острым зрением, тонким слухом и обонянием наделен охотник, не усомнился в верности такого предположения. Бушмен поднялся обратно на берег, и они оба остались ждать в этом месте, откуда им было легко наблюдать за течением реки Оранжевой.

Прошло полчаса, которые Вильяму Эмери, несмотря на его врожденное спокойствие, показались бесконечными. Сколько раз ему мерещилось, что он видит неясный профиль судна, скользящего по воде. Но зрение обманывало его. Наконец восклицание бушмена заставило сильно забиться его сердце.

— Дым! — закричал Мокум.

Глядя в том направлении, которое указал охотник, Вильям Эмери не без труда заметил легкое облачко, вытянувшееся на повороте реки. Больше сомневаться не приходилось.

Судно быстро продвигалось вперед. Вскоре Вильям Эмери смог различить его трубу, выбрасывавшую струю черного дыма, смешивавшегося с белым паром. Очевидно, экипаж прибавил в топке огня, чтобы увеличить скорость и успеть добраться до места встречи в назначенный день. Барка находилась еще на расстоянии примерно семи миль от Моргедских порогов.

Стоял полдень. Астроном подумал, что им следовало бы вернуться к подножию водопада, поскольку место, где они находились, было неудобно для высадки. Он поделился своими мыслями с охотником, и тот, не говоря ни слова, зашагал обратно по дороге, уже проделанной им вдоль левого берега реки. Вильям Эмери последовал за своим спутником, в последний раз обернувшись туда, где река делала изгиб, различив при этом британский флаг, развевавшийся за кормой судна.

Возвращаться назад к порогам удалось легче и быстрее, и уже через час бушмен и астроном сделали остановку, не доходя четверти мили до водопада. Здесь течение, делая полукруг, образовало небольшую бухточку с глубоким дном. В нее легко могла войти самоходная барка.

Должно быть, судно уже приближалось, ведь ему не составляло труда нагнать двух пешеходов, как бы быстро они ни двигались. Только его нельзя еще было увидеть, так как высокие деревья, росшие вдоль берега, склоняясь к самой воде, не давали простора взгляду. Но уже сквозь рев водопада слышались пронзительные свистки машины. Это экипаж давал сигнал о своем приближении к Моргедским порогам. Охотник ответил на него выстрелом из карабина, его повторило громкое эхо над рекой. Наконец судно появилось.

По знаку, поданному астрономом, барка развернулась и тихо пристала к берегу. Отдали швартовы[39]. Бушмен схватил канат и обмотал его вокруг низкого пня. На берег тотчас легко сбежал человек высокого роста и направился к молодому ученому, его компаньоны стали высаживаться следом за ним. Вильям Эмери сразу двинулся к этому человеку.

— Полковник Эверест?

— Господин Вильям Эмери? — спросил в ответ полковник. Астроном и его коллега из Кембриджской обсерватории раскланялись и пожали друг другу руки.

— Господа, — сказал после этого полковник, — позвольте мне представить вам уважаемого Вильяма Эмери из обсерватории в Кейптауне, который был так любезен, что встретил нас у Моргедских водопадов.

Четыре пассажира, сошедшие с судна и стоявшие позади полковника Эвереста, один за другим раскланялись с астрономом из Кейптауна, который поклонился им в ответ. Потом полковник представил их всех Вильяму Эмери, конечно, в чисто британской манере:

— Господин Эмери, сэр Джон Муррэй из Девоншира, ваш соотечественник; господин Матвей Струкс из Пулковской обсерватории[40], господин Николай Паландер из обсерватории в Гельсингфорсе[41] и господин Михаил Цорн из Киевской обсерватории[42] — трое русских ученых, представляющих в нашей международной комиссии правительство Его величества[43].

Глава III

ПРЕОДОЛЕНИЕ ПРЕГРАДЫ

Полковник Эверест, делегированный английским правительством, разделял с Матвеем Струксом председательство в этой международной комиссии. Эмери, кстати, знал полковника как выдающегося ученого, которому принесли известность его определения вращения туманностей[44] и расчеты затмений звезд. Этот пятидесятилетний астроном, человек холодный и методичный, вел жизнь, с математической точностью рассчитанную по часам. С ним не происходило ничего неожиданного. Его точность во всех вещах была не меньшей, чем точность светил, пересекающих меридиан. Однако молодой астроном ждал, что полковник Эверест объяснится с ним относительно цели своей миссии здесь, в Южной Африке. Но полковник Эверест молчал, и Вильям Эмери не счел возможным расспрашивать его. Вероятно, по понятиям полковника, пора заговорить об этом еще не наступила.

Вильям Эмери знал также понаслышке и сэра Джона Муррэя, богача и ученого, соперничавшего с Уильямом Россом и лордом Эльджином, который, не имея официального научного титула, прославил Англию своими астрономическими работами. Наука была обязана ему также и значительными денежными поступлениями. Двадцать тысяч фунтов стерлингов[45] были пожертвованы им на устройство гигантского отражателя, конкурирующего с телескопом Парсонса-Тауна, с помощью которого удалось определить составляющие элементы нескольких двойных звезд[46]. Это был человек лет сорока с лишним, с внешностью вельможи, его бесстрастное лицо никак не выдавало характера.

Что же касается троих русских, господ Струкса, Паландера и Цорна, то их имена Вильям Эмери тоже слышал не впервые. Однако молодой астроном не был знаком с ними лично. Николай Паландер и Михаил Цорн проявляли явное почтение к Матвею Струксу. Про себя Вильям Эмери отметил, что английских и русских ученых оказалось поровну, трое англичан и трое русских. И сам экипаж самоходной барки, имевшей название «Королева и Царь», насчитывавший десять человек, состоял из пяти выходцев из Англии и пяти — из России.

— Господин Эмери, — обратился к своему молодому коллеге полковник Эверест, как только взаимное представление было окончено, — мы знакомы теперь так же хорошо, словно совершили вместе это путешествие от Лондона до мыса Вольпас. Я испытываю к вам особое уважение и высоко оцениваю те работы, которыми вы, еще молодой ученый, снискали себе славу. Именно по моей просьбе английское правительство указало на вас в качестве участника тех операций, которые мы попытаемся предпринять в Южной Африке.