Расположение комнат было такое же, как и во всех арабских жилищах, только в доме мокаддема имелся не один, а три внутренних двора, или патио. Вокруг каждого двора шла галерея с колоннами и арками, на которую и выходили двери всех комнат, по большей части богато обставленных. В глубине второго двора имелась обширная «скифа» – нечто вроде прихожей или холла, где Сиди Хазам принимал своих посетителей и созывал собрания.

Эта маленькая крепость была защищена не только высокой оградой, её охраняла многочисленная стража, которая всегда могла отразить нападение полудиких кочевников и даже справиться с триполитанскими властями, стремившимися обуздать сенуситов. Человек пятьдесят сектантов, живших в доме, были прекрасно вооружены как для обороны, так и для нападения.

В крепость вела только одна дверь, но дверь очень толстая, очень прочная, обитая железом, и проломить её было бы нелегко, но даже если бы это удалось, немногие переступили бы через её порог.

Саркани нашёл в доме Сиди Хазама прекрасное убежище. Здесь он надеялся довести своё дело до конца. Брак с Савой должен был дать ему огромное состояние, и в случае необходимости он мог рассчитывать на помощь секты, непосредственно заинтересованной в успехе задуманного им плана.

Что касается сенуситов, прибывших из Тетуана и завербованных по дороге, то они разбрелись по оазису Менхие, готовые вновь собраться по первому сигналу. Секта намеревалась использовать праздник аистов в своих интересах, о чём триполитанская полиция даже не подозревала. Именно здесь, на равнине Сунг-Эттелате, сенуситы Северной Африки должны были получить напутствие муфтиев и приступить к стягиванию своих сил в Киренаике, где предполагалось создать настоящее царство пиратов под верховной властью калифа.

Обстоятельства благоприятствовали этому объединению, ибо в вилайете Бенгази, в Киренаике, их секта насчитывала наибольшее число приверженцев.

В день праздника аистов трое иностранцев расхаживали среди толпы, собравшейся на равнине Сунг-Эттелате. Никто не принял бы их за европейцев, так как все они были одеты по-арабски. К тому же старший из них держался в этом платье так непринуждённо, что, очевидно, уже давно привык носить его.

Это был доктор Антекирт в сопровождении Петера Батори и Луиджи Феррато. Пескад и Матифу остались в городе, где они занялись какими-то приготовлениями, и, по всей вероятности, должны были появиться на сцене, когда настанет время сыграть свою роль.

Прошли сутки с тех пор, как «Электро-2» бросил якорь под прикрытием длинной гряды скал, которая образует естественный мол в порту Триполи.

Переход из Тетуана был проделан так же быстро, как и в Тетуан. Остановились только в Филиппвиле, в маленькой бухточке Филфила, и то на какие-нибудь три часа, чтобы достать арабское платье, после чего «Электро-2» тотчас же отправился в путь, причём его появление даже не было замечено в Нумидийском заливе.

Когда доктор и его спутники сошли на триполитанский берег – не на пристани, а среди скал за портом Триполи, – это уже не были пять европейцев, а пять жителей Востока, одежда которых не могла привлечь внимание. Возможно, Петер и Луиджи, не привыкшие носить арабское платье, держались в нём несколько принуждённо, зато Пескад и Матифу, профессия которых требовала постоянных переодеваний, нисколько не были смущены таким маскарадом.

С наступлением ночи «Электро-2» укрылся в уединённой бухточке, которая почти не охранялась, как, впрочем, и все это побережье. Здесь он должен был стоять наготове, чтобы выйти в море в любой час дня и ночи. Очутившись на суше, доктор и его спутники взобрались на скалистый берег, прошли по набережной, сооружённой из огромных каменных глыб, до Баб-эль-Бара, иначе говоря, до Морских ворот, и углубились в лабиринт узких городских улочек. Первая же гостиница, которая им встретилась, – выбирать здесь не приходилось, – показалась путешественникам весьма сносным убежищем, тем более что им предстояло провести там всего несколько дней, а быть может, и несколько часов. Они выдали себя за людей скромного достатка, обыкновенных тунисских торговцев, прибывших в Триполи, чтобы принять участие в празднике аистов. Доктор так же хорошо говорил по-арабски, как и на других североафриканских наречиях, и никто не догадался бы, что это европеец.

Хозяин принял с распростёртыми объятиями пятерых путников, которые оказали ему великую честь, остановившись в его гостинице. Это был весьма болтливый толстяк. В завязавшемся оживлённом разговоре доктор узнал немало интересного. Оказывается, из Марокко в Триполитанию недавно пришёл караван; с ним прибыл, по словам хозяина, человек, хорошо известный в стране, по имени Саркани, и поселился в доме Сиди Хазама.

В тот же вечер доктор, Петер и Луиджи, приняв кое-какие меры предосторожности, смешались с толпой пришельцев, расположившихся лагерем на равнине. Прогуливаясь, они наблюдали за домом мокаддема, стоящим на границе оазиса Менхие.

Так вот где находилась взаперти Сава Шандор! Со времени пребывания доктора в Рагузе ещё ни разу отец и дочь не были так близко друг от друга! И всё же их разделяла неприступная стена. Конечно, ради освобождения Савы Петер был готов на все, даже на сделку с Саркани. И он и граф Матиас Шандор не задумываясь отдали бы негодяю состояние, на которое он так зарился! Но они считали своим долгом совершить акт правосудия, покарав негодяя, предавшего Иштвана Батори и Ладислава Затмара!

Они прекрасно понимали, что захватить Саркани и вырвать Саву из дома Сиди Хазама чрезвычайно трудно, почти немыслимо. Быть может, следует пустить в ход хитрость, а не силу? Нельзя ли воспользоваться для похищения завтрашним праздником? Да, конечно, таков и был придуманный Пескадом план, разработке которого доктор, Петер и Луиджи посвятили весь этот вечер. Выполнить его взялся Пескад, хотя и знал, что рискует при этом жизнью. Но если славному малому удастся пробраться в жилище мокаддема, быть может, он сумеет освободить Саву Шандор? Он отличался такой ловкостью и отвагой, что для него, казалось, не было ничего невозможного.

Итак, на следующий день, часа в три пополудни, доктор Антекирт, Петер и Луиджи заняли наблюдательные посты на равнине, в то время как Пескад и Матифу готовились сыграть свою роль в самый разгар празднества.

Пока ещё не было никаких признаков, что с наступлением вечера равнина наполнится шумом, движением, озарится светом бесчисленных факелов. Едва можно было заметить сновавших в густой толпе просто одетых сенуситов, которые передавали друг другу масонскими знаками приказы своих главарей.

Теперь следует вкратце рассказать восточную, или, вернее, африканскую, легенду, основные эпизоды которой будут представлены на празднике аистов, имеющем огромную притягательную силу для мусульман.

В давно минувшие времена на африканском материке жило племя джиннов. Именовали их тогда булхебрами, и они занимали обширную территорию на границе пустыни Хамада-эль-Хамра, между Триполитанией и Феццанским царством. Это был могущественный, грозный, несправедливый, вероломный, воинственный и свирепый народ. Ни один африканский властитель не мог справиться с джиннами.

Настал день, и пророк Сулейман решил не напасть на джиннов, нет, но обратить их на путь истинный. Он послал к ним одного из своих проповедников, чтобы научить их любить добро и ненавидеть зло. Напрасный труд! Дикие джинны схватили миссионера и убили его. Дерзость джиннов объяснялась тем, что ни один соседний король – они знали это – не решился бы послать свои войска для завоевания их пустынной и малодоступной страны. Они думали, что никто не сообщит Сулейману, какой приём они оказали его проповеднику. Но они глубоко ошибались.

В царстве джиннов водилось много аистов. А, как известно, эти птицы отличаются благонравием, поразительным умом и, главное, здравым смыслом, ибо, по словам легенды, они никогда не водятся в стране, название которой обозначено на монетах, ведь деньги являются источником всех бед и увлекают человека в бездну пагубных страстей.

Видя, что джинны погрязли в пороках, аисты созвали совещание и решили послать гонца к пророку Сулейману, чтобы навлечь его справедливый гнев на убийц миссионера.

Пророк тотчас же призвал своего любимца удода и приказал ему собрать в заоблачных высях африканского неба всех аистов, живущих на земле.

Приказание было исполнено, и, когда целые сонмища аистов слетелись к пророку Сулейману, они, говорит легенда, "походили на огромную тучу, которая покрыла своей тенью всю страну от Мизды до Мурзука".

Каждый аист взял в клюв по камню, и все они полетели в страну джиннов. Там, паря над землёй, птицы побили камнями этих злых людей, чьи души заключены теперь на веки веков в глубине пустыни Хамада-эль-Хамра.

Такова легенда, которую добрые мусульмане собирались представить в лицах на празднике. Сотни аистов были пойманы с этой целью и ожидали часа своего освобождения, стоя по большей части на одной ноге под защитой огромных сетей, растянутых на равнине Сунг-Эттелате. Порой птицы издавали странный звук, похожий на барабанную дробь, который разносился далеко кругом. По сигналу аисты должны были подняться в воздух и сбросить на толпу верующих безобидные комья земли, в то время как на равнине вспыхнут разноцветные огни факелов и под крики толпы грянут музыкальные инструменты и ружейные выстрелы.

Пескад знал программу праздника, и это навело его на мысль сыграть в нём известную роль. Быть может, ему удастся пробраться в дом Сиди Хазама.

Как только закатилось солнце, с крепости прогремел пушечный выстрел – это был сигнал, которого с нетерпением ждали люди, собравшиеся у городских стен.

Доктор, Петер и Луиджи были оглушены поднявшимся вокруг шумом, ослеплены мириадами вспыхнувших огней.

Когда прозвучал выстрел, народ ещё ужинал. Турки и выдававшие себя за турок ели жареного барана или пилав из курицы, арабы, что позажиточнее, угощались "кускусом", а бедняки, у которых в карманах больше медных, чем золотых монет, утоляли голод похлёбкой из ячменной муки, сдобренной растительным маслом. Но всюду лился рекой «лагби» – сок финиковой пальмы, который, перебродив, доводит людей до буйного опьянения.

Через несколько минут после пушечного выстрела мужчины, женщины и дети, турки, арабы, негры уже бесновались без всякого удержу. Очевидно, их варварские инструменты обладали поразительной звучностью, так как их не мог заглушить даже рёв толпы. Всадники, подпрыгивая в седле, стреляли в воздух из ружей и пистолетов, ракеты и хлопушки грохотали, как артиллерийские орудия, среди шума и неразберихи, не поддающихся никакому описанию.

При свете факелов, под звуки деревянных колотушек и заунывного гортанного пения танцевал причудливо одетый негритянский вождь. На нём был пояс из громыхающих костей, на лице – маска демона, и он жестами увлекал за собой в пляс человек тридцать чернокожих, которые кривлялись и гримасничали в кругу женщин, судорожно хлопавших в ладоши.

В другом месте неистовствовали охваченные, религиозным экстазом пьяные члены мусульманской секты айсау. Они грызли дерево, глодали железо, наносили себе удары ножом, жонглировали раскалёнными углями, обвивали вокруг шеи змей, которые кусали им руки, щеки, губы, а фанатики с пеной у рта и выпученными глазами пожирали окровавленные хвосты пресмыкающихся.

Но внезапно толпа хлынула к дому Сиди Хазама, где её ожидало новое зрелище.

Там показывали чудеса силы и ловкости два акробата, один – огромного роста, другой – маленький и подвижной; зрители окружили их плотным кольцом, выражая своё одобрение громогласными криками "ура".

Это были Пескад и Матифу. Они избрали местом своих артистических подвигов площадку, расположенную всего в нескольких шагах от дома Сиди Хазама. Ради такого случая друзья вернулись к своему прежнему ремеслу ярмарочных акробатов. Соорудив себе костюмы из ярких арабских тканей, они решили завоевать признание этой необычной для них публики.

– Ты не слишком отяжелел? – спросил перед выступлением Пескад своего друга Матифу.

– Нет, Пескад.

– И ты пойдёшь на все, чтобы привести в восторг это дурачьё? Ничего не побоишься?

– Это я-то… побоюсь?!

– И ты готов грызть камни и глотать змей?..

– Варёных? – спросил Матифу.

– Нет… сырых?

– Сырых?!

– И даже живых!

Матифу поморщился, но всё же твёрдо решил, что, если понадобится, он съест змею, как рядовой член секты айсау.

Доктор, Петер и Луиджи, смешавшись с толпой, не теряли из виду обоих друзей.

Нет, Матифу не отяжелел. Он не потерял своей удивительной силы. Первым делом он положил на обе лопатки пять или шесть здоровенных арабов, которые рискнули вступить с ним в единоборство.

Потом оба акробата принялись жонглировать, чем привели публику в бешеный восторг. Особенно понравился номер с горящими факелами, которые перелетали из рук Пескада в руки Матифу, скрещиваясь, словно молнии, в воздухе.

А между тем зрители были весьма разборчивы. Среди них было много поклонников полудиких туарегов, "которые не уступают в ловкости наиболее свирепым животным этих широт", как говорится в заманчивой афише знаменитой труппы Бракко. Местные знатоки не раз аплодировали бесстрашному Мустафе, или человеку-пушке, прозванному также Самсоном пустыни, "которому английская королева велела передать через камердинера, чтобы он не повторял своего номера во избежание несчастного случая"! Но Матифу был неподражаем и мог не страшиться соперников.

Последнее упражнение вызвало бурные овации разноплемённой толпы, теснившейся вокруг европейских акробатов. Этот фокус, приевшийся на арене европейских цирков, ещё не был известен триполитанским зевакам.

Вот почему зрители, расталкивая друг друга, старались пробраться поближе к акробатам, «работавшим» при свете факелов.

Матифу держал перед собой обеими руками шест в двадцать пять – тридцать футов длиной, а Пескад с ловкостью обезьяны взобрался на его верхушку и балансировал там, принимая такие смелые позы, что шест клонился то в одну, то в другую сторону.

Однако Матифу казался устойчивым, как монумент, и лишь слегка переступал ногами, чтобы сохранить равновесие. Очутившись возле дома Сиди Хазама, силач с усилием поднял шест на вытянутых руках, меж тем как Пескад, встав в позу аллегорической Славы, посылал воздушные поцелуи публике.

Арабы и негры, вне себя от восторга, орали, хлопали в ладоши, топали ногами. Нет, никогда Самсон пустыни, бесстрашный Мустафа, отважнейший из туарегов, не достигал подобного совершенства!

В эту минуту со стен триполитанской крепости снова грянул пушечный выстрел. По этому сигналу сотни выпущенных на свободу аистов поднялись в воздух, и комья земли градом посыпались на равнину под пронзительные крики птиц, которым вторил внизу не менее оглушительный концерт людских голосов.

Праздник достиг своего апогея. Право, можно было подумать, что обитателей всех сумасшедших домов Африки собрали на равнине Сунг-Эттелате в Триполитании.

Только дом мокаддема оставался нем и глух в эти часы народного веселья, ни один из подручных Сиди Хазама не показался ни на пороге двери, ни на плоской кровле.

Но, о чудо из чудес! В ту минуту, когда аисты тучей поднялись над равниной, а факелы погасли, исчез и Пескад, точно он улетел в небесную высь вместе с любимыми птицами пророка Сулеймана.

Куда он делся?

Этот вопрос, очевидно, нисколько не беспокоил Матифу. Подбросив длинный шест, силач ловко схватил его за другой конец и принялся вертеть этой огромной тросточкой, как барабанщик своей палочкой. Исчезновение друга, по-видимому, казалось Матифу явлением вполне естественным.

Ошеломлённые зрители выражали свой восторг громовыми криками, которые были, наверно, слышны за пределами оазиса. Однако никто не усомнился, что ловкий гимнаст улетел вместе с аистами в их заоблачное царство.

Как известно, на толпу особенное впечатление производит то, чего она не может объяснить.