ГЛАВА I,

в которой герой нашей истории еще не будет представлен читателю.

Оказавшись с Жаном Таконна в Сете, куда их доставил поезд «Париж — Средиземное море», Марсель Лориан спросил спутника:

— А чем мы займемся до отплытия парохода?

— Да ничем, — ответил тот.

— А ты обратил внимание, что в путеводителе сказано, будто этот город довольно любопытен, хоть и построен позже, чем его порт в устье лангедокского[1] канала, проложенного еще при Людовике Четырнадцатом[2]...

— Да, обратил. А канал, пожалуй, — самое полезное из того, что сделал сей великий правитель за время своего царствования. Видать, Людовик Четырнадцатый заранее предвидел, что мы прибудем сюда двадцать седьмого апреля тысяча восемьсот восемьдесят пятого года...

— Оставь свои шуточки. Жан, не забывай, нас слышит Южная Франция! И коли уж мы здесь, то, думаю, неплохо бы пройтись по Сету, полюбоваться на его бассейны, каналы, морской вокзал, протянувшиеся на двенадцать километров набережные, бульвар с газонами, орошаемыми кристальной водой из акведука[3]...

— Может, хватит цитировать «Путеводитель» Жоанна?

— Этот город, — не унимался Марсель, — мог бы стать Венецией...

— Но удовлетворился ролью маленького Марселя!

— Да, ты прав, мой друг. Сет — достойный соперник славного провансальского[4] города, второй после него свободный порт Средиземноморья, экспортирующий винно-водочные изделия, соль масло, химикаты...

— И зануд вроде тебя, — добавил Жан.

— А также невыделанные шкуры, шерсть из Ла-Платы[5], муку фрукты, треску, дубовые клепки, металлы...

— Довольно, довольно! — воскликнул молодой человек, пытаясь уклониться от потока информации.

— Сет импортирует товары общим весом двести семьдесят три тысячи тонн и экспортирует двести тридцать пять тысяч тонн, — неумолимо продолжал Марсель. — В городе имеются предприятия по засолке анчоусов и сардин, а также солеварни, дающие ежегодно от двенадцати до четырнадцати тысяч тонн соли. Кроме того, развито бочарное производство, в котором занято две тысячи рабочих, изготавливающих двести тысяч бочек...

— В которые мне хотелось бы законопатить тебя двести тысяч раз, болтливый мой приятель! И, ради Бога, объясни, чем могут подобные достижения промышленности заинтриговать двух бравых молодцов, направляющихся в Оран, чтобы завербоваться в Седьмой африканский стрелковый полк?

— В путешествии все интересно, даже то, что таковым на первый взгляд не кажется, — заявил Марсель.

— А скажи-ка, хватит ли в Сете ваты, чтобы заткнуть мне уши.

— Узнаем об этом во время прогулки.

— «Аржелес» снимается с якоря через два часа, — заметил Жан, — и, я думаю, разумнее всего направиться прямиком к судну и подняться на борт.

Пожалуй, он был прав. Много ли пользы от двухчасовой прогулки по постоянно растущему городу? Ведь среди достопримечательностей — и такие, как пруд, выкопанный неподалеку от канала, и одиноко возвышающаяся между прудом и морем известковая гора, именуемая Столпом Сен-Клера, на склоне которой и расположился амфитеатром Сет, рискующий в будущем утонуть в зелени пока еще молодого соснового бора. Разве туристу не стоит специально задержаться хотя бы на несколько дней в этой юго-восточной морской столице, связанной Южным каналом с Атлантическим океаном и Бокэрским — с внутренними районами страны, не говоря уже о двух железнодорожных линиях, одна из которых ведет в Бордо[6], а другая — в центральную область Франции?

Марсель, умолкнув наконец, послушно последовал за Жаном и носильщиком, толкавшим впереди тележку с багажом.

Вскоре приятели дошли до старой гавани, где уже собрались пассажиры, следовавшие тем же маршрутом, что и молодые люди. Зевак, всегда толпящихся на пристани в ожидании отплытия судна, было, по-видимому, с добрую сотню, и это при общей-то численности населения города в тридцать шесть тысяч человек!

Регулярное пароходное сообщение связывало Сет с Алжиром, Ораном, Марселем, Ниццей, Генуей и Барселоной. Очевидно, многие проявляли обоснованную предусмотрительность, предпочитая морской путь железнодорожному, как наименее опасный, поскольку пролегал он поблизости от берегов Испании и Балеарских островов. В этот день на не очень большом, водоизмещением 800—900 тонн, судне «Аржелес», возглавлявшемся капитаном Бюгарашем, собирались отплыть около сотни человек.

Пароход, в недрах которого уже гудели топки, стоял на якоре у дамбы Фронтиньян, расположенной в восточной части старой гавани, и извергал из трубы клубы черного дыма. На севере виднелась новая треугольная гавань, напротив — батарея, защищавшая порт и мол Сен-Луи. Между этим молом и дамбой проходил Достаточно удобный фарватер, позволявший судам проходить к старой гавани.

В то время как пассажиры поднимались на борт «Аржелеса», грузы под личным наблюдением капитана размещались прямо палубе и накрывались брезентом. Что же касается трюма, там уже не оставалось свободного места от каменного угля, дубовых клепок, оливкового масла, солений и виноградных вин, есть от всего того, что ранее хранилось на складах Сета и предназначалось на экспорт.

На палубе, покуривая трубки и переминаясь с ноги на ногу, словно при качке, беседовали бывалые моряки, с загорелыми, обветренными лицами и блестящими глазами под густыми кустистыми бровями. То, о чем они говорили, могло заинтересовать только тех пассажиров, которых тревожил предстоявший тридцатишестичасовой морской вояж.

— Отличная погода, — утверждал один.

— Судя по всему, — добавлял другой, — северо-восточный бриз стихнет не скоро.

— А около Балеар, должно быть, свежо, — предположил третий выбивая пепел из погасшей трубки.

— При хорошем ветре «Аржелес» запросто даст одиннадцать узлов[7], — уверенно заявил боцман, собираясь занять свой пост на борту судна. — А впрочем, с капитаном Бюгарашем нечего бояться: попутный ветер у него в фуражке, и стоит только ему ее снять, как тут же настанет штиль!

Речи морских волков звучали успокаивающе. Но кто же не знает матросской поговорки: «Захочется врать, трави о погоде!»

Наши молодые люди не очень-то вслушивались во все эти предсказания, тем более что состояние моря и прочие мелочи морского перехода их мало волновали. Однако многие пассажиры были не столь спокойны и не так философски настроены, как эти друзья. Некоторые из них, еще не ступив на судно, уже испытывали головокружение и тошноту.

Жан как раз обратил внимание своего приятеля на некое семейство, входившее в число подобных людей и состоявшее из трех явных дебютантов, впервые собиравшихся выступить на сцене средиземноморского театра, всегда так богатого острыми сюжетами и неожиданными развязками.

Возглавлял троицу человек лет пятидесяти пяти, с физиономией судейского — хотя он никогда не служил ни в суде, ни в прокуратуре, — обрамленной пышными, слегка посеребренными бакенбардами, с узким лбом, вполне упитанной фигурой и ростом в пять футов[8] два дюйма[9], да и то благодаря высоким каблукам, — в общем, из пузатеньких коротышек, именуемых обычно «кубышечками». Тело его облегал костюм из плотной диагоналевой ткани поседевшей голове красовался картуз с наушниками, с одной руке свисал зонтик в матерчатом, поблескивавшем на солнце чехле, в другой — стянутый двойным ремнем скатанный дорожный плед в полоску.

Супруга толстячка — сухощавая, долговязая, словно виноградная тычина, женщина в подбитой беличьим мехом коричневой шерстяной ротонде[10], с высокомерным взглядом, плотно сжатым ртом и гладкими густыми волосами, которые своим ровным черным цветом, маловероятным для особы под пятьдесят лет, навевали мысль о красителях, — была на несколько сантиметров выше мужа, что возможно, и обуславливало надменное выражение, никогда не сходившее с желчного, в болезненно красных пятнах, лица.

Их дитя, полгода тому назад отметившее свое совершеннолетие, выглядело более чем заурядно: несоразмерно вытянутая фигура, огромные руки и ноги, мешавшие, казалось, их хозяину, хотя молодой человек и обучался изящным манерам и искусству держать себя на людях, невыразительная физиономия, длинная шея — нередкий признак врожденной тупости, пустые глаза, близоруко щурившиеся из-за стекол очков, едва пробивавшиеся белесые усики, вялый, как у жвачных животных, вид. Короче, юноша принадлежал к тем ничем не примечательным, никчемным болванам, перед которыми, говоря языком математики, следовало бы ставить знак «минус».

Эта скучная мелкобуржуазная семейка вполне сносно существовала на двенадцать тысяч франков годового дохода, приносимого двумя полученными ею наследствами. Рантье ничего не делали такого, что могло бы привести к сокращению или росту капитала. Уроженцы Перпиньяна[11], они безвыездно проживали в старом доме на улице Попиньер, протянувшейся вдоль реки Тет. Когда в префектуре или налоговом управлении докладывали о приходе сих бюргеров, то произносили: «Месье и мадам Дезирандель!» — а также: «Господин Агафокл Дезирандель!»

Прибыв на пристань, троица остановилась перед трапом, ведшим на борт «Аржелеса», не в силах решить весьма серьезный вопрос: сразу подняться на корабль или же в ожидании часа отплытия прогуляться не спеша?

— Мы пришли слишком рано, месье Дезирандель, — недовольным тоном проговорила дама. — Вы всегда так...

— Попридержали бы свои упреки, мадам Дезирандель! — ответил ей муж в том же тоне.

Не только при посторонних, но и наедине супруги обращались друг к другу не иначе, как «месье» или «мадам», что представлялось им аристократической изысканностью.

— Давайте устраиваться на судне, — предложил месье Дезирандель.

— За целый час до отплытия! — возмутилась мадам Дезирандель. — Нам и без того придется пробыть тридцать с лишним часов на борту парохода, который уже и сейчас ведет себя словно качели!

И правда, хотя море внешне было спокойно, «Аржелес» как бы приплясывал на зыби, от которой не смог защитить старую гавань даже волнорез длиною в пятьсот метров, возведенный в нескольких кабельтовых[12] от входа в бухту.

— Если мы даже на суше боимся морской болезни, — стоял на своем супруг, — то лучше уж вообще отказаться от путешествия!

— Неужто, месье Дезирандель, вы полагаете, что я согласилась бы на него, если бы не Агафокл!..

— Но раз уж согласились...

— То это вовсе не значит, что нужно забираться на судно раньше времени.

— Но ведь надо еще разместить багаж, устроиться в каюте и занять места в ресторане, как советовал Дардантор...

— А где он, этот ваш Дардантор? — сухо заявила супруга. — Его что-то до сих пор не видно!

Дама выпрямилась, окидывая взглядом дамбу Фронтиньян, но человека по имени Дардантор так и не обнаружила.

— Ну вы же знаете, — воскликнул месье Дезирандель, — он не может иначе!.. И появится здесь, как всегда, в самый последний момент! А то и вовсе опоздает!

— Неужели так случится и на сей раз? — встревожилась мадам Дезирандель.

— Все возможно.

— А почему он ушел из отеля раньше нас?

— Дардантор сказал, что хотел повидать своего приятеля, богача Пигорена, и обещал присоединиться к нам на судне. Держу пари, как только он окажется тут, то не станет топтаться на набережной, а сразу поднимется на палубу.

— Но пока его не видать...

— Надеюсь, наш друг все-таки не замедлит явиться, — высказал свое мнение месье Дезирандель, размеренным шагом направляясь к трапу.

— А как ты думаешь, Агафокл? — обратилась мадам Дезирандель к сыну.

Но ее возлюбленное чадо об этом ничего не думало — по той простой причине, что вообще ни о чем и никогда не размышляло. Да и к чему ему вся эта мореходная кутерьма: погрузка товаров, столпотворение на берегу, всегда предшествующее отплытию корабля, посадка пассажиров? Предпринять морское путешествие и повидать чужие края — такая перспектива не вызывала у бездельника радости, что было бы вполне естественно для его возраста. Ко всему безразличный, всему чуждый, апатичный, лишенный и воображения, и ума, Агафокл мог только плыть по течению. И когда отец сообщил ему о предстоящем путешествии в Оран, балбес только промычал в ответ «А!». Так же односложно ответил увалень и на сообщение матери о том, что месье Дардантор обещал сопровождать их в пути. То же самое «А!» протянул этот молодец, и узнав, что семья поживет несколько недель у мадам Элиссан и ее дочери, которых он не видел с тех давних пор, когда они останавливались проездом в Перпиньяне. Обычно междометие «а» может выражать радость, боль, восторг, сожаление или нетерпение. Но трудно было понять, что же оно означает в устах оболтуса — глупость ничтожества или ничтожество глупости?

В ту минуту, когда месье Дезирандель поставил ногу на трап, мать собралась спросить у Агафокл а, не останется ли он вместе с нею на набережной, но тот последовал за отцом, и мадам Дезирандель ничего не оставалось, как, смирившись, тоже подняться на борт.

Оба молодых друга, посмеиваясь, уже успели устроиться на юте[13]. Все это шумное оживление их очень забавляло.

Близился час отплытия. Наконец раздался резкий гудок, из трубы повалил более густой дым, матросы зачехлили желтоватой тканью грот-мачту[14].

Большинство пассажиров «Аржелеса» составляли французы, в частности солдаты, возвращавшиеся в свою часть, размещенную в Алжире. Было также несколько направлявшихся в Оран арабов и марокканцев, которые сразу же, как поднялись на борт, пошли занимать места второго класса. На корме же собрались ехавшие первым классом. Им — и только им — предоставлялись ют, салон и ресторан в средней части парохода, куда вел красивый светлый коридор. Пассажирские каюты, примыкавшие к этим помещениям, освещались иллюминаторами с двояковыпуклыми стеклами. «Аржелес», понятно, не мог предложить такой же роскоши и комфорта, как суда Трансатлантической компании или Компании морского сообщения. Например, пароходы, идущие из Марселя в Алжир, обладают большим водоизмещением, большей скоростью и лучшим оборудованием. Но какие могут быть претензии, если речь идет о столь коротком плавании? И действительно, рейсы между Сетом и Ораном, при их не очень высокой стоимости, привлекали многих путешественников, которым к тому же разрешалось везти с собой солидные грузы.

На баке[15] устроилось человек шестьдесят, а число разместившихся на корме, похоже, не превышало двух-трех десятков. На склянках пробило половину третьего. Через полчаса «Аржелес» отдаст швартовы[16].

— Ого, нас уже качает! — не удержалась от возгласа мадам Дезирандель, едва ступив на палубу.

Месье ничего не ответил. Сейчас для него куда важней было разыскать трехместную каюту и успеть занять три места за общим столом поближе к буфетной: отсюда разносят еду, так что можно будет первым выбрать самые лакомые кусочки.

Каюта под номером девятнадцать пришлась месье по душе. Она находилась ближе к середине судна, и в результате килевая качка здесь ощущалась не столь болезненно. Что же касается бортовой, то спастись от нее невозможно: она одинаково чувствуется что на юте, что на баке и довольно неприятна для пассажиров, у которых нет вкуса к этим убаюкивающим покачиваниям.

Когда ручная кладь была разложена, месье Дезирандель, предоставив супруге полную свободу обустраиваться как душе угодно, направился вместе с Агафоклом в ресторан. Поскольку буфетная располагалась в левой стороне, то они туда и направились — закрепить за собой три места за столом.

Метрдотель и официанты готовились к обеду, назначенному на пять часов вечера. Одно из заветных мест было уже занято каким-то пассажиром. По всей вероятности, он давно им завладел и даже положил свою визитную карточку в складки салфетки, прикрывавшей тарелку, украшенную монограммой «Аржелеса», и, явно опасаясь, что какой-нибудь супостат посягнет на такое славное местечко, видимо, решил сидеть перед своим прибором до отплытия судна.

Месье Дезирандель бросил на захватчика косой взгляд и встретил в ответ точно такой же. Проходя, он успел прочесть два слова, отпечатанные на визитной карточке: «Эсташ Орьянталь». Закрепив за собой три места напротив этого господина, глава семейства в сопровождении сына покинул ресторан и поднялся на ют.

До отплытия оставалось двенадцать минут, и опаздывавшие могли еще услышать последние гудки. Капитан Бюгараш ходил взад-вперед по мостику. А в это время на баке его помощник распоряжался подготовкой к снятию с якоря.

Беспокойство месье Дезиранделя все возрастало:

— Что же он не идет? Почему опаздывает? Чем он может сейчас заниматься? Отлично знает, что быть здесь нужно ровно в три!.. Ведь не попадет на судно! Агафокл!

— Ну что еще? — промямлил сын, явно не понимая, с чего бы это папаша разволновался так.

— Ты не видел месье Дардантора?

— Разве он не пришел?..

— Нет, не пришел... Что случилось, как ты думаешь? Но Агафокл не думал ни о чем.

Месье Дезирандель ходил туда-сюда по юту, бросая беспокойный взгляд то на дамбу Фронтиньян, то на набережную на той стороне гавани. Ведь опоздавший мог появиться и оттуда: шлюпка доставила бы его на борт парохода.

Но никого нигде не было.

— Что скажет мадам Дезирандель! — воскликнул в отчаянии месье. — Дардантор нарушает все ее планы! Что будет, если этот дьявол не явится сюда через пять минут?

Тем временем Марсель и Жан забавлялись, наблюдая за взбудораженным простаком.

Вода клокотала в котлах, из пароотводной трубки вырывались белые завитки, судно, покачиваясь, ударялось о причальные баллоны, механик, запустив двигатель, проверял, хорошо ли вращается винт. Было очевидно, что «Аржелес» вот-вот снимется с якоря, и, если капитана не удастся уговорить подождать предусмотренные милосердным обычаем четверть часа, корабль отправится в путь без месье Дардантора.

На юте появилась мадам Дезирандель, еще более сухая и бледная, чем обычно. Она ни за что не вышла бы из каюты за все время плавания, если бы не сильное беспокойство. Зная, что месье Дардантора нет на борту, эта женщина надеялась, что капитан Бюгараш согласится задержать ненадолго отплытие.

— Ну как? — обратилась она к мужу.

— Все так же.

— Но не можем же мы отправиться без него...

— И тем не менее...

— Так потолкуйте с капитаном, месье Дезирандель! Вы же видите, у меня нет никаких сил!

Бюгараш отдавал распоряжение за распоряжением, касавшиеся и тех, кто находился на баке, и тех, кто был на корме, и выглядел человеком исключительно занятым и неприступным. Рядом с ним на мостике стоял рулевой и уже держал руки на штурвале, ожидая команду, чтобы привести в движение штуртрос[17]. Сейчас было совсем некстати отвлекать капитана от дела. И, тем не менее, не желая лишний раз перечить супруге, месье Дезирандель с трудом одолел железную лесенку и, ухватившись за поручни мостика, обтянутые белой парусиной, обратился к командиру судна:

— Будьте так любезны...

— Что вам? — грубым голосом, прозвучавшим, словно гром из тучи, оборвало его «второе лицо после Господа Бога».

— Вы сейчас отчалите?..

— Ровно в три, через минуту.

— Но один из наших спутников опаздывает...

— Тем хуже для него!

— А вы не могли бы подождать его немного?..

— Ни секунды.

— Но ведь речь идет о месье Дарданторе!..

Месье Дезирандель не сомневался, что капитан Бюгараш, услышав это имя, обнажит голову и отвесит поклон.

— А кто такой этот ваш Дардантор?

— Месье Кловис Дардантор... из Перпиньяна...

— Ну что ж, если он не появится здесь через сорок секунд, «Аржелес» отправится без него!

Скатившись с лесенки, месье Дезирандель пошел обратно на ют.

— Как там, отправляемся? — спросила мадам Дезирандель, и щеки ее на миг побагровели от гнева.

— Капитан мне нагрубил!.. Он ничего не хочет слушать и ждать не собирается!

— Тогда давай сейчас же сойдем!..

— Но, мадам Дезирандель, это невозможно! Наш багаж уже в трюме!

— А я вам говорю — сойдем!

— Но ведь мы уже заплатили за проезд!

При мысли о потере такой суммы мадам Дезирандель мертвенно побледнела.

— Наша матрона, кажется, выбрасывает белый флаг! — заметил Жан.

— Точно, сдается! — заключил Марсель.

Мадам Дезирандель и вправду отказалась от своей затеи, но зато облегчила душу бессмысленными упреками.

— Ох уж этот Дардантор! Совершенно неисправим! Никогда не является туда, где должен быть! Вместо того чтобы отправиться на пароход, идет к какому-то Пигорену! Спрашивается, зачем? А теперь вот... что мы будем делать в Оране одни? — причитала дама.

— Вероятно, дождемся его у мадам Элиссан, — ответил месье Дезирандель. — Дардантор же прибудет туда следующим пароходом. Возможно, сядет на него в Марселе!

— Ну и Дардантор!.. Ну и Дардантор! — повторяла женщина. — О, если бы речь шла не о нашем сыне!.. Не о счастье Агафокла...

Но беспокоился ли о своей судьбе этот ничтожный малый? Нет, он не давал никакого повода для подобных предположений. Треволнения родителей явно не трогали его.

Что же касается мадам Дезирандель, то от усиливавшейся качки у нее едва достало сил со стоном вымолвить только два слова:

— В каюту!..

Матросы убрали трап. Отвалив от парапета, пароход, перед тем как взять курс в открытое море, описал небольшую дугу. Винт сделал первые обороты, и на поверхности старой гавани закипела белая пена. Раздались резкие гудки, возвещавшие о выходе парохода из гавани, с тем чтобы избежать случайного столкновения с встречным судном.

В последний раз месье Дезирандель окинул безнадежным взором провожавших, а затем взглянул на дальний край дамбы Фронтиньян.

— В каюту... в каюту! — бормотала мадам Дезирандель угасшим голосом.

Ее муж, крайне раздраженный случившимся, уставший от толкотни, охотно послал бы подальше месье Дардантора, а заодно и свою дражайшую половину. И все же он решил первым делом увести несчастную женщину в каюту и уговорить ее никуда оттуда не выходить.

Месье Дезирандель приподнял жену со скамьи, на которой та обессиленно распростерлась, и, обхватив за талию, помог ей при помощи горничной спуститься с юта на палубу для пассажиров. Наконец, протащившись мимо ресторана, супруги добрались до своей каюты, где бедняжку раздели, уложили и укрыли одеялами, чтобы она согрелась.

Завершив сию нелегкую операцию, месье Дезирандель вернулся на ют и гневным взором окинул побережье старой гавани.

Дардантора там не было, а если бы и оказался, то ничего уже не смог бы сделать, разве что бить себя в грудь, вопя: «Меа culpa!»[18]

«Аржелес», ловко лавируя, дошел под приветственные возгласы зевак, толпившихся на краю дамбы и на молу Сен-Луи, до середины пролива, затем отклонился несколько левее, пропуская шхуну, направлявшуюся в гавань, и, наконец, оставил горловину позади. Капитан вновь развернул судно, чтобы пройти севернее волнореза и на малом ходу обогнуть мыс Сет.

ГЛАВА II,

в которой герой нашей истории будет представлен читателю без всяких околичностей.

— Вот и поплыли, — заметил Марсель, — навстречу...

— Неведомому, — подхватил Жан, — чтобы мы могли изучить его и открыть, как сказал Бодлер[19], что-то для себя новое!

— Неужто ты и в самом деле рассчитываешь на встречу с неведомым во время самого что ни на есть тривиального переезда из Франции в Африку, из Сета в Оран?..

— Не спорю, во время нашего тридцатишестичасового плавания первым и, возможно, единственным пунктом, который мы посетим, будет Оран. Но, отправляясь в путь, всегда ли знаешь, куда попадешь?..

— Разумеется, особенно когда тебя везут по заданному маршруту! Разве что на море несчастье случится...

— Да я же не об этом! — снисходительно произнес Жан. — К чему заранее настраиваться на столкновения судов, взрывы котлов или такое хорошенькое дельце, как двадцатилетняя робинзонада на безлюдном острове! Речь совсем о другом. Неизведанность, кстати, меня не пугающая, — это тот фон, на котором протекает наше существование, извечная тайна, начертанная в далекие античные времена на шкуре козы Амалтеи[20] и записанная в великой небесной книге, недоступной для прочтения даже в самых сильных очках. Неизведанность — это ковчег, где хранятся наши предназначения, извлекаемые рукой судьбы наугад...

— Жан, прекрати поток метафор! — не выдержал Марсель. — Иначе не избежать мне морской болезни!

— Неизведанность — это загадочная декорация, скрытая за занавесом, который должен вот-вот подняться...

— Хватит, остановись! Не закусывай удила в самом начале пути! Не гарцуй на коне безудержных фантазий! Не несись вскачь, отпустив поводья!

— Эге, так и ты, сдается мне, заговорил метафорами!

— Ты прав. Давай-ка взглянем на вещи трезво. Мы сейчас ничем не рискуем. Как и остальные пассажиры, сели на пароход в Сете, чтобы доплыть до Орана, где вступим в ряды Седьмого африканского стрелкового полка. У каждого из нас в кармане по тысяче франков. Все весьма просто, вполне разумно и не оставляет места для неведомого со всеми его тайнами и загадками...

— Кто знает? — произнес философически Жан, начертав указательным пальцем в воздухе вопросительный знак.

Этот разговор, выявивший некоторые особенности в характере двух друзей, происходил в задней части юта, на скамье напротив проволочной сетки, из-за которой выглядывал мостик между грот— и фок-мачтами[21].

На боковых скамьях, складных табуретках и в заблаговременно зарезервированных за собой плетеных креслах, укрытых от слепящего солнца парусиновым тентом, разместились десятка два пассажиров, более чувствительных к покачиваниям «Аржелеса». Несколько закутанных в шали женщин, заранее смирившихся с неизбежными недомоганиями, расселись поближе к середине судна, где, как говорят, килевая качка ощущается не так сильно. То были матери с милыми, наивными детьми, мечтавшими побыстрее стать взрослыми.

Другие путешественники, легко переносившие слабую качку, тихо прогуливались по палубе, беседуя, покуривая и передавая друг другу корабельную подзорную трубу, позволявшую любоваться удалявшимся берегом, украшенным на западе величественным гребнем Пиренейских гор.

Среди них находились и месье Дезирандель со своим чадом. Отец лихорадочно вышагивал взад-вперед, то заламывая руки за спину, то воздевая их к небесам. Затем, облокотившись на поручни, принялся созерцать пенный шлейф за кормой «Аржелеса», будто столь желанный Дардантор, превратившись на время в тюленя, мог внезапно вынырнуть из бурлящей струи. Что же касается Агафокла, то он упорно выказывал полнейшее безразличие к переживаниям родителей; повергнутых в недоумение и скорбь.

Вокруг женщин вертелись горничные, а возле мужчин — юнги, ловившие каждый их жест, чтобы немедленно предложить свои услуги.

Интересно, сколько путешественников усядутся за обеденным столом? Этот вопрос неизменно вставал перед судовым врачом в начале каждого рейса, и он никогда не ошибался, предполагая; что от шестидесяти до семидесяти человек из сотни вынуждены будут пропустить трапезу.

Доктор, кругленький малорослый толстячок, на редкость живой и разговорчивый, всегда пребывал в хорошем настроении. Несмотря на свои пятьдесят, он оставался удивительно деятельной натурой, любил и поесть, и выпить, и обладал неправдоподобно большим набором рекомендаций против морской болезни, впрочем, в эффективность которых, если честно, не верил. Сила его заключалась в другом. Корабельный Гиппократ[22] так искусно вел утешительные беседы и столь деликатно убеждал в скором выздоровлении временную клиентуру, что несчастные жертвы Нептуна[23] невольно улыбались ему в промежутках между рвотными позывами.

— Да ничего не случится, — повторял он. — Только сделайте выдох, как почувствуете, что палуба приподнимается, и вдох, когда она опускается... Лишь ступите на твердую землю, все пройдет, будете вновь здоровы! Подобная морская прогулка не идет ни в какое сравнение с отдыхом в Виши или Юрьяже[24].

Молодые люди сразу же приметили доктора Брюно — бойкого, остроумного человечка. Марсель воскликнул:

— Что за веселый спутник! Вот уж кого никак не назовешь гробокопателем!

— Верно, но это потому, что он имеет дело с болезнью, от которой не умирают.

А где же месье Эсташ Орьянталь, до сих пор не появившийся на палубе? Уж не испытывал ли он сейчас те желудочные волнения, что именуются на матросском жаргоне «пересчитыванием сорочек»?

О нет! Носитель столь поэтического имени не был подвержен никаким недугам. Морской болезни он не ведал и страдать от нее не собирался и впредь. Проникнув с юта в трапезную, месье Орьянталь устроился в конце стола на удобном месте и не думал покидать его, пока не покончит с десертом.

Однако отсутствие сего гурмана на юте с лихвой компенсировалось доктором Брюно, заметно оживившим обстановку. Знакомясь с пассажирами, врач одновременно выполнял свой служебный долг и испытывал истинное наслаждение. Любопытный, словно дочь Евы, сгоравший от нетерпения поскорее узнать, откуда и куда едет каждый из его собеседников, болтливый, как стая сорок или дроздов, юркий, как хорек, носящийся из угла в угол в собственной норе, он переходил от одного путешественника к другому, всякий раз поздравляя нового знакомого с удачным выбором «Аржелеса» как лучшего судна на алжирской линии, комфортабельного, оборудованного всем необходимым и к тому же имеющего такого опытного капитана, как Бюгараш, и — правда, об этом не говорилось, хотя подразумевалось — столь замечательного доктора, каким был он, Брюно. Затем, обращаясь к своим слушателям, он заверял их, что плавание пройдет благополучно, ибо за все время, что «Аржелес» курсирует по Средиземному морю, он ни разу еще не попадал в бурю и так и не замочил даже кончика форштевня[25]... И так далее и тому подобное.

Неумолчно треща, этот живчик успевал угостить карамельками детей.

— На здоровье! Не стесняйтесь, херувимчики! В трюме полно такого добра! — со счастливой улыбкой говорил он малышам.

Марсель и Жан только посмеивались, наблюдая за развернувшим бурную деятельность месье Брюно. Им был знаком такой тип докторов, нередко встречающихся среди судового персонала, особенно на дальних линиях, и представляющих собой настоящую морскую или колониальную газету!

— Итак, господа, — произнес эскулап[26], усевшись рядом с юношами, — корабельный медик обязан лично быть знаком со всеми пассажирами. А посему позвольте мне...

— Охотно, доктор, — ответил Жан. — Но, сознавая невозможность ускользнуть из ваших рук, которые, надеюсь лишь, не ускорят наш уход в мир иной, мы перво-наперво с превеликим удовольствием пожали бы их...

И молодые люди обменялись с врачом крепкими рукопожатиями.

— Если чутье меня не обманывает, — продолжил месье Брюно, — я имею честь разговаривать с парижанами?..

— Да, вы угадали, — подтвердил Марсель, — действительно из Парижа.

— Отлично! — воскликнул доктор. — Из самого Парижа, не из пригорода!.. Может, даже из центра?

— Из квартала Банка, — уточнил Жан, — а более точно, с улицы Монмартр, дом номер сто тридцать три, этаж четвертый, дверь слева...

— Возможно, господа, — заметил месье Брюно, — что мои в вопросы покажутся вам бестактными... Но таково мое ремесло... Лекарь обязан знать все, даже то, что лично его не касается. Наде вы простите меня...

— Уже простили, — заверил Марсель.

И тут вал докторского красноречия завертелся на бешеных оборотах. Остроумно выстраивая фразы, сопровождавшиеся выразительными жестами, болтун пересказывал все, что успел услышать от пассажиров, посмеивался над семейством Дезиранделей, над месье Дардантором, заранее нахваливал предстоявший обед, обещал, что завтра путешественники смогут в течение нескольких часов наслаждаться чудесным отдыхом на Балеарских островах, и, наконец, пресытившись собственной врожденной говорливостью, спросил, подымаясь:

— Господа, а вы сумели осмотреть Сет?

— Нет, к великому сожалению, — признался Марсель.

— Очень обидно! Город стоит того! А в Оране вы уже бывали?

— Нет, не бывали даже во сне! — отозвался Жан.

В этот момент подошел юнга и сказал доктору, что его ждет капитан Бюгараш. Расставаясь с молодыми людьми, весельчак осыпал их любезностями и пообещал возобновить беседу немного позже: он еще не все выудил из новых знакомых.

То, что доктору не удалось еще выведать о прошлом и настоящем молодых людей, вполне можно изложить в нескольких строках.

Марсель Лориан и Жан Таконна приходились друг другу двоюродными братьями: их матери, уроженки Парижа, были родными сестрами. Рано лишившись отцов, познав бедность, они вместе окончили один лицей. Затем Жан прослушал курс наук в коммерческом институте, Марсель — в юридическом. Поскольку оба они происходили из мелкой торговой буржуазии, их честолюбие не простиралось слишком далеко. Неразлучные, словно родные братья, выросшие под одной крышей, молодые люди испытывали взаимное чувство глубокой привязанности, и ничто не смогло бы подорвать их дружбу, даже огромная несхожесть характеров.

Марсель, рассудительный, внимательный, дисциплинированный с детства относился к жизни серьезно.

Жан, наоборот, рос сорванцом. Постоянно испытывая радостное возбуждение, он походил на вырвавшегося на волю жеребенка. Развлечения, беготня и шум в доме нравились пострелу, с юных лет ставшему душой общества, куда больше, чем прилежный труд. И если бесенок и навлекал иногда на себя упреки старших за неуемную живость, то очень мило добивался прощения. Впрочем, как и кузен Марсель, Жан обладал и рядом достоинств, вполне давших его слабости.

У молодых людей были добрые, открытые, честные и искренние сердца, они всей душой обожали своих матерей, чья безграничная любовь переходила подчас пределы разумного.

Когда юношам исполнилось двадцать лет, их призвали на год в армию, в стрелковый полк, размещенный неподалеку от Парижа. Друзьям повезло: они не расставались ни в поле, ни в казарме. Военная служба ничуть не тяготила братьев, словно их с детства воспитывали в соответствующем духе. Обязанности свои они исполняли охотно и старательно. Это были отличные служаки. Начальство их поощряло, товарищи любили. И хотя порой парней лишали за мелкие провинности увольнения и давали им наряды вне очереди (впрочем, солдаты посматривают косо на тех, кто не имеет взысканий), демобилизовали ребят с оценкой «отлично».

Возвратившись домой, Марсель и Жан поняли, что пора определиться. Посоветовавшись с матерями, они решили устроиться на работу в заслуживавший доверия торговый дом, рассчитывая стать впоследствии, когда поднаберутся опыта, компаньонами этой фирмы. Мадам Лориан и мадам Таконна благословили детей на поиски счастья, надеясь всею душою, что их славных отпрысков ожидает достойное будущее. Женщины радовались при мысли, что через несколько лет мальчики встанут на ноги, удачно женятся и из простых служащих станут совладельцами, а затем, несмотря на молодость, и хозяевами магазина или пошивочной мастерской. Конечно же, их дело непременно будет процветать, и со временем уважаемое имя дедов достойно понесут внуки. Словом, эти француженки мечтали о том, о чем самозабвенно грезят все матери мира.

Однако сестры не дождались свершения своих желаний. Спустя несколько месяцев после возвращения из полка, когда молодые люди еще не успели приступить к осуществлению замыслов, на кузенов обрушилось страшное горе: эпидемия, свирепствовавшая в центральных кварталах Парижа, сперва унесла в могилу мадам Лориан, а через несколько недель — и мадам Таконна. Глубокая боль, внезапная, словно удар молнии, пронзила сердца двоюродных братьев. От всей семьи их осталось только двое! Ошеломленные, не могли поверить в реальность такого несчастья!

Теперь, как никогда, надо было подумать о будущем. Юноши унаследовали по сто тысяч франков, что давало от трех с половиной до четырех тысяч ренты. Столь скромный доход не очень-то у полагал к безделью, к которому, впрочем, они и не стремили стоило ли рисковать и сразу же пускать небольшой капитал в дело?

Одним словом, кузены, лишившись моральной поддержки матерей, были в нерешительности, не зная, нужно ли воплощать в жизнь касавшиеся предпринимательской деятельности планы или нет.

И тут им на помощь пришел старый друг семьи, некогда служивший в Африке командиром стрелковой роты, а ныне — офицер в отставке. Он сразу же вошел в положение молодых людей, которые всегда прислушивались к его мнению. Свой взгляд на вещи майор Борегар изложил четко, без обиняков; вместо того чтобы унаследованные деньги вкладывать в сомнительные по конечному результату коммерческие операции, лучше всего приобрести на них надежные облигации французских железных дорог, а самим вернуться в армию. Юноши быстро получат сержантское звание, а затем, сдав вступительные экзамены, смогут попасть в сомюрскую[27] военную школу, откуда выйдут уже лейтенантами. И тогда перед Марселем и Жаном, которых будет ждать красивая, интересная, благородная карьера, откроется блестящая перспектива. Офицер с четырьмя тысячами ливров ренты да плюс к тому жалованье — что может быть лучше в сложившейся ситуации! А награды, слава!.. Короче, ничего не упустил бывалый солдат, убеждая подопечных в своей правоте.

Но были ли и Марсель с Жаном столь же непоколебимо, как и майор Борегар, уверены в том, что военное ремесло полностью отвечает их чаяниям и надеждам? Что военная стезя, эта дорога чести, действительно приведет их к счастью?..

— В конце концов, чем мы рискуем, Марсель? — сказал Жан, когда они с братом остались одни. — Может, добрый старый служака и прав? Он даст нам рекомендательное письмо к командиру Седьмого стрелкового полка, размещенного в Оране. Так что отправимся-ка в путь. Времени для размышлений в дороге будет более чем достаточно. А уже в Алжире решим, поступать на службу или нет.

— Выходит, для того чтобы прийти к какому-то решению, мы должны совершить путешествие и, добавлю, истратить без всякой пользы уйму денег? — заметил рассудительный Марсель.

— Согласен с тобой, олицетворение разума! — ответил Жан. — Зато, расставшись с несколькими сотнями франков, мы ступим на заморскую территорию Франции! Не жалей этих средств, бравый мой товарищ, возможно, они окупятся стократ.

— Ты что-то задумал, Жан?

— Да нет, я сказал просто так...

Уговорить Марселя не составило большого труда. И теперь кузенам предстояло отправиться в Оран с рекомендательным письмом старого ротного командира к его другу, командиру Седьмого стрелкового полка, ознакомиться по прибытии на место с реальным положением дел и затем принять окончательное решение, которое не сомневался майор Борегар, не разойдется с его советами!

Этот план был не так уж плох: если бы в последний момент молодые люди передумали поступать на военную службу, то смогли бы, оплатив обратную дорогу, возвратиться в Париж и избрать иную сферу деятельности. Поскольку друзья не исключали того, что в Алжире им не понравится, Жан, исходя из своего стремления узнавать в пути как можно больше, заранее продумал маршрут «кругосветки». Марсель сначала ничего не понял: слово «кругосветка» было для него совершенно новым.

— Знаешь, — сказал ему Жан, — неплохо бы воспользоваться представившейся нам возможностью получше познакомиться с нашей страной.

— А каким образом?

— Мы поедем обратно другим путем. Это обойдется несколько дороже, зато так куда приятней! Можем, например, отправиться в Оран на судне из Сета, а из Алжира поплыть на пароходе в Марсель.

— Это идея!

— И к тому же отличная, дружище! Учти, моими устами говорят Фалес[28], Питтак[29], Биант[30], Клеобул[31], Периандр[32], Хилон[33] и Солон[34].

Разумеется, Марсель не посмел оспаривать решение, принятое семью греческими мудрецами, и в результате 27 апреля оба кузена оказались на борту «Аржелеса».

Марсель отличался высоким ростом, хотя и Жан не был коротышкой, обладал элегантной внешностью и изящными манерами. Лицо его источало приветливость, красивые глаза как бы подернула дымка мечтательной задумчивости, белокурая бородка представляла собой предмет гордости хозяина, и сбрить ее юноша смог бы только по особо строгому приказу начальника, если бы таковой имелся у него. Словом, он относился к тому типу молодых людей, которых в буржуазном мирке именуют «блестящими кавалерами».

Внешность у Жана не была столь эффектной, хотя непривлекательным его никто бы не назвал. Хорошо сложенный брюнет, лицо, выражавшее природный ум, живые глаза, закрученные вверх усики, исполненные грации движения — в общем, славный малый!

Итак, мы уже познакомились с внешностью и характерами этих двух молодых людей и знаем, что кузены, решившись отправиться в путь, оказались среди пассажиров первого класса на пароходе, совершавшем регулярные рейсы между Сетом и Ораном.

Неужто и в самом деле по прибытии на место они станут рядовыми Седьмого африканского стрелкового полка?

— Кто знает? — философски заметил по этому поводу Жан, убежденный, что случай играет в человеческой судьбе решающую роль.

Будучи в пути лишь двадцать пять минут, «Аржелес» пока еще не развил полную скорость и, отойдя от волнореза на милю[35], готовился взять курс на юго-запад.

В этот момент доктор Брюно, находившийся на юте, схватил подзорную трубу и направил ее в сторону порта на некий быстро перемещавшийся объект, увитый клубами черного дыма и белого пара. Моментально сообразив, что это такое, он, вскрикнув от удивления, помчался к лестнице, взлетел на капитанский мостик и там, задыхаясь от бега, вручил Бюгарашу оптический прибор — и все это за полминуты.

— Взгляните, капитан! — указал он на предмет, который, приближаясь, увеличивался в размере.

— Самоходный баркас.

— Думаю, он пытается догнать нас.

— Без сомнения! Видите, оттуда подают сигналы.

— Может быть, стоит судно остановить?

— Не уверен. Что им нужно от нас?

— Узнаем, когда подойдут поближе.

— Ну-ну, — пробормотал капитан, по-видимому не очень-то расположенный отключать гребной винт.

Но доктор Брюно не сдавался:

— Я думаю, «Аржелес» догоняет опоздавший пассажир.

— А, месье Дардантор, прозевавший отплытие!

Действительно, для подобного предположения имелись все основания. Баркас, набирая скорость, пытался нагнать судно, прежде чем оно выйдет в открытое море. Наверное, господину, чье отсутствие столь горько оплакивали супруги Дезирандель, пришлось раскошелиться.

Капитан Бюгараш не относился к людям, готовым пожертвовать стоимостью билета первого класса, лишь бы не задерживать судно на несколько минут. Громко выругавшись, как и подобает южанину, он приказал застопорить машину.

«Аржелес» прошел на прежней скорости один кабельтов, затем начал постепенно сбавлять ход и, наконец, остановился. Катившиеся наперерез волны стали сильнее прежнего раскачивать пароход, к вящей досаде пассажиров, и так уже страдавших от приступов морской болезни.

Баркас столь стремительно летел к судну, что его форштевень высоко выступал из пенившейся воды. Уже можно было различить фигуру человека, стоявшего на носу лодки и махавшего шляпой. Месье Дезирандель, только что поднявшийся на капитанский мостик, спросил доктора Брюно, стоявшего рядом с Бюгарашем:

— Чего вы ждете?

— Вон тот баркас.

— А что ему надо?

— Одарить нас еще одним пассажиром, наверняка тем, что опоздал.

— Вы имеете в виду месье Дардантора?

— Может быть, если его так зовут.

Месье Дезирандель схватил подзорную трубу, протянутую врачом, и после ряда бесплодных попыток разглядел все же барк в окуляр инструмента.

— Это он! Это он! — вскричал толстячок и поспешил сообщить добрую весть матери Агафокла.

Баркас был уже не более чем в трех кабельтовых от «Аржелеса» слегка покачивавшегося на мелкой зыби и время от времени с шумом выпускавшего из клапанов избыточный пар.

Катер подошел к борту судна в тот миг, когда месье Дезирандель, несколько побледнев после посещения супруги, вновь появился на палубе. С парохода была спущена веревочная лестница с деревянными ступеньками, прижавшаяся к предохранительной сетке.

Пассажир расплатился с хозяином баркаса, причем, по-видимому, по-королевски, поскольку моряк гаркнул: «Благодарю, ваше превосходительство!» — так, как это умеют только лаццарони[36]. Через несколько секунд богач в сопровождении слуги с чемоданом в руке был уже на палубе и, ловко покачиваясь, сияя улыбкой, поприветствовал присутствовавших. Затем, заметив месье Дезиранделя, собиравшегося упрекнуть его, новоприбывший звонко хлопнул толстяка по животу и прокричал:

— А вот и я, папаша!

ГЛАВА III,

в которой герой нашей истории выдвигается на передний план.

Месье Кловис Дардантор родился за сорок пять лет до начала нашей истории, в доме номер четыре, на площади Лож, что расположена в административном центре департамента Восточные Пиренеи, славном патриотическом Перпиньяне, известном в древности как Русино — столица княжества Руссильон[37]. Сей господин представлял собой вовсе не редкий в милых провинциальных городах типаж: рост выше среднего, широк в плечах, крепко скроен, голова круглая, волосы редкие, с проседью, каштановая борода лопатой, рот большой, зубы великолепные, взгляд живой, руки ловкие, мускулатура развита больше, чем нервная система, силы и способности в гармоничном равновесии, ноги крепкие, хорошая закалка и телесная, и моральная, бодряк, неутомимый говорун, находчивый и расторопный, — в общем, добрый малый, хотя и властный, и к тому же южанин — насколько может быть им тот, кто родом не из Прованса, где юг Франции находит свое наиполнейшее выражение. Добавим к сказанному, что природа одарила его несокрушимым здоровьем и завидным пищеварением.

Кловис Дардантор оставался холостяком, да и трудно вообразить подобного человека опутанным семейными узами или шептавшим нежные слова своей возлюбленной. И причиной тому не было женоненавистничество — наоборот, этому достопочтенному гражданину нравился прекрасный пол. А не вступал он в брак по более высоким мотивам. Славный перпиньянец даже не представлял себе, чтобы здоровый и телом, и духом мужчина, занятый серьезным делом, нашел время размышлять о супружестве. И был весьма последователен в своих убеждениях, не допуская и мысли о вступлении в брак ни по зову сердца, ни по холодному расчету, где имеют место и общее владение имуществом, и раздельное, — словом, соображения, весьма обычные в нашем низменном мире.

Холостяцкий образ жизни вовсе не означает праздность. И подтверждением этого мог бы служить месье Дардантор. Состояние в два миллиона, которым он обладал, не досталось ему по наследству в виде поместий или иных форм собственности, а явилось исключительно результатом собственного труда. Умело вкладывая капитал во многие промышленные и коммерческие предприятия — в кожевенные заводы, добычу мрамора, изготовление пробок, виноделие, — он неизменно извлекал немалую выгоду. Но большую часть своих способностей и времени наш герой отдал бочарному производству, столь значимому в его родном краю. Достигнув материального благополучия и в сорок лет удалившись от дел, он не захотел довольствоваться ролью богатого рантье-скопидома, озабоченного тем, чтобы как можно экономнее расходовать деньги. Наоборот, Дардантор жил широко, не пренебрегая путешествиями, особенно в Париж, куда он частенько наведывался.

Семья перпиньянца состояла из одного человека — его самого, коим и завершался безнадежно длинный ряд предков. Ни одного родственника ни по восходящей, ни по нисходящей линии, разве что где-то в двадцать шестом или двадцать седьмом колене, а тут, как свидетельствует статистика, все французы, начиная с эпохи Франциска Первого[38], успели породниться. Но о подобных родичах не принято заботиться, поскольку каждый человек за два тысячелетия христианской эры заимел сто тридцать девять квадрильонов предков, и, следовательно, все мы находимся в родственных связях.

Данное обстоятельство не вызывало у Кловиса Дардантора особой гордости. Лишенный семьи, он не испытывал при этом ни малейшего неудобства, ибо никогда не мечтал обзавестись женой и детьми.

Итак, убежденный холостяк сел на пароход, направлявшийся в Оран, и нам лишь остается пожелать ему добраться до сего административного центра крупной алжирской провинции целым и невредимым.

Одним из главных обстоятельств, обеспечивавших «Аржелесу» безоблачное плавание, стало теперь присутствие на его борту неугомонного перпиньянца. До сих пор он отправлялся в милый его сердцу Алжир из Марселя, Сет же предпочел впервые. Оказав одному из морских судов честь транспортировать свою особу и возложив надежды на пароходную компанию, месье Дардантор вполне обоснованно полагал, что после непродолжительного плавания его благополучно доставят к месту назначения.

И, едва ступив на палубу, он приказал своему слуге:

— Патрик, занимай тринадцатую каюту!

— Разве сударю не известно, что она уже заказана телеграммой и поэтому нечего беспокоиться?

— В таком случае снеси туда чемоданы и выбери в ресторане местечко получше, поближе к капитану. У меня уже сосет под ложечкой!

Это выражение показалось Патрику не слишком изысканным, о чем можно было судить по неодобрительному выражению его лица. Но как бы там не было, слуга направился к юту.

Заметив Бюгараша, только что покинувшего свой мостик, перпиньянец заявил без околичностей:

— Неужто вам не хватило терпения подождать опоздавшего пассажира? Или пароходной машине так уж захотелось вращать винт?

Последние слова явно свидетельствовали о незнании морской терминологии, но ведь этот господин и не был моряком, а посему и говорил, как взбредет на ум — фразами то чудовищно помпезными, то досадно вульгарными.

— Месье Дардантор, — ответил капитан, — мы отходим в назначенное время, и правила, установленные компанией, не позволяют нам ожидать...

— Да я вас ни в чем не обвиняю, — заверил общительный малый.

— Я также не имею к вам никаких претензий, — подхватил Бюгараш, — хотя мне и пришлось застопорить машину.

— Ладно, мир! — воскликнул перпиньянец и пожал собеседнику руку — крепко, как и полагается бывшему бочару, который долгое время орудовал рубанком и клещами, после чего добавил: — Знаете ли, если бы мой катер не смог догнать вас, я добрался бы на нем до самой Африки... А не удалось бы найти баркас, то бросился бы в воду и поплыл вслед за вами! Вот я какой, дорогой мой капитан Бюгараш!

Да, он был именно таким, этот Кловис Дардантор. Молодые люди, с удовольствием слушавшие этого оригинала, тоже удостоились его приветствия, на которое ответили улыбкой.

— Колоритный тип! — заметил Жан.

«Аржелес» между тем взял курс на мыс Агд.

— Кстати, капитан, можно задать наиважнейший вопрос? — продолжил беседу Дардантор.

— Пожалуйста.

— В котором часу обед?

— Ровно в пять.

— Значит, через сорок пять минут — не раньше и не позже!

И перпиньянец ловко повернулся на каблуках, предварительно бросив взгляд на свои великолепные часы с репетиром, прикрепленные золотой цепочкой к жилету из плотной ткани с крупными металлическими пуговицами.

Что и говорить, этот рантье-путешественник одевался «шикарнейшим» образом: мягкая шляпа, надетая чуть набекрень, клетчатая накидка, ниспадавшая с плеч до пояса, дорожный плед, штаны с напуском, гетры с медными застежками, охотничьи ботинки на двойной подошве и, в довершение всего, висевший на шее бинокль.

— Если и опоздал к отплытию, то уж обеда не прозеваю, дорогой мой капитан, лишь бы только ваш кок постарался! Сами увидите, как я поработаю челюстями! — звучал петушиный голос велеречивого болтуна.

Внезапно, к облегчению Бюгараша, сей словесный поток, изменив направление, низвергся на нового собеседника — только что появившегося месье Дезиранделя, уже известившего супругу о прибытии долгожданного друга, который столь некстати опоздал.

— О, дорогой мой! — воскликнул перпиньянец. — А где же мадам Дезирандель? Эта достойнейшая дама? И самый прекрасный из Агафоклов?

— Не тревожьтесь, — ответил с ехидцей месье Дезирандель, — увидите всех: мы ведь не опоздали, как некоторые, и «Аржелесу» не пришлось отправляться в путь без нас!

— Упреки, мой милый?..

— Ей-богу, вы их заслужили! Мы так переволновались! Подумать только, заявляемся мы в Оран к мадам Элиссан — и без вас!

— Э, Дезирандель, я и сам на себя порядком злился! Это все из-за пакостника Пигорена! Он устроил дегустацию старых вин, ну мне и пришлось их отведать — один разок, потом другой... А когда я появился в старой гавани, «Аржелес» уже выходил из пролива... Но теперь мы вместе, и незачем набрасываться на меня и закатывать глаза, словно издыхающий лось. Это может только усилить качку! А как ваша супруга?

— Она на своей койке... Ей немного...

— Уже?

— Уже, — вздохнул месье Дезирандель, у которого подрагивали веки, — да и я тоже...

— Дорогой мой, примите дружеский совет! Не открывайте так рот, держите его по возможности закрытым, а то ворона влетит.

— Черт возьми, — проворчал месье Дезирандель, — вам легко шутить! Ох уж это плавание до Орана! Мы бы с женой никогда не согласились на это, но ведь речь идет о судьбе сына!

И действительно, дело касалось материального благополучия единственного наследника супругов Дезиранделей. Кловис Дардантор, старый друг этой семьи, каждый вечер приходил к ним сыграть партию в безик или пикет[39]. Он чуть ли не присутствовал при рождении Агафокла, из года в год наблюдал за его ростом — физическом, во всяком случае, поскольку интеллект здесь явно отставал в своем развитии. В лицее бездарный отпрыск занимался плохонько — такова обычная участь лентяев и тупиц — и не выказывал ни малейших признаков призвания к занятию какого бы то ни было рода. Ничегонеделание представлялось шалопаю идеалом человеческой жизни. К тому же он понимал, что в один прекрасный день получит наследство в двенадцать тысяч франков ренты, а это уже кое-что! Но родители упорно мечтали о более обеспеченном будущем любимого чада. Они были знакомы с семьей Элиссан, жившей до переселения в Алжир в Перпиньяне. Мадам Элиссан, пятидесятилетняя вдова старого коммерсанта, считалась довольно богатой дамой, так как после смерти мужа ей досталось немалое состояние. Она растила дочь — единственное свое дитя, которому минуло недавно двадцать лет.

— Такая невеста, как Луиза Элиссан, кого угодно осчастливит! — говорили не только в Оране, но и в Восточных Пиренеях — во всяком случае, в доме на улице Попиньер. Можно ли было вообразить что-либо более удачное, чем женитьба Агафокла Дезиранделя на Луизе Элиссан!

Однако, прежде чем вступить в брак, считали родители, будущим супругам нелишне и познакомиться. Агафокл и Луиза виделись в детстве, но теперь, конечно, уже не помнили друг друга. Мадам Элиссан не любила ездить, и, поскольку Оран не шел к Перпиньяну, пришлось Перпиньяну направиться в Оран. Вот чем объяснялось это путешествие, предпринятое несмотря на то, что мадам Дезирандель достаточно было только взглянуть на бушующие волны, как у нее тотчас начинался приступ морской болезни, да и месье Дезирандель, сколь бы ни хорохорился, также был подвержен данному недугу. Для Кловиса Дардантора, в отличие от его друзей, плавания давно уже стали делом привычным, и он не смог отказать чадолюбивым родителям в просьбе сопровождать их, хотя и не питал иллюзий насчет достоинств жениха, тем более что, по его мнению, все мужчины, обзаведясь семьей, стоят друг друга.

Теперь понятно, по какой причине компания перпиньянцев предприняла этот, по мнению некоторых, чреватый опасностями переезд на «Аржелесе» через Средиземное море.

Что выйдет из этой поездки, покажет будущее. Конечно, если бы Агафокл понравился девушке, все устроилось бы само собой. Но в том-то и дело, что Луиза Элиссан была само очарование и вообще не чета ему. Однако всему свое время. Лишь после того, как Дезирандели сойдут с парохода в Оране, мы представим читателю и невесту, чтобы он при желании мог сопереживать Агафоклу.

В ожидании обеда Кловис Дардантор поднялся на ют, где прогуливались те из пассажиров первого класса, кого качка еще не загнала в каюты. Туда же последовал за другом и месье Дезирандель, но сразу же повалился на скамью. А затем появился и Агафокл.

— А, мой мальчик, вижу, голова у тебя покрепче, чем у папаши! — сказал месье Дардантор. — Еще прыгаешь?

— Да, прыгаю, — подтвердил оболтус.

— Тем лучше, и постарайся добраться таким же здоровым до берега! Не появляться же там с помятой физиономией!

Однако подобные увещевания были излишними: на Агафокла морская качка не действовала.

Что же касается мадам Дезирандель, то Кловис Дардантор даже не счел нужным спуститься к ней в каюту. Он думал: достаточно и того, что почтенная дама уже знала о его присутствии, а утешения не дали бы никакого целительного эффекта. К тому же этот господин был одним из тех ужасных типов, которые всегда готовы подшучивать над жертвами морской болезни: сами не страдая от нее, они и представить себе не могут, какие мучения доставляет сия хворь другим. Таких жестокосердных следовало бы попросту вешать на рее!

Когда в пять часов пополудни «Аржелес» подошел к мысу Агд, колокол на баке возвестил обеденное время.

До сих пор килевая и бортовая качка большинством пассажиров ощущалась не так уж сильно, и это позволяло надеяться, что в ресторане недостатка в клиентах не будет.

Пассажиры — несколько мужчин и даже пять-шесть женщин — начали рассаживаться за столами. Месье Эсташ Орьянталь, давно занявший место — он торчал здесь целых два часа! — выказывал живейшее нетерпение. Однако чувствовалось, что по окончании трапезы сей господин тотчас уйдет к себе, и уж до самого прибытия в порт его не усадишь за стол.

Капитан Бюгараш и доктор Брюно, никогда не пренебрегавшие своим долгом по отношению к пассажирам, стояли посреди зала. Кловис Дардантор, отец и сын Дезирандели прошли к дальнему концу одного из столов. Марсель Лориан и Жан Таконна, желая получше изучить колоритного рантье из Перпиньяна, уселись рядом с месье Дардантором. Десятка два других подошедших чуть позже клиентов устроились где сумели, некоторые — по соседству с месье Орьянталем, поближе к буфетной, откуда под наблюдением метрдотеля разносили блюда.

Месье Дардантор немедленно познакомился с доктором Брюно, и можно было быть уверенным, что эти два заядлых говоруна не дадут затихнуть разговору, центром которого стал капитан Бюгараш.

— Доктор, — заявил восторженно перпиньянец, — я счастлив, просто счастлив пожать вашу руку, даже если она нашпигована микробами, как это часто случается с вашими коллегами!

— Не бойтесь, месье Дардантор, — ответил лекарь тем же шутливым тоном, — я только что вымыл руки продезинфицированной водой.

— Впрочем, плевать я хотел и на микробы, и на всяких там микробщиков! — возвестил бывший бочар. — Ведь мне, дорогой мой эскулап, ни разу не приходилось болеть — ни одного дня и даже часа! Насморк, и тот не мог одолеть меня хотя бы на пять минут! За всю жизнь я не проглотил ни одной таблетки и не пил микстур! И позвольте надеяться, что и в будущем не стану пичкать себя пилюлями по вашим предписаниям! Тем не менее, общество медиков мне очень симпатично! Это славные люди, имеющие один-единственный недостаток: как только начинают щупать вам пульс или осматривать язык, так сразу наносят вред вашему здоровью! Я сказал, что хотел, и счастлив сидеть за столом в вашей компании и если обед вкусен, окажу ему честь!

Доктор Брюно не признавал себя побежденным, хотя и встретил еще большего говоруна, чем он сам, и поэтому пытался возражать, впрочем, не слишком усердствуя в защите своего цеха от столь речистого оппонента. Затем, когда был подан суп, каждый стал думать только о том, чтобы утолить аппетит, обостренный свежим морским ветром.

Сначала покачивания судна не беспокоили едоков, за исключением месье Дезиранделя, который стал белее собственной салфетки. В ресторане не ощущались ни качелеобразные движения, ни подъемы, ни опускания парохода, нарушавшие его нормальное положение в пространстве. Если бы все шло так и дальше, без перемен к худшему, различные блюда поглощались бы одно за другим вплоть до десерта. Но вот нежданно начала позвякивать посуда. Над головами пассажиров закачались люстры, что было не очень приятно. И в дополнение к этому из-за килевой и бортовой качки стулья под пассажирами стали перемещаться самым причудливым образом, в результате чего движения рук и ног утратили всякую определенность: несчастные мореплаватели лишь с большим трудом могли приблизить стаканы ко рту, а вилки все чаще попадали им в щеки или подбородки.

Большинство обедавших не выдержало такого испытания. Месье Дезирандель одним из первых спешно вышел из зала, чтобы глотнуть свежего воздуха. И у него нашлось немало последователей. Это было настоящее бегство, несмотря на увещевания капитана, устали повторявшего:

— Ничего страшного, господа... Это шутки «Аржелеса», они скоро закончатся!

Кловис Дардантор воскликнул:

— Смотрите, как потянулись они гуськом!

— И так всегда! — подмигнув, отозвался Бюгараш.

— Не понимаю, где же у них хотя бы капля мужества! — гнул свое перпиньянец.

Но бедных мучеников переполняло ощущение тошноты, и отнюдь не в мизерных дозах. Короче, когда официанты стали разносить очередные яства, в ресторане насчитывалось не более десятка смельчаков. Помимо капитана Бюгараша и доктора Брюно, уже привыкших к подобным ситуациям, среди самых стойких оказались также Кловис Дардантор, удобно устроившийся на своем месте, Агафокл, ничуть не тронутый бегством отца, кузены Марсель и Жан, чье пищеварение по-прежнему действовало безотказно, и, наконец, на другом краю стола, невозмутимый Эсташ Орьянталь, бдительно следивший за подачей блюд, расспрашивавший о том о сем официантов и не помышлявший жаловаться на столь неуместные подскоки «Аржелеса»: ведь благодаря им он получил возможность выбирать лучшие куски.

После столь стремительного исхода пассажиров, согнанных стихией со своих мест в самом начале обеда, Бюгараш бросил на доктора Брюно какой-то особый взгляд, а тот ответил капитану какой-то особой улыбкой. И то, и другое, похоже, было правильно понято метрдотелем, что и отразилось, как в зеркале, на его доселе невозмутимой физиономии.

Жан, толкнув локтем кузена, сказал тихо:

— А ведь это не что иное, как шулерский прием!

— Да мне-то что, Жан?!

Ты прав, — согласился тот и положил на тарелку аппетитный кусок нежно-розовой лососины, которым не успел воспользоваться Эсташ Орьянталь.

Смысл этого «шулерского приема» весьма прост. Некоторые капитаны с вполне понятной целью как раз в самом начале обеда слегка меняют курс корабля — о, всего лишь легкое движение штурвала! И можно ли их в этом упрекнуть? Разве запрещено подставлять судно под волну не более чем на четверть часа? Да кто помешает сочетать килевую качку с бортовой, чтобы ощутимо экономить на еде? И если отдельные морские волки поступают подобным образом, не будем осуждать их слишком сурово!

Изнуряющая качка длилась не так уж долго: слабый поворот руля снова направил пароход по нужному курсу. Правда, сбежавшие из негостеприимной трапезной даже не пытались вернуться на свои места за обеденным столом, хотя судно восстановило более ровный и, можно сказать, более честный ход.

Наиболее выдержанные клиенты ресторана, число которых свелось к нескольким избранным, продолжали обед уже в более комфортабельных, чем прежде, условиях, и никого из них не тревожила участь тех злосчастных, которые, будучи изгнаны из трапезной разместились на палубе в самых разнообразных, но неизменно жалких позах.

ГЛАВА IV,

в которой Кловис Дардантор говорит кое-что такое, из чего Жан Таконна намерен извлечь пользу.

— Сколько же стульев здесь свободных, дорогой мой капитан! — воскликнул Кловис Дардантор, в то время как метрдотель, преисполненный чувства собственного достоинства, наблюдал за распределением блюд.

— Нетрудно предположить, что число незанятых мест еще больше увеличится, если усилится вокруг волнение на море, — заметил Марсель.

— Усилится?! Да море сейчас точно масло! — отрезал капитан Бюгараш. — Просто «Аржелес» попал во встречное течение, где волны круче. Это порой случается...

— Да, и чаще всего во время завтрака и обеда! — подхватил Жан, сохраняя самую серьезную мину.

— И правда, — как бы мимоходом добавил месье Дардантор, — я не раз уже примечал такое, и если чертовы пароходные компании и в самом деле извлекают из этого прок...

— Да как вы можете думать такое! — возмутился доктор Брюно.

— Я думаю только одно, — ответил перпиньянец. — А именно, что касается меня лично, то я ни одного куска мимо рта не пронесу и если за столом усидит хоть один пассажир...

— То этим пассажиром будете вы! — завершил фразу Жан.

— Истинно так, месье Таконна, — запросто, как если бы они были знакомы хотя бы двое суток, обратился Дардантор к молодому человеку.

— Не исключено, что кое-кто из наших спутников вновь усядется за стол: ведь качка уменьшилась, — заметил Марсель.

— Повторяю, — стоял на своем капитан, — пароход качало считанные минуты. Просто рулевой отвлекся. — Затем он обратился к метрдотелю: — Взгляните, не пожелает ли кто-либо из наших пассажиров продолжить обед.

— Может, твой бедный папаша, Агафокл? — подсказал месье Дардантор.

Но юный Дезирандель, отрицательно покачав головой, даже не пошевелился, так как отлично знал, что его прародитель ни за что не отважится опять появиться здесь.

Метрдотель неуверенно направился к двери, прекрасно понимая, что это бесполезно: когда пассажиры уходят из ресторана, они редко возвращаются назад, даже если обстановка изменяется к лучшему. И действительно, пустые стулья так и не были заняты, в связи с чем достойный капитан и почтенный доктор попытались придать своим лицам выражение глубочайшей скорби.

Но остававшиеся за столом пассажиры — человек десять — не собирались печалиться по этому поводу. «В конце концов, чем меньше едоков за столом, тем лучше, — считал, например, Кловис Дардантор. — От этого, кстати, выигрывает и прислуга, возрастает непринужденность общения, и разговор легко может стать общим».

Так оно и случилось. Вниманием присутствовавших завладел герой нашей истории, да еще как! Даже отменный болтун доктор Брюно лишь изредка ухитрялся вставить словечко, а про Жана и говорить нечего! Одному Богу известно, забавляла ли юного парижанина вся эта болтовня или нет. Марсель только улыбался. Агафокл жевал, ничего не слыша, месье Эсташ Орьянталь смаковал лучшие куски мяса, запивая их бургундским, которое метрдотель принес в ведерке, обретшем успокоительную устойчивость. На остальных же сотрапезников не стоило обращать внимание.

Славный златоуст с упоением рассказывал о преимуществах Юга перед Севером, о неоспоримых заслугах города Перпиньяна, о статусе, которым обладал один из его виднейших сыновей, а именно Кловис Дардантор, о весе в обществе достойного перпиньянца, обусловленном честно заработанным состоянием, о путешествиях, уже совершенных и еще только задуманных, о намерении посетить Оран, о котором прожужжала ему все уши семейка Дезиранделей о составленном им плане поездки по прекрасной алжирской провинции с тем же названием, что и ее административный центр... В общем, оратора понесло, и он даже не задумывался над тем, когда же надо будет остановиться.

Было бы заблуждением полагать, что этот словесный поток мешал содержимому тарелки исчезать во рту краснобая. Вступительные и заключительные фразы с чудесной легкостью произносились чуть ли не одновременно. Сей неподражаемый господин говорил и ел, ел и говорил, не забывая опорожнять стакан, чтобы облегчить себе выполнение этой двойной задачи.

«Дардантор — просто человек-машина, — сказал себе Жан. — И как исправно действует! Он, пожалуй, самый законченный тип южанина из всех тех, с кем мне доводилось встречаться».

Доктор Брюно восхищался перпиньянцем не меньше. Какой замечательный объект для вскрытия представлял бы собой этот тип! И какую пользу извлекла бы физиология, познав тайны подобного организма! Однако, понимая, что просьба вскрыть живот могла показаться собеседнику несколько бестактной, доктор ограничился тем, что спросил у месье Дардантора, всегда ли тот заботится о собственном здоровье.

— Здоровье, дорогой мой доктор! Что вы понимаете под этим словом?

— Понимаю то же, что и все. Если следовать общепринятому определению, это безостановочное и нормальное функционирование организма.

— Что ж, принимая это определение, — заявил Марсель, — мы хотели бы узнать, нормально ли, месье Дардантор, функционирует ваш организм?

— И безостановочно ли? — добавил Жан.

— Да, безостановочно, можете не сомневаться, поскольку я никогда не болел, — засмеялся перпиньянец, похлопывая себя по животу, — и нормально, так как я до сих пор не замечал никаких отклонений!

— Теперь, надеюсь, дорогой мой пассажир, — заключил капитан Бюгараш, — вы твердо усвоили, что означает слово «здоровье ». — И обратился к врачу: — А не выпить ли нам по этому поводу и за ваше собственное?

— Действительно, повод основательный, так что приступим к шампанскому, не дожидаясь десерта! — с готовностью ответил корабельный эскулап.

Был подан «Редедер», запенились бокалы, и беседа разгорелась пуще прежнего.

Первым начал словесный обстрел перпиньянца доктор Брюно:

— Месье Дардантор, я попросил бы вас ответить еще на один вопрос: чтобы сберечь столь дивное здоровье, воздерживались ли вы от всякого рода эксцессов?

— А что вы подразумеваете под последним словом?

— Вот как, — спросил Марсель с улыбкой, — оказывается, слово «эксцесс», как и слово «здоровье», неизвестно в Восточных Пиренеях?

— Неизвестно, месье Лориан. Честно говоря, я и сам толком не понимаю, что оно означает.

— Месье Дардантор, — начал втолковывать врач, — допускать эксцессы означает позволять себе излишества, злоупотреблять возможностями своего тела и своего ума, выказывая себя неумеренным и безудержным, предаваясь застольным удовольствиям — этой пагубной страсти, которая незамедлительно испортит ваш желудок...

— А что такое желудок? — всерьез поинтересовался Кловис Дардантор.

— Как это что?! — поразился доктор. — Черт подери! Это такая машина, которая производит гастралгию, гастриты, желудочные грыжи, гастроэнтериты, эндогастриты, экзогастриты!

Перебирая четки слов с латинским корнем «gaster»[40], медик, казалось, был счастлив от сознания того, что желудок дал жизнь стольким удивительным хворобам.

Поскольку перпиньянец упорно твердил, что все слова, обозначающие какое-либо нарушение здоровья, ему неведомы и кажутся бессмысленными, Жан, немало забавляясь происходившим, спросил, используя уникальное понятие, сосредоточившее в себе всю человеческую невоздержанность:

— Вы предавались когда-нибудь распутству?

— Нет... поскольку никогда не был женат.

Трубный глас этого оригинала прозвучал такими раскатами, что стаканы зазвенели, словно от качки. Тут уж стало совершенно невозможно понять, является ли этот немыслимый господин образцом воздержанности и уже как следствие этого обладателем отменного здоровья или же разгадка его отличного физического состояния кроется в крепкой от рождения телесной конституции, которой не смогло бы причинить вреда никакое излишество.

— Ну-ну, — признал Бюгараш, — я вижу, месье Дардантор, что природа создала вас на добрую сотню лет!

— Почему бы и нет, дорогой капитан?

— Да, почему бы и нет? — повторил Марсель.

— Просто, когда машина крепко сделана, отлично отлажена, смазана, хорошо содержится, нет причин, мешающих ей действовать всегда! — заявил перпиньянец.

— И в самом деле, — согласился Жан. — Но все до поры до времени, пока не выявится недостаток топлива.

— Ну уж чего-чего, а горючего достаточно! — воскликнул месье Дардантор, похлопав по жилетному карману, откуда послышался металлический звон. — А теперь, дорогие господа, — добавил он, звучно рассмеявшись, — не хватит ли экзаменовать меня?

— Нет, нет! — ответил доктор и заметил, стремясь уложить своего собеседника на обе лопатки: — Ошибаетесь, милостивый сударь! До сих пор еще не существует такой неизнашиваемой машины или механизма столь совершенного, чтобы он в один прекрасный день не смог испортиться...

— А это уж от механика зависит! — отрезал перпиньянец, наполнив до краев стакан.

— Но, в конце-то концов, — воскликнул доктор, — вы все-таки умрете, я полагаю?

— А почему это вам так хочется, чтобы я умер, если я никогда не обращаюсь к врачам? За ваше здоровье, господа!

И посреди общего веселья месье Дардантор поднял стакан и, радостно чокнувшись с сотрапезниками, опорожнил его одним махом. Разговор, шумный, горячий и оглушающий, продолжался вплоть до десерта, разнообразие и отменные свойства которого заставили забыть предыдущие блюда.

Нетрудно представить, как действовал этот застольный гам несчастных обитателей кают, распростертых на ложе страдании. От соседства со столь шумными собеседниками тошнота у них только усиливалась.

Уже несколько раз месье Дезирандель появлялся у входа в ресторанный зал. Поскольку обеды его и супруги были включены в стоимость проезда, он, не имея возможности съесть свою порцию, испытывал крайнюю досаду. Но как только сей многотерпец отворял дверь, то тотчас же ему становилось плохо, и он спешил ретироваться на палубу. И лишь одна мысль утешала его: их сын Агафокл ест сейчас за троих! И действительно, милое чадо трудилось на совесть, стараясь как можно полнее оправдать родительские расходы.

После заключительной реплики Кловиса Дардантора разговор перекинулся на другую тему. Всех интересовал вопрос: нельзя ли найти уязвимое место в броне этого любителя хорошо попить, поесть и пожить? Его телесная конституция была превосходной, здоровье — несокрушимым, а организм — первоклассным — все это, конечно, бесспорно. Но, что там ни говори, он все-таки покинет сей бренный мир, как все прочие смертные или, скажем, почти все, чтобы никого не пугать. И когда пробьет роковой час, то кому достанется его огромное богатство? Кто вступит во владение домами и движимым имуществом бывшего бочара из Перпиньяна, которому судьба так и не дала ни прямых наследников, ни родственников по боковой линии?

Об этом-то и спросил его Марсель:

— Отчего же не позаботились вы сотворить себе продолжателей рода?

— Каким образом?

— Да самым обычным, черт возьми! — вскричал Жан. — Став супругом какой-нибудь женщины, молодой, красивой, хорошо сложенной и достойной вас.

— Мне... жениться?

— Конечно!

— Что-что, а это мне никогда в голову не приходило!

— По-моему, такая мысль должна была бы вас осенить, месье Дардантор, — заявил Бюгараш. — Но, пожалуй, у вас есть еще время...

— А вы-то женаты, дорогой мой капитан?

— Нет.

— А вы, доктор?

— Тем более.

— А вы, господа?

— Никак нет, — ответил Марсель, — но в нашем возрасте это неудивительно.

— Отлично! Но, если вы сами холостяки, почему же вам так хочется, чтобы я оказался женат?

— Ну, чтобы иметь семью, — объяснил Жан.

— И вместе с нею семейные хлопоты!

— Главное, это дети, а потом и внуки...

— А в придачу — тревоги и беспокойство!

— Необходимо иметь прямых наследников, чтобы было кому скорбеть о вашей смерти.

— Или же радоваться ей?!

— А вы подумайте, — продолжал Марсель, — не порадуется ли государство, унаследовав все ваше состояние?

— Государство?.. Унаследует мое состояние?.. И тут же проест, как это ему всегда было свойственно?..

— Это не ответ, месье Дардантор. Известно, основное предназначение человека — создавать семью и продолжать себя в своих детях.

— Верно, но ведь можно иметь их и не женившись.

— Как прикажете вас понимать? — спросил доктор.

— Только в самом прямом смысле, и что касается меня лично, я предпочитаю детей, уже появившихся на свет.

— Вы хотите сказать, приемных? — решил уточнить Жан.

— Ну конечно же! Это во сто крат лучше и разве не более разумно? К тому же есть возможность выбора. Например, плохо, что ли, взять детей здоровых и душой и телом, когда они уже перенесли всякие там коклюши, скарлатины, кори. Блондинов или брюнетов, умных или глупых! Кого захотел, того и подарил себе — мальчика или девочку! Не возбраняется заиметь одного ребенка или двоих, троих, четверых, да хоть дюжину! Все зависит от врожденной тяги к усыновлению. Человек волен сотворить хоть целое семейство наследников, причем с заранее гарантированными физическими и моральными достоинствами, не дожидаясь, пока Господь Бог снизойдет благословить брачный союз. Я предпочитаю сам благословить себя — в подходящий час и по собственному желанию.

— Браво, месье Дардантор, браво! — воскликнул Жан. — За здоровье ваших приемышей!

И стаканы звонко чокнулись в который уже раз.

Много потеряли бы сотрапезники, если бы не услышали заключительной фразы из тирады экспансивного и поистине великолепного перпиньянца, неспособного, впрочем, сделать из нее практический вывод.

— Пусть в вашем методе и есть какой-то резон, — счел своим долгом заметить Бюгараш, — но если к нему прибегнут все, в мире останутся одни только приемные отцы. Подумайте сами, спустя какое-то время совершенно исчезнут дети, и тогда просто некого будет усыновлять!

— Ничуть не бывало, капитан, это вовсе не так! — возразил Кловис Дардантор. — Славных людей, жаждущих жениться, всегда будет предостаточно. Их тысячи, их миллионы!

— К счастью, — заключил доктор Брюно. — Ведь в противном случае человечество перестало бы вскоре существовать!

И разговор продолжался еще более оживленно, правда, не представляя никакого интереса ни для месье Эсташа Орьянталя, попивавшего кофе на другом конце стола, ни для Агафокла Дезиранделя, занятого десертом.

Марсель, вспомнив вдруг раздел восьмой гражданского кодекса, задал вопрос из области правоведения:

— Месье Дардантор, когда человек вознамерится кого-то усыновить, ему необходимо соблюсти определенные условия.

— Я это знаю, месье Лориан, и думаю, что уже соблюдаю некоторые из них.

— Да, действительно, — подтвердил Марсель, — поскольку вы и так являетесь французом мужского или женского пола...

— В особенности мужского, если вы соблаговолите поверить мне, господа.

— Мы верим вам на слово, — успокоил его Жан, — и ничуть не удивлены вашей принадлежностью именно к этому полу.

— Более того, — продолжил Марсель, — закон обязывает особу, желающую стать приемным отцом или приемной матерью, не иметь ни детей, ни законных наследников.

— Это как раз мой случай, господин юрист, — заявил перпиньянец, — и добавлю, что у меня нет никаких родственников по восходящей линии.

— Родственники по восходящей линии — не помеха.

— И у меня вообще никаких родственников нет.

— Но существует еще одно условие, которому вы, месье Дардантор, не соответствуете!

— Какое именно?

— Вам еще не исполнилось и пятидесяти! Нужно дожить до этого возраста, чтобы закон позволил усыновить.

— Через пять лет мне будет пятьдесят, если даст Господь, а почему бы ему и не дать?

— Он будет неправ, не сделав этого, — поддержал Жан. — Ему не найти лучшего места для капиталовложения, чем ваша особа.

— И я так думаю. Поэтому дождусь полных пятидесяти, чтобы составить акт усыновления, если, конечно, представится такая возможность, или, как выражаются деловые люди, подходящий случай.

— Но вы сможете сделать это лишь при условии, что тот или та, на ком остановится ваш взгляд, будет не старше тридцати пяти, поскольку закон требует, чтобы усыновитель был старше усыновленного как минимум на пятнадцать лет, — заметил Марсель.

— Неужто вы думаете, — вскричал месье Дардантор, — что я мечтаю осчастливить себя холостяком или старой девой?! Да нет же, черт подери! Ни среди тридцатипяти-, ни среди тридцатилетних я искать не буду. Я поищу человека, стоящего на пороге совершеннолетия, если уж кодекс требует совершеннолетия усыновляемого.

— Все это хорошо, месье Дардантор, — произнес Марсель. — Мы установили, что вы соответствуете этим условиям... Но и тут я испытываю досаду по поводу ваших усыновительских планов, ибо существует еще одно условие, недостающее вам. Готов пойти на пари...

— Как будто я не пользуюсь хорошей репутацией! Может ли кто-нибудь усомниться в порядочности Кловиса Дардантора из Перпиньяна в Восточных Пиренеях, коснись это хоть моей частной, хоть общественной жизни?

— Никто! — воскликнул капитан Бюгараш.

— Никто! — присоединился к нему доктор Брюно.

— Никто! — провозгласил Жан Таконна.

— Наверняка никто, — заключил Марсель Лориан. — А это значит, что не об этом я хотел сказать вам.

— А о чем же? — удивился месье Дардантор.

— Об одном определенном условии, которого требует закон, и им-то вы без сомнения пренебрегли.

— Каким же?

— Тем, чтобы усыновитель заботился об усыновляемом в течение шести лет до его совершеннолетия.

— Так гласит закон?

— Безусловно.

— Какая же тварь включила это в кодекс?

— Дело не в твари.

— А теперь скажите, месье Дардантор, — настойчиво спросил доктор, — заботились ли вы когда-нибудь таким образом о ком-то из ваших юных друзей?

— Насколько припоминаю, нет.

— В таком случае, — сделал вывод Жан, — у вас есть только одна возможность использовать ваше состояние — создать благотворительное заведение, которое будет носить ваше имя.

— Этого тоже требует закон? — решил уточнить перпиньянец.

— Да, — подтвердил Марсель.

Кловис Дардантор нисколько не скрывал разочарования, вызванного подобным предписанием закона. Если бы ему заранее было известно об этом, он легко смог бы выполнить данное требование, заботясь на протяжении шести лет о юноше или девушке! Как же плохо не знать законов! Правда, нельзя быть уверенным в хорошем выборе, когда имеешь дело с чересчур юными существами: ведь в таком случае нет никаких гарантий относительно того, какими они станут в будущем.

Впрочем, говоря откровенно, наш перпиньянец никогда не задумывался всерьез об условиях усыновления. Теперь же встревожился.

Действительно ли необходимо все то, о чем говорил Марсель Лориан? Не ошибся ли этот парень?

— Вы можете меня заверить, что гражданский кодекс?.. — переспросил он.

— Да, могу, — ответил Марсель. — Загляните в раздел об усыновлении, статья триста сорок пятая. Там сформулировано это как необходимое условие... если только...

— Если только — что? — переспросил Кловис Дардантор. И лицо его просветлело. — Говорите! Говорите же! — торопил он. — Не томите меня недомолвками! Если только — что?..

— Если только, — растолковал Марсель, — кандидат в приемыши не спасал жизнь своему вероятному усыновителю, будь то в сражении, во время пожара или в бушующем море... Так гласит закон.

— Но я не тонул и не собираюсь тонуть! — воскликнул разочарованно месье Дардантор.

— И все же это может случиться вами в любое время, как каждым смертным! — заявил Жан.

— Я также очень надеюсь, что и дом мой никогда не загорится.

— Ну и напрасно, дом ваш может сгореть не хуже любого другого. А если не дом, так театр, где в это время вы вдруг будете находиться... И даже наше судно не застраховано от такого...

— Ладно, господа, насчет воды и огня я согласен. Что же касается сражения, то меня сильно бы удивило, если бы я ввязался в него! И еще надеюсь, что, имея пару крепких рук и пару ног, не буду нуждаться в чьей бы то ни было помощи!

— Кто знает! — философски заметил Жан.

Что бы там ни произошло в дальнейшем, но Марсель Лориан четко изложил все требования закона из восьмого раздела гражданского кодекса. Что же касается остальных условий, то он не стал говорить о них, поскольку в том не было нужды. Например, так как Кловис Дардантор был холостяком, юноша не сообщил перпиньянцу, что если усыновитель женат, то усыновление возможно лишь при отсутствии возражений со стороны супруги. Не упомянул он также и о том, что для усыновления несовершеннолетнего, то есть не достигшего двадцатипятилетнего возраста, следует предварительно заручиться согласием его родных.

Вряд ли в ближайшее время месье Дардантор смог бы осуществить свою мечту — создать семью из приемных детей. Но, безусловно, у него было еще время выбрать юношу и заботиться о нем положенные шесть лет, а затем наделить приемыша своим именем вкупе со всеми правами законного наследника. Ну а если перпиньянец все же не решился бы взять на воспитание чужого ребенка, то ему для усыновления более зрелого человека пришлось бы иметь дело с одним из трех случаев, предусмотренных законом. Иначе говоря, необходимо было бы что-то предпринять, чтобы его спасли от нападения или не дали ни сгореть, ни утонуть. Но возможно ли, чтобы такой респектабельный гражданин, как Кловис Дардантор, попал в подобные передряги? В это, представлялось ему, не поверили бы ни он сам, ни кто-либо иной.

Обедавшие обменивались репликами, то и дело подымая бокалы с шампанским. И наш друг не собирался уворачиваться от шуточек и потому первый откликался на них веселым смехом. Но сознание перпиньянца сверлила одна и та же мысль: поскольку он не собирался сделать своим единственным наследником государство и не желал, чтобы его состояние превратилось в выморочное имущество, то ему следовало по совету Жана Таконна использовать свое богатство для учреждения благотворительного заведения. Или же назначить своим наследником первого встречного! Но нет, месье Дардантор был стоек в своих убеждениях!

Наконец этот достопамятный обед, затянувшийся сверх всякой меры до семи часов, был завершен, и сотрапезники поднялись на ют.

Чудный вечер предвещал прекрасную ночь. Тент был убран. Люди вдыхали свежий воздух, волнуемый бризом. Берег, погружаясь в сумерки, проступал на западном горизонте как расплывчатая акварель.

Месье Дардантор и его спутники, продолжая беседовать, прогуливались по палубе, окутанные дымом первоклассных сигар, которыми перпиньянец угощал всех с трогательной щедростью. И когда они разошлись, условившись о завтрашней встрече, было уже около половины десятого.

Кловис Дардантор помог месье Дезиранделю добраться до каюты супруги, а затем направился к своей, где ни шум, ни пароходная суета не могли потревожить его сон.

Что же касается юных парижан, то Жан обратился к кузену:

— У меня возникла замечательная идея.

— Какая?

— А что, если мы заставим этого добряка усыновить нас?

— Нас?!

— Тебя и меня... Или либо тебя, либо меня!

— Жан, ты в здравом уме?

— Утро вечера мудренее. И потому завтра сообщу тебе о совете, что нашепчет мне ночь.

ГЛАВА V,

в которой Патрик по-прежнему считает, что его хозяин лишен утонченности.

К восьми утра на юте еще не появилось ни одного пассажира. Между тем море не было настолько беспокойным, чтобы вынудить их сидеть по каютам. Невысокие средиземноморские волны мягко покачивали «Аржелес». Мирную ночь сменял солнечный день. И только из-за лени путешественники остались на своих койках, вместо того чтобы встретить восход светила. Одни не могли стряхнуть с себя остатки сна, другие предавались неясным мечтаниям. И всех их зыбь укачивала, словно младенцев в колыбели.

Речь здесь, конечно, идет только о тех счастливчиках, что даже в шторм не страдают от морской болезни, а не о бедолагах, чувствующих себя всегда плохо, даже в хорошую погоду. К последним относились супруги Дезирандель и некоторые другие, кто смог бы восстановить свое физическое и душевное равновесие лишь по прибытии судна в порт.

На редкость прозрачный чистый воздух прогревался сияющими лучами. Подрагивала блестками мелкая морская рябь. «Аржелес» шел на скорости десять миль в час, держа курс на юго-юго-восток, по направлению к Балеарским островам. Мимо корабля проплыло несколько судов, украшенных султанами дыма или сверкавших на фоне чуть затуманенного горизонта белизной своих парусов.

Поглощенный своим делом, месье Бюгараш расхаживал по капитанскому мостику. Когда же у входа на ют показались Марсель и Жан, капитан спустился к ним пожать руки:

— Надеюсь, ночь прошла спокойно, господа?

— Да, вполне, — ответил Марсель, — лучше не может быть. Не знаю ни одного гостиничного номера уютнее каюты на «Аржелесе».

— Я того же мнения, месье Лориан, — заявил Бюгараш, — и не могу себе представить, что можно жить где-то, кроме как на борту парохода.

— Скажите об этом месье Дезиранделю, — посоветовал молодой человек, — и если он разделяет ваш вкус...

— Нет, такое я не скажу ни этой рептилии, ни остальным, подобным ему, поскольку сия публика совершенно неспособна оценить радость морского плавания! — воскликнул капитан. — Это же настоящие сундуки, и место им — в трюме! Такие пассажиры просто срам для судов! Впрочем, если платят за проезд...

— Да-да! — смеясь подтвердил Марсель.

Жан, обычно разговорчивый и экспансивный, выглядел чем-то озабоченным и на этот раз ограничился тем, что пожал морскому волку руку, участвовать же в разговоре не стал.

Но Марсель не отставал от капитана.

— Как вы считаете, когда покажется Мальорка?

— Мальорка? Около часу дня. Вскоре мы увидим самые высокие из гор на Балеарских островах.

— А мы сделаем остановку в Пальме?

— Да, где-то до восьми вечера, на то время, какое нам потребуется на погрузку товаров для доставки в Оран.

— Надеюсь, мы успеем осмотреть остров?

— Остров — нет, но город Пальму, который, как говорят, того заслуживает, вероятно.

— Что значит «как говорят»? А вы сами разве не бывали на Мальорке?

— Бывал. Раз тридцать, если не сорок.

— И вы никогда не осматривали остров?

— А время, месье Лориан, время? Разве оно у меня есть?

— Ни времени... и, быть может, ни охоты?

— И правда, нет охоты! Есть люди, которые скверно чувствуют себя на море. А вот мне не по себе на суше!

И тут Бюгараш расстался с собеседником и вернулся на капитанский мостик.

Марсель повернулся к двоюродному брату:

— Жан, что это ты сегодня с утра молчалив, как Гарпократ[41]?

— Потому что думаю, Марсель.

— О чем?

— О том, что я тебе сказал вчера.

— А что ты мне сказал?

— Что у нас появилась единственная в своем роде возможность сделать так, чтобы этот господин из Перпиньяна усыновил нас.

— И ты все еще размышляешь об этом?

— Да, признаться, всю ночь я ломал над этим голову.

— Жан, ты это серьезно?..

— Вполне. Ведь ему хочется иметь приемных детей, так пусть возьмет нас! Лучших ему, я уверен, не найти.

— Ну и фантазер же ты, Жан!

— Видишь ли, Марсель, быть солдатом — это очень даже неплохо! Вступить в Седьмой африканский стрелковый полк — дело вполне почетное. Однако я боюсь, что армейская карьера сегодня совсем не то, что раньше. В доброе старое время люди воевали по три, а то и по четыре года. Продвижение по службе, повышение в чинах, награды — все это было обеспечено. Но нынче война — я имею в виду европейскую — стала почти что невозможной, если учесть огромную численность армий, которые нуждаются в управлении и прокормлении. Для наших молодых офицеров, во всяком случае, для большинства из них, реальна лишь одна перспектива — выйти в отставку в чине капитана. Военное ремесло, даже в случае большой удачи, теперь уже никогда не даст того, что давало лет тридцать тому назад. Большие войны сменились большими маневрами. С социальной точки зрения это, безусловно, прогресс, но...

— Жан, — прервал его кузен, — нужно было думать об этом раньше, до поездки в Алжир...

— Объяснимся, Марсель. Как и ты, я всегда готов поступить на военную службу. Однако, если бы богиня, чьи руки полны даров, вздумала бы теперь осыпать нас ими...

— Ты что, спятил?

— Как можно!

— Ты что, уже видишь в этом месье Дарданторе...

— Отца...

— Но при этом забываешь одно условие: чтобы усыновить, ему необходимо было бы опекать тебя в течение шести лет до совершеннолетия. Разве он этим занимался?

— Насколько мне известно, нет, — ответил Жан, — или, во всяком случае, я этого не заметил.

— Вижу, к тебе возвращается здравый смысл, дорогой Жан, поскольку ты снова шутишь...

— Шучу и вместе с тем не шучу.

— И ты ведь хорош: не спас этого достойнейшего человека ни в бушующем море, ни в огне пожара, ни в сражении!

— Да, не спас... Но спасу... или, скорее, мы с тобой спасем его...

— Каким образом?

— Не знаю, но в том, что так будет, ни капельки не сомневаюсь.

— И где это произойдет — на суше, на море или в воздухе?

— В зависимости от обстоятельств, и не исключено, что в ближайшее время нам представится возможность проявить себя.

— Уж не ты ли сам создашь такую возможность?

— А почему бы и нет! Мы сейчас находимся на борту «Аржелеса», и, если предположить, что месье Дардантор упадет в море...

— Что, что? Надеюсь, ты не намерен выбросить его за борт?..

— Нет, конечно, но все же... Допустим, он падает в море... Ты и я, мы оба бросимся за ним, словно ньюфаундленды[42]. И вышеозначенные ньюфаундленды, после того как спасут месье Дардантора, становятся приемными собаками... то есть приемными сыновьями.

— Говори лишь о себе, Жан! Ты-то умеешь плавать! А я нет, и если мне представится только такой способ принудить этого замечательного человека усыновить меня...

— Хорошо, Марсель! Я буду действовать на море, а ты — на суше! Но давай договоримся: если ты станешь Марселем Дардантором, я не буду тебе завидовать, а если мне предстоит носить сие блистательное имя, то... Но лучше бы, чтобы он усыновил нас обоих...

— Я не хочу даже отвечать тебе, мой бедный Жан!

— Избавляю тебя от этого... при условии, что ты позволишь мне действовать, как я сочту нужным.

— Вот это-то и беспокоит меня, — возразил Марсель. — Ты ведь высказываешь мысли одна другой безумней, притом с серьезностью, которая за тобой никогда не водилась...

— Потому что над этим стоит задуматься. А вообще не волнуйся: я буду все воспринимать с веселой стороны, и если даже моя затея не выгорит, пулю в лоб не пущу.

— Да осталось ли еще что-нибудь в твоей голове?

— Кое-что еще есть.

— Повторяю, ты просто спятил!

— Оставь!

На этом и прервался их разговор, которому, впрочем, Марсель не придавал никакого значения. Затем, покуривая, друзья стали прогуливаться по юту. Подходя к поручням, молодые люди не раз замечали слугу Кловиса Дардантора, неподвижно стоявшего у корпуса машины в безукоризненной дорожной ливрее.

Что он здесь делал, чего ждал, не выказывая при этом нетерпения? Оказывается, караулил, когда проснется его господин. Такой вот человек состоял на службе у месье Дардантора — оригинал ничуть не меньший, чем хозяин. Правда, между ними существовали и большие различия.

Патрик — так звали слугу, хотя он и не был шотландцем — вполне заслуживал свое имя, унаследованное от патрициев Древнего Рима: изысканные манеры этого сорокалетнего мужчины, отменно воспитанного и столь же приличного, контрастировали с бесцеремонными ухватками перпиньянца, которому он служил по воле одновременно доброго и злого случая. Гладкое, всегда чисто выбритое лицо, несколько скошенный лоб, не лишенный гордости взгляд, полуоткрытые губы, за которыми поблескивали отличные зубы, тщательно причесанные белокурые волосы, хорошо поставленный голос, благородная осанка — далеко не полная и чисто внешняя характеристика Патрика, державшегося с таким видом, будто он член английской палаты лордов. Находясь в услужении у богатого перпиньянца пятнадцать лет, он не раз испытывал желание расстаться с ним. Точно так же и у месье Дардантора не раз возникала мысль указать слуге на дверь. В действительности же они не могли обойтись друг без друга, хотя трудно было вообразить натуры более противоположные. Не жалованье, впрочем довольно большое, привлекало Патрика, а убежденность, что хозяин доверяет ему абсолютно, что было вполне оправданно и заслуженно. Но его самолюбие очень страдало от фамильярности, болтливости и чрезмерной экспансивности южанина, отличавших господина. На взгляд слуги, месье Дардантору недоставало хороших манер, и он к тому же и не хотел вести себя с тем достоинством, какого требовало его социальное положение. Например, то, как хозяин здоровался, знакомился или выражался, сразу же выдавало в нем бывшего бочара. Ясно, месье Дардантору не хватало соответствующего воспитания, да и как он мог его получить, изготовляя, стягивая обручами и выкатывая из своих магазинов тысячи винных бочек?! Но с подобными вещами мириться нельзя, считал Патрик и не раз пытался втолковать это своему работодателю.

Иногда Кловис Дардантор, у которого, как уже отмечалось, была страсть разглагольствовать, выслушивал замечания слуги. Он хохотал, насмехался над ментором[43] в ливрее и находил удовольствие в том, чтобы дразнить его своими выходками. А бывало и такое, когда по причине плохого настроения перпиньянец посылал подальше непрошеного советника и давал ему восемь традиционных дней перед увольнением, но этот восьмой день так никогда и не наступал. По сути же, если слугу тяготило служение такому антиджентльмену, то хозяину, наоборот, лестно было иметь в услужении столь благовоспитанного человека.

В это утро Патрик не видел оснований считать себя довольным. Он узнал от метрдотеля, что во время вчерашнего обеда месье Дардантор опять предавался непозволительным речевым излишествам, наговорил Бог знает чего и оставил у обедавших самое нелестное впечатление об уроженце Восточных Пиренеев.

Да, Патрик не был доволен и не собирался это скрывать. И поэтому он довольно рано постучал в дверь каюты под номером тринадцать, хотя его и не звали.

Поскольку первый стук остался безответным, он постучал второй раз, уже более настойчиво.

— Кто там? — проворчал сонный голос.

— Патрик.

— Иди ты к черту!

Слуга удалился, — хотя и не туда, куда его послали, — очень уязвленный таким непарламентским ответом, к которому он, казалось бы, должен был привыкнуть.

— Никогда ничего хорошего не сделаешь из такого человека! — прошептал он и, как всегда, полный чувства собственного достоинства, неизменно благородный и похожий на английского лорда, возвратился на палубу, чтобы там терпеливо дожидаться своего господина.

Ожидание продлилось добрый час, поскольку месье Дардантор вовсе не торопился покинуть каюту. Но вот дверь все же скрипнула, открылась, и в ней появился герой нашей истории.

Жан и Марсель, которые стояли, облокотившись на поручни, сразу же заметили своего нового знакомого.

— Внимание! Наш папаша, — прошептал Жан.

Услышав такое определение, столь же забавное, сколь и преждевременное, Марсель, не удержавшись, громко расхохотался.

Патрик размеренным шагом, с недовольным выражением лица и мало расположенный принимать хозяйские распоряжения, направился к месье Дардантору.

— А, это ты разбудил меня среди глубокого сна, когда меня убаюкивали золотые грезы?..

— Сударь согласится, что мой долг...

— Твой долг — ждать, когда я позову тебя звонком.

— Сударь, наверное, полагает, что он сейчас находится в своем доме на площади Лож...

— Я знаю, где нахожусь, — отрезал перпиньянец, — и если бы в тебе нуждался, то послал бы за тобой... Ты плохо отремонтированный будильник!

Патрик слегка нахмурился и произнес серьезным тоном:

— Я предпочитаю не слышать сударя, когда он выражает свои оскорбительные мысли и к тому же в столь неподобающей форме. Замечу также, пассажиру первого класса не приличествует носит такой берет, что на вас.

И действительно, головной убор, сдвинутый на затылок месье Дардантора, к первоклассным не относился.

— Выходит, Патрик, тебе не по вкусу мой берет?

— Так же, как и тельняшка, которую напялил на себя сударь под предлогом, что во время плавания ему надо выглядеть настоящим моряком!

— Что правда, то правда!

— Если бы я помогал вам одеваться, то наверняка помешал бы вырядиться подобным образом.

— Ты помешал бы — мне?

— Да, у меня есть обыкновение не скрывать от сударя свое мнение, даже когда оно может его раздражать, и то, что я делал в Перпиньяне, в вашем доме, я, естественно, продолжаю делать и на борту этого судна.

— Когда вам будет угодно замолчать, Патрик?

— Хотя эта фраза прозвучала отменно вежливо, — продолжал слуга, — я должен признать, что сказал отнюдь не все из того, что хотел. Прежде всего, мне придется заметить, что вчера во время обеда сударю надлежало бы получше следить за собой...

— Следить за собой... Это ты о еде?

— И о возлияниях, которые несколько превысили меру... Наконец, если верить тому, что сообщил метрдотель, человек весьма благовоспитанный...

— И что же вам сообщил весьма благовоспитанный человек? — спросил Кловис Дардантор, который больше не обращался к Патрику на «ты», что свидетельствовало о его предельном раздражении.

— О том, что сударь говорил... говорил о вещах, о которых лучше бы, по-моему, умолчать, не зная толком людей, слушающих его... И дело не только в осторожности, но и в достоинстве...

— Господин Патрик...

— Что, сударь?

— Пошли ли вы туда, куда я послал вас сегодня утром, когда вы столь бесцеремонно постучали в дверь моей каюты?

— А куда вы послали меня? Я что-то не припомню...

— В таком случае освежу сейчас вашу память! К черту, именно к черту я послал вас со всем должным почтением! А теперь я позволю себе послать вас к нему еще раз, и оставайтесь у него, пока я не вызову вас звонком!

Патрик чуть прикрыл глаза и сжал губы, затем, повернувшись на каблуках, направился на бак, откуда в это время спускался месье Дезирандель, рискнувший все-таки выйти на палубу, чтобы вдохнуть более чистого кислорода, чем в каютах.

— О, бесценный мой друг! — вскричал, заметив его, месье Дардантор. — Как чувствуете себя со вчерашнего дня?

— Неважно.

— Мужайтесь, мой друг, мужайтесь! Да, лицо у вас все еще бледное как полотно, глаза стеклянные, губы бескровные... Но это пройдет, и наше странствие закончится...

— Плохо, — завершил фразу месье Дезирандель.

— Ну и пессимист же вы! Будьте бодрее! Sursum corda[44], как поют на праздниках с колокольным перезвоном!

Выражение вполне подходящее для человека, которого тошнит!

— Впрочем, — продолжал Кловис Дардантор, — через несколько часов вы сможете ступить на твердую землю. «Аржелес» бросит якорь в Пальме...

— Где он простоит не более полусуток, — вздохнул месье Дезирандель, — а вечером опять придется возвратиться на эту жуткую качалку!.. Ах, если бы только не шла речь о будущем Агафокла!..

— Бесспорно. Дезирандель, ради этого можно и пренебречь мелкими неприятностями. О, мой старый друг, мне кажется, я уже вижу там, на алжирском берегу, эту очаровательную девушку с лампой в руках, словно Геро[45], ожидающую Леандра, то бишь Агафокла. Впрочем, нет, мое сравнение гроша ломаного не стоит. Ведь по легенде этот несчастный Леандр вроде бы утонул на пути к возлюбленной... Сегодня вы выйдете к завтраку?

— О Дардантор!.. В моем-то ужасном состоянии!..

— Жаль, очень жаль! Вчерашний обед был на редкость веселым, а меню — превосходным! И блюда вполне достойны клиентов! Ну а доктор Брюно! Я по-провансальски поставил на место этого бравого лекаря! А эти два молодых человека... какие приятные товарищи по путешествию! И знаете, как отменно действовал за столом ваш удивительный Агафокл! Правда, рот его открывался не для беседы, а для еды. Но зато он сумел заполнить себя пищей аж до подбородка...

— И правильно сделал.

— Конечно! А как там мадам Дезирандель? Мы увидим ее сегодня утром?

— Не думаю... Ни сегодня... ни завтра...

— Как! И в Пальме?..

— Она не в силах даже приподняться.

— Бедная женщина! Как мне ее жаль! Я искренне восхищаюсь ею! Столько претерпеть — и все ради Агафокла! Да, действительно у нее материнская натура... А уж сердце... Но не будем говорить о ее сердце! Вы подниметесь на ют?

— Нет, не могу, Дардантор, предпочитаю остаться в салоне! Это надежнее! И когда же создадут пароходы, не танцующие на волнах?! И почему до сих пор так упорно отправляют в плавание посудины вроде нашей?

— Будьте уверены, Дезирандель, на суше эти пароходы плевать хотели бы и на кормовую, и на бортовую качку! Но мы еще не на суше... Всему свое время! Всему свое время!

В ожидании прогресса в судостроении месье Дезирандель вынужден был простереться на одном из диванов салона. И покинуть его намеревался только по прибытии на Балеарские острова. Проводив друга, месье Дардантор на прощание пожал ему руку и по лестнице поднялся на ют с видом старого морского волка. Берет его был лихо сдвинут назад, лицо сияло, а полы куртки, развернутые под бризом, развевались словно адмиральский парус.

И тут к нему подошли кузены. Обменявшись дружескими рукопожатиями и расспросив о здоровье, они осведомились, хорошо ли спалось месье Дардантору после нескольких веселых часов застолья.

— Великолепно! — незамедлительно ответил тот. — Беспробудный целебный сон в объятиях Морфея[46]... То, что называется «спал без задних ног»! — Каково было бы Патрику слышать подобные речи из уст своего хозяина! — Надеюсь, и вы, господа, отлично выспались?

— Спали как сурки! — заявил Жан, подделываясь под стиль собеседника.

К счастью, Патрика здесь не было: слуга в это время щеголял изысканными фразами перед метрдотелем, своим новым приятелем.

Но если бы он присутствовал здесь, то непременно составил бы себе не очень лестное представление о молодом парижанине, выражавшемся столь вульгарным образом.

Беседа на юте носила непринужденный дружеский характер. И месье Дардантор мог с полным основанием поздравить себя с этим новым знакомством. Что же касается молодых людей, то им оставалось только благодарить счастливый случай, сведший их с таким симпатичным спутником, как Кловис Дардантор. И можно было надеяться, что все трое подружатся!

— Побыстрей бы оказаться в Оране!.. Ну а вы как, молодые люди, намерены ли побыть там подольше? — поинтересовался месье Дардантор.

— Безусловно, — ответил Марсель, — поскольку мы собираемся поступить там...

— В театр, наверное?

— Нет, месье Дардантор, в Седьмой африканский стрелковый полк.

— Хороший полк, господа! Да, хороший полк, и: вы обязательно сумеете там пробиться... И это твердое решение?

— Разве что, — счел нужным слукавить Жан, — разве что этому помешает что-нибудь непредвиденное...

— Господа, — провозгласил Кловис Дардантор, — я убежден, какую бы карьеру вы ни выбрали для себя, вы окажете ей честь!

О, если бы эта выспренняя фраза дошла до ушей Патрика! Но, увы, в эти минуты он вместе с метрдотелем спустился в камбуз, где в больших чашках для них уже дымился кофе с молоком.

В конце концов, выяснилось вполне определенно, что господа Кловис Дардантор, Жан Таконна и Mapcель Лориан испытывали огромное удовольствие от взаимного общения. Они выразили надежду, что прибытие в Оран не повлечет за собой распада их компании, как это часто бывает у пассажиров.

— Господа, — обратился к молодым людям бывший бочар, — вы не будете против, если мы: остановимся в одной гостинице?

Никоим образом, — поспешил заверить Жан, — это было бы весьма удобно!

— Договорились!

Последовал новый обмен рукопожатиями, в которых молодому Таконна почудилось нечто отцовское и сыновнее.

«А что, если вдруг, — думал он, — в этом отеле вспыхнет, по счастью, пожар! Какая представилась бы блестящая возможность вынести из пламени этого замечательного человека!»

К одиннадцати часам на юго-востоке проступили еще далекие очертания Балеарских островов: ведь судно должно было подойти к Мальорке только около трех часов дня. При таком спокойном море пароход совсем не опаздывал, и все говорило о том, что прибудет он в Пальму точно по расписанию, словно курьерский поезд.

Те из пассажиров, которые обедали накануне, вновь спустились в ресторан. Месье Эсташ Орьянталь, как и в прошлый раз, пришел самым первым, чтобы по-прежнему занять лучшее место за столом. Кстати, что за человек был этот тип, столь упорный, малообщительный, своего рода хронометр со стрелками, указывающими только часы завтрака, обеда и ужина?

— Не провел ли он всю ночь в этом месте? — удивился Марсель.

— Не исключено, — заметил кузен.

— Небось позабыли отвинтить его от стула, — добавил доблестный перпиньянец.

Стоя у входа в зал, капитан Бюгараш здоровался с путешественниками и выражал надежду, что завтрак заслужит их одобрение.

Затем всех поприветствовал доктор Брюно. Он был голоден как волк — морской, разумеется, — и эти муки наш эскулап испытывал по три раза в день. Врачеватель с особым пристрастием осведомился о состоянии редкостного здоровья месье Дардантора. Наш здоровяк чувствовал себя как нельзя лучше и только пожалел целителя, чьими бесценными услугами он, конечно, не воспользуется.

— Никогда ни от чего не надо зарекаться, месье Дардантор, — глубокомысленно изрек медик. — Сколько людей таких же крепких, как вы, отлично продержавшись весь путь, вдруг теряли силы у самого порта!

— Оставьте, доктор! Это все равно что дельфина пугать морской болезнью!

— Но я наблюдал ее и у дельфинов, — заявил лекарь, — когда их вытаскивали из воды гарпуном!

Вошел Агафокл и устроился на своем вчерашнем месте. Затем появились отсутствовавшие прежде пассажиры. Не состроил ли капитан Бюгараш невольную гримасу, увидав их? Ведь эти желудки, подвергнутые накануне строжайшей диете, своей пустотой могли ужаснуть самое природу и грозили ресторанному меню серьезной брешью!

Во время еды, не вняв замечаниям Патрика, месье Дардантор в привычной своей манере трещал как сорока. Но на этот раз наш говорун разглагольствовал не столько о прошлом, сколько о будущем, под которым подразумевалось его пребывание в Оране. Перпиньянец намеревался осмотреть всю провинцию, а то и весь Алжир и — вовсе не исключено! — добраться до самой пустыни... А почему бы и нет?.. И он, естественно, поинтересовался, обитают ли еще там арабы.

— Немногие, — заверил Марсель. — Их сохраняют ради местного колорита.

— А львы?..

— Их больше полудюжины, — сообщил Жан, — да к тому же они носят овечьи шкуры с колесиками на кончиках лап...

— Не верьте этому, господа! — с серьезным видом призвал присутствовавших капитан Бюгараш.

Ели на славу, а пили еще лучше. Новые сотрапезники наверстывали упущенное. Их, занявших за столом все свободные места, можно было бы сравнить с бочками Данаид[47]. Где уж тут было пристроиться месье Дезиранделю!

Впрочем, ему здесь и не стоило присутствовать, поскольку уже не раз стаканы позвякивали, а тарелки издавали характерный дребезжащий звук.

Короче, склянки пробили полдень, когда, допив кофе и ликеры, пассажиры поднялись из-за столов, вышли из ресторана и уселись па юте под тентом. Один только месье Орьянталь остался на месте, что дало Кловису Дардантору повод спросить у капитана, кто этот пассажир, столь пунктуальный, когда речь шла о еде, и столь же упорно державшийся в стороне от других.

— Я с ним не знаком, — ответил тот, — известно только, что зовут его Эсташ Орьянталь.

— А откуда он? И куда держит путь? Кто по профессии?

— Думаю, этого не знает никто.

Подошел Патрик, чтобы в случае нужды предложить свои услуги. Но, услышав заданные хозяином вопросы, позволил себе вступить в разговор:

— Если сударь пожелает, я мог бы дать некоторые сведения об этом пассажире...

— Ты его знаешь?

— Нет, но мне рассказал о нем метрдотель, служащий в гостинице в Сете...

— Не зарывайся, Патрик! Расскажи в трех словах, что это за чудак...

— Председатель Астрономического общества в Монтелимаре[48], — сухо ответил Патрик.

Оказалось, месье Эсташ Орьянталь был астрономом. Это объясняло наличие при нем подзорной трубы, которую он носил в футляре и коей пользовался в тех случаях, когда хотел рассмотреть различные точки на горизонте, перед тем как выбраться на ют. И, по всей вероятности, ученый вряд ли был настроен завязывать с кем-либо знакомство.

— Нет сомнений, он весь поглощен наукой о звездах, — только таким замечанием и ограничился месье Дардантор.

К часу дня показались причудливые очертания прибрежной Мальорки и вздыбившиеся ввысь живописные вершины.

«Аржелес» изменил курс, чтобы обогнуть остров. Море здесь было спокойное, и многие пассажиры вышли из своих кают.

Обойдя опасную скалу Драгонеру с возвышавшимся над ней маяком, пароход вошел в узкий пролив Фриу между обрывистыми каменными утесами. Оставив мыс Калангвера по левому борту, судно оказалось в бухте Пальмы и, пройдя вдоль мола, бросило якорь у набережной, где уже толпились зеваки.

ГЛАВА VI,

где в городе Пальма следуют друг за другом различные происшествия.

Коли существует край, который можно глубоко познать, ни разу его не посетив, так это Балеарские острова — великолепный архипелаг, вполне заслуженно привлекающий толпы туристов. Пройти из конца в конец самый крупный из островов, Мальорку, даже если голубые волны Средиземного моря и побелеют от гнева, — не истинное ли наслаждение! А ведь за Мальоркой следует не менее прекрасная Менорка. Ждут экскурсантов и такие райские уголки, как Кабрера или остров Коз. За основной островной группой идут поросшие густыми сосновыми лесами Питиусские острова — Ивиса, Форментера и Кониглиера.

Если бы и остальные районы двух полушарий имели столь же детальные и великолепно проиллюстрированные описания, как эти оазисы Средиземноморья, то стало бы ненужным морочить себе голову, размышляя о том, стоит ли покидать родимый кров, чтобы воочию полюбоваться чудесами природы, рекомендованными путешественникам. Действительно, совершить увлекательнейшую прогулку по Балеарским островам можно и никуда не выезжая, для чего достаточно лишь засесть в библиотеке за сочинение его высочества эрцгерцога Людовика-Сальватора Австрийского[49] об этих местах прочесть исчерпывающий и точный текст и рассмотреть цветные гравюры, фотоснимки, рисунки, наброски, планы и карты, делающие данное издание уникальным, не имеющим себе равных трудом, несравненным по красоте исполнения, по географическим, этнографическим, статистическим и художественным достоинствам. И остается только пожалеть, что этого книжного шедевра в продаже не найти.

В силу вышеназванной причины сие замечательное издание не было знакомо ни Кловису Дардантору, ни Марселю Лориану. ни Жану Таконна. Однако они вполне могли воспользоваться стоянкой «Аржелеса», чтобы сойти на берег главного острова архипелага и если не обозреть Мальорку целиком, то уж, во всяком случае, побывать в ее столице Пальме, побродить по центру этого очаровательного городка и своими путевыми заметками увековечить память о нем. И, вероятнее всего, при входе в гавань наши друзья поприветствовали стоявшую на якоре в глубине бухты яхту эрцгерцога Людовика-Сальватора, которому можно лишь позавидовать, поскольку он избрал этот восхитительный остров местом своей резиденции.

Как только пароход причалил к пристани, многие пассажиры сразу же изъявили желание покинуть палубу. Одни, в основном женщины, еще не опомнившись от треволнений этого спокойного, впрочем, переезда, радовались самой возможности в течение нескольких часов ощущать под ногами твердую почву, другие, поэнергичнее, рассчитывали посетить столицу острова и ее окрестности, если, конечно, успеют это за сравнительно короткий промежуток времени с двух до восьми часов вечера. В интересах экскурсантов было решено устроить обед уже после того, как с наступлением ночи «Аржелес» вновь выйдет в открытое море.

Не удивительно, что среди лиц, жаждавших осмотреть остров, оказалась и славная троица — Кловис Дардантор, Марсель Лориан и Жан Таконна. Вместе с ними ступили на землю месье Орьянталь с его неизменной подзорной трубой в футляре, а также отец и сын Дезирандели, оставившие мадам Дезирандель вкушать в каюте целебный сок.

— Отличная идея, мой бесценный друг! — обратился месье Дардантор к месье Дезиранделю. — Несколько часов в Пальме пойдут на пользу вашему несколько пострадавшему организму! Это прекрасная возможность размять ноги, гуляя по городу! Так вы идете с нами?

— Спасибо, Дардантор, — ответил месье Дезирандель, лицо которого стало обретать живые краски. — Я не могу следовать за вами и предпочитаю устроиться в кафе. Там я подожду вашего возвращения.

Он так и поступил. Тем временем сын его Агафокл повернул налево, а месье Эсташ Орьянталь — направо, хотя оба не производили впечатления заядлых туристов.

Патрик, сойдя с парохода вслед за хозяином, спросил у него чинно:

— Сопровождать ли мне сударя?

— Еще бы! — ответил месье Дардантор. — Может, я куплю там какой-нибудь симпатичный местный сувенир, так не таскать же мне его самому!..

Действительно, нет туриста, гуляющего по улицам Пальмы, который устоял бы перед соблазном приобрести хотя бы одно из высокохудожественных гончарных изделий, выдерживающих сравнение даже с китайским фарфором и известных под общим названием «майолика», которое данные образцы древнего искусства получили в честь прославившегося их производством острова Мальорка, или Майорка.

— Если вы не против, — предложил Жан, — мы пойдем на экскурсию вместе с вами, месье Дардантор...

— Как же иначе, месье Таконна!.. Я как раз собирался попросить вас об этом, а именно взять меня в спутники на эти слишком короткие часы.

Патрик нашел, что этот ответ составлен вполне грамотно, и одобрил фразеологию хозяина легким кивком головы. Он не сомневался, что его господину пойдет на пользу пребывание в компании двух парижан, принадлежавших, по его мнению, к сливкам общества.

Слушая, как Кловис Дардантор и Жан Таконна обменивались любезностями, Марсель Лориан, догадываясь о тайных намерениях юного фантазера, не мог удержаться от улыбки.

— Да ладно! — шепнул другу Жан. — Почему бы во время прогулки не подвернуться подходящему случаю?..

— Ох уж этот пресловутый случай, требуемый кодексом!.. Огонь, вода, боевые схватки!

— А вдруг?..

Свалиться в бушующие волны или попасть в объятия свирепого пламени — подобное вряд ли могло стрястись с месье Дардантором, мирно прогуливавшимся по столичным улицам. И даже в окрестностях города напасть на нашего перпиньянца было некому: к несчастью для Жана, на благословенных Балеарских островах не встречались ни кровожадные хищники, ни злодеи-насильники.

Так или иначе, но, чтобы с толком и интересно провести эти короткие часы, нельзя было терять ни минуты.

Когда «Аржелес» входил в бухту, пассажиры не могли не заметить трех архитектурных памятников, живописно выделявшихся из общей массы прибрежных зданий: собора, примыкавшего к нему дворца и расположенного левее, у самой набережной, огромного красивого строения с башенками, отражавшимися в воде. Несколько поодаль, над белыми куртинами[50] крепости, вознеслись ввысь церковные колокольни и вращались под ветром мельничные крылья.

Если человек не знаком со страной, то ему лучше всего обратиться к путеводителю, но за неимением подобной книжки можно нанять живого путеводителя — гида. Один из таких экскурсоводов и встретился перпиньянцу и двум шедшим с ним спутникам. Это был высокий тридцатилетний малый. Лицо его привлекало мягкостью, энергичная походка словно звала на прогулку. Наброшенная на плечи коричневая накидка свисала до расширяющихся у колен штанов. Простой красный платок прикрывал голову. В общем, выглядел местный житель достаточно импозантно.

Кловиса Дардантора подкупило еще и то обстоятельство, что уроженец Мальорки прилично говорил по-французски, да к тому же с южным акцентом, характерным для жителей Монпелье, а между этим городом и Перпиньяном расстояние, как известно, невелико.

Месье Дардантор договорился с новым знакомым, чтобы тот провел их пешком по городу, показал самые интересные здания и завершил экскурсию поездкой в экипаже по окрестностям.

И наши туристы пустились в путь, внимая указаниям чичероне[51], охотно уснащавшего свою речь пышными описательными фразами.

Кстати, Балеарские острова вполне заслуживают, чтобы знать их историю, сохраненную в искусных памятниках и легендах.

Настоящее этого архипелага в корне отличается от его прошлого. Острова процветали вплоть до XVI века, чем они были обязаны не столько промышленности, сколько торговле. Благодаря выгодному расположению посреди Западного Средиземноморья, широким возможностям поддержания регулярного сообщения с тремя крупнейшими странами Европы — Францией, Италией и Испанией, а также близости африканского побережья, сия островная группа оказалась на пересечении оживленных морских магистралей, коими охотно пользовался практически весь торговый флот, действовавший в данном регионе. При короле Джейме I Конкистадоре, чье имя здесь высоко чтится, слава Балеар, зиждившаяся на таланте отважных судовладельцев, среди которых были и представители родовитейших семейств Мальорки, достигла своего апогея.

Сегодня внешняя торговля Балеарских островов сводится в основном к экспорту земледельческой продукции: оливкового масла, миндаля, каперсов[52], лимонов, овощей. Главная производительная отрасль — скотоводство, поставляющее в Барселону[53] свиней. Сбор апельсинов не так велик, как можно предположить, и местные цитрусовые посадки и отдаленно не напоминают сад Гесперид[54] хотя и считалось, что находился он именно на этих островах.

Но чего не лишились ни архипелаг, ни Мальорка — самый крупный его остров, площадью три тысячи четыреста квадратных километров и с населением свыше двухсот тысяч человек, — так это изумительного, на редкость мягкого климата, прозрачного, живительного воздуха, непревзойденных по красоте пейзажей и ослепительно яркого неба — то есть всего того, что оправдывает одно из мифологических названий Мальорки — остров Доброго Гения.

Обогнув порт таким образом, чтобы выйти к зданию, прежде всего привлекшему внимание пассажиров, гид, добросовестно исполнявший обязанности чичероне — этого безостановочного фонографа, болтливого попугая, в сотый раз повторяющего фразы из своего репертуара, рассказал о том, что Пальма была основана за столетие до появления христианства, в эпоху, когда остров захватили римляне, долго воевавшие с туземцами, которые и до того славились ловкостью в обращении с пращой.

Кловису Дардантору хотелось бы думать, что название Балеарских островов связано с Давидом[55], искусно метавшим ядра[56]. Поэтому он одобрительно выслушал сообщение о том, что здесь даже дети получали хлеб свой насущный лишь после того, как попадали в цель камнем, брошенным из пращи. Но когда гид поведал, что ядра, выпущенные из этого примитивного орудия, набирали такую скорость, что сгорали на лету, перпиньянец, не выдержав, выразительно посмотрел на молодых людей.

— Вот как! Уж не насмехается ли над нами сей островитянин? — прошептал он.

— О, это же юг! — только и молвил в ответ Марсель. Правда, наши друзья не отрицали подлинность следующего исторического факта: во время своего переезда из Африки в Каталонию[57] карфагенянин Гамилькар[58] сделал остановку на Мальорке, где и родился его сын, известный всему миру Ганнибал[59].

Услышав же, будто род Бонапартов[60] жил на Мальорке с XV века, Кловис Дардантор чуть было не вышел из себя. Корсика[61] — да, это бесспорно! Балеары — никогда!

В отдаленные времена Пальма была ареной сражений. На нее напали солдаты дона Джейма, потом против знати, душившей их налогами, поднялись крестьяне-землевладельцы, и, наконец, городу приходилось оказывать сопротивление корсарам[62] -берберам[63]. Но те дни давно канули в Лету[64], и теперь все вокруг дышало миром и покоем, отнимавшими у Жана всякую надежду защитить будущего приемного отца от супостатов.

Гид рассказал, что образованная огромной силы приливом река Рьен погубила в момент своего возникновения, в начале XV века, тысячу шестьсот тридцать три человеческие жизни.

— А где же эта река? — спросил Жан.

— Она пересекает город.

— И мы увидим ее?

— Разумеется.

— А воды в ней много?

— Нет, не хватит даже мышь утопить.

— То, что мне надо! — шепнул Жан на ухо кузену.

Продолжая беседовать, новоявленные туристы, проходя по набережным, вернее, по террасам, упиравшимся в стены крепости, на ходу осматривали нижний город. Некоторые дома отличались свойственной мавританской[65] архитектуре вычурностью, что объяснялось четырехсотлетним пребыванием арабов на острове. Полуоткрытые ворота позволяли увидеть внутренние дворы, или патио, окруженные легкой колоннадой, традиционные колодцы с ажурными железными оградками, лестницы с изящными извивами, перистиль[66], украшенный вьющимися растениями в цвету, окна с изумительно орнаментированными каменными переплетами.

Когда экскурсанты остановились перед зданием с четырьмя восьмиугольными башнями, выделявшимися готическим стилем, от которого веяло первыми опытами в ренессансе, месье Дардантор спросил:

— Что это за постройка?

Словечко «постройка» не могло не шокировать Патрика: ведь имелись более изысканные термины.

То была Биржа, изумительный памятник средневекового зодчества. Великолепные трубчатые окна, искусно вытесанные карнизы, тончайшее каменное кружево, вплетенное в стены, делали честь своим творцам.

— Войдем, — предложил Марсель, у которого не угасал интерес к подобным археологическим диковинам.

Туристы, пройдя через аркаду, опиравшуюся на мощные колонны, оказались в просторном зале, способном вместить тысячу человек. Его свод поддерживали каменные столбы, увитые художественной резьбой. Недоставало лишь рыночного гама и криков продавцов, оживлявших помещение во времена былого процветания архипелага.

На последнее обстоятельство и обратил внимание своих спутников предприимчивый перпиньянец. Ему захотелось перенести это здание в родной город, чтобы вновь возродить в нем былую атмосферу торгашества.

Патрик, само собой разумеется, любовался архаикой с флегматичностью, присущей путешествующему британцу, чем и создал у гида впечатление скромного и сдержанного джентльмена.

Что касается Жана, то, надо признать, его не очень-то занимало пышное красноречие их чичероне. Не то чтобы он был нечувствителен к чарам великого строительного искусства. Просто в это время он оказался во власти своей маниакальной идеи и думал совсем о другом.

После вынужденного короткого посещения Биржи гид повел своих подопечных по улице Рьен, которая по мере приближения наших друзей к центру города становилась все многолюдней. Среди прохожих бросался в глаза красивый тип мужчин — с элегантной внешностью, любезными манерами, в широких шароварах, с кушаком на талии и в куртках из козьей кожи мехом наружу. Женщины были тоже весьма хороши собой — с сияющим теплым Румянцем, глубокими черными глазами на выразительных лицах, в кричаще ярких юбках и коротких передниках, в корсажах с вырезом и с обнаженными руками. Волосы некоторых девушек украшал «ребосильо» — головной убор, который, несмотря на свой скромный, несколько монашеский вид, не умалял ни очарования лица, ни живости взгляда.

Но у путешественников не хватало времени обмениваться с мужчинами приветствиями и отпускать комплименты в адрес юных жительниц Мальорки, чей говор был нежен и мелодичен. Ускорив шаг, они прошли вдоль стен королевского дворца Паласио-Реаль, выстроенного чуть ли не вплотную к собору, так что если смотреть под определенным углом, например со стороны бухты, то оба строения как бы сливались в одно целое.

Дворец представлял собой большое здание с прямоугольными башнями и длинным портиком на прямоугольных же колоннах, над которым возносился готический ангел, хотя специфической чертой этого памятника зодчества являлось сочетание романского, мавританского и местного архитектурных стилей.

Пройдя несколько сотен метров, наши экскурсанты вышли на широкую, неправильной формы площадь, где сходилось несколько центральных улиц.

— Как называется эта площадь? — поинтересовался Марсель.

— Площадь Изабеллы Второй[67], — ответил гид.

— А эта широкая улица с такими красивыми домами?

— Пассо-дель-Борне.

Проспект сей был весьма живописен: фасады домов отличались разнообразием, окна увивали растения, над широкими балконами простирались разноцветные тенты, испанские балконы привлекали взоры цветными стеклами, многочисленные деревья отбрасывали тень. Завершалась улица продолговатой площадью Конституции, на противоположной стороне которой высилось здание муниципалитета.

— Мы поднимемся по Пассо-дель-Борне? — поинтересовался Кловис Дардантор.

— Наоборот, спустимся по ней, но на обратном пути, — ответил гид. — А сейчас нам стоит пройти к собору, благо он недалеко.

— К собору так к собору! — согласился перпиньянец. — Хотя я был бы не прочь взобраться на одну из этих башен, чтобы оглядеть все вокруг.

— В таком случае предлагаю вам посетить загородный замок Бельвер, — сказал гид. — Оттуда видна вся окрестная равнина.

— А хватит ли нам времени? — заметил Марсель. — «Аржелес» снимется с якоря в восемь вечера.

Жан ощутил смутную надежду: может, в окрестностях столицы ему больше повезет, чем на городских улицах?

— Времени вполне хватит, — заверил экскурсовод. — Замок недалеко, и ни один путешественник не простил бы себе такого — уехать из Пальмы, не побывав в нем.

— А как мы туда доберемся?

— Найдем экипаж.

— Ну что ж, а теперь — к собору! — подытожил Марсель.

Гид, свернув направо, повел четверых туристов, шедших за ним гуськом, по узкой улице Де-ла-Сео, и вскоре они оказались на одноименной площади, где на фоне крепостной стены замка выделялся западный фасад.

Первым делом чичероне направился к порталу Моря, созданному в ту чудесную пору развития готической архитектуры, когда расположение окон и розеток[68] как бы предвосхитило приближение ренессансных фантазий. В боковых нишах размещались статуи, на фронтоне между каменными гирляндами рукою живописца были воспроизведены библейские сюжеты, скомпонованные с очаровательной наивностью.

Стоя перед дверью этого здания, естественно полагаешь, что через нее можно проникнуть внутрь. Но как только Кловис Дардантор собрался толкнуть одну из створок, гид предупредил:

— Дверь замурована.

— Почему?

— Морской ветер врывался в двери с такой силой, что верующие могли вообразить, будто они уже находятся в Иосафатовой долине[69] в ожидании Страшного суда.

Этой фразой гид неизменно одарял всех иностранцев, поскольку гордился ею. Патрику она очень понравилась.

Обходя вокруг грандиозного памятника зодчества, можно полюбоваться его внешним видом, двумя богато украшенными шпилями, многочисленными, уже пообветшавшими пинаклями[70], возведенными на каждом углу аркбутанами[71]. Этот собор соперничал по красоте с самыми прославленными храмами Пиренейского полуострова.

Наши туристы прошли в центральную дверь главного фасада. Внутри, как во всех испанских церквах, было очень темно, ни в нефе[72], ни в боковых приделах не стояло ни одного стула, только кое-где попадались деревянные скамьи. Ничего вокруг, кроме холодных каменных плит, на которых богомольцы преклоняли колена. Все это придавало религиозной службе своеобразный характер.

Кловис Дардантор с юными парижанами через неф, огражденный двумя рядами колонн, упиравшихся призматическими вершинами в пяту свода, прошли к королевской капелле[73], полюбовались великолепным алтарем, забрались на хоры, расположенные необычным образом посреди здания. Но им совершенно не хватало времени, чтобы детально осмотреть богатейшую ризницу собора, его художественные чудеса и весьма почитаемые на Мальорке святые мощи, среди коих особый трепет у прихожан вызывал скелет короля дона Джейма Арагонского, уже три века хранившийся в саркофаге из черного мрамора.

Наверное, только необходимость спешить помешала нашим туристам обратиться к Господу Богу. Но в любом случае, если бы Жан Таконна и помолился за Кловиса Дардантора, то лишь в надежде что сей сударь станет его единственным в этом мире спасителем.

— А теперь куда пойдем? — спросил Марсель.

— В Айэнтамьенто, — ответил гид.

— По какой улице?

— По Пассо-дел-Паласио.

Пройдя по ней в обратном направлении метров триста, группа вышла на площадь Консисториаль, меньшую, чем площадь Изабеллы II, но более правильной формы. Впрочем, на Балеарских островах не встретишь городов, спланированных при помощи геодезических приборов, как в Америке.

Стоило ли труда посетить возвышавшееся на этой площади Айэнтамьенто, или Каса-Консисториаль? Несомненно! Ни один иностранец, будучи в Пальме, не должен миновать этого здания, которому архитектор дал столь замечательный фасад с двумя открытыми дверьми, каждая из которых расположена между двумя окнами и ведет в так называемую трибуну — очаровательную ложу в центре помещения. Выше идут первый этаж с семью окнами на балкон, тянущийся вдоль всего здания, второй этаж, прикрытый козырьком крыши, и кессонированные[74] своды с розетками, поддерживаемые каменными кариатидами[75]. Этот памятник архитектуры считается шедевром итальянского ренессанса.

В зале, украшенном портретами местной знати, не говоря уж о замечательном «Святом Себастьяне» Ван Дейка[76], заседает правительство архипелага. Здесь размеренным шагом ходят с важным видом безбородые жезлоносцы в широких плащах и принимаются решения, объявляемые затем всему городу колоритными глашатаями Айэнтамьенто, облаченными в традиционные костюмы, расшитые красными галунами. Особенно своим одеянием отличается главный глашатай.

Гид говорил о глашатаях с таким чисто балеарским тщеславием, что Кловис Дардантор охотно пожертвовал бы несколькими дуро[77], дабы лицезреть среди всего этого великолепия хотя бы одного из них, но, увы, никто не появился.

Один из шести часов, отведенных на стоянку, уже истек. И если уж нашим друзьям действительно хотелось побывать в замке Бельвер, то следовало бы поторапливаться.

Ловко ориентируясь в лабиринте улиц и перекрестков, где заблудился бы и сам Дедал[78] с его нитью Ариадны[79], гид направился от площади Корт к площади Дель-Меркадо, и через сотню метров туристы вышли на Театральную площадь. Здесь Кловис Дардантор приобрел по довольно высокой цене две майоликовые вазы, и Патрик, получив распоряжение доставить покупки на борт парохода и со всей осторожностью положить их в каюте хозяина, отправился в обратный путь.

Миновав здание театра, туристы оказались на улице Пассоде-ла-Рамбла, выходящей через три сотни метров на площадь Иисуса. На этом широком проспекте стояли церкви и монастыри и среди них — женский монастырь Святой Магдалины, расположенный напротив пехотных казарм.

В глубине площади Иисуса привлекали взор также носящие имя основателя христианства врата, встроенные в крепостную стену, над которой тянулись телеграфные провода. Дома по обеим сторонам площади были расцвечены балконными тентами и зеленоватыми оконными жалюзи. Слева росли деревья, оживлявшие милый уголок, ярко освещенный послеполуденным солнцем.

За открытыми настежь створками ворот простиралась зеленеющая равнина, пересеченная дорогой, спускавшейся к Террено и ведшей к замку Бельвер.

ГЛАВА VII,

в которой Кловис Дардантор возвращается из замка Бельвер значительно быстрее, чем ехал туда.

Было половина пятого. Следовательно, оставалось еще время совершить экскурсию к замку, столь удачно, по словам гида, расположенному, осмотреть его интерьер, подняться на площадку самой высокой башни и оттуда окинуть взглядом побережье бухты.

Если упряжь выдержит горную дорогу, то туда можно будет добраться в экипаже за сорок минут. Впрочем, скорость передвижения зависела исключительно от размера оплаты, так что все было в руках трех экскурсантов, которых капитан Бюгараш, как уже имел случай убедиться перпиньянец, не стал бы ждать в случае опоздания.

У Врат Иисуса стояло около полудюжины экипажей с возницами, готовыми по первому зову погнать быстрых мулов по загородной дороге. Эти легкие маневренные коляски, окрещенные острословами «галерами»[80], хоть на спуске, хоть на подъеме знают лишь один аллюр — галоп.

Гид уже наметил одну из них, чью упряжь Кловис Дардантор счел вполне сносной, а он в этом хорошо разбирался. Раньше ему частенько доводилось править лошадьми на улицах Перпиньяна, и, если бы сейчас пришлось взяться за вожжи, он запросто справился бы с обязанностями кучера.

Но, к сожалению, на этот раз ему не представился случай блеснуть своими способностями, поскольку вожжи вручили местному вознице.

Было очевидно, что поездка обойдется без каких-либо осложнений, и поэтому надежды Жана на «травматическое усыновление», как удачно выразился его друг, быстро улетучились.

— Итак, господа, — спросил гид, — подойдет ли вам этот экипаж?

— Подойдет со всех точек зрения, — заверил Марсель, — и если месье Дардантор изволит занять в нем место...

— Сию минуту, мои юные друзья! Но честь быть первым я уступаю вам, месье Лориан.

— Нет, я за вами, месье Дардантор.

— Ни в коем случае!

Не желая затягивать обмен любезностями, Марсель уступил.

— А вы, месье Таконна? — обратился к Жану Кловис Дардантор. — У вас такой озабоченный вид! Где же ваше обычное хорошее настроение? Что с вами?

— Со мной, месье Дардантор?.. Со мной ничего. Уверяю вас... ничего.

— Уж не мерещится ли вам, что в пути с нами произойдет несчастный случай?

— Несчастный случай, месье Дардантор? — пожал плечами Жан. — Откуда тут взяться несчастному случаю?! Я в это не верю.

— А я тем более, молодой человек, и позвольте заверить вас, что наша «галера» не опрокинется по дороге...

— Впрочем, — молвил Жан, — несчастный случай может произойти в самом неожиданном месте — на реке, на озере, в пруду и даже в корыте... Иначе он не в счет.

— Как это — не в счет?! Да и при чем здесь это?! Наш экипаж вполне крепок! — вскричал Кловис Дардантор, округлив глаза от удивления.

— Я хочу сказать, — ответил Жан, — что текст закона категоричен... Нужно...

Марсель расхохотался, слушая путаные объяснения кузена, жаждавшего попасть в приемные сыновья.

— Не в счет!.. Не в счет!.. — бормотал перпиньянец. — Ей-богу, ничего подобного я еще не слыхивал! Ну ладно, пора трогать!

Жан занял место рядом с кузеном, месье Дардантор подсел к кучеру, а гид пристроился сзади на подножке.

Когда экипаж проскочил Врата Иисуса, взору туристов предстал замок Бельвер, венчавший зеленый холм. Путь к сей жемчужине средневекового зодчества пролегал через Террено, своего рода предместье балеарской столицы, справедливо считавшееся одним из прибрежных курортов. Его элегантные коттеджи и хорошенькие «алькернас» прятались в прохладной тени от деревьев — чаще всего старых, причудливо искривленных годами смоковниц. Эти белокаменные строения размещались на своего рода скалистой платформе, окаймленной у основания кипящей пеной прибоя.

Оставив позади очаровательный Террено, Кловис Дардантор и оба парижанина, обернувшись, окинули взглядом город Пальму, его лазурную бухту и причудливые очертания побережья.

Экипаж катил вверх по дороге и вскоре углубился в сосновый бор, вплотную подступивший к деревеньке, расположенной чуть ниже замка. Сквозь просветы проглядывала равнина. На фоне пальм, апельсиновых посадок, каперсовых кустов, олив и смоковниц четко выделялись веселенькие одиночные домики, радовавшие взор своими стенами, увешанными сотнями ярко-красных связок стручкового перца. Попадались и крестьянские хижины — «пагэсес», затерянные среди огородов, разбросанных зелеными лоскутами между миртовыми кустами и ракитником. То здесь, то там пестрели цветы, в частности, «лагримасы»[81] с их печальным поэтическим названием.

Как всегда экспансивный, Кловис Дардантор изливался в восторгах, хотя и видывал подобные пейзажи на юге Франции. Впрочем, что касается олив, то ему действительно никогда раньше не встречались столь раскидистые, причудливо изогнутые, узловатые, кривые и такие гигантские деревья.

До сих пор все шло как нельзя лучше, и пассажиров экипажа ничто не вынуждало воскликнуть:

— На кой черт понадобилась нам эта «галера»?!

Но ведь иного и не могло быть: коляска не перемещалась при помощи весел по такой коварной стихии, как вода, а мирно неслась по проселочной дороге, более надежной, нежели море, и ей не угрожало нападение берберских пиратов.

В пять вечера экипаж прибыл к месту назначения — к подъемному мосту замка Бельвер, возведенного для защиты бухты и города Пальмы. Глубокие рвы, толстые каменные стены и башни придавали архитектурному комплексу воинственный вид, присущий только средневековым крепостям.

Сам двухэтажный замок смешанного романо-готического стиля был окружен крепостной стеной с возвышавшимися над ней четырьмя небольшими башнями. Снаружи перед оградой высилась башня Хоменаже — Благоговения, представлявшая собой типичное сооружение эпохи феодализма.

Стоя у основания этого донжона[82], соединенного с замком двумя мостами, Кловис Дардантор, Марсель Лориан и Жан Таконна вознамерились взойти на него, чтобы обозреть панораму города и его окрестностей, более полную, нежели та, что открылась с собора.

Возница, поставив экипаж у моста через ров, приготовился терпеливо ожидать ездоков, которые, кстати, и не собирались задерживаться надолго: им хотелось в основном обозреть с высоты башни дальние горизонты, но никак не обшаривать дотошно все углы и закоулки старого здания.

Осмотрев бегло низкие помещения первого этажа замка, Кловис Дардантор счел нужным предложить:

— А не взобраться ли нам на донжон, молодые люди?

— Как пожелаете, — согласился Марсель, — но ненадолго. Какой был бы пассаж, если бы месье Дардантор, уже однажды опоздавший к отплытию «Аржелеса»...

— Опоздал бы во второй раз! — закончил фразу перпиньянец. — Подобного никак нельзя допустить: ведь в Пальме нет парового катера, чтобы догнать судно!.. И что сталось бы с бедным Дезиранделем!

Фундамент башни Благоговения, круглой и массивной, сложенной из обожженных камней, покоился на дне рва. В юго-западной части ее на уровне этого рва находилась красноватая дверь. Над нею расположилось полукруглое окно, повыше — две бойницы, а еще дальше — консоли, поддерживавшие верхнюю площадку с перилами.

Кловис Дардантор и его спутники поднялись вслед за гидом по винтовой лестнице, закрепленной в стене и едва-едва освещавшейся сквозь бойницы, и, слегка запыхавшись, вышли по площадку.

По правде сказать, гид не преувеличивал, уверяя, что вид с этой высоты просто великолепен.

Холм, на котором стоял замок, скрывали от взора густые ветви алеппских сосен[83]. У милого предместья Террено голубела бухта, вся в белых пятнышках, казавшихся издали морскими птицами, хотя в действительности то были паруса тартан[84]. Чуть поодаль амфитеатром спускался к воде город — собор, дворцы, церкви, — короче, ослепительно яркий ансамбль, купавшийся в воздухе, золотом от склонявшегося к горизонту солнца. Вдали сверкало бескрайнее море, которое бороздили бесчисленные фелюги[85] и пароходы, оставлявшие за собой дымный шлейф. Менорка на востоке и Ивиса на юго-западе в поле зрения не попадали, зато на юге темнел скалистый остров Кабрера, где в войнах Первой империи[86] погибло столь много французских солдат!

Пейзаж, открывавшийся к западу от башни замка Бельвер, подтверждал известный факт, что Мальорка — единственный остров архипелага, где можно встретить настоящие сьерры[87], заросшие зелеными дубами и крапивными деревьями и изобиловавшие порфировыми, диоритовыми и известняковыми растениями. Впрочем, и сама равнина то и дело вздыбливалась возвышенностями, и на Балеарских островах, и во Франции именуемыми горами. На склоне каждого из таких холмов виднелся замок, церковь или развалины монастыря. В извилистых руслах бурлили потоки, которых на острове, по словам гида, более двухсот.

«Две сотни возможностей свалиться в воду! — подумал Жан. — Но с месье Дардантором такое не случится, будьте уверены!»

Из примет современности можно было назвать только железную дорогу, проходившую через округа Санта-Мария и Бенисалем и соединявшую Пальму с Алькудиа. Отметим в связи с этим, что в настоящее время поговаривают о возможном строительстве новых железнодорожных линий — через опасные ущелья горной цепи с тысячеметровыми вершинами.

Верный своей натуре, месье Дардантор громогласно восхищался захватывающим дух пейзажем. Марсель и Жан разделяли его вполне оправданный восторг. И все трое глубоко пожалели о том, что продлить осмотр замка нельзя, поскольку до отхода «Аржелеса» осталось несколько часов, и что, по-видимому, они никогда не смогут вернуться сюда.

— Хорошо бы остаться здесь на несколько недель... или месяцев.... — заявил перпиньянец.

— Вот-вот! — подхватил гид, нашпигованный анекдотами. — Как раз это и случилось с одним из ваших соотечественников, правда, вопреки его желанию.

— А как его звали? — поинтересовался Марсель.

— Франсуа Араго.

— Араго.....Араго! — воскликнул Кловис Дардантор. — Это же прославленный французский ученый!

Действительно, в 1808 году знаменитый астроном прибыл на Балеарские острова, с тем, чтобы завершить измерение длины меридиана между Дюнкерком и Фармантерой. Но жителям Мальорки он показался подозрительным, и его чуть не убили. Кончилось же тем, что ученого мужа заточили на два месяца в замок Бельвер. И заключение могло бы продлиться Бог весть сколько, если бы узнику не удалось выбраться через окно, а затем на барке добраться до Алжира.

— Араго, — повторял месье Дардантор, — Араго, знаменитый сын Эстажеля, прославленный уроженец моих Восточных Пиренеев!

Однако настало время уходить со смотровой площадки, откуда, словно из корзины воздушного шара, открывался вид на весь этот несравненный край. Но Кловис Дардантор никак не мог оторваться от изумительного зрелища. Он то и дело прохаживался взад-вперед и наклонялся над перилами.

— Эй, осторожнее! — крикнул Жан, схватив его за ворот куртки.

— Осторожнее?..

— Разумеется... Еще немного, и вы бы упали! Зачем вы так пугаете нас?

Опасения были вполне оправданы: если бы сей достойный человек кувыркнулся через перила, Жак смог бы только присутствовать при падении своего потенциального приемного отца в глубокий ров, не имея возможности оказать какую-либо помощь.

А в общем-то сожалеть стоило лишь об одном: скупо отмеренное время не давало возможности более основательно познакомиться со сказочно прекрасной Мальоркой. Следовало бы, не ограничиваясь несколькими кварталами столицы, посетить и другие города, вполне заслуживавшие внимания туристов: Солтер, Инку, Полленсу, Манакер, Вальдлюзу. А эти признанные самыми прекрасными в мире естественные гроты Арта и Драш с их легендарными озерами, сталактитовыми пещерами, «театром», «адской пропастью», где вода так свежа и прозрачна! Последние названия, хотя, пожалуй, и звучат несколько фантастически, вполне подходят для чудес, сокрытых в подземных пространствах!

А что уж говорить о Мирамаре, бесподобном владении эрцгерцога Людовика-Сальватора, о тысячелетних строевых лесах, сохранивших благодаря этому принцу свой первоначальный облик, о его замке, возведенном посреди чарующей местности, на террасе, возвышающейся над побережьем, и о «хоспедерна» — отеле, содержащемся на средства его высочества, где гости два дня питались за его же счет, а прислуга отказывалась принимать деньги и подарки от постояльцев!

Не меньшего внимания достоин и картезианский[88] монастырь Вальдлюза, ныне опустевший, безмолвный и заброшенный, в котором Жорж Санд и Шопен прожили целый сезон, где обрели высокое вдохновение великий музыкант и великая романистка, написавшая повесть «Зима на Мальорке» и весьма своеобразный роман «Спиридион».

Об этом в давно уже отшлифованных фразах поведал нашим туристам неисчерпаемо говорливый гид. И не приходится удивляться тому, что Кловис Дардантор выразил сожаление о предстоявшем расставании с этим средиземноморским оазисом и пообещал вернуться на Балеары вместе со своими новыми друзьями, лишь бы только у них нашлось время...

— Уже шесть вечера, — заметил Жан.

— А если уже шесть, — добавил Марсель, — то медлить с отъездом нельзя. Нам придется пройти целый квартал, прежде чем доберемся до судна.

— Итак, в путь! — со вздохом заключил Кловис Дардантор.

Путешественники бросили последний взгляд на окружающую местность, на повисший над горизонтом предзакатный солнечный диск, золотивший косыми лучами белые виллы Террено.

Спустившись по уже знакомой винтовой лестнице, наша троица во главе с гидом прошла через мост.

Экипаж стоял там, где его оставили. Кучер же прогуливался вдоль рва. Когда проводник позвал его, возница направился к путешественникам спокойным размеренным шагом — поступью избранников, которые никуда не спешат в этой блаженной стране, где жизнь не требует от людей особой торопливости.

Месье Дардантор первым взобрался в коляску и уселся впереди, не дожидаясь кучера. Но только Марсель и Жан собирались ступить на подножку, как «галера» неожиданно рванула, заставив их посторониться. Взбесившиеся животные понесли, ничего не разбирая, и сбили с ног прохожего, лишь чудом не угодившего под колеса экипажа, летевшего со скоростью курьерского поезда.

Возница и гид, разом вскрикнув, кинулись к тропинке, по которой мулы галопом мчали коляску, рискуя или свалиться в обрыв, или разбиться о сосны.

— Месье Дардантор! Месье Дардантор! — вопил Марсель. — Он же разобьется! Бежим, Жан, бежим!

— Да-да! — ответил Жан. — Однако если этот случай не будет сочтен...

Так или иначе, но быка надо было брать за рога... вернее, не быка, а мулов. Задача, прямо скажем, не из легких: экипаж катил так лихо, что догнать его едва ли представлялось возможным. И, тем не менее, кучер, гид, оба кузена и несколько крестьян упорно преследовали повозку.

Кловис Дардантор, который никогда и ни при каких обстоятельствах не терял самообладания, схватил вожжи сильными руками и потянул на себя, надеясь справиться с упряжкой, хотя это и было равнозначно попытке остановить пулю в тот миг, когда она вырывается из дула.

Экипаж стремительно спускался вниз по косогору и в мгновение ока перемахнул через поток. Кловис Дардантор, по-прежнему не теряя выдержки, не дал животным свернуть в сторону. У него промелькнула мысль, что это безумие закончится у Врат Иисуса, через которые мулам не проскочить. Он слишком хорошо знал, что попытка бросить вожжи и спрыгнуть на ходу очень опасна. Так что лучше уж было оставаться в «галере», даже если она опрокинется или разобьется о какое-нибудь препятствие.

Проклятые мулы неслись так неудержимо, что ничего подобного не помнили ни на Мальорке, ни на других островах архипелага.

Миновав Террено, экипаж заколесил между домами, делая причудливые зигзаги, бросаясь, словно коза, из стороны в сторону, или подпрыгивая, как кенгуру.

Не удержали животных и Врата Иисуса, которые, судя по тому, что мулы резко пронеслись через них, ничуть не замедлив бег, были им хорошо знакомы. Эти зверюги явно не собирались повиноваться ни рукам, ни голосу Кловиса Дардантора и сами определяли, что им делать. Они скакали бешеным галопом, не обращая внимания на прохожих, с воплями бросавшихся при их появлении к дверям или разбегавшихся по соседним проулкам. Казалось, коварные твари решили мчать куда глаза глядят, пока не перевернут повозку.

В домах и магазинах истошно заголосили. В окнах показались перепуганные физиономии. Квартал бурлил, как несколько веков тому назад, когда отовсюду раздавались крики: «Мавры! Мавры!»

Чудом не разбившись, экипаж прогромыхал по горбатым узким улочкам, выходившим на площадь Капуцинов[89], чем нещадно перепугал мирных обывателей.

Месье Дардантор не сдавался. Чтобы хоть немного унять безумных животных, он так натягивал вожжи, что рисковал порвать их или же повредить себе руки. Однако результат получался обратный: поводья тянули Дардантора, и его могло в любой момент выбросить вон из повозки и ударить о мостовую.

«Ну, шельмы! Ну, чертова таратайка! — мелькнуло у отважного перпиньянца в голове. — У этих чудищ по четыре ноги у каждого, и злыдни так просто не остановятся! А ведь мы несемся вниз! Словно в преисподнюю!»

И правда, от замка Бельвер дорога шла под уклон вплоть до порта, где «галера», вероятно, влетела бы в воду бухты, что наверняка угомонило бы разошедшихся мулов.

Экипаж повернул направо, затем налево, ворвался на площадь Оливар и сделал по ней круг, словно древнеримская колесница на арене Колизея[90], но у беспомощного возницы не было ни соперников, ни приза, который предстояло бы завоевать.

Трое или четверо полицейских, оказавшихся на этой площади, предприняли тщетную попытку остановить взбесившихся животных. Но их усердие не увенчалось успехом. Один из стражей порядка упал, крепко ушибся и едва поднялся. У других опустились руки. «Галера» продолжала лететь с нарастающей скоростью, словно подчиняясь закону свободного падения. И все же эта скачка могла вскоре закончиться, правда, катастрофически, так как повозка ворвалась на улицу с тем же названием, что и площадь, по которой она только что пронеслась. Дело в том, что на крутом спуске посреди улицы Оливар установлена лестница в пятнадцать ступенек, и проехать здесь невозможно.

Крики вдвое усилились, к ним присоединился собачий лай. Безрассудные мулы упорно рвались вперед. Колеса застучали по ступенькам, кузов затрясло так, что экипаж в любое мгновение мог развалиться на куски. Но все обошлось. Несмотря на частые толчки, передняя часть повозки не отделилась от задней, оглобли не поломались, а руки Кловиса Дардантора не выпустили вожжей во время такого из ряда вон выходящего спуска.

За экипажем бежала растущая на глазах толпа, но Марсель, Жан, чичероне и кучер не успели присоединиться к ней.

«Галера» пронеслась по улице Сан-Мигель, влетела на площадь Абастос, где один из мулов упал, но тотчас поднялся целым и невредимым, и, миновав улицу Пастерна, ворвалась на площадь Святой Евлалии с церковью, посвященной этой мученице, особо почитаемой жителями Балеарских островов. Еще не так давно этот храм служил убежищем для злодеев: укрывшись здесь, они ускользали от лап полиции. Но на сей раз святилище спасло не злодея, а месье Дардантора.

Великолепный портал церкви Святой Евлалии был открыт. Внутри толпились верующие. Служба шла к концу, и священник, повернувшись лицом к благочестивому собранию, воздел руки для благословения.

Но внезапно атмосферу душевного умиротворения нарушили крики ужаса, толпу охватило смятение: по плитам центрального нефа застучала, подпрыгивая, «галера»! Свершилось чудо: экипаж остановился перед ступенями алтаря в тот самый миг, когда пастырь произнес:

— И святому Духу!..

А звучный голос закончил:

— Аминь!

То был голос перпиньянца, который и принял от святого отца вполне заслуженное благословение.

Поверить в чудо после такой неожиданной развязки было вполне естественным в этой глубоко религиозной стране. И нет ничего удивительного в том, что с незапамятных пор ежегодно 28 апреля в церкви Святой Евлалии отмечается праздник «Santa Galera del Salud»[91].

Через час Марсель и Жан присоединились к своему бесстрашному другу в винном погребке на улице Мирамар, где тот отдыхал после всех треволнений. Впрочем, стоит ли говорить об этом, если речь идет о характере столь крепкой закалки!

— Месье Дардантор! — воскликнул Жан.

— О, мои юные друзья! — откликнулся герой дня. — Такой заезд немного подрастряс меня.

— Вы здоровы и невредимы? — спросил обеспокоенно Марсель.

— В целом да, и даже думаю: никогда не чувствовал себя лучше... За ваше здоровье, господа!

Молодым людям пришлось выпить несколько стаканов отличного вина «Бенизалем», о достоинствах которого знали и за пределами архипелага.

Жан, отведя кузена в сторонку, шепнул:

— Какой случай упустили!

— Я так не думаю.

— Но, Марсель, ведь если бы мне удалось спасти месье Дардантора, остановив «галеру», или извлечь его из волн, пламени, спасти от нападения...

— Хорошая тема для выступления в гражданском суде! — прокомментировал Марсель.

К восьми часам вечера все пассажиры «Аржелеса» были на месте. Не опоздал и месье Эсташ Орьянталь. Но как провел свободное время сей астроном? Может быть, наблюдал солнце над балеарским горизонтом? На данный вопрос никто не смог бы ответить. Видели лишь, что этот господин принес много разной снеди, нигде, кроме Балеарских островов, не известной: эксимадасы — своего рода слоеные пирожные, при изготовлении которых вместо масла используется жир, с полдюжины турдов — рыбы, весьма ценимой жителями мыса Формантор, и другие не менее соблазнительные яства. Вышеозначенные дары моря ученый тотчас вручил метрдотелю с наказом приготовить их с особым тщанием. О чем еще говорить, если сам президент Астрономического общества Монтелимара заботился больше о том, чтобы насытить свою утробу, а не глаза — во всяком случае, после того как расстался с Францией!

К половине девятого якоря были подняты, и «Аржелес» покинул порт. Капитан Бюгараш не оставил в Пальме ни одного пассажира. А посему и Кловис Дардантор не смог услышать в ночной тиши сладкоголосых сирен, и не исполнялись для него рефрены хабанер[92] и местные песни, сопровождаемые мелодичным звоном гитары, звучащей в патио балеарских домов вплоть до восхода солнца.

ГЛАВА VIII,

в которой Агафокл Дезирандель знакомится с Луизой Элиссан.

— Сегодня мы перенесем обед на шесть вечера, — сказала мадам Элиссан. — Будут месье и мадам Дезирандель с сыночком и, весьма вероятно, месье Дардантор, а значит, потребуются еще четыре прибора.

— Да, мадам, — ответила горничная.

— Наши друзья наверняка захотят отдохнуть, чтобы прийти в себя. Боюсь, Мануэла, что бедной мадам Дезирандель пришлось помучиться во время такого тяжелого пути. Приготовь для нее комнату, поскольку, возможно, она сразу же приляжет.

— Слушаюсь, мадам.

— Где моя дочь?

— В буфетной, она там готовит десерт.

Мануэла служила у мадам Элиссан с того времени, как эта дама обосновалась в Оране, и была испанкой, которых главным образом и нанимают в прислугу здешние семейства.

Мадам Элиссан занимала довольно милый особнячок по улице Старого Замка, где здания сохранили полуиспанский-полумавританский облик. В маленьком садике радовали взор две клумбы, засаженные вьюнком, с лепестками, еще зелеными, поскольку жаркий сезон только начинался, и произрастали несколько деревьев, известных под местным названием «bella ombra» — «чудная тень».

Двухэтажный дом был достаточно просторен, чтобы семья Дезиранделей могла чувствовать себя вполне комфортабельно. Тут им наверняка хватит и комнат, и внимания.

Город Оран — столица одноименной провинции — удивительно красив. Он удачно расположен между склонами оврага, где по дну катятся быстрые воды Уэд-Рехи, над которыми нависает бульвар Удино. Разделенный надвое Новым Замком, сей административный центр состоит из старого и нового города, занимающих соответственно западные и восточные районы Орана. В старом, испанском, городе с его двух— и трехэтажными домами и портом сохранились древние укрепления. Новый город представлен в основном еврейскими и мавританскими домами и защищен зубчатой стеной, протянувшейся от замка до форта Сен-Андрэ.

Основанный в X веке андалузскими[93] маврами, Оран, именуемый арабами Гухаран, лежит у подножия довольно высокой горы, на обрывистом склоне которой возведен форт Ла-Мун, и занимает в пять раз большую территорию — не менее семидесяти двух гектаров, — чем в начальный период своего развития. От городских стен к морю ведут несколько дорог протяженностью два километра. Турист, отправившись из Орана на север или восток, без особого труда дошел бы до таких пригородов недавней постройки, как Гамбетта и Нуазэ-Экмюль.

Трудно найти алжирский город, где разнообразие человеческих типов представляло бы больший интерес для изучения. Из сорока семи тысяч жителей только семнадцать тысяч — французы и натурализованные евреи, в то время как численность иностранцев — испанцев, а также итальянцев, англичан и англо-мальтийцев — составляет восемнадцать тысяч. В южной части города, в районе Джалис, называемом образно негритянской деревней, проживает около четырех тысяч арабов, многие из которых работают метельщиками улиц и портовыми грузчиками. Столь же неоднороден и религиозный состав населения Орана, в котором насчитывается двадцать семь тысяч католиков, семь тысяч иудаистов и одна тысяча мусульман.

Что же касается здешнего климата, то он в общем сухой и жаркий. Часто дуют ветры, подымающие тучи пыли.

Теперь мы знаем, куда удалился из Перпиньяна месье Элиссан после пятнадцати лет вполне успешной коммерческой деятельности, принесшей ему двенадцать тысяч ливров ренты, которая отнюдь не оскудела в результате хозяйствования его экономной жены. Однако сорокачетырехлетняя мадам Элиссан вряд ли и в молодости выглядела столь же хорошенькой, как ее дочь. На редкость положительная женщина, взвешивавшая свои слова, словно сахар, она являла собой довольно распространенный тип представительниц ее пола: была расчетливой, холодно управляла своими чувствами, жила по правилам двойного счета, как в бухгалтерских книгах, и особенно заботилась о том, чтобы всегда оставаться кредитоспособной. Есть такие лица с неподвижными жесткими чертами, с шишковатым лбом, колючим взглядом, суровым ртом — со всем тем, что в облике женщины указывает на привычку к сосредоточенности и настойчивости. Да, мадам Элиссан вела дом весьма разумно и избегала бесполезных трат, а сэкономленные деньги умела поместить надежно и выгодно. Однако она не скупилась, если речь шла о дочери, на которой сосредоточились все ее привязанности. Сама одета почти по-монашески, мадам Элиссан хотела, чтобы Луиза всегда имела элегантный вид, и для этого почти ничем не пренебрегала. По сути, все стремления этой матери были направлены на счастье своего ребенка, и она ничуть не сомневалась, что ее мечта осуществится благодаря задуманному союзу с семьей Дезиранделей. Двенадцать тысяч франков ренты, которые однажды получит Агафокл, плюс то богатство, которое Луиза унаследует от матери, — это ли не надежная основа для их будущего благополучия!

У Луизы, однако, об Агафокле остались весьма расплывчатые воспоминания. Но мать беспрестанно внушала ей мысль, что в один прекрасный день она станет молодой мадам Дезирандель. В общем, все это казалось девушке вполне естественным, правда, при условии, что жених придется ей по душе. Впрочем, почему бы ему не обладать всем необходимым, чтобы понравиться невесте?

Отдав последние распоряжения, мадам Элиссан прошла в гостиную, где к ней присоединилась и дочь.

— Десерт готов, дитя мое? — спросила мадам.

— Да, мама.

— Досадно, что пароход прибудет поздновато, почти что к ночи. Одень к шести вечера свое платье в мелкую клетку, и мы пойдем в порт, где, может быть, услышим гудок «Агафоклеса»... — Мадам Элиссан невольно оговорилась.

— Ты хотела сказать — «Аржелеса», — рассмеялась Луиза.

— Ладно, — ответила мать. — «Аржелеса»... «Агафоклеса»... Какое это имеет значение? Можешь быть уверена, что уж он-то не ошибется, произнося имя Луиза...

— Ты уверена? — чуть насмешливо произнесла девушка. — Месье Агафокл совсем меня не знает, а я его, признаюсь, знаю еще меньше.

— О, мы вам дадим достаточно времени, чтобы вы познакомились поближе, прежде чем что-либо решать!

— Это очень разумно.

— Все же я уверена, что ты понравишься ему, дитя мое, и у меня есть все основания думать, он тебе тоже... Мадам Дезирандель хвалит его... А после мы оговорим условия бракосочетания...

— И счет будет сбалансирован, мама?

— Да, насмешница, в твою же пользу! И не забывай, что Дезиранделей сопровождает их друг, месье Кловис Дардантор... Ты знаешь, богатый перпиньянец, знакомством с которым они гордятся. Если им верить, это лучший человек на всем свете. Посуди сама, месье и мадам Дезирандель плохо переносят морские путешествия, и он пожелал проводить их до самого Орана. Это очень мило с его стороны, и мы окажем ему, Луиза, самый теплый прием...

— Такой, какого он заслуживает, и даже если ему придет в голову мысль просить моей руки... Ах да, я забываю, что должна... что должна стать мадам Агафокл... Красивое имя, в нем есть что-то античное...

— Луиза, ну будь же серьезнее!

Но эта девушка и так была достаточно серьезной и вместе с тем веселой и очаровательной. И сказано это вовсе не потому, что такой всегда представляется героиня романа. Луиза выглядела действительно прелестной в расцвете своих двадцати лет. И, кроме того, она обладала искренней натурой, живым и подвижным лицом, бархатистыми и вместе с тем блестящими, цвета лазури глазами, пышными белокурыми волосами, грациозной походкой, скажем даже — шелковистой, если воспользоваться эпитетом, который Пьер Лоти[94], пока не стал академиком, решился применить, описывая полет ласточки.

Кажется, достаточно этого легкого карандашного наброска, чтобы представить себе облик Луизы Элиссан. Как заметит читатель, она производит несколько иное впечатление, чем тот простак, которого ей направили из Сета вместе с другими грузами на борту «Аржелеса».

Наконец приблизилось время прибытия судна. Мадам Элиссан окинула хозяйским оком комнаты, приготовленные для Дезиранделей, позвала дочь, и они вдвоем отправились в порт. По дороге им захотелось зайти в городской сад, амфитеатром раскинувшийся над рейдом. Отсюда открывался широкий вид на открытое море. Небо было изумительным, горизонт — безупречно чистым. Солнце уже клонилось к косе Мерс-эль-Кебир — этим «Божественным вратам» античности, где броненосцы и крейсера могут найти отличное укрытие от частых шквальных западных ветров.

В северной части моря белело несколько парусов. Далекие дымы обозначали суда тех многих пароходных линий Средиземноморья, которые связывают Европу с берегами Африки. Два-три из них наверняка шли в Оран, и одно уже находилось не более чем в трех милях от гавани. Но был ли это «Аржелес», ожидавшийся столь нетерпеливо — если не дочерью, так матерью? Ведь Луиза совсем не знала молодого человека, которого приближал к ней каждый оборот винта парохода. И кто знает, может, этому судну, пока не поздно, дать задний ход...

— Скоро уже полседьмого, — заметила мадам Элиссан. — Давай-ка спустимся!

— Хорошо, мама, — откликнулась девушка.

По широкой улице, выходившей на набережную, мать и дочь спустились к месту обычной стоянки судов. У одного из проходивших здесь портовых служащих мадам Элиссан спросила, известно ли уже точное время прибытия «Аржелеса».

— Да, мадам, — ответили ей, — он подойдет через полчаса.

Мать и дочь обошли порт, так как в северной его части высокие сооружения заслоняли им вид на открытое море.

Минут через двадцать послышались длинные свистки. Пароход огибал километровой длины мол, который тянулся от подножия форта Ла-Мун и после нескольких поворотов доходил до набережной.

Как только установили трап, женщины поднялись на борт. Мадам Элиссан обняла мадам Дезирандель, несколько воспрянувшую духом в гавани, затем месье Дезиранделя и Агафокла. Луиза держала себя скромно, что вполне естественно для молодой девушки.

— А вот и я, дорогая моя, чудная моя мадам Элиссан! Мы ведь знавали некогда друг друга в Перпиньяне! Я помню вас, да и мадемуазель Луизу тоже... Правда, теперь она повзрослела. А не подарите ли вы поцелуй, а то и два нашему милому Дардантору?..

Патрик надеялся, что при встрече с оранскими дамами его господин выкажет светскую сдержанность, но при виде той легкости, с какой месье Дардантор вступил в игру, испытал глубокое потрясение. И слуга, суровый, но справедливый, удалился как раз в тот момент, когда его хозяин чмокал мадам Элиссан в сухие щеки, что отозвалось звуком барабана.

Разумеется, Луиза не избежала объятий семейства Дезиранделей, а вот Кловис Дардантор, несмотря на его бесцеремонность, не стал одарять молодую девушку отцовскими поцелуями, которые она наверняка приняла бы с милой улыбкой.

Агафокл подошел к Луизе и удостоил ее механическим приветствием, то есть движениями шейных мышц наклонил голову, и затем отступил, не промолвив ни слова.

Девушка не могла удержаться от презрительной гримаски, не замеченной Кловисом Дардантором, но не ускользнувшей, однако, от взглядов Марселя и Жана.

— Ого, — произнес первый, — не ожидал увидеть столь хорошенькую особу!

— И правда, хороша, — согласился второй.

— И она должна выйти замуж за этого недотепу? — промолвил Марсель.

— Она!.. За него!.. — вскричал Жан. — Прости меня, Господи, но уж лучше я нарушу клятву никогда не жениться, чем допущу их брак!

Жан действительно дал такую клятву, во всяком случае, так он говорил. Впрочем, его возрасту свойственно давать подобные заверения и не выполнять их. А вот Марсель, заметим кстати, никогда не зарекался от женитьбы. Но какое это имеет значение? И тот, и другой прибыли сюда с намерением служить в Седьмом африканском стрелковом полку, а не вступать в брак с мадемуазель Луизой Элиссан.

Чтобы не возвращаться больше к этому, упомянем, что плавание «Аржелеса» от Пальмы до Орана прошло в на редкость благоприятных условиях. Море было таким гладким, словно на его поверхность вылили все масло Прованса. С левого борта дул северо-восточный бриз, и это позволило поставить стаксель[95] и паруса на фок-мачте и бизани[96]. Ни одной бурной волны за эти двадцать три часа плавания. Поэтому нет ничего удивительного в том, что после отплытия из Пальмы почти все пассажиры заняли свои места за общим столом. И, к сожалению, пароходной компании пришлось все же досадовать на столь большое число сотрапезников. Отметим кстати, что месье Орьянталю очень пришлась по вкусу та рыба, именуемая «морскими дроздами» и приготовленная по-неаполитански. Поедая ее, он выказал плотоядность профессионального гурмана.

Из вышеизложенного достаточно ясно, каким образом все пассажиры — даже мадам Дезирандель, перенесшая в пути столь тяжкие испытания, — добрались до Орана в добром здравии...

Месье Дезирандель, хотя и вновь обрел телесную и душевную бодрость на втором этапе своего путешествия, не собирался завязывать знакомства с двумя парижанами. Они просто его не заинтересовали и казались ему гораздо ниже Агафокла, несмотря на их ум, представлявшийся, впрочем, ему вульгарным. Вольно Дардантору находить общение с молодыми людьми приятным, а разговор — забавным. По мнению месье Дезиранделя, знакомство этой троицы прекратится, как только «Аржелес» станет на якорь в Оране. Поэтому, естественно, месье Дезирандель и не думал представлять кузенов мадам Элиссан и тем более ее дочери. Но Кловис Дардантор, в силу своей южной бесцеремонности и привычки действовать по первому же душевному порыву, без малейших колебаний исправил положение.

— Месье Марсель Лориан и месье Жан Таконна из Парижа, — сказал он, — два молодых друга, к которым я испытываю живейшую симпатию, притом небезответную. Надеюсь, наша дружба продлится дольше этого короткого путешествия.

Какие пассажы у этого перпиньянца! Что за чувства, выраженные языком вполне литературным! Жаль, что Патрик не мог слышать сейчас своего хозяина.

Молодые люди поклонились мадам Элиссан, и она сдержанно их поприветствовала.

— Госпожа, — произнес Марсель, — мы очень тронуты вниманием месье Дардантора... Ценим его, как он того заслуживает. И тоже надеемся, что дружба наша будет долгой...

— Отцовской с его стороны и сыновней — с нашей, — присовокупил Жан.

Мадам Дезирандель, заскучавшая от всех этих любезностей, глядела на своего отпрыска, так и не открывшего рта. И была глубоко признательна мадам Элиссан, которая не пригласила молодых людей к себе в дом во время их пребывания в Оране. Движимые материнским инстинктом, обе женщины без слов понимали, что лучше выказывать осторожную сдержанность по отношению к этим чужакам.

Мадам Элиссан предупредила месье Дардантора, что его ждет трапеза у нее дома и ей доставит радость, если он с первого же дня будет обедать вместе с семьей Дезиранделей.

— Пора мне наведаться в гостиницу, — ответил перпиньянец. — Приведу себя в порядок, сменю куртку и матросский берет на более подходящий наряд, а затем приду отведать вашего супа, дорогая мадам Элиссан!

Кловис Дардантор, Жан Таконна и Марсель Лориан попрощались с капитаном Бюгарашем и доктором Брюно, сказав им, что если бы им когда-либо пришлось вернуться на борт «Аржелеса», то они порадовались бы встрече с любезным доктором и предупредительным капитаном. Доктор и капитан в свою очередь ответили, что редко встречали более приятных пассажиров. И все расстались, довольные друг другом.

А в это время месье Эсташ Орьянталь, с торчавшей за спиной подзорной трубой в кожаном футляре и саквояжем в руке, ступил на африканскую землю и пошел вслед за носильщиком, тащившим его тяжелый чемодан. Поскольку во время плавания он всегда держался в стороне, то с ним никто и не попрощался.

Кловис Дардантор и парижане предоставили семейству Дезиранделей самим позаботиться о доставке своего багажа в дом на улице Старого Замка. В экипаже, загруженном чемоданами, они направились в отличную гостиницу на площади Республики, которую им горячо рекомендовал доктор Брюно. Там, на втором этаже, в распоряжение месье Дардантора были предоставлены гостиная, спальня и комнатка для Патрика. Этажом выше Марсель и Жан заняли две комнаты с окнами на площадь.

Как оказалось, месье Орьянталь тоже выбрал эту гостиницу. Поэтому неудивительно, что по прибытии в отель спутники сего ученого мужа по морскому плаванию обнаружили его в столовой, где он сосредоточенно размышлял над содержанием обеденного меню.

— Странный астроном! — заметил Жан. — Меня сильно удивляет, почему он не заказывает себе на обед омлет из звезд или утку, начиненную планетками!

Полчаса спустя из своих апартаментов вышел Кловис Дардантор, облаченный в костюм, который до мельчайших деталей был осмотрен Патриком. У дверей холла он встретил обоих кузенов:

— Итак, юные мои друзья, мы себя доставили в Оран!

— Да, доставили — точное слово, — согласился Жан.

— Надеюсь, вы не собираетесь сегодня же записаться в Седьмой полк...

— Сегодня — нет, но и не замедлим с этим, — заверил Марсель.

— Уж очень вы торопитесь облачиться в голубую куртку, натянуть красные штаны с лампасами, надеть форменные кепи...

— Когда окончательно решим...

— Ладно, ладно... Подождите, по крайней мере, пока не осмотрим вместе город и его окрестности. До завтра...

— До завтра, — ответил Жан.

И Кловис Дардантор отправился к мадам Элиссан.

— Да, как сказал этот милый человек, мы в Оране, — произнес Марсель.

— А когда попадаешь в незнакомое место, — добавил Жан, — надо знать, что собираешься там делать.

— Мне кажется, Жан, что вопрос этот давно решен... Нам предстоит подписать контракт...

— Конечно, Марсель... Но...

— Как, неужели ты все еще подумываешь о статье триста сорок пятой гражданского кодекса?

— Что это за статья?

— Касающаяся условий усыновления...

— Если у этой статьи номер триста сорок пять, то да... я размышляю именно над статьей триста сорок пятой. Случай, который не представился нам в Пальме, может выпасть здесь, в Оране...

— По крайней мере, есть шанс, — ответил ему, рассмеявшись, Марсель. — В твоем распоряжении нет уже бушующих волн, мой бедный Жан, и теперь тебе остаются только две возможности — защитить перпиньянца от нападения или вытащить его из пламени. Но я предупреждаю: если сегодня ночью огонь охватит гостиницу, то, прежде всего я постараюсь спасти тебя, а затем и себя...

— Ты настоящий друг, Марсель!

— Что касается месье Дардантора, то, думаю, он вполне способен спасти себя сам. Он человек удивительного хладнокровия... И мы об этом кое-что уже знаем.

— Согласен, Марсель. Он доказал это, когда влетел в экипаже в церковь Святой Евлалии и получил там благословение. Но все же, если он не будет знать, что его подстерегает опасность... Или вдруг окажется застигнутым пожаром врасплох... Только бы он нуждался в чьей-либо помощи...

— Я вижу, Жан, ты никак не расстанешься с мыслью сделать месье Дардантора нашим приемным отцом?

— Отлично звучит — наш приемный отец!

— Полноте!.. Так ты не хочешь отказаться...

— Ни за что!

— В таком случае я не стану шутить по этому поводу, но при одном условии...

— Каком?

— Что ты избавишься от своего мрачного, озабоченного вида и будешь, как прежде, бодр и весел, не принимая ничего близко к сердцу.

— Договорились, Марсель... Я буду весел, если мне удастся спасти месье Дардантора от одной из опасностей, предусмотренных кодексом! Я буду смеяться, если подходящий случай не представится! Я буду хохотать и при удаче, и при неудаче, всегда и повсюду!

— В добрый час! Вижу, ты снова стал фантазером!.. Что касается нашей службы...

— Спешить нечего, Марсель, и, прежде чем направимся в полковую канцелярию, я прошу дать мне отсрочку...

— Надолго?

— Недели на две... Черт подери, когда собираешься служить всю жизнь, можно позволить себе пару недель полной свободы!..

— Договорились, Жан, если за две недели с этого часа ты не раздобудешь себе отца в особе месье Дардантора...

— Мне или тебе, Марсель...

— Или мне... согласен... то мы облачимся в мундиры.

— Договорились, Марсель.

— Но ты будешь весел, Жан?

— Весел, как самый зяблистый зяблик!

ГЛАВА IX,

в которой отсрочка заканчивается безрезультатно, как для Марселя Лориана, так и для Жана Таконна.

Никакой петух на ранней заре не мог бы проснуться более радостным, чем Жан. Вскочив с постели, он своими утренними руладами разбудил Марселя. В его распоряжении теперь было целых пятнадцать дней для того, чтобы сделать этого славного человека, этого дважды миллионера их приемным отцом.

Само собой разумеется, что Кловис Дардантор не уедет из Орана, пока не будет отпраздновано бракосочетание Агафокла Дезиранделя и Луизы Элиссан. Разве не входило в его долг быть свидетелем на свадьбе сына своих старых друзей из родного города? А до завершения брачной церемонии пройдет еще, по меньшей мере, четыре-пять недель... если только она и вправду состоится... Но состоится ли?

Эти «если» и «но» просто танцевали в сознании Марселя. Взглянув на девушку на палубе «Аржелеса», он сразу же понял: не обожать ее значит пренебречь своими обязанностями. И ему казалось немыслимым, чтобы мужем столь обворожительного создания стал бестолковый парень. Понятно, что родители Агафокла считали его идеально подходящим супругом для Луизы. Во все времена отцы и матери были наделены «особым зрением», как выразился Дардантор, по отношению к своему потомству. Рано или поздно и перпиньянец неизбежно осознает ничтожность Агафокла и признает, что два столь различных существа вовсе не созданы друг для друга.

В полдевятого месье Дардантор и парижане встретились за завтраком в столовой гостиницы.

Кловис Дардантор пребывал в самом радужном настроении. Накануне он хорошо пообедал и прекрасно спал ночью. Здоровое пищеварение, крепкий сон, чистая совесть — разве этого не достаточно, чтобы обеспечить бодрость духа и назавтра, и в дальнейшие дни?

— Молодые люди, — сказал месье Дардантор, макая булочку в чашку наилучшего шоколада, — мы не виделись со вчерашнего вечера, и это время показалось мне долгим.

— А вы нам явились во сне, месье Дардантор, с нимбом на голове, — произнес Жан.

— Как же, святой!

— Да, нечто вроде святого покровителя Восточных Пиренеев!

— Эге, господин Жан, да я вижу, к вам вернулась прежняя веселость!

— Вернулась, это вы верно заметили, — подтвердил Марсель, — но он рискует потерять ее вновь.

— А почему?

— Потому что нам придется расстаться с вами, месье Дардантор: вы отправитесь в одну сторону, мы — в другую...

— Это почему же?

— Ведь ясно, что семья Дезиранделей потребует вас к себе...

— Как бы не так! Я никогда не позволяю, чтобы мной командовали. Пусть время от времени мадам Элиссан и приглашает меня к себе на обед или ужин, но распоряжаться мной — этому не бывать! Я оставляю свободным время до и после полудня и надеюсь, что мы вместе с толком его используем для прогулок по городу...

— В добрый час, месье Дардантор! — воскликнул Жан. — Мне хотелось бы быть рядом с вами...

— Рядышком и ежедневно! Я люблю молодежь, и мне кажется, что я сбрасываю добрую половину моих годов, когда бываю с друзьями, которые вдвое моложе меня. А ведь... если подумать, я запросто мог бы быть отцом вам обоим...

— О, месье Дардантор! — издал Жан крик души.

— Так будем же пока вместе, молодые люди! Еще успеем разлучиться, когда я отправлюсь из Орана в... ей-богу, не знаю куда...

— После бракосочетания? — спросил Марсель.

— Какого бракосочетания?

— Сына Дезиранделей...

— А, верно... Я как-то об этом уже забыл... Но какая красивая девушка эта мадемуазель Луиза Элиссан!

— Мы пришли к такому выводу сразу же, как только она поднялась на борт «Аржелеса», — заметил Марсель.

— И я, друзья мои! Но когда я рассматривал ее в доме ее матери, такую грациозную, такую внимательную, то... то она только выиграла в моих глазах еще на сто процентов. Что и говорить, этому везунчику Агафоклу не придется жаловаться на судьбу...

— Если он понравится мадемуазель Элиссан, — счел своим долгом уточнить Марсель.

— Само собой!.. О, этот парень ей понравится! Они знают друг друга с младых ногтей!..

— И даже еще раньше, — съязвил Жан и прошептал в сторону: — Нет, в нем ничего нет подходящего для мадемуазель Элиссан!

Однако он понимал, что было бы преждевременным изложить это соображение месье Дардантору, который продолжал:

— М-да... он немного того... Не могу с этим спорить... Впрочем, он еще очнется, как сурок после зимней спячки...

— Но не перестанет быть сурком! — не удержался Марсель.

— Больше снисходительности, молодые люди! Больше снисходительности! — проговорил месье Дардантор. — Если бы Агафокл вращался только среди парижан вроде вас, он бы за два месяца пообтесался... Дали бы вы ему уроки...

— Ну да, учить уму-разуму — по сотне франков за урок! — воскликнул Жан. — Это означало бы воровать у него деньги...

Месье Дардантор не хотел сдаваться, но, по правде говоря, он сомневался, что ум Агафокла в остроте не уступает бритвенному лезвию.

— Смейтесь, смейтесь, господа! — воспротестовал он. — Вы забываете, что любовь, лишая разума самых хитроумных, придает ума самым глупым... и одарит им молодого...

— Татафокла! — завершил Жан.

Тут уж месье Дардантор невольно расхохотался, услышав забавный каламбур. Марсель перевел разговор на другую тему. Он хотел узнать у перпиньянца о жизни мадемуазель Элиссан в Оране, каким нашел месье Дардантор ее дом.

— Симпатичное жилье, — ответил тот, — славная клетка, оживляемая присутствием очаровательной птички. Вы там побываете.

— Если это не будет выглядеть нескромным, — произнес Марсель.

— Вас представлю я, и все пойдет как по маслу. Я сделаю это, но не сегодня... Нужно дать Агафоклу возможность почувствовать себя уверенным... Завтра посмотрим... А теперь будем думать только о прогулках. Город... его достопримечательности... порт...

— А наша служба? — спросил Марсель.

— Вы явитесь в полк поставить свою подпись на контракте не сегодня и не завтра... Да и не послезавтра... Подождите, по крайней мере, пока сыграют свадьбу...

— Может быть, это произойдет, когда мы отслужим свое и выйдем в отставку...

— Нет, нет... Это будет не такая уж длинная волынка!

Столь развязные выражения оскорбили бы тонкую душу Патрика!

— Так что, — продолжил месье Дардантор, — пока не стоит больше подымать вопрос о службе...

— Согласен, — сказал Жан. — Мы дали себе двухнедельную отсрочку! Если за это время наша ситуация не изменится... если наши новые интересы...

— Хорошо, друзья мои, не будем спорить! — воскликнул Кловис Дардантор. — Вы оставили себе две недели... Я их принимаю и даю вам расписку... На этот период вы принадлежите мне. Ей-богу, я отправился в путь на «Аржелесе», словно знал, что встречу вас на его борту!..

— И поэтому опоздали к отплытию, месье Дардантор! — напомнил Жан.

В самом радостном настроении наш перпиньянец поднялся из-за стола и прошел в холл; Там его ждал Патрик:

— Не желает ли сударь дать мне какие-либо распоряжения?

— Распоряжения... Да нет, я тебя отпускаю на весь день! И заруби это себе на носу, раньше десяти не показывайся мне на глаза!

Патрик сделал презрительную гримасу: стоит ли выказывать признательность за отпуск, если он предоставлен в подобных выражениях?

— Таким образом, сударь не желает, чтобы я его сопровождал?

— Не ходи за мной тенью — это единственное мое желание!

— Быть может, сударь позволит дать ему рекомендацию?

— Да, если ты тут же исчезнешь.

— Я хотел бы посоветовать сударю следующее: не садиться в экипаж, прежде чем кучер не займет свое место. Иначе это может закончиться не благословением, а кувырком.

— Иди к черту!

И Кловис Дардантор, сопровождаемый двумя парижанами, вышел из отеля.

— У вас отличный слуга! — сказал смеясь Марсель. — Какая корректность! Какая утонченность!

— И какой зануда со всеми его манерами! Но это честный малый... Он способен броситься в огонь, чтобы спасти меня...

— Тут он не будет одинок, месье Дардантор! — воскликнул Жан, который в случае необходимости попытался бы отнять у Патрика роль спасителя.

В то утро Кловис Дардантор и кузены прошлись по набережным нижнего города. И узнали, что порт, занимавший территорию в двадцать четыре гектара, был отвоеван у моря, его защищал длинный мол, а поперечные дамбы делили гавань на отдельные бассейны.

Торговля, которая выдвинула Оран на первое место среди алжирских городов, ничуть не занимала кузенов, зато вызвала живейший интерес у старого промышленника из Перпиньяна. Месье Дардантор с удовольствием наблюдал за погрузкой альфы — алжирского, или средиземноморского, ковыля эспарто, широко здесь культивировавшегося и в больших количествах вывозившегося на юг страны, рогатого скота, зерна, сахара и минералов, добывавшихся в горной местности.

— Конечно, — сказал он, — я проводил бы целые дни среди всей этой суматохи! Здесь я себя чувствую так, словно вновь оказался в своих магазинах, заставленных бочками. Уверен, в Оране мы не увидим ничего более любопытного!

— За исключением памятников, собора и мечетей, — заметил Марсель.

А Жан, желая польстить своему вероятному отцу, произнес:

— Нет, я, пожалуй, разделяю мнение месье Дардантора! Все это движение вокруг очень интересно: эти суда, прибывающие в порт и отплывающие, эти фуры, нагруженные товарами, эти легионы носильщиков-арабов... Да, в центре города наверняка есть здания, которые стоит осмотреть, и мы их осмотрим. Но этот порт, море, эта лазурная вода, где отражаются мачты...

Марсель бросил на друга насмешливый взгляд.

— Браво! — воскликнул месье Дардантор. — Сами посудите, если в пейзаже нет какого-нибудь водоема, мне кажется, ему чего-то не хватает! У меня в доме на площади Лож висят несколько мастерски написанных полотен, и там всюду на первом плане вода... Картину без воды я не стал бы покупать...

— О, да вы знаток, месье Дардантор! — изумился Марсель. — А потому поищем-ка места, где есть вода. Хотя для вас очень важно, чтобы она была пресной?

— Это не имеет никакого значения, если не придется ее пить!

— А для тебя, Жан?

— И для меня все равно... в отношении того, что мне хотелось бы сделать! — ответил Жан, многозначительно посмотрев на друга.

— Ну и отлично, — заключил Марсель. — Воду мы найдем не только в порту: в путеводителе сказано, что есть река Рехи, которая отчасти протекает под бульваром Удино.

Но вопреки этому замыслу утро все же прошло в прогулках по набережным и завершилось завтраком в гостинице. Два часа месье Кловис Дардантор посвятил полуденному сну и чтению газет, а затем сообщил кузенам мысль, пришедшую ему вдруг в голову:

— Вероятно, дальнейшую прогулку по городу лучше отложить на завтра.

— Почему? — спросил Марсель.

— Потому что Дезирандели наверняка обидятся, если я оставлю их при бубновых интересах. Раз — это еще куда ни шло, но два — это уж слишком!

Патрика здесь рядом не было, и месье Дардантор мог выражаться, как ему вздумается.

— Вы сегодня обедаете у мадам Элиссан? — решил уточнить Жан.

— Сегодня еще да. А вот завтра будем шляться вместе до самого вечера... Так что до встречи!

И Кловис Дардантор зашагал по направлению к улице Старого Замка.

— Когда меня нет рядом с ним, — заявил Жан, — я всегда опасаюсь, как бы с ним не случилось беды...

— Добрая ты душа! — отозвался Марсель.

Не будем попусту терять время, излагая в подробностях тот факт, что в доме мадам Элиссан месье Дардантора приняли радушно и что Луиза, испытывавшая невольную симпатию к этому замечательному человеку, выказала по отношению к нему большое дружелюбие.

Дезиранделя-младшего не было в доме мадам Элиссан, впрочем, как и в остальные дни. Ему не нравилось сидеть в помещении — этот малый предпочитал бродить по улицам. Возвращался он только к обеду или ужину. И хотя он сидел справа от Луизы, но затруднялся сказать ей даже слово. К счастью, месье Дардантор, находившийся сейчас рядом с ней, был не тот человек, который даст угаснуть разговору. Он говорил обо всем — о своем департаменте, о родном городе, о путешествии на борту «Аржелеса», о злоключениях в Пальме, о молодых двадцатилетних спутниках, которых он весьма хвалил, хотя был знаком с ними всего три дня.

Впечатлительной Луизе захотелось принять у себя дома этих двух парижан, и поэтому она одобрительно кивнула головой, когда месье Дардантор предложил привести с собой своих друзей.

— Я их вам представлю, мадам Элиссан, — сказал он, — представлю завтра же. Эти молодые люди очень славные... очень славные... и вы не пожалеете, что познакомились с ними!

Не исключено, что мадам Дезирандель сочла это предложение перпиньянца, по меньшей мере, неуместным. Однако мадам Элиссан согласилась с месье Дардантором, так как во всем уступала ему.

— Мне ни в чем нельзя отказать! — вскричал последний. — И я ловлю вас на слове, дорогая мадам Элиссан. Впрочем, я всегда прошу только нечто разумное... и у себя самого, и у других... поэтому можно исполнить мои просьбы, как я исполняю просьбы других... Спросите об этом у моего друга Дезиранделя.

— Да, это так, — не очень убежденно подтвердил отец Агафокла.

— Значит, договорились, — продолжал месье Дардантор. — Господа Марсель Лориан и Жан Таконна проведут завтра вечер у мадам Элиссан. Кстати, месье Дезирандель, не хотите ли осмотреть город вместе с нами между девятью утра и полуднем?

— Простите меня, Дардантор, но я не могу оставить этих дам. Мне хочется побыть в обществе мадемуазель Луизы...

— Дело ваше... дело ваше... Я вас понимаю. О, мадемуазель Луиза, я вижу, вас уже очень любят в семье, членом которой вы намерены стать. — Затем месье Дардантор обратился к Дезиранделю-младшему, только что вернувшемуся с прогулки: — А что же ты, Агафокл, не говоришь ни слова, мой мальчик? Неужели я должен это сделать за тебя? Неужто ты не находишь очаровательной мадемуазель Луизу?

Агафокл почел за благо ответить, что не говорит того, что думает, а о том, что думает, лучше бы говорить чуть слышно... В конце концов, он запутался в собственной ничего не значившей фразе, из которой выпутался только при помощи месье Дардантора.

Луиза Элиссан, даже не стараясь скрыть своего разочарования этим простофилей, бросила на месье Дардантора растерянный взгляд своих прекрасных глаз, а мадам Дезирандель, пытаясь подбодрить сына, повернулась к перпиньянцу:

— Правда, он милый?

Месье Дезирандель дополнил высказывание супруги:

— И как он ее любит!

Месье Дардантор явно старался ничего не замечать. Он считал, что если вопрос о браке был решен, то брак как бы уже и состоялся. Ему и в голову не приходило, чтобы события могли пойти совсем иначе.

На следующее утро, как всегда свежий, жизнерадостный, сияющий и благожелательный, месье Дардантор встретился с парижанами за чашкой шоколада. И сразу же сообщил, что всем им предстоит провести вечер у мадам Элиссан.

— Что ж, это замечательная идея! — ответил Марсель. — Во время нашей службы в гарнизоне у нас будет возможность заходить в приятный дом...

— Приятный... очень приятный! — подтвердил Кловис Дардантор. — Правда, после замужества мадемуазель Луизы...

— Да, верно, — сказал Марсель, — ведь предстоит свадьба...

— На которую вы будете также приглашены, мои юные друзья...

— Месье Дардантор, — молвил Жан, — вы слишком добры к нам... Я даже не знаю, как мы сможем выразить нашу признательность. Наверное, вы смотрите на нас...

— Как на своих детей! А разве мой возраст не позволяет мне быть вашим отцом?

— О, месье Дардантор, месье Дардантор! — только и смог произнести Жан, и дрожь его голоса говорила о многом.

Целый день был посвящен прогулкам по городу. Друзья прошлись по Туринскому проспекту, обсаженному густолиственными деревьями, по тенистому бульвару Удино, по площадям Каррьер, Театральной, Орлеанской и Немурской.

У них была прекрасная возможность рассмотреть различные типы жителей Орана, среди которых то и дело мелькали солдаты и офицеры. Часть их носила мундиры Седьмого африканского стрелкового полка.

— Очень элегантен этот мундир, — повторял месье Дардантор. — Расшитая куртка будет сидеть на вас как влитая. О, я уже вижу вас блестящими офицерами, которым выпадет на долю удачная женитьба!.. Ей-богу, это замечательное ремесло — ремесло солдата... если есть к нему склонность, а поскольку у вас она есть...

— Она у нас в крови! — подтвердил Жан. — Мы ее унаследовали от наших предков, славных коммерсантов с улицы Сен-Дени, передавших нам воинственные инстинкты!

Нашим туристам встречались евреи в марокканских костюмах, еврейки в шелковых платьях, шитых золотом, мавры, беспечно фланировавшие по тротуарам, залитым солнечными лучами, и, наконец, французы и француженки.

Кловис Дардантор, само собой разумеется, громогласно восхищался всем, что видел. Но его интерес многократно возрастал, когда перипетии экскурсии приводили его к какому-нибудь промышленному предприятию — бочарне, макаронной или табачной фабрике, чугунолитейному заводу.

Однако нельзя не признать, что его восторги весьма умерялись перед городскими достопримечательностями, такими как перестроенный в 1839 году собор с его полукруглыми нефами, префектура, банк, театр — здания, кстати сказать, современные.

Что же касается молодых людей, то они уделили самое серьезное внимание церкви Сен-Андре, старинной прямоугольной мечети со сводами, опиравшимися на подковообразные мавританские арки, мечети с возвышавшимся над ней изящным минаретом. Правда, последний памятник исламской архитектуры показался им не столь интересным, как мечеть Паша, чья паперть так всегда восхищает художников. Наверное, юные парижане задержались бы подольше и в мечети Сиди-эль-Хаури с ее тремя этажами арок, если бы Кловис Дардантор не напомнил о времени.

Выйдя из этой мечети, Марсель заметил на балконе минарета человека, обозревавшего из подзорной трубы горизонт.

— Эге, да это месье Орьянталь! — сказал он.

— Как, этот разоритель звезд и переписчик планет! — воскликнул перпиньянец.

— Он самый... и он наблюдает...

— Если наблюдает, значит, не он! — заявил Жан. — Как только он перестает жевать, то перестает быть и месье Орьянталем!

Конечно же, это был президент Астрономического общества Монтелимара, следивший за дневным передвижением огненного светила.

Господа Дардантор, Марсель Лориан и Жан Таконна очень нуждались в отдыхе, когда возвращались в гостиницу к началу обеда.

Патрик же, милостиво воспользовавшись предоставленным досугом, методически продвигался вдоль улиц, не считая себя обязанным все осмотреть в один день и обогащая свою память бесценными в будущем воспоминаниями. Поэтому он и позволил себе при встрече высказать порицание в адрес месье Дардантора, который, на его взгляд, не вносил должной умеренности в свои действия и рисковал устать до изнеможения. В ответ он услышал, что для уроженца Восточных Пиренеев усталости не существует. Затем Патрику было велено идти спать. Что он и сделал около восьми вечера, и не метафорически, а вполне реально, успев перед тем очаровать гостиничную прислугу своей речью и манерами.

И в тот же час месье Дардантор и кузены явились в дом на улице Старого Замка. Обе семьи — Элиссан и Дезирандель — уже собрались в гостиной. Кловис Дардантор представил своих молодых друзей, и они были приняты весьма любезно.

Вечер ничем не отличался от подобных буржуазных вечеров, которые дают повод поговорить, выпить чашку чаю, немного помузицировать. Играя на пианино, Луиза выказала тонкий вкус и настоящее понимание произведений искусства. А Марсель — вот он, случай! — обладал очень приятным голосом. Так что молодой человек и девушка смогли исполнить несколько фрагментов новой партитуры.

Кловис Дардантор обожал музыку и слушал ее с бессознательным пылом людей, которые не очень-то в ней понимают. Достаточно, чтобы звуки влетали в одно ухо и вылетали через другое, не оставляя ни малейшего впечатления. Тем не менее, наш перпиньянец расточал похвалы, аплодировал, кричал «браво», привнося во все это южную яркость.

— Два дарования чудесно сочетаются! — сделал он в заключение вывод.

Ответом ему были улыбка юной пианистки, некоторое смущение молодого певца и нахмуренные физиономии старших Дезиранделей. Последнее высказывание их перпиньянского друга показалось им не очень удачным: его хорошо построенную фразу одобрил бы Патрик, но для Дезиранделей она прозвучала дисгармонично.

Действительно, думал Жан, у Агафокла нет достоинств, необходимых для брака по сердечной склонности — ни таланта, ни ума, ни индивидуальности.

Разговор перешел на прогулку по городу, которую утром совершили месье Дардантор и эти молодые люди. Будучи девушкой образованной, Луиза, не впадая в педантичность, ответила на заданные ей вопросы о трехвековой оккупации страны арабами, о завоевании Орана Францией шестьдесят лет тому назад, о торговле, выдвинувшей Оран в первый ряд алжирских городов.

— Но наш город не всегда был благополучен, — добавила девушка, — и его история изобилует бедами и горестями. За нападениями мусульман следовали стихийные бедствия. Так, землетрясение тысяча семьсот девяностого года повлекло за собой почти полное разрушение Орана...

Жан насторожился.

— И после пожаров, вызванных землетрясением, — продолжала Луиза, — город был основательно разграблен турками и арабами. Только господство французов принесло Орану покой.

А Жан тем временем размышлял: «Землетрясение... пожары... нападения! Эх, опоздал я на целое столетие!» И спросил:

— Мадемуазель, а подземные толчки еще дают себя знать?

— Сейчас уже нет, месье, — ответила мадемуазель Элиссан.

— Жаль-жаль...

— Как это — жаль?! — вскричал месье Дезирандель. — Неужели вам нужны, господа, землетрясения и тому подобные катаклизмы?

— Не будем говорить об этом, — сухо оборвала супруга мадам Дезирандель, — иначе у меня вновь разыграется морская болезнь. Мы, слава Богу, стоим на твердой суше, и с меня хватит качки на пароходе! Так что подземные толчки в городе — это уже слишком!

Марсель невольно улыбнулся рассуждению достойной дамы.

— Очень сожалею, что я пробудила у вас такие воспоминания, — сказала Луиза. — Я совсем забыла, что мадам Дезирандель очень впечатлительна.

— О, дорогое дитя, — попытался успокоить ее месье Дезирандель, — не упрекайте себя...

— Прежде всего, — воскликнул месье Дардантор, — если и случится землетрясение, я с ним управлюсь! Одной ногой упрусь там, другой — здесь... словно Родосский колосс![97] И ничего не шевельнется...

Он расставил ноги и так уперся ими в паркет, что тот затрещал. Вся фигура перпиньянца выражала готовность бороться против любого колебания африканской суши. И вдруг его широко раскрытый рот издал такой звучный смех, что всем стало очень весело.

Но пора было уже уходить из гостей, и, прощаясь, месье Дардантор условился с остававшимися снова встретиться завтра и вместе осмотреть старую крепость. Марсель, погрузившись в мечты, говорил себе, возвращаясь в гостиницу, что служба в Седьмом полку, наверное, не была бы идеалом земного счастья...

Утром следующего дня семьи Элиссан и Дезирандель, месье Дардантор и оба парижанина прошлись вдоль изгибистой оранской крепости — ныне обычной казармы с двумя выходившими в город воротами. Затем побывали в «негритянской деревне» Джалис, по справедливости считавшейся одной из достопримечательностей Орана. Во время этой экскурсии случайно — только случайно! — Луиза оживленно беседовала с Марселем, к вящему неудовольствию мадам Дезирандель.

Вечером Кловис Дардантор дал обед «всей компании». Угощение было великолепно, разнообразные блюда приготавливались под заботливым руководством Патрика, весьма сведущего в том, что касалось светских приемов. Мадемуазель Элиссан особенно понравилась этому джентльмену в ливрее, признавшему в ней женщину редкостной утонченности.

Прошло несколько дней, но во взаимоотношениях хозяев и гостей в доме на улице Старого Замка не чувствовалось даже намека на перемены. Не один раз мадам Элиссан заговаривала с дочерью об Агафокле. Будучи женщиной здравомыслящей, она показывала Луизе преимущества будущего брака и возможность счастливого объединения двух семей. Девушка, однако, избегала откровенных разговоров с матерью, а та, в свою очередь, не знала, что и отвечать на настойчивые вопросы мадам Дезирандель, которая всячески изощрялась, чтобы хоть как-то воздействовать на сына.

— Будь же более любезным! — повторяла она ему по десять раз на дню. — Вас стараются оставить наедине, Луизу и тебя, и я уверена, что ты смотришь в окна, вместо того чтобы сказать ей какой-нибудь комплимент.

— Да нет... я говорю...

— А я уверена, что ты не произносишь и десятка слов за десять минут.

— Десять минут — это слишком долго.

— Подумай же о своем будущем, сын мой! — продолжала отчаявшаяся мать, дергая Агафокла за рукав куртки. — Эта женитьба должна была бы пойти как по маслу, ведь на брак согласны обе семьи, а дело даже и наполовину не сделано...

— Как это не сделано? Я ведь уже дал свое согласие, — наивно оправдывался Агафокл.

— Нет, дорогой мой, ведь Луиза еще ничего не сказала по этому поводу, — объяснила мадам Дезирандель.

Но дело с места не сдвинулось, и даже месье Дардантору, несмотря на все его старания, не удавалось высечь искру божью из этого парня.

«Это мокрый булыжник, а не кремень, готовый брызнуть огнем, — думал он. — Однако достаточно будет подходящего случая... Правда... в этом столь мирном доме...»

В общем, продолжалось топтание на месте. А ведь на приступ не идут шаг за шагом. К тому же запас ежедневных развлечений стал исчерпываться. Город был осмотрен весь, вплоть до самых далеких окраин. Теперь месье Дардантор знал его не хуже, чем эрудированный президент Географического общества Орана, самого крупного в алжирском регионе. Дезирандели отчаивались, и одновременно с ними отчаивался и Жан, живя в этом благополучном городе, под которым даже земля наслаждалась полным покоем, не давая никакого повода для решительных действий.

К счастью, у Кловиса Дардантора возникла идея, вполне естественная для столь незаурядной личности.

Дело в том, что Компания алжирских железных дорог пригласила желающих совершить круговое путешествие по югу Оранской провинции, причем цены на билеты обещали меньше обычных. Предполагалось, что экскурсанты отправятся в странствие по одной железнодорожной линии, а возвратятся — по другой, проехав за две недели, насыщенных впечатлениями, не одну сотню километров по изумительной местности. Подобный вояж был соблазнителен даже для самых заядлых домоседов.

На цветных рекламных плакатах компании изображалась карта региона, которую пересекала толстая красная линия извилистой железнодорожной колеи, шедшей через Тлелат, Сен-Дени-дю-Сиг, Перрего и Маскару до Сайды, конечного пункта. Отсюда, в экипажах или караваном, можно было добраться до таких достопримечательных мест, как Дайя, Мажента, Себду, Тлемсен, Ламорисьер и Сиди-бель-Аббес, откуда туристы возвратились бы в Оран по железной дороге.

Кловис Дардантор увлекся замыслом такого путешествия с той страстностью, какая характеризовала любые поступки этого необычного человека. Ему ничего не стоило уговорить Дезиранделей присоединиться к нему в предстоявшей поездке. Он предполагал, что всякие дорожные случайности, постоянное пребывание вместе и возможность оказывать девушке различные мелкие услуги помогли бы Агафоклу понравиться очаровательной Луизе.

Однако мадам Элиссан пришлось уговаривать. Ее пугали и перемена мест, и то, и это. Но попробуйте-ка противиться месье Дардантору! Разве не говорила достойная дама, что ему ни в чем нельзя отказать? И он ей напомнил еще раз об этом в подходящую минуту. А затем привел решающий довод: во время этой экскурсии Агафокл сможет проявить новые свои достоинства, мадемуазель Луиза их оценит, а по возвращении они, возможно, заключат, наконец, брак.

— А господа Лориан и Таконна тоже будут путешествовать вместе с нами? — спросила мадам Элиссан.

— К сожалению, нет! — ответил месье Дардантор. — Через несколько дней они должны поступить на службу в армию.

И, похоже, мадам Элиссан осталась довольна таким ответом.

Но, помимо согласия матери, требовалось согласие дочери. Месье Дардантору не просто было его добиться. Луиза явно не хотела участвовать в экскурсии, поскольку на протяжении всего пути ей пришлось бы постоянно общаться с семьей Дезиранделей. В Оране Агафокл частенько уходил из дома, и его видели только за обедом или ужином — в единственные часы, когда он открывал рот с серьезным намерением — поесть, а не поговорить. Но в вагоне и в экипаже он всегда и везде был бы у нее на глазах. Подобная перспектива не вдохновляла Луизу. Этот малый ей совсем не нравился, и, наверное, было бы разумным прямо сказать матери, что она никогда не выйдет за него замуж. Но девушка знала, насколько мать решительна, упорна и нисколько не склонна отказываться от своих планов. Честно говоря, было бы значительно лучше, если бы эта достойная женщина сама убедилась в ничтожестве претендента на руку ее дочери.

Месье Дардантор продемонстрировал неотразимое красноречие. Он, впрочем, и сам искренне верил, что во время путешествия Агафоклу представится случай показать себя с лучшей стороны, и надеялся на счастливое завершение поездки к удовольствию двух семейств, ибо в случае неудачи они все были бы глубоко огорчены. Хотя данные соображения не тронули девушку, она все же согласилась, в конце концов, заняться приготовлениями к отъезду.

— Потом вы еще благодарить меня будете! — повторял ей месье Дардантор. — Вы меня еще будете благодарить!

Узнав о новых планах хозяина, Патрик открыто заявил, что подобное путешествие не одобряет. Кроме того, он сделал кое-какие запасы... Конечно, они окажутся в компании других туристов... Бог знает каких... Да и жить сообща... И вообще, это смешение разнородных людей...

В ответ месье Дардантор велел Патрику упаковать чемоданы к вечеру десятого мая, до которого оставалось сорок восемь часов.

Когда перпиньянец сообщил своим молодым друзьям о решении, принятом обоими семействами, а также им самим, то поторопился выразить все свои сожаления — очень сильные и очень искренние! — о том, что они не смогут его сопровождать. Было бы просто изумительно «караванировать» — вот такое словцо он изобрел! — вместе несколько недель по провинции Оран!

Марсель и Жан выразили не менее живые и не менее искренние сожаления. Но разве могли они после десяти дней, проведенных без дела в городе, и дальше откладывать поступление на воинскую службу?..

И, тем не менее, вечером следующего дня, накануне путешествия, распрощавшись с месье Дардантором, кузены обменялись следующими вопросами и ответами:

— Скажи мне, Жан...

— Что, Марсель?

— Разве двухнедельное опоздание...

— Продлится более четырнадцати дней?.. Нет, Марсель, я не думаю... даже в Алжире!

— А что, если мы отправимся вместе с месье Дардантором?..

— Ты хочешь поехать, Марсель?! И это ты делаешь мне такое предложение... ты, который давал мне только две недели на мои опыты по спасению?..

— Да, Жан... потому что здесь... в Оране...

ГЛАВА X,

в которой кузенам представляется первый серьезный случай по дороге в Сайду.

Путешествие, организованное Компанией алжирских железных дорог, не могло не понравиться оранским туристам. Публика одобрила маршрут длиной в шестьсот пятьдесят километров, триста из коих предстояло проехать поездом и триста пятьдесят — преодолеть в экипаже или с использованием каких-либо других транспортных средств. Развлекательная поездка представлялась обывателям самой простой из тех экскурсий, в которых желающие смогли бы принять участие с мая по октябрь, то есть в период наиболее устойчивой и спокойной погоды.

К тому же — и это важно подчеркнуть — речь шла вовсе не о коммерческой туристической поездке, подобной организуемым агентством Кука и другими, предлагавшими вам лишь один неизменный маршрут с обязательным посещением определенных городов и памятников в строго определенный день и час и навязывавшими стеснительную программу с условием ее неукоснительного выполнения. Нет, в Оране предполагалось совершенно иное, и Патрик на этот счет глубоко заблуждался: принудиловки, сутолоки и тесноты не предвиделось. Билеты были действительны в течение всего туристического сезона. Экскурсанты могли отправиться в путь в удобное для них время и сделать остановку в любом месте, какое им приглянется. Первая группа отъезжала десятого мая.

Маршрут был выбран довольно удачно. Из трех входивших в провинцию Оран супрефектур — Мостаганем, Тлемсен и Маскара — вышеозначенный путь пересекал две последние, давая экскурсантам возможность посетить три из пяти гарнизонных городков — Мостаганем, Сайду, Оран, Маскару, Тлемсен и Сиди-бель-Аббес. В указанных пределах провинция, омываемая на севере водами Средиземного моря и граничившая на востоке с департаментом Алжир, на западе — с Марокко, а на юге — с Сахарой, богата разнообразными пейзажами. Есть здесь и горы высотой более тысячи метров, и леса общей площадью не менее четырехсот тысяч гектаров, и озера, и реки Макта, Хабра, Шелиф, Мекена, Сиг. Если караван пройдет даже не по всей провинции, то, по крайней мере, по самым красивым местам.

Кловис Дардантор не опоздал к поезду ни на минуту. Более того, он прибыл на вокзал заблаговременно: будучи инициатором путешествия, перпиньянец счел своим долгом опередить остальных туристов, единодушно видевших в нем главу экспедиции. Патрик, чопорный и молчаливый, стоял рядом с хозяином в ожидании багажа, чтобы вовремя зарегистрировать дорожную кладь: несколько чемоданов, вещевые мешки, одеяла, то есть все то, без чего в пути никак не обойтись.

Часы показывали уже полдевятого, а поезд отправлялся в девять часов пять минут.

— Однако, — вскричал Кловис Дардантор, — что же они делают? Неужто наша компания так и не покажет носа?

Тут Патрик сказал, что видит группу, идущую к вокзалу.

Наконец-то прибыли семьи Дезирандель и Элиссан.

Месье Дардантор горячо поприветствовал их. Он искренне радовался тому, что и старые и новые друзья приняли его предложение. Ведь путешествие, вне всякого сомнения, произведет на них неизгладимое впечатление.

Мадам Элиссан выглядела в это утро вполне бодрой, а Луиза — восхитительной в своем дорожном костюме. О билетах не надо было беспокоиться: месье Дардантор сам приобретет их для всей компании, с деньгами же можно разобраться попозже. Багаж — это дело Патрика, он, как всегда, позаботится обо всех мелочах. Что же касается самого Дардантора, то все его существо излучало радость.

Обе семьи вошли в зал ожидания, оставив Патрику несколько тюков, которыми они не хотели загромождать вагон. Пусть полежат они в камерах хранения во время остановок в Сен-Дени-дю-Сиг, в Маскаре и вплоть до прибытия на вокзал в Сайде.

Уговорив мадам Дезирандель и Агафокла остаться со старшей и младшей Элиссан, Кловис Дардантор легкой походкой, словно сильф[98], и месье Дезирандель тяжелой поступью, как битюг, направились к окошку кассы, чтобы купить билеты на «кругосветку». Там уже образовалась нетерпеливая очередь человек из двадцати — будущих туристов.

И кого же первым делом заметил среди них месье Дезирандель? Месье Эсташа Орьянталя собственной персоной! Президента Астрономического общества Монтелимара с его неразлучной подзорной трубой! Этот оригинал тоже соблазнился недорогим двухнедельным путешествием.

— Как, — пробормотал перпиньянец, — и он туда же!.. Ну ладно, проследим, чтобы он не захватил лучшее место за столом и не положил самые лакомые кусочки в свою тарелку! Какого черта! Женщинам — прежде всего!

Однако когда месье Дардантор и месье Орьянталь встретились у кассы, то сочли своим долгом обменяться кивками головы. Затем перпиньянец купил шесть билетов первого класса для двух семейств и для себя, а седьмой — второго класса — для Патрика, который ни за что не согласился бы путешествовать в вагоне третьего класса.

Почти сразу же вслед за ударом колокола распахнулись двери зала ожидания, и пассажиры хлынули на перрон, куда уже подогнали состав. Паровоз выпускал пар, клубившийся над ним легким облачком.

В поезде «Оран — Алжир», сформированном, как обычно, из полдюжины вагонов, собралось немало отъезжающих, которым, впрочем, предстояло сделать в Перего пересадку и продолжить путь уже по железнодорожной линии, шедшей на юг, к Сайде.

При столь большом наплыве пассажиров найти купе с шестью свободными местами было не так просто. К счастью, Кловис Дардантор, одарив двумя франками служащего, смог устроиться со своими спутниками в одном купе, где два оставшихся места были тотчас заняты другими экскурсантами. Три дамы расположились на задней скамье, а трое мужчин — на передней. Следует отметить, что Кловис Дардантор и Луиза Элиссан сидели в углах купе друг против друга.

Месье Орьянталя больше не видели. Знали лишь, что он должен был сесть в первый вагон. Но вскоре из соседнего окна выглянул оптический прибор — неизменный спутник астронома.

В девять часов пять минут прозвучал соловьиной трелью свисток начальника вокзала, захлопнулись дверцы вагонов, пронзительно прогудел локомотив, и поезд шумно тронулся с места и покатил, чуть подпрыгивая на стрелках. Первый отрезок пути — от Орана до Сен-Дени-дю-Сиг, где путешественников ждал отдых, — составлял всего семьдесят километров.

Когда выезжаешь из столицы провинции Оран, то с правой стороны видишь, прежде всего, кладбище и больницу — два взаимодополняющих учреждения, созерцание коих не очень-то воодушевляет. Слева же идут верфи, за которыми широко простираются радующие взор зеленеющие нивы. Именно в эту сторону и глядели месье Дардантор и его прелестная спутница.

Пройдя в гору шесть километров, поезд обогнул небольшое озеро Морселли и остановился на станции Сеная. Даже самый острый глаз с трудом смог бы различить в тысяче двухстах метрах от железной дороги, на повороте шоссе Оран — Маскара, крошечное селение с тем же названием.

Через пять километров, оставив справа старинный редут Абд аль-Кадера[99], локомотив подтащил вагоны к станции Вельми, где железная дорога пересекала только что упомянутое шоссе. С левой стороны был виден значительный участок крупного соленого озера Себгха, расположенного на высоте девяносто два метра над уровнем моря. Но Кловис Дардантор и Луиза Элиссан не смогли со своих угловых мест как следует рассмотреть водоем. А Жан Таконна, проигнорировав внушительные размеры бассейна, проникся глубоким презрением к сему явлению природы: в озере и так оставалось мало воды, а вскоре, с усилением жары, оно и вовсе должно было высохнуть.

Месье Дардантор имел при себе складную карманную карту на тканевой основе с маршрутом путешествия, что было вполне естественно для такого практичного и предусмотрительного человека, как наш перпиньянец. И когда поезд очередную остановку сделал в небольшом городке Тлелате, месье Дардантор, указывая на карту, сказал спутникам:

— Именно отсюда отходит линия на Сиди-бель-Аббес. По ней-то мы и возвратимся в Оран.

— А разве наша дорога не до Тлемсена? — спросил месье Дезирандель.

— Пока нет. Вот когда проведут от Буканефеи две новые линии, тогда — другое дело! Но строительство, к сожалению, затягивается, — ответил месье Дардантор.

— Возможно, — промолвила мадам Элиссан, — если бы мы смогли и дальше воспользоваться услугами железнодорожного ведомства...

— Боже упаси, моя дорогая! — прервал ее Кловис Дардантор. — Это лишило бы нас удовольствия совершить путешествие караваном! Из вагона мало что увидишь, а бывает, что и ничего. Да еще и сидишь в тесноте! Так что жду не дождусь, когда доберемся до Сайды! А вы, мадемуазель Луиза, согласны со мной?

Могла ли девушка не присоединиться к мнению этого обаятельного господина!

Железная дорога, шедшая до сей поры на юго-восток, у Тлелата повернула строго на восток. Оставив позади несколько небольших извилистых потоков, впадавших в Сиг, поезд прошел через реку Макта, несшую свои воды в широкую бухту между Арзэ и Мостаганемом, и устремился к Сен-Дени, куда и прибыл в одиннадцать часов.

Согласно собственной программе месье Дардантора, проведя в этом городке один день и одну ночь, завтра в девять утра путешественники должны были двинуться в дальнейший путь. И поскольку его друзья доверили ему все детали путешествия, он решил в точности следовать девизу «Только вперед!».

Наш перпиньянец первым вышел из вагона, не сомневаясь, что за ним последует Агафокл, чтобы подать руку Луизе и помочь очаровательному созданию сойти на перрон. Но девушка опередила незадачливого малого, и спрыгнуть с подножки ей помог месье Дардантор.

— Ах! — внезапно вскрикнула она, оглянувшись.

— Что с вами, мадемуазель? Не ушиблись ли? — взволновался Кловис Дардантор.

— Нет-нет, — ответила Луиза, — благодарю вас! Но мне кажется... Я думала... что господа Лориан и Таконна остались в Оране.

— Как, они здесь?! — поразился перпиньянец.

И, круто обернувшись, увидел своих юных друзей и открыл им объятия. Поздоровавшись с месье Дардантором, кузены поклонились мадам Элиссан и ее дочери.

— Неужели это вы? — не верил своим глазам перпиньянец.

— Конечно, мы, — подтвердил Жан.

— А как же со службой?

— Мы решили, что еще недели две сможем повременить, — объяснил Марсель, — и чтобы как-то использовать это время...

— Нам показалось, что кругосветка... — добавил Жан.

— Великолепная идея! — воскликнул месье Дардантор. И сколько радости она всем принесет!

Всем? Пожалуй, это преувеличение. Луиза — одно дело. А вот мадам Элиссан и мадам Дезирандель такой поворот событий навряд ли понравился. Во всяком случае, дамы поприветствовали парижан весьма сухо, а отец и сын Дезирандели — принужденно. Дардантор был безусловно чистосердечен, когда заявил мадам Элиссан, что его не будут сопровождать ни Марсель Лориан, ни Жан Таконна. Так что причин сердиться на него не было. Но не слишком ли бурно выражает он свой восторг по поводу появления кузенов?

— Вот так удача! — никак не мог успокоиться перпиньянец.

— Мы пришли на вокзал к самому отходу поезда, — объяснил Жан. — Мне стоило немалого труда уговорить Марселя — не меньше, чем ему — убедить меня... В общем, колебались мы до последней минуты...

Так или иначе, Кловис Дардантор со своими подопечными добрались до Сен-Дени-дю-Сиг, и оба молодых человека были приняты в компанию. Двух раздельных групп — Дардантора и парижан — не будет. Отнюдь!

Бесспорно, одни были довольны таким решением, другие — нет, но никто не подавал виду.

— Ей-богу, — пробормотал Жан, — этот перпиньянец втайне питает к нам отеческие чувства!

Следовало позаботиться о гостинице, где можно было бы позавтракать, пообедать и выспаться.

Если бы туристы прибыли в Сен-Дени-дю-Сиг четырьмя днями ранее, в воскресенье, а не в среду, они встретили бы здесь несколько тысяч арабов, так как это был базарный день, и тогда решить вопрос с гостиницей оказалось бы не так просто. Сейчас же отель нашли довольно быстро.

Завтрак прошел в веселой обстановке, причем шумел больше всех месье Дардантор. Надеясь мало-помалу поближе сойтись с господами, которым они, в общем-то, навязались, парижане, наоборот, решили вести себя сдержанно и скромно.

— Ну, мои юные друзья, — заметил даже перпиньянец, — я вас не узнаю! Не подменили ли вас по пути? Надо же радоваться жизни!

— Это нам уже не по возрасту, месье Дардантор, — ответил Жан. — Мы ведь не так молоды, как вы...

— Будет вам, смиренники вы эдакие! Кстати, я не заметил на вокзале месье Орьянталя...

— А что, этот звездочет был в поезде? — спросил Марсель.

— Да, и наверняка он доедет до Сайды.

— Черт возьми! — вырвалось у Жана. — Такой оригинал страшнее целой тучи саранчи: все съест на своем пути!

Поскольку отъезд был назначен на следующее утро, после завтрака путешественники договорились использовать весь сегодняшний день для осмотра Сен-Дени-дю-Сиг — селеньица с числом жителей не более шести тысяч человек, из коих пятая часть — евреи и свыше четырех тысяч — иностранцы. Правда, все эти алжирские городишки до ужаса похожи на административные центры кантонов родной Франции, и там тоже имеется все что положено — комиссар полиции, мировой судья, нотариус, сборщик податей, смотритель дорог и мостов и... жандармы!

Хотя Сен-Дени-дю-Сиг и может похвастать несколькими довольно красивыми улицами, продуманно расположенными площадями, ведущими к приятного вида церкви, построенной в готическом стиле XII века, все же по-настоящему заслуживают внимания туристов его окрестности.

И посему наши путешественники отправились погулять за город. Месье Дардантор, не оставляя в покое ни дам, которые ничем не интересовались, ни обоих кузенов, чьи мысли блуждали в тумане ближайшего будущего, заставлял их восхищаться увиденным: на редкость плодородной землей, великолепными виноградниками на вознесенной над равниной обширной возвышенности и притулившимся к ней городком — своего рода естественной крепостью; удобной для обороны. Оно и понятно: перпиньянец принадлежал к породе тех людей, что любуются решительно всем за границей и которым ни в коем случае нельзя поручать составление путеводителей.

Послеполуденной прогулке благоприятствовала прекрасная погода. Подымаясь от города вверх по течению реки Сиг, туристы дошли до плотины водохранилища объемом четырнадцать миллионов кубических метров, использовавшегося для орошения технических культур. Когда-то эту запруду уже прорвало. Но инженеры зорко за ней следят, так что можно пока не опасаться — если верить специалистам.

После несколько затянувшейся экскурсии жалобы на усталость были вполне оправданны. И когда Кловис Дардантор заговорил еще об одной достопримечательности, требовавшей нескольких часов ходьбы, то мадам Элиссан и мадам Дезирандель, к коим присоединился и месье Дезирандель, попросили о снисхождении к их слабости.

Сопровождать отступников в гостиницу должны были Луиза и приданный ей в поддержку Агафокл. Какая бы появилась возможность для претендента на руку и сердце девушки, если бы только сам он не был лишен и того, и другого — разумеется, в нравственном смысле!

Марсель и Жан тоже не желали бы для себя ничего лучшего, как возвратиться в гостиницу вместе с дамами, но были вынуждены следовать за месье Дардантором, поскольку этому неугомонному человеку вдруг пришло в голову осмотреть ферму площадью в две тысячи гектаров, находившуюся за восемь километров от городка, и общину Сига, чей фаланстер[100] был основан в 1844 году. К счастью, путешественники смогли добраться туда на спинах мулов — не устав и сравнительно быстро.

Пересекая богатую мирную равнину, Жан говорил себе:

— Это безнадежно!.. Шестьдесят четыре года тому назад, быть может... Когда сражались за обладание провинцией Оран... тогда, наверное, мне бы повезло...

Понятно, спасти перпиньянца так и не удалось, и все трое благополучно вернулись к обеду в гостиницу.

В девять вечера, после недолгого ужина, все разошлись по своим комнатам. Агафоклу, которому никогда ничего не снилось, и сейчас не привиделась Луиза, а девушке, чей сон всегда был радостно волнителен, не пригрезился суженый.

Назавтра в восемь утра Патрик деликатно постучал во все двери. Поднявшись по сигналу пунктуального слуги, путешественники выпили кто кофе, кто шоколад, заплатили за ночлег и пешком отправились к вокзалу.

На этот раз месье Дардантор и его спутники заняли все восемь мест — целое купе. Правда, протяженность маршрута была незначительной — от Сен-Дени-дю-Сиг до станции Перрего.

Задержавшись ненадолго в местечке Мокта-Дуз с исключительно европейским населением, поезд протащился еще какие-то восемь километров — до Перрего, обыкновенного городка с тремя тысячами жителей, включая тысячу шестьсот туземцев, расположенного на реке Кабра, посреди на редкость плодородной равнины площадью в тридцать шесть тысяч гектаров. На узловой станции, куда неспешно подкатил туристический состав, стальная магистраль Оран — Алжир встречалась с железнодорожной линией, которая, пересекая провинцию Оран с севера на юг — от средиземноморского порта Арзе до самой Сайды, обслуживала огромные территории и в будущем должна была протянуться аж до Эн-Сефра, у границы с Марокко. Пересев на другой поезд, пассажиры через двадцать один километр прибыли в Крев-Кер.

Рельсовый путь Арзе — Сайда пролегал левее окружного центра Маскары. Между тем экскурсия в этот город, скорее всего, отвечала тайным желаниям Жана, мечтавшего о несчастном случае. Да и Кловис Дардантор горячо возражал против пренебрежения населенным пунктом, включенным в программу кругосветки, тем более что железнодорожная компания для двадцатикилометровой поездки наняла экипажи, уже стоявшие у вокзала.

Наши туристы устроились в одном омнибусе[101], и случай, хитроумный устроитель человеческих судеб, сделал так, что Марсель очутился рядом с Луизой. Никогда еще дорога не казалась этому юноше такой короткой! А ведь омнибус двигался с черепашьей скоростью, поскольку тракт вздымался по косогору на высоту в сто тридцать пять метров над уровнем моря.

Наконец в полчетвертого был преодолен последний километр. В Маскаре планировалось провести ровно сутки, чтобы вечером следующего дня, двенадцатого мая, отправиться дальше, в Сайду.

— А почему бы нам сегодня же вечером не сесть на поезд? — спросила мадам Элиссан.

— О, моя дорогая, — ответил месье Дардантор, — вряд ли это порадовало бы вас! Если бы я имел слабость послушаться вас и такое действительно случилось, то вы всю жизнь попрекали бы меня...

— Мама, — сказала, рассмеявшись, Луиза, — пойми, месье Дардантор не желает давать тебе повода для упреков!

— К тому же не вполне справедливых, — поддержал девушку Марсель, и, похоже, его вмешательство понравилось мадемуазель Элиссан.

— Да, не вполне справедливых, — повторил перпиньянец. Ведь Маскара — один из самых милых городков Алжира, и время, ему посвященное, нельзя считать потерянным! И пусть волк съест меня всего с потрохами, ежели я не прав!

— Гм! — хмыкнул Патрик.

— Ты что, простудился? — спросил у него хозяин.

— Нет... Я просто хотел отпугнуть волка...

— Сукин ты сын!

В конце концов, группка туристов вняла советам своего руководителя, подозрительно походившим на приказы.

Расположенный на протянувшемся с севера на юг склоне первой цепи Атласских гор, у подножия Хареб-эр-Рих, Маскара — город-крепость — господствует над обширной равниной Эгрис, где сливаются три реки — Уэд-Тудман, Эн-Бейда и Бен-Аррах. Захваченное в 1835 году герцогом Орлеанским и маршалом Клозелем, а затем почти тотчас оставленное ими, это селение вновь было взято только в 1841 году, уже генералами Бюжо и Ламорисьером.

Еще до обеда туристы смогли убедиться, что месье Дардантор не преувеличивал. Маскара расположен изысканно красиво — уступами на двух холмах, разделенных руслом Уэд-Тудмана. Путешественники прошлись по пяти кварталам города, из коих четыре опоясаны зеленым бульваром — так называемым валом с шестью воротами, находившимися под защитой десяти башен и восьми бастионов. На военном плацу гуляющие остановились.

— Это феноменально! — воскликнул месье Дардантор, замерев перед огромным двухсот— или трехсотлетним деревом с воздетыми к небу руками.

— Да он один заменит целый лес! — подхватил Марсель.

Это был тутовник, достойный славы: ведь над великаном протекло несколько столетий, так и не сломив его.

Кловис Дардантор сорвал со старожила листок.

— Отрез на платье для модниц из зеленого царства! — заметил Жан.

— Платье из материи, сотканной самой природой! — отозвался перпиньянец.

Последовавший вскоре роскошный обильный обед вернул силы нашим туристам, не отказавшимся и от местного вина, занимавшего почетное место в погребках заморских любителей посмаковать прельстительный напиток. Как и накануне, дамы, не дожидаясь конца пиршества, покинули сотрапезников, поскольку спозаранку были на ногах и смертельно устали. Прежде чем разойтись, мужчины договорились послеполуденные часы следующего дня посвятить совместному осмотру основных городских зданий. Отец и сын Дезирандели, воспользовавшись передышкой, тотчас завалились на кровати и проспали чуть ли не до вечера.

Назавтра в восемь утра месье Дардантор с юными парижанами появились в торговом квартале. Старого бочара из Перпиньяна повлекли сюда инстинкты промышленника и коммерсанта, пробужденные коварным льстецом Жаном к немалому огорчению его кузена, которого ни мельницы, ни местные фабрики не интересовали ни с какого боку. «Ах, если бы и мадемуазель Элиссан доверилась отцовским заботам месье Дардантора!» — воздыхал Марсель. Но ее здесь не было. Возможно, она лишь сейчас приоткрыла свои милые глазки.

Прогуливаясь по деловым улицам, Кловис Дардантор кое-что приобрел и, в частности, пару черных бурнусов[102] — чтобы при случае облачиться в них наподобие арабов из Северной Африки.

В полдень туристическая группа в полном составе направилась к трем памятникам мусульманской архитектуры: к возведенной в 1761 году мечети Эн-Бейда, в которой Абд аль-Кадер призывал к священной войне, затем к мечети, превращенной в церковь, щедро насыщавшую прихожан духовной пищей, и, наконец, к мечети, ставшей складом для хранения зерна — пищи для плоти, как выразился Жан. После площади Гамбетты[103] с изящным беломраморным фонтаном экскурсанты посетили старинный дворец — любопытный образец арабского зодчества, построенное маврами административное здание, сад на берегу Уэд-Тудмана, плантации олив и фиговых деревьев, из плодов которых готовят густую тестообразную массу, широко используемую в местной кулинарии. За обедом месье Дардантор заказал себе большой кусок пирога из этого полуфабриката и, отведав, заявил, что он в восторге. Жан тоже наградил сие яство пышным эпитетом, явно преувеличив его достоинства.

Около восьми вечера путешественники сели в тот же омнибус. Но вместо того чтобы вернуться в Крев-Кер, многоместный экипаж уверенно двинулся по равнине Эгрис, славящейся виноградниками и отменными винами, к станции Тизи.

От перрона поезд отошел в одиннадцать ночи. На этот раз напрасно месье Дардантор щедро одарял монетами вокзальных служащих: группе так и не удалось устроиться в одном купе, поскольку к возвращению экскурсантов из Маскары почти все места в четырех поданных туристам вагонах были уже заняты. Для мадам Дезирандель, мадам Элиссан и ее дочери нашли предназначенное для женщин купе, где их попутчицами оказались две пожилые дамы. Месье Дезирандель скрепя сердце попытался было тоже остаться там, но по требованию неумолимых старушек, ожесточившихся в силу своего возраста, вынужден был удалиться.

Кловис Дардантор усадил бедолагу напротив себя в купе для курящих.

— Ох уж эти мне железнодорожные компании! — не удержался от ворчания перпиньянец. — В Африке они так же бестолковы, как и в Европе! Экономят и на вагонах, и на служащих!

В апартаменте, облюбованном месье Дардантором, уже сидело пять пассажиров, и, следовательно, свободным оставалось лишь одно место.

— Знаешь, — сказал кузену Жан, — я предпочитаю быть рядом с ним...

Его другу не надо было спрашивать, кого обозначало это личное местоимение, и он, смеясь, ответил:

— Ты прав... располагайся у него под боком... Кто знает... Что же касается самого Марселя, то ему хотелось забиться туда, где поменьше народу, и предаться без помех мечтам. Пройдя в соседний вагон, юноша остановил свой выбор на купе, где находились лишь три человека.

Ночь была темной, безлунной и беззвездной. Горизонт скрылся в тумане. Впрочем, местность на этом отрезке пути не представляла ничего любопытного — типичная освоенная в хозяйственном отношении территория: фермы, селения, речки.

Притулившись в уголку, Марсель погрузился в сладостные грезы. Он думал о Луизе, о ее красоте, о прелести ее речи... Такое небесное создание, и вдруг — жена какого-то Агафокла! Нелепица, да и только! Вся вселенная поднялась бы против подобного брака... И сам месье Дардантор стал бы, в конце концов, выразителем всеобщего гнева!..

— Фроха!.. Фроха!.. — пронзительным голосом выкрикнул кондуктор название станции, похожее на воронье карканье. Но из купе, в котором молодой человек убаюкивал себя собственными мечтами, никто не вышел.

Марсель словно наяву видел пленительный образ... Он любил ее!.. Да, любил эту обворожительную девушку!.. С того самого дня, когда впервые увидел ее на борту «Аржелеса»!.. Это было подобно удару молнии, поражающему при безоблачном небе!..

Минут через двадцать кондуктор снова завопил:

— Тьервилль!.. Тьервилль!..[104]

Имя государственного деятеля, присвоенное полустанку из нескольких заселенных арабами лачуг, не отвлекло Марселя от трепетных дум: Луиза Элиссан полностью заслонила собой знаменитого «освободителя отечества»!

Поезд подполз по круче к станции Трариа, расположенной на высоте сто двадцать шесть метров. Три соседа Марселя сошли, и бедный влюбленный остался в купе один. Теперь никто не мешал юноше перейти из вертикального положения в горизонтальное, что он и сделал, когда состав, миновав городок Шаррье, шел у подножия гор, заросших лесом до самых вершин. Веки молодого человека отяжелели. Парижанин отчаянно противился сну, грозившему прервать дивные грезы, но затем покорился все же своей участи, и Франшетти — название одной из станций — было последним из услышанного им.

Сколько времени проспал наш мечтатель, неизвестно, но проснулся он оттого, что стал задыхаться. Едкий дым заполнял купе. Пол, занавески и постельное белье лизали язычки пламени, разгоравшегося все сильнее из-за быстрого движения поезда.

Марсель хотел встать и подойти к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха, но лишился сознания.

Час спустя, когда несчастный юноша, которому вовремя оказали помощь, пришел в себя на вокзале Сайды и открыл глаза, то увидел месье Дардантора, Жана... а также Луизу...

Оказывается, вагон, в котором ехал пострадавший, загорелся, но как только по сигналу кондуктора поезд остановили, Кловис Дардантор без колебаний, рискуя собственной жизнью, бросился в огонь, чтобы спасти юного друга.

— О, месье Дардантор! — прошептал Марсель с чувством глубокой признательности.

— Хорошо, хорошо! — отозвался перпиньянец. — Неужто вы полагаете, что я позволил бы вам зажариться, словно цыпленку?

Ведь ваш друг Жан и вы сами поступили бы точно так же, попади я в беду...

— Безусловно! — воскликнул Жан. — Но вот... на этот раз... Это именно вы... А это не одно и то же! — А на ухо кузену прошептал: — Ну никак не везет!

ГЛАВА XI,

не более чем подготовительная к следующей главе.

Близился час, когда группа Дардантора должна была забыть про поезда. Для наших друзей не существовали больше ни железная дорога Сайда — Сиди-бель-Аббес, ни вагоны, влекомые локомотивом: вместо стальной колеи отважных путешественников поджидали почтовые тракты и узкие тропы. Героям предстояло преодолеть на лошадях, мулах, одногорбых и двугорбых верблюдах и в экипажах триста пятьдесят километров — «в самых благоприятных условиях», как неоднократно повторял месье Дардантор. Путь пролегал через равнинные земли, где собирали алжирский ковыль, и омывавшиеся многочисленными реками безбрежные леса Южного Орана, столь напоминающие на цветных картах корзины со свежей зеленью.

Ну а пока бесстрашные землепроходцы пребывали в гостинице.

После отъезда из Орана, в дороге протяженностью сто семьдесят шесть километров, выяснилось окончательно, что наследник Дезиранделей, закосневший в своем жалком ничтожестве, ничуть не приблизился к цели, поставленной перед ним родителями. Зато мадам Элиссан не могла не заметить, что Марсель пользуется любой возможностью, чтобы побывать рядом с ее дочерью и достичь того, на что имел право глупышка Агафокл! Да и сама Луиза не оставалась равнодушной к проявлениям внимания со стороны юного парижанина, но... не более того. Во всяком случае, мадам Элиссан ручалась за это, считая себя весьма проницательной в таких вопросах. Никогда, думала она, Луиза, если ей все объяснить, не посмеет отказаться от намеченного замужества.

А радовался ли жизни Жан?

— Конечно же нет! — воскликнул он в это утро.

Марсель между тем лежал в постели в гостиничном номере, дышал во всю мощь своих легких, словно и не было у него никаких потрясений.

— Нет! — повторил Жан. — Похоже, все неудачи мира преследуют меня...

— Но не меня, — заметил его кузен.

— Тебя тоже, Марсель!

— Никоим образом, поскольку у меня и не было намерения стать приемным сыном месье Дардантора.

— Черт возьми, да это же говорит влюбленный!

— При чем тут — влюбленный?

— Что ты скрытничаешь?! Ясно, как Божий день, что ты влюбился в мадемуазель Луизу!

— Тише, Жан! Тебя могут услышать...

— А если и услышат, то только то, что уже и так всем известно. Разве это не видно, как луну, что сияет ночью на небе? Неужто нужна подзорная труба месье Орьянталя, чтобы заметить твое состояние? Или ни с того ни с сего встревожилась так мадам Элиссан? И разве не хотелось бы всем Дезиранделям, чтобы ты оказался у черта на куличках — и поскорее?..

— Жан, ты преувеличиваешь!

— Отнюдь! Один только месье Дардантор этого не замечает, да еще, вероятно, мадемуазель Элиссан...

— Она?.. Ты думаешь? — встревожился Марсель.

— Ладно уж, успокойся, глотатель дыма! Я пошутил! Как может молодая девушка заблуждаться насчет участившегося биения ее сердечка?

— Жан!..

— А к лучшему творению Дезиранделей, именуемому Агафоклом, она ничего не испытывает, кроме презрения.

— Так знай же, друг мой, я без ума от мадемуазель Луизы!..

— Что ты без ума, согласен. Сам посуди, куда заведут тебя чувства! Бесспорно, мадемуазель Элиссан обворожительна, и я смог бы ее обожать точно так же, как ты! Но девушка обещана другому, и даже если она не полюбит этого недотепу, то все равно выйдет за него замуж: сыграют свою роль договоренности и желание родителей, богатство, холодный расчет. Перед нами здание, фундамент которого был заложен еще в детские годы жениха и невесты, а ты воображаешь, что сможешь развалить его, словно карточный домик!

— Я ничего не воображаю, и пусть все будет так, как будет...

— Знаешь, Марсель, ты не прав!

— В чем?

— В том, что отказываешься от наших первоначальных замыслов.

— Жан, но то были только твои замыслы, а вовсе не наши! Так что предоставляю тебе полную свободу действий!

— И все же подумай, Марсель! Если бы тебя усыновили...

— Меня?!

— Да, тебя! Представь, что ты ухаживаешь за мадемуазель Элиссан с туго набитым кошельком вместо кавалерийских галунов. Ты сразу подавишь Агафокла своим денежным превосходством... не говоря уже о том, что мог бы воспользоваться влиянием твоего нового отца, очарованного мадемуазель Луизой!.. Вот он-то не поколебался бы взять ее в приемные дочери, если бы по воле Провидения она спасла его от нападения, из волн или пламени!

— Жан, ты сошел с ума!

— И настолько серьезно, что осмелюсь дать тебе добрый совет.

— Ну что ж! Только ты же сам видишь, как плохо я начал: когда в поезде вспыхнул пожар, то не я спас месье Дардантора, а он меня...

— Да, Марсель, невезение... убийственное невезение! Но зато теперь у тебя появилась возможность усыновить перпиньянца. Это должно получиться само собой... Усынови его, и он раскошелится.

— Невозможно! — расхохотался Марсель.

— Почему?..

— Поскольку в любом случае требуется, чтобы усыновляющий был старше усыновляемого — хотя бы на несколько дней.

— Не везет, так не везет, друг мой Марсель! Все выходит шиворот-навыворот! Оказывается, нелегко добыть себе отцовство законным путем!

В коридоре раздался зычный голос, и дверь в комнату открылась.

— А вот и он! — сказал Жан.

И правда, на пороге стоял Кловис Дардантор, радостный и оживленно жестикулирующий. Еще миг — и перпиньянец очутился у кровати Марселя.

— Как, — воскликнул он, — вы еще в постели?.. Неужто больны? Что, вашему дыханию недостает глубины и ритмичности? Не нужно ли вдохнуть воздух в ваши легкие? Да не стесняйтесь!.. У меня грудь полна отличного кислорода, секретом которого владею только я!

— Месье Дардантор... спаситель мой! — произнес, приподнимаясь, Марсель.

— О нет!.. О нет!..

— Без вас он бы задохнулся! — сказал Жан, обращаясь к перпиньянцу. — Без вас он бы испекся, изжарился, превратился бы в пепел!.. Без вас от него осталась бы только горстка праха, и мне пришлось бы поместить ее в урну!

— Бедный мальчик! Бедный мальчик! — повторял месье Дардантор, воздевая руки к небесам. Затем добавил: — А я ведь и вправду его спас!

Обеспокоенно оглядев добрыми глазами Марселя, перпиньянец обнял молодого человека в порыве настоящего отцовского чувства, которое в любой момент могло перейти в хроническое состояние.

Завязался разговор.

Каким образом проник огонь в купе, где спал Марсель?.. Вероятно, от локомотива в опущенное окно залетела искра... Воспламенились подушки... А так как поезд шел быстро, пожар разгорался все сильнее..

— А как там дамы? — поинтересовался Марсель.

— У них все в порядке, они уже оправились от испуга, дорогой мой Марсель...

«Ого, уже „дорогой мой Марсель“!» — чуть не произнес вслух Жан, покачав головой.

— Ведь вы мне словно сын... отныне! — молвил далее Кловис Дардантор.

— Его сын... — пробормотал кузен Марселя.

— А если бы вы видели мадемуазель Элиссан! — продолжал достойный человек. — Поезд едва остановился, а она уже была у вагона, из которого извивалось пламя! Кинулась туда так же молниеносно, как и я... А когда я положил вас на землю, девушка взяла свой платок, намочила нашатырем и дала вам понюхать! Хорошенько же вы ее напугали! Я думал, медемуазель вот-вот упадет в обморок!

Марсель, взволнованный больше, чем хотел бы показать, пожал руку месье Дардантора и поблагодарил за то, что тот для него, Марселя, сделал... за его заботы... за платок мадемуазель Луизы. И тут наш перпиньянец умилился, глаза его увлажнились.

«Капли дождя под солнечными лучами!» — подумал Жан, наблюдавший эту трогательную сцену со слегка насмешливым видом.

— Вы что же, так и не собираетесь вставать, дорогой мой Марсель? — спросил месье Дардантор.

— Я уже подымался, когда вы вошли.

— Не могу ли я вам помочь?

— Спасибо, спасибо... Здесь Жан...

— Не надо меня щадить! — возразил месье Дардантор. — Теперь вы принадлежите мне!.. Разве я не заслужил право заботиться о вас?..

— По-отечески, — просуфлировал Жан.

— По-отечески!.. Еще как по-отечески, черт меня подери!.. — Хорошо, что Патрик этого не слышал! — Однако поторопимся, друзья мои! Вас ждут обоих в столовой! По чашечке кофе — и на вокзал! Я хочу лично убедиться, что в организации поездки ничего не упущено. Затем пройдемся по городу — это не займет у нас много времени — и прогуляемся по окрестностям! А завтра между восемью и девятью утра отправимся в путь на арабский лад! В дорогу, туристы! В дорогу, экскурсанты! Вы увидите, как шикарно я буду выглядеть в арабском наряде!.. Настоящий шейх!

Наконец, пожав руку Марселю, да так сильно, что юноша чуть было не выскочил от боли из постели, Кловис Дардантор вышел, напевая пиренейскую песенку.

Когда дверь за ним закрылась, Жан сказал:

— Ну, где сыщешь подобного ему... и подобную ей... Он в арабском одеянии... она с надушенным платком...

— Жан, — ответил слегка раздраженно Марсель, — мне кажется, ты несколько не в меру развеселился!

— Но ты же сам хотел, чтобы я был весел! Вот я так и поступаю! — парировал Жан.

Марсель, еще немного бледный после пережитого, стал одеваться.

— А впрочем, — принялся утешать его кузен, — разве не ждут нас в Седьмом полку необычайные приключения? Перспективы отменные! Падение с лошади, сопровождаемое ударом благородным копытом, а во время боя — глядишь! — одной ногой меньше. Или руки недосчитаешься, а то и носа. Есть шанс лишиться и головы, причем жаловаться на бесцеремонность двенадцатисантиметровых и прочих снарядов уже будет некому!

Марсель, видя, что на Жана нашло вдохновение, не стал его прерывать. Дождавшись же, когда шуточки кузена иссякли, сказал:

— Насмехайся, насмехайся, друг мой! Однако не забывай, что я отказался от всякой попытки спасти моего благодетеля и стать его приемным сыном! Маневрируй, комбинируй, действуй, как тебе заблагорассудится! Желаю успеха!

— Спасибо, Марсель!

— Не за что, Жан Дардантор!

Через полчаса оба вошли в столовую гостиницы — обычную харчевню, но чистую и привлекательную на вид. Семьи Элиссан и Дезирандель стояли у окна.

— Вот он! Вот он! — воскликнул Кловис Дардантор. — В целости и сохранности! Не утративший ни дыхательных, ни пищеварительных способностей, хотя чуть было не оказался зажаренным!

Патрик слегка повернул голову, поскольку этот низкопробный эпитет «зажаренный» мог навести на некоторые недостойные сравнения.

Мадам Элиссан встретила Марселя несколькими любезными фразами и поздравила его с избавлением от ужасной опасности.

— Это благодаря месье Дардантору! — ответил молодой человек. — Без его самоотверженности...

Патрик с удовлетворением отметил, что хозяин пожал руку спасенному без всяких комментариев.

Что касается Дезиранделей, то на их физиономиях застыло сухое неприветливое выражение. Они едва кивнули в ответ на приветствия кузенов.

Луиза не произнесла ни слова, но взгляд ее встретился со взглядом Марселя и сказал больше, чем могли бы молвить уста.

После завтрака месье Дардантор попросил женщин подготовиться к дороге, а сам с парижанами и старшим и младшим Дезиранделями направился к вокзалу.

Как уже было сказано, железная дорога Арзе — Сайда в этом последнем городе и заканчивалась. Отсюда по поросшей альфой территории, находившейся в ведении Франко-Алжирского общества, проходила через Тафараруа проложенная Южнооранской компанией колея до станции Кральфалла, откуда в будущем будут отходить целых три ветки. В настоящее же время эксплуатировалась лишь одна — до Мешериа и Эн-Сефра через Крейдер. Вторая, предназначавшаяся для обслуживания восточного региона вплоть до Зраге, еще только строилась, тогда как третью, которую намеревались протянуть через Эн-Сфиссифа до Жеривилля, расположенного на высоте около четырехсот метров над уровнем моря, пока что даже не успели полностью спроектировать.

Но кругосветка не предусматривала столь глубокого продвижения на юг. Поэтому от Сайды туристы собирались двинуться на запад — до Себду, а затем на север — до Сиди-бель-Аббеса, связанного с Ораном железной дорогой.

Прибыв на вокзал, чтобы проверить состояние транспортных средств, предоставленных в распоряжение туристов, Кловис Дардантор остался вполне доволен. Повозки и верховые и упряжные животные — мулы, лошади, ослы, верблюды — могли в любой момент двинуться в путь. До сих пор еще никто из экскурсантов не покинул город, и вполне можно было бы увеличить число участников похода по южным районам — но вовсе не потому, что ожидалась, какая бы то ни было опасность со стороны кочевых племен!

Марсель и Жан, оба отличные наездники, выбрали для себя двух берберских лошадей, спокойных и выносливых, родина которых — плато Южного Орана. Месье Дезирандель, по здравому размышлению, решил занять место в шарабане в обществе дам. Агафокл, чувствовавший себя неуверенно в седле, счел скакунов не в меру резвыми, а посему и сел на мула, достойного, как ему казалось, всяческих похвал. Что же касается такого великолепного наездника, как Кловис Дардантор, то он осмотрел коней взглядом знатока, покачал головой и ничего не сказал.

Само собой разумеется, вести караван было доверено представителю компании по имени Деривас, под чьим началом находились проводник Моктани и несколько слуг-арабов. Провизию, запасы которой предстояло пополнить в Дайе, Себду и Тлемсене, уложили в отдельную повозку. Чтобы не отклоняться от графика, караван должен был проходить не более сорока пяти километров в день, а с наступлением вечера останавливаться в расположенных по маршруту деревнях или поселках, где разбить лагерь на ночлег не представляло никаких трудностей.

— Великолепно! — воскликнул месье Дардантор. — Такая организация путешествия делает честь управляющему Компанией алжирских железных дорог! Нам остается только поздравить его с успехом! Завтра в девять утра собираемся на вокзале. У нас есть еще день, чтобы погулять здесь, а затем — в дорогу, друзья! Посетим же прекрасную Сайду!

При выходе из вокзала месье Дардантор и его спутники заметили одного из своих старых знакомых — Эсташа Орьянталя. Астроном пришел сюда с той же целью, что и они.

— Вот он! Вот он! Явился собственной персоной! — продекламировал перпиньянец, не сомневавшийся, что сочинил стихи.

Президент Астрономического общества Монтелимара поприветствовал их, но молча, кивком головы. Похоже, месье Орьянталь решил по-прежнему держаться в стороне ото всех, как на борту «Аржелеса».

— Это что же, он будет с нами? — спросил Марсель.

— Да, он, видимо, собирается всюду следом таскаться! — высказал свое мнение месье Дардантор.

— Думаю, — добавил Жан, — компания предусмотрительно запасется дополнительной провизией для него...

— Все бы вам шутить, месье Таконна! Все бы шутить! — покачал головой Кловис Дардантор. — Но кто знает, не окажется ли этот ученый муж полезным во время путешествия?.. Представьте, что караван сбился с пути. Разве он не найдет для нас верную дорогу? Что ему стоит сориентироваться по светилам?

Так вот какую пользу сможет принести месье Эсташ Орьянталь, если того потребуют обстоятельства!

Как и обещал месье Дардантор, пред— и послеполуденные часы были посвящены прогулкам по городу и его окрестностям.

Население Сайды — смешанное и составляет около трех тысяч жителей, из коих шестая часть — французы, двенадцатая — евреи, остальные — туземцы.

Местная община, ведущая свое происхождение от воинской части, стоявшей в Маскаре, была основана в 1854 году. Еще совсем недавно здесь простирались одни лишь руины захваченного и разрушенного французами старого города — опоясанного стенами четырехугольника, считавшегося одной из крепостей Абд аль-Кадера. Однако десять лет тому назад в двух километрах к юго-востоку от развалин, близ горы, вознесшейся вверх между Теллем и Великим Плато, на высоте девятисот метров, построили новый город, который омывается рекой Мениарен, берущей начало в глубоком ущелье.

Сайда, надо признать, являет собой всего лишь копию Сен-Дени-дю-Сига и Маскары. И в этом городе — то же сосуществование современной системы управления и туземных обычаев, те же неизменные мировой судья, сборщик земельных налогов, лесничие и традиционное арабское бюро. И ни одного памятника, никакого своеобразия — ничего, что радовало бы глаз! Впрочем, оно и не удивительно: ведь селению так мало лет!

Месье Дардантор не думал досадовать по поводу вышесказанного. Он и так утолил свою любознательность, а вернее сказать, насладился видом мельниц и лесопилен, где оглушительный стук и нестерпимый стальной визг услаждали слух перпиньянца, в котором сразу же проснулись инстинкты промышленника. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что не попал в Сайду в среду, в день большого базара, когда арабы продают великолепную шерсть. А вообще склонность месье Дардантора восхищаться всем виденным ничуть не ослабела до самого конца путешествия.

К счастью, пейзажи в окрестностях Сайды просто очаровательны и живописностью своей особенно притягательны для художника. Роскошные виноградники соседствуют с садами, в которых встречаются разнообразнейшие представители алжирской флоры. Как и многие другие районы этой французской колонии, сайдская равнина весьма плодородна. Пятьсот тысяч гектаров отведены под альфу. Плотина Уэд-Мениарен снабжает возделываемые земли водой, что обеспечивает высокие урожаи. К тому же сей край богат и карьерами, где в больших количествах добывается мрамор с желтоватыми прожилками.

И месье Дардантор произнес:

— Как же это получается, что такая страна, как Алжир, не может сама обеспечить себя всем необходимым?

— Беда заключается в чрезмерной численности чиновников, — объяснил Жан, — и недостаточной — колонистов. Хотя их тут, скорее всего, задушили бы: так сказать, прополка сорняков!

Друзья прошли еще два километра на северо-запад от Сайды. Там, на склоне горы у реки Мениарен, сохранились руины крепости знаменитого завоевателя, которого, в конце концов, постигла участь всех захватчиков.

В гостиницу наши туристы вернулись к обеду и, подкрепившись, разошлись по своим номерам, чтобы закончить приготовления к отъезду.

Если Жану пришлось подсчитывать и обретения, и потери, то Марсель смог записать в свой актив удачу: ему представилась возможность поговорить с Луизой и поблагодарить ее за заботу.

— Когда я увидела вас безжизненным, почти бездыханным, я подумала, что... Нет, мне никогда не забыть... — молвила девушка.

Надо признать, эти несколько слов таили в себе несколько иной смысл, чем просто воспоминание о случившемся.

ГЛАВА XII,

в которой караван покидает Сайду и прибывает в Дайю.

На следующий день за час до отправления каравана его вспомогательный персонал, повозки и животные ожидали на вокзале туристов. Агент компании Деривас отдавал последние распоряжения, в то время как араб Моктани заканчивал седлать для него коня. Три шарабана и тележка стояли в глубине двора, возницы уже сидели на козлах, готовые тронуться в путь. Дюжина лошадей и мулов фыркали и перебирали ногами, а два мирных верблюда в богатой сбруе лежали на земле. Пятеро нанятых на время экскурсии туземцев в белых бурнусах неподвижно сидели на корточках в углу двора в ожидании сигнала к отправлению.

Вместе с группой Дардантора караван насчитывал пятнадцать туристов: семь путешественников, включая месье Орьянталя, которые появились в Сайде два дня тому назад, тоже выразили желание принять участие в столь удачно организованной экскурсии. Поскольку среди вновь прибывших женщин не было, то прекрасную половину человеческого рода по-прежнему представляли только мадам Элиссан с дочерью и мадам Дезирандель.

Кловис Дардантор и его спутники первыми пришли на вокзал, затем подошли и другие, в основном жители Орана, среди которых оказалось несколько знакомых мадам Элиссан.

Месье Эсташ Орьянталь, с подзорной трубой за спиной и с дорожным мешком в руке, поздоровался с экс-пассажирами «Аржелеса».

— Вы с нами? — улыбаясь, спросил месье Дардантор.

— Да, — ответил президент Астрономического общества Монтелимара.

— Вижу, вы не забыли свой оптический прибор. Это более чем кстати, поскольку нам еще понадобится глядеть в оба... если вдруг нашим проводникам вздумается наплевать на нашу участь.

Возмущенный вульгаризмом, суровый Патрик отвернулся, а перпиньянец и монтелимарец крепко пожали друг другу руки.

Марсель крутился у семьи Элиссан, матери и дочери, пытаясь забрать у женщин ручную кладь. Месье Дезирандель следил, чтобы грузы были уложены в повозку как надо. Агафокл от нечего делать дразнил своего мула, яростно шевелившего ушами. Жан гадал, что будет через полмесяца, когда закончится странствие по южнооранским землям.

Первый крытый шарабан с мягкими сиденьями заняли мадам Элиссан с дочерью и супруги Дезирандель. Во втором и третьем устроились пятеро туристов, предпочитавших удобства и покой острым ощущениям верховой езды.

Парижане мигом оказались в седлах, как настоящие кавалеристы, знающие толк в скачках. Агафокл неловко взобрался на мула.

— Сел бы ты в наш шарабан, отец может уступить тебе место! — крикнула сыну мадам Дезирандель.

Месье Дезирандель действительно готов был это сделать, чтобы дать Агафоклу возможность оказаться рядом с Луизой. Но сын, естественно, ничего и слышать не желал, поскольку твердо вознамерился гарцевать на муле, не менее упрямом, чем он, и явно задумавшем сыграть со своим седоком злую шутку.

Агент Деривас сидел верхом на коне и уж было собрался подать команду, как внезапно взгляды всех присутствовавших устремились на Кловиса Дардантора. Этот удивительный человек только что при помощи слуги набросил на плечи экзотический бурнус. Правда, вместо фески или тюрбана голову его украшала белая туристская каска, зато обувь напоминала арабские сапоги. В общем, выглядел он весьма красочно в таком наряде, заслужившем, кстати, даже одобрение Патрика. Быть может, слуга надеялся, что подобная одежда обяжет его хозяина к изысканным выражениям, свойственным Востоку.

Перпиньянец уселся на спину одного из двух лежавших верблюдов, проводник Моктани — на спину другого. Животные величественно поднялись, и месье Дардантор красивым жестом приветствовал спутников.

— Иным он и быть не может! — заявила мадам Дезирандель.

— Лишь бы с ним ничего не случилось! — прошептала девушка.

— Какой человек! Какой человек! — повторял Жан, обращаясь к кузену. — Кто не посчитал бы за честь быть его сыном!..

— А также иметь его в качестве отца! — откликнулся Марсель, и кузен встретил этот плеоназм[105] взрывом хохота.

Патрик, не теряя достоинства, сел на мула, и агент Деривас дал сигнал к отъезду.

Караван двигался в следующем порядке: во главе верхом на коне — агент Деривас, затем проводник Моктани и месье Дардантор — оба на верблюдах, за ними парижане и еще два туриста — на лошадях, потом Агафокл, не очень уверенно сидевший на муле, далее — тянувшиеся вереницей три шарабана, в одном из которых устроился месье Эсташ Орьянталь, и, наконец, повозка с туземцами, багажом, провизией и оружием, а в арьергарде — еще два туземца и Патрик.

Путь от Сайды до Дайи не превышает сотни километров. Тщательно изученный маршрут обещал на полдороге деревеньку, куда предстояло добраться к восьми вечера, чтобы провести там ночь, а на следующий день отправиться дальше и к вечеру приехать в Дайю. Средняя скорость в четыре с половиной километра в час делала путешествие неспешной прогулкой.

Покинув Сайду, караван вскоре оставил позади сравнительно плотно населенную местность и вступил на территорию Бени-Мениарен. Перед туристами стелился ковровой дорожкой уходивший далеко на запад широкий торговый путь. По нему-то и предстояло двигаться вплоть до Дайи.

Небо было застлано пушистыми облаками, гонимыми северо-восточным ветром, несшим свежесть и прохладу. Солнечные лучи не жгли и, бросая светотени, лишь оживляли пейзаж. Караван шел медленно, поскольку дорога с высоты в девятьсот метров над уровнем моря устремилась вверх до отметки в тысячу четыреста.

Через несколько километров туристы увидели древние развалины у рощи Дуи-Табет, затем миновали реку Узд-Хуне и обошли стороной лесной массив Джефра-Шерага площадью не менее двадцати одной тысячи гектаров.

На севере простерлись обширнейшие посадки альфы. Этот злак служит кормом лошадям и другим домашним животным. Кроме того, его круглые листья используются для плетения веревок, циновок, ковров и обуви, а также для производства прочной бумаги. Там, где возделывают эту культуру, сооружаются цеха с гидравлическими прессами, обрабатывающие нежные растения сразу же после сбора, пока они еще не успели пересохнуть от жары.

— Вдоль нашей дороги, — заметил агент Деривас, — мы встретим еще немало плантаций альфы, или алжирского ковыля, бескрайние леса, горы, дающие железную руду, и карьеры, где добываются строительный камень и мрамор.

— Да, нам не придется жаловаться на скудость впечатлений! — заметил перпиньянец.

— Особенно если попадутся живописные пейзажи, — добавил Марсель, думая совсем о другом.

— А много ли рек в этой части провинции? — поинтересовался Жан.

— Больше, чем вен у человека, — заверил Моктани.

Местность, по которой пролегал маршрут, входила в состав территории, известной под названием Телль и шедшей под уклон к Средиземному морю. Здесь самые плодородные в провинции Оран почвы, и единственное, что портит сей край, — это непомерная жара, какой не знает даже бывшая Берберия.

И все же стоящую в данном районе высокую температуру можно вынести, тогда как на Великом Плато и далее в Сахаре, где в воздухе непроницаемая пыль, африканское солнце убивает все живое — и флору, и фауну.

Климат провинции Оран самый жаркий в Алжире, но вместе с тем и самый здоровый. Его целебные свойства обусловлены частыми северо-западными ветрами. Возможно, что лежавший на территории провинции Оран участок Телля, который предстояло пересечь каравану, не столь горист, как другие его участки — в провинциях Алжир и Константика, зато лучше орошаемые равнины оранского Телля более благоприятны для земледелия и пригодны для возделывания практически всех культур и в особенности хлопчатника, под которым занято триста тысяч гектаров засоленных земель.

Продвигаясь вперед под сенью величественных лесов, путешественники могли не опасаться летнего зноя, становящегося нестерпимым уже в мае. Окружавшая путников буйная растительность была чарующе прекрасной. А что за чудный воздух, благоухавший ароматом самых различных цветов, вдыхали они! Чего только не встречали экскурсанты на своем пути: и рожковые и мастиковые деревья, и карликовые пальмы, и купы тимьяна, мирта, лаванды, и рощи могучих дубов разнообразнейших видов — пробковых, зеленых, с мягкими желудями и других, а также туи, кедры, вязы, ясени, дикие оливы, фисташковые и лимонные деревья, можжевельник, столь благоденствующие в Алжире эвкалипты, тысячи алеппских сосен, не говоря уже о множестве других хвойных!

Восхищаясь увиденным, находясь в том приподнятом состоянии духа, какое обычно бывает в начале путешествия, туристы преодолевали километры весело. В пути их слух услаждали своим пением птицы, и месье Дардантор утверждал, что это любезная Компания алжирских железных дорог специально для экскурсантов устроила такой концерт. Верблюд нес на себе перпиньянца весьма осторожно, как того и заслуживала столь достойная особа, и хотя при более быстром движении сей наездник толкался о верблюжий горб, он все же утверждал, что еще не видывал столь ласкового и уравновешенного верхового животного.

— От него куда больше проку, чем от какой-нибудь клячи! — утверждал он.

«Лошади, а не клячи!» — так бы сказал Патрик, находись он рядом с хозяином.

— Неужели, месье Дардантор, — спросила Луиза, — вам не жестко сидеть на этом верблюде?

— Нет, моя дорогая... Скорее, это ему тяжело нести... такую глыбу пиренейского мрамора!

К шарабану приблизились всадники — Марсель и Жан — и поприветствовали мадам Элиссан и ее дочь, к вящему неудовольствию Дезиранделей, которые беспрестанно наблюдали за Агафоклом, порой пререкавшимся со своим мулом.

— Осторожней, не упади! — говорила ему мать, когда животное делало неожиданный рывок в сторону.

— Упадет — не поднимется! — философически заметил месье Дардантор. — Вперед, Агафокл! Постарайся удержаться в седле!

— Мне хотелось бы, чтобы он сидел в шарабане, — повторял месье Дезирандель.

— Ну ладно... А куда это он направился? — воскликнул вдруг наш перпиньянец. — Он что, поворачивает на Сайду? Эй, Агафокл, ты едешь не туда, мой мальчик!

И правда, несмотря на все усилия Дезиранделя-младшего, мул, ускорив шаг и взбрыкивая, ничего не слыша, повернул обратно.

Пришлось на несколько минут остановиться, и Патрик получил хозяйское распоряжение вернуть скотину в общий строй каравана.

— К кому относится это определение — к всаднику или мулу? — вполголоса спросил Жан.

— К обоим, — прошептал Марсель.

— Господа, господа, будьте снисходительней! — увещевал их Кловис Дардантор, с трудом подавляя желание расхохотаться.

Но Луиза наверняка слышала эту реплику, и легкая улыбка тронула ее губы.

Наконец мадам Дезирандель успокоилась: Патрик быстро догнал Агафокла и привел упрямое животное.

— Я тут ни при чем, — оправдывался простак, — я напрасно натягивал удила...

— Ты бы сам не выпутался из этой истории! — заметил месье Дардантор, и от громовых раскатов его голоса крылатые гости мастиковых деревьев мигом упорхнули.

К половине одиннадцатого караван пересек границу между округами Бени-Мениарен и Джафра-бен-Джафур и без особых трудностей перешел вброд ручей — приток Хунета, питающего водой земли северного региона. Через несколько километров путешественники точно так же переправились через Фенуан, берущий начало в непролазных чащобах Шерага, причем лошади и мулы замочили ноги только по бабки.

За двадцать минут до полудня проводник Моктани дал сигнал остановиться. Для привала было выбрано очаровательное место на опушке леса, под сенью зеленых, густолиственных дубов, надежно защищавших туристов от знойных лучей, у речушки с изумительно свежей и прозрачной водой.

Всадники соскочили с лошадей и мулов, поскольку эти животные не имеют обыкновения ложиться на живот. Верблюды же, согнув колени, улеглись на землю и потянулись губами к придорожной траве. Месье Дардантор и проводник, можно сказать, сошли на «берег» — недаром ведь арабы называют верблюдов «кораблями пустыни».

Лошади, мулы и верблюды стали пастись под присмотром туземцев немного поодаль от бивуака. Им было что пощипать: алжирский ковыль и множество других местных трав в изобилии произрастали вблизи фисташковых деревьев и величественных представителей хвойных, типичных для Телля.

Из фургона извлекли съестные припасы: всевозможные консервы, холодное мясо, свежий хлеб и соблазнявшие своим видом фрукты в плетеных корзинах — бананы, гуаявы[106], фиги, японский кизил, груши, финики. И нетрудно представить, какой разыгрался у всех аппетит на свежем воздухе!

— На этот раз, — заметил Жан, — не будет Бюгараша, чтобы поставить судно носом к волне во время завтрака!

— Как, неужели капитан «Аржелеса» осмелился бы?.. — изумился месье Дезирандель.

— Да, добрая вы душа, осмелился бы! — вскричал месье Дардантор. — В интересах акционеров компании! Дивиденды прежде всего, не правда ли? А пассажиры перебьются!.. Тем лучше для тех, кто не хуже всякого дельфина плевать хотел на морскую качку!

Нос Патрика трижды неодобрительно поморщился.

— Но здесь, — продолжал месье Дардантор, — хвала Небу, палуба не ходит ходуном под ногами!

Патрик немного успокоился.

На траве разостлали скатерть, разложили на ней все необходимые приборы — блюда, тарелки, стаканы, вилки, ложки, ножи, поражавшие своей сияющей чистотой.

Само собой разумеется, все туристы устроились вместе за импровизированным столом, что позволило им поближе познакомиться друг с другом. Каждый занял место там, где ему больше нравилось. Марсель из скромности сел не слишком близко и не слишком далеко от мадемуазель Луизы, но рядом со своим спасителем, обожавшим Марселя с тех пор, как вынес его «из вагона, объятого бушующим пламенем», — великолепное выражение, охотно и часто повторявшееся месье Дардантором и заслужившее всяческое одобрение Патрика.

На этот раз за полевым столом не было выгодного или невыгодного конца, блюда не пришлось разносить, и, следовательно, для месье Эсташа Орьянталя не имело никакого смысла искать местечко получше с той бесцеремонностью, какую он явил во всей красе на борту «Аржелеса». Но держался он все же несколько отчужденно и благодаря острому зрению не упустил хорошие куски и на этот раз. Правда, Жан с ловкостью фокусника «стянул» у него несколько лакомых кусочков, что вызвало у месье Орьянталя чувство глубокой досады, которого он и не пытался скрывать.

Первые трапезы на лоне природы были на редкость радостны. Особенно же заразительной веселостью отличались пиршества, проходившие под председательством нашего перпиньянца, энергия в коем буквально бурлила, словно горные потоки в его родных краях.

Так произошло и теперь. Беседа, едва начавшись, моментально увлекла всех. Говорили о путешествии, о неизбежных неожиданностях, о вполне возможных случайностях. В этой связи мадам Элиссан спросила, нападают ли здесь хищники на людей.

— Хищники? — удивился месье Дардантор. — Неужто нас мало?.. И разве не лежат в фургоне карабины, револьверы и вдоволь боевых патронов?.. А на что мои юные друзья Жан и Марсель, прошедшие военную выучку и знающие, как обращаться с огнестрельным оружием?.. Или, вы думаете, в нашей группе не найдется метких стрелков?.. Скажу не хвастаясь: я свободно попадаю с четырехсот метров в середину шляпы.

— Гм! — хмыкнул Патрик, которому совсем не понравился такой способ метить головной убор.

— Дорогие дамы, — вступил в разговор агент Деривас, — насчет хищников можете быть спокойны. Опасаться нападения не стоит, поскольку передвигаемся мы только днем. А львы, пантеры, гепарды, гиены выходят из своих логовищ лишь ночью, то есть после того, как с наступлением сумерек наш караван остановится лагерем в какой-нибудь европейской или арабской деревне.

— Баста! — заключил Кловис Дардантор. — Для меня пантера не страшнее дохлой кошки. А что касается львов, — добавил он, целясь вытянутой рукой в воображаемого зверя, — то — пиф-паф! — и пуля окажется в его черепной коробке!

Патрик немедленно направился к фургону — якобы за тарелкой, о которой никто его не просил.

Агент говорил правду: днем опасаться нападения хищников было мало оснований. Что касается других обитателей здешних лесов — шакалов, обезьян, муфлонов[107], газелей, страусов и даже скорпионов и ядовитых змей, то не стоило принимать их во внимание.

Нужно ли упоминать, что трапеза была дополнена добрыми алжирскими винами, особенно белым из Маскары, не говоря уже о кофе и ликерах на десерт.

В половине второго караван в том же самом порядке двинулся дальше. Дорога углублялась в лес Тандфельд, и вскоре обширные плантации альфы исчезли из виду. Справа обрисовывались высоты — Железные горы. Там добывают превосходную руду. А неподалеку от этих мест сохранились древнеримские шахты, служившие для этой же цели.

Дорожками, пересекавшими лесную чащобу, пользовались туземцы, трудившиеся на рудниках или плантациях алжирского ковыля. Большинство из них представляли мавританский тип, в котором смешалась кровь древних ливийцев, берберов, арабов и турков, живших как на равнине, так и в горах, на Великом Плато, у границы с пустыней. Рабочие ходили группами, и с их стороны можно было не опасаться нападений, о которых так мечтал Жан.

К семи вечера туристы пересекли предназначавшуюся для перевозки рабочих узкоколейку, ответвлявшуюся от железнодорожной магистрали Сиди-бель-Аббес — Дайя и уходившую на юг до территории, подведомственной Франко-Алжирской компании, и оказались в небольшой деревеньке, где, согласно программе, каравану предстояло провести ночь. Три довольно опрятных домика с готовностью приняли постояльцев. После обеда каждый выбрал себе кровать, и первый этап протяженностью в пятьдесят километров завершился для утомленных путешественников десятью часами крепкого сна.

На следующее утро туристы вновь выступили в поход, намереваясь добраться за день до Дайи — конечного пункта второго этапа пути. Но перед началом перехода месье Дардантор, отведя в сторонку месье и мадам Дезирандель, завел с ними такой разговор:

— Вот что, дорогие мои друзья! Ваш сын... и мадемуазель Луиза?.. Кажется мне, что дело у них не клеится. Какого черта! Так же нельзя!

— Что вы хотите, Дардантор, — оправдывался месье Дезирандель, — это же такой скромный мальчик... У него в запасе...

— В запасе! — Перпиньянец чуть не подпрыгнул, услышав эти слова. — Какой там запас! Подумайте, разве не должен он, флегматик эдакий, быть всегда рядом с вашим шарабаном, а во время привалов заниматься своей невестой, любезничать с ней, говорить ей комплименты насчет ее доброго нрава и хорошенького личика... Наконец, просто болтать о всяких мелочах, приятных девушкам?! А он и рта не раскроет, этот чертов Агафокл!

— Месье Дардантор, — молвила мадам Дезирандель, — позволите ли сказать кое-что и мне?.. Все, что у меня на душе?..

— Разумеется, моя дорогая...

— Так вот, вы неправильно поступили, взяв с собой этих двух парижан!..

— Жана и Марселя? — уточнил перпиньянец. — Прежде всего, не я их привел, а они сами пришли! Никто не мог им помешать...

— Тем хуже! И мне очень жаль!

— Почему же?

— Потому что один из них уделяет Луизе уж слишком много внимания... И мадам Элиссан заметила это!..

— О ком из них идет речь?

— О господине Лориане... об этом фате, которого я терпеть не могу!

— И я тоже! — присовокупил месье Дезирандель.

— Как! — воскликнул Дардантор. — Мой друг Марсель!.. Тот, кого я вынес из бушующего пламени!.. — Фразу он не закончил. — Подумайте, друзья мои, — взволнованно продолжал он, — это же ни в какие ворота не лезет! Наша дорогая Луиза интересует Марселя не больше, чем букет фиалок — гиппопотама! Когда экскурсия закончится, он и Жан возвратятся в Оран, где поступят на службу в Седьмой полк!.. Вообразите-ка все это!.. И к тому же, если бы Марсель не появился, мне не представилась бы возможность... — И его фраза закончилась тремя словами: — Вагон, объятый пламенем!

Этот достойный человек был и вправду простодушен, и, однако, «если это не ладилось с Агафоклом», невозможно отрицать, что «это может наладиться с Марселем».

К девяти утра караван вошел в самый большой лес региона — Зегла, пересекаемый по диагонали широким трактом, спускающимся к Дайе. Площадь этого массива составляет не менее шестидесяти восьми тысяч гектаров.

В полдень так же, как накануне, туристы позавтракали в прохладной тени деревьев — на этот раз на берегу Уэд-Сефиума.

Месье Дардантор пребывал в столь радужном расположении духа, что ему не хотелось наблюдать, уделяет ли Марсель внимание мадемуазель Луизе или нет.

Во время завтрака Жан заметил, что месье Эсташ Орьянталь извлекал из своего мешка различные лакомства, но никого не угощал, а смаковал их сам, как истинный гурман. И, как всегда, успевал перехватывать лучшие кусочки со стола.

— Ему помогает их углядеть подзорная труба, — сказал юноша месье Дардантору.

К трем часам пополудни шарабаны, лошади, верблюды и мулы сделали остановку у берберских руин Таурира, заинтересовавших туристов, склонных к археологии.

Продолжая путь к юго-западу, караван ступил на территорию округа Джафра-Туама-и-Мехамид, орошаемого Уэд-Таулина. Чтобы перейти эту реку, не было даже необходимости выпрягать лошадей и мулов.

Проводник, кстати сказать, оказался очень неглупым. Он был достаточно умен, чтобы вести себя надлежащим образом, вознаграждаемым хорошими чаевыми в тот момент, когда путешествие завершается ко всеобщему удовлетворению.

К восьми вечера, уже в сумерках, показался городок Дайя, раскинувшийся у одноименной рощицы. Вполне приличный постоялый двор приютил всех слегка притомившихся путешественников.

Прежде чем уснуть, один из парижан спросил другого:

— Марсель, если на нас нападут хищники и нам выпадет удача спасти месье Дардантора от когтей льва или пантеры, это будет иметь значение?

— Да, — подтвердил тот, засыпая. — Однако предупреждаю тебя, в случае подобного нападения спасать я намерен не месье Дардантора...

— Черт возьми! — возмутился Жан и, вслушиваясь, лежа в кровати, в рев хищников вокруг городка, пробормотал: — Замолчите, глупые твари, продрыхшие целый день! — А потом добавил, уже закрывая глаза: — Да, не суждено мне стать сыном этого замечательного человека... или хотя бы его внуком!

ГЛАВА XIII,

в которой признательность и разочарование Жана Таконна примерно равны.

Дайя, называвшаяся прежде арабами Сиди-бель-Кераджи, представляет собой ныне город, обнесенный зубчатой стеной с четырьмя бастионами и господствующий над подступами к оранскому Великому Плато.

Чтобы дать туристам возможность отдохнуть после первых двух дней пути, программа предусмотрела более длительную, чем обычно, остановку в этом административном центре, который предстояло покинуть нашим друзьям только через сутки. Впрочем, ничто не мешало задержаться здесь и подольше: ведь климат в городке, расположенном на высоте около тысячи четырехсот метров, у лесистого горного склона, посреди сосен и дубов, занимающих площадь в четырнадцать тысяч гектаров, на редкость целебный, чем по справедливости весьма дорожат европейцы.

Население Дайи насчитывает тысячу семьсот человек, почти сплошь туземцев, французы же представлены исключительно офицерами и солдатами местного гарнизона.

Во время пребывания в Дайе женщины не отваживались выходить за городскую стену. Мужчины же прогуливались по горным склонам, заходили в прекрасные леса, некоторые даже спускались к равнине, к веселеньким рощицам, в которых произрастали узколистая джигда и фисташковые деревья.

Всегда притягательный, всегда восторженный, месье Дардантор весь этот день таскал повсюду за собой друзей-парижан. Марсель, вероятно, предпочел бы все же остаться с мадам Элиссан и ее дочерью, даже если бы пришлось выносить нестерпимое присутствие Дезиранделей, однако спаситель никак не мог расстаться со своим спасенным. Жана, наоборот, никто не удерживал рядом с перпиньянцем, и, тем не менее, он не отходил от месье Дардантора ни на шаг.

И только один мужчина не принимал участия в экскурсиях. То был, конечно же, Агафокл. В результате вмешательства Кловиса Дардантора, убедившего родителей увальня, что пора бы уже жениху и невесте объясниться, Агафокла никуда не пустили, приказав ему поговорить с Луизой, которая, как и остальные женщины, постоялого двора практически не покидала.

Состоялось ли сие объяснение или нет, неизвестно. Но в тот же вечер месье Дардантор отозвал Луизу в сторонку и спросил, хорошо ли она отдохнула и сможет ли завтра отправиться в путь.

— В любое время, господин Дардантор, — ответила девушка с выражением смутной тоски на лице.

— Агафокл целый день составлял вам компанию, дорогая моя! Вы могли наговориться вволю... Это мне вы обязаны...

— Ах, вон как, месье Дардантор!..

— Да, это мне пришла в голову такая блестящая идея, и я не сомневаюсь, что вы ничуть не огорчены...

— О, господин Дардантор!

Это «о» говорило о многом — но только не перпиньянцу. И он не отставал от Луизы, пока не вырвал у девушки признание, что она терпеть не может Агафокла.

— Черт! — прошептал месье Дардантор, удаляясь. — Это не обойдется без последствий! Последнее слово еще не сказано! Сердце девушки неисповедимо, и как я был прав, что не сунул голову ни в один из таких колодцев!

Перпиньянцу не приходило в голову винить в чем бы то ни было Марселя. Он считал, что презрение Луизы к жениху объяснялось исключительно очевидной ничтожностью и неисправимой глупостью Агафокла.

На следующий день в семь утра караван покинул городок Дайя. Животные и люди, все были бодры и полны сил. Погода стояла благоприятная. Небо, туманное на заре, вскоре прояснилось. Дождь явно не предвиделся. Тучи так редко собираются в провинции Оран, что среднегодовая величина осадков не составляет и половину того, что выпадает в других районах Алжира. К счастью, если небо не одаряет землю влагой, то это с успехом делают многочисленные реки.

Чтобы добраться из Дайи и Себду наикратчайшим путем, надо преодолеть двадцать два километра по тракту, идущему в Ра-эль-Ма, а оттуда проехать семьдесят четыре километра на поезде, следующем до указанного конечного пункта через Эль-Гор. Если же кто-то решится преодолеть данное расстояние, не прибегая к услугам железной дороги, то должен помнить, что переход окажется весьма тяжелым, поскольку в этом гористом крае сплошь и рядом простираются безлесные места, лишенные спасительной тени.

Выйдя из Дайи, караван, как бы быстро ни передвигался, рассчитывал достичь Эль-Гора только вечером. Путешественники устали. Верблюды, лошади и мулы тоже имели основания сетовать на трудности, хотя и не жаловались.

По пути попадались многочисленные реки и речушки — Эн-Сба, Эн-Бахири, Эн-Сисса, притоки Уэд-Мессулена, а также оставшиеся от прошлых веков руины — берберские, древнеримские, магометанские. За первые два часа туристы прошли двадцать километров — до железнодорожной станции Ра-эль-Ма, расположенной между Сиди-бель-Аббесом и Великим Плато и являвшейся самой южной точкой, которую туристы предполагали достичь во время кругосветки.

Далее дорога изгибалась наподобие гигантской дуги, соединявшей Ра-эль-Ма с Эль-Гором, который не следует путать с вышеназванной железнодорожной станцией, хотя здесь и вовсю кипела работа по прокладке по левому берегу Уэд-Хакайи рельсового пути, начинавшегося от станции Мажанта и шедшего на подъем с высоты в девятьсот пятьдесят пять метров до высоты в тысячу сто четырнадцать метров. После короткого привала, сделанного в этом месте, караван вошел в небольшой, площадью в четыре тысячи гектаров, лес Хакаиба, отделенный от леса Дайя рекой Уэд-Хакайя, чьи воды удерживались плотиной, возведенной выше Мажанта.

Когда путешественники в полдвенадцатого прошли через чащу и оказались на противоположной стороне зеленого островка, агент Деривас, предварительно посовещавшись с проводником Моктани, заявил:

— Господа, предлагаю вам позавтракать в этом месте.

— Такое предложение всегда приятно, тем более, когда помираешь с голоду! — ответил Жан.

— Мы и вправду помираем с голоду! — добавил месье Дардантор. — У меня в брюхе пусто...

— А вот кстати и река! И значит — свежая чистая вода! — заметил Марсель. — Понравилось бы только это место дамам...

— Учтите, — продолжал Деривас, — до леса Ургла — а это двенадцать-пятнадцать километров сквозь сплошные посадки альфы — мы нигде не встретим тени...

— Ну что ж, привал так привал! — заключил месье Дардантор при полной поддержке спутников. — Но что касается наших женщин, то им нечего бояться солнечных лучей: шарабан — надежное укрытие. Да и нам, мужчинам, достаточно лишь заглянуть в лицо дневному светилу, как оно само прикроет наши очи...

— И будем мы, словно спящие совы! — подхватил Жан.

Как и накануне, позавтракали продуктами из фургона, запасы которых были предусмотрительно пополнены в Дайе, с тем, чтобы их хватило до самого Себду.

За время пути между большинством экскурсантов установились теплые, доверительные отношения. Но месье Эсташ Орьянталь по-прежнему держался обособленно.

В целом путешествие доставляло туристам огромную радость, и они заочно поздравляли компанию, которая, к полному удовольствию своей клиентуры, предусмотрела буквально все.

Марсель был исключительно предупредителен, и месье Дардантор инстинктивно гордился им, словно отец. Перпиньянец старался сделать так, чтобы юношу оценили, и однажды у него непроизвольно вырвался крик души:

— Дорогие дамы, я знал, что делал, когда спасал нашего дорогого Марселя, вытащив его...

— Из вагона, объятого бушующим пламенем! — не смог удержаться от завершения фразы Жан.

— Отлично! Отлично! — вскричал месье Дардантор. — Это моя фраза, и в ней дышат огнем великолепные слова! Она тебе по душе, Патрик?

Слуга ответил с улыбкой:

— Действительно, это прекрасная, энергичная фраза, и когда сударь выражается столь академически...

— Ну что ж, господа, — сказал перпиньянец, подымая стакан, — за здоровье присутствующих здесь дам... и наше тоже! Не забудем, однако, что мы находимся в стране Вечно Благословенного Пышнословия!

— Долго он такой стиль не выдержит! — прошептал Патрик, опуская голову.

Само собой разумеется, месье и мадам Дезирандели находили Марселя все более невыносимым — щеголеватым красавчиком, подлизой, фатом, позером — и дали себе зарок просветить месье Дардантора на этот счет. Впрочем, задача сия была трудновыполнимой, поскольку в данном вопросе перпиньянец выказывал нешуточное упрямство.

В половине первого корзинки, бутылки, посуду вновь уложили в фургон. Но только туристы собирались продолжить путь, как услышали встревоженный голос агента Дериваса:

— А где месье Орьянталь?

Никто не видел, куда исчез этот человек, хотя участие в общем завтраке он принимал со всей присущей ему пунктуальностью и обычным аппетитом. Что же с ним могло случиться?

— Месье Орьянталь! — зычно прокричал месье Дардантор. — Куда же делся наш петух с карманным телескопом?.. Эй, месье Орьянталь!..

Но ответа не последовало!

— Не можем же мы бросить этого господина на произвол судьбы! — категорически заявила мадам Элиссан.

Ясно, так поступить было нельзя. И все кинулись на поиски пропавшего звездочета, обнаруженного довольно быстро в одном из уголков леса, где он нацелил подзорную трубу на северо-запад.

— Не будем его тревожить, — сказал месье Дардантор, — ведь он изучает горизонт! Знаете ли вы, что этот чудак способен оказать нам немалые услуги? Если наш проводник заблудится, месье Орьянталь, зная только положение солнца, определит нам направление...

— На фургон с провизией, — завершил Жан.

— Воистину так!

Ту часть округа Улед-Балага, через которую пролегал маршрут наших землепроходцев, устремившихся к Эль-Гору, занимали обширные плантации альфы. Дорога, теснимая злаками, была столь узка, что шарабаны могли проехать по ней, лишь следуя друг за другом.

Дрожащий зной повис над огромными пространствами, и экипажи пришлось прикрыть тканью. Если Марсель и проклинал когда-либо небесное светило, то именно в этот день, поскольку хорошенькое личико Луизы безнадежно исчезло за занавесками. Что касается Кловиса Дардантора, то он, задав немалую работу своим потовым железам, разместился кое-как между горбами верблюда и «бедуинствовал», как подлинный сын Магомета. Вытирая лоб, перпиньянец, наверное, сожалел, что на нем нет белой чалмы, способной защитить «черепушку» от низвергавшегося сверху нещадного пламени.

— Черт побери, ну и жара! — выругался наш друг. — Она раскалилась добела, эта передвижная печка, что столь долго ползет от одного конца горизонта к другому! Проклятые лучи так и лупят по моей тыкве!

— По голове... если угодно сударю! — решил поправить хозяина Патрик.

На северо-западе обозначилась темная кромка леса Ургла, на юге взметнулось уступами Великое Плато.

В три часа караван вошел в древостой, где под непроницаемой кроной зеленых дубов легко дышалось свежим, живительным воздухом, насыщенным запахом трав и листвы.

Лес Ургла, занимавший не менее семидесяти пяти тысяч гектаров, заслуженно считался одним из самых больших в регионе. Пересекавший его участок дороги протяженностью одиннадцать-двенадцать километров был по решению властей значительно расширен и стал, таким образом, доступен для колесного транспорта, чем и воспользовались туристы, которым надоело передвигаться вереницей. Всадники подъехали к шарабанам, освобожденным от пологов. Путешественники обменивались веселыми репликами, а месье Дардантор, напрашиваясь на поздравления, в которых и так никто ему не отказывал, за исключением Дезиранделей, мрачных, как никогда, без конца повторял:

— Скажите-ка, друзья мои, кто тот славный человек, что посоветовал вам отправиться в это увлекательное путешествие? Довольны ли вы, мадам Элиссан? А вы, дорогая мадемуазель Луиза? Сами видите, не стоило так волноваться, покидая уютное гнездышко на улице Старого Замка! Взгляните только, неужто сей сказочный лес хуже оранских улиц? И разве могут тягаться с ним бульвар Удино или проспект Летан?

Нет, они не сумели бы с ним «потягаться», — где ты, Патрик? — и это тотчас же поняли все, обнаружив необычный эскорт: по-видимому, стая маленьких обезьян, несшихся между деревьями, прыгавших с ветки на ветку, кричавших и забавно гримасничавших, твердо вознамерилась сопровождать караван, вторгшийся в ее владения. Месье Дардантору пришла в голову мысль пристрелить из карабина одну из смешных зверюшек, чтобы продемонстрировать свою меткость: несмотря на присущее ему бахвальство, он действительно бил без промаха! И если бы другим туристам вздумалось подражать неуемному перпиньянцу, погиб бы весь хвостатый клан. Но вмешались женщины, а возможно ли противиться мадемуазель Луизе, умолявшей пощадить премилые образчики алжирской фауны.

— Вы же рисковали принять за обезьяну Агафокла! — привстав на стременах, прошептал Жан на ухо месье Дардантору.

— Ох, месье Жан, вы и впрямь донимаете бедного мальчика! Это неблагородно! — ответил перпиньянец. И, увидев, как мул, неожиданно взбрыкнув, сбросил славного отпрыска Дезиранделей наземь, к счастью не причинив ему особого вреда, добавил: — Обезьяна удержалась бы...

— Конечно, — откликнулся Жан, — и я прошу прощения у приматов за вышесказанное!

Чтобы добраться до Эль-Гора до наступления ночи, скотину в последние послеполуденные часы пришлось подгонять. Послушные четвероногие бежали рысью, а этот аллюр, надо сказать, сопровождается многочисленными толчками и причиняет седокам некоторые неудобства. Дорога, вполне пригодная для грузных повозок сборщиков альфы или лесников, оставляла желать лучшего, коль скоро речь шла о легких экипажах туристов. Впрочем, хотя шарабаны трясло, а несчастные копытные попадали в рытвины, никто не жаловался.

Особенное нетерпение выказывали женщины: ведь только в селении могли бы они чувствовать себя в безопасности, и им вовсе не улыбалась мысль ехать лесом после захода солнца. Встретить стаи обезьян, стада газелей или антилоп — это, конечно, очаровательно. Но порой ведь слышались и отдаленные рычания, а если уж хищники вышли в потемках из затаенных логов...

Когда тревога, охватившая представительниц прекрасного пола, начала перерастать в панику, Кловис Дардантор остановил караван.

— Дорогие дамы, — обратился перпиньянец к спутницам в надежде успокоить их, — не бойтесь того, в чем нет ничего страшного! Если бы ночь застигла нас в лесу, то и тут не было бы худа без добра! Я разбил бы для вас лагерь, огороженный шарабанами, и вы бы отлично выспались прямо под звездами! Уверен, что мадемуазель Луиза не испугалась бы. Не так ли?..

— С вами — нет, месье Дардантор.

— Вот видите как — с месье Дардантором! Подумайте, мои славные, эта крошка верит в меня... И она права!

— Какое бы доверие мы ни питали к вам, — возразила мадам Дезирандель, — желательно все же не подвергать его испытанию!

Мать Агафокла произнесла эти слова сухим тоном, заслужившим молчаливое одобрение мужа.

— Милые дамы, вам нечего бояться, — подтвердил Марсель. — В крайнем случае, месье Дардантор может рассчитывать на всех нас, и мы действительно готовы пожертвовать своей жизнью...

— А вслед за вами настанет и наш черед! Не так ли? — возмутился месье Дезирандель.

— Слишком много логики, мой друг! — заметил ему Кловис Дардантор. — В общем, я даже не представляю, какая опасность...

— А банды разбойников? — упорствовала мадам Дезирандель.

— Думаю, при таком командире нам ничего не грозит, — заявил агент Деривас.

— Что вы в этом понимаете? — не сдавалась упрямица. — И если не лиходеи, так уж хищники, что бродят по ночам...

— Их тем более не стоит бояться! — старался переубедить настырную даму месье Дардантор. — В конце концов, можно расставить часовых по углам лагеря и до рассвета поддерживать огонь в кострах... Или дать Агафоклу карабин и поручить ему...

— Агафокла прошу не трогать! — оборвала собеседника мадам Дезирандель.

— Ну Бог с ним, с вашим сыночком! Но господа Марсель и Жан вполне могли бы постоять на страже...

— Мы в этом ничуть не сомневаемся, однако лучше все-таки добраться до Эль-Гора, — подвела итог спору мадам Элиссан.

— Тогда вперед, лошади, мулы и верблюды! — возгласил Кловис Дардантор. — Пусть они сверятся с компасом и топают себе дальше!

«Никогда... этот человек не может закончить разговор достойным образом!» — подумал Патрик. И стегнул своего мула прутом, хотя предпочел бы проделать это с хозяином.

Караван двинулся столь бодрой рысью, что к половине седьмого вечера вышел из леса. Теперь туристов отделяли от Эль-Гора лишь пять-шесть километров.

Но внезапно путь преградил поток — не какая-нибудь жалкая речушка, столь же мелкая и спокойная, как предыдущие, а приток Уэд-Слиссана — река Сар, широко разлившаяся из-за того, что прорвало плотину, возведенную в нескольких километрах вверх по течению. Переходя через ручьи и ручейки, струившиеся между Сайдой и Дайей, животные едва мочили ноги, так что фактически, можно сказать, выходили из воды сухими. Теперь же глубина реки составляла восемьдесят-девяносто сантиметров, что, однако, не смущало проводника, знавшего этот брод.

Моктани нашел мелководное место с покатым ложем и шириной русла не более ста метров. Поскольку вода здесь вряд ли достала бы до ступиц, кузова вполне могли остаться сухими.

Проводник занял место во главе каравана. За ним следовали агент Деривас и Кловис Дардантор, который, восседая на огромном верблюде, возвышался над рекой, словно допотопное чудовище. Слева от шарабана с дамами ехал Марсель, справа — Жан. Далее двигались две такие же повозки с туристами. Замыкали процессию туземцы с фургоном.

Нужно сказать, что, согласно экспрессивно высказанной воле матери, Агафокл покинул затейника-мула и забрался в повозку к женщинам. Мадам Дезирандель не желала, чтобы ее сын подвергся вынужденному купанию в Саре: строптивое животное в любой момент могло предаться очередной причудливой фантазии, и жертвой его наверняка стал бы всадник.

Караван медленно продвигался в направлении, которого придерживался Моктани. Поскольку ложе реки постепенно становилось глубже, упряжки все больше погружались в воду, не подымавшуюся, однако, выше животов лошадей и мулов, даже когда они дошли до середины потока. Если остальные всадники поджали на всякий случай ноги, то проводник и месье Дардантор, сидевшие на верблюдах, могли вполне спокойно пренебречь этой предосторожностью.

Когда прошли уже более половины расстояния до противоположного берега, послышался крик. Его издала Луиза, увидев, что Жан исчез, а ноги у его лошади скрылись под водой. Дело в том, что справа от брода образовалась впадина глубиной пять-шесть метров, которую можно было бы обойти, если бы проводник держался чуть выше по течению. Впрочем, с Жаном, хорошим пловцом, не случилось бы ничего страшного, высвободи он вовремя ноги из стремян. Но молодой человек столь стремительно выскочил из седла неожиданно оступившегося коня, что сделать этого не успел.

Караван остановился. Марсель, объехав шарабан, закричал:

— Жан! Жан!

Хотя юноша не умел плавать, он решил все же, рискуя собственной жизнью, попытаться помочь Жану. Но его опередили — и не кто иной, как Кловис Дардантор.

Освободившись от стеснявшего движения экзотического наряда, перпиньянец прямо с верблюжьей спины плюхнулся в реку и поплыл вправо, туда, где еще волновалась вода. Остальные, с затаенным от страха дыханием, следили за храбрецом. Не переоценил ли он своих сил? Не придется ли вместо одной жертвы оплакивать две?

Но через несколько секунд Кловис Дардантор вынырнул вместе с едва дышавшим Жаном, избавившимся, наконец, от стремян. Поддерживая спасенного за воротник, перпиньянец приподнимал его голову над водой, а свободной рукой подталкивал к броду.

Добравшись до противоположного берега, туристы столпились вокруг молодого человека, пришедшего вскоре в себя. Кловис Дардантор, весь мокрый, отряхивался, словно ньюфаундленд.

Осознав, что произошло и кому он обязан спасением, Жан протянул перпиньянцу руку и вместо слов благодарности произнес:

— Не везет!

Смысл этой фразы смог понять только Марсель.

Затем, укрывшись за кустами, в нескольких шагах от берега, Кловис Дардантор и Жан Таконна, которым Патрик принес одежду из своих чемоданов, переоделись.

После вынужденной короткой остановки караван вновь пустился в путь и в половине девятого вечера завершил длинный и нелегкий переход в деревне Эль-Гор.

ГЛАВА XIV,

в которой осмотру Тлемсена уделено незаслуженно мало внимания.

Себду — городок со смешанным населением в тысячу шестьсот человек, среди коих — лишь несколько дюжин французов, — расположен в центре чудесного края с на редкость целебным климатом и тучными нивами. Не будет преувеличением сказать, что это селение, именуемое туземцами Тафрауа, просто очаровательно. И, однако, Жану местные красоты были «все равно, что осетру — зубочистка», как мог бы выразиться Кловис Дардантор, рискуя оскорбить тонкие чувства своего верного слуги.

Неужто бедный Жан никак не мог избавиться от досады и после прибытия в Эль-Гор, а потом и в Себду? Весь остаток дня, проведенный караваном в последнем городке, молодого француза невозможно было извлечь из гостиничного номера. После нескольких попыток сделать это Марсель поневоле предоставил кузена самому себе. Жан никого не хотел видеть и принимать, ясно осознавая, что не испытывает ни благодарности к мужественному перпиньянцу, ни, тем более, желания выразить ее. Если бы юноша обхватил руками шею своего спасителя, то ощутил бы сильнейшее искушение задушить его!

И поэтому только месье Дардантор, Марсель да еще несколько туристов, верных программе путешествия, добросовестно осмотрели Себду. Женщины же, не вполне оправившись от волнения и усталости, решили посвятить этот день отдыху, что весьма огорчило Марселя, встречавшегося с Луизой лишь за завтраком и обедом.

В Себду, для ознакомления с которым туристам хватило и часу, не было ничего примечательного — но не для Кловиса Дардантора, обнаружившего здесь типичный набор печей для обжига извести, черепичных заводиков и мельниц, встречающихся почти во всех населенных пунктах провинции Оран. Перпиньянец обошел со спутниками и стену с бастионами, окружавшую это селение — аванпост французской колонии в течение нескольких лет. Кроме того, как раз в тот день, во вторник, состоялся большой арабский базар, и наш герой выказал живейший интерес к экзотическому коммерческому предприятию.

На следующее утро, 19 мая, караван снова двинулся в путь, чтобы пройти сорок километров, отделявших Себду от Тлемсена. За Уэд-Мерджа, притоком Тафны, экскурсанты проследовали вдоль обширной плантации алжирского ковыля, пересекли ручьи с прозрачной водой, прошли насквозь рощу, позавтракали в караван-сарае — на высоте в тысячу пятьсот метров, миновали деревню Терни и Черные горы и, переправившись через Уэд-Сакаф, добрались наконец до места назначения. После столь тяжелого перехода туристы устроились в хорошей гостинице, чтобы провести там весь следующий день.

В дороге Жан держался в стороне ото всех и едва отвечал на знаки почти отцовского внимания со стороны месье Дардантора. К отчаянию юноши примешивался стыд: он оказался обязанным тому, кого хотел сделать своим должником!

Утром, едва вскочив с кровати, обиженный парижанин разбудил Марселя:

— Ну, что ты об этом скажешь?

Но его кузен не мог ничего сказать хотя бы по той простой причине, что еще не отошел ото сна.

Жан расхаживал по комнате взад и вперед, жестикулировал, скрещивал руки на груди и горько упрекал судьбу. Нет, он уже не сможет относиться ко всему весело, как обещал раньше! Теперь он будет воспринимать жизнь только трагически!

На еще раз настойчиво поставленный вопрос Марсель ответил, вставая:

— Об одном прошу тебя, Жан, успокойся! Раз неудача столь неотступно преследует нас, то лучше смириться...

— И отказаться от нашего замысла?! — возразил незадачливый мечтатель. — Я знаю, что такое невезенье, но склонять перед ним голову не собираюсь — это было бы уж слишком! Тем более что из трех возможностей усыновления, оговоренных в кодексе, нам представились только две: огонь и вода. Правда, несносный Дардантор, который мог бы попасть в поезде в объятия пламени, а в Саре очутиться в волнах и дважды быть спасенным нами, сам оказывается спасителем!.. Поскольку пожар почему-то в качестве жертвы выбрал тебя, а водная стихия — меня!

— Хочешь знать мое мнение, Жан?

— Говори!

— Все это очень забавно.

— Вот как, ты действительно так считаешь?

— Да! И думаю, что если и произойдет на завершающем этапе нашего путешествия третье происшествие — к примеру, нападение, то Дардантор спасет нас тогда обоих разом!

Жан топнул ногой, отшвырнул стул и стукнул кулаком по оконному стеклу, едва не разбив его. Как ни удивительно, но такого мечтателя и фантазера, как он, охватила неистовая ярость.

— Видишь ли, старина, тебе следовало бы отказаться от мысли заставить месье Дардантора усыновить тебя, как сделал это я, — увещевал разбушевавшегося юношу Марсель.

— Никогда!

— К тому же, став твоим спасителем, этот новоиспеченный соперник бессмертного Перришона[108] так же полюбит тебя, как и меня!

— Я не нуждаюсь в его благосклонности. Мне нужно только, чтобы он усыновил одного из нас, и пусть меня покарает Магомет, если я не найду способа стать его приемным сыном!

— И каким же образом ты добьешься этого, если удача неизменно оказывается на стороне месье Дардантора?

— Столкну его в первый же встреченный нами поток... Если понадобится, подожгу номер, в котором он будет спать... Найму банду туарегов[109], чтобы напала на караван... Наконец, устрою ему западню...

— Да знаешь ли ты, что ждет тебя с западней?

— Что именно?

— Ты сам попадешь в нее, и извлечет тебя оттуда не кто иной, как тот же месье Дардантор, любимец добрых фей, фаворит Провидения, прототип удачливого человека, которому все в жизни нипочем и для которого колесо госпожи Фортуны всегда вращается в желаемом направлении...

— Пусть так, но при первой же возможности я поверну это чертово колесо туда, куда захочу...

— Не забывай, Жан, сейчас мы находимся в Тлемсене...

— Ну и что?

— А то, что через три-четыре дня мы вернемся в Оран, и самое разумное, что сможем сделать, — это зашвырнуть наши мечты о будущем в корзину забвения и, подписав контракт, начать службу в Седьмом полку! — Заметим, точности ради, что, когда Марсель произносил эту фразу, голос его дрогнул.

— Бедный мой друг, — поддел кузена Жан, — я думаю, что мадемуазель Луиза...

— Да, Жан, да!.. Но... к чему грезить о том, что никогда не станет реальностью... Как бы там ни было, я сохраню об этой девушке неизгладимые воспоминания...

— Ты что же, совсем покорился судьбе?..

— Да, это так...

— Наверное! Так же, как я смирился с тем, что не стану приемным сыном месье Дардантора! — вскричал Жан. — И если хочешь знать мое мнение, то из нас двоих именно у тебя больше шансов на удачу...

— Ты с ума сошел!

— Нет... Посуди сам, злосчастье не ополчилось против тебя, и, я думаю, мадемуазель Элиссан легче будет стать госпожой Лориан, нежели Жану Таконна — Жаном Дардантором, хотя в моем случае, казалось бы, речь идет лишь о простой смене фамилии!

Пока кузены беседовали в преддверии завтрака, Кловис Дардантор при помощи слуги неспешно занимался своим туалетом, поскольку осмотр Тлемсена и его окрестностей наметили на послеполуденное время.

— Патрик, что ты думаешь об этих молодых людях? — спросил хозяин.

— О месье Жане и месье Марселе?

— Да.

— Думаю, что один из них мог погибнуть в воде, а другой — в пламени, если бы вы, сударь, рискуя собственной жизнью, не бросились самоотверженно спасать их от страшной смерти!

— И было бы очень жаль, случись такое: ведь оба заслуживают долгой и счастливой жизни! Обладая столь добрым нравом, умом, чувством юмора, они могли бы проложить себе дорогу в этом мире, не правда ли, Патрик?

— Мое мнение в точности совпадает с вашим. Не позволит ли мне сударь поделиться с ним выводом, к коему пришел я в результате собственных размышлений?

— Позволю... если только не будешь щеголять витиеватыми фразами!

— Что? Может, сударь заранее усомнился в справедливости моего вывода?

— Давай без разглагольствований, не ходи вокруг да около!

— Разглагольствований! — повторил Патрик, оскорбленный этим вульгарным словом.

— Откроешь ты, наконец, свои шлюзы?

— Не соизволит ли сударь сформулировать для меня свое мнение о сыне месье и мадам Дезирандель?

— Об Агафокле?.. Это славный юноша... немного, конечно... и недостаточно... да и слишком... малый, но ко всему подходит не с того боку! Один из незрелых характеров, которые раскрываются только после женитьбы! Возможно, он несколько дубоват... Дай-ка мне расческу для усов!

— Извольте, сударь!

— Но это такой дуб, из каких делают самых лучших мужей. Ему подобрали превосходную партию, и я уверен, что этой супружеской паре счастье было бы обеспечено во всех отношениях... Кстати, ты так и не родил своего вывода, Патрик...

— Он родится естественным образом, когда сударь ответит милостиво на второй вопрос, если ваша снисходительность разрешит мне его поставить...

— Ставь, ставь, переставляй!

— Что думает сударь о мадемуазель Элиссан?

— Она очаровательна, привлекательна и добра, и хорошо сложена, и возвышенна, и умна, одновременно смешлива и серьезна... Мне недостает слов... так же, как щетки для волос... Куда же она запропастилась?

— Вот она, сударь.

— Если бы я был женат, хотел бы иметь подобную...

— Щетку?..

— Нет, негодник ты эдакий! Такую жену, как дорогая Луиза!.. И повторяю, Агафокл сможет похвастать, что вытащил у судьбы счастливый билетик!

— Таким образом, сударь считает возможным утверждать, что брак сей — дело решенное?

— Да, как если бы рука мэра уже соединила эти юные создания! Кстати, только затем мы и прибыли в Оран! Конечно, я надеюсь, что путешествие сблизит суженых. Все уладится, Патрик! Молодые девушки всегда колеблются чуток... Это в их натуре! Ты потом вспомнишь, о чем я тебе сейчас говорю: через три недели мы будем танцевать на свадьбе, и я выкину такие антраша[110], что только ахнешь!

Патрик с явным отвращением воспринял намерение «выкинуть антраша» во время столь торжественной церемонии!

— Ну вот, я готов, — заявил месье Дардантор. — Но я так и не услышал вывода, подсказанного твоими собственными размышлениями...

— Да, верно. Однако я удивлен, как подобное могло ускользнуть от проницательности сударя...

— Да скажешь ли ты, наконец, что за вывод ты сделал?

— Он столь очевиден, что сударь и сам придет к нему... после моего третьего вопроса...

— Третьего?..

— Если сударь не желает...

— Ну, бери же быка за рога, сукин ты сын! Похоже, ты хочешь меня разозлить!

— Сударь отлично знает, что я неспособен сделать что-либо подобное, направленное против его особы...

— Так выскажешь ты или нет свой третий вопрос?

— Не обратил ли сударь внимания на перемены в поведении месье Марселя Лориана после отъезда из Орана?

— Нашего дорогого Марселя?.. И правда... похоже, он очень благодарен мне за ту маленькую услугу, что я был счастлив оказать ему... а также его кузену...

— Речь идет только о месье Марселе Лориане, а не о месье Жане Таконна, — заявил Патрик. — Не заметил ли сударь, что мадемуазель Элиссан бесконечно нравится этому юноше и что он уделяет ей больше внимания, чем позволительно по отношению к девушке, которая уже наполовину связана брачными узами и за которой супруги Дезирандель ходят, как настоящие законные тени, и не без резона?..

— Ты это видел, Патрик?

— Как это ни неприятно сударю.

— Да... мне уже говорили... Эта добрая мадам Дезирандель... Я думаю... Ба, да это же чистая игра воображения!

— Осмелюсь утверждать, что мадам Дезирандель не единственная, кто это замечал...

— Вы не отдаете себе отчета в том, что говорите — ни одни, ни другие! — воскликнул месье Дардантор. — А если это правда, то до чего можно дойти?! Нет, я советовал устроить брак Агафокла и Луизы и буду и впредь ему способствовать, и он обязательно состоится!

— Сожалею, что приходится вступать в противоречие с сударем, но вынужден настаивать на моем видении вещей...

— Настаивать... и за спиной играть мелодию на кларнете!..

— Обвиняя людей в слепоте, — произнес сухо Патрик.

— Но это бессмыслица, ничтожество ты эдакое!.. Марсель... парень, которого я вырвал из бушующего пламени... добивается Луизы!.. Это так же глупо, как если бы ты утверждал, что обжора Орьянталь намерен просить ее руки!

— Я ни словом не обмолвился о месье Эсташе Орьянтале, — ответил Патрик. — Месье Эсташ Орьянталь не имеет ничего общего с этим делом, касающимся, прежде всего месье Марселя Лориана.

— Где моя труба?

— Труба сударя?..

— Да, то есть моя шляпа...

— Вот шляпа сударя. Шляпа, а не труба, — промолвил сердито оскорбленный Патрик.

— Запомни хорошенько, ты не знаешь, что говоришь! Ты в этом ни капельки не смыслишь и бесцеремонно запускаешь лапу в чужую душу!

Взяв шляпу, месье Дардантор разрешил слуге удалиться.

Однако не исключено, что перпиньянец чувствовал себя несколько поколебленным в своей уверенности... Да, этот лентяй Агафокл не продвинулся ни на шаг... И, кстати, Дезирандели вознамерились напустить на него холоду, словно он несет ответственность за мысли Марселя Лориана!..

Месье Дардантору вспомнились кое-какие мелкие факты, и в результате он дал себе зарок смотреть на все открытыми глазами.

Но в то утро во время завтрака перпиньянец не заметил ничего подозрительного. И, уделив Марселю несколько меньше внимания, чем обычно, все свое дружелюбие перенес на Жана, своего «последнего спасенного».

Что же касается Луизы, то она выказывала искреннюю привязанность к месье Дардантору, и тот стал, наконец, догадываться, что она слишком уж хороша для ничтожества, предназначенного ей в мужья... и что они сочетаются не лучше, чем соль и сахар...

— Месье Дардантор! — окликнула перпиньянца мадам Дезирандель во время десерта.

— Слушаю вас, дорогая, — отозвался он.

— Проходит ли железная дорога между Тлемсеном и Сиди-бель-Аббесом?

— Да, но только строящаяся...

— Жаль!

— Почему же?

— Потому что месье Дезирандель и я предпочли бы возвратиться по ней в Оран...

— Ну что вы! — возразил Кловис Дардантор. — До Сиди-бель-Аббеса — отличный тракт! Никакой усталости... никакой опасности... ни для кого...

И он улыбнулся Марселю, не заметившему этого, и Жану, скрипнувшему зубами, словно его обуяло желание укусить своего спасителя.

— Да, — вступил в разговор месье Дезирандель, — путешествие нас очень утомило, и жаль, что нельзя его сократить... Мадам Элиссан и ее дочь так же, как и мы...

Фраза еще не была закончена, когда Марсель посмотрел на девушку и встретил ее взгляд. И на этот раз месье Дардантору пришлось признать: «Так и есть!» И, вспомнив тонкую мысль поэта, что «Бог даровал женщине уста, чтобы вопрошать, и очи, чтобы отвечать», он спросил себя, какой же ответ дали глаза Луизы.

— Тысяча чертей! — пробормотал перпиньянец и затем произнес: — Что делать, друзья мои! Железнодорожная линия еще не действует, и поэтому мы не сможем разделиться!

— А нельзя ли отправиться в путь сегодня же? — не успокоилась мадам Дезирандель.

— Сегодня?! — воскликнул месье Дардантор. — Не осмотрев бесподобный Тлемсен, его склады, крепость, синагоги и мечети, бульвары, окрестности, все те чудеса, о которых рассказал мне проводник! Тут и двух дней едва хватило бы...

— Наши дамы слишком устали, чтобы совершить эту экскурсию, месье Дардантор, — холодно возразил месье Дезирандель. — Да и я тоже. Одна прогулка по городу — это все, на что мы способны! А вы как хотите... Можете осматривать свой бесподобный Тлемсен, сколько душе угодно... но только... с господами, спасенными вами из бушующих волн и пламени. Как бы там ни было, мы договорились отправиться завтра рано утром!

Это, видно по всему, было уже делом решенным, и Кловис Дардантор, несколько озадаченный насмешками месье Дезиранделя, увидел, как одновременно покраснели лица Марселя и Луизы. Чувствуя, что настаивать не стоит, он вышел из-за стола, успев, однако, бросить взгляд на погрустневшую девушку.

— Пойдемте, Марсель! Пойдемте, Жан! — позвал перпиньянец.

— Идем! — откликнулся Марсель.

— Кончится тем, что мы перейдем на «ты», — язвительно прошептал Жан.

В создавшихся условиях молодым людям не оставалось ничего иного, как последовать за Кловисом Дардантором.

Сын же Дезиранделей успел уже дать тягу, и можно было видеть, как они с месье Эсташем Орьянталем обходили продуктовые магазины и кондитерские лавочки. Вне всякого сомнения, президент Астрономического общества Монтелимара распознал в Агафокле естественные склонности к гурманству.

Кузены ввиду их душевного состояния не могли всерьез заинтересоваться таким любопытным селением, как Тлемсен — Баб-эль-Гарб арабов, расположенный в центральной части бассейна реки Иссера, в районе Тафна, хотя этого преемника древнеримской Помарии на юго-востоке и Таграрта на западе прозвали за его красоту африканской Гренадой[111]. Тщетно месье Дардантор, с путеводителем в руках, вещал своим юным друзьям, что в XV веке берберские племена сделали Тлемсен притягательным для промышленников, купцов, художников и ученых местом обитания, в котором проживало двадцать пять тысяч семей, включая три тысячи французов и три тысячи евреев, что ныне это пятый по численности населения город Алжира, что в 1553 году его захватили турки, в 1836 году — французы, затем Абд аль-Кадер и что в 1842 году он был окончательно завоеван Францией, после чего приобрел значение исключительно важного в стратегическом отношении пункта близ марокканской границы. Несмотря на все усилия перпиньянца, молодые люди едва слушали его и на все вопросы давали маловразумительные ответы.

И этот достойный человек спрашивал себя, не лучше ли предоставить двух печальников самим себе, и пусть они томятся, сколько душе угодно. Но нет, перпиньянец любил молодых людей и старался не замечать их плохого настроения.

Конечно, уже не раз месье Дардантор испытывал желание выспросить все у Марселя, прижать его к стенке, крикнуть ему:

«Это правда?.. Это серьезно?.. Откройте же мне сердце, и я пойму ваши чувства!»

Но промолчал. Поскольку понимал, что все равно практичная и корыстолюбивая мадам Элиссан не примирится с таким бедным зятем, как Марсель. И к тому же он, Дардантор, — друг Дезиранделей.

Из-за всего этого наш перпиньянец не получил тех знаний и впечатлений, какие ждал от города, удачно расположенного на террасе, вознесенной на восемьсот метров над уровнем моря, у подножия отрогов Терни, обособленных от горного массива Надор, откуда открывался вид на долины Иссера и Тафна и на лежавшие ниже лощины, где одни сады сменялись другими, образуя двенадцатикилометровую зеленую зону, славившуюся апельсиновыми плантациями и настоящим лесом вековых ореховых и пышно цветущих фисташковых деревьев, не говоря уже о разнообразных фруктовых посадках и о сотнях тысяч гектаров, занятых под оливами.

Стоит ли упоминать о том, что все колесики и винтики французской администрации и в Тлемсене действовали безотказно и безостановочно. Что же касается промышленных предприятий, то месье Дардантор смог выбрать для осмотра мельницы, маслобойни, ткацкие фабрики, производившие в основном ткань для черных бурнусов, а в магазине на площади Кавеньяк даже приобрел пару изысканно красивых восточных туфель.

— Мне кажется, они немного малы для вас, — насмешливо заметил Жан.

— Черт подери!

— И дороговаты?

— Пришлось раскошелиться!

— Для кого же все-таки вы их купили? — поинтересовался Марсель.

— Для одной милой особы, — ответил месье Дардантор, едва заметно подмигнув.

Такой покупки Марсель, конечно, не мог себе позволить, хотя и был бы счастлив все свои наличные деньги истратить на подарки для девушки своей мечты.

Заметим попутно, что Тлемсен — место встречи европейских и марокканских товаров. Здесь продают зерно, скот, кожи, ткани, страусовые перья. Любителям античности предлагаются ценные сувениры. Всюду видны в том или ином состоянии памятники арабского зодчества. Сохранились руины трех старинных оград, замененных современной четырехкилометровой стеной с девятью вратами. Интересны и мавританские кварталы с крытыми улочками и шестьюдесятью мечетями с многочисленными белыми минаретами, мозаичными башенками, живописью и фаянсом. Особенно большой известностью пользуются мечети Джема-Кебир и Аббуль-Хасим со сводами, опирающимися на ониксовые колонны. В этих святилищах арабские мальчишки обучаются чтению, письму и счету, и здесь же умер Боабдиль, последний из королей Гренады. И хоть бы краешком глаза взглянули молодые люди на почтенную цитадель Мешуар, дворец XII века, и Киссариа, ставшую казармой для спаги[112], где собирались вместе женевские, пизанские и провансальские торговцы.

Наша троица прошлась по улицам, пересекла правильно спланированные площади с бесчисленными фонтанами, и в том числе самую красивую из них — Сен-Мишель, посетила район, где с европейскими домами соседствуют постройки туземцев, и побывала в более современных кварталах. С эспланады[113] Мешуар, укрытой под сенью росших четырьмя рядами деревьев, туристы перед возвращением в гостиницу любовались расстилавшейся перед ними равниной.

Что касается окрестностей Тлемсена — деревень, знаменитых Сиди-Дауди и Сиди-абд-эс-Салам, водопада Эль-Ури, где река Саф-Саф, оглушительно грохоча, низвергается с высоты восьмидесяти метров, и еще многих других достопримечательностей, — то месье Дардантор мог созерцать их, замирая от восторга, лишь на страницах путеводителя.

Перпиньянцу потребовался бы не один день для изучения города с прилегающей местностью. Но предлагать задержаться здесь людям, спешившим удрать прочь, — дело безнадежное. И каким бы авторитетом — кстати сказать, значительно пошатнувшимся — ни пользовался уроженец Восточных Пиренеев среди своих спутников, он на это не решился.

— Что вы думаете теперь, дорогой мой Марсель и дорогой мой Жан, о Тлемсене?..

— Красивый город, — рассеянно ответил первый.

— Да, очень красивый, — нехотя подтвердил второй.

— Что ж, друзья, я хорошо сделал, что поймал вас, одного за ворот, а другого за штанину! Иначе скольких чудес вы бы не увидели!..

— Но при этом вы рисковали собственной жизнью, месье Дардантор, — сказал Марсель, — и поверьте, наша признательность...

— Кстати, месье Дардантор, — перебил друга Жан, — не правда ли, ваша привычка спасать таким образом людей...

— Ну, такое со мной случалось не раз, и я мог бы нацепить на грудь какую-нибудь симпатичную самодельную медаль! Именно по этой причине, несмотря на мое желание стать приемным отцом, я никого не могу усыновить!

— И даже если бы оказались в условиях, когда смогли бы стать им? — спросил Жан.

— Кто знает, дитя мое! — откликнулся Кловис Дардантор. — Но нам пора восвояси!

Обед в гостинице опять прошел невесело. У сотрапезников, судя по всему, было чемоданное настроение. И все же за десертом перпиньянец решился, наконец, преподнести изящные восточные туфельки мадемуазель Элиссан.

— Это вам на память о Тлемсене, дорогая Луиза! — сказал он.

Мадам Элиссан одобрила улыбкой трогательное внимание со стороны бывшего земляка, а в группе Дезиранделей мать Агафокла обиженно поджала губы, а отец недоуменно пожал плечами. Лицо девушки посветлело, в глазах просияла радость.

— Благодарю, месье Дардантор, — промолвила она. — Вы позволите мне поцеловать вас?

— Черт возьми... ради этого я их и купил! За каждую туфельку — поцелуй!

И Луиза от души обняла месье Дардантора.

ГЛАВА XV,

в которой выполняется, наконец, одно из условий, требуемых статьей триста сорок пять гражданского кодекса.

Наверное, пришло время завершать путешествие, столь продуманно организованное Компанией алжирских железных дорог. Так хорошо начатое, кончиться оно могло весьма печально — во всяком случае, для группы Дардантора.

И на заре 21 мая туристы в сопровождении агента Дериваса, проводника Моктани и его помощников отбыли из Тлемсена в направлении Сиди-бель-Аббеса. Караван уходил, сократившись наполовину, поскольку некоторым экскурсантам захотелось продлить пребывание в городе, вполне заслуживавшем того.

В отряде перпиньянца находился и месье Эсташ Орьянталь, явно торопившийся в Оран. И месье Дардантор с друзьями ничуть не удивились бы, узнав, что монтелимарский звездочет вознамерился составить научный доклад об экскурсии, хотя пользовался в походе только подзорной трубой, в то время как остальные инструменты мирно покоились в чемодане.

Теперь в распоряжении туристов оставалось только два шарабана. В первом ехали женщины и месье Дезирандель, во втором — месье Орьянталь, Агафокл, уставший от строптивого мула, Патрик и два слуги-туземца. В последний экипаж уложили и багаж с запасом провизии — для завтрака во время перехода от Тлемсена до деревни Ламорисьер, где предстояла ночевка, и для утренней трапезы на следующий день, по дороге из Ламорисьера в Сиди-бель-Аббес, куда проводник рассчитывал прибыть к восьми часам вечера.

Месье Дардантор и Моктани не расставались с верблюдами — животными славными, не заслуживавшими жалоб. Точно так же довольны были своими лошадьми и парижане, не без сожаления распрощавшиеся с ними по окончании караванного пути.

От Тлемсена до Сиди-бель-Аббеса шла чудесная, легко преодолеваемая за два дня, шоссейная дорога протяженностью девяносто два километра, пересекавшая в Тлелате тракт, пролегший между городами Оран и Алжир.

Караван двигался по местности более разнообразной, чем пройденный им район между Сайдой и Себду. Правда, лесов здесь было меньше, но этот недостаток компенсировался обширными сельскохозяйственными угодьями и причудливыми извивами притоков Иссера — одной из крупнейших рек Алжира, своего рода артерии, несшей жизнь этому краю, где отлично произрастал хлопчатник, орошаемый водами Великого Плато и Телля.

Как же изменилось за последние дни душевное состояние туристов! Если во время поездки по железной дороге они были дружны, то после путешествия по трактам и тропам во взаимоотношениях экскурсантов наступило явное охлаждение. Дезирандели и мадам Элиссан, сидя в шарабане, переговаривались между собой отнюдь не в любезной манере, и Луизе приходилось выслушивать малоприятные суждения. Марсель и Жан, погруженные в скорбные мысли, следовали молча за перпиньянцем и, когда он останавливался, поджидая их, нехотя отвечали ему.

Невезучий Дардантор! Казалось, все против него: Дезирандели — потому что их друг не внушил Луизе симпатию к Агафокл у, мадам Элиссан — поскольку перпиньянец не смог убедить ее дочь вступить в давно задуманный брак, Марсель — из-за того, что его спас тот, кого должен был бы спасти он сам, Жан — по той же причине! Короче, Кловис Дардантор оказался восседавшим на верблюде козлом отпущения. Единственным верным ему человеком оставался Патрик, который всем своим видом говорил господину:

«Вот до чего дошло! Ваш слуга не ошибался!»

Но Патрик не стал высказывать эту мысль в отточенной литературной форме, опасаясь дарданторовской отповеди, способной оскорбить его до глубины души.

В общем, этот добрый перпиньянец вполне мог послать всех к чертовой матери!

— Подумай, Кловис, — говорил он себе, — разве ты должен что-нибудь этим паяцам?! Почему у тебя должна болеть голова, если дела у них идут не так, как им хочется? Разве я виноват в том, что Агафокл — простофиля, жалкий чижик, в котором родители видят феникса?[114] Или в том, что Луиза по достоинству оценила эту птаху? Надо же считаться с очевидностью! Я начинаю подозревать, что Марсель любит эту девушку. Но, клянусь обоими горбами моего верблюда, не могу же я крикнуть им: «Приблизьтесь, дети мои, и я благословлю вас!» А этот некогда жизнерадостный Жан, погрузившись в воды Сара, утратил всю свою веселость, всю свою фантазию!.. Похоже, он сердится на меня за то, что я извлек его из пучины!.. Ей-богу, забросить бы в один мешок всех этих нытиков! Патрик, спрыгнув с шарабана, обратился к хозяину:

— Похоже, сударь, собирается дождь, и, возможно, было бы лучше...

— Лучше плохая погода, чем никакая!

— Что значит — никакая? — удивился Патрик, озадаченный столь замысловатым афоризмом. — Выходит...

— Черт возьми!

Ошеломленный этим вульгаризмом, Патрик вскочил в шарабан еще быстрее, чем выпрыгнул оттуда.

Подгоняемый теплым дождем, лившимся из грозовых облаков, караван прошел двенадцать километров, отделявших Тлемсен от Эн-Фезза. Затем, когда небо прояснилось, сделали остановку и позавтракали в лесистом ущелье, где воздух был целебен и свеж благодаря соседству многочисленных водопадов. Но трапеза протекала не в прежней, дружелюбной обстановке, а в атмосфере взаимного отчуждения. Туристы держали себя так, словно впервые увидели друг друга за общим столом и, перекусив, никогда уже больше не встретятся. Под злыми взглядами Дезиранделей Марсель не решался посмотреть на прелестную Луизу. Жан, уже не рассчитывая на случайности в пути, — ведь то был почтовый тракт, и, следовательно, дорожные скаты содержались в хорошем состоянии, километровые столбы стояли крепко, булыжник добротно уложен, а ремонтные рабочие заняты делом, — проклинал злополучную администрацию, цивилизовавшую эту страну.

И все же Кловис Дардантор делал неоднократные попытки восстановить свое былое влияние. Он запустил несколько словесных ракет, но фейерверки его красноречия уныло гасли, словно под ливнем.

— До чего же они мне надоели! — пробормотал он.

Около одиннадцати утра двинулись дальше, по мосту переправились через бурную Шули, приток Иссера, прошли вдоль какой-то рощицы, миновали каменоломни, руины Хаджар-Рум и без всяких приключений к шести вечера добрались до Ламорисьера — точнее, до его пригорода Улед-Мимун.

Если даже пребывание в Тлемсене оказалось таким коротким, то нечего было и думать о том, чтобы задержаться в этом поселке с двумястами жителями, получившем имя знаменитого генерала. Хотя долина, в которой расположилось предместье, и славилась своим плодородием, в единственном здесь постоялом дворе не приходилось рассчитывать на особый комфорт. Но, как ни странно, туристам подали все же яйца всмятку, правда такие, словно их изжарили на вертеле. К счастью для агента Дериваса, он в тот момент отсутствовал, что и позволило ему избежать справедливых нареканий.

Скудный ужин был вознагражден небольшим концертом, который трое туземцев дали в честь путешественников тут же, в обеденном зале. Не станем скрывать, кое-кто из туристов хотел бы оградить свои уши от навязанной экскурсантам музыки, но, по настоянию месье Дардантора, коему его подопечные испортили по неосторожности настроение, группа в полном составе ознакомилась с исполнительским мастерством этого трио, оказавшимся, впрочем, значительно выше, чем ожидалось.

В распоряжении оркестрантов имелось три арабских инструмента: табла — небольшой барабан, на обеих сторонах которого двумя палочками выбивают дробь, рейта — разновидность флейты, изготовленная с частичным использованием металла и сходная по звучанию с биниу, и нуара — обтянутые кожей две половинки тыквы.

Хотя обычно игра ансамбля сопровождалась грациозными танцами, на этот раз они, к сожалению, в программу не вошли.

Когда маленький праздник окончился, месье Дардантор мрачновато произнес:

— Очаровательно... очаровательно!

И, поскольку никто не отважился ему противоречить, он велел Моктани выразить музыкантам благодарность и вознаградил их щедрыми чаевыми.

Но был ли наш перпиньянец доволен в той же мере, в какой он это безапелляционно высказал? Кто знает! Зато можно смело утверждать, что кое-кому в тот вечер действительно повезло. Во время представления один из двух кузенов — нетрудно догадаться кто — ухитрился подсесть к мадемуазель Элиссан. И остается лишь гадать, не прошептал ли он ей три заветных слова, эхом отозвавшиеся в девичьем сердце.

На следующий день рано утром туристы, которым не терпелось завершить путешествие, покинули Улед-Мимун. Первые километров десять они следовали вдоль трассы запроектированной железной дороги, но в Эн-Теллу свернули на тракт, шедший в северо-восточном направлении и в нескольких километрах от Сиди-бель-Аббеса пересекавший уже строившуюся рельсовую колею, нацеленную на юг провинции Оран.

Путь теперь пролегал между обширными плантациями алжирского ковыля и неоглядными полями, простиравшимися до самого горизонта. Нередко у обочины шоссе встречались колодцы, дополнявшие полноводные реки Музан и Зехенна.

Экскурсанты спешили, чтобы успеть пройти за день положенные сорок пять километров. Никто не собирался задерживаться ради веселого обмена впечатлениями, да и ничего любопытного не было вокруг — даже развалин древнеримских или берберских строений. Воздух постепенно нагревался. К счастью, облачная пелена умеряла солнечный жар, который мог бы оказаться нестерпимым в этом безлесном краю. Повсюду — поля без деревьев, равнины без тени.

В одиннадцать часов по сигналу Моктани караван остановился. Слева, в нескольких километрах, дразнила взоры опушка леса — наверняка приятное для отдыха место, но туристы решили строго придерживаться маршрута и не удлинять путь.

Из корзин извлекли провизию. Туристы разрозненными стайками уселись на краю дороги. Луиза, естественно, оказалась в группе, образованной семействами Дезиранделей и Элиссан. Марсель, входивший в объединение, состоявшее из двух персон — его самого и Жана, не пытался приблизиться к девушке, в очередной раз обнаруживая невероятную деликатность, за которую Луиза была ему весьма признательна. Скорее всего, после Ламорисьера эта пара влюбленных, двигаясь к цели совсем иной, чем Сиди-бель-Аббес, значительно опередила в мыслях злосчастный караван.

Чтобы расширить представление читателя об организационной структуре участников путешествия, упомянем еще секту месье Дардантора, которая могла бы насчитывать лишь одного члена — носителя указанной фамилии, если бы перпиньянец за неимением лучшего не принял в нее месье Орьянталя. Оказавшись рядом, они приступили к беседе. О чем? Обо всем. О путешествии, которое вскоре завершится, слава Богу, без особых осложнений. О том, что с самого начала похода караван продвигался намеченным маршрутом без задержек и сколь-либо серьезных происшествий. О превосходном состоянии здоровья туристов, если не считать, быть может, некоторой усталости, особенно у женщин. И о том, что еще пять-шесть часов — и экскурсанты прибудут в Сиди-бель-Аббес, где их поджидали вагоны первого класса, чтобы в целости и сохранности доставить в Оран.

— А вы лично довольны поездкой, месье Орьянталь? — поинтересовался Кловис Дардантор.

— Еще как, месье Дардантор! — заверил монтелимарец. — Экскурсия на редкость хорошо организована, и вопрос питания администрация решила совсем неплохо, о чем можно судить по обилию и качеству блюд, коими мы могли ублажать себя даже в крохотных деревушках.

— Похоже, этот вопрос значит для вас очень много?

— Да, вы правы. И мне удалось раздобыть различные образцы съестного, о существовании которого я даже не подозревал.

— Скажу откровенно, месье Орьянталь, такая озабоченность жратвой...

— Гм! — подал голос Патрик, прислуживавший хозяину.

— Кажется мне несколько странной, — продолжил Кловис Дардантор.

— А по-моему, еда в человеческой жизни должна быть всегда на первом плане, — отрезал звездочет.

— Признаюсь вам, милостивый сударь, что если мы и ожидали от вас услуг, то астрономических, а не гастрономических.

— Астрономических?

— Да. Скажем, случись так, что наш проводник заблудился бы... и потребовалось бы прибегнуть к наблюдениям, чтобы определить правильный курс... Вы легко могли бы в данной ситуации сделать это по высоте солнца над горизонтом.

— Я мог бы определить высоту солнца над горизонтом?..

— Конечно... в дневное время... или найти дорогу ночью по звездам... Вы хорошо знаете... склонения...

— Склонения? Грамматические?..

— Ну и шутник же вы! — воскликнул месье Дардантор и разразился громким смехом, не нашедшим, однако, отклика в соседних группах. Потом сказал: — Наконец, при помощи ваших инструментов... вашего секстанта[115]... как у моряков... секстанта, лежащего в вашем чемодане...

— Секстант?! У меня в чемодане?..

— Это вероятно... поскольку подзорная труба хороша только для разглядывания пейзажей... Но когда речь идет о прохождении солнца через меридиан...

— Не понимаю...

— В конце концов, разве вы не президент Астрономического общества Монтелимара?

— Гастрономического, дорогой господин, Гастрономического общества! — с гордостью уточнил месье Орьянталь.

И его ответ, объяснивший многое необъяснимое и повторенный месье Дардантором, наконец-то развеселил Жана.

— Да это же сукин сын Патрик сказал нам на борту «Аржелеса»! — воскликнул юноша.

— Как, разве господин — не астроном? — удивился достойный слуга.

— Нет, он гастроном[116], сказано тебе — гас-тро-ном!

— Скорее всего, я неверно понял метрдотеля, — оправдывался Патрик, — а это с любым может случиться!

— И я мог поверить! — воскликнул перпиньянец. — Я мог принять месье Орьянталя за... тогда как он был... Вот так-так! Со смеху животики можно надорвать! А ну-ка, Патрик, забирай все свои пожитки и уходи с глаз моих долой!

Слуга удалился, огорченный презрением хозяина и еще более униженный его незаслуженной враждебностью, высказанной в столь вульгарных словах. Животики надорвать... Такое выражение Патрик слышал из уст хозяина впервые... и надеялся, что в последний раз, иначе он уйдет от месье Дардантора и поищет себе место у члена Французской академии, настоящего стилиста, — только не у месье Золя[117]...

— Простите его, месье Дардантор, — подходя к перпиньянцу, попросил, смеясь, Жан.

— Это почему же?

— Потому что его не за что наказывать. В конце концов, гастроном — это тот же астроном, только украшенный буквой «г».

Шутка настолько пришлась по вкусу месье Дардантору, что это могло повредить его пищеварению.

— Ох уж эти парижане! Ваша взяла! Что-что, а рассмешить вы умеете!.. — вскричал он. — Нет, в Перпиньяне не встретишь ничего подобного, а ведь его жители не глупы!

«Верно, — мысленно согласился Жан, — но уж слишком они одержимы манией спасения!»

Шарабаны и всадники двинулись дальше. Плантации альфы сменились фермами колонистов. К двум часам дня туристы добрались до деревеньки Ламтар, расположенной у небольшого рельсового пути, который, начинаясь от железнодорожной станции Эн-Тумушан, соединял основную стальную магистраль с шоссейной дорогой, ведшей в Сиди-бель-Аббес. В три часа экскурсанты подъехали к мосту Музан, сооруженному у места слияния реки с тем же названием и одного из ее притоков, а к четырем часам были у перекрестка упомянутых выше железной и шоссейной дорог, чуть ниже Сиди-Краледа, в нескольких километрах от Сиди-Лхассана. Поскольку в последнем населенном пункте проживало около шестисот человек, преимущественно немцев и туземцев, останавливаться здесь не имело смысла.

В половине пятого возглавлявший процессию верблюд, на котором восседал проводник, внезапно остановился. Напрасно наездник понукал животное: оно упрямо пятилось назад.

Лошади кузенов храпели, вставали на дыбы, испуганно ржали и, несмотря на пришпоривание и натянутые уздечки, жались к шарабанам. Впряженные в повозки животные тоже вели себя не наилучшим образом.

— Что случилось? — спросил Кловис Дардантор, чей верблюд, фыркая и внюхиваясь в какие-то дальние запахи, улегся на живот.

Ответом на вопрос месье Дардантора в сосновом лесу, в какой-нибудь сотне шагов от каравана, прозвучал громоподобный рев, и не составляло особого труда догадаться, кто его издал.

— Львы! — крикнул проводник.

Можно вообразить, какой ужас овладел экскурсантами. Среди бела дня, совсем рядом страшные хищники, готовые в любой миг напасть на путников!

Мадам Элиссан, мадам Дезирандель и Луиза соскочили в испуге с шарабана. Мулы пытались разорвать упряжь и умчаться куда глаза глядят. Но проводник с помощниками всем без исключения животным — верблюдам, лошадям и мулам — спутали ноги.

Первой, чисто инстинктивной мыслью, промелькнувшей у двух дам, у отца и сына Дезиранделей и у месье Орьянталя, было броситься назад и укрыться в недавно пройденной деревеньке, в нескольких километрах отсюда.

— Оставайтесь на месте! — крикнул Кловис Дардантор столь властным голосом, что ему невольно повиновались.

Мадам Дезирандель упала в обморок.

Марсель бросился ко второму шарабану и вместе с Патриком принес оттуда карабины и револьверы и зарядил.

Месье Дардантор и Марсель вооружились винтовками, Жан и Моктани — револьверами.

Путешественники стояли у фисташковых деревьев, слева от дороги, твердо зная, что в этой пустынной местности помощи ждать неоткуда.

Раздалось леденившее душу рыканье, и на опушке леса появилась грозная чета — лев и львица, на редкость крупные. Их желтые шкуры резко выделялись на фоне темной зелени алеппских сосен.

Звери устремили на туристов горящий взор. Что же дальше: нападут они на людей или уйдут восвояси?

Гигантские кошки сделали несколько неторопливых шагов, сотрясая воздух глухим урчанием.

— Никому не двигаться! — обратился месье Дардантор к тем, у кого не было оружия. — Не мешайте нам!

Марсель бросил на Луизу обеспокоенный взгляд. Побледнев, с напряженным лицом, но владея собой, девушка пыталась успокоить мать.

Кузены подошли к Дардантору и Моктани, удалившимся от фисташковых деревьев шагов на десять, чтобы преградить путь четвероногим супостатам.

Минуту спустя, когда разбойники подобрались поближе, грянул первый выстрел. Это перпиньянец выпустил пулю в львицу. Однако, увы, обычная меткость изменила герою: свинец лишь задел хищнице шею, и она, хрипло рыча, прыгнула вперед. Лев тоже сделал рывок, но Марсель, уперев карабин в плечо, успел нажать спусковой крючок.

— Эх, и неловкий же я! — огорченно воскликнул месье Дардантор.

Юноша же подобного упрека не заслужил: его пуля поразила чудовище в плечо. Правда, толстая грива ослабила удар, рана оказалась несмертельной, и монстр с удвоенной энергией устремился к туристам, даже не обратив внимания на еще три пули, выпущенные из револьвера Жана.

Дело решали считанные секунды. Стрелки не успели перезарядить карабины, как оба бандита оказались у фисташковых деревьев.

Сбив с ног Марселя с Жаном, львица готовилась растерзать их. Выстрел Моктани лишь на миг отвлек хищницу от вожделенной добычи. Зато месье Дардантор, разрядив ружье, был на этот раз более удачлив: пуля угодила животному в грудь, хотя и не в самое сердце. Кузены, воспользовавшись замешательством зверя, отскочили в сторону — подальше от железных когтей.

Но и тяжело раненная, львица была еще очень опасна. Вместе со львом рванулась она к туристам. Ее напарник моментально схватил Моктани и, окровавленного, проволок с десяток шагов.

Жан с револьвером в руке, а Марсель с перезаряженным карабином кинулись к львице и двумя выстрелами с близкого расстояния прикончили ее: лютая хищница дернулась в последний раз и замерла.

Лев, оставив почему-то проводника, метнулся в ярости на Кловиса Дардантора. Тот даже не успел воспользоваться оружием, как чудище уже катило его по земле в предвкушении славного обеда.

Жан помчался к перпиньянцу на помощь и в трех шагах от хищника, вовсе не думая об условиях усыновления, оговоренных гражданским кодексом, нажал на курок, но револьвер дал осечку!

Лошади и мулы, разорвав в паническом страхе путы, разбежались в разные стороны.

Месье Дезирандель, месье Орьянталь и Агафокл встали впереди женщин, готовые ценой своей жизни защитить их.

А Кловис Дардантор не мог даже приподняться. Лев уже занес над ним когтистую лапу, как вдруг совсем рядом раздался грохот, и матерый зверь рухнул замертво с пробитой головой рядом с перпиньянцем.

Это Луиза, подобрав револьвер Моктани, подлетела к хищнику и выстрелила в упор.

— Спасла!.. Это она спасла меня! — вскричал месье Дардантор. — А ведь лев был не в овечьей шкуре с колесиками на кончиках лап!..

Затем он одним прыжком, которого не постыдился бы и распростертый перед ним царь зверей, стал на ноги.

То, что не удалось ни Жану, ни Марселю, сделала девушка! Правда, силы вдруг покинули ее, и, охваченная слабостью, Луиза бы упала, если бы Марсель не подхватил ее и не отнес на руках к матери.

Смертельная опасность миновала.

С помощью Патрика и туземцев перпиньянец стал ловить разбежавшихся лошадей и мулов. На это потребовалось немного времени, поскольку животные, успокоившиеся после гибели хищников, сами уже возвращались к дороге.

Моктани, раненного в бедро и в руку, положили в один из шарабанов, и Патрику пришлось усесться вместо проводника между горбами верблюда. И тут он проявил себя таким умелым наездником, словно в жилах его текла арабская кровь.

Когда кузены сели верхом на лошадей, Марсель сказал Жану:

— Что ж, еще раз нас обоих — и тебя, и меня — спас этот пиренейский ньюфаундленд! Ей-богу, с этим человеком ничего нельзя сделать!

— Ты прав! — согласился Жан.

Караван тронулся в путь. И в семь часов вечера туристы остановились в лучшей гостинице Сиди-бель-Аббеса.

Первой заботой их было пригласить к Моктани доктора, чтобы оказать пострадавшему медицинскую помощь. Врач нашел, что раны не приведут к тяжелым последствиям.

В восемь вечера путешественники собрались на общий обед, и он прошел в молчании, как будто все сговорились и словом не упоминать о нападении хищников.

Но за десертом месье Дардантор поднялся из-за стола и обратился к Луизе таким серьезным тоном, какого от него никто еще не слышал:

— Дорогая мадемуазель, вы спасли меня...

— О, господин Дардантор! — только и произнесла девушка, и на щеках ее проступил яркий румянец.

— Да, спасли... и спасли в бою. Не вмешайся вы — и я бы расстался с жизнью!.. Поэтому, поскольку вы выполнили условия, требуемые статьей триста сорок пять гражданского кодекса, моим горячим желанием было бы удочерить вас, разумеется, с разрешения вашей матушки...

— Месье Дардантор... — начала мадам Элиссан, весьма озадаченная таким предложением.

— Никаких возражений, — прервал ее перпиньянец, — ведь если вы не дадите согласия...

— И что, если я не соглашусь?..

— Тогда я женюсь на вас, дорогая мадам Элиссан, и Луиза все равно станет моей дочерью!

ГЛАВА XVI,

в которой наступает закономерная развязка и роман завершается в соответствии с желанием месье Дардантора.

На следующий день в девять утра поезд увез из Сиди-бель-Аббеса туристов, возвращавшихся из двухнедельного путешествия в начальный пункт. Это были месье Кловис Дардантор, мадам и мадемуазель Элиссан, супруги Дезирандели, их сын Агафокл, Жан Таконна, Марсель Лориан, а также Патрик, стремившийся к спокойной, размеренной жизни в доме на площади Лож в Перпиньяне.

Проводник Моктани, нуждавшийся в серьезном лечении и уходе и по-королевски вознагражденный месье Дардантором, и туземцы, работавшие в Компании алжирских железных дорог, остались в Сиди-бель-Аббесе.

А где же наш месье Эсташ Орьянталь?.. Конечно, президент Гастрономического общества Монтелимара не мог уехать из Сиди-бель-Аббеса, не изучив — с кулинарной точки зрения — город, которому дали прозвище «Бисквитвиль»[118].

Этот административный центр округа, едва не ставший столицей провинции Оран, был некогда владением Бени-Аморов, которым пришлось пересечь границу и укрыться в Марокко. Его семнадцатитысячное население состояло в большинстве из туземцев, французы же насчитывали лишь четыре тысячи человек, а евреи — полторы тысячи.

Современный город Сиди-бель-Аббес основан в 1843 году. Расположенный на крутом склоне Тессала на высоте четырехсот семидесяти двух метров, красивый, утопающий в зелени, он процветает благодаря окружающим его плодородным, орошаемым землям.

Как бы там ни было, несмотря на все привлекательные стороны этого селения, на сей раз именно месье Дардантор больше всех спешил с отъездом. Ему как никогда хотелось возвратиться в Оран.

Особенно не приходится удивляться, что мадам Элиссан в принципе приняла предложение месье Дардантора удочерить Луизу, хотя стать его супругой эта достойная дама отказалась наотрез. Если человек обладает двумя миллионами, то он на любой из широт нашего подлунного мира — всегда желанный приемный отец. Конечно же, по скромности и приличий ради мадам Элиссан оказала слабое сопротивление, но длилось оно недолго. Что касается девушки, то она тщетно уговаривала перпиньянца.

— Хорошенько подумайте, месье Дардантор! — говорила Луиза.

— Все обдумано, дорогое мое дитя! — отвечал он ей.

— Вы не можете приносить такие жертвы...

— Могу и хочу, девочка!

— Вы еще будете раскаиваться в этом...

— Никогда!

Мадам Элиссан, женщина практичная, поняв преимущества такого поворота дела, — а это было несложно, — испытывала к месье Дардантору чувство глубокой благодарности.

Дезирандели едва не плясали от радости. Какое состояние свалилось на Луизу! Какая богатая наследница! Какое огромное приданое принесет она своему мужу! И все это достанется Агафоклу, поскольку теперь Дезирандели не сомневались, что их друг и земляк Кловис Дардантор употребит все свое отеческое влияние в пользу их дорогого мальчика! Наверное, месье Дардантор втайне все время лелеет эту мысль... и их сын станет зятем богатого перпиньянца...

Итак, все единодушно стремились возвратиться в Оран как можно скорее.

Что касается парижан, то о них можно сказать следующее.

Прежде всего Жан, окончательно покинувший страну грез, где некогда блуждало его воображение, воскликнул:

— Да здравствует Дардантор! И хотя мы не будем сыновьями этого замечательного человека, я рад, что очаровательная Луиза станет его дочерью! А ты, Марсель?..

Кузен ему не ответил.

— Однако, — спросил озабоченно Жан, — как это выглядит с точки зрения законности?

— Что именно?

— Сражение со львами...

— Будь то с животными, будь то с людьми, сражение — это всегда сражение, и вовсе не пустячок то обстоятельство, что мадемуазель Элиссан спасла месье Дардантора...

— Я думаю, Марсель, хорошо, что ни ты, ни я не участвовали в спасении этого славного человека вместе с Луизой...

— А почему?..

— Да потому, что если бы он в таком случае захотел усыновить нас и удочерить Луизу, то есть всех троих... то она стала бы нашей сестрой... и ты не смог бы даже помышлять...

— Действительно, — ответил раздраженно Марсель, — закон запрещает брак между... Впрочем... я об этом больше не мечтаю...

— Бедный друг!.. Бедный друг!.. Ты ее очень любишь?..

— Да, Жан... всей душой!..

— Какое несчастье, что это не ты спас дважды миллионера!.. Он взял бы тебя в сыновья... и тогда...

Действительно, несчастье! И оба молодых человека пребывали в грусти, когда поезд, обогнув с севера крупный горный массив Тессала, на всех парах мчался к Орану.

Теперь ясно, почему месье Дардантор ничего не увидел в Сиди-бель-Аббесе — ни водяных и ветряных мельниц, ни печей для обжига извести, ни бочарен, ни кирпичных фабрик. Не обошел он ни гражданские, ни военные кварталы, не побродил по пересекавшимся под прямым углом улицам, обсаженным великолепными платанами, не испил свежей водицы из многочисленных фонтанов, не воспользовался проходом в городской стене, не посетил чудесный, целительный источник у ворот Дайя!

Пройдя километров двадцать вдоль Сига, миновав деревню Трамбль и городок Сен-Люсьен, перейдя в Сен-Барб-дю-Тлела на линию Алжир — Оран и оставив за собой семьдесят восемь километров, локомотив к полудню остановился в столице провинции.

Так завершилась кругосветка, ознаменованная некоторыми происшествиями, которые Компания алжирских железных дорог вовсе не предусматривала в своей программе, хотя туристам они запомнятся надолго.

Перпиньянец и оба парижанина поселились в прежней гостинице на площади Республики, а мадам Элиссан с дочерью и Дезиранделями вернулись в дом на улице Старого Замка.

Дардантор не «тянул волынку», если дозволительно использовать такое простонародное выражение — да простит нас Патрик! По приезде он без промедления занялся удочерением мадемуазель Элиссан, преодолевая сложные юридические формальности. Хотя перпиньянцу еще не исполнилось и пятидесяти лет и он не опекал Луизу до ее совершеннолетия, несомненным фактом оставалось то, что девушка спасла его в сражении, а это соответствовало статье триста сорок пять гражданского кодекса. Следовательно, условия, предъявлявшиеся к приемному отцу и приемной дочери, были выполнены.

Поскольку в это время месье Дардантора без конца приглашали на улицу Старого Замка, то он счел разумным принять предложение мадам Элиссан и поселиться у нее в доме.

Однако нельзя было не заметить, что в этот же период Кловис Дардантор, до сих пор такой экспансивный, такой общительный, стал более сдержанным, почти молчаливым. Дезиранделей это обеспокоило, хотя у них не было причин усомниться в доброжелательности их друга. Кстати, Агафокл, повинуясь внушениям родителей, стал предупредителен к молодой наследнице, которая в один прекрасный день получит значительно больше сотен тысяч франков, чем ей насчитывалось лет. Неудивительно, что теперь этот увалень не оставлял невесту ни на минуту.

Все вышесказанное привело к тому, что Марсель и Жан оказались почти брошенными своим спасителем. С тех пор как перпиньянец выехал из гостиницы, они видели его лишь изредка, встречая на улицах, всегда озабоченного, с портфелем, битком набитым деловыми бумагами. Да, отеческое расположение к ним Кловиса Дардантора явно поубавилось. И, казалось, он уже и не вспоминал, как дважды спас их — каждого в отдельности — из бурных волн и бушующего пламени и как они втроем сражались со львами.

Поэтому однажды Жан счел своим долгом высказаться таким образом:

— Марсель, старина, надо решаться! Поскольку мы приехали сюда стать солдатами, давай станем ими! Когда мы пойдем в полковую канцелярию?

— Давай завтра, — ответил Марсель.

На следующий день, повторив свое предложение, Жан услышал тот же ответ.

Что больше всего печалило Марселя, так это невозможность вновь увидеть мадемуазель Луизу. Девушка совсем не выходила из дому. Приемы у мадам Элиссан прекратились. Уже поговаривали о близкой свадьбе месье Агафокла Дезиранделя и мадемуазель Луизы Элиссан.

Как-то утром Кловис Дардантор зашел в гостиницу навестить двух молодых людей.

— Ну что, друзья мои, — спросил он без околичностей, — как там ваша служба в полку?

— Завтра поступаем, — ответил Марсель.

— Да, завтра, дорогой месье Дардантор, — подтвердил Жан.

— Завтра? — переспросил перпиньянец. — Ну нет... ну нет... какого черта! У вас будет предостаточно времени поступить в Седьмой полк! Подождите! Никто вас туда не гонит... Я хочу, чтобы вы оба побывали на празднике, который я устраиваю...

— Речь идет о свадьбе месье Дезиранделя и мадемуазель Элиссан? — спросил Марсель, и лицо его явственно исказилось душевной болью.

— Нет, — ответил месье Дардантор, — я говорю о празднике удочерения. Он состоится до свадьбы... Так я рассчитываю на вас... Всего доброго!

На том они и расстались, поскольку месье Дардантор очень торопился.

Нашему перпиньянцу пришлось подыскать себе жилье в кантоне Оран, где мировой судья должен был составить акт удочерения. Затем перед этим судьей предстали обе заинтересованные стороны: мадам Элиссан с дочерью и месье Кловис Дардантор. В руках у них были свидетельства о рождении и документы, удостоверявшие выполнение определенных требований, предъявляемых к приемному отцу и приемной дочери.

Получив согласие заинтересованных сторон, мировой судья составил договор. Через десять дней его секретарь сделал заверенную копию этого документа, к которому были приложены свидетельства о рождении и о согласии обоих сторон и масса другой писанины. Через поверенного все досье попало в руки прокурора республики.

— Сколько же всяких входящих и исходящих бумаг! Сколько пустяков! — восклицал Дардантор.

Рассмотрев представленные документы, суд первой инстанции вынес постановление, что препятствий для удочерения нет. Этот вердикт вместе с досье передали в судебную палату Алжира, где было подтверждено право месье Дардантора на удочерение Луизы Элиссан.

На все это потребовалась не одна неделя!

— Действительно, самый короткий путь к собственному ребенку — это женитьба! — повторял месье Дардантор.

А оба парижанина тем временем каждое утро проходили мимо полковой канцелярии, но заходить туда не спешили.

Наконец разрешение удочерить Луизу пришло.

Постановление судебной палаты, отпечатанное типографским способом, вывесили в необходимом числе экземпляров во всех должных местах — разумеется, за счет заинтересованной стороны, то есть месье Кловиса Дардантора.

Копия постановления была передана в отдел гражданского состояния оранского муниципалитета, где ее переписали в книгу рождений, поставив дату представления документа — формальность, которую требовалось выполнить в срок не более трех месяцев, без чего судебное решение считалось недействительным.

Но не пришлось ждать не только трех месяцев, но даже и трех дней!

— Все в порядке! — торжествовал месье Дардантор.

Все расходы составили около трехсот франков, но перпиньянец готов был потратить вдвое и втрое больше, лишь бы ускорить дело.

И вот наступил день радостной церемонии. Праздник устраивали в большом зале гостиницы, поскольку в столовой дома мадам Элиссан не смогли бы разместиться все приглашенные, среди коих были и Жан с Марселем, друзья, знакомые и даже возвратившийся в Оран месье Эсташ Орьянталь, которому перпиньянец послал особое приглашение, принятое им с благодарностью.

Но, к великому изумлению одних и великой радости других, Дезиранделей среди гостей не оказалось. Дело в том, что накануне торжества они узнали о подлинных намерениях месье Дардантора и, обескураженные, разъяренные, проклиная его и будущее потомство его приемной дочери, уехали из Орана на борту «Аржелеса», где капитану Бюгарашу и доктору Брюно не пришлось разоряться на их пропитание, поскольку Агафокл потерял аппетит.

Нужно ли говорить, что обед в гостинице был изумительным, разговоры — увлеченными, а настроение всех присутствовавших — радостным? Что Марсель увидел там Луизу во всем блеске ее красоты? Что Жан сочинил печальную песнь «На отъезд маленького Агафокла» и только из приличия не осмелился ее исполнить? Что месье Орьянталь отведал все блюда, но проявил при этом сдержанность и выпил всего понемножку — из скромности.

Приветственное слово, сказанное месье Дардантором перед десертом, было блестящим. Хорошо, что Дезиранделей осенило отплыть накануне, а то ведь какую мину скорчили бы они в эту знаменательную минуту!

— Дамы и господа! Благодарю вас за то, что вы соблаговолили принять участие в этой церемонии, которая должна увенчать осуществление самого дорогого из моих желаний!

Судя по началу, Патрик мог надеяться, что речь его хозяина завершится столь же достойно.

— Впрочем, знайте, если вы нашли, что обед вкусен, то десерт будет еще вкуснее благодаря новому блюду, не указанному в меню!

Тут Патрик ощутил некоторое беспокойство.

— О, новое блюдо! — воскликнул, облизываясь, месье Эсташ Орьянталь.

— Нет необходимости, — продолжал месье Дардантор, — представлять вам нашу очаровательную Луизу и ее замечательную мать, позволившую мне удочерить эту мужественную девушку, которая теперь, оставаясь дочерью мадам Элиссан, стала также и моей дочерью...

При этих словах раздались аплодисменты, а у некоторых женщин увлажнились глаза.

— Так вот, получив согласие ее матери, предлагаю на десерт нашу Луизу — блюдо, достойное трапезы богов...

Глубоко разочарованный, месье Эсташ Орьянталь едва не проглотил собственный язык.

— И вы знаете, кому предназначено это блюдо, друзья мои? Одному из вас, славному молодому человеку по имени Марсель Лориан, который, таким образом, тоже станет моим сыном...

— А я? — не удержался Жан.

— А ты будешь моим племянником, сынок! А теперь — музыку! Бум-бум!.. Пиф-паф!.. И пусть шумит их свадьба!

Патрик закрыл лицо салфеткой.

Надо ли досказывать, что на следующей неделе Марсель Лориан торжественно бракосочетался с Луизой Элиссан и что ни его имя, ни имя Жана Таконна не попали в списки офицеров Седьмого африканского стрелкового полка?

Могут сказать: этот роман кончается словно водевиль. Ну и пусть! Да и что еще представляет мое повествование, как не водевиль в прозе, завершающийся под занавес непременной свадьбой?

Послесловие

В ПЕСКАХ И НА МОРЕ

В этом томе представлены два романа великого французского фантаста, очень мало известные массовому читателю.

«Клодиус Бомбарнак» хотя и был переведен в 1906 г. для собрания сочинений, выходившего в издательстве II. П. Сойкина, оставался долгое время в тени знаменитых романов «волшебника из Нанта». Сейчас это издание стало библиографической редкостью и практически недоступно рядовому читателю. Более известен роман в версии издательства И. Д. Сытина (1917), но там он вышел в сильно сокращенном переводе Е. Н. Киселева. Полный перевод на современный русский язык выполнен Е. и Н. Брандисами, но книга эта вышла в Ташкенте тридцать лет назад и также стала редкостью.

«Кловис Дардантор» впервые издан на русском языке в 1907 г., в сокращенном варианте. Для настоящего собрания сочинений выполнен новый перевод.

Роману «Клодиус Бомбарнак» исполнилось сто лет. Его первые главы появились в газете «Солей» 10 октября 1892 г. Еще продолжалась публикация в газете, а в издательстве Этцеля, постоянного партнера Жюля Верна, «Бомбарнак» вышел отдельной книгой. В самом начале 1893 г. Этцель, как это постоянно было с приключенческими романами Ж. Верна, выпустил роскошное подарочное издание с иллюстрациями Леона Беннета, штатного художника серии «Необыкновенные приключения». Все как всегда. И, тем не менее, роман о путешествии французского журналиста по Трансазиатской железной дороге занимает особое место в творчестве писателя.

Прежде всего — «Клодиус Бомбарнак» входит в число тех семи романов, действие которых полностью или частично происходит в пределах бывшей Российской империи. Интерес к России у Жюля Верна пробудился уже давно: еще во время франко-прусской войны 1870—1871 гг. он, находясь на борту яхты «Сен-Мишель», начинает роман «Приключения трех русских и трех англичан в Южной Африке», свое первое соприкосновение с российской тематикой.

Через несколько лет появляется роман «Михаил Строгов», одно из лучших, по мнению французской критики, произведений Ж. Верна. В нем, среди прочего, дается подробное географическое описание России, в том числе природы и городов Восточной Сибири — описание, богатое такими частностями и деталями, которых не мог дать ни один путеводитель, ни один страноведческий фолиант. Жюль Верн никогда не бывал в России, но информацией о нашей стране располагал достаточно богатой для своего времени. Этому он, прежде всего, обязан дружбой со знаменитым французским географом Элизе Реклю. Знакомство с трудами российского академика Петра Палласа (1741—1811) дало писателю возможность ярко и занимательно живописать природу; оно особенно сказывается в пейзажах крымского и кавказского побережий в романе «Упрямец Керабан» (1883). Работая над «Строговым», Жюль Верн, видимо, встречался с выдающимся русским ученым и революционером Петром Алексеевичем Кропоткиным (1842—1921), который как раз в 1876 г. бежал из заключения за границу и охотно делился с европейской интеллигенцией своими обширными познаниями восточных областей России. Видимо, из того же источника Жюль Верн черпал сведения, пригодившиеся ему при описании Сибири в романах «Цезарь Каскабель» (1890) и «Найденыш с погибшей „Цинтии“ (1885).

К сожалению, исследователи творчества Жюля Верна часто вынуждены довольствоваться предположениями. В конце жизни писатель уничтожил все свои личные бумаги, и творческая история многих романов, в том числе и публикуемых в этом томе, остается невыясненной.

Безусловно, что основным толчком к написанию «Бомбарнака» для Жюля Верна стало строительство Закаспийской железной дороги. Нельзя сказать, что писатель очень внимательно следил за развитием науки и техники в России, но он постоянно интересовался теми или иными достижениями русских, особенно в таких областях, как мореплавание, сухопутные географические исследования, зарождающееся воздухоплавание. И в случае творческой необходимости использовал собранные сведения. Например, в романе «Робур-Завоеватель» (1886) Жюль Верн использовал сообщение о летательном аппарате тяжелее воздуха, предке современного вертолета, идея которого сформулирована А. Н. Лодыгиным в 1869 г. Сообщение об этом проекте появилось в русской «Ремесленной газете» в 1871 г. В следующем своем романе, «Властелин мира» (1887), Жюль Верн также вдохновился идеей русских изобретателей, изложенной в статье, которую опубликовала популярная русская военно-морская газета «Кронштадтский вестник» 12 января 1877 г. Речь там шла о первой модели самолета А. Ф. Можайского. Когда в романе «500 миллионов Бегумы» Жюлю Верну понадобилось «изготовить» сверхпрочную сталь для гигантской пушки, он вспомнил о «критических точках накаливания» — новшестве, введенном в технологический процесс инженером Обуховского завода Д. К. Черновым. Эти критические точки, положившие начало научному металловедению, были открыты выдающимся русским ученым за пять лет до написания романа. Был известен Жюлю Верну и высокий уровень подготовки русских женщин-математиков (роман «Вверх дном»)[119].

Словом, интерес Ж. Верна к России был устойчивым. Русская тема в той или иной форме появляется во многих романах писателя, причем очень часто вымысел в них переплетается с действительностью.

Итак, Ж. Верна к написанию «Бомбарнака» подтолкнуло строительство железной дороги в песках Каракумов. Приступая к работе над романом, Жюль Верн запасся изрядным количеством газетных и журнальных вырезок, просмотрел отчеты о строительстве дороги, записки русских и зарубежных инженеров и журналистов. В частности, достаточно подробно описал Закаспийский край в своей книге «Путешествие в Мерв» французский инженер Э. Буланжье, упоминаемый писателем. Ко времени написания «Бомбарнака» в России уже были изданы работы по истории строительства Закаспийской железной дороги, ее экономическому значению и прогнозу ее будущего, например, «Заметки о Закаспийской железной дороге» Н. Полторанова, бывшего начальника службы пути и зданий на этой линии (1890). В 1891 г. был выпущен подробнейший путеводитель, в приложении к которому были указаны все станции, расстояние между ними и стоимость проезда. К путеводителю прилагалась географическая карта. Этими книгами мог бы воспользоваться Жюль Верн, но русского языка он не знал. Видимо, работа с некачественными переводами привела писателя к ошибкам и неточностям, неизбежным при поверхностном ознакомлении с реалиями места действия. Именно поэтому читателю стоит напомнить некоторые факты из истории строительства Закаспийской железной дороги, дополняющие приводимые в романе сведения.

Россия вышла в закаспийские земли в конце шестидесятых годов прошлого века. В 1969—1870 гг. были построены военные укрепления на древнем русле Амударьи (Узбое) у Моллакары и на побережье Красноводского залива (Михайловское). В течение двух последующих лет под руководством выдающегося русского военачальника Михаила Дмитриевича Скобелева (1843—1882) проводится рекогносцировка прилегающих к Каспию земель, обусловленная прежде всего военными целями и обеспечивающая подготовку завоевательного похода против Хивинского ханства (1873). В течение 1874 г. в Закаспии работают Аралокаспийская и Амударьинская географическая экспедиции, в ходе которых под руководством А. А. Тилло, А. В. Каульбарса и M. H. Богданова были проведены исследования рельефа, почв, растительности, животного мира, гидрографии и элементов климата. В 1877 г. русскими войсками был занят Кизыл-Арват, ахалтекинский укрепленный пункт у подножия Копетдага. В 1878 г. произошел прорыв Амударьи в старое русло, до Сарыкамышского озера, обусловивший новые географические исследования в регионе (работы Гельмана и Глуховского). Наконец, в 1880 г., когда началась усиленная подготовка к ахалтекинскому походу, генералы М. Д. Скобелев и M. H. Анненков возбуждают вопрос о постройке железной дороги на протяжении 26 верст от Михайловского залива до Моллакары. Дорога должна была служить исключительно военным целям, прежде всего — для перевозки боеприпасов и фуража. Высочайшее повеление о строительстве вышло в июне, а сами работы начались 25 августа 1880 г. (все даты, связанные со строительством дороги, приведены по старому стилю) и были закончены за десять дней. В том же году было решено продлить железную дорогу на 217 верст вглубь Закаспийской области (образованной как самостоятельная административная единица 6 мая 1881 г.), до Кизыл-Арвата. Работы по прокладке колеи начались 4 сентября, а ровно год спустя, 4 сентября 1881 г., первый поезд пришел в Кизыл-Арват. Еще раньше, в январе 1881 г., русскими войсками были взяты текинское укрепление Геок-Тепе и г. Ашхабад. Таким образом, по дороге, строившейся исключительно для военных целей, в результате замирения края было открыто грузопассажирское движение. После присоединения Мервского оазиса (1884 г.) произошло обострение отношений с Англией, имевшей свои стратегические интересы в Средней Азии; начались и вооруженные стычки с афганцами — такие, как сражение на реке Кушке 18 марта 1885 г. Эти события поставили в повестку дня вопрос о продолжении Закаспийской военной железной дороги дальше на восток. 12 июля 1885 г. началась укладка шпал; вскоре, преодолев двухсотверстный участок пути, поезда пошли на Ашхабад. 2 июня 1886 г. открылось железнодорожное движение до Мерва, а к концу года, одолев безводные сыпучие пески Каракумов, строители достигли Амударьи у Чарджоу. Строительство дороги несколько замедлил экстремальный паводковый разлив рек Теджен и Мургаб, в результате которого было размыто пятьдесят три версты уже уложенного полотна.

В то же самое время начальный пункт железной дороги был перенесен из Михайловского залива на 26 верст западнее, в Узун-Аду.

В 1887 г. за 124 дня был построен двухверстный деревянный мост через Амударью, и 26 февраля следующего года первые поезда принимали в Бухаре. К 15 мая 1888 г. железнодорожный путь был доведен до Самарканда. Общая протяженность Закаспийской военной железной дороги составила 134З версты (около 1430 километров).

Полная стоимость затрат на строительство оценивалась российским императорским правительством в пятьдесят один миллион рублей, то есть 37960 рублей на одну версту — цена, по тем временам, достаточно низкая. Объясняется это, прежде всего тем, что прокладку дороги вело военное ведомство. Были созданы два специальных железнодорожных батальона, причем по мере ввода в строй объектов железной дороги станционные и путейские должности замещались военными — как офицерами, так и низшими чинами. Укладочный поезд состоял из 27 двухэтажных вагонов, в которых, кроме жилья, были оборудованы кухни, мастерские, приемный покой и другие службы. Для развозки материалов использовали лошадей и местных одногорбых верблюдов. Жюль Верн справедливо восторгался скоростью строительства дороги, хотя его данные несколько преувеличены: на самом деле пятьсот рабочих укладывали в день менее шести верст пути. Для Западной Европы это были неслыханные скорости, однако нам придется сдержать патриотический восторг: в значительной степени ускорению строительства способствовал так называемый американский способ укладки — со строительного поезда, на котором к месту укладки доставляется все необходимое. К тому же большинство рабочих на западных участках дороги составляли персы.

Строилась не только дорога. В серьезную проблему вылилось снабжение строителей водой. С этой целью очищали старые источники и искали новые, подводили каналы. Много сил уходило на борьбу с подвижными песками, особенно на участке от Байрам-Али до Амударьи. Жюль Верн указывает основные меры защиты железнодорожного полотна от заносов: посадки саксаула и установка деревянных щитов. Но самым действенным оказался способ, придуманный в ходе строительства: откосы песчаных насыпей обкладывали глиной, она образовывала прочную твердую корку и предотвращала выдувание песка из-под шпал...

Железная дорога была в конце XIX в. самым быстрым, самым технически совершенным средством передвижения. Неудивительно, что Жюль Верн, горячий сторонник и пропагандист технического прогресса, с громадным интересом следит за развитием железнодорожного транспорта во всем мире. Достаточно вспомнить хотя бы, как легко он оперирует данными о стальных магистралях США. Не должно удивлять и то опережение событий, тот выдаваемый за осуществленную реальность прогноз, та стремительность, с какой писатель «прокладывает» новые нитки стальных дорог в самых неожиданных и труднодоступных местах: через горы и пустыни, через Главный Кавказский хребет, вдоль южного побережья Каспия, под Гибралтарским проливом. Вымыслом писателя стало и место действия «Бомбарнака» — Трансазиатская магистраль, проведенная фантазией Жюля Верна через пустыни Кашгарии и снежное высокогорье Памира, причем в последнем случае, сознавая техническое бессилие своего века, писатель заимствует у судоводителя известный с давних времен прием — буксировку. Впрочем, Ж. Верна вовсе не интересует возможность немедленной реализации того или иного «проекта». Свою задачу он, как и всегда, видит в том, чтобы показать безграничность технических возможностей человека, и, пожалуй, в том, чтобы лишний раз напомнить старые, не потерявшие значения и в наши дни истины: единение приводит к успеху даже в самых трудных обстоятельствах; соединение усилий разных народов приводит к взаимному обогащению, к общему благополучию...

Литературоведы и критики оценивают «Бомбарнака» не однозначно. Представителем одной точки зрения стал в книге о своем деде Жан Жюль-Верн: «Записки Клодиуса Бомбарнака содержат поразительные документальные сведения. Автор, правда, ссылается на источники, откуда почерпнул их, но лично я был крайне удивлен, каким образом писателю удалось отыскать такое количество деталей, оказавших ему существенную помощь при описании района, которым мне самому довелось заниматься. В некоторых отношениях этот роман поистине не уступает знаменитому путеводителю „Гид блё“, давая описание не только географических особенностей, но и нравов»[120].

Безусловно, эта волнующая реплика нуждается в поправках. Отечественный читатель, более знакомый с географическими реалиями Средней Азии, найдет немало неточностей на страницах «Бомбарнака». Скажем, ни один приток Атрека не пересекает горных цепей Копетдага, а Зеравшан не доходит до Амударьи. Каждый, кто хоть раз проехал от Красноводска до Ашхабада или Чарджоу, вспомнит о неизменно сторожащих дорогу хребтах Большого Балхана и Копетдага, подходящих к трассе как раз в тех местах, где у Ж. Верна описывается ровная, плоская, унылая степь. Не может море, даже в районе нефтяного месторождения, вспыхнуть от выброшенной за борт недокуренной сигары, как это случилось при переходе «Астры» через Каспий. Но не в этих частностях дело. Художественное произведение все-таки не может служить путеводителем, простым зеркальным отражением географической обстановки. У писателя всегда есть свое видение реальности, в том числе и природной. И, кроме того, надо помнить о том, что Жюль Верн обращался, прежде всего, к среднему французу, не так уж и часто покидающему родной город, к поколению, рядовой представитель которого никогда не бывал в Центральной Азии. Для такого обывателя, если он обладал достаточной любознательностью, мир за пределами родной Франции, весь огромный, сказочный, манящий мир, открывался главным образом через приключенческие романы, поэтому от автора, обратившегося к теме странствий, требовали, прежде всего, рассказа о приключениях. Так, Бомбарнак вспоминает великого Дюма, «чьи путешествия никогда не обходились без приключений. Он просто выдумывал их по мере надобности...» Жюль Верн посчитал, что приключения следует разбавлять изрядной долей серьезных знаний. В «Бомбарнаке», как и во всех других романах, ему удалось это сделать ненавязчиво, органически вплетая географические, технические, этнографические сведения в сюжетную канву произведения. В этом отношении вполне можно согласиться с Жаном Жюль-Верном, отметившим, что манера письма в «Бомбарнаке» обнаруживает юношескую свежесть; автор оказывается совсем не таким стариком, каким он представлялся окружающим; от возраста ухудшилось только физическое его состояние.

Другая точка зрения, высказанная, например, англичанином Эвансом, сводится к сравнению «Бомбарнака» с предыдущим творчеством писателя. С этих позиций, «Бомбарнак» — лишь поздняя производная от знаменитого романа «Вокруг света в 80 дней»[121]. Сам Ж. Верн, кажется, не избегает этого сравнения, вводя в свое произведение упоминания о реальной личности — американке Нелли Блай, которая на практике осуществила книжный маршрут Филеаса Фогга. Причем обогнала свой литературный прототип, совершив кругосветное путешествие в 1889 г. за 72 дня, а в 1891-м — сначала за шестьдесят семь, а во второй раз и за шестьдесят шесть дней. (Интересно, что после этого итальянец У. Грифони написал шуточный роман «Вокруг света в тридцать дней», в котором Ф. Фогг умирает от огорчения, узнав, что американец превысил его рекорд. Как бы в ответ на этот выпад в «Бомбарнаке» появляется немецкий пассажир, «тевтонская бомба», пытающийся осилить кругосветку за тридцать девять дней.) Сторонники рассматриваемой точки зрения, например, Марсель Ютэн в вековой давности статье из парижской газеты «Эко де Пари», считали, что в конце XIX в. можно проделать путь Фогга гораздо быстрее и с большим комфортом, скажем, удобно развалившись в кресле курьерского поезда. Жюль Верн учитывает и это. Его Бомбарнак в самом начале романа недовольно восклицает: «Противная вещь железная дорога! Едешь, прибываешь на место, ничего толком не увидев в пути». Он готов скоропалительно признать: «Вместе с преимуществами прямого рельсового пути мы потеряли живописность наших прежних дорог, причудливо извилистых, образующих кривые и ломаные линии». Подобные мысли разделяет и Кловис Дардантор, главный герой следующего романа: «Из вагона мало что увидишь, а бывает — и ничего... да еще и варишься в собственном соку!» Бомбарнак с ностальгией думает о конных путешествиях по бескрайним просторам «с забавными встречами на постоялых дворах, переменами лошадей, водкой, которую хлещут ямщики, а иногда... и с „благородными разбойниками“, подстерегающими вас на пути». Жюль Верн старается показать, что с развитием более современного способа передвижения приключения не исчезают. Современному читателю вряд ли это надо доказывать...

Впрочем, роман «Клодиус Бомбарнак» неверно было бы относить исключительно к приключенческому жанру. М. Метраль, швейцарский исследователь творчества Ж. Верна, в одной из своих работ утверждал, что в амьенский период жизни писатель «окончательно обуржуазился», имея в виду не только рост благосостояния семьи Ж. Верна, но и определенные изменения в мировоззрении писателя. (Можно еще вспомнить, что именно в 1892 г. Ж. Верн стал офицером ордена Почетного легиона, высшей государственной награды Франции.) Сказалось это и на выборе сюжетов, в чем можно убедиться на примере двух только что прочитанных книголюбом романов. Если героев ранних приключенческих творений Ж. Верна отправляли в путь жажда познания, стремление к открытиям или поискам справедливости, то теперешние персонажи совершают деловые вояжи или путешествуют для собственного удовольствия. Естественно, подобным странствиям должен сопутствовать добродушный юмор, который приятно переварить вместе с ужином, в уюте домашнего очага. Если уж и говорить, вслед за Е. Брандисом, о социальной направленности «Бомбарнака», то надо, прежде всего, иметь в виду интересы французского буржуа. Это легко проследить на оттенках изображения основных персонажей романа. Во время его написания продолжалось политическое сближение Франции и России, и русские персонажи выписаны доброжелательно, с большой симпатией, тогда как англичане и немец, представители традиционно враждебных французам наций, изображены карикатурно. Жан Жюль-Верн подметил, что английский путешественник представлен в «Бомбарнаке» тем невыносимым даже для соотечественников типом, который не раз бичевали Диккенс, Теккерей и другие мастера английской классической литературы, который стал в те времена ответственным за изоляцию Великобритании на международной арене.

В «Клодиусе Бомбарнаке» отчетливо прослеживаются элементы детективного романа. Жюль Верн пытается провести психологическое исследование в замкнутом пространстве (железнодорожном вагоне) — ситуация, типичная, скажем, для ряда повестей Агаты Кристи. Роман сближается и с другим современным жанром — журналистским расследованием, проводимым, правда, на вымышленном материале...

Стоит сказать несколько слов и о героях «Бомбарнака». Почти все они носят имена, в которых современные исследователи ищут и находят фонетический подтекст, будто бы проясняющий отношение автора к тому или иному персонажу. Интересна, прежде всего, актерская чета Катерна. Прообразом мужа, комического опереточного тенора, был будто бы Поль Саверна, который в 1888—1889 гг. выступал в Амьене и даже подружился с Жюлем Верном.

Что же касается мадам Катерна, то она носит дорогое для писателя имя — Каролин. В ранней юности Жюль был влюблен в свою маленькую племянницу Каролин Тронсон, которую он часто навещал в монастырском пансионе, где она воспитывалась, дарил цветы, читал свои ранние стихотворные опусы. Жюль посвятил Каролин даже целую трагедию в стихах, слушая которую в авторском исполнении она, если верить устной традиции, заснула на пятидесятом стихе! В 1839 г. Жюль пытался наняться юнгой на отплывающий в восточные моря парусник, чтобы — как он оправдывался потом перед отцом — найти коралловое ожерелье для нежной Каролин... Взаимности будущий писатель не добился, но воспоминание о пережитом сильном чувстве сохранилось у него на всю жизнь. Имя Каролин проникало в жюль-верновские книги, а иногда, как в романе «Замок в Карпатах», писатель даже грезил, будто женился на Каролин.

Не случайно и само появление на страницах романа четы опереточных актеров. Здесь не только воспоминание о парижской молодости, когда Жюль Верн был театральным писателем, общался с актерами и музыкантами, дружил с композиторами: сначала с второстепенными (А. Иньяр, А. Талекси, В. Массе), потом — с такими величинами, как Жак Оффенбах и Лео Делиб. Музыка вообще играла большую роль в жизни Жюля Верна, и целые страницы «Необыкновенных путешествий» посвящены ей. Музыкальные вкусы писателя выражены почти во всех его произведениях. Сначала Жюль Верн увлекался музыкой Рихарда Вагнера. Это была настоящая страсть, но она быстро прошла, и писатель стал отдавать предпочтение музыке Л. Делиба, Ж. Визе, Ж. Массне. С течением времени, под влиянием Иньяра у Жюля Верна вырабатывается интерес к новым веяниям во французской музыке — сочинениям Э. Шоссона и Г. Форе, К. Дебюсси и М. Равеля. Музыка, кстати, появится и в романе «Кловис Дардантор», где молодая героиня, Луиза Элиссан, «играя на пианино... выказала тонкий вкус и настоящее понимание исполняемых произведений». А влюбляющийся в Луизу молодой парижанин Марсель Лориан оказывается, по воле автора, обладателем очень приятного голоса. Так у фортепиано и зарождается их взаимное влечение.

Путешествия, музыка, любовь — вот общие темы представленных сочинений Верна...

Второе произведение, включенное в этот том — «Кловис Дардантор», — названо автором романом-водевилем. Действительно, в романе есть все необходимое для водевиля: неудачно подобранные родителями жених и невеста, влюбляющийся с первого взгляда в девушку положительный герой (естественно, неприятный неумным и незадачливым родителям), богач-холостяк, не знающий, кому оставить свое немалое состояние, сумасбродная идея, вдруг в связи с этим пришедшая в голову двум бедным юношам, комические второстепенные персонажи, внезапные повороты сюжета, часто ставящие героев в смешное положение, легкий французский юмор, проявляющийся даже в самых вроде бы опасных для героев ситуациях. Кажется, что на склоне лет — а роман был написан шестидесятивосьмилетним автором — Жюль Верн вспоминает свои первые шаги в литературе. Ведь писательскую карьеру он начинал с веселых куплетов и непритязательных жанровых песенок, музыку к которым сочинял его друг и земляк Аристид Иньяр. Эти песенки потом с успехом исполняли в литературных и театральных кабачках Парижа. 12 июня 1850 г. на сцене парижского «Исторического театра» было поставлено первое крупное произведение Жюля Верна — водевиль «Сломанные соломинки». За ним последовали новые водевили, бытовые комедии, либретто комических опер... Все это казалось давно пройденным этапом литературного ученичества, далекой, навсегда оставленной страной, и вот...

В июле — декабре 1896 г. «Магазэн д'эдюкасьон» печатает «Дардантора». Еще до окончания журнальной публикации, в ноябре, у Этцеля выходят два книжных варианта романа — как обычно: дешевое и подарочное издания.

«Кловис Дардантор» — роман во многом необычный для Ж. Верна: простенькая любовная интрига накладывается на сопутствующий ей побочный сюжет, сводящийся к осуществлению парадоксального способа разбогатеть — непритязательная, неоригинальная история, словно бы вставной номер на концерте перед напряженно ожидаемым выступлением знаменитости. Конечно, можно подобно Жану Жюль-Верну в книге о его великом деде задаться вопросом: «Зачем писатель сочинил такую историю?» Разумеется, не только для любования великолепными пейзажами Мальорки и не для довольно сумбурного рассказа об Оранской провинции. Почти у каждого писателя наряду с бесспорными достижениями случаются серенькие, проходные вещи. Таким произведением можно бы посчитать «Дардантора». Однако именно этот роман Жюль Верн посвятил своим внукам, трем потомкам сына Мишеля. Всего во второй раз за долгую литературную деятельность писатель предпослал детищу своей фантазии посвящение (первый раз это произошло в 1876 г.: «Матиас Сандорф» был посвящен Александру Дюма). Случайно ли это? Внук Жан упоминает о развившейся к этим годам у деда какой-то стеснительной скрытности. Даже за играми малолетних внучат он украдкой подглядывал из окна. Может быть, правы те исследователи верновского творчества, которые считают, что своим посвящением сводящий счеты с жизнью писатель хотел обратить внимание внуков на исключительную важность текста «Дардантора», на заложенное в нем послание молодому поколению? И его, это тайное сообщение, надо передать, минуя промежуточную инстанцию — родителей внуков, надо сохранить до той поры, пока внуки не станут достаточно взрослыми, чтобы полностью понять наказ деда.

Что же это за таинственное послание?

Ключ к решению загадки содержится в образе Дардантора.

Давно уже было замечено, что в произведениях Жюля Верна нет ярких женских образов. Героини его романов не выдерживают никакого сравнения со стойкими, мужественными, энергичными, удачливыми представителями сильного пола. (Луиза Элиссан в этом отношении — одно из немногих исключений.) Писатель не был женоненавистником. Он ценил и женское, и женщин, иных из них очень высоко ценил, как об этом свидетельствуют многочисленные высказывания, рассеянные по страницам романов, по письмам к родным и знакомым. И, тем не менее, он очень мало писал о любви — необыкновенно мало, если вспомнить, что речь идет о французе...

В феврале 1895 г., давая интервью журналу «Стрэнд Мэгэзин», писатель так объяснял свое отношение к амурной теме: «Любовь — это всепоглощающая страсть, оставляющая в сердце мужчины совсем мало места. Моим героям необходимы все их душевные свойства, вся их энергия, а пребывание возле них какой-нибудь молоденькой очаровательной женщины помешало бы реализации их гигантских проектов».

В те самые годы, в середине девяностых, брак Ж. Верна столкнулся с внутренней драмой, аналогичной трагедии Льва Толстого (они, кстати, были ровесниками): ежедневные столкновения бок о бок живущих людей, один из которых, женщина, не может вступить в секретную область другого, которую супруг зарезервировал для литературного творчества[122]. Онорина Морель, жена писателя, была женщиной мягкой, вялой, бесхарактерной и, в общем-то, довольно скучной. И вот Жюль Верн создает образ холостяка Дардантора. В оригинале он назван даже точнее: «противник брака». Богатый, преуспевающий, энергичный, очаровательный, Дардантор, которым писатель просто-напросто любуется, как мастер-ювелир своим лучшим творением, становится идеалом стареющего автора, прежде всего потому, что он свободен. Он предоставлен сам себе, своим желаниям и капризам, своим увлечениям и наклонностям. Он свободен от той повседневной суеты, от мелочных семейных забот, от неурядиц и непредусмотренных столкновений. Это не бунт против конкретной личности; это — недовольство устойчивыми, узаконенными связями, налагающими стеснительные обязательства и сдерживающими какие-то проявления творческой души. В определенных обстоятельствах душа крупного художника восстает против этих пут. Лев Толстой, как мы знаем, пытался уйти от семьи. У больного Жюля Верна на это не было уже физических сил. Он мог только написать «Дардантора»...

О Жюле Верне у русского читателя сложился устойчивый стереотип. Естественно, живой человек никак не соответствует этому искусственному образу. Будем надеяться, что знакомство с незаслуженно забытыми произведениями отца научной фантастики разрушит этот стереотип, выведет его за узкие рамки литературно-критических схем, в которые пытаются втиснуть творчество писателя.

1

Лангедокский — слово, производное от Лангедока — названия исторической области на юге Франции.

2

Людовик XIV (1638—1715) — с 1643 года король Франции, правление которого ознаменовало собой расцвет абсолютизма.

3

Акведук — водопровод в виде моста.

4

Провансальский — слово, производное от Прованса — название области на юго-востоке Франции.

5

Ла-Плата — портовый город на востоке Аргентины.

6

Бордо — город и порт на западе Франции.

7

Узел — здесь: мера скорости, соответствует примерно 1,85 километра в час.

8

Фут — мера длины, равная примерно 0,3 метра.

9

Дюйм — мера длины, равная 2,54 сантиметра.

10

Ротонда — здесь: женская теплая верхняя одежда без рукавов.

11

Перпиньян — город на юго-востоке Франции.

12

Кабельтов — здесь: морская мера длины, равная 185,2 метра.

13

Ют — кормовая часть верхней палубы судна.

14

Грот-мачта — самая высокая мачта на судне.

15

Бак — надстройка в носовой части судна.

16

Швартов — канат, которым судно привязывается к причалу.

17

Штуртрос — цепь или трос, идущий от барабана, вращаемого штурвалом, к рулю.

18

Моя вина! (лат.).

19

Бодлер Шарль (1821—1867) — французский поэт.

20

Амалтея — нимфа из древнегреческой мифологии, вскормившая Зевса козьим молоком на острове Крит.

21

Фок-мачта — передняя мачта на судне.

22

Гиппократ (ок. 460—370 гг. до н. э.) — древнегреческий врач.

23

Нептун — бог морей в древнегреческой мифологии.

24

Виши, Юрьяж — курорты Франции.

25

Форштевень — носовая часть судна.

26

Эскулап — врач (по имени древнеримского бога).

27

Сомюрский — слово, производное от Сомюра — названия административного центра французского департамента (области) Мэн и Луара.

28

Фалес Милетский (624—546 гг. до н. э.) — древнегреческий философ.

29

Питтак (б20—570 гг. до н. э.) — создатель первых письменных законов в Греции.

30

Биант (590—530 гг. до н. э.) — судья, известный своей справедливостью.

31

Клеобул (VI век до н. э.) — правитель города Линда.

32

Периандр (ум. в 586 г. до н. э.) — тиран Коринфа.

33

Хилон — мудрец из Спарты.

34

Солон (ок. 640—560 гг. до н. э.) — афинский политический деятель и поэт.

35

Миля — мера длины; сухопутная миля равна примерно 1,6 километра, морская — 1,9 километра.

36

Лаццарони — люмпен-пролетарии в Южной Италии.

37

Руссильон — край, которым поочередно владели Испания и Франция; ныне составляет большую часть департамента Восточные Пиренеи.

38

Франциск Первый (1494—1547) — французский король с 1515 года.

39

Безик и пикет — карточные игры.

40

Желудок (греч., лат.).

41

Гарпократ — греко-римское имя египетского бога Гора.

42

Ньюфаундленды, или водолазы, — порода собак, использовавшаяся спасения утопающих.

43

Ментор — наставник (греч.).

44

Возвысимся духом (лат.) — библейское выражение.

45

По древнегреческим сказаниям, Геро — жрица Афродиты, отличавшаяся своей красотой, Леандр — ее возлюбленный, который, плывя к ней на свидание, утонул в море.

46

Морфей — в древнегреческой мифологии бог сновидений.

47

Данаиды — в древнегреческих сказаниях пятьдесят дочерей Даная: в наказание за убийство своих мужей, совершенное по повелению отца (приказ нарушила лишь одна из них), они должны были носить воду в бездонную бочку.

48

Монтелимар — административный центр департамента Дром на юге Франции.

49

Людовик-Сальватор Австрийский (р. 1847—?) — сын великого герцога Леопольда II Тосканского, известен своими географическими исследованиями и экспедициями в Америку, Африку, Азию и Австралию.

50

Куртина — здесь: часть крепостной стены между двумя бастионами.

51

Чичероне — проводник (ит.).

52

Каперсы — культивируемые в теплых странах полукустарниковые растения, а также их почки, употребляемые в маринованном виде как приправа к кушанью.

53

Барселона — портовый город в Испании.

54

Геспериды — в древнегреческой мифологии — дочери титана (гиганта, вступившего в борьбу с богами) Атланта, жившие в сказочном саду, где росла яблоня, приносившая золотые плоды.

55

Давид (X в. до н. э.) — царь Израильско-Иудейского государства.

56

Ядро по-французски — балль (Balle).

57

Каталония — историческая область на северо-востоке Испании.

58

Гамилькар Барка (?—229 г. до н. э.) — карфагенский полководец.

59

Ганнибал (247—183 до н. э.) — карфагенский полководец.

60

Бонапарты — род, из которого вышел Наполеон Бонапарт.

61

Корсика — остров в Средиземном море, родина Наполеона.

62

Корсар — морской разбойник, пират.

63

Берберы — группа народов в Северной Африке.

64

Лета — в древнегреческой мифологии река забвения в подземном царстве. «Кануть в Лету» — бесследно исчезнуть.

65

Мавританский — слово, производное от мавров, как называлась в старину часть мусульманского населения в ряде районов Средиземноморья.

66

Перистиль — колоннада, окружающая площадь или двор.

67

Изабелла. II (1830—1904) — испанская королева.

68

Розетка — лепное украшение в виде расходящихся из центра листьев или цветочных лепестков.

69

Иосафатова долина — узкая долина близ Иерусалима, где, по мнению магометан, свершится Страшный суд.

70

Пинакль — в романской и готической архитектуре род башенок с остроконечно-пирамидальным верхом.

71

Аркбутан — наружная подпорная арка.

72

Неф — продольная часть католического храма.

73

Капелла — здесь: церковный придел (добавочный, боковой алтарь).

74

Кессонированный — здесь: имеющий архитектурно оформленные заполнения между ребрами (свода).

75

Кариатида — статуя, поддерживающая балочное перекрытие и выполняющая функцию опоры (столба, колонны).

76

Ван Дейк (1599—1641) — фламандский живописец.

77

Дуро — старинная испанская серебряная монета.

78

Дедал — мифический зодчий, построивший на острове Крит знаменитый лабиринт.

79

Ариадна — дочь мифического критского царя Миноса, давшая герою Тесею клубок ниток, при помощи которого он выбрался из лабиринта.

80

Галера — старинное гребно-парусное военное судно.

81

Лагримас — слезы (ит.).

82

Донжон — главная, отдельно стоящая у средневекового замка башня.

83

Алеппские сосны — вид сосен, распространенный в западной части Средиземноморья.

84

Тартана — одномачтовое судно.

85

Фелюга — небольшое парусное судно.

86

Первая империя — Франция в годы правления Наполеона I (1804—1814 и 1815 гг.).

87

Сьерра — горный кряж, хребет (исп.).

88

Картезианский — слово, производное от картезианцев — монашеского ордена, возникшего во второй половине XI века во Франции.

89

Капуцины — католический монашеский орден.

90

Колизей — древний цирк в Риме, сохранившийся до сих пор.

91

Святая Галера (или Ковчег) спасения (исп.).

92

Хабанера — народный танец, широко распространенный в Испании и ряде других стран.

93

Андалузский — слово, образованное от Андалузии — старинной провинции на юге Испании.

94

Лоти Пьер (1850—1923) — французский романист.

95

Стаксель — косой треугольный парус, поднимаемый на штаге — снасти, удерживающей мачту спереди.

96

Бизань — самая задняя мачта.

97

Родосский колосс — считавшаяся одним из семи чудес света бронзовая статуя бога солнца Гелиоса на острове Родос в Древней Греции, воздвигнутая в 285 г. до н. э.; высота ее составляла 37 метров.

98

Сильф — в средневековых поверьях дух воздуха, легкое воздушное существо.

99

Абд аль-Кадер (1808—1883) — арабский шейх, боровшийся против завоевания Алжира французами.

100

Фаланстер — здесь: коллективное хозяйство, созданное в соответствии с принципами утопического социализма.

101

Омнибус — многоместный конный экипаж.

102

Бурнус — плащ из плотной шерстяной материи.

103

Гамбетта Леон (1838—1882) — премьер-министр и министр иностранных дел Франции (1881—1882).

104

Населенный пункт назван так в честь Адольфа Тьера (1797—1877) — французского государственного деятеля и историка.

105

Плеоназм — вкрапление в речь слов, ненужных с чисто смысловой точки зрения.

106

Гуаява — тропическое растение из семейства миртовых и его плод.

107

Муфлон — дикий баран.

108

Перришон — герой пьесы «Путешествие господина Перришона» французского драматурга Эжена Марена Лабиша (1815—1888).

109

Туареги — один из берберских народов.

110

Антраша — прыжок в танцах.

111

Гренада, или Гранада, — город на юге Испании, славящийся, в частности, своими архитектурными памятниками.

112

Спаги — во французских колониальных войсках в Северной и Западной Африке — кавалерийские части из местного населения.

113

Эспланада — здесь: широкая улица с аллеей посредине.

114

Феникс — в древнеегипетской мифологии — сказочная птица, способная при приближении смерти сгорать в гнезде и потом вновь возрождаться из пепла.

115

Секстант, или секстан, — угломерный инструмент для астрономических и навигационных наблюдений.

116

Гастроном — здесь: знаток и любитель вкусной еды.

117

Золя Эмиль (1840—1902) — французский писатель.

118

В переводе с французского «Бисквитвиль» означает «Деревня пирожных».

119

Читатель, заинтересовавшийся отношением великого писателя-фантаста к развитию техники в России, может получить дополнительные сведения из статьи В. И. Шевченко «Жюль Верн и русская техническая мысль» в журнале «Техника-молодежи» (1950, № 12).

120

Жан Жюль-Верн. Жюль Верн. Москва, 1978, с. 334.

121

I. О. Evans. Jules Verne and his work, 1965, p. 118.

122

Изложено по: More M. Nouvelles explorations de Jules Verne. Paris, 1963.