Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Клодиус Бомбарнак

ModernLib.Net / Путешествия и география / Верн Жюль Габриэль / Клодиус Бомбарнак - Чтение (стр. 13)
Автор: Верн Жюль Габриэль
Жанр: Путешествия и география

 

 


Кинко энергично подбрасывает в топку уголь — лопату за лопатой.

Давление увеличивается, котел бурлит, пар со свистом вырывается из клапанов. Скорость резко возрастает — она больше ста километров.

— Скажите всем, чтобы скорее бежали в задние вагоны! — кричит мне Кинко.

— А вы сами?

— Торопитесь, торопитесь, время не ждет!

И я вижу, как он изо всех сил налегает на рычаги, закрывая клапаны и отдушины.

— Прочь, прочь отсюда! — приказывает мне румын.

Я слезаю с тендера, пробегаю через багажный вагон, бужу Попова и кричу не своим голосом:

— Назад!.. Все назад!..

Проснувшиеся пассажиры толпятся в проходах, устремляясь в задние вагоны…

Вдруг раздался ужасающий взрыв, за которым следует резкий толчок.

На какое-то мгновение поезд замирает, а потом, увлекаемый силой инерции, продолжает катиться вперед, проходит еще с полкилометра и останавливается…

Попов, майор. Катерна, я и большинство пассажиров — все мы тотчас же спрыгиваем на полотно.

В темноте перед нами смутно рисуются строительные леса и очертания мостовых опор, поставленных для будущего виадука в долине Чжу.

Еще каких-нибудь двести шагов, и поезд Великой Трансазиатской магистрали был бы поглощен бездной.

25

А я так боялся томительного однообразия этого заурядного путешествия в шесть тысяч километров, не ожидая от него никаких ярких впечатлений и переживаний, достойных печатного станка. И, по правде сказать, я даже не надеялся найти для моей хроники какой-нибудь стоящий материал!

Но несомненно и то, что я опять попал впросак. Угораздило же меня в телеграмме, посланной «XX веку», представить Фарускиара героем! Правда, намерения у меня были самые лучшие, но недаром говорится — благими намерениями вымощен ад. Поэтому ваш покорный слуга вполне заслуживает чести стать мостильщиком ада.

Мы находимся в двухстах шагах от долины Чжу, широкой впадины, потребовавшей сооружения виадука, протяженностью приблизительно в триста пятьдесят — четыреста футов. Каменистое дно впадины лежит на глубине ста футов. Если бы поезд свалился в пропасть, не уцелела бы ни одна живая душа. Эта катастрофа, безусловно, интересная с точки зрения репортажа, стоила бы целой сотни жертв. Но благодаря хладнокровию и решительности молодого румына мы все были спасены от гибели.

Все ли? Нет, не все. За наше спасение Кинко заплатил своей жизнью…

А вдруг ему повезло и смерть его миновала?. Случись такое чудо, он, конечно, вернулся бы в свое убежище и стал бы терпеливо дожидаться моего прихода.

Воспользовавшись всеобщей суматохой, я опять пробираюсь в багажный вагон. Увы, никаких надежд! Ящик пуст, пуст, как сейф прогоревшего банка. Бедный Кинко стал жертвой своего великодушия.

Так вот кто был настоящим героем! Не гнусный бандит Фарускиар, которого я так неосторожно прославил на весь мир, а скромный румын, этот жалкий железнодорожный «заяц», этот несчастный жених, которого напрасно будет ждать его невеста.

Я воздам ему должное, я расскажу о его подвиге! Вряд ли я поступлю нескромно, если раскрою его тайну. Да, он обманул Компанию Великой Трансазиатской магистрали, но не будь этого обмана, поезд со всеми пассажирами был бы теперь на дне пропасти. Не окажись среди нас этого смельчака, мы все как один погибли бы ужасной смертью…

Обескураженный, я снова спускаюсь на полотно, с тяжелым сердцем, со слезами на глазах.

План Фарускиара, которому едва не помешал его соперник Ки Цзан, задуман был очень ловко. Ему ничего не стоило направить поезд на боковую ветку, ведущую к недостроенному виадуку. На месте соединения обеих линий должен был дежурить соучастник бандитов и в нужный момент перевести стрелку. И как только показался зеленый сигнал, подтвердивший, что «все в порядке», злодеи убили машиниста и кочегара, замедлили на минуту скорость и соскочили на ходу с поезда, предварительно набив до отказа раскаленную топку. А теперь они, наверное, уже спустились в долину Чжу, чтобы найти среди обломков крушения сокровища богдыхана. Они надеялись скрыть свое ужасное преступление под покровом темной ночи… Самой утонченной китайской казни достойны такие негодяи!

Но, к счастью, они жестоко обманулись! К тому же есть свидетель, и он сделает все возможное, чтобы бандиты были пойманы и понесли заслуженную кару. И раз уже нет в живых бедного Кинко, то свидетелем буду я.

Это решено. Я расскажу обо всем китайским властям, после того, как повидаю Зинку Клорк. Надо будет исподволь подготовить ее к горестному известию, чтобы несчастье не обрушилось на нее сразу, как удар грома. Завтра же, как только мы приедем в Пекин, первым делом я отправлюсь на улицу Ша-Хуа.

И если Зинка Клорк не захочет, чтобы я разгласил тайну ее покойного жениха, то ничто не помешает мне сообщить все подробности о злодеянии Фарускиара, Гангира и четырех бандитов, действовавших с ними заодно. Я видел сам, как они прошли через багажный вагон, я выследил их, подслушал разговор на площадке, слышал предсмертные крики машиниста и кочегара, а потом разбудил пассажиров воплями: «Назад!.. Все назад!» Все это я могу подтвердить под присягой.

Увы! Я слишком поздно прозрел. Но ведь есть, как вы знаете, один человек, давно уже заподозривший Фарускиара в недобрых намерениях, и он только ждет случая выступить в роли обличителя!

У разбитого паровоза собралась группа людей, среди них — майор Нольтиц, немецкий барон, господин Катерна, Фульк Эфринель, Пан Шао, Попов и я. Китайские жандармы, верные своему долгу, оцепили вагон с сокровищами. Что бы ни случилось, они не покинут его ни на минуту. Фонари, принесенные багажным контролером из хвостового вагона, позволили нам увидеть, что осталось от локомотива.

Поезд, как помнит читатель, шел на большой скорости и остановился не сразу. Объясняется это тем, что взрыв произошел в верхней части котла. Колеса уцелели, и локомотив продолжал еще некоторое время двигаться по инерции. Поэтому пассажиры отделались лишь сильным толчком.

Паровозная топка и котел превратились в бесформенные обломки. Мы увидели сломанные и скрученные трубы, смятые цилиндры, разъединенные рычаги. Нашим взорам открылись зияющие раны и обнаженные внутренности железного трупа.

Уничтожен не только локомотив, но и тендер приведен в негодность. Водяные баки пробиты, уголь высыпался на полотно. Зато передний багажный вагон остался, как это ни удивительно, почти неповрежденным.

Потеряна последняя надежда: у молодого румына не было никаких шансов на спасение. При таком взрыве его могло убить, разорвать на части, разнести в клочья. Неудивительно, что даже и следов не осталось от его тела.

Мы долго стояли молча, потрясенные ужасным зрелищем.

— Нет сомнения, машинист и кочегар погибли при взрыве, — нарушает молчание кто-то из присутствующих.

— Несчастные люди! — произносит Попов с тяжелым вздохом. — Я только одного не могу понять — как поезд очутился на Нанкинской ветке и почему они этого не заметили.

— Ночь очень темная, и машинист мог не заметить, что стрелка была переведена, — говорит Фульк Эфринель.

— Да, это единственное возможное объяснение, — соглашается Попов. — Машинисту следовало остановить поезд, а мы, наоборот, неслись со страшной скоростью.

— Но кому понадобилось перевести стрелку? — спрашивает Пан Шао. — Ведь Нанкинская ветка еще не действует, и виадук не достроен.

— Я думаю, это небрежность, — отвечает Попов.

— А я считаю, что злой умысел, — подхватывает Фульк Эфринель. — Преступники хотели устроить крушение и заинтересованы были в гибели пассажиров.

— С какой же целью? — спрашивает Попов.

— Да все с той же! — восклицает Фульк Эфринель. — Чтобы похитить императорскую казну. Что еще могло прельстить преступников? Разве не с целью грабежа бандиты напали на нас между Черченом и Чарклыком? Считайте, что мы вторично подверглись нападению.

Американец и сам не подозревал, насколько он был близок к истине.

— Вы, стало быть, полагаете, — говорит Попов, — что после шайки Ки Цзана другие разбойники осмелились…

Майор Нольтиц, до сих пор не принимавший участия в разговоре, перебивает Попова и говорит громко и внятно, так, чтобы его все услышали:

— Где господин Фарускиар?

Пассажиры оборачиваются, ожидая ответа.

— Где его приятель Гангир? — продолжает майор.

Ответа нет.

— А где четверо монголов, которые ехали в последнем вагоне? — снова спрашивает майор.

Ни один из них не отозвался.

Пассажиры кричат хором:

— Господин Фарускиар, где вы, где вы?

Молчание.

Попов входит в вагон, в котором ехал Фарускиар.

В вагоне пусто.

Пусто? Нет, не совсем. Сэр Фрэнсис Травельян спокойно сидит на своем месте, холодный и неприступный, совершенно чуждый всему происходящему. Ему ни до чего нет дела. Быть может, он думает в эту минуту, что на русско-китайской железной дороге не оберешься бестолковщины и беспорядков? Где это видано, чтобы стрелку переводил всякий, кому вздумается? Где это слыхано, чтобы поезд пошел не по своему пути?

— Ну, так вот! — говорит майор Нольтиц. — Если хотите знать, какой злодей пустил поезд по Нанкинской ветке, — прямо в пропасть, чтобы завладеть императорскими сокровищами, — так знайте — это Фарускиар!

— Фарускиар! — восклицают пассажиры, и большинство из них отказывается поверить обвинителю.

— Как, — недоумевает Попов, — сам директор Правления дороги, который так мужественно вел себя во время нападения разбойников и собственноручно прикончил Ки Цзана?

И тут я больше не могу сдерживаться:

— Майор не ошибается, — говорю я, — крушение — дело рук Фарускиара.

И ко всеобщему изумлению я рассказываю то, что мне стало известно благодаря случаю — как я узнал план Фарускиара и монголов, когда уже было поздно помешать преступникам. Но, до поры до времени, я ничего не говорю о Кинко и его доблестном поведении. Я еще успею воздать ему должное.

Посыпались возгласы, проклятия, брань, угрозы. Как, неужели этот величественный Фарускиар, этот высокопоставленный чиновник, который так прекрасно проявил себя на деле, неужели он… Нет, это невозможно!

Но факты — упрямая вещь. Я видел, я слышал, я утверждаю, что Фарускиар

— инициатор и главный виновник катастрофы, едва не погубившей поезд и всех нас. Я заявляю во всеуслышание, что он самый ужасный разбойник из всех, какие только встречались в Центральной Азии!

— Теперь вы видите, господин Бомбарнак, что мои подозрения были не напрасны? — говорит мне майор Нольтиц.

— Да, — отвечаю я, — и признаюсь без ложного стыда, что меня обмануло мнимое благородство этого проходимца.

— Господин Клодиус, — вмешивается в разговор первый комик, — напишите о случившемся в романе, и все будут говорить, что это неправдоподобно.

Пожалуй, господин Катерна прав. Но то, что в романе кажется совершенно неправдоподобным, нередко случается в жизни.

Многие считают невероятным наше чудесное спасение, не зная, как его объяснить. Только мне одному, посвященному в тайну Кинко, известно, почему локомотив был остановлен на краю пропасти загадочным взрывом.

Теперь, когда всякая опасность миновала, следует принять меры к возвращению поезда на линию.

— Сделать это очень просто, — говорит Попов. — Нужно только, чтобы некоторые из вас согласились потрудиться на общую пользу.

— Я могу! — воскликнул господин Катерна.

— Что от нас требуется? — спрашиваю я.

— Дойти до ближайшей станции, — продолжает Попов, — то есть до Шоуяна и телеграфировать оттуда в Тайюань, чтобы поскорее прислали вспомогательный локомотив.

— Далеко ли отсюда станция Шоуян? — спрашивает Фульк Эфринель.

— Мы находимся сейчас приблизительно в шести километрах от начала Нанкинской ветки, — отвечает Попов, — а от разъезда до Шоуяна еще километров пять.

— Итого одиннадцать, — говорит майор, — не так уж далеко. Хороший ходок пройдет это расстояние часа за полтора. Следовательно, локомотив из Тайюаня будет здесь часа через три. Я готов пойти.

— Я тоже пойду, — заявляет Попов, — и чем больше нас соберется, тем лучше. Как знать, не встретим ли мы на дороге Фарускиара и его сообщников?

— Вы правы, — соглашается майор Нольтиц, — и потому мы должны как можно лучше вооружиться.

Действительно, предосторожность не лишняя, так как разбойники должны находиться где-нибудь неподалеку от долины Чжу. Правда, как только они узнают, что просчитались, они постараются улизнуть. Вряд ли бандиты осмелятся напасть вшестером на сотню путешественников, не считая китайских солдат, охраняющих императорскую казну.

Двенадцать пассажиров, среди них Катерна, Пан Шао и я, вызываются сопровождать майора Нольтица. Попову мы все единодушно советуем не покидать поезда — и без него сделают в Шоуяне все, что требуется.

Вооруженные револьверами и кинжалами, в половине второго пополуночи, мы быстрым шагом направляемся к разъезду и, несмотря на темноту, менее чем через два часа благополучно достигаем станции Шоуян. Разбойники нам на пути не встретились. Пускай их разыскивает теперь китайская полиция. Но найдет ли? Желаю ей успеха, но, по правде говоря, не очень-то в нее верю.

Пан Шао вступает в переговоры с начальником станции, и тот дает телеграмму в Тайюань с просьбой немедленно прислать локомотив на Нанкинскую ветку.

Три часа утра. Уже брезжила заря, когда мы вернулись на разъезд и остановились там в ожидании локомотива, а еще через три четверти часа послышались далекие гудки.

Машина подходит, забирает нас на тендер, сворачивает на ветку и везет к поезду. Через полчаса мы на месте.

Рассвело уже настолько, что можно окинуть взглядом окружающее пространство. Никому не говоря ни слова, я принимаюсь за розыски останков несчастного Кинко и не нахожу даже клочков от его одежды.

Так как путь здесь одноколейный и нет поворотного круга, локомотив пойдет до развилки задним ходом. Взорванный паровоз и поврежденный тендер будут вывезены позже. Багажный вагон с ящиком — увы, пустым ящиком! — моего несчастного румына оказывается теперь в хвосте поезда.

Через полчаса мы достигаем разъезда. К счастью, нам не пришлось возвращаться в Тайюань, что избавило нас от лишнего полуторачасового опоздания. Перейдя стрелку, локомотив повернул в сторону Шоуяна. Вагоны были отцеплены, откачены за разъезд и составлены в прежнем порядке. В пять часов пополудни мы ехали уже с нормальной скоростью по провинции Чжили.

Мне нечего сказать об этом последнем дне путешествия. Замечу лишь, что китайский машинист даже и не старался наверстать потерянное время. Но если для нас еще несколько часов опоздания не так уж много значат, то совсем иначе относится к этому барон Вейсшнитцердерфер, который должен сесть в Тяньцзине на пароход в Иокогаму.

И действительно, когда мы остановились около полудня на вокзале в Тяньцзине, немецкий «globe trotter» note 108, соперник мисс Блай и Бисленда, бомбой вылетев на платформу, узнал, что иокогамский пароход покинул порт за три четверти часа до нашего прибытия и в эту минуту уже выходил в открытое море.

Злополучный путешественник! Нечего удивляться, что на наш поезд изливается целый поток тевтонских ругательств, которые барон посылает «с бакборта, с штирборта и с обоих бортов сразу», как сказал бы господин Катерна. Но не будем слишком строги! Сейчас у него есть все основания браниться на своем родном языке!

В Тяньцзине мы задержались только на четверть часа. Да простят мне читатели «XX века», что я не мог посетить этот китайский город с полумиллионным населением, город с многочисленными пагодами, европейским кварталом, где совершаются крупные торговые сделки, набережной реки Хайхэ, по которой вверх и вниз снуют сотни джонок… Повинен в этом не я, а Фарускиар, заслуживающий самой суровой кары уже за одно то, что он помешал мне выполнить подобающим образом мои репортерские обязанности!

Последний этап нашего длинного пути не был отмечен никакими из ряда вон выходящими событиями.

Единственно, что печалит меня до глубины души, — то что я не смогу доставить Кинко на улицу Ша-Хуа… Ящик его безнадежно пуст и теперь бесполезно сопровождать пустую тару к Зинке Клорк! Как повернется у меня язык сообщить молодой девушке, что жених ее не доехал до станции назначения, что Кинко больше нет в живых?..

Однако всему на свете бывает конец. Кончилось и наше путешествие в шесть тысяч километров по Великой Трансазиатской магистрали. По истечении тринадцати суток, час в час, минута в минуту, не считая однодневного опоздания, наш поезд останавливается у ворот столицы Поднебесной Империи.

26

— Приехали, Пекин! — громогласно объявляет Попов.

Пассажиры выходят из вагонов.

Четыре часа вечера.

Если вы провели в поезде триста двенадцать часов, то вряд ли вам захочется броситься с места в карьер осматривать город — что я говорю! — четыре города, включенных один в другой!

Впрочем, времени у меня достаточно, так как я намерен провести в Пекине несколько недель. Сейчас самое главное — найти приличную гостиницу. Наведя справки, узнаю, что европейским вкусам больше всего соответствует «Гостиница десяти тысяч снов», находящаяся неподалеку от вокзала.

Визит к мадемуазель Зинке Клорк придется отложить до утра. Я и так явлюсь к ней раньше, чем принесут пустой ящик, и успею подготовить ее к горестному известию о гибели Кинко.

Майор Нольтиц решил занять номер в той же гостинице, что и я. Мне не нужно поэтому прощаться ни с ним, ни с супругами Катерна, которые собираются недельки две пожить в Пекине, прежде чем уехать в Шанхай.

Пан Шао и доктора Тио Кина ждет у вокзала присланный из дома экипаж. Но мы еще встретимся. Друзья так легко не расстаются, и рукопожатие, которым я обмениваюсь с молодым китайцем, выходя из вагона, не будет последним.

Мистер и миссис Эфринель спешат покинуть вокзал, чтобы не потерять даром ни одной минуты. Дел у них, что называется, по горло. Они подыщут себе гостиницу в каком-нибудь китайском квартале, поближе к торговому центру. Но они не уйдут, не получив от меня добрых пожеланий! И мы с майором Нольтицем догоняем эту милую парочку.

— Итак, мистер Фульк Эфринель, — говорю я, — сорок два ящика с изделиями торгового дома «Стронг Бульбуль и Кo» причалили в надежную гавань! А ведь какой опасности подвергались ваши искусственные зубы при взрыве локомотива!

— Совершенно верно, господин Бомбарнак, — отвечает американец, — просто удивительно, что мои зубы не сломались. Сколько было приключений после нашего отъезда из Тифлиса! Поистине, путешествие оказалось менее однообразным, чем я ожидал.

— И вдобавок ко всему, — замечает майор, — вы успели еще жениться в дороге.

— Wait a bit! — произносит янки каким-то странным тоном. — Извините, мы торопимся.

— Не смеем вас задерживать, мистер Эфринель, — ответил я. — Позвольте только сказать до свидания миссис Эфринель и вам.

— До свидания, — буркнула американизированная англичанка, еще более тощая и сухопарая, чем в начале путешествия.

И прибавила, обращаясь к мужу:

— Мне некогда ждать, мистер Эфринель.

— А мне и подавно, миссис…

Мистер, миссис!.. Вот как! Они уже больше не называют друг друга Фульк и Горация!

И молодожены порознь направляются к вокзалу. Мне невольно приходит в голову, что маклер должен повернуть направо, а маклерша налево. Впрочем, это их дело.

Остается еще номер 8, сэр Фрэнсис Травельян, немое лицо, не произнесшее ни одного слова на протяжении всего действия, я хотел сказать — путешествия. Неужели я так и не услышу его голоса, неужели он не подаст ни одной реплики?

Эге! Вот, кажется, подходящий случай, я непременно им воспользуюсь!

Флегматичный джентльмен стоит на платформе, презрительно оглядывая вагоны. Он только что достал сигару из желтого кожаного портсигара, встряхнул коробок и убедился, что в нем не осталось ни одной спички.

А моя сигара — превосходнейшая «лондр»! — сейчас как раз зажжена. Я курю ее с наслаждением знатока, испытывая, признаюсь в этом, некоторую жалость, оттого что она последняя и таких отборных не найти во всем Китае.

Сэр Фрэнсис Травельян, увидев у меня в руке зажженную сигару, делает движение в мою сторону. Я жду, что он попросит огня, или скорее «света», как говорят в этом случае англичане. Сейчас я услышу от него традиционное «some light».

Но джентльмен только протягивает руку, и я машинально подаю ему свою сигару.

Он берет ее двумя пальцами, большим и указательным, стряхивает белый пепел, прикуривает, и тут я по наивности воображаю, что если он не сказал «some light», то уж никак не забудет вымолвить «thank you, sir!»

Как бы не так! Затянувшись несколько раз своей сигарой, сэр Фрэнсис Травельян небрежно бросает мою «лондр» на платформу и, не удостоив меня даже кивка, показывает спину и мерным шагом, как истый лондонец, уходит с вокзала.

«Как, и вы ничего не сказали?» — спросит читатель. Нет! Я остолбенел. Я не выразил возмущения ни единым словом, ни малейшим движением. Я был сражен наповал этой ультрабританской бесцеремонностью.

Эх, попался бы мне этот джентльмен!.. Но я никогда больше не видал сэра Фрэнсиса Травельяна из Травельян-Голла в Травельяншире.

Через полчаса мы устраиваемся в «Гостинице десяти тысяч снов». Там нам подают обед, приготовленный по всем невероятным правилам китайской кухни. Покончив с едой, во вторую стражу, — если уж употреблять китайские выражения, — мы расходимся по своим, не слишком комфортабельным, комнатам, ложимся на узкие кровати и тотчас же засыпаем — мало сказать, сном праведников! — сном донельзя утомленных людей, а это почти одно и то же.

Проспал я, как убитый, до десяти часов и, несомненно, спал бы и дольше, если б меня не разбудила мысль о необходимости выполнить печальную обязанность, — попасть на улицу Ша-Хуа раньше, чем роковой ящик будет передан его собственнице, Зинке Клорк.

Пора вставать! Ах, если б Кинко был жив, я отправился бы на вокзал, присмотрел бы, как обещал ему, за выгрузкой драгоценного ящика, за тем, чтобы его установили как следует на подводе, пошел бы следом за ним на улицу Ша-Хуа и даже помог бы его перенести в комнату Зинки Клорк!.. Воображаю, какое было бы ликование: стенка отодвигается, жених выскакивает из ящика и бросается в объятия хорошенькой румынки!..

Но нет! Ящик будет пустым, пустым, как сердце, из которого вытекла вся кровь!

Около одиннадцати часов я выхожу из «Гостиницы десяти тысяч снов», подзываю китайский экипаж, напоминающий паланкин на колесах, даю адрес Зинки Клорк и качу к ней через весь город.

Из восемнадцати провинций Китая — Чжили самая северная. Она состоит из девяти округов со столичным городом Пекином или «Шун-Тянь-фу», что значит «город первого ранга, повинующийся небу».

Не знаю, действительно ли эта столица повинуется небу, но законам прямолинейной геометрии, — беспрекословно. Каждый из четырех городов, включенных один в другой, представляет собой квадрат или прямоугольник. В так называемом китайском городе находится маньчжурский, в центре маньчжурского — Желтый, или Хуанчэн, внутри Желтого — Пурпурный город, или Тэиньчэн, то есть «Запретный». note 109 И в пределах этой симметричной планировки, окружностью в двадцать миль, насчитывается около двух миллионов жителей, в подавляющем большинстве китайцев, а также несколько тысяч монголов, тибетцев и татар.

На улицах такая толчея, что мою коляску на каждом шагу подстерегает какое-нибудь препятствие: то группа странствующих торговцев, то тяжело нагруженные ручные тележки, то мандарины со своей шумной свитой. Настоящий бич китайской столицы — отвратительные бродячие собаки, облезлые и паршивые, с бегающими глазами и оскаленной пастью. Они пожирают отбросы и набрасываются на иностранцев, которых узнают по одежде. К счастью, я не иду пешком, и у меня нет никаких дел ни в Запретном городе, куда не пускают простых смертных, ни в Желтом, ни в маньчжурском.

Китайский город имеет вид прямоугольника, разделенного Большой улицей на две приблизительно равные части. Большая улица тянется с севера на юг, а с востока на запад ее пересекает, также посредине, улица Ша-Хуа. При такой планировке нетрудно найти дом, где живет Зинка Клорк, но не так-то просто добраться до него по улицам Внешнего города, запруженным людьми и повозками.

Наконец около полудня экипаж останавливается перед невзрачным домом, в котором, судя по вывескам, живут главным образом ремесленники — иностранцы, снимающие комнаты.

Комната Зинки Клорк во втором этаже, с окном на улицу. Как вы помните, молодая румынка выучилась в Париже ремеслу модистки и уехала в Пекин на заработки.

Поднимаюсь на второй этаж. На дверях табличка: Зинка Клорк. Стучусь. Мне отворяют.

Передо мной весьма миловидная девушка. Кинко почти не преувеличивал, назвав ее красавицей. Это стройная блондинка, лет двадцати двух — двадцати трех, с черными, румынского типа, глазами, с тонкой талией и очень приветливым, улыбающимся личиком.

Разве она не знает, что Трансазиатский поезд прибил в Пекин вчера вечером? Разве она не ждет с минуты на минуту своего жениха?

И я, как злой вестник, должен уничтожить ее радость, прогнать эту милую улыбку…

Зинка Клорк очень удивлена, увидев на пороге своей двери иностранца. И так как она прожила несколько лет во Франции, то сразу же узнает во мне француза и спрашивает, чем заслужила такую честь.

Я должен взвешивать каждое слово, чтобы не убить бедную девушку печальной вестью.

— Мадемуазель Зинка… — начинаю я.

— Как, вы меня знаете? — воскликнула она.

— Да… Я приехал вчера Трансазиатским экспрессом.

Девушка бледнеет, ее красивые глаза затуманиваются. Очевидно, у нее есть причины чего-то бояться. Не открылась ли проделка с ящиком? Может, Кинко пойман, арестован, брошен в тюрьму?..

Я торопливо добавляю:

— Мадемуазель Зинка, благодаря некоторым обстоятельствам, я познакомился в дороге с одним молодым румыном…

— Кинко!.. Мой бедный Кинко!.. Его нашли? — лепечет она дрожа от страха.

— Нет… нет, — говорю я, запинаясь. — Кроме меня, никто не знает… Я часто заходил к нему по ночам в багажный вагон. Мы подружились. Я приносил ему еду…

— Благодарю вас, сударь! — восклицает Зинка, пожимая мне руку. — Кинко вполне мог довериться французу. О, я вам так признательна!

Задача моя еще более осложнилась. Как осмелюсь я теперь сказать ей правду?

— И никто больше не догадался, что в ящике сидит мой милый Кинко?

— Никто.

— Что делать, сударь? Мы не богаты. У Кинко не было денег на дорогу, там… в Тифлисе, и у меня их было недостаточно, чтобы ему послать. Как я рада, что все кончилось благополучно! Он хороший обойщик и легко найдет здесь работу. И как только мы будем в состоянии возместить Компании…

— Да… я знаю… знаю…

— Мы поженимся, сударь… Он так любит меня, и, скажу вам по правде, я люблю его нисколько не меньше. Мы познакомились в Париже, а в чужом городе земляки всегда сближаются. И он был так внимателен ко мне… Потом, когда он уехал в Тифлис, я стала зазывать его сюда… Бедный мальчик, воображаю, как ему было плохо в этом ящике…

— Да нет, мадемуазель Зинка, совсем неплохо.

— Ах, с какой радостью я заплачу за доставку моего милого Кинко!

— Да, за доставку… ящика…

— Теперь его уже не могут задержать?

— Нет… и после полудня, без сомнения…

Я решительно не знал, что говорить дальше.

— Сударь, — продолжает Зинка Клорк, — как только будут выполнены все формальности, мы обвенчаемся с Кинко, и я думаю, что не злоупотреблю вашей любезностью, если приглашу вас на свадьбу. Это было бы для нас такой честью…

— Вы приглашаете меня на свадьбу… Да, разумеется, я это уже обещал моему другу Кинко…

Бедняжка! Нельзя больше оставлять ее в заблуждении, надо сказать ей всю правду, как она ни горька.

— Мадемуазель Зинка… Кинко…

— Просил вас предупредить меня о своем приезде?

— Да, мадемуазель… Но вы понимаете… После такого длительного путешествия он очень утомлен.

— Утомлен?

— О, не пугайтесь.

— Уж не болен ли он?

— Да… немного прихворнул.

— Тогда я иду… я должна немедленно увидеть его… Сударь, умоляю вас, проводите меня на вокзал!

— Нет, мадемуазель Зинка, это было бы неосторожно… Вы никуда не должны ехать.

Девушка пристально смотрит мне в глаза.

— Правду, сударь! Говорите только правду! Не скрывайте от меня ничего! Что слиплось с Кинко?

— Сейчас скажу… Я пришел к вам с печальной вестью.

Зинка Клорк готова лишиться чувств. Губы ее дрожат, она с трудом произносит слова.

— Значит, его нашли… все узнали… он в тюрьме…

— Это бы еще ничего… По дороге было крушение…

— Он умер!.. Кинко умер!..

Несчастная Зинка падает на стул — тут я опять употребляю китайский оборот речи — и «слезы льются у нее из глаз, как дождь осенней ночью». Никогда я не видел ничего более грустного. Но нельзя же оставить бедную девушку в таком ужасном состоянии. Сейчас она потеряет сознание… Что делать? Как ей помочь?

— Мадемуазель Зинка… мадемуазель Зинка… — повторяю я.

В эту минуту на улице поднимается сильный шум. Под самым окном слышны крики, возгласы, топот, возня, и среди общего шума выделяется знакомый голос.

Боже! Да это голос Кинко! Я не ошибаюсь! Я узнаю его!

Возможно ли это? Уж не рехнулся ли я?

Зинка Клорк срывается с места, бросается к окну, распахивает его.

И что же мы видим?

У подъезда стоит телега, а рядом с ней полуразвалившийся ящик с знакомыми надписями:

ВЕРХ! НИЗ! ОСТОРОЖНО, ЗЕРКАЛА!

ХРУПКОЕ, НЕ КАНТОВАТЬ! БЕРЕЧЬ ОТ СЫРОСТИ!

Ящик уже выгружали, когда на подводу налетела тележка. Он упал на землю, разбился… и Кинко выскочил, как чертик из коробочки — живой и невредимый.

Я не верю своим глазам. Так, значит, он не погиб при взрыве? Нет, не погиб.

Позже он мне сам рассказал, как все произошло. Когда лопнул котел, силой взрыва юношу отбросило на полотно. Он довольно долго лежал, оглушенный ударом, потом очнулся и — бывают же чудеса на свете — убедился, что даже не ранен. Затем он отошел в сторону и притаился, пока не представилась возможность вернуться в багажный вагон. А я тем временем уже успел там побывать и, увидев пустой ящик, решил, что Кинко стал жертвой катастрофы.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15