 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Толстой Лев Николаевич :: Чехов Антон Павлович :: Раззаков Федор :: Громов Дмитрий :: Нортон Андрэ :: Грин Александр :: Борхес Хорхе Луис :: Сименон Жорж Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Справочник по реестру Windows XP :: Повесть о Воронихине :: Путь на Грумант :: Амнезия творца :: Гусев :: Том 3. Село Степанчиково и его обитатели. Записки из Мертвого дома. :: Gump & Company :: Странник |
Господин Ре-Диез и госпожа Ми-БемольModernLib.Net / Классическая проза / Верн Жюль Габриэль / Господин Ре-Диез и госпожа Ми-Бемоль - Чтение (стр. 2)
Удивились ли мы, услышав такое суждение? Ведь в самом деле, голос Бетти и мой были настолько похожи, что нельзя было различить, кто из нас говорит; позже это изменится, потому что у мальчиков голос ломается, а у взрослых мужчин и женщин голоса звучат уже совсем по-разному. Как бы то ни было, спорить с таким человеком, как мэтр Эффаран, было бесполезно, и каждый принял это к сведению. – Пусть выйдут вперед те, кто пел в хоре, – попросил он, подняв руку, как дирижер палочку. Восемь мальчиков и восемь девочек, среди которых были мы с Бетти, выстроились в два ряда лицом друг к другу, и мэтр Эффаран подверг нас столь тщательной проверке, какую нам ни разу не учиняли во времена Эглизака. Нужно было открыть рот, высунуть язык, глубоко вздохнуть и не дышать, показать ему, изо всех сил открывая рот, голосовые связки, которые, казалось, он хотел потрогать руками. Мне пришло в голову, что он будет нас настраивать, как скрипку или виолончель. Честное слово, нам было не по себе. Тут же находились господин Вальрюгис и его сестра, они были весьма смущены и не осмеливались произнести ни слова. – Внимание! – крикнул мэтр Эффаран. – Распеваемся. Гамму в до мажоре. Вот камертон. Камертон? Я думал, он достанет из кармана маленькую вещицу с двумя ответвлениями, какой пользовался бедняга Эглизак, чтобы показать нам правильное «ля». Но тут последовала новая неожиданность. Мэтр Эффаран опустил голову и слегка согнутым большим пальцем резко ударил себя чуть ниже затылка. Удивительно! Раздался металлический звук – именно «ля» с его восемьюстами семьюдесятью обертонами. Как ни странно, мэтр Эффаран сам был камертоном. Затем он показал нам «до» на малую терцию выше и произнес, покачивая указательным пальцем: – Внимание! Первый такт – пауза! И вот мы запели гамму сначала наверх, потом вниз. – Плохо, плохо, – вскричал мэтр Эффаран, когда стихла последняя нота. – Я слышу шестнадцать различных голосов вместо одного. Мне показалось, что он слишком требователен, ведь мы часто пели хором и очень верно – этим мы всегда заслуживали много похвал. Мэтр Эффаран качал головой, бросая направо и налево недовольные взгляды. Мне показалось, что его уши, обладавшие некоторой подвижностью, поднимались, как у собак, кошек и других четвероногих. – Повторяем! – кричал он. – Теперь по очереди. Каждый должен получить свою собственную ноту, физиологическую, если так можно выразиться, одну-единственную, которую он и будет петь в хоре. Одну ноту? Физиологическую? Что означало это слово? Мне очень бы хотелось узнать, какой же была собственная нота этого чудака или нота господина кюре, ведь их у него накопилась целая коллекция – одна фальшивее другой! Мы начали, испытывая одновременно некоторую боязнь – а вдруг этот страшный человек будет с нами грубо обращаться – и некоторое любопытство – какая же будет собственная нота у каждого из нас, которую мы будем взращивать в своей гортани, как цветок в горшке? Первым начал Хокт, и после того, как он спел всю гамму, мэтр Эффаран решил, что физиологической для него будет нота «соль» – самая точная, самая звонкая из тех, что может издать его горло. После Хокта настала очередь Фарина, которого навеки приговорили к «ля». Затем тщательной проверке были подвергнуты другие мальчики, и за каждым была официально закреплена его излюбленная нота. Тогда впервые вышел я. – Ах, это ты, малыш, – сказал органист. Он сжал мне голову и стал до хруста крутить ее из стороны в сторону, но все-таки отвинтить не смог. – Поищем твою ноту. Я спел гамму от «до» до «до», сначала наверх, потом вниз. Казалось, мэтр Эффаран остался недоволен, потому что велел повторить сначала… Нет, не то… Плохо. Я чувствовал себя униженным. Неужели мне, одному из лучших учеников певческой школы, не достанется собственной ноты? – А теперь, – вскричал мэтр Эффаран, – хроматическую гамму!… Может быть, там я отыщу твою ноту? И мой голос стал подниматься по полутона в верхней октаве. – Хорошо, хорошо! – сказал органист. – Я поймал ее. – Это… – спросил я, волнуясь. – Это ре-диез. И на одном дыхании я спел ре-диез. Кюре и учитель не могли скрыть удовлетворения. – Теперь девочки! – скомандовал мэтр. А я подумал: «Вот если бы Бетти тоже достался ре-диез! Это было бы неудивительно, ведь наши голоса так подходят друг другу». Одна за другой девочки выходили вперед. У этой была «си», у той «ми». Потом пришел черед Бетти Клер. Она робко подошла к мэтру Эффарану. – Давай, малышка. И Бетти запела нежным, мелодичным, как у щегла, голоском. Но ей, как и мне, пришлось обратиться к хроматической гамме. И наконец мэтр Эффаран выбрал для нее ми-бемоль. Сначала я огорчился, но, поразмыслив, решил, что можно только радоваться. У Бетти был ми-бемоль, а у меня ре-диез. Разве это не одно и то же? И я захлопал в ладоши. – Что с тобой, мальчик? – спросил органист, нахмурившись. – Я очень обрадовался, – осмелев, ответил я, – ведь у нас с Бетти одинаковые ноты… – Одинаковые? – вскричал мэтр Эффаран. Он так резко выпрямился, что коснулся рукой потолка. – Одинаковые ноты, – повторил он, – ты полагаешь, что ре-диез и ми-бемоль одно и то же, невежда! Ты заслужил ослиный колпак! Неужели ваш Эглизак научил вас таким глупостям? А Вы это терпели, кюре? И Вы, учитель? И Вы, достопочтенная? Сестра господина Вальрюгиса искала чернильницу, чтобы запустить в органиста, но тот продолжал бушевать: – Несчастный, значит, ты не ведаешь о том, что такое комма, восьмая тона, на которую ми-бемоль отличается от ре-диеза? Неужто никто здесь не способен отличать восьмые тона? Неужели в ушах жителей Кальфермата только твердые, как камень, дырявые барабанные перепонки? Ни один из нас не смел шелохнуться. Оконные стекла дрожали от раскатов пронзительного голоса мэтра Эффарана. Я был в отчаянии, что из-за меня разразилась эта сцена, расстроен из-за того, что между нашими голосами все же существовала разница, пусть даже всего на одну восьмую тона. Кюре укоризненно качал головой, а господин Вальрюгис бросал на меня грозные взгляды… Но внезапно органист успокоился и произнес: – Внимание! Каждый должен встать на свое место в гамме. Мы поняли, что это значит, и каждый встал в соответствии со своей нотой: Бетти на четвертое место в качестве ми-бемоль, я как ре-диез за ней. Иначе говоря, мы являли собой флейту Пана или скорее трубы органа, поскольку каждая из них может издавать одну-единственную ноту. – Хроматическую гамму! – вскричал мэтр Эффаран. – И не фальшивить, иначе… Ему не нужно было повторять. Первый мальчик – «до» – начал, за ним запели другие. Бетти спела ми-бемоль, я – ре-диез, и казалось, тонкий слух органиста уловил между ними разницу. Мы спели сначала наверх, затем три раза подряд вниз. Похоже, что мэтр Эффаран остался нами доволен. – Хорошо, дети, – сказал он. – Я сделаю из вас живую клавиатуру. Кюре недоверчиво покачал головой. – Почему бы и нет? – возразил мэтр Эффаран, – ведь составили же рояль из кошек, исходя из того, как они мяукали, когда их тянули за хвост! Да, кошачий рояль, кошачий рояль, – повторил он. Мы засмеялись, не совсем понимая, шутит ли органист или говорит серьезно. Позже я узнал, что он не шутил, говоря о рояле из кошек, которые мяукали, когда им зажимали хвосты. Господи! Чего только не придумают люди! Мэтр Эффаран взял шляпу, попрощался и вышел со словами: – Не забудьте свою ноту, особенно ты, господин Ре-диез, и ты, госпожа Ми-бемоль. VIII Вот так посетил нашу школу мэтр Эффаран. Я остался под сильным впечатлением от его визита. Мне казалось, что в глубине моей гортани беспрерывно вибрирует ре-диез. Тем временем ремонт органа был близок к завершению. Еще неделя, и наступит рождество. Все свободное время я проводил на хорах. Это было сильнее меня. Я, как умел, помогал мастеру и его ассистенту, из которого невозможно было вытянуть ни слова. Теперь регистры были настроены, мехи в порядке, и весь орган выглядел как новый, поблескивая в полутемной церкви своими трубами. Все было готово к празднику, кроме знаменитого устройства с детскими голосами. Здесь-то работа и застопорилась. Особенно это было заметно по ярости мэтра Эффарана. Он пробовал раз, другой, третий… Ничего не получалось. Не знаю, чего недоставало его регистру, но, по-моему, сам он тоже не знал. Поэтому-то и был так разочарован, проявляя свое разочарование в страшных вспышках гнева. Он обрушивался на орган, на мехи, на помощника, на несчастного Ре-диеза, который и так выбивался из сил. Иногда мне казалось, что сейчас он все разобьет вдребезги, и я спасался бегством… А что скажут жители Кальфермата, обманутые в своих надеждах, если главный праздник в году не будет отмечен со всей подобающей торжественностью? К тому же, детская капелла была распущена и выступать на рождество не сможет. Оставался один орган. И вот настал этот торжественный день. За последние сутки вконец отчаявшийся мэтр Эффаран проявлял такую ярость, что мы опасались за его рассудок. Неужели ему придется отказаться от регистра детского голоса? Я не знал. Он нагонял на меня такой страх, что больше я не осмеливался даже шагу ступить ни на хоры, ни в церковь. IX В канун рождества было принято укладывать детей спать, как только начинало смеркаться, а будить перед самой службой, чтобы в полночь они могли находиться в церкви. И вот вечером этого дня я проводил малютку Ми-бемоль до дверей ее дома. Теперь я называл Бетти только так. – Ты не проспишь службу? – спросил я. – Нет, Иозеф. Только не забудь свой молитвенник. – Не волнуйся. Я вернулся домой, где меня уже ждали. – Иди ложись! – велела мне мать. – Хорошо, – ответил я, – но мне не хочется спать. – Все равно. – И все-таки… – Делай, как велит мать! – вмешался отец. – А мы разбудим тебя, когда настанет пора. Я подчинился, поцеловал родителей и поднялся в свою комнатку. На спинке стула уже висел отглаженный костюм, начищенные ботинки стояли у двери. Мне останется лишь встать с постели, помыть лицо и руки и надеть праздничную одежду. В мгновение ока я скользнул под одеяло, задул свечу, но от снега, лежавшего на крышах соседних домов, в комнату проникал слабый свет. Само собой разумеется, я уже вышел из того возраста, когда ставят башмаки к камину в надежде найти в них подарок. И я подумал, что это было чудесное время и что больше оно уже не вернется. В последний раз, года три-четыре службой, чтобы в полночь они могли находиться в церкви. И вот вечером этого дня я проводил малютку Ми-бемоль до дверей ее дома. Теперь я называл Бетти только так. – Ты не проспишь службу? – спросил я. – Нет, Иозеф. Только не забудь свой молитвенник. – Не волнуйся. Я вернулся домой, где меня уже ждали. – Иди ложись! – велела мне мать. – Хорошо, – ответил я, – но мне не хочется спать. – Все равно. – И все-таки… – Делай, как велит мать! – вмешался отец. – А мы разбудим тебя, когда настанет пора. Я подчинился, поцеловал родителей и поднялся в свою комнатку. На спинке стула уже висел отглаженный костюм, начищенные ботинки стояли у двери. Мне останется лишь встать с постели, помыть лицо и руки и надеть праздничную одежду. В мгновение ока я скользнул под одеяло, задул свечу, но от снега, лежавшего на крышах соседних домов, в комнату проникал слабый свет. Само собой разумеется, я уже вышел из того возраста, когда ставят башмаки к камину в надежде найти в них подарок. И я подумал, что это было чудесное время, и что больше оно уже не вернется. В последний раз, года три-четыре назад, моя милая Ми-бемоль нашла в своих домашних туфельках красивый серебряный крестик… Не выдавайте меня, это я положил его туда. Мало-помалу эти приятные воспоминания отступали. Я подумал о мэтре Эффаране. Представил себе, что он сидит подле меня в своем длиннополом сюртуке, длинноногий, длиннорукий, с длинным лицом… Как я ни старался забиться с головой под подушку, я все равно его видел, чувствовал, как его пальцы касаются моей постели… Я долго ворочался, но наконец мне удалось заснуть. Сколько я спал? Не знаю. Внезапно я проснулся от того, что мне на плечо легла чья-то рука. – Ну, Ре-диез! – произнес знакомый голос. Голос мэтра Эффарана. – Пора! Ты что, хочешь опоздать к мессе? Я слушал, не понимая. – Что же, вытаскивать тебя из постели, как хлеб из печи? С меня сдернули одеяло. Я открыл глаза, и меня ослепил яркий свет фонаря, который держали предо мною. Как я испугался! Со мной действительно говорил мэтр Эффаран. – Ну, Ре-диез, одевайся! – Одеваться? – Может быть, ты собираешься пойти в церковь в ночной рубашке? Слышишь колокола? И правда, колокола уже звонили во всю мощь. – Скажи, Ре-диез, ты будешь одеваться? Я оделся в один миг, хотя и бессознательно. Мэтр Эффаран помогал мне, а все, что он делал, он делал быстро. – Пошли! – сказал он, взяв свой фонарь. – А где родители? – спросил я. – Они уже в церкви… Я удивился, что они меня не подождали. Наконец мы вышли. Дверь открылась, потом захлопнулась за нами, и вот мы на улице. До чего же холодно! Площадь была совсем белой, а небо усеяно звездами. В глубине площади на фоне темного неба выделялась церковь с колокольней, верхушка которой казалась освещенной звездным светом. Я шел за мэтром Эффараном, но вместо того, чтобы двигаться прямо к церкви, он сворачивал то на одну, то на другую улицу, останавливался перед домами, и двери сами собой распахивались перед ним. Оттуда выходили мои товарищи в праздничной одежде: Хокт, Фарина – все те, кто пел в хоре. Потом настала очередь девочек, и первой вышла моя маленькая Ми-бемоль. Я взял ее за руку. – Мне страшно, – прошептала она. Я не осмеливался сказать: «И мне тоже», из боязни, что напугаю ее еще больше. Наконец мы собрались: все, у кого была своя собственная нота. Целая хроматическая гамма, это не шутки! Но что замыслил органист? Быть может, за неимением регистра, имитирующего детские голоса, он решил составить его из детского хора? Хотим мы того или нет, но нужно подчиняться этому фантастическому персонажу, как музыканты оркестра подчиняются дирижеру, когда в его пальцах вздрагивает палочка. Вот и боковая дверь в церковь, мы входим попарно. В церкви холодно, темно и тихо. А ведь он говорил, что меня здесь ждут родители… Я задаю ему этот вопрос, осмеливаюсь задать. – Замолчи, Ре-диез, – отвечает мне он, – лучше помоги подняться на хоры малютке Ми-бемоль. Я так и делаю. И вот мы поднимаемся по узкой винтовой лестнице и выходим к органу. Внезапно вспыхивает свет. Клавиатура открыта, кал-кант на своем месте, он выглядит таким огромным, словно его самого надули воздухом из органных мехов. По знаку мэтра Эффарана мы выстраиваемся по порядку, он протягивает руку, корпус органа открывается и закрывается, поглотив нас… Все шестнадцать, мы заперты в органных трубах, каждый отдельно, но рядом с остальными. Бетти находится в четвертой трубе в качестве ми-бемоль, а я – в пятой как ре-диез. Значит, я угадал замысел мэтра Эффарана. Сомнений не оставалось. Потерпев неудачу с регистром детского голоса, он решил составить его из участников хора, и, когда через отверстие в трубе начнет поступать воздух, каждый из нас издаст свою ноту! Да, на сей раз это будут не кошки, а я, Бетти, все наши друзья – нами будут управлять клавиши органа. 
– Ты здесь, Бетти? – закричал я. – Да, Иозеф. – Не бойся, я рядом. – Тишина! – воскликнул мэтр Эффаран. И мы замолчали. Перед входным антифоном вступил мэтр Эффаран. Низкие регистры издавали громовые раскаты. Это завершилось финальным аккордом чудовищной силы. После слов господина кюре последовал новый яростный аккорд мэтра Эф-фарана. Я в ужасе ждал того момента, когда из мехов в трубы рванутся порывы ветра, но, вероятно, органист приберег нас на середину мессы… После молитвы последовало чтение из апостольского послания, затем Градуал, завершившийся двумя превосходными аллилуями под аккомпанемент низких регистров. Затем орган смолк на некоторое время, пока господин кюре произносил проповедь, в которой он благодарил органиста за то, что тот вернул кальферматской церкви давно умолкнувшие голоса… О, если бы я мог крикнуть, чтобы мой ре-диез вырвался наружу через отверстие в трубе. Затем начался Офферторий. При словах «Да возрадуются небеса, да возликует земля…» прозвучало великолепное вступление мэтра Эффарана. Нужно признаться, оно действительно было превосходно! Эти гармоничные звуки, полные неизъяснимого очарования, представляли небесный хор, прославляющий божественное дитя. Это продолжалось пять минут, но мне они показались вечностью. Я предчувствовал, что в Возношение даров вступят детские голоса, ведь в этой части все великие музыканты проявляли высшую степень вдохновения… Сказать по правде, я был еле жив от страха. Мне казалось, что из моего пересохшего от волнения горла не сможет вырваться ни одной ноты. Но я не представлял себе, сколь могуч порыв ветра, который обрушится на меня, когда пальцы органиста коснутся управляющей мною клавиши. И вот он настал, этот страшный миг. Раздался нежный звон колокольчика. В церкви воцарилась внимательная тишина. Все склонили головы, когда двое министрантов приподняли орнат[10] господина кюре. И хотя был благочестивым мальчиком, я не мог слушать. Я думал только о буре, которая вот-вот разразится. И вполголоса, чтобы никто, кроме Бетти, не услышал, я сказал: – Осторожно, скоро наш черед! – О, господи! – вскричала бедная девочка. Я не ошибся. Раздался глухой шум выдвигаемого регистра, который регулирует подачу воздуха в трубы, где мы были заключены. Нежная, проникновенная мелодия разнеслась под сводами церкви. Я услышал «соль» Хокта, «ля» Фарина; потом ми-бемоль моей милой соседки, затем мою грудь наполнил порыв ветра, сорвавший с губ ре-диез. Даже если бы я решил промолчать, то уже не смог бы. Я превратился в послушный инструмент в руках органиста. Клавиша на его клавиатуре словно была клапаном моего сердца… Как это было ужасно! Еще немного, и с наших губ слетят не ноты, а стоны… А как описать ту пытку, когда мэтр Эффаран брал своей страшной рукой уменьшенный септаккорд, в котором я был на втором месте: до, ре-диез, фа-диез, ля. Жестокий, неумолимый музыкант держал этот аккорд бесконечно, я почувствовал, что сейчас умру, и потерял сознание… Но по правилам гармонии этот знаменитый аккорд не может быть разрешен без ре-диеза. Х – Что с тобой? – спрашивает отец. – Со мной… Я… – Проснись же, пора в церковь… – Пора? – Конечно… Вставай, иначе опоздаешь к службе и останешься без рождественского ужина. Где я? Что произошло? Неужели все это сон? То, что нас заперли в трубах органа, что заиграли элеватио, что сердце едва не разорвалось на части, а из горла не мог вырваться ре-диез? Да, все это мне только приснилось, наверное, потому, что в последнее время я был крайне возбужден. – А где мэтр Эффаран? – спросил я. – В церкви, – ответил отец. – Твоя мать уже там… Ну ты будешь одеваться? Я одевался точно в забытье, а в ушах по-прежнему звучал этот последний аккорд – бесконечный и душераздирающий. Когда я вошел в церковь, все уже сидели на местах – моя мать, Бетти со своими родителями, хорошенько закутанная от холода. До меня долетели последние звуки колокола. Господин кюре в праздничном облачении подошел к алтарю в ожидании, когда раздадутся торжественные звуки органа. Каково же было изумление! Вместо величественных аккордов – полная тишина, орган безмолвствовал. Церковный сторож поднялся на хоры. Органиста там не было. Напрасно мы его искали. Калкант тоже исчез. Наверное, придя в неистовство, что ему не удается установить регистр детского голоса, мэтр Эффаран в ярости ушел из церкви, покинул наш городок, не спросив своего гонорара, и с тех пор никогда больше не появлялся в Кальфермате. Признаться, я был на него за это не в обиде, поскольку в присутствии этого странного человека, преследовавшего меня даже во сне, я буквально терял рассудок! А если бы господин Ре-диез сошел с ума, он не смог бы через десять лет жениться на госпоже Ми-бемоль. Кстати, этот брак оказался на редкость счастливым. А это доказывает лишь то, что, несмотря на разницу в одну восьмую тона, на «комму», как говорил мэтр Эффаран, можно, тем не менее, достичь гармонии в семейной жизни… Конец Примечания 1 Трог – буквально «корыто» (нем.). Долина с вогнутым днищем, переходящим в крутые склоны. (Здесь и далее прим. переводчика.) 2 Вильгельм Телль – герой швейцарской народной легенды, отразившей борьбу швейцарского народа в XIV веке против Габсбургов. Габсбургский фогт Геслер велел кланяться висевшей на шесте шляпе. Вильгельм Телль не подчинился и в наказание был принужден сбить стрелой из лука яблоко с головы своего сына. 3 Однако на этот сюжет написаны две оперы: французским композитором Гретри (1791) и итальянским – Россини (1829). Видимо, по замыслу автора, действие рассказа происходит до этого времени. 4 Антифонарий – церковная певческая книга, включающая в себя древние латинские песнопения. 5 Названия религиозных хоралов. 6 Гвидо Аретинский (995-1050) – итальянский музыкальный теоретик, придумавший название нот гаммы. 7 Гимн написан на искаженной латыни и может быть переведен примерно таким образом: «Чтобы слуги твои могли слабонатянутыми струнами откликнуться на чудеса твоих деяний. Освободи им грешные уста, святой Иоанн». 8 Пастушеская свирель, изобретение которой приписывают древнегреческому богу Пану. Она состояла из 7 флейт разной величины, скрепленных между собой в таком порядке, чтобы при вдувании воздуха издавалась гамма. 9 Названия регистров органа. 10 Часть торжественного облачения священника. 1, 2 |
|||||||