ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,

«Ганза» доставила на остров десять испанцев, включая двенадцатилетнего Пабло, тоже спасшегося на Сеутском утесе. Они почтительно приветствовали капитана Сервадака, представленного им Бен-Зуфом в качестве «генерала-губернатора», и после его ухода снова принялись за работу.

А Сервадак и его спутники, за которыми на почтительном расстоянии следовал Хаккабут, направились к месту стоянки «Ганзы».

Теперь положение было ясно: от старого мира сохранилось всего пять островков — Гурби, Гибралтар, занимаемый англичанами, Сеута, покинутая испанцами, Маддалена, где экспедиция нашла маленькую итальяночку, и могила Людовика Святого у тунисского побережья. Вокруг этих уцелевших клочков земли раскинулось Галлийское море, включавшее примерно половину Средиземного моря и замкнутое со всех сторон отвесной грядой скал из неизвестной горной породы.

Только два острова Галлии были обитаемы: Гибралтар, где жили англичане, обеспеченные провиантом на много лет, и остров Гурби с двадцатью двумя жителями, которые должны были найти себе там пропитание. И где-то, на еще неведомом острове, жил, вероятно, последний из обитателей Земли — таинственный автор посланий, выловленных «Добрыней» из моря. Итак, население нового астероида состояло из тридцати шести душ.

Предположим, что весь этот народец в один прекрасный день очутился бы на острове Гурби, даже и тогда остров с его тремястами пятьюдесятью гектарами плодородной почвы, только что обработанной и хорошо возделанной, мог бы с избытком прокормить всех. Задача заключалась в том, чтобы узнать, когда эта почва снова станет производительной, иначе говоря, сколько времени Галлия будет подвергаться воздействию холодов мирового пространства и когда приблизится к Солнцу настолько, чтобы снова воскресли ее жизнетворные силы.

Итак, галлийцам предстояло решить две задачи: первая — движется ли планета по кривой, которая снова приведет ее к источнику тепла, то есть движется ли она по эллиптической орбите? Вторая: если да, то какова протяженность орбиты, то есть через какой период времени Галлия, пройдя свой афелий, начнет вновь приближаться к Солнцу?

Но галлийцы, к несчастью, пока еще не располагали приборами для наблюдений и не в силах были решить ни той, ни другой задачи.

Им приходилось рассчитывать только на наличные запасы: запасов «Добрыни» — сахара, вина, водки, консервов и прочего — хватило бы на два месяца, и граф Тимашев предоставил все это в распоряжение островитян; затем существовал ценный груз «Ганзы», который Хаккабут рано или поздно, по доброй воле, или против воли вынужден будет отдать в общее пользование; и, наконец, на самом острове были запасы хлеба и скота, которые при разумном ведении хозяйства могли обеспечить нужды населения на долгие годы.

Об этих важных вопросах, конечно, и толковали капитан Сервадак, граф Тимашев, лейтенант Прокофьев и Бен-Зуф по дороге к морю. Граф сказал Сервадаку:

— Капитан, вас представили этим добрым людям как губернатора острова. Думаю, что вам следует и впредь сохранить за собой это звание. Вы француз, мы на земле бывшей французской колонии, а так как всякое объединение людей должен кто-то возглавлять, то я со своими людьми готов признать вас нашим главой.

— Что ж, граф, — ответил без колебаний капитан Сервадак, — я принимаю ваше предложение, а вместе с тем и всю связанную с ним ответственность. Позвольте мне выразить уверенность, что между нами будет царить полное единодушие и мы сделаем все возможное для общей пользы. Черт побери, кажется, самое трудное уже осталось позади! Я убежден, что мы не ударим лицом в грязь, если уж нам суждено кончить наши дни вдали от рода человеческого!

С этими словами Гектор Сервадак протянул руку графу Тимашеву. Граф пожал ее, слегка поклонившись, и это было первое рукопожатие, которым они обменялись после встречи на острове Гурби. Впрочем, упоминание о прошлом соперничестве не могло и не должно было иметь места ни раньше, ни впредь.

— Сначала нужно решить один важный вопрос, — сказал капитан Сервадак. — Говорить ли испанцам, каково создавшееся положение?

— Ни за что, господин губернатор! — выпалил Бен-Зуф. — Они и так по природе своей народ ненадежный! А как узнают всю правду, так и вовсе впадут в отчаяние, — тогда какой от них прок!

— Кроме того, — заметил лейтенант Прокофьев, — они, по-видимому, глубоко невежественны и ничего не поймут, если мы попытаемся объяснить им космический смысл событий.

— Не беда, если и поймут, — возразил капитан Сервадак. — Это их едва ли взволнует. Испанцы все немного фаталисты, как и восточные народы, а наши махо вряд ли особенно впечатлительны. Сыграют на гитаре, спляшут фанданго, пощелкают кастаньетами и обо всем позабудут. Ваше мнение, граф?

— Я думаю, что лучше сказать им всю правду, как я ее сказал моим людям.

— И я так думаю, — заметил Сервадак. — Нельзя скрывать опасность от тех, кому она угрожает. Как ни невежественны наши испанцы, они не могли не увидеть изменений физического порядка; заметили же они, что сократились сутки, что изменилось движение Солнца, что уменьшился вес предметов. Поэтому надо сказать им, что их унесло в пространство далеко от Земли и этот островок все, что от нее осталось.

— Вот и хорошо, — согласился Бен-Зуф, — на том и порешим. Скажем им все! Нечего загадки загадывать! Зато уж и полюбуюсь я на Хаккабута, когда он узнает, что наш добрый старый земной шар в нескольких сотнях миллионах лье отсюда! Да еще со всеми должниками, которых у такого матерого ростовщика, должно быть, немало там осталось! Поди догони их, голубчик!

Хаккабут ничего не слышал, потому что шагов на пятьдесят отстал от Бен-Зуфа. Он шел сзади сгорбившись, охая, призывая всех богов на свете, но по временам его узкие живые глазки метали искры, а губы кривились, обнажая мелкие зубы.

Он не хуже других видел произошедшие перемены и не раз говорил о них с Бен-Зуфом, к которому старался подольститься. Но Бен-Зуф питал нескрываемую неприязнь к этому выродившемуся потомку патриарха Авраама. От расспросов ростовщика Бен-Зуф отделывался шутками. Так, он твердил, что Хаккабут только выигрывает от нового положения вещей, потому что проживет не сто лет, как это положено всякому уважающему себя сыну Израиля, а наверняка двести, причем, так как все стало легче, то и Хаккабуту будет легче нести бремя своих лет; или уверял, что если луна пропала, то старому скряге терять нечего, — ведь он едва ли давал кому-нибудь ссуду под луну; или доказывал, что если солнце садится там, где раньше вставало, то не иначе, как оттого, что его кресло переставили. Словом, Бен-Зуф нес всякую околесицу. Когда же Хаккабут становился особенно назойливым, бен-Зуф неизменно отвечал:

— Погоди, старина, приедет генерал-губернатор, — человек он умный! Уж он тебе все растолкует!

— И прикажет охранять мои товары?

— А ты как думал, Неффалим? Да он скорее их конфискует, чем даст разграбить!

Под влиянием этих малоутешительных речей Хаккабут, которому Бен-Зуф присваивал то одно, то другое библейское имя, не без опасения ждал приезда губернатора.

Между тем Сервадак и его спутники подошли к морю. «Ганза» стояла на якоре как раз на половине гипотенузы образуемого берегами треугольника. Редкие прибрежные скалы плохо защищали тартану, она не имела укрытия и при первом же порыве западного ветра могла разбиться о камни. Разумеется, ее необходимо было рано или поздно отвести в устье Шедиффа, к стоянке русской шкуны.

При виде тартаны Хаккабут опять разразился жалобами и при этом так вопил и кривлялся, что Сервадак приказал ему замолчать. Граф с Бен-Зуфом остались на берегу, а капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев сели в шлюпку «Ганзы» и причалили к плавучей лавке.

Тартана оказалась в полной сохранности, значит не пострадал и груз. В этом легко было убедиться. В трюме хранились сотни сахарных голов, цибики с чаем, мешки кофе, кипы табака, бутылки водки, бочки вина, кадки с копченой сельдью, куски тканей, тюки хлопка, шерстяная одежда, сапоги и шапки всех размеров, бумага, чернила, спички, всякие инструменты, хозяйственная утварь, фарфоровая и фаянсовая посуда, сотня килограммов соли, перца и других пряностей, голландские сыры и даже комплект льежского альманаха, — всего на сто с лишним тысяч франков. За несколько дней до катастрофы тартана взяла полный груз в Марселе, собираясь сделать рейс от Сеуты до Триполи, иными словами, объехать все места, где пронырливый и оборотистый Хаккабут имел возможность нажиться.

— Да это просто клад для нас! — сказал Сервадак.

— Если только владелец позволят им воспользоваться, — ответил Прокофьев, с сомнением покачав головой.

— Полноте, лейтенант, что же, по-вашему, станет он делать со своими, сокровищами? Как только он узнает, что нет больше ни марсельцев, ни французов, ни арабов и ему больше некого надувать, он поневоле все распродаст.

— Право, не знаю. Но уж во всяком случае он потребует, чтобы ему за все заплатили… так или иначе!

— Что ж, мы и заплатим, выдадим векселя на наш старый мир!

— Собственно говоря, капитан, — продолжал Прокофьев, — вы имеете право реквизировать…

— Нет, лейтенант. Именно потому, что этот человек немец, я не хочу поступать с ним на немецкий манер. Повторяю: в скором времени он будет нуждаться в нас больше, чем мы в нем. Когда он узнает, что находится на новой планете и что, по-видимому, нет надежды вернуться на старую, он спустит свои сокровища по сходной цене.

— Как бы там ни было, — ответил Прокофьев, — тартану нельзя оставлять здесь. Она погибнет при первом же шторме или ее раздавят льды, когда море замерзнет, — ведь зима не за горами!

— Хорошо, лейтенант. Вы и ваши матросы отведете тартану в Шелиффскую гавань.

— Завтра же, капитан, — ответил Прокофьев, — время не терпит.

Составив опись груза, капитан Сервадак и лейтенант отправились на берег. Затем было решено, что все соберутся в караульне, захватив по дороге испанцев. Губернатор предложил Хаккабуту отправиться вместе с ними; тот согласился, однако все время с тревогой оглядывался на свою тартану.

Через час в большом помещении караульни собралось двадцать два человека. Здесь юный Пабло впервые», встретился с малюткой Ниной, которая, по-видимому, была очень довольна, что нашла себе товарища по возрасту.

Капитан Сервадак обратился с речью к присутствующим и, стараясь говорить так, чтобы все его поняли, начал объяснять, в каком серьезном положении находится колония. Прежде всего губернатор объявил, что рассчитывает на самоотверженность и мужество колонистов и что теперь все обязаны трудиться для общего блага.

Испанцы выслушали его спокойно, они молчали, еще не понимая, что именно от них требуется. Однако Негрете счел нужным взять слово и сказал, обращаясь к капитану Сервадаку:

— Господин генерал-губернатор, прежде чем брать на себя какие-либо обязательства, мы с товарищами хотели бы узнать, когда вы можете доставить нас в Испанию?

— Доставить в Испанию! Слышите, господин генерал-губернатор! — воскликнул Хаккабут по-французски. — Не бывать этому, пока они не заплатят мне свой долг! Эти негодяи обещали мне по двадцать реалов с человека за перевоз на «Ганзе». А их десять душ. Стало быть, они должны мне двести реалов, и я призываю в свидетели…

— Замолчишь ты, наконец, Мардохай! — крикнул Бен-Зуф.

— Вам заплатят сполна, — сказал капитан Сервадак.

— Вот это будет справедливо, — ответил Хаккабут. — За все надо платить, и, если русский князь соблаговолит уступить мне на время трех матросов, чтобы отвезти тартану в Алжир, я тоже заплачу… да-да, я им заплачу… лишь бы они не запросили слишком дорого!

— В Алжир?! — воскликнул Бен-Зуф не в силах больше сдерживаться. — Да знаешь ли ты…

— Бен-Зуф, разреши уж мне рассказать этим добрым людям то, чего они еще не знают, — прервал его капитан Сервадак и, перейдя на испанский язык, сказал: — Послушайте, друзья мои! Какие-то силы природы, пока нам неизвестные, оторвали нас от Испании, Италии, Франции, словом, от всей Европы. Из всех материков остался только этот остров, где вы нашли приют. Отныне мы находимся не на Земле, а, вероятно, на отделившемся от нее осколке; он уносит нас с собой в пространство, и увидим ли мы когда-нибудь наш старый мир, — предсказать невозможно!

Поняли ли испанцы объяснения Сервадака? Едва ли. Но только Негрете попросил его повторить сказанное.

Гектор Сервадак повторил, стараясь выражаться как можно яснее; он говорил образно, прибегая к сравнениям, понятным этим темным людям, и в конце концов добился того, что его поняли. Однако, посовещавшись о чем-то с Негрете, испанцы, казалось, отнеслись к сообщению Сервадака с полной беззаботностью.

Хаккабут выслушал капитана, не сказав ни слова, и только сжал губы, словно сдерживая улыбку.

Обернувшись к нему, Сервадак спросил, намерен ли он теперь после всего, что услышал, вести тартану в уже несуществующий Алжир.

На этот раз Хаккабут позволил себе криво улыбнуться, но так, чтобы испанцы этого не заметили, и заговорил по-русски, обращаясь к графу и матросам «Добрыни», в расчете, что остальные его не поймут:

— Все это неправда, — его превосходительство генерал-губернатор изволит шутить!

Граф Тимашев повернулся к нему спиной, не скрывая отвращения.

Тогда Хаккабут, подойдя к капитану Сервадаку, сказал по-французски:

— Рассказывайте ваши сказки испанцам, — они всему поверят, а меня не так-то легко провести!

Потом обратился к Нине по-итальянски:

— Ведь все это выдумки, верно, крошка?

И, пожимая плечами, Хаккабут ушел.

— Вот так штука! — удивился Бен-Зуф. — Эта скотина говорит на всех языках!

— Да, Бен-Зуф, — ответил Сервадак, — но на каком бы языке он ни изъяснялся — на французском, русском, испанском, итальянском или немецком,

— он всегда говорит на языке чистогана!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,

На следующий день, 6 марта, капитан Сервадак, не заботясь больше о том, верит или не верит ему Хаккабут, приказал отвести «Ганзу» в устье Шелиффа. Впрочем, старик не возражал, потому что это делалось в его же интересах. Но втайне он надеялся сманить на тартану двух-трех матросов с «Добрыни» и бежать либо в Алжир, либо в другой порт на побережье.

К устройству зимовки приступили тотчас же. Работа давалась всем гораздо легче, чем раньше, так как возросла мускульная сила людей. Колонисты уже привыкли к новым условиям и не замечали ни того, что уменьшилась сила тяжести, ни того, что воздух разрежен и-дыхание их стало учащенным.

Испанцы не отставали от русских и усердно взялись за дело. Начали с караульни, — в ожидании лучших времен ее надо было приспособить под жилье для испанцев. Русские пока оставались на борту «Добрыни», а Хаккабут — на своей тартане.

Но и суда и каменный дом могли служить лишь временным пристанищем. Необходимо было до наступления зимы найти надежный приют от холода межпланетного пространства — теплое само по себе жилище, которое не нужно было бы отапливать.

Только глубокие ямы, вырытые в земле, наподобие тех, где хранится зерно, могли бы защитить островитян от холодов. После того как Галлия оденется толстым покровом льда, — а лед, как известно, плохой проводник тепла, — внутри этих ям, вероятно, установится сносная температура. Капитан Сервадак и его товарищи жили бы в этих норах, как настоящие пещерные люди, но у них не было выбора.

К счастью, галлийцы попали в лучшее положение по сравнению, например, с арктическими исследователями или китобоями полярных морей. У полярах зимовщиков под ногами чаще всего не суша, а вода. Они живут во льдах, и морские недра не спасут их от стужи. Они либо остаются зимовать на борту корабля, либо строят себе жилища из дерева и снега, плохо защищающие от холода при резком падении температуры.

А галлийцы зимовали на твердой земле, и если бы сумели вырыть себе пещеру глубиной в несколько сот футов, им нипочем были бы любые прихоти ртутного столбика.

Колонисты сразу же приступили к работе. Как помнит читатель, в гурби валялись всевозможные инструменты, брошенные когда-то саперами, — лопаты, кирки, заступы; вооружившись ими, русские матросы вместе с испанцами дружно взялись за дело под началом у десятника Бен-Зуфа.

Но инженера Сервадака и его работников постигло горькое разочарование. Землю начали рыть направо от караульни, подле небольшого бугра. В первый день у землекопов все шло гладко, но, пройдя в глубину на восемь футов, они наткнулись на такую твердую породу, что ее нельзя было пробить ни киркой, ни заступом.

Когда Бен-Зуф доложил об этом капитану Сервадаку и графу Тимашеву, они, придя на место работы, узнали в непроходимой горной породе тот же минерал, что на побережье и на дне Галлийского моря. По-видимому, кора Галлии всюду состояла из одного и того же вещества. У них не было средств выкопать яму поглубже. Даже порох не раздробил бы эту породу, превосходившую твердостью гранит, и взорвать ее удалось бы разве только с помощью динамита.

— Вот наваждение! — воскликнул Сервадак. — Что же это за минерал? И мыслимо ли, чтобы осколок нашего земного шара состоял из вещества, которого мы не знаем даже по названию?

— Непостижимо! — ответил граф. — Но если нам не удастся вырыть себе здесь пещеру, это верная гибель.

Действительно, если цифры, приведенные в послании неизвестного ученого, были правильны и расстояние между Галлией и Солнцем непрерывно увеличивалось согласно законам механики, то теперь оно равнялось примерно ста миллионам лье, то есть втрое превышало расстояние, которое отделяет Солнце от Земли, когда она проходит через свой афелий. Отсюда понятно, насколько уменьшилось количество тепла и света, получаемых от Солнца. Правда, вследствие того, что ось Галлии находилась под углом в девяносто градусов к плоскости ее орбиты. Солнце никогда не уходило с экватора астероида — благоприятное обстоятельство для острова Гурби, через который проходила нулевая параллель. В этом поясе стояло вечное лето, но все же при удалении Галлии от Солнца температура на острове Гурби неуклонно падала. В ущельях скал уже образовался лед, к великому удивлению маленькой итальяночки, а вскоре должно было замерзнуть и море.

С наступлением морозов, которые вскоре могли дойти до шестидесяти градусов по Цельсию, островитянам, не имеющим зимнего жилища; грозила неминуемая гибель. Температура в среднем держалась уже на шести градусах ниже нуля, а печь в караульне, хотя и пожирала много дров, обогревала плохо. Рассчитывать, что топлива хватит надолго, не приходилось; нужно было искать другое убежище, которое надежно защищало бы от холода, потому что в недалеком будущем на Галлии могли замерзнуть даже ртуть и спирт в термометрах.

Как мы говорили выше, «Добрыня» и «Ганза» даже сейчас не спасали от наступивших холодов; о зимовке на судах нечего было и думать. Да и вряд ли бы эти суда выдержали давление льдов.

Если бы капитан Сервадак, граф Тимашев и лейтенант Прокофьев легко поддавались унынию, у них было бы для этого достаточно поводов. Что можно было придумать, когда необычайная твердость подпочвенных слоев препятствовала устройству подземных жилищ?

Между тем решение этой задачи не терпело отлагательства. Солнечный диск по мере удаления все уменьшался. В полдень его отвесные лучи еще немного согревали, зато ночью ощущался жестокий холод.

Сервадак и граф изъездили верхом на Зефире и Галете весь остров вдоль и поперек в поисках места для жилья. Лошади неслись, как на крыльях, перелетая через все препятствия. Но поиски были напрасны. Где бы ни пробовали рыть землю, всюду на глубине нескольких футов оказывалась все та же непроходимая порода. Пришлось отказаться от мысли о подземном жилище.

Тогда за неимением пещеры галлийцы решили зимовать в караульне, утеплив ее насколько возможно. Сервадак отдал приказ запастись дровами, собрать весь хворост и вырубить все деревья на равнине. Медлить было нельзя. Началась рубка леса.

И все-таки принятых мер было недостаточно. Сервадак и его товарищи понимали это с беспощадной ясностью. Топлива хватит ненадолго. Скрывая терзавшее его беспокойство, капитан бродил по острову, повторяя про себя: «Что делать? Что бы такое еще придумать?»

Как-то, когда навстречу ему попался Бен-Зуф, Сервадак сказал:

— Тьфу, пропасть! Может быть, ты что-нибудь надумал?

— Нет, господин капитан, ничего не надумал, — вздохнул Бен-Зуф. — Ах, будь мы сейчас на Монмартре! Какие там есть удивительные, совершенно готовые каменоломни!

— Ну я олух, — сказал Сервадак. — На что были бы мне тогда твои каменоломни?

Между тем сама природа приготовила поселенцам Галлии прибежище от холода космического пространства. Вот как это обнаружилось.

Десятого марта лейтенант Прокофьев и капитан Сервадак обследовали юго-западный берег острова. По дороге зашла речь о том, какими страшными опасностями грозит им будущее. Завязался горячий спор, ибо каждый отстаивал изобретенное им средство спасения. Один упорствовал в неосуществимой идее соорудить подземную пещеру, другой силился обосновать свой способ отопления уже существующих наземных жилищ. Сторонником второго изобретения был Прокофьев и с жаром доказывал свою правоту, как вдруг остановился на полуслове. В эту минуту он стоял лицом к югу, и Сервадак увидел, что Прокофьев проводит рукой по глазам, как будто пытаясь снять с них пелену, и снова пристально всматривается вдаль.

— Нет! — вскричал он. — Мне не померещилось! Я вижу свет!

— Где?

— Вон там, смотрите сами!

— А ведь верно, — сказал Сервадак, тоже различая какой-то отблеск на небе.

Сомнений не было. На южной стороне горизонта виднелся свет — крупная блестящая точка, которая все разгоралась, по мере того как темнело.

— Не корабль ли это? — предположил Сервадак.

— Сказали бы лучше — пожар на корабле, — возразил Прокофьев. — Ведь на таком расстоянии нельзя различить даже самый яркий сигнальный фонарь, и уж во всяком случае он не бывает на такой высоте.

— К тому же, — согласился Сервадак, — огонь не двигается, а там вон, в тумане, как будто разливается зарево…

Оба напряженно всматривались вдаль еще несколько секунд. Затем капитана осенила догадка.

— Вулкан, — вскричал он, — это тот вулкан, мимо которого мы шли во время обратного рейса!

И Сервадак, словно охваченный вдохновением, продолжал:

— Лейтенант, вот оно, то жилище, которое мы ищем! Природа приготовила нам дом с даровым отоплением! Да, да! Для всех наших потребностей нам будет служить лава, неиссякаемая, раскаленная лава, вытекающая из кратера. Небо к нам благосклонно! Идемте же, идемте, лейтенант! Завтра мы должны уже быть на том берегу, и если потребуется, отправимся на поиски тепла, а стало быть, и жизни в самое чрево Галлии!

Слушая восторженные речи Сервадака, Прокофьев призывал на помощь свою память. Да, где-то здесь был вулкан, — это несомненно. Затем Прокофьев вспомнил, что на обратном пути к острову Гурби, когда шкуна шла вдоль южных берегов Галлийского моря, путь ей преградил длинный мыс, и она вынуждена была подняться до широты Орана. Здесь судно обогнуло высокую скалистую вершину, над которой курился дымок. А теперь дымок над кратером, очевидно, сменился пламенем раскаленной лавы, и этот огненный столб озарял южный небосклон, отражаясь в вечерних облаках.

— Вы правы, капитан, — сказал Прокофьев, — это, безусловно, вулкан. Завтра же мы его осмотрим!

Гектор Сервадак и лейтенант Прокофьев поспешили домой, в гурби, но поделились своими планами только с графом.

— Я поеду с вами, — сказал граф, — «Добрыня» в вашем распоряжении.

— Мне кажется, — ответил лейтенант Прокофьев, — что шкуну незачем брать. В такую хорошую погоду мы без труда пройдем восемь лье до вулкана и на катере.