ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

Сервадак выскочил из караульни и со всех ног пустился бежать к вершине утеса.

Сомнений не было: к острову шло какое-то судно, оно находилось, уже менее чем в десяти километрах от берега; но из-за того, что земная поверхность стала выпуклей, сократилось поле зрения, и над волнами торчали только верхушки мачт.

И хотя корпус корабля был невидим, по его мачтам и снастям все же можно было определить, какого это рода судно. Очевидно, это была шкуна, и через два часа капитан Сервадак распознал ее уже без труда.

Он ни на секунду не отрывал подзорной трубы от глаз.

— Это «Добрыня»! — вскричал он.

— «Добрыня»? — переспросил Бен-Зуф. — Вот уж нет! Дымка-то не видно!

— Шкуна идет под парусами, — ответил капитан Сервадак, — но это, конечно, шкуна графа Тимашева!

Так оно и оказалось, и, если только граф был на борту, значит какая-то невероятная случайность снова свела его с соперником.

Разумеется, Сервадак видел теперь в том, кто приближался к острову, не врага, а человека, подобно ему, потерпевшего бедствие; он совершенно забыл и о поединке и о причинах, его вызвавших. Обстоятельства так переменились, что он испытывал самое живейшее желание увидеться с графом и поговорить обо всех этих чрезвычайных происшествиях. Шкуна отсутствовала двадцать семь дней; за это время она могла обследовать ближайшие берега Алжира и даже, может быть, посетила берега Испании, Италии и Франции, обошла все Средиземное море, так необычайно изменившееся, и, наверное, привезла свежие новости из этих стран, от которых остров Гурби был отрезан. Теперь-то Гектор Сервадак узнает не только о том, какие части Земли постигла катастрофа, но и причину самого бедствия. Кроме того, граф Тимашев человек благородный и сочтет своим долгом доставить на родину Сервадака и его денщика.

— Но ведь «Добрыне» негде будет причалить, — сказал Бен-Зуф, — устья Шелиффа больше нет!

— Этого и не нужно, — ответил Сервадак. — Граф пошлет шлюпку, и нас доставят на борт.

Шкуна приближалась довольно медленно, так как ветер был встречный и ей приходилось держать в бейдевинд. Как ни странно, машина на корабле бездействовала, хотя экипаж ее, должно быть, спешил узнать, что это за новый остров, показавшийся на горизонте. Правда, на судне могло не хватить горючего, поэтому, вероятно, оно шло под парусами, которыми, впрочем, управляли весьма искусно. К счастью, несмотря на легкие тучки, погода была ясная, ветер умеренный, шкуне не мешало волнение, и условия для плавания в общем были хорошие.

Гектор Сервадак ни на минуту не сомневался в том, что «Добрыня» постарается пристать к берегу. Граф, должно быть, недоумевал: вместо африканского материка перед ним оказался остров. Не опасался ли он, что не найдет убежища у этих новых берегов, что шкуна не сможет пристать? Капитан Сервадак решил подыскать подходящее место для якорной стоянки и подать оттуда сигнал.

Вскоре стало ясно, что «Добрыня» направляется к месту бывшего устья Шелиффа. Тогда Сервадака осенила новая мысль. Зефир и Галета были быстро оседланы, всадники вскочили на коней и помчались на западный конец острова.

Через двадцать минут капитан и денщик, спешившись, уже обследовали окрестность.

Вскоре Сервадак заметил за поворотом мыса маленькую, защищенную бухту, где в случае надобности могло бы укрыться небольшое судно. Бухта была отгорожена от открытого моря грядою крупных рифов, между которыми открывался узкий проход. Вода здесь, наверно, была тихой даже в бурю. Однако, присмотревшись к прибрежным скалам, капитан Сервадак с изумлением обнаружил на них следы очень высокого прилива, о чем свидетельствовали облепившие их гирляндами морские водоросли.

— Ого, — сказал он, — в Средиземном море теперь бывают настоящие приливы?

Судя по всему, приливы и отливы были здесь довольно значительны, и вода подымалась высоко — еще одно необычайное явление, ибо до сих пор приливы и отливы в бассейне Средиземного моря почти не ощущались.

Тем не менее после самого высокого прилива, вызванного, несомненно, приближением к Земле в ночь с 31 декабря на 1 января того огромного диска, который Сервадак видел в новогоднюю ночь, приливы заметно пошли на убыль и теперь стали такими же, как и до катастрофы.

Сделав это наблюдение, капитан Сервадак тем и ограничился, всецело занятый «Добрыней».

Шкуна была уже в двух-трех километрах от острова. На ней, несомненно, заметили и поняли сигналы с берега: «Добрыня» слегка изменила курс, и матросы стали убирать верхние паруса. Вскоре на мачтах остались только два марселя, бизань и кливер, что облегчило управление рулевому. Наконец, шкуна обогнула мыс и, лавируя между рифами, смело вошла в проход бухты, на который Сервадак указывал рукой. Через несколько минут якорь «Добрыни» врезался в песчаное дно бухты, с борта спустили шлюпку и граф сошел на берег.

Капитан Сервадак побежал к нему навстречу.

— Граф, — крикнул он, — прежде всего до всяких объяснений, скажите, что произошло?

В ответ граф Тимашев, человек весьма сдержанный, чья невозмутимость представляла собой полную противоположность горячности французского офицера, поклонился и произнес с характерным русским акцентом:

— Капитан, позвольте мне до всяких объяснений заверить вас, что наша встреча для меня полная неожиданность. Я расстался с вами на материке, а встречаюсь на острове…

— Хоть я и не трогался с места, граф.

— Знаю, капитан, и прошу принять мои извинения в том, что я не явился на условленное свиданье, но…

— О граф, — поспешил перебить его капитан Сервадак, — об этом мы поговорим в другой раз, если вам будет угодно.

— Я всегда к вашим услугам.

— А я к вашим. Но позвольте мне повторить свой вопрос: что произошло?

— Об этом именно я и собирался спросить у вас.

— Как? Вам ничего неизвестно?

— Ничего.

— И вы не можете объяснить, почему эта часть африканского материка превратилась в остров?

— Не могу, капитан.

— И вы не знаете, каковы размеры катастрофы?

— Знаю не больше вас, капитан.

— Можете ли вы по крайней мере сообщить, не произошло ли на северном побережье Средиземного моря…

— А разве это все еще Средиземное море? — перебил его, задав столь странный вопрос, граф Тимашев.

— Об этом вам, граф, должно быть известно лучше, чем мне, поскольку вы совершили рейс по этому морю.

— Я не совершал рейса по этому морю.

— Вы ни разу не приставали к берегу?

— Ни разу, ни на один час даже. Я нигде не нашел земли.

Капитан Сервадак посмотрел на своего собеседника в полном недоумении.

— Но, граф, — сказал он, — заметили вы хотя бы, что с первого января восток находится там, где должен быть запад?

— Да.

— И что день продолжается только шесть часов?

— Вот именно!

— И что сила тяжести уменьшилась?

— Безусловно.

— И что мы потеряли Луну?

— Бесследно!

— И чуть было не столкнулись с Венерой?

— Справедливо замечено.

— И что, следовательно. Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца в другом направления?

— Это совершенно ясно.

— Граф, — сказал капитан Сервадак, — прошу извинить мое недоумение. Я был уверен, что ничего нового не могу вам сообщить, но рассчитывал, что узнаю новости от вас.

— Я решительно ничего не знаю, капитан, — ответил граф Тимашев, — кроме того, что в ночь с тридцать первого декабря на первое января, когда я вышел в море, направляясь на свиданье с вами, огромная волна подняла шкуну на неимоверную высоту. Нам показалось, что этот разгул стихий вызван каким-то явлением космического порядка, которое я не берусь объяснить. С тех пор, после неоднократных повреждений паровой машины, нас все время носило по волнам по воле неистового шторма, который бушевал несколько дней. «Добрыня» уцелел чудом; я приписываю это тому, что, попав в центр вихревого движения циклона, шкуна сравнительно мало пострадала от разъяренных стихий. За все эти дни мы не видели суши и ваш остров — первая встреченная нами земля.

— Но, граф, — воскликнул капитан Сервадак, — тогда нужно вновь пуститься в плавание, нужно обследовать Средиземное море и установить, каковы размеры стихийного бедствия, вызванного катастрофой.

— Таково и мое мнение.

— Предоставите ли вы мне место на борту вашей шкуны, граф?

— Да, капитан, даже для кругосветного плавания, если это понадобится для наших розысков.

— О, с нас довольно будет и Средиземного моря!

— Кто может с уверенностью сказать, — возразил граф, покачав головой, — что плавание по Средиземному морю не окажется и кругосветным плаванием?

Капитан Сервадак оставил его слова без ответа и глубоко задумался.

Тем не менее другого выхода не было, как осуществить принятое решение, то есть произвести разведку, обследовать остаток африканского побережья, узнать в столице Алжира, что сталось с обитаемой частью «земного шара, и затем, если южное побережье Средиземного моря полностью уничтожено, повернуть на север, чтобы установить связь со средиземноморскими странами Европы.

Однако плавание пришлось отложить до того времени, пока не будут устранены повреждения. Несколько труб внутри парового котла лопнуло, образовалась течь, вода заливала топку. До исправления нельзя было разводить огонь. Плавание же под парусами отнимало больше времени и трудов, особенно при неспокойном море и противном ветре. А так как шкуна, приспособленная к длительному плаванию между торговыми портами Ближнего Востока, располагала двухмесячным запасом угля, то имело смысл израсходовать топливо для быстрого перехода с тем, чтобы пополнить запас горючего на первой же стоянке.

Итак, вопрос был решен без всяких колебаний.

К счастью, ремонт произвели быстро. На шкуне оказались запасные трубы, которыми заменили поврежденные. Через три дня после прибытия «Добрыни» на остров Гурби паровой котел уже был в исправности.

Во время пребывания графа на острове Сервадак ознакомил гостя со своими небольшими владениями. Они объехали верхом всю новую береговую полосу и после рекогносцировки пришли к выводу, что объяснения событий, произошедших в этой части Африки, нужно искать за ее пределами.

Тридцать первого января шкуна была готова к отплытию. В околосолнечном мире не произошло больше никаких перемен. Правда, термометр показывал, что начинается небольшое понижение температуры, которая целый месяц держалась исключительно высокой. Следовало ли сделать отсюда вывод, что Земля обращается вокруг Солнца по новой орбите? Решить этот вопрос можно было не раньше чем через несколько дней.

Стояла невозмутимо ясная погода, хотя в воздуха снова скоплялись испарения, и барометр падал. Однако это не могло помешать «Добрыне» выйти, в море.

Но как быть с Бен-Зуфом? Сопровождать ли ему своего капитана, или остаться на острове? В пользу последнего решения говорил один веский довод в числе многих других, достаточно важных: на шкуну нельзя было погрузить лошадей, а Бен-Зуф ни за что не согласился бы расстаться с Зефиром и Галетой, особенно с Галетой. Кроме того, необходимость присматривать за новыми владениями, возможность высадки на остров новых путешественников, забота о скоте, который нельзя было бросать на произвол судьбы, принимая во внимание, что он, как это ни маловероятно, со временем может оказаться единственным источником питания для поселенцев, и прочие разнообразные соображения побуждали Бен-Зуфа остаться, с чем капитан Сервадак согласился, хотя и с сожалением. Кроме того, нашему славному Бен-Зуфу не угрожала опасность пробыть на острове до конца дней. Как только экспедиция выяснит новое положение дел, шкуна вернется, захватит Бен-Зуфа и доставит его на родину.

Тридцать первого января Бен-Зуф, «облеченный всеми полномочиями губернатора» и, по собственному признанию, несколько взволнованный, простился с капитаном Сервадаком. Перед расставанием он просил капитана, в случае если плавание приведет его на Монмартр, проверить, стоит ли «гора» на прежнем месте; затем машина заработала, шкуна вышла из узкой бухты и понеслась в открытое море.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

Шкуна «Добрыня», построенная на верфях острова Уайт, представляла собой отличное, изящное и прочное судно, водоизмещением в двести тонн, вполне способное выдержать кругосветное плавание. Когда Колумб и Магеллан впервые отважились пересечь Атлантический и Тихий океаны, их корабли были несравненно меньше по размерам и хуже оснащены, чем шкуна графа Тимашева. В трюме «Добрыни» хранился запас провианта на три месяца, и при необходимости шкуна могла совершить рейс по Средиземному морю, не заходя в порты. Заметим еще, что перед отплытием с острова Гурби не потребовалось увеличивать ее балласт. Дело в том, что если она, как и все на Земле, теперь весила меньше, то соответственно меньше весила и вода. Поэтому соотношение веса судна и веса несущей его воды осталось прежним, и плавание «Добрыни» проходило в тех же условиях, что и раньше.

Граф Тимашев не был моряком. Командование, вернее управление судном, он вверил лейтенанту Прокофьеву.

Лейтенанту было лет тридцать. Сын крепостного, отпущенного графом Тимашевым на волю задолго до знаменитого манифеста Александра II об освобождении крестьян, он родился в имении графа и был глубоко предан своему бывшему барину как человек, всем ему обязанный, и как искренний его друг. В совершенстве изучив морское дело на военных и торговых судах русского флота и получив чин лейтенанта, он перешел на «Добрыню». Большую часть года граф проводил на шкуне; зимой он плавал по Средиземному морю, а летом в северных морях.

Прокофьев был не только сведущим моряком, но и широко образованным человеком. Это делало честь и ему самому и графу, его воспитателю. Управление «Добрыней» находилось в надежных руках, да и экипаж у него был отличный: механик Тиглев, четверо матросов — Негош, Толстой, Едаков, Пановко и повар Михайла, — все сыновья арендаторов графа, который перенес на корабль уклад и обычаи русской знати. Они не страшились никаких космических катастроф, видя, что их бывший барин делит общую с ними участь. Только один Прокофьев испытывал глубокую тревогу, отлично понимая, что в глубине души граф тревожится не меньше его.

Итак, «Добрыня» держал курс на восток; он несся на всех парусах и на всех парах, при попутном ветре; шкуна могла бы делать по одиннадцать узлов в час, если бы высокая волна не «сбивала» ее скорости. Дело в том, что хотя ветер, дувший с запада, вернее сказать, оттуда, где теперь находился восток, по силе соответствовал лишь небольшому бризу, море было если не бурным, то неспокойным. И понятно почему: поскольку уменьшилась сила земного притяжения, молекулы воды весили теперь меньше и при малейшем колебании воздуха поднимались на громадную высоту. Араго, определявший в семь-восемь метров максимальную высоту волны, немало бы удивился, увидев водяные горы в пятьдесят — шестьдесят футов. То не были обычные волны, которые, пенясь, сталкиваются друг с другом, а могучие, широкие валы, и шкуна, поднимаясь и опускаясь на них, перемещалась с разностью уровней до двадцати метров. Теперь судно стало более легким, а следовательно, менее устойчивым, и, признаться, будь капитан Сервадак подвержен морской болезни, он заболел бы непременно.

Однако эта качка, вызванная морским волнением, напоминавшим очень крупную зыбь, была не очень резкой. В общем, шкуне приходилось преодолевать сопротивление не больше, чем в прежнее время при натиске коротких и сильных волн в Средиземном море. Единственной помехой в этих новых условиях плавания являлось уменьшение обычной скорости судна.

«Добрыня» держался в двух-трех километрах от предполагаемой береговой линии этой части Алжира. На юге он не обнаружил никаких признаков земли. Сейчас Прокофьев не мог, как прежде» определить место судна по планетам, потому что изменилось их взаимное расположение; не мог он и определить широту и долготу по высоте солнца над линией горизонта, ибо результаты его вычисления нельзя было сопоставить с географическими картами, составленными до космической катастрофы; тем не менее ему удавалось держаться почти правильного курса. При таком малом плавании достаточно было, во-первых, определять пройденный судном путь при помощи лага, а во-вторых, руководствоваться точными показаниями компаса.

К счастью, магнитная стрелка компаса ни на секунду не теряла своих свойств и не отклонялась. На нее не влияли космические явления, и она по-прежнему показывала магнитный полюс, составляя угол примерно в двадцать два градуса с истинным меридианом. Таким образом, хотя восток и запад переместились, или, иначе говоря, солнце всходило на западе и заходило на востоке, то север и юг сохраняли прежнее положение. Поэтому за невозможностью пользоваться секстантом, по крайней мере теперь, следовало исходить из показаний компаса и лага.

Лейтенант Прокофьев, более осведомленный в этих вопросах, чем капитан Сервадак, объяснил ему все это в присутствии графа в первый же день плавания. Он, как и большинство русских, в совершенстве владел французским языком. Разговор, само собой разумеется, зашел о тех необычайных явлениях, причину которых лейтенанту Прокофьеву так же, как и капитану Сервадаку, до сих пор не удавалось установить. И раньше всего они коснулись вопроса о новой орбите, по которой двигался земной шар начиная с 1 января.

— Ясно, капитан, что Земля движется вокруг Солнца не по своему обычному пути, — сказал лейтенант Прокофьев, — в силу какой-то неизвестной причины она значительно приблизилась к Солнцу.

— Я в этом больше чем уверен, — ответил капитан Сервадак, — но теперь остается узнать, не пересечем ли мы орбиту Меркурия после того, как пересекли орбиту Венеры.

— И не упадем ли в конце концов на Солнце, где и найдем свою гибель, — добавил граф.

— Но это было бы крушением Земли, и каким страшным крушением! — воскликнул капитан Сервадак.

— Нет, — ответил лейтенант Прокофьев, — мне думается, можно с уверенностью утверждать, что Земле не угрожает падение. Она не летит навстречу Солнцу, а несомненно движется вокруг него по новой траектории.

— Можешь ли ты привести какое-нибудь доказательство в пользу твоей гипотезы? — спросил граф.

— Могу, — ответил лейтенант Прокофьев, — и довольно убедительное. Если бы земной шар действительно падал на Солнце, развязка наступила бы в кратчайший срок и мы уже сейчас оказались бы на чрезвычайно близком расстоянии от нашего центра притяжения. Если бы Земля падала на Солнце, это значило бы, что внезапно прекратилось действие центробежной силы, которая в сочетании с силой центростремительной заставляет планеты двигаться по эллиптическим орбитам, и тогда мы бы упали на Солнце через шестьдесят четыре с половиной дня.

— Каков же ваш вывод? — спросил капитан Сервадак.

— Что Земля не падает на Солнце, — ответил лейтенант Прокофьев. — Прошло больше месяца с тех пор, как она движется по новой орбите, однако Земля успела пересечь только орбиту Венеры. Стало быть, за этот промежуток времени земной шар приблизился к Солнцу лишь на одиннадцать миллионов лье из разделяющих их тридцати восьми миллионов лье. Поэтому мы вправе утверждать, что Земля не падает на Солнце. Именно в этом наше счастье. Вдобавок мне кажется, что мы начинаем отдаляться от Солнца, так как температура понизилась и сейчас на острове Гурби не жарче, чем в Алжире, будь Алжир по-прежнему на тридцать шестой параллели.

— Ваши выводы, лейтенант, очевидно, правильны, — сказал капитан Сервадак, — Земля, конечно, не летит навстречу Солнцу, а по-прежнему вращается вокруг него.

— И все же, — ответил лейтенант Прокофьев, — не менее очевидно и то, что в результате катастрофы, причину которой мы с вами тщетно стараемся открыть, Средиземное море вместе с африканским побережьем передвинулось в тропики.

— Если африканское побережье еще существует, — заметил капитан Сервадак.

— И если существует Средиземное море, — присовокупил граф.

Все те же неразрешенные вопросы! Во всяком случае, бесспорным было одно: Земля постепенно отдаляется от своего центра притяжения, и ей не угрожает падение на поверхность Солнца.

Но что же все-таки сохранилось от африканского материка, остатки которого пыталась найти шкуна?

За двадцать четыре часа пути «Добрыня» наверное прошел уже мимо тех пунктов алжирского побережья, где находились города Тенес, Шершель, Колеа, Сиди-Ферруш. Однако даже в подзорную трубу ни один из этих городов не был замечен. Всюду, где раньше морскую стихию сковывали берега материка, теперь простиралась безграничная водная пустыня.

И все же лейтенант Прокофьев не мог ошибиться: судя по компасу, по довольно устойчивому направлению ветра и по лагу, определяющему скорость шкуны, а также пройденный ею путь, в тот день, а именно 2 февраля, «Добрыня» находился на 36o47' широты и 0o44' долготы, то есть в том месте, где надлежало бы находиться столице Алжира.

Но недра разверзшейся Земли поглотили город Алжир, как и Тенес, Шершель, Колеа и Сиди-Ферруш.

Сдвинув брови и стиснув зубы, капитан Сервадак с ненавистью смотрел на необъятное море, которому, казалось, нет границ. Жизнь проходила перед ним вереницей воспоминаний. Сердце больно сжималось. В столице Алжира он провел несколько лет: в памяти его вставали образы товарищей, друзей, которых сейчас уже нет в живых. Он обращался мыслью к своему отечеству, к Франции, спрашивал себя, не распространилась ли эта ужасная катастрофа и на берега его родины. И он снова тщетно искал хоть какие-нибудь следы затонувшей столицы.

— Нет, — говорил он, — такая катастрофа невозможна! Город не мог исчезнуть целиком! Мы бы наткнулись на его развалины! Из воды должны выступать хоть верхушки высоких сооружений, таких, как Казба или форт Императора, — ведь в нем сто пятьдесят метров! Неужели же хоть часть их не торчала бы из воды! Мы найдем остатки этих городов, если только земля не поглотила всю Африку!

И правда: как ни странно, на пути шкуны в море не попадалось ни обломков, ни стволов деревьев, унесенных водой, ни досок от домов, стоявших месяц назад на набережной великолепной бухты шириной в двадцать километров, ограниченной с одной стороны мысом Матифу, а с другой косой Пескад.

Но если человеческий глаз не в состоянии проникнуть сквозь толщу вод, то, может быть, их удастся исследовать с помощью лота и найти развалины города, столь загадочно исчезнувшего?

Граф Тимашев, не желая, чтобы у капитана Сервадака оставалась хоть тень сомнения, приказал бросить лот. Свинцовое грузило лота смазали салом и опустили в море.

Ко всеобщему изумлению, в особенности к изумлению лейтенанта Прокофьева, лот неизменно показывал почти одну и ту же глубину моря, — она не превышала четырех-пяти морских саженей. Глубинные промеры производились в течение двух часов и на большом пространстве, но нигде не показали разности уровней дна, что было бы неизбежно, если бы затонул такой город, как Алжир, построенный амфитеатром. Можно ли допустить, что вода начисто смыла все здания и сооружения алжирской столицы, превратив то место, где находился город, в совершенно ровную поверхность?

Это было слишком невероятно.

На дне моря не обнаружилось ни камней, ни ила, ни песка, ни ракушек. Грузило лота оказалось покрытым крупинками какой-то металлической пыли неизвестного происхождения со своеобразным золотистым отливом. Разумеется, это нисколько не походило на то, что обычно приносит лот при глубинных промерах дна Средиземного моря.

— Видите, лейтенант, — сказал капитан Сервадак, — мы гораздо дальше от алжирского побережья, чем вы предполагали.

— Если бы это было так, — ответил лейтенант Прокофьев, покачав головой,

— наш лот показал бы не пять морских саженей, а двести — триста!

— Следовательно? — спросил граф.

— Не знаю, что и думать.

— Граф, — воскликнул капитан Сервадак, — сделайте милость, прикажите взять курс еще немного на юг; может статься, где-нибудь подальше мы найдем то, что напрасно ищем здесь!