ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,

Каковы могли быть последствия этого важного события для самой Галлии? Капитан Сервадак и его товарищи еще не решались ответить на этот вопрос.

Вскоре над горизонтом показалось Солнце, и взошло оно гораздо быстрее, чем раньше. Причиной этого было раздвоение кометы. В самом деле, если Галлия и продолжала вращаться вокруг своей оси в том же направлении, то есть с востока на запад, то период ее обращения уменьшился наполовину. Промежуток между двумя восходами Солнца сократился до шести часов вместо двенадцати. Через три часа после своего появления лучезарное светило уже закатывалось за противоположной линией горизонта.

— Что за черт! — воскликнул капитан Сервадак. — Ведь это увеличит наш год до двух тысяч восьмисот дней!

— На такой календарь и святых не напасешься! — прибавил Бен-Зуф.

И действительно, пожелай Пальмирен Розет приспособить свой календарь к новым галлийским суткам, ему пришлось бы включить туда не только 238 июня, но и 325 декабря!

Что касается осколка Галлии, на котором унесло англичан вместе с Гибралтаром, то вскоре обнаружилось, что он отнюдь не вращается вокруг кометы. Напротив, он удалялся от нее. Но захватил ли он с собой часть моря и хоть некоторое количество галлийской атмосферы? Сохранились ли на нем пригодные для жизни условия? И, наконец, вернется ли он когда-нибудь на Землю?

Мы узнаем об этом позже.

Как сказалось раздвоение кометы на ее полете в пространстве? Вот каким вопросом прежде всего заинтересовались граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев. Они сразу почувствовали, как возросла их мускульная сила, и обнаружили таким образом новое уменьшение силы тяжести. Если масса Галлии сократилась, не изменится ли также скорость движения кометы и не следует ли опасаться, что она опоздает или прибудет слишком рано на место встречи с Землей?

Это было бы непоправимым несчастьем!

Но изменилась ли хоть на немного скорость Галлии? Лейтенант Прокофьев этого не думал. Однако, не обладая достаточными познаниями в астрономии, он не решался что-либо утверждать.

Один Пальмирен Розет мог ответить на этот вопрос. Значит, было необходимо тем или иным способом — убеждением или силой — заставить его говорить и кстати указать с точностью до секунды, когда именно должна произойти встреча.

Все последующие дни профессор находился в отвратительном настроении. Неизвестно, вызывалось ли это потерей пресловутой трубы или же тем, что раздвоение нисколько не изменило скорости Галлии, и, следовательно, в назначенный час она все равно встретится с Землей. В самом деле, если бы комета убежала вперед иди запоздала, если бы возвращение на Землю стало сомнительным, Пальмирен Розет не сумел бы скрыть своего торжества. Раз он не выказывал никакой радости, значит радоваться было нечему, по крайней мере в этом вопросе.

Капитан Сервадак и его спутники пришли к такому выводу, наблюдая за астрономом, но этого им было мало. Назрела необходимость выведать тайну у старого упрямца.

Наконец, капитану Сервадаку повезло. Вот как это случилось.

Наступило 18 декабря. Между профессором и Бен-Зуфом разгорелся яростный спор. Тот посмел оскорбить ученого в лице его любимой кометы! Нечего сказать, хороша звезда, которая разбивается надвое, как детская игрушка, лопается, как мыльный пузырь, раскалывается, как сухой орех! Живешь на «ей, точно на разрывном снаряде или на бомбе с зажженным фитилем! И прочее в таком же роде. Легко можно вообразить, чего только ни наболтал Бен-Зуф, сев на своего любимого конька. Оба спорщика попрекали друг друга, один — Галлией, другой — Монмартром.

Случаю угодно было, чтобы в самый разгар перебранки явился капитан Сервадак. Не было ли то внушением свыше? Только он решил, что раз от Пальмирена Розета ничего не добьешься добром, надо попытаться воздействовать на него грубостью, — и с жаром вступился за Бен-Зуфа.

Разгневанный профессор немедленно осыпал его самой язвительной бранью.

Притворно рассерженный капитан Сервадак в конце концов заявил:

— Господин профессор, вы позволяете себе дерзости, которые мне не по вкусу, и я не намерен долее их терпеть! Вы не отдаете себе отчета в том, что говорите с генерал-губернатором Галлии!

— А вы, — огрызнулся вспыльчивый астроном, — вы забываете, что беседуете с ее законным владельцем.

— Это чепуха, сударь. Ваши права собственности, в сущности говоря, весьма спорны!

— Спорны?

— И раз мы уже никогда больше не возвратимся на Землю, вы обязаны с этого дня подчиняться законам, установленным на Галлии!

— Ах вот как? — переспросил Пальмирен Розет. — Значит, теперь я обязан вам подчиняться?

— Вот именно.

— И это потому, что Галлия не должна встретиться с Землей?

— Да, и нам предстоит остаться здесь навеки, — ответил капитан Сервадак.

— А почему это Галлия не должна, по-вашему, встретиться с Землей? — спросил профессор тоном глубочайшего презрения.

— Потому что с тех пор как она раздвоилась, — пояснил капитан Сервадак,

— ее масса уменьшилась и, следовательно, ее скорость не могла не измениться.

— Кто это говорит?

— Я сам и все остальные.

— В таком случае, капитан Сервадак, в вы сами и все остальные, вы просто круглые…

— Осторожнее, господин Розет!

— Круглые невежды, безмозглые ослы, ничего не смыслящие ни в небесной механике…

— Берегитесь!

— Ни даже в элементарной физике…

— Сударь!

— Ага, скверный ученик! — крикнул профессор, окончательно рассвирепев.

— Я не забыл, что когда-то своим невежеством вы позорили мой класс!

— Это уже слишком!

— Что вы были посмешищем лицея Карла Великого!

— Замолчите, не то…

— Нет, не замолчу, и вы меня выслушаете, несмотря на свой капитанский чин! Нечего сказать! Хороши физики! Если масса Галлии уменьшилась, они уже вообразили, будто это могло изменить ее тангенциальную скорость! Точно эта скорость не зависит исключительно от взаимодействия первоначальной скорости и силы притяжения Солнца! Точно нельзя определить возмущающие действия на светила, не приняв в расчет их массы! Известна ли масса комет? Нет. Вычисляют ли их пертурбации? Да! Эх вы, жалкие невежды!

Профессор был вне себя. Бен-Зуф, принимая всерьез гнев капитана Сервадака, предложил ему:

— Хотите, господин капитан, я разорву его на части, разрублю пополам, как его проклятую комету?

— Только троньте меня, попробуйте! — завопил Пальмирен Розет, выпрямляясь во весь свой маленький рост.

— Сударь! — живо вмешался капитан Сервадак, — я сумею вас образумить, поверьте!

— А я за угрозы и оскорбление действием привлеку вас к суду!

— К суду на Галлии?

— Нет, капитан, к настоящему суду, на Земле!

— Вот испугали! Земля от нас далеко! — засмеялся капитан Сервадак.

— Как бы далека она ни была, — воскликнул Пальмирен Розет, не помня себя от бешенства, — тем не менее мы пересечем ее орбиту в восходящем узле в ночь с тридцать первого декабря на первое января и столкнемся с ней ровно в два часа сорок семь минут тридцать пять и шесть десятых секунды ночи!..

— Дорогой профессор, — перебил его капитан Сервадак с любезным поклоном, — это все, что мне нужно было узнать!

И с этими словами он покинул совершенно сбитого с толку Пальмирена Розета, которому Бен-Зуф счел нужным отвесить не менее почтительный поклон, чем капитан.

Наконец-то Гектор Сервадак и его товарищи узнали то, что так жаждали узнать. Столкновение произойдет в два часа сорок семь минут тридцать пять и шесть десятых секунды утра.

Итак, до встречи с Землей оставалось еще пятнадцать земных дней, то есть тридцать два галлийских дня по старому календарю, или же шестьдесят четыре дня по новому исчислению.

Тем временем, готовясь к вылету, все трудились с необычайным рвением. Галлийцы спешили как можно скорее покинуть комету. Монгольфьер лейтенанта Прокофьева представлялся им наиболее надежным способом достигнуть земной поверхности. Всем казалось, что проникнуть в атмосферу Земли вместе с галлийской атмосферой — самая легкая вещь на свете. Они забывали о множестве опасностей, связанных с этим небывалым в истории воздухоплаванья перелетом. По их мнению, не было ничего проще, хотя лейтенант Прокофьев не раз серьезно предупреждал товарищей, что стоит монгольфьеру внезапно остановиться в своем поступательном движении, и он неминуемо сгорит вместе со всем экипажем: они могут спастись только чудом. Капитан Сервадак, подбадривая других, намеренно расписывал предстоящее путешествие в самых радужных тонах. Что до Бен-Зуфа, то он всю жизнь мечтал о прогулке на воздушном шаре и был в восторге, что желание его исполнилось.

Граф Тимашев и лейтенант Прокофьев одни только ясно сознавали, сколько опасностей таит в себе эта дерзкая попытка. Но они были готовы ко всему.

К тому времени, освободившись ото льда, море стало вновь пригодным для судоходства. Паровой катер привели в порядок и, израсходовав остатки угля, совершили несколько рейсов на остров Гурби.

В первое плаванье отправились капитан Сервадак, Прокофьев и несколько русских матросов. Они обнаружили, что долгая зима пощадила остров, караульню и гурби. По лугам струились ручейки. Птицы, стремительно покинув Теплую Землю, перелетели на этот плодородный клочок суши, покрытый зеленью лугов и деревьев. Под воздействием экваториальной жары, стоявшей во время кратких трехчасовых дней, распускались новые незнакомые растения. Лучи Солнца, отвесно падая на почву, грели с необычайной силой. Почти сразу после суровой зимы наступило знойное лето.

На острове Гурби собрали для топлива запас травы и соломы, чтобы наполнить монгольфьер нагретым воздухом. Если бы огромный воздушный шар не был таким громоздким, его, вероятно, переправили бы морем на остров Гурби. Однако после обсуждения решено было, что удобнее всего подняться с Теплой Земли и туда же доставить топливо для нагревания воздуха.

Для повседневных нужд колонисты уже начали жечь обломки обоих кораблей. Когда дело дошло до обшивки тартаны, Исаак Хаккабут попытался было протестовать, но Бен-Зуф пригрозил, что его заставят уплатить пятьдесят тысяч франков за место в гондоле, если он только посмеет рот раскрыть.

Исаак Хаккабут вздохнул и покорился.

Наступило 25 декабря. Все приготовления к вылету были закончены. Рождество отпраздновали так же, как и в прошлом году, только с еще более горячим религиозным чувством. Что касается нового года, то все эти славные люди твердо верили, что встретят его на Земле, а Бен-Зуф даже пообещал юному Пабло и крошке Нине богатые новогодние подарки.

— Можете считать, что они у вас в руках! — заверил он их.

Хоть и трудно поверить, но капитан Сервадак и граф Тимашев в последние дни перед великим событием думали не об опасности перелета на Землю, а совсем о другом. Холодность, которую они выказывали друг к другу, отнюдь не была притворной. Два года, проведенные вместе вдалеке от Земли, уже казались им забытым сном, и они готовились встретиться в реальной земной жизни как противники. Очаровательный женский образ снова встал между ними, мешая им относиться друг к другу по-прежнему.

И тут капитану Сервадаку пришло на ум закончить пресловутое рондо, последнее четверостишие которого осталось недописанным. Еще несколько строк, и прелестное стихотворение будет готово. Галлия похитила с Земли поэта, пусть же он я вернется туда как поэт!

И капитан Сервадак между делом перебирал в уме все свои неблагозвучные рифмы.

Что до других обитателей колонии, то граф Тимашев и лейтенант Прокофьев мечтали как можно скорее увидеть Землю, а у русских матросов было только одно желание: следовать за своим барином повсюду, куда ему будет угодно, хоть на край света.

Испанцам же жилось на Галлии так хорошо, что они охотно остались бы там навсегда. А впрочем. Негрете с приятелями все же были бы рады увидеть вновь поля родной Андалузии.

Ну, а Пабло и Нина, те были в восторге вернуться ка Землю с новыми друзьями, лишь бы никогда не разлучаться друг с другом.

Только один человек был недоволен — сварливый Пальмирен Розет. Он негодовал, бушевал, клялся, что ни за что не сядет в корзину. Нет, ни за что! Он не желал покидать своей кометы. Дни и ночи он проводил за астрономическими наблюдениями. Ах, как ему недоставало его замечательной, горько оплакиваемой тру бы! Ведь как раз теперь Галлия должна вступить в зону падающих звезд! Он мог бы наблюдать там редкостные явления, сделать необыкновенные открытия!

С отчаяния Пальмирен Розет прибегнул к героическому средству — он попытался расширить свои зрачки, чтобы хоть как-нибудь заменить оптическую мощность разбитой трубы. Стащив белладонну в аптечке Улья Нины, профессор без конца глотал это лекарство и чуть все глаза себе не проглядел, наблюдая за звездным небом. Но хоть он и увеличил силу света, отражавшегося на сетчатой оболочке своих глаз, однако ничего толком не увидел и ничего не открыл.

Последние дни прошли среди всеобщего лихорадочного возбуждения. Лейтенант Прокофьев следил за последними приготовлениями, вникая во все мелочи. Две мачты со шкуны были поставлены на берегу и поддерживали огромный монгольфьер, еще не наполненный воздухом, но уже заключенный в сетку. Тут же стояла гондола, достаточно вместительная для двадцати трех пассажиров. К бортам ее прикрепили несколько пустых бурдюков, чтобы корзина могла продержаться некоторое время на воде, на тот случай, если монгольфьер опустится в море недалеко от берега. Разумеется, при падении в океан корзина скоро затонет вместе с экипажем, если только поблизости не окажется какого-нибудь корабля, чтобы подобрать людей на борт.

Миновало двадцать шестое, двадцать седьмое, двадцать восьмое, двадцать девятое и тридцатое декабря. Колонистам оставалось провести на Галлии всего лишь сорок восемь часов по земному времени.

Наступило 31 декабря. Пройдет еще двадцать четыре часа, и монгольфьер, поднявшись вверх под действием нагретого воздуха, будет парить в галлийском небе. Правда, атмосфера здесь менее плотная, чем на Земле, но надо принять во внимание, что вследствие меньшей силы притяжения сам воздушный шар окажется легче.

Галлия находилась теперь на расстоянии лишь сорока миллионов лье от Солнца, то есть несколько дальше от него, чем Земля. Комета приближалась с огромной скоростью к земной орбите, которую должна была пересечь в восходящем узле, как раз в той точке эклиптики, где в этот момент окажется и земной шар.

Что же касается расстояния между кометой и Землей, оно сократилось уже до двух миллионов лье, и оба светила, стремясь навстречу друг другу, должны были преодолеть его со скоростью восьмидесяти семи тысяч лье в час, из которых на долю Галлии приходилось пятьдесят семь тысяч, на долю Земли

— около двадцати девяти тысяч.

Наконец, в два часа утра галлийцы приготовились к вылету. Встреча должна была произойти через сорок семь минут и тридцать пять секунд.

Вследствие изменения периода вращения Галлии вокруг своей оси там уже рассвело; занималась заря и на той стороне земного шара, которую должна была задеть комета.

Уже час назад наполнение монгольфьера теплым воздухом было закончено. Оно удалось как нельзя лучше. Огромный воздухоплавательный аппарат, покачиваясь между мачтами, был готов к отлету. Подвешенная к сетке гондола поджидала пассажиров.

Галлию отделяло от Земли только семьдесят пять тысяч лье.

Первым занял место в корзине Исаак Хаккабут. Но тут капитан Сервадак заметил, что ростовщик опоясан непомерно широким и толстым кушаком.

— Что там у вас? — спросил он.

— Здесь, господин губернатор, — отвечал Исаак Хаккабут, — здесь все мои скромные сбережения, я уношу их с собой.

— А сколько весят ваши скромные сбережения?

— О! всего-навсего тридцать кило, даже меньше.

— Тридцать кило? А у нашего монгольфьера и так едва хватит сил, чтобы поднять нас в воздух! Выбросьте за борт, почтенный Исаак, этот бесполезный груз.

— Но позвольте, господин губернатор!

— Бесполезный, говорю я, потому что мы не можем перегружать корзину!

— Боже всемогущий! — воскликнул Исаак. — Все мое добро, все мое состояние, добытое с таким трудом!

— Эх, почтенный Исаак, вам отлично известно, что ваши деньги не будут иметь на Земле никакой ценности, ведь Галлия содержит в себе двести сорок шесть секстильонов золота!

— Но, господин губернатор, помилосердствуйте!..

— Ну-ка, Маттафия, — вмешался тут Бен-Зуф, — или избавь нас от своего присутствия, или от твоего золота — выбирай сам!

И злополучный Исаак вынужден был расстаться со своим огромным кушаком, испуская столь жалобные вопли и проклятия, что мы даже не беремся их передать.

С Пальмиреном Розетом предстояли трудности совсем иного рода. Сердитый ученый ни за что не хотел покидать своей кометы. Почему его насильно выселяют из собственных владений! А их жалкий монгольфьер — самое нелепое изобретение на свете! При перелете из одной атмосферы в другую воздушный шар непременно вспыхнет и сгорит дотла, как пучок соломы. Гораздо безопаснее остаться на Галлии, а если сверх ожидания Галлия лишь слегка заденет Землю, Пальмирен Розет с радостью полетит на ней дальше. Словом, множество разных доводов вперемешку с, яростными проклятиями и смешными угрозами жестоко наказать ученика Сервадака!

Несмотря ни на что, два дюжих матроса впихнули профессора в гондолу, предварительно связав его по рукам и ногам. Капитан Сервадак твердо решил не оставлять Пальмирена Розета на Галлии и потому велел погрузить его на монгольфьер таким не совсем деликатным способом.

Обеих лошадей и козочку Нины пришлось бросить. Как ни огорчились этим капитан, Бен-Зуф и девочка, но взять животных с собою было невозможно. Нашлось место только для голубя Нины. Кто знает, не пригодится ли воздухоплавателям этот голубь в качестве посланца между ними и земным шаром?

Граф Тимашев и лейтенант Прокофьев по знаку капитана тоже уселись в гондолу.

Этот последний со своим верным Бен-Зуфом еще оставался на галлийской почве.

— Ну, Бен-Зуф, твой черед, — сказал капитан.

— После вас, господин капитан!

— Нет. Я должен остаться последним, как командир гибнущего корабля!

— Однако…

— Влезай, говорят тебе!

— Только повинуясь приказу! — нехотя ответил Бен-Зуф.

Бен-Зуф перелез через край гондолы. Капитан Сервадак поднялся после него.

Тогда перерезали канаты, и монгольфьер величественно поднялся в небо.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,

Монгольфьер поднялся на высоту двух тысяч пятисот метров. Лейтенант Прокофьев решил держаться именно в этих слоях атмосферы. В жаровне из железной проволоки, подвешенной к шару, нетрудно было в случае необходимости разжечь сухую траву, поддерживая нужную температуру воздуха в монгольфьере, чтобы он не опускался.

Сидя в гондоле, пассажиры оглядывались вокруг, смотрели вниз и на небо над головой.

Внизу под ними расстилалась широкая гладь Галлийского моря, казавшаяся несколько вогнутой. На севере виднелась одинокая темная точка — это был остров Гурби.

Напрасно было бы искать на западе островки Гибралтар и Сеута. Они исчезли без следа.

На юге возвышалась огнедышащая гора, господствуя над побережьем и обширной территорией Теплой Земли. Полуостров соединялся с материком, окаймлявшим Галлийское море, — и повсюду все та же странная кристаллическая горная порода, искрящаяся под лучами Солнца. Повсюду все тот же золотоносный теллурид, из которого как будто целиком состояла комета.

Вокруг гондолы, над горизонтом, который расширялся по мере того как монгольфьер набирал высоту, простиралось небо, необычайно ясное и прозрачное. На северо-западе, в противостоянии с Солнцем, плыло в небе какое-то светило, меньше планеты, меньше астероида, нечто вроде болида. Это был кусок Галлии, отторгнутый от нее какой-то неведомой внутренней силой. Светило удалялось от них, следуя по своей новой траектории, и расстояние от него измерялось уже несколькими тысячами лье. Впрочем, болид был слабо виден днем и лишь с наступлением темноты казался, вероятно, светящейся точкой.

Наконец, вверху, несколько сбоку от них, сиял во всем своем великолепии часть небосвода.

Этот ярко освещенный диск слепил глаза. Расстояние до него настолько сократилось, что уже нельзя было различить оба полюса сразу. Галлия находилась вдвое ближе от Земли, чем Луна, и неизменно приближалась к ней со все возрастающей скоростью. На поверхности Земли выделялись различные пятна; одни блестели — то были материки, другие темнели, поглощая солнечные лучи, — то были океаны. Сверху медленно плыли длинные белые полосы, очевидно серые или черные с обратной стороны: это были облака, рассеянные по земной атмосфере.

Но вскоре, приближаясь со скоростью двадцати девяти лье в секунду, смутный, неясный земной диск приобрел более четкие очертания. Обозначились длинные извилистые ленты берегов, отчетливо выступили горы и возвышенности, хребты и долины. Наблюдателям с монгольфьера стало казаться, будто они склоняются над огромной рельефной картой земной коры.

В два часа двадцать семь минут ночи комету отделяло от земного сфероида всего лишь тридцать тысяч лье. Оба светила мчались навстречу друг другу. К двум часам тридцати семи минутам оставалось пролететь пятнадцать тысяч лье.

Основные очертания диска уже можно было ясно различить, и тут лейтенант Прокофьев, граф Тимашев и капитан Сервадак разом воскликнули:

— Европа!

— Россия!

— Франция!

Они не ошиблись. Земля была обращена к Галлии тем полушарием, где находится европейский материк. В ярком свете утра легко было узнать очертания каждой страны.

Воздухоплаватели смотрели с глубоким волнением на эту родную, грозящую им гибелью Землю. Они только о том и думали, чтобы спуститься туда, позабыв об ожидавших их опасностях. Наконец-то они возвращались к людям, которых уже не надеялись больше увидеть!

Да, перед их глазами была, несомненно, Европа. Они видели различные государства, входящие в ей состав, с их прихотливыми очертаниями, данными самой природой или установленными по международным договорам. Вот она как на ладони!

Вот Англия, похожая на леди, шествует к востоку, в платье со смятыми складками и с затейливой прической из островов и островков.

Скандинавский полуостров, словно великолепный лев, выгибая спину, бросается на Европу из ледяных просторов полярных морей.

Россия, огромный полярный медведь, повернув голову к азиатскому материку, опирается левой лапой на Турцию и правой на Кавказ.

Австрия, большая кошка, свернувшись в клубок, спит беспокойным сном.

Испания развевается, как флаг, на краю Европы, с Португалией вместо древка.

Турция, точно сердитый петух, цепляясь одной ногой за азиатский берег, когтями-другой лапы душит Грецию.

Италия, узкий изящный сапог, как будто жонглирует Сицилией, Сардинией и Корсикой.

Пруссия, чудовищный топор, глубоко вонзается в германскую империю, задевая Францию своим лезвием.

И наконец Франция выпрямляет свой могучий торс с Парижем на месте сердца.

Да, все было на виду, все можно было угадать. Волнение переполняло сердца воздухоплавателей. Но вот среди общего напряженного молчания раздался радостный возглас Бен-Зуфа:

— Монмартр!

И было бы совершенно бесполезно убеждать денщика капитана Сервадака, что на таком расстоянии немыслимо разглядеть его любимый холм.

Что до Пальмирена Розета, то, высунув голову из гондолы, он глаз не сводил с покинутой Галлии, которая плыла внизу на расстоянии двух тысяч пятисот метров. Он и смотреть не желал на приближавшуюся Землю, устремив все внимание на свою утраченную комету, ярко сиявшую отраженным светом.

Лейтенант Прокофьев с хронометром в руках отсчитывал минуты и секунды. По его приказу в жаровне время от времени раздували огонь, чтобы удерживать монгольфьер на нужной высоте.

В гондоле говорили мало. Капитан Сервадак и граф Тимашев жадно впивались глазами в родную землю. Монгольфьер находился несколько сбоку от Галлии и вместе с тем позади нее, это означало, что в своем падении комета должна опередить воздухоплавателей, — обстоятельство весьма благоприятное, так как воздушный шар при переходе в земную атмосферу не окажется под Галлией.