МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

После второго допроса Сергей Ладко вернулся в камеру, не отдавая себе отчета в том, что делает. Он едва слышал вопросы судьи после того, как ему прочитали донесение полицейского комиссара из Грона, и отвечал на них с тупым видом. То, что случилось, превосходило его понимание. Чего хотели от него в конце концов? Похищенный, заточенный на борту шаланды неведомыми врагами, он только что добился свободы, чтобы сразу ее потерять; и вот теперь нашелся в Сальке другой Илиа Бруш, другой он сам, в его собственном доме!.. Это переходило в фантасмагорию!..

Ошеломленный, сведенный с ума последовательностью необъяснимых событий, он чувствовал, что является игрушкой могущественных враждебных сил, что он, как безвольная и беззащитная добыча, втянут в колеса ужасной машины, называемой правосудием.

Это отчаяние, это исчезновение всякой энергии так красноречиво выражалось на его лице, что один из сопровождающих его тюремщиков растрогался, хотя и считал узника самым отвратительным злодеем.

— Видно, дело идет не так, как вы хотите, приятель? — спросил, вкладывая в звуки голоса некоторое желание ободрить заключенного, этот служитель, хотя и пресыщенный по своей профессии зрелищем людских бедствий.

Он мог говорить с глухим, результат был бы тот же.

— Ну, — снова начал добродушный страж, — не теряйте головы. Господин Изар Рона славный малый, и, может быть, все устроится лучше, чем вы думаете… А пока я оставляю вам вот это… Тут есть кое-что о вашей родной стране… это вас развлечет…

Узник сидел неподвижно. Он ничего не понимал.

Он не слышал, как снаружи застучали засовы, и не видел газеты, которые тюремщик, выдавая без дурных намерений строгий секрет, хранимый его пленником, положил на стол уходя.

Протекали часы. Кончился день, потом прошла ночь, и опять наступил рассвет. Прикованный к стулу, Ладко не чувствовал, как бежит время.

Однако, когда солнечный свет ударил ему в лицо, он как будто вышел из своего оцепенения. Он открыл глаза, и его блуждающий взгляд обежал камеру. Первое, что он заметил, была газета, оставленная накануне жалостливым тюремщиком.

Газета лежала на столе так, что открывала заголовок, напечатанный огромными буквами. «Резня в Болгарии» — объявлял этот заголовок, на который упал взгляд Сергея Ладко. Он задрожал и лихорадочно схватил газету. Сознание быстро возвращалось к нему. Его глаза метали искры, пока он читал.

События, о которых он таким образом узнал, в то время обсуждались целой Европой и возбуждали всеобщий ропот негодования. С тех пор они стали достоянием истории и отнюдь не составляют одну из славных ее страниц.

Как уже говорилось в начале этого рассказа, вся балканская область была тогда в волнении. Летом 1875 года восстала Герцеговина, и турецкие войска, посланные против нее, не могли ее усмирить. В мае 1876 года поднялась, в свою очередь, Болгария; Порта note 21 ответила на восстание сосредоточением многочисленной армии в треугольнике, вершинами которого служили Рущук, Видин и София. Наконец, 1 и 2 июля того же 1876 года Сербия и Черногория выступили на сцену и объявили Турции войну. Сербы под предводительством русского генерала Черняева сначала достигли некоторых успехов, но потом им пришлось с боями отступить к своей границе, и 1 сентября князь Милан вынужден был просить перемирия на десять дней, во время которого умолял о вмешательстве могущественных христианских монархов, на что те, к несчастью, долго не решались.

«Тогда, — пишет Эдуард Дрио в своей „Истории восточного вопроса“, — произошел самый ужасный эпизод этой борьбы; он напоминает резню в Кио во время греческого восстания. Порта, воюя с Сербией и Черногорией, боялась, что болгарское восстание в тылу армии помешает военным операциям. Отдал ли губернатор Болгарии Шефкат-паша приказ подавить восстание, не считаясь со средствами? Это возможно. Банды башибузуков и черкесов, вызванные из Азии, были брошены на Болгарию и затопили ее морем крови. Они дали полную волю своим разнузданным страстям, жгли деревни, убивали мужчин после самых утонченных пыток, распарывали животы женщинам, резали на куски детей. Насчитывалось от двадцати пяти до тридцати тысяч жертв…» Крупные капли пота катились по лицу Сергея Ладко, когда он читал газету. Что сталось с Натчей среди этих ужасных потрясений?.. Жива ли она еще? Может быть, она погибла, и ее труп с разрезанным животом, искрошенный на куски, вместе с телами стольких невинных жертв валяется в грязи, в крови, попираемый копытами лошадей?

Сергей Ладко встал и, как дикий зверь в клетке, яростно забегал по камере, точно ища выхода, чтобы улететь на помощь Натче.

Этот порыв отчаяния был недолгим. Придя в чувство, он заставил себя успокоиться и с ясной головой стал искать средства вернуть свободу.

Обратиться к судье, открыть ему без обиняков всю правду, умолять о снисхождении?.. Неверный ход, Какие у него шансы добиться доверия у предубежденного человека после того, как он долго упорствовал во лжи? В его ли власти разрушить одним словом подозрения, тяготеющие над именем Ладко? Нет. Все равно, понадобится следствие, и оно займет недели, месяцы.

Надо бежать.

В первый раз, когда он сюда вошел, Сергей Ладко исследовал свою камеру. На это не понадобилось много времени. Четыре стены с двумя отверстиями: с одной стороны дверь, с другой — окно. За тремя из этих стен другие камеры, та же тюрьма. Только за окном была свобода.

Ширина этого окна, верхний косяк которого упирался в потолок, составляла метра полтора; доступ к подоконнику преграждали толстые железные прутья, вделанные в стену. Но, если и победить эту трудность, возникала другая. Снаружи род навеса или колпака, боковые края которого прикреплялись к той и другой стороне окна, закрывал вид, оставляя маленький кусочек неба. Не для того, чтобы убежать, а только чтобы изыскать средства к побегу, нужно прежде всего пробраться сквозь решетку, затем подтянуться на руках на вершину колпака для осмотра окрестностей.

Судя по длине лестниц, которые он проходил во время вызовов к судье, Сергей Ладко считал, что он помещается на четвертом этаже тюрьмы. По крайней мере двенадцать — четырнадцать метров отделяло его от земли. Возможно ли их преодолеть? Нетерпеливо стремясь разрешить этот вопрос, он решил приняться за работу немедленно.

Понятно, прежде всего надо было раздобыть инструмент. Когда его схватили, у него все отобрали, а в тюрьме не было ничего подходящего. Стол, табуретка и постель — каменный свод, накрытый тощим соломенным матрацем, — вот вся меблировка.

Сергей Ладко долго и напрасно искал, когда, в сотый раз обшаривая свою одежду, наткнулся на что-то твердое. Как его тюремщики, он и сам до сих пор не думал о такой незначительной вещи, как пряжка от брюк. Но какой нужной показалась ему эта ничтожная вещь, единственный металлический предмет, которым он располагал!

Сияв эту пряжку и не теряя ни минуты, Сергей Ладко принялся за подоконник около одного из прутьев, я камень, упорно царапаемый шпеньками пряжки, начал пылью осыпаться на пол. Эта работа, медленная и тяжелая сама по себе, еще осложнялась беспрестанным надзором, которому подвергался узник. Не проходило и часа без того, чтобы тюремщик не заглядывал в дверной глазок. И поэтому приходилось все время прислушиваться к наружным шумам, при малейшем признаке опасности прекращать работу и уничтожать подозрительные следы.

Для этой цели Сергей Ладко употреблял свой хлеб. Этот хлеб, смешанный с пылью, падавшей из стены, вполне походил цветом на камень и становился настоящей замазкой, под которой скрывалась выковыриваемая дырка. Остатки от выцарапывания он скрывал под сводом своего ложа.

После двенадцатичасовой работы прут был подкопан на глубину в три сантиметра, но шпеньки сточились. Сергей Ладко сломал пряжку и употребил в дело обломки. Еще через двенадцать часов эти стальные кусочки исчезли.

К счастью, удача, которая улыбнулась узнику, точно не хотела его покидать. Когда принесли еду, он рискнул спрятать столовый ножик, и, так как никто не заметил хищения, он повторил его так же успешно на следующий день. У него оказались два орудия, значительно более надежные, чем то, каким он до сих пор располагал. По правде говоря, это были скверные ножи грубой фабричной работы. Но лезвия их оказались довольно хорошими, а ручки облегчали пользование ими.

С этого времени работа пошла скорее, хотя и недостаточно быстро. Цемент со временем приобрел твердость гранита и лишь с большим трудом крошился. Часто приходилось бросать работу то из-за обхода тюремщиков, то из-за приглашений к судье, который участил допросы.

Результат этих допросов был всегда один и тот же. При каждом вызове проходила вереница свидетелей, показания которых не вносили в дело никакой ясности. Если некоторые находили смутное сходство между Сергеем Ладко и преступником, которого они более или менее ясно разглядели в день, когда стали его жертвами, другие категорически отрицали всякое сходство. Господин Рона напрасно приставлял обвиняемому фальшивые бакенбарды, подстриженные на всевозможные манеры, заставлял показывать глаза или прятать их под темными стеклами очков, ему не удалось получить ни одного формального свидетельства.

Сергей Ладко совсем не интересовался допросами. Он послушно подчинялся экспериментам судьи, наряжался в парики и фальшивые бороды, снимал и надевал очки, не позволяя себе ни малейших замечаний. Его мысли были далеко от этого кабинета. Они оставались в камере, где железный прут, отделявший его от свободы, мало-помалу вылезал из камня.

Четыре дня работы потребовалось, чтобы обнажить его целиком. Это случилось вечером 23 сентября. Теперь оставалось перепилить верхний конец.

Эта часть работы оказалась наиболее трудной. Уцепившись одной рукой за решетку, Сергей Ладко другой рукой водил взад и вперед свое орудие. Простой нож плохо выполнял роль пилы и очень медленно вгрызался в железо. Да и утомительная поза требовала частого отдыха.

Наконец, 29 сентября, после шести дней героических усилий, Сергей Ладко почувствовал, что глубина надреза достаточна. Еще несколько миллиметров, и железо будет перепилено целиком. Значит, не будет труда переломить металл, когда он согнет прут. И было время. Лезвие второго ножа уже обратилось в ниточку.

На следующее утро после обхода, свободно располагая целым часом, Сергей Ладко настойчиво продолжал свое предприятие. Как он и предполагал, прут согнулся без труда. Через отверстие он вылез за решетку и, пустив в ход руки, достиг вершины колпака. Он жадно осмотрелся.

Как предполагал узник, от земли его отделяло четырнадцать метров. Это расстояние можно было преодолеть, только располагая веревкой достаточной длины. Но спуск на землю был наименее трудной частью задачи, и она от этого не приближалась к решению.

Сергей Ладко установил, что тюрьму окружала дорога для часовых, с другой стороны примыкавшая к стене высотой метров в восемь, за которой виднелись крыши домов. Спустившись, нужно было перебраться через стену, а это с первого взгляда казалось невыполнимым.

Судя по дальности домов, тюрьму, очевидно, окружала улица. Оказавшись на этой улице, беглец почувствует себя спасенным. Но как до нее добраться живым-здоровым?

В поисках выхода из положения Сергей Ладко стал внимательно разглядывать все, что открывалось слева. Если он еще и не нашел такого выхода, все же его сердце забилось от волнения. В этом направлении он увидел Дунай, желтые воды которого были покрыты бесчисленными судами всевозможных размеров. Одни из них поднимались или спускались по реке, другие стояли на якорях у набережной. Среди этих последних лоцман с первого взгляда заметил свою баржу. Она ничем не выделялась среди соседних судов, и ничто не показывало, что ее охраняли. Это будет счастливая случайность, если Сергею Ладко удастся ею завладеть. Благодаря барже беглец менее чем через час пересечет границу, а на сербской территории он будет смеяться над австро-венгерским судом.

Сергей Ладко снова взглянул направо, и то, что он там увидел, заставило его насторожиться. Поддерживаемый на определенных расстояниях солидными скобами, вделанными в стену, с крыши спускался железный стержень, — очевидно, проводник громоотвода, — и проходил не очень далеко от его окна, чтобы потом уйти в землю. Этот стержень сделает спуск довольно легким, если удастся до него дотянуться.

По-видимому, это можно было сделать. На высоте пола его камеры род карниза, одно из архитектурных украшений здания, проходил вдоль стены, образуя выступ шириной в двадцать — двадцать пять сантиметров. При хладнокровии и энергии, может быть, удастся по нему пройти и, таким образом, достигнуть стержня громоотвода.

К несчастью, если и увенчается успехом такая безумно смелая попытка, от этого наружная стена все-таки останется недоступной. Заключенный в камере или во дворе тюрьмы все равно узник.

Сергей Ладко, осматривая стену с таким вниманием, какого он ей до того не уделял, заметил, что ее верхняя часть, чуть пониже конька, была украшена с обеих сторон рядом квадратных выступов, выходивших из камня. Он внимательно рассмотрел этот архитектурный орнамент, потом; соскользнув на подоконник; вернулся в камеру и постарался уничтожить все подозрительные следы.

Он принял решение. Средство завоевать свободу наперекор всему было найдено. Каким бы оно ни казалось рискованным, оно могло, оно должно было преуспеть. В конце концов лучше смерть, чем продолжение подобной муки.

Он терпеливо ждал второго обхода. Убедившись в том, что у него есть время, он принялся заканчивать свои приготовления. Пользуясь обломком ножа, он нарезал из простынь полсотни полос в несколько сантиметров шириной. Чтобы не привлечь внимания тюремщиков, он оставил часть полотна, и постель сохранила внешний вид. Ведь не придет же им в голову поднимать одеяло.

Нарезанные полосы он сплел по четыре в форме тесьмы, в которой отдельные волокна, налегая друг на друга, у концов вплетаются последовательно. Целый день ушел на эту работу. Наконец, 1 октября, незадолго до полудня, у Сергея Ладко оказалась прочная веревка длиной от четырнадцати до пятнадцати метров, которую он тщательно спрятал под кроватью.

Все было готово, и он решил, что бегство совершится в этот же вечер, в девять часов.

В этот последний день Сергей Ладко продумывал мельчайшие подробности своего предприятия, перебирая в уме счастливые случайности и опасности. Что его ждет: свобода или смерть? Это решит ближайшее будущее. Во всяком случае, он рискнет.

Вдруг, перед тем как пробил час действия, судьба приготовила ему последнее испытание. Было около трех часов пополудни, когда засовы его камеры откинулись с большим шумом. Чего от него хотят? Опять поведут к господину Изару Рона? Впрочем, обычный час для допросов уже прошел.

Нет, это был не вызов на допрос. Через открытую дверь Сергей заметил в коридоре, помимо тюремщика, группу из трех незнакомых ему особ. Одной из них была молодая женщина лет двадцати, с нежным и добрым лицом. Из двух сопровождавших ее мужчин один, очевидно, был ее мужем. Обращение и поза тюремщика позволили угадать в другом директора тюрьмы.

Дело, видимо, шло о посещении. Судя по почтительному обращению с ними, посетители были люди высокого круга, быть может, даже путешествующая княжеская чета, при которой директор играл роль чичероне.

— Сейчас занимающий эту камеру, — объяснил он гостям, — не кто иной, как знаменитый Ладко, атаман дунайской банды, имя которого, конечно, дошло и до вас.

Молодая женщина пугливо взглянула на знаменитого злодея. Но он совсем не имел ужасного вида, этот прославленный преступник. Нельзя было представить себе атамана бандитов такой легендарной жестокости с чертами исхудалого, изможденного человека, с бледным лицом, глаза которого выражали отчаяние и глубокую тоску.

— Правда, он упорно настаивает на своей невиновности, — беспристрастно добавил директор, — но мы привыкли к таким песням.

Потом он указал посетителям на порядок в келье и на ее превосходную чистоту. В пылу рассуждений он даже перешел порог и приготовился прислониться к окну, чтобы стать лицом к слушателям.

Сердце Сергея Ладко внезапно перестало биться. Сам того не подозревая, оратор слегка прикоснулся к тому месту, где работал узник, и цемент уже начал сыпаться тонкой струйкой. Другим движением он тронул затычку из хлеба и она вывалилась из камня и упала на пол. Сергей Ладко задрожал от ужаса, заметив, что обнаженная оконечность прута ясно показалась в глубине ячейки.

Заметил ли это кто-нибудь? Да! Пока ее муж и директор рассматривали жалкий стол, как предмет высочайшего интереса, а тюремщик, почтительно отвернувшись, глядел в глубину коридора, посетительница устремила взор в углубление, выдолбленное в стене, и выражение ее лица показало, что она поняла его скрытое значение.

Она собирается заговорить… одним сказанным словом разрушить столько трудов… Сергей Ладко ждал и чувствовал, что жизнь по капелькам уходит от него.

Немного побледнев, молодая женщина подняла глаза на узника и охватила его всего своим ясным взглядом. Увидела ли она крупные слезы, медленно катившиеся из-под ресниц несчастного? Уловила ли его молчаливую мольбу? Поняла ли его ужасное отчаяние?

Прошло десять трагических секунд, и молодая женщина внезапно повернулась, испустив крик боли. Ее спутники устремились к ней. Что случилось? Ничего серьезного, объяснила она дрожащим голосом, пытаясь улыбнуться. Просто она глупо подвернула себе ногу, вот и все.

Пока Сергей Ладко незаметно поместился перед обвиняющим прутом, муж, директор и тюремщик засуетились. Двое первых вышли, поддерживая мнимо пострадавшую; третий поспешил задвинуть засов. Сергей Ладко остался один.

Какой порыв благодарности к пожалевшему его нежному созданию переполнил грудь Сергея Ладко! Он спасен благодаря ей. Он обязан ей жизнью, больше, чем жизнью, — свободой.

Обессиленный, он упал на кровать. Волнение было слишком жестоким. Его мозг ослабел под этим последним ударом судьбы.

День завершился без происшествий, и, наконец, пробило девять часов на городской башне. Ночь была самая подходящая. Густые тучи покрывали небо и увеличивали темноту.

Отдаленный шум в коридоре возвестил о приближении обхода. Стража перед дверью остановилась. Тюремщик заглянул в глазок и, удовлетворенный, удалился. Заключенный спал, укрывшись одеялом до подбородка. Обход удалился, шум шагов затих.

Момент действовать настал.

Сергей Ладко тотчас вскочил с постели и сложил под одеялом матрац так, чтобы в полумраке камеры он походил на спящего человека. Сделав это, он взял веревку и, снова выскользнув за решетку, сел верхом, как и в прошлый раз, на верхний край колпака.

Карнизы, украшавшие здание, были расположены на высоте пола каждого этажа; таким образом, Сергею Ладко предстояло спуститься на четыре метра. Он предвидел это затруднение. Закинув веревку за один из прутьев и держа оба ее конца, он легко спустился на выступ.

Опираясь спиной о стену, держась левой рукой за веревку, которая его поддерживала, беглец отдыхал. Как сохранить равновесие на узком карнизе? Едва пытался он оставить веревку, как ему казалось, что он летит вниз.

Он благоразумно принудил себя к крайней медлительности движения, и ему удалось перехватить веревку правой рукой, а левой он ощупал боковую стенку колпака. Колпак не был прикреплен непосредственно к окну, и у него должны были существовать какие-то опоры. И в самом деле, рука Ладко нащупала препятствие, в котором он признал крюк, вделанный в стену.

Как ни слаба была точка опоры, представляемая крюком, ею поневоле пришлось удовлетвориться. Зацепившись за него концами пальцев, Сергей Ладко медленно притянул к себе один из двух концов веревки, которая понемногу свалилась ему на плечи. Теперь, если бы даже беглец и захотел, он не смог бы вернуться в камеру. В силу необходимости нужно было доводить дело до конца.

Сергей Ладко рискнул повернуть голову к стержню громоотвода, в котором рассчитывал найти поддержку при спуске. Каков же был его ужас, когда он увидел, что более двух метров отделяло стержень от колпака, который он не решался покинуть, боясь свалиться с высоты!

И, однако, надо было принять решение. Он стоял на узком выступе, опираясь спиной о стену, поддерживаемый над пустотой ничтожным куском железа, готовым выскользнуть из его пальцев, и в таком положении не мог оставаться до бесконечности. Лучше погибнуть, но надо сделать последнюю попытку спастись.

Отклонившись от окна, беглец распрямил левую руку, как спущенную пружину, потом, оставив опору, ринулся направо.

Он упал. Его плечо ударилось о карниз. Но его протянутые руки схватились за громоотвод.

Первая трудность была побеждена. Оставалось справиться со второй.

Сергей Ладко скользил вниз по стержню и останавливался у скобок, прикреплявших его к стене. Там он переводил дух и размышлял.

Земли не видно было во мраке, но снизу до беглеца доносился регулярный звук шагов. Очевидно, там ходил караульный солдат. Судя по звуку, который то усиливался, то утихал, часовой, пройдя часть дорожки, примыкавшей здесь к зданию тюрьмы, поворачивал, чтобы обойти другой фасад, и снова возвращался, беспрерывно маршируя взад-вперед. Сергей Ладко рассчитал, что отсутствие солдата продолжалось три-четыре минуты. За это время нужно преодолеть расстояние, отделявшее его от наружной стены.

Он различал под собой гребень стены, белый цвет которой смутно обрисовывался в темноте, но не мог разглядеть выступов, украшавших ее верхушку.

Сергей Ладко, соскользнув ниже, остановился у одной из скоб. Здесь он был еще на два-три метра выше гребня стены, до которой ему предстояло добраться.

Он держался крепко и мог позволять себе резкие движения. Сложив веревку вдвое, Сергей Ладко сделал на ней скользящую петлю и получил подобие лассо. Держа его за два свободных конца, беглец начал метать лассо на верхушку стены, стараясь зацепить за один из выступов.

Предприятие было трудным. Полный мрак скрывал цель, и следовало рассчитывать только на счастливую случайность. Больше двадцати раз он безрезультатно бросал веревку и, наконец, почувствовал сопротивление. Сергей Ладко напрягал мышцы, веревка держалась крепко. Итак, попытка удалась: петля захлестнулась вокруг выступа. Беглец крепко затянул ее. Он пропустил один из свободных концов веревки между стеной и стержнем громоотвода и надежно связал его с другим. Теперь воздушный мостик пролег над дорожкой для караула.

Уж очень это был ненадежный мостик! Не порвется ли веревка, не отцепится ли от камня, который ее держит? В первом случае совершится ужасное падение с десятиметровой высоты; во втором — он понесется к стене тюрьмы, наподобие маятника, и разобьется об нее.