14. УДАР ЗА УДАРОМ

Как вполне понятно, весь интерес дела сосредоточился теперь на трактирщике Крофе и учителе Дмитрие Николеве. Найденный в очаге уголок кредитного билета полностью исключал причастность к преступлению одного из разбойников, которые по сведениям полиции скрывались в этой части Лифляндии. Как мог бы такой грабитель, совершив убийство, никем не замеченный, снова забраться в комнату путешественника, оставить кочергу (допуская, что именно эта кочерга послужила орудием для взлома ставень) и подбросить в очаг найденный в золе уголок обгоревшего кредитного билета?.. Как это ни Дмитрий Николев, ни Кроф ничего не услышали, даже если спали крепким сном?.. И как, наконец, могла явиться у убийцы мысль свалить ответственность за преступление на путешественника?.. Ведь после убийства и ограбления он бросился бы прочь и к рассвету постарался бы уйти как можно дальше от трактира «Сломанный крест»…

Сам здравый смысл подсказывал все это судебным властям. Оставалось лишь сосредоточить внимание на двух столь различных по своему положению людях, как учитель и трактирщик, и остановить свой выбор на одном из них.

А между тем, к вящему удивлению даже самых невозмутимых умов, после нового обыска в корчме не был арестован ни тот, ни другой.

Легко представить себе, что в результате новых данных расследования политические страсти разгорелись еще пуще. Необходимо отметить, что обострению дела способствовала национальная рознь, разделявшая не только население Риги, но и всех трех губерний Прибалтийского края на два враждующих лагеря.

Дмитрий Николев был славянином, и славяне поддерживали его как в интересах общего дела, так и потому, что они действительно не могли допустить и мысли о его виновности.

Кроф же был германского происхождения, и немцы становились на его защиту не столько из симпатии к этому содержателю захудалого деревенского трактира, сколько из желания уничтожить Дмитрия Николева.

Газеты обоих направлений вели между собой борьбу при помощи крикливых статей, отражавших мнение той или другой стороны. В дворянских и буржуазных домах, в конторах торговцев, в жилищах рабочих и служащих только и разговору было, что об этом.

Надо признать, что положение генерал-губернатора все усложнялось. Чем более приближались городские выборы, тем громче и восторженнее славяне провозглашали кандидатуру Дмитрия Николева в противовес г-ну Франку Иохаузену.

Семья богатого банкира, друзья, клиенты и не думали прекращать борьбу, стараясь использовать против учителя все средства. Что и говорить, на их стороне была сила денег, и они не скупились на поддержку своих газет. Властей и следователя печать обвиняла в слабости и даже в попустительстве, к ним предъявлялось требование об аресте Дмитрия Николева, а наиболее умеренные из газет предлагали по меньшей мере арестовать и трактирщика и учителя. Необходимо было так или иначе покончить с этим делом до выборов; а происходящие впервые на новых началах выборы приближались.

Однако что же сталось с Крофом во время всей этой предвыборной борьбы, которая нисколько его не интересовала?

Кроф не отлучался из трактира, все еще находясь под строгим надзором полицейских. Он по-прежнему занимался своим делом. Каждый вечер завсегдатаи трактира, крестьяне, дровосеки собирались, как обычно, в большой комнате корчмы. Но Кроф был заметно обеспокоен создавшимся положением. Учителя оставили на свободе, и трактирщик опасался ареста. Он стал еще более угрюмым, опускал глаза под чересчур пристальными взглядами и неустанно, с таким жаром, упорством, яростью обличал Николева, что кровь приливала к его лицу, и можно было ожидать, что его хватит удар.

Обычно дом наполняется радостью, когда в нем идут приготовления к свадьбе. В семье царит праздничное настроение. В отворенные настежь окна врывается вольный воздух и веселье, каждый уголок озарен счастьем.

Но не так было в доме Дмитрия Николева. Может быть, он и не думал больше о деле, внесшем такое смятение в его жизнь, но зато опасался самого худшего от безжалостных кредиторов — своих наиболее ожесточенных врагов?..

Прошла неделя со времени последнего допроса в кабинете г-на Керсдорфа.

Наступило 13 мая. На следующий день истекал срок платежа по обязательству, подписанному Никелевым. Если утром этого дня он не явится к окошечку кассы братьев Иохаузенов, ему немедленно предъявят судебный иск. А требуемой суммы у него не было. Выплатив уже часть отцовского долга, всего семь тысяч рублей, он понадеялся покрыть и остальную часть, и вот наступление срока заставало его неподготовленным.

Тут-то и подстерегали его братья Иохаузены. Страшные счеты были у них с должником.

Либо Дмитрий Николев не сможет уплатить долг, либо уплатит его.

В первом случае, если даже дело «Сломанного креста», разрешится в его пользу; если продолжаемое г-ном Керсдорфом следствие обнаружит новые улики против корчмаря, если, наконец, Крофа признают виновным, он будет арестован, предан суду и в результате осуждения подлинного преступника невиновность учителя выявится во всей своей полноте, — то и тогда судьба его, как несостоятельного должника, будет в руках господ Иохаузенов. Они безжалостно расправятся со своим противником, поднявшим против германцев славянское знамя, заставят его заплатить за кровь молодого Карла, за свое уязвленное самолюбие, за все, что они претерпели от него.

Во втором случае, если у Дмитрия Николева окажется необходимая для покрытия долга сумма, — значит, он добыл ее грабежом в трактире. Господа Иохаузены знали, что только с большим трудом, пожертвовав последними остатками своего достояния, смог учитель выплатить семь тысяч из двадцати пяти. Где было ему достать остальные восемнадцать тысяч рублей, если не преступным путем?.. И тогда, произведя платеж в срок кредитными билетами, номера которых известны в банке, о чем он и не подозревает, Николев сам себя выдаст, и на этот раз уже ни протекция властей, ни вмешательство друзей не спасут его: он погиб, погиб безвозвратно.

Утро следующего дня прошло, и Николев не явился к окошечку кассы братьев Иохаузенов.

Часов около четырех пополудни Николеву послали судебную повестку для истребования платежа — восемнадцати тысяч рублей. На беду судебный пристав вручил повестку Владимиру Янову. Да! Как читатель сейчас увидит, на беду!

Пробежав повестку, Владимир узнал из нее, что Николев принял на себя отцовские обязательства и должен еще братьям Иохаузенам крупную сумму. Владимир вспомнил, что после смерти отца учитель испытал большие денежные затруднения, и догадался обо всем; он понял, что Николев взял на себя ответственность за долги отца и не говорил об этом детям, не желая прибавлять к стольким огорчениям еще одно, а также потому, что надеялся с помощью трудолюбия и бережливости уплатить весь долг сполна.

Да! Владимир понял все это, понял он также, что повелевает ему его собственный долг.

Долг повелевал ему — и он мог это сделать — спасти Дмитрия Николева. Разве не было у него более чем достаточной суммы — той суммы в двадцать тысяч рублей, которую Иван Янов перед смертью вручил учителю, а тот полностью передал Владимиру в Пернове?..

Ну что ж! Он возьмет из этой суммы деньги, необходимые для погашения обязательства, он внесет их братьям Иохаузенам и избавит Дмитрия Николева от этого последнего удара.

Было пять часов вечера, а банк закрывался в шесть.

Нельзя было медлить ни минуты. Решив никому ничего не говорить, Владимир вошел к себе в комнату, взял из письменного стола необходимое для платежа количество кредитных билетов и никем не замеченный собирался уже выйти из дома, как вдруг дверь отворилась и на пороге появились вместе Иван и Илька.

— Уходите, Владимир? — подавая ему руку, спросила девушка.

— Да, дорогая Илька, мне надо кое-куда зайти, но я не задержусь… вернусь еще до обеда…

Возможно, в эту минуту у него и мелькнула мысль сказать брату и сестре, по какому делу он идет… Но он удержался. Если обстоятельства не вынудят к тому, не стоит говорить об этом до свадьбы. Позже, когда Илька станет его женой, он ей расскажет все, и она, конечно, одобрит его поступок, если даже спасение отца поставит под угрозу их будущее благополучие.

— Ступайте, Владимир, — сказала девушка, — и возвращайтесь скорей… Я чувствую себя гораздо спокойнее, когда вы дома… Я все боюсь, что отец…

— Он подавлен и мрачен, как никогда, — заметил Иван, и глаза его гневно засверкали. — Эти мерзавцы доконают его!.. Он болен… и болен серьезнее, чем мы думаем…

— Ты преувеличиваешь, Иван, — ответил Владимир. — Отец обладает душевной стойкостью, которую не сломить его врагам.

— Дай бог, чтобы это было так, Владимир! — воскликнула девушка.

Владимир пожал ей руку.

— Верьте мне!.. — сказал он. — Еще несколько дней — и все наши испытания кончатся!

Он выбежал на улицу и через двадцать минут вошел в банкирский дом братьев Иохаузенов.

Касса была еще открыта, и он прямо подошел к окошечку.

Кассир, к которому он обратился, объяснил ему, что это дело касается лично директоров банка, в чьих руках находится вексель Николева, и пригласил пройти к ним в кабинет.

Братья были у себя, и когда им передали визитную карточку Владимира Янова, младший воскликнул:

— Владимир Янов! Это от Николева. Он будет просить у нас отсрочить или переписать вексель…

— Ни дня, ни часа! — тоном, в котором слышалась неумолимая ненависть, отозвался Франк Иохаузен. — Завтра же мы потребуем описать его имущество за долги.

Предупрежденный служителем, что господа Иохаузены согласны его принять, Владимир Янов вошел в кабинет и тотчас же приступил к делу.

— Господа, — сказал Владимир, — я пришел по поводу векселя Дмитрия Николева, срок которого истек сегодня и который вы подали к протесту.

— Совершенно верно, господин Янов, — ответил Франк Иохаузен.

— Этот долг Николева, — продолжал Владимир, — выражается вместе с процентами в сумме восемнадцать тысяч рублей…

— Совершенно точно… восемнадцать тысяч.

— Эта сумма составляет остаток долга, принятого на себя господином Дмитрием Никелевым по смерти отца…

— Все это так, — подтвердил Франк Иохаузен, — но мы не потерпим никаких отсрочек…

— Кто вас об этом просит, господа?.. — с высокомерием произнес Владимир.

— Ну да! — воскликнул старший из братьев. — Вексель следовало покрыть еще до полудня, и…

— Он будет покрыт до шести, вот и все! Не думаю, чтобы из-за такого опоздания ваша фирма могла объявить себя несостоятельной…

— Господин Янов!.. — воскликнул Франк Иохаузен, которого эти холодные насмешливые слова привели в ярость. — Вы явились уплатить нам восемнадцать тысяч рублей или…

— Вот они! — ответил Владимир и протянул ему пачку кредитных билетов. — Вексель, пожалуйста!

Удивленные и рассерженные господа Иохаузены ничего не ответили. Один из братьев подошел к несгораемому шкафу, стоявшему в углу кабинета, открыл лежащий в нем бумажник с затвором, вынул из него вексель и положил на стол.

Владимир взял его, внимательно проверил подпись Дмитрия Николева под обязательством на имя господ Иохаузенов и, передавая им пачку кредитных билетов, сказал:

— Пересчитайте, пожалуйста.

Франк Иохаузен даже побледнел под презрительным взглядом, которым его смерил Владимир. Дрожащими руками он начал пересчитывать ассигнации.

Внезапно глаза его загорелись, лицо вспыхнуло злобной радостью, и голосом, полным ненависти, он воскликнул:

— Господин Янов, эти деньги краденые!..

— Краденые?..

— Да… это деньги, выкраденные из сумки несчастного Поха!

— Не может быть!.. Эти деньги завещал мне отец, они с давних пор у Дмитрия Николева, и он передал мне их в Пернове…

— Все теперь ясно! — заявил г-н Франк Иохаузен. — Эти деньги… он не был в состоянии вам их вернуть, вот он и воспользовался случаем…

Владимир в ужасе отшатнулся.

— В банке отмечены номера кредитных билетов, вот список, — добавил Франк Иохаузен, вытаскивая из ящика письменного стола покрытый цифрами лист бумаги.

— Господа… господа, — бормотал ошеломленный Владимир. Язык не повиновался ему.

— Да, это так, — продолжал Франк Иохаузен. — И раз Николев передал вам эти кредитные билеты, значит это он, Дмитрий Николев, убил и ограбил нашего банковского артельщика в трактире «Сломанный крест»!

Владимир Янов не знал, что и ответить… Мысли мешались у него в голове, он чувствовал, что сходит с ума… И в то же время, несмотря на смятение мыслей, он понимал, что Дмитрий Николев теперь окончательно погиб. Все скажут, что он растратил доверенные ему деньги, и если выехал из Риги, получив письмо Владимира Янова, то лишь с целью как-нибудь умилостивить его, оправдаться, а не вернуть деньги, которых у него больше не было; скажут, что случай свел его в почтовой карете с Похом… с Похом, который вез в сумке деньги из банка; что он убил и ограбил его, а затем вручил сыну своего друга Янова, доверием которого он злоупотребил, кредитные билеты господ Иохаузенов!

— Дмитрий!.. Дмитрий!.. совершить такое… — вне себя повторял Владимир.

— Если не он, так вы… — произнес Франк Иохаузен.

— Подлец!

Но Владимиру было не до мести за личное оскорбление. Брошенное ему обвинение в убийстве совсем не занимало его в эту минуту. Он думал только о Николеве.

— Наконец-то этот негодяй в наших руках! — кладя в карман пачку кредиток, воскликнул г-н Франк Иохаузен. — Теперь это уже не только подозрения, а прямые улики, вещественные доказательства. Господин Керсдорф дал мне хороший совет не разглашать списка кредитных билетов!.. Рано или поздно убийца должен был себя выдать — и он выдал себя!.. Я иду к господину Керсдорфу. Не пройдет и часа, как приказ об аресте Николева будет подписан.

Между тем Владимир Янов выскочил из банка и быстрыми шагами, как безумный, помчался к дому учителя. Он старался отогнать от себя мятущиеся мысли. Ничему он не поверит до тех пор, пока не объяснится с Николевым. Для этого объяснения он и спешил к нему. Ведь как-никак кредитки-то были те самые, которые Дмитрий Николев передал ему в Пернове, ни одной из них Владимир еще не разменял!..

Он подбежал к дому и открыл дверь.

Ни Ивана, ни Ильки в первом этаже, к счастью, не оказалось. Иначе по одному виду Янова они поняли бы, что над их семьей стряслась новая, на этот раз непоправимая беда…

Владимир поднялся по лестнице прямо в кабинет учителя.

Дмитрий Николев сидел за своим письменным столом, обхватив руками голову. При виде остановившегося на пороге Владимира он встал.

— Что с тобой?.. — спросил он, устремив на него измученный взгляд.

— Дмитрий! — воскликнул Владимир. — Да скажите же что-нибудь… скажите мне все… Не знаю что… оправдайтесь… Нет! Это невозможно!.. Объяснитесь… я теряю рассудок…

— Что случилось?.. — спросил Николев. — Какая еще нас ждет беда?

Он произнес эти слова тоном отчаявшегося, готового ко всему человека, которого никакой удар судьбы уже не удивит.

— Владимир… — продолжал он, — да говори же, теперь я требую этого… Оправдываться мне? В чем?.. Ты, значит, тоже начинаешь думать…

Владимир не дал ему закончить и, сделав над собой нечеловеческое усилие, чтобы успокоиться, сказал:

— Дмитрий, час тому назад сюда принесли повестку для истребования платежа…

— От имени братьев Иохаузенов!.. — воскликнул Николев. — Ты, следовательно, теперь знаешь, в каком я положении… Я не могу уплатить долг… и это бесчестье падает на голову моих близких!.. Ты видишь теперь

— немыслимо, чтобы ты стал моим сыном…

Владимир Янов ничего не ответил на эти слова, полные глубокой горечи.

— Дмитрий… — сказал он, — я подумал, что от меня зависит покончить с таким печальным положением…

— От тебя?..

— Ведь в моем распоряжении была сумма, которую вы мне вручили в Пернове…

— Это твои деньги, Владимир!.. Они завещаны тебе отцом… Я только сохранил их для тебя…

— Да… знаю… знаю… они мои, и я вправе был ими распорядиться… Я взял эти кредитные билеты… те самые, что вы мне принесли… и отправился в банкирскую контору…

— Ты сделал это… Ты сделал это! — воскликнул Николев, бросаясь к молодому человеку с распростертыми объятиями… — Зачем ты это сделал?.. Ведь это все твое состояние! Отец оставил тебе эти деньги не для того, чтобы они пошли на погашение долгов моего отца!..

— Дмитрий… — понизив голос, продолжал Владимир, — деньги, которые я внес господам Иохаузенам… это те самые кредитки, выкраденные из сумки Поха в трактире «Сломанный крест», — банк сохранил запись всех номеров…

— Кредитки… кредитки!.. — повторил Николев и вдруг закричал душераздирающим голосом, который разнесся по всему дому.

Дверь кабинета тотчас же распахнулась.

Илька и Иван появились на пороге.

Увидев, в каком состоянии находится их несчастный отец, оба бросились к нему. В стороне от них стоял Владимир, закрыв лицо руками.

Брат и сестра и не помышляли его расспрашивать. Отец задыхался — первым делом надо было оказать ему помощь. Видя, что он едва стоит на ногах, они заставили его сесть. Старик все время повторял:

— Краденые деньги… краденые деньги!..

— Отец… — воскликнула девушка, — что с тобой?..

— Что случилось, Владимир?.. — спросил Иван. — Не лишился ли он рассудка?

Николев поднялся, подошел к Владимиру и, схватив его за руки, насильно оторвал их от лица. Затем, глядя на него в упор, он придушенным голосом спросил:

— Кредитные билеты, которые ты получил от меня… и внес в банк Иохаузенов… это те самые кредитки, которые украдены из сумки Поха… убитого Поха?..

— Да, — ответил Владимир.

— Я погиб!.. я погиб!.. — вскричал Николев.

И оттолкнув детей, прежде чем они успели ему помешать, он выбежал из кабинета и поднялся к себе в комнату. Против обыкновения он не заперся там, а через четверть часа спустился, вышел из дома, И погруженные во мрак улицы предместья поглотили его. Ни Иван, ни Илька ничего не поняли в этой ужасной сцене. Услышав, как он твердил: «Краденые деньги!.. краденые деньги!..» — они не могли догадаться, что теперь на отца обрушилась неопровержимая улика!..