ЖЮЛЬ ВЕРН

Драма в Лифляндии

1. НА ГРАНИЦЕ

Путник шел один среди ночи. Он пробирался, как волк, между глыбами льда, нагроможденными холодом долгой зимы. Штаны на теплой подкладке, тулуп из телячьей шкуры, шапка с опущенными наушниками плохо защищали странника от свирепого ветра. Руки и губы у него потрескались и болели. Кончики окоченелых пальцев были как бы зажаты в тиски. Он брел-в кромешной тьме, под низко нависшими тучами, грозившими разразиться снегом. Хотя уже начинался апрель, но на пятьдесят восьмой параллели стояла еще зима. Человек упорно все шел и шел. Остановись он ненадолго, и, возможно, у него не хватило бы сил продолжать путь.

Часов около одиннадцати вечера человек все же остановился. Не потому, что ноги отказались ему служить, и не потому, что он задыхался и падал от усталости. Его физическая сила не уступала твердости духа. Громким голосом, с непередаваемым патриотическим чувством он воскликнул:

— Вот она, наконец… Граница… Лифляндская граница… Граница родного края!

Каким широким взмахом руки охватил он простиравшуюся перед ним на запад даль! С какой уверенностью и силой топнул ногой, как бы желая запечатлеть свой след на рубеже последнего этапа пути.

Да, шел он издалека — он прошел тысячи верст среди стольких опасностей, стольких испытаний, преодоленных благодаря его уму и мужеству, побежденных его силой, упорством и выносливостью. Со времени своего побега уже больше двух месяцев шел он на запад, отважно пересекая центральные области Российской империи, где полиция ведет столь строгий надзор! Он брел по бескрайним степям, делая подчас длинный крюк, чтобы обойти казачьи заставы, пробираясь извилистыми ущельями между высоких гор. И вот, наконец, чудом избежав встреч, которые стоили бы ему жизни, он мог воскликнуть:

— Лифляндская граница… Граница!

Но начинался ли здесь тот гостеприимный край, куда человек, ничего не опасаясь, возвращается после долгих лет отсутствия? Был ли это тот родимый край, где ему обеспечена безопасность, где его ждут друзья, где семья примет его в свои объятия, где жена и дети ожидают его прихода, если только он не задумал внезапно обрадовать их своим неожиданным возвращением.

Нет! Этот край он пройдет лишь тайком, как беглец. Он попытается достичь ближайшего морского порта и там, не вызывая подозрений, сесть на корабль. Лишь тогда он почувствует себя в безопасности, когда лифляндский берег исчезнет за горизонтом.

«Граница!» — воскликнул странник. Но что это за граница, не отмеченная ни рекой, ни горной цепью ни лесным массивом?.. Или это лишь условная линия, не обозначенная никаким географическим рубежом?

Здесь была граница, отделяющая Российскую империю от трех ее губерний — Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, известных под названием Прибалтийских областей. В этом месте пограничная линия пересекает с юга на север зимой ледяную гладь, а летом зыбкую поверхность Чудского озера.

Кто этот беглец? На вид ему было около тридцати четырех лет; он был высокого роста, крепкого телосложения, широкоплечий, с могучей грудью, сильными руками и ногами. В движениях его чувствовалась решительность. Из-под башлыка, скрывающего лицо, выбивалась густая белокурая борода, и когда ветер приподымал края башлыка, можно было увидеть живые блестящие глаза, яркий огонь которых не погасила и стужа. Пояс широкими складками облегал стан, скрывая тощий кожаный кошелек, в котором находилось несколько рублевых бумажек — все его достояние, — сумма, явно недостаточная для сколько-нибудь продолжительного путешествия. Его дорожное снаряжение дополнял шестизарядный револьвер, нож в кожаном чехле, сумка с остатками провизии, наполовину пустая фляга с водкой и крепкая палка. Сумка, фляга и даже кошелек представлялись ему не столь ценными предметами, как оружие, приготовленное на случай нападения хищных зверей или полицейских. Он шел только по ночам, чтобы незамеченным добраться до какого-нибудь порта на берегу Балтийского моря или Финского залива.

До сих пор он благополучно миновал все препятствия на своем опасном пути, несмотря на то, что у него не было «подорожной», выдаваемой военными властями, предъявления которой обязаны требовать станционные смотрители русской империи. Но избежит ли он опасности с приближением к побережью, где надзор гораздо строже? Ведь о побеге его уже все оповещены — это несомненно. Будь то уголовный или политический преступник, его станут разыскивать с одинаковым старанием, преследовать с равным ожесточением. Право же, если судьба, благоприятствовавшая ему до сих пор, отвернется от него на лифляндской границе, это будет равносильно кораблекрушению в самой гавани.

Чудское озеро имеет около ста двадцати верст в длину и шестьдесят в ширину. В теплую погоду к его богатым рыбой берегам стекаются рыбаки. По озеру снуют тяжелые лодки, — грубо сколоченные из почти не отесанных стволов и плохо струганных досок, так называемые «струги», — на которых по вытекающим из озера речкам доставляют в соседние села и города, вплоть до самого Рижского залива, зерно, лен, коноплю. Однако в эту пору на широтах, где весна наступает поздно, плавание по Чудскому озеру невозможно, и даже артиллерийский обоз мог бы перейти его скованную морозами суровой зимы поверхность. Озеро еще представляло собой широкую белую равнину, с вздымающимися в центре сугробами и с ледяными заторами у истоков рек.

Такова была страшная пустыня, по которой, без труда находя направление, уверенно продвигался беглец. Впрочем, он хорошо знал местность и шел быстрым шагом, намереваясь достичь западного берега до рассвета.

«Еще только два часа ночи, — подумал он. — Осталось не более двадцати верст. А там я легко найду какую-нибудь рыбачью хижину, заброшенную лачугу, где и отдохну до вечера… Здесь, в этом краю, мне уже не приходится брести наугад».

Казалось, он забыл свою усталость, и уверенность вернулась к нему. Если на беду полицейские вновь нападут на его утерянный след, он сумеет ускользнуть от них.

Опасаясь, чтобы, первые проблески зари не застали его еще на ледяной поверхности Чудского озера, беглец сделал последнее усилие: на ходу он подкрепился добрым глотком водки из своей фляги и ускорил шаг. И вот к четырем часам утра несколько чахлых деревьев, убеленные инеем сосны, купы берез и кленов смутно обрисовались на горизонте.

Там была суша. Но там ждали его новые опасности. Хотя лифляндская граница и разрезает Чудское озеро посредине, все же, разумеется, не на этой черте расположились таможенные посты. Их перенесли на западный берег, к которому летом пристают струги.

Беглец знал это, и его не могло удивить мерцание желтоватого огонька, прорезающего завесу тумана.

«Движется этот огонек или нет?..» — подумал он, остановившись возле одной из ледяных глыб, вздымавшихся вокруг него.

Если огонь перемещается, значит это свет фонаря, который несет таможенный дозор при ночном обходе Чудского озера. Лишь бы не попасться ему на пути!

Если же огонь не движется, значит он горит в будке одного из береговых постов. Ведь в это время года рыбаки еще не вернулись в свои хижины, — они ожидают ледохода, который начинается не ранее второй половины апреля. Осторожность требовала, чтобы путник свернул вправо или влево, дабы не попасться на глаза дозорным.

Беглец свернул влево. Насколько можно было различить сквозь туман, подымавшийся под дуновением утреннего ветерка, деревья с этой стороны росли более густо. Если за ним будет погоня, то, вероятно, именно здесь ему легче всего найти убежище, а затем и бежать.

Человек не сделал и полсотни шагов, как вдруг справа от него раздался громкий окрик: «Кто идет?»

Это «кто идет», произнесенное с сильным германским акцентом и напоминавшее немецкое «Wer da?» note 1, ошеломило путника. Надо сказать, что в Прибалтийском крае немецкий язык наиболее в ходу, если не среди крестьян, то во всяком, случае среди горожан.

Беглец и не подумал ответить на этот окрик. Он распластался на льду — и хорошо сделал. Почти тотчас же раздался выстрел, и не прими он этой предосторожности, пуля поразила бы его в самую грудь. Удастся ли ему избежать встречи с дозором таможенников?.. Что они заметили его — не было сомнений… Окрик и выстрел доказывали это… Но они могли подумать, что во мраке и тумане им просто померещилась какая-то тень…

И в самом деле, беглец убедился в этом, услышав слова, которыми обменялись дозорные, подойдя к нему ближе. Это были стражники одного из постов Чудского озера, бедняги в выцветших, пожелтелых мундирах. Жалованье, которое они получают в русской таможне, так ничтожно, что они охотно протягивают руку за чаевыми. Двое из них возвращались в свою будку, когда им показалось, что между сугробами мелькнула какая-то тень.

— Ты уверен, что видел его?.. — спросил один из них.

— Да, — ответил другой. — Должно быть, какой-нибудь контрабандист пытался пробраться в Лифляндию.

— За зиму это не первый и, наверно, не последний. Должно быть, он улизнул, раз его и след простыл.

— Эх! — ответил стрелявший. — В таком тумане метко не прицелишься. Жаль, что я не уложил его… У контрабандиста фляга всегда полна… Мы бы поделились с тобой по-товарищески…

— Нет ничего здоровее для желудка!.. — подхватил другой дозорный.

Таможенники продолжали свои поиски, побуждаемые, должно быть, не столько желанием захватить контрабандиста, сколько надеждой согреться глотком шнапса или водки. Но их старания были напрасны.

Едва лишь они удалились, беглец снова пустился в путь по направлению к берегу и еще до рассвета нашел убежище в пустующей, крытой соломой хижине, в трех верстах к югу от будки таможенников.

Конечно, следовало бы не спать весь этот день и быть настороже, чтобы в случае опасности, если стражники, продолжая поиски, направятся в сторону хижины, успеть ускользнуть. Но при всей своей выносливости этот человек, сломленный усталостью, не смог противиться сну. Завернувшись в тулуп, он улегся в углу хижины и заснул глубоким сном. Когда он проснулся, уже наступил день.

Было три часа пополудни. К счастью, таможенники не покидали своей будки; они удовлетворились единственным выстрелом в темноту, решив, что они попросту ошиблись. Путнику оставалось лишь радоваться, что он избегнул этой первой опасности при переходе границы родного края.

Теперь, когда он удовлетворил свою потребность во сне, следовало подумать и о еде. Оставшегося в сумке небольшого запаса беглецу могло хватить разве что на один-два раза. Необходимо было на следующем же привале достать еды, а также наполнить водкой осушенную до последней капли флягу.

«Крестьяне никогда не отказывали мне в помощи, — подумал он. — Тем более лифляндские крестьяне не откажут такому же, как они, славянину!»

Он рассуждал правильно. Лишь бы злой рок не привел его к кабатчику немецкого происхождения, каких много в этом крае. Такой кабатчик оказал бы русскому далеко не такой прием, как крестьяне Российской империи.

Впрочем, беглецу не нужно было просить подаяния в пути. У него оставалось еще несколько рублей, — этого хватит до конца путешествия, по крайней мере в пределах Лифляндии. Правда, как быть в дальнейшем, когда придется сесть на корабль?.. Но об этом он еще успеет подумать. Самое главное — не попасться в руки полицейских и достичь какого-нибудь порта на побережье Финского залива или Балтийского моря. Вот к чему должны быть направлены все его усилия.

Как только ему показалось, что уже достаточно стемнело — часов в семь вечера, — беглец зарядил свой револьвер и покинул хижину. Днем ветер потянул с юга. Температура повысилась до нуля, и усеянный черными точками снежный покров предвещал приближение оттепели.

Характер местности не менялся. Довольно низменная в своей центральной части, она становилась холмистой лишь на северо-западе, и то холмы эти не превышали ста, ста пятидесяти метров. Такие обширные равнины не представляют никакой трудности для пешехода, разве только во время оттепели, когда почва становится непроходимой, а этого как раз можно было опасаться. Надо было дойти до какого-нибудь порта, и если он освободится ото льда, то тем лучше — навигация станет возможной.

Около пятнадцати верст отделяют Чудское озеро от села Эк, к которому беглец приблизился в шесть часов утра; но он остерегся туда входить. Полиция могла потребовать документы, что поставило бы его в весьма затруднительное положение. Не здесь следовало искать пристанища. День он провел за версту от села в заброшенной лачуге. В шесть часов вечера он вышел снова, направляясь на юго-запад, к реке Эмбах note 2, которой достиг после перехода в одиннадцать верст. Воды этой реки сливаются с водами озера Выртсьярв в его северной оконечности.

Там, вместо того чтобы углубиться в лес из ольхи и кленов, раскинувшийся на берегу, беглец счел для себя безопаснее идти прямо по реке, прочность ледяного покрова еще не вызывала опасений.

Из высоко плывущих туч шел теперь довольно крупный дождь, который ускорял таяние снегов. Все предвещало наступление оттепели. Недалек был день, когда реки вскроются ото льда.

Беглец шагал быстро, стремясь достичь берегов озера еще до рассвета. Расстояние в двадцать пять верст — тяжелый переход для усталого человека, самый большой из переходов, преодоленных им на пути, — ведь в общей сложности за ночь это составит уже пятьдесят верст. Десять часов отдыха на следующий день будут честно заработаны.

В общем, досадно, что погода изменилась и пошел дождь. Сухой мороз облегчил и ускорил бы переход. Правда, гладкая ледяная поверхность реки Эмбах все же представляла более прочную опору, чем покрытая оттаявшей грязью прибрежная дорога. Но глухой шум и частые извилистые трещины указывали на то, что река скоро вскроется и наступит ледоход. Отсюда новая трудность для беглеца, если он вынужден будет перейти реку. Разве что перебраться вплавь. Все эти причины вызывали необходимость делать двойные переходы.

Путнику все это было хорошо известно. Поэтому-то он и делал нечеловеческие усилия. Плотно запахнутый тулуп оберегал его от пронизывающего ветра. Сапоги, недавно починенные, подбитые крупными гвоздями, были в хорошем состоянии; он шел уверенным шагом по скользкому льду. Да в этой кромешной тьме и невозможно было искать дорогу, тем более что река Эмбах вела его прямо к цели.

К трем часам утра путник прошел около двадцати верст. За два часа, остающихся до зари, он дойдет до места привала. Незачем и на этот раз заходить в какую-нибудь деревню или искать пристанища в корчме. Припасов на день хватит. А кров подойдет любой, лишь бы отдохнуть в безопасности до вечера. В лесах, окаймлявших северную часть озера Выртсьярв, легко найти пустующую зимой хижину дровосека. Немного древесного угля, который там найдется, да сухого хвороста хватит, чтобы развести хороший огонь, согревающий и душу и тело; и нечего опасаться, что в этих безлюдных лесных чащах дым очага выдаст присутствие человека.

Да, зима стояла суровая; но зато, несмотря на жестокие морозы, как помогла она беглецу с самого начала побега в его странствиях по землям Российской империи. Да и вообще, разве зима, как говорит славянская поговорка, не друг русскому человеку? Разве не уверен он в ее суровой дружбе?

В эту минуту с левого берега Эмбаха донесся вой. Не могло быть сомнения

— это был вой зверя, находящегося в каких-нибудь ста шагах. Но приближался ли он, или удалялся? В темноте это было трудно определить.

Человек на мгновение остановился, прислушиваясь. Надо быть настороже, не дать застигнуть себя врасплох.

Вой повторился еще несколько раз, все усиливаясь. Ему отвечали другие завывания. Никаких сомнений: стая зверей бежала по берегу Эмбаха и, вероятно, учуяла присутствие человека.

Но вот зловещий вой послышался с огромной силой, и беглец решил, что хищники сейчас на него набросятся.

«Волки! — подумал он. — Стая уже близко!»

Опасность была велика. Изголодавшиеся за долгую суровую зиму звери эти действительно опасны. Одинокого волка бояться нечего, если только путник силен и хладнокровен — была бы палка в руках. Но от полдюжины этих зверей даже с револьвером трудно отбиться, разве что стрелять без промаха.

В этих местах негде было укрыться от нападения. Берега Эмбаха низкие и совершенно голые — ни одного дерева, на ветви которого можно было бы взобраться, а стая, — мчалась ли она по льду или через степь, — вероятно, находилась теперь не более чем в пятидесяти шагах.

Выход был один — бежать со всех ног, впрочем, без большой надежды опередить хищников. Пусть даже пришлось бы потом остановиться, чтобы отразить нападение. Человек пустился бежать, но вскоре услышал» что звери преследуют его по пятам. Завывания раздавались теперь ближе, чем в двадцати шагах. Путник остановился, и ему показалось, что во тьме заблестели светящиеся точки, точно горящие уголья.

То были волчьи глаза — глаза разъяренных волков, отощавших, лютых от долгой голодовки, алчущих добычи. Они уже почти ощущали ее на зубах.

Беглец обернулся, держа револьвер в одной руке, палку — в другой. Лучше не стрелять, а постараться обойтись с помощью палки, чтобы не привлечь внимания полицейских, если те рыщут где-нибудь поблизости.

Человек выпростал руки из складок тулупа и твердо уперся ногами в землю. Яростно размахивая палкой, он отогнал волков, которые уже наседали на него. Один зверь попробовал вцепиться ему в горло, но он тут же уложил его ударом палки.

Однако волков было полдюжины — слишком много, чтобы их напугать, слишком, много, чтобы уничтожить одного за другим, не прибегая к револьверу. К тому же при втором ударе, нанесенном со страшной силой по голове другому волку, палка сломалась в руке.

Человек снова бросился бежать, и так как волки преследовали его по пятам, он остановился и выстрелил четыре раза. Два смертельно раненных зверя упали на лед, обагряя его своей кровью; но последние пули не попали в цель — два других волка отскочили на двадцать шагов.

Беглец не успел зарядить револьвер. Стая уже снова подступала, готовая наброситься на него. Он пробежал еще двести шагов, но звери уже нагоняли его и вгрызались зубами в полы тулупа, разрывая его в клочья. Человек чувствовал их горячее дыхание. Один неверный шаг — и ему конец. Не встать ему больше: свирепые животные растерзают его.

Неужели пробил его последний час?.. Неужели он преодолел столько испытаний, столько трудностей, столько опасностей, чтобы ступить на родную землю — и не оставить там даже своих костей!..

Наконец с первыми проблесками зари впереди показалось озеро Выртсьярв. Дождь перестал лить, но вся окрестность была подернута туманом. Волки набросились на свою жертву, несчастный отбивался от них рукояткой револьвера. Звери отвечали укусами и ударами когтей.

Вдруг человек наткнулся на какую-то лестницу… К чему прислонена эта лестница?.. Не все ли равно! Лишь бы удалось взобраться вверх по ступенькам — звери не смогут достать его там. Хотя бы временно он будет в безопасности.

Лестница эта спускалась немного наклонно и, удивительное дело, не опиралась на землю, словно была подвешена. В тумане нельзя было разглядеть, где находилась ее верхняя точка опоры.

Беглец ухватился за перекладины и поднялся на нижние ступеньки в ту самую минуту, когда волки с новой яростью бросились на него. Волчьи клыки впились в его сапоги, разрывая кожу.

Между тем лестница трещала под тяжестью человека. Она качалась при каждом его шаге. Неужели она упадет?.. На этот раз звери растерзают его, пожрут его живьем…

Лестница выдержала, и с ловкостью марсового, взбирающегося на ванты, он поднялся на верхние ступеньки.

Здесь выдавался конец какой-то балки — подобие большой ступицы колеса, на которую можно было сесть верхом.

Человек был теперь недосягаем для волков, которые продолжали прыгать внизу, издавая ужасающий вой.

2. СЛАВЯНИН ЗА СЛАВЯНИНА

Беглец временно находился в безопасности. Волки не могут карабкаться по лестнице, как медведи — не менее опасные хищники, которых тоже немало в лифляндских лесах. Лишь бы не пришлось спуститься вниз до того как наступит рассвет и волки убегут.

Но откуда здесь эта лестница и во что упирается ее верхний конец?

Как уже сказано, она упиралась в ступицу колеса, к которой были прикреплены еще три такие же лестницы. На самом деле это были четыре крыла ветряной мельницы, возвышавшейся на холмике неподалеку от места, где река Эмбах сливается с водами озера. К счастью, в ту минуту, когда беглецу удалось уцепиться за одно из ее крыльев, мельница не работала.

Возможно, с рассветом, если ветер усилится, крылья придут в движение. В таком случае трудно будет удержаться на вращающейся ступице. Да и кроме того, если мельник придет, чтобы натянуть парусину на крыльях и повернуть наружный рычаг, он непременно заметит человека, сидящего верхом на стыке крыльев. Но разве мог беглец спуститься на землю? Волки продолжали осаждать подножие холмика, и их завыванье грозило разбудить обитателей соседних домов…

Оставалось одно: проникнуть на мельницу, скрываться весь день — если только сам мельник не живет там, что тоже вероятно, а дождавшись вечера, снова пуститься в путь.

Итак, человек дополз до крыши, пробрался к слуховому окну с проходящим через него рычагом, стержень которого свисал до земли. Кровля мельницы, как обычно в этих местах, представляла собой как бы опрокинутую ладью, вернее, своего рода фуражку без козырька. Эта крыша поворачивалась на внутренних катках, которые позволяли устанавливать крылья по направлению ветра. Таким образом основной деревянный корпус мельницы неподвижно стоял на земле, вместо того чтобы вращаться вокруг центрального столба, как это обычно делается в Голландии. На мельницу с противоположных сторон вели две двери.

Добравшись до слухового окна, беглец бесшумно, без особого труда пролез через узкое отверстие. Внутри находился чердак, посреди которого проходил горизонтальный вал, соединенный зубчатыми колесами с вертикальной осью жернова, расположенного в нижнем этаже мельницы.

Тут стояла глубокая тишина, полный мрак. Видно, в этот час внизу никого не было. Крутая лестница, огибая бревенчатую стенку, вела в нижний этаж с земляным полом, построенный прямо на холме. Из предосторожности следовало остаться на чердаке. Сперва поесть, затем поспать — вот две настоятельные потребности, которые беглец должен был удовлетворить не откладывая. Он уничтожил свои последние съестные припасы; при следующем переходе их необходимо возобновить. Где и как?.. Там видно будет.

К половине восьмого туман рассеялся, можно было оглядеть местность, которая окружала мельницу. Какой вид открывался из слухового окна? Справа тянулась равнина, покрытая лужами растаявшего снега. Через эту равнину далеко на запад убегала дорога, устланная плотно пригнанными бревнами, так как она пересекала болото, над которым вились стайки водяных птиц. Слева простиралось озеро, покрытое льдом, за исключением того места, где вытекала река Эмбах. Там и сям, выделяясь среди скелетообразных кленов и ольх, возвышались покрытые темной хвоей сосны и ели. Но прежде всего беглец заметил, что волки, завывания которых он уже с час не слышал, исчезли.

«Отлично, — подумал он. — Однако таможенники и полицейские гораздо опаснее диких зверей!.. Чем ближе к побережью, тем труднее будет заметать следы. А я и без того падаю от усталости… Но прежде чем заснуть, надо все же осмотреться, куда бежать в случае тревоги!»

Дождь перестал. Температура поднялась на несколько градусов, так как ветер потянул с запада. Однако не вздумает ли мельник, воспользовавшись свежим ветром, пустить мельницу в ход?

Из слухового окна, в какой-нибудь полуверсте, виднелось несколько разбросанных домиков с покрытыми снегом соломенными крышами, над которыми вздымались тонкие струйки утреннего дыма. Там, должно быть, жил и хозяин мельницы. Надо будет понаблюдать за этими хуторами.

Беглец отважился все же ступить на внутреннюю лестницу и спуститься до стоек, поддерживавших жернов. Внизу стояли мешки с зерном. Стало быть, мельница не заброшена и работает, когда ветер достаточно силен, чтобы приводить в движение ее крылья. Значит, мельник может явиться с минуты на минуту, чтобы поставить их по ветру?

Оставаться при таких условиях в нижнем этаже было бы неосторожно. Лучше вернуться на чердак и поспать хоть несколько часов. В самом деле, внизу беглецу грозила опасность быть застигнутым врасплох. Обе двери, ведущие на мельницу, запирались лишь на щеколду, и если дождь снова пойдет, любой прохожий может зайти на мельницу, чтобы укрыться там. Да и ветер свежел. Мельник не замедлит явиться.

Бросив последний взгляд через узкое оконце в стене, путник поднялся по деревянной лестнице, добрался до чердака и, побежденный усталостью, уснул глубоким сном.

Неизвестно, который был час, когда он проснулся… Вероятно, около четырех. День был уже в полном разгаре, однако мельница по-прежнему не работала.

К счастью, подымаясь и расправляя окоченевшие от холода члены, беглец двигался бесшумно. Это избавило его от большой опасности.

В нижнем этаже раздавались голоса. Несколько человек оживленно беседовали внизу. Эти люди вошли сюда за полчаса до того, как он проснулся, и если бы поднялись на чердак, неминуемо нашли бы его.

Беглец боялся шевельнуться. Прильнув ухом к полу, он прислушивался к тому, что говорили внизу.

С первых же слов ему стало ясно, что за люди находились там. Он сразу же понял, какой опасности избегнет, если только ему удастся незаметно покинуть мельницу до или после ухода людей, разговаривающих с мельником.

Это были трое полицейских: унтер-офицер и два его подчиненных.

Русификация должностных лиц Прибалтийских областей в то время только лишь начиналась. Лица германского происхождения устранялись и заменялись славянами. Но среди полицейских было еще много немцев. В их среде выделялся унтер-офицер Эк, склонный проявлять меньше строгости к своим немецким соотечественникам, чем к русским лифляндцам. Ревностный служака и вдобавок весьма проницательный полицейский, на хорошем счету у начальства, он проявлял настоящее упорство в преследовании преступников, гордясь успехами, с трудом примиряясь с неудачей. В настоящее время он был занят важными розысками и проявлял тем большую энергию и усердие, что дело шло о поимке бежавшего из Сибири лифляндца русского происхождения…

Пока беглец спал, мельник пришел на мельницу, намереваясь поработать весь день. Около девяти часов ветер показался мельнику благоприятным, и если бы он пустил крылья в ход, шум разбудил бы беглеца. Но заморосил дождик и не дал ветру окрепнуть. Мельник стоял на пороге, когда Эк со своими подчиненными заметил его и завернул на мельницу, чтобы добыть кое-какие сведения. Сейчас говорил Эк:

— Не слыхал ли ты, не появлялся вчера у берегов озера человек лет тридцати, тридцати пяти?

— Нет, — ответил мельник. — И двух человек за день не заходит в эту пору на наши хутора… Что это — иностранец?

— Иностранец?.. Нет, здешний, русский из Прибалтийских областей.

— Ах, вот как, русский!.. — повторил мельник.

— Да… Поймать этого негодяя было бы большой честью для меня!

В самом деле, для полицейского беглый арестант всегда негодяй, осужден ли он за политическое или уголовное преступление.

— И вы давно его ловите?.. — спросил мельник.

— Да вот уже сутки — с тех пор как его заметили на границе края.

— А вы знаете, куда он держит путь?.. — продолжал любопытный от природы мельник.

— Сам догадайся, — ответил Эк. — Туда, где он сможет сесть на какое-нибудь судно, как только море освободится ото льда. Скорее в Ревель, чем в Ригу.

Унтер-офицер рассуждал правильно, указывая этот город, древнюю Колывань note 3 русских — средоточие морских путей северной части империи. Этот город сообщался с Петербургом железной дорогой, проложенной по побережью Курляндии. Беглецу было выгоднее всего добраться до Ревеля, являющегося морским курортом; а если не до Ревеля, то до ближайшего к нему Балтийска, расположенного у выхода из залива; этот порт в силу своего местоположения ранее других освобождается ото льдов. Правда, Ревель (один из старейших ганзейских городов, населенный на одну треть немцами и на две трети эстонцами — коренными жителями Эстляндии) находился в ста сорока верстах от мельницы, и для того чтобы пройти это расстояние, понадобилось бы совершить четыре долгих перехода.

— Зачем ему идти в Ревель?.. Негодяю гораздо ближе добраться до Пернова! note 4 — заметил мельник.

Действительно, до Пернова пришлось бы пройти лишь около ста верст. Что касается более отдаленной Риги — вдвое дальше Пернова, — то на этой дороге не стоило вести поиски.

Нечего и говорить, что неподвижно лежавший на чердаке беглец, затаив дыхание, напрягая слух, ловил каждое слово. Уж он-то сумеет извлечь из этого пользу.

— Да, — ответил унтер-офицер. — Он может свернуть и в Пернов. Фалленским отрядам уже дано знать, чтобы они вели наблюдение за местностью; а все же сдается мне, что наш беглый направляется в Ревель, где раньше можно сесть на судно.

Таково было мнение майора Вердера, управлявшего в то время лифляндской полицией под начальством полковника Рагенова. Потому-то Эк и получил такие указания.

Если славянин Рагенов не разделял антипатий и симпатий немца майора Вердера, зато последний вполне сходился во взглядах со своим подчиненным унтер-офицером Эком. Правда, чтобы согласовать точки зрения полковника и Вердера, умерять и сдерживать их пыл, над ними стоял еще генерал Горко, губернатор Прибалтийских областей. Это высокопоставленное лицо руководствовалось указаниями правительства, которые, как уже отмечалось, были направлены к постепенной русификации края.

Беседа продолжалась еще несколько минут. Эк описал приметы беглеца, разосланные различным полицейским отрядам области; роста выше среднего, крепкого телосложения, тридцати пяти лет от роду, с густой белокурой бородой, в толстом коричневом тулупе; так выглядел он по крайней мере при переходе границы.

— Значит, человек этот… русский, говорите вы? — снова спросил мельник.

— Да… Русский!

— Так вот, говорю вам, он не показывался на наших хуторах, и ни в одной избе вы ничего о нем не узнаете…