— Нет ли у кого-нибудь из вас какой-либо монетки?.. Пошарьте-ка, детки, по карманам!
      — Вот, папа, — ответила маленькая девочка, вынимая из кармана квадратный клочок зеленоватой, грязной и помятой бумаги.
      На этой бумаге еле можно было прочитать: «United States fractional lurrency»; слова эти были отпечатаны вокруг головы почтенного человека; кроме того, в шести местах повторялась цифра десять, что означало десять центов.
      — Откуда это у тебя? — спросила мать.
      — Это остаток от последней выручки, — ответила Наполеона.
      — А у тебя, Сандр, ничего нет?
      — Ничего, папа.
      — И у меня ничего.
      — А сколько тебе не хватает, Цезарь? — спросила Корнелия у мужа.
      — Для круглого счета мне недостает двух центов, — ответил Каскабель.
      — Вот они, хозяин, — сказал Клу-де-Жирофль, подбрасывая на ладони медную монету, которую вытащил из кармана.
      — Браво, Гвоздик! — воскликнула девочка.
      — Ну, теперь все, — сказал Каскабель.
      Это «все», как выразился почтенный акробат, представляло кругленькую сумму в две тысячи долларов, то есть около десяти тысяч франков.
      Десять тысяч франков — это было целое состояние для тех, кто добыл эти деньги у публики исключительно своими талантами!
      — Теперь надо будет купить несгораемую кассу с секретным замком. Туда мы спрячем наш фонд, — сказал Каскабель.
      — А разве это так необходимо? — спросила Корнелия, которую немного испугал такой расход.
      — Да, необходимо.
      — Пожалуй, можно будет обойтись маленькой шкатулочкой.
      — О, женщины! — вскричал Каскабель. — Все они на один манер! Да ведь шкатулочки хороши только для безделушек! А для денег надо кассу, или, по крайней мере, сундук, тем более, что мы предпринимаем далекое путешествие, и наши десять тысяч франков…
      — Ну, хорошо, иди и покупай, но смотри, торгуйся хорошенько!
      Глава семьи отворил дверь фургона, который служил передвижным домом, сошел с подножки и отправился по улицам, ведущим к центру Сакраменто.
      В феврале в Калифорнии холодно, хотя этот штат находится на одной широте с Испанией. Но Каскабель, закутанный в шубу на куньем меху и в меховой шапке, надвинутой на уши, не чувствовал холода и шагал бодро.
      Наконец-то исполняется его заветная мечта — у него будет фонд, необходимый для задуманного им путешествия.
      Дело происходило в начале 1867 года.
      За девятнадцать лет до того место, которое теперь занимает город Сакраменто, представляло собой широкую и пустынную равнину. В центре ее возвышалась маленькая крепость, скорее блокгауз, возведенный первыми торговцами в этой стране для защиты своего лагеря от нападений индейцев Западной Америки.
      Но с тех пор как американцы отняли Калифорнию у мексиканцев, которые были не в силах ее защитить, страна эта очень изменилась, и на месте крепости возник и окреп мало-помалу один из важнейших городов Соединенных Штатов, хотя его расцвету часто мешали пожары и наводнения.
      В 1867 году Каскабель мог не бояться ни набегов индейцев, ни шаек бандитов, которые наводнили эту провинцию в 1849 году, когда были открыты золотые россыпи, в особенности — знаменитый рудник Алисон-Раух, где килограмм кварца давал на целый франк драгоценного металла.
      Но уже прошли те времена, когда люди быстро наживали сказочные богатства и, так же быстро разоряясь, доходили до ужасающей нищеты. Золотоискателей уже не было даже в Канаде, которая лежит выше штата Вашингтон, куда в 1863 году нахлынули тысячи рудокопов.
      Каскабель мог не бояться, что у него доругой отнимут его «фонд». В сущности говоря, вовсе не было большой необходимости в несгораемом ящике для хранения этих денег. Но Каскабель имел в виду дальнее путешествие, которое ему предстояло сделать через штаты, менее спокойные, чем Калифорния. Это путешествие он предпринимал с целью вернуться в Европу.
      Каскабель весело шагал по широким и чистым улицам, мимо великолепных скверов с чудными деревьями, пока еще без листвы, мимо гостиниц и частных домов, мимо казенных зданий англо-саксонской архитектуры и мимо высоких церквей. Всюду он видел озабоченные лица деловых людей, купцов, арматоров, торговцев; одни ожидали суда, которые шли вверх или вниз по реке, другие чуть не приступом брали Фольсонский вокзал, откуда шли поезда внутрь страны.
      Каскабель, насвистывая французскую песенку, пошел по Гай-стрит. Он уже видел раньше на этой улице магазин, где Вильям-Дж. Морлан продавал очень хорошие и сравнительно недорогие несгораемые шкафы и шкатулки. Сам хозяин был в магазине, когда туда вошел Каскабель.
      — Мистер Морлан, имею честь!.. Я хотел бы купить несгораемый шкаф.
      Мистер Морлан узнал Цезаря Каскабеля. Да и кто его не знал в Сакраменто? Ведь он уже три недели увеселял здесь публику.
      — Шкаф, Каскабель? О! позвольте вас поздравить!
      — Почему?
      — Потому что люди, покупающие себе кассу, имеют то, что в ней сохраняют, то есть доллары.
      — Само собою разумеется, мистер Морлан.
      — Ну-с, не возьмете ли вы вот это? — спросил негоциант, указывая на громадный шкаф, которому было в пору красоваться в конторе Ротшильда.
      — Что вы, что вы, мистер Морлан! Да в нем поместится все мое семейство!.. Разумеется, и это — сокровище, но пока я не думаю запирать его под замок. А кстати, мистер Морлан, сколько сюда поместится денег?
      — Несколько миллионов золотом.
      — Несколько миллионов? Ну, что делать, мне придется зайти попозже, когда эти миллионы у меня будут! Видите ли, мне нужен небольшой сундучок, который я мог бы донести сам и спрятать в моем фургоне.
      — У меня есть подходящий для вас, — ответил торговец, указывая ему на сундучок с секретным замком.
      Сундучок весил около девяти килограммов и внутри был разделен на несколько отделений, как в кассах банков, для серебра и для ценных бумаг.
      — К тому же несгораемый, — прибавил мистер Морлан.
      — Чудесно, чудесно! — ответил Каскабель. — Если вы мне ручаетесь за замок…

- К тому же несгораемый, — прибавил мистер Морлан.

      — Замок секретный! Четыре буквы… Возьмите слово, состоящее из четырех букв, — все равно на каком языке. Пока вор будет стараться отыскать секретное слово, его успеют миллион раз повесить.
      — Миллион раз! О, мистер Морлан, это действительно чудеса! А сколько же он стоит? Ведь я много дать не могу.
      — Шесть с половиной долларов, мистер Каскабель.
      — Шесть с половиной? Что-то эта цифра мне не нравится. Я думаю, мистер Морлан, что на пяти долларах мы, пожалуй, сойдемся.
      — Согласен, только для вас.
      Получив деньги, мистер Морлан предложил акробату послать сундучок с рассыльным, но Каскабель отказался.
      — Неужели вы думаете, мистер Морлан, что мне будет тяжело нести его? Ведь я жонглирую гирями по пятнадцать килограммов весом!
      — А скажите-ка по совести, они правда весят столько, ваши гири?
      — По правде сказать, всего лишь шесть кило, только не открывайте моего секрета, — ответил Каскабель, и оба — продавец и покупатель — расстались, довольные друг другом.
      Полчаса спустя счастливый владелец сундучка был уже дома и с гордостью показывал домашним «кассу семьи Каскабель». Сколько было радости! Кассу отпирали, запирали, любовались ею со всех сторон.
      Шалун Сандр хотел даже влезть в нее, но она оказалась слишком маленькой для этого.
      Что же касается Жирофля, то тому и во сне не снилось ничего более великолепного.
      — А ведь, должно быть, замок трудно отпереть, если только, конечно, он хорошо запирается? — спросил Жирофль.
      — О, ты вполне прав, — ответил Каскабель и властным, не допускающим возражений тоном прибавил: — Сегодня я угощу вас. Вот вам доллар, бегите и купите чего-нибудь вкусного к завтраку!
      Через минуту Жан, Сандр и Наполеона шли в город в сопровождении Жирофля, который захватил с собой корзину для провизии.
      — Теперь поговорим, Корнелия, — сказал Каскабель.
      — О чем, Цезарь?
      — О чем?.. Но ведь надо же выбрать слово для замка. Не потому, чтобы я не доверял детям, вовсе нет! Они у нас с тобою образцовый народ, а Жирофль — сама честность. Но все-таки это слово должно быть секретным.
      — Выбери какое угодно слово.
      — Так тебе все равно?
      — Решительно.
      — Я бы взял чье-нибудь имя.
      — Вот и хорошо, возьми свое.
      — Невозможно, оно слишком длинно. Надо всего четыре буквы.
      — Так отбрось лишнее. Ведь мы вольны взять любое…
      — Браво, Корнелия, чудесная мысль! Тогда мы возьмем четыре последних буквы твоего имени.
      Сундук был заперт словом «Элия», и теперь открыть замок мог лишь знающий секрет.
      Через полчаса вернулись дети и принесли всякой провизии: ветчины и солонины, нарезанных аппетитными ломтями, овощей, поражающих в Калифорнии величиной, — картофель чуть не с дыню, огромную морковь, немного цветной капусты, и, кроме того, пенистого пива и бутылку шерри на десерт.
      Корнелия со своим неизменным помощником, Жирофлем, живо принялись готовить завтрак. Стол накрыли во втором отделении, служившем столовой и залой. Температура там была довольно сносная, потому что тепло шло из соседнего отделения, где помещалась небольшая кухонная плита. В этот день семья позавтракала с особенным аппетитом.
      После завтрака Каскабель обратился к домашним с речью, которая по тону походила на его обычные обращения к публике перед представлениями:
      — Завтра, дети, мы покинем Сакраменто, превосходный город, достойные жители которого относились к нам так благосклонно. Но Сакраменто — в Калифорнии, Калифорния — в Америке, а Америка все-таки не Европа. А в Европе находится Франция, и уже давно нам пора увидеть ее после многолетнего отсутствия. Скопили ли мы себе состояние? По существу говоря, нет. Но у нас есть известное количество долларов, которое, превратившись в французские монеты, поможет нам добраться до Франции. За твое здоровье, Корнелия!
      Корнелия Каскабель наклонила голову в благодарность за дружеский тост мужа.
      — Пью также за наше счастливое путешествие! Да будет милостив к нам попутный ветер! — прибавил Каскабель, наливая в стаканы остатки чудесного шерри. — А пожалуй, Жирофль, ты возразишь мне, что по уплате путевых издержек у нас вряд ли что-нибудь останется в нашем сундучке?..
      — Смотря по цене билетов на корабле и по железным дорогам…
      — По железным дорогам, то есть по рельсам, как говорят янки, — воскликнул Каскабель. — Ну, я не так прост и наивен! Я рассчитываю хорошо сэкономить, если мы от Сакраменто до Нью-Йорка поедем в нашем фургоне. Что значит несколько сот лье для членов семьи Каскабель, которым не в диковину мотаться по белу свету!
      — Я думаю! — ответил Жан.
      — Какая будет радость увидеть вновь Францию! — сказала Корнелия Каскабель.
      — Да, Францию, дети, — подтвердил Каскабель, — которой вы еще не видели, потому что вы родились в Америке. Наконец-то вы ее узнаете!
      — И, быть может, это будет наше последнее путешествие, — добавила Корнелия.
      Отъезд был решен. Оставалось закончить кое-какие приготовления, чтобы на следующий день с первыми лучами солнца покинуть Сакраменто.
      Знаменитый сундучок был запрятан в надежном месте, в задней комнате фургона.
      — Там мы можем присматривать за ним и днем и ночью, — сказал Каскабель.

      Каскабель!.. Знаменитое имя, известное во всех частях света и «других местах», как гордо заявлял достойный носитель этого имени.
      Цезарь Каскабель, уроженец местечка Понторсон в Нормандии, был истым нормандцем, тонким, хитрым и изворотливым.
      В описываемое время Каскабелю было ровно сорок пять лет. Он родился в семье странствующего клоуна и потерял свою мать в день рождения. Колыбелью ему служил короб, который отец его таскал за плечами, переходя вместе с труппой с одной ярмарки на другую.
      Через несколько лет умер и отец. Труппа приютила мальчика, и детство его прошло в обучении ремеслу клоуна: гримасам, опасным прыжкам и т. п. Он был последовательно клоуном, гимнастом, акробатом, атлетом, пока, наконец, женившись на Корнелии Каскабель, урожденной Вадарас, из Мартига в Провансе, не сделался отцом трех прелестных детей и директором артистического семейства Каскабель.
      Цезарь Каскабель обладал огромной силою и ловкостью. Конечно, камень, который катится, мхом не обрастает, но зато по дороге он полируется, углы его округляются, и под конец он делается гладким и блестящим. Так и Цезарь Каскабель; за те сорок пять лет, когда он «катился» по дороге жизни, он так обтерся и отполировался, что, благодаря своей смышлености, узнал жизнь до тонкости. Во время своих странствований по Европе и Америке, в разных голландских и испанских колониях, он научился говорить чуть не на всех языках, даже на тех, «которых не знал», как хвастался он, уверяя, что выразительные жесты вполне заменяют слова.
      Цезарь Каскабель был прекрасно сложен, рост имел выше среднего. Развитые и упругие мускулы его свидетельствовали о большой силе и ловкости. Жесткие курчавые волосы шапкой покрывали голову. Обожженное солнцем и обвеянное ветрами всех стран лицо его было украшено пушистыми усами и крошечными бакенбардами. Голубые глаза, очень живые и проницательные, но вместе с тем добрые, и прекрасно очерченные губы дополняли портрет его. Перед публикой это был чуть не Фредерик Леметр, с плавными жестами, необыкновенными позами, ораторскими приемами; но в частной жизни это был простой, естественный и обожающий свою семью человек.
      Здоровье у него было прекрасное. Если с годами ему и пришлось оставить ремесло акробата, то там, где требовалась, как он говорил, «работа мышц», он был просто замечателен. Кроме того, у него был особенный дар — он был искусный чревовещатель.
      Чтобы докончить портрет Цезаря Каскабеля, надо прибавить, что у него была слабость ко всяким полководцам вообще и к Наполеону в особенности. Наполеон был его «идеал». Поэтому он никогда не согласился бы «работать» перед английской королевой, «хотя она несколько раз приглашала его через своего мажордома», говорил он довольно часто, пока наконец сам не поверил этому.
      Цезарь Каскабель не был каким-нибудь знаменитым директором цирка, как, например, Франкони, Ранси или Лояль, у которых были целые труппы наездников, наездниц, клоунов и жонглеров. Это был просто странствующий акробат, дававший свои представления в хорошую погоду — на чистом воздухе, а в дурную — в палатке.
      Сколько ему пришлось перенести лишений, чтобы собрать денег для возвращения во Францию! Но наконец самое трудное было сделано, и семья Каскабель могла возвратиться в Европу.
      Цезарь Каскабель ни перед чем не останавливался. Препятствий для него не существовало, осложнения — бывали, но бороться с ними он даже любил и, подражая одному из маршалов Наполеона, говаривал: «Я пролезу и в игольное ушко». И был прав.
      Корнелия Каскабель, урожденная Вадарас, чистокровная провансалка, несравненная ясновидящая, премьерша электрических женщин, вышедшая победительницей на конкурсе женской борьбы в Чикаго, куда были приглашены атлетки со всего мира.
      В таких выражениях Цезарь Каскабель представлял публике подругу своей жизни. Двадцать лет назад он женился на ней в Нью-Йорке. «Согласия на этот брак ему не пришлось просить у отца, — говорил он, — во-первых, потому, что тот сам женился без его на то согласия, а во-вторых, этого достойного человека и на свете уже не было». Так что все обошлось очень просто, без глупых формальностей, которые в Европе затрудняют союз двух любящих друг друга людей.
      Однажды вечером в театре Барнума на Бродвее Цезарь Каскабель был восхищен прелестью, ловкостью и силой молодой француженки, акробатки Корнелии Вадарас. Сейчас же он мысленно представил себе, какая чудесная пара выйдет из них и какое сильное и красивое потомство у них будет. Еле дождавшись антракта, он помчался на сцену, представился Корнелии и в самых почтительных выражениях сделал ей предложение выйти за него замуж. Предложение было принято. Тут же среди зрителей оказался какой-то пастор; его пригласили в фойе и предложили благословить жениха и невесту. Венчание произошло немедленно. Только в Соединенных Штатах Америки и возможны такие скоропалительные браки.
      Как бы то ни было, брак Цезаря Каскабеля и Корнелии Вадарас был одним из счастливейших на земле.
      В то время, когда начинается этот рассказ, Корнелии Каскабель исполнилось уже сорок лет. Это была высокая, прекрасно сложенная, слегка полная женщина, с черными глазами и волосами, с неизменной улыбкой на губах, со сверкающими белыми зубами. О ее силе можно было судить по тому, что она действительно одержала в Чикаго победу над несколькими силачками и даже получила за это «почетный шиньон». Мужа она до сих пор любила, как в первый день свадьбы, и имела безграничную веру в таланты этого замечательного человека.
      Первенцем их был — девятнадцатилетний теперь — Жан. Он не унаследовал от родителей силы, необходимой для гимнаста и акробата, но зато у него была необыкновенная ловкость рук и верный глаз. Это помогло ему сделаться удивительным жонглером. Он походил цветом волос на мать, хотя глаза у него были голубые. Кроткий и мягкий, и вместе с тем серьезный и вдумчивый, он старался возможно больше пополнить свое образование. Хотя он не краснел за свою профессию, однако понимал, что можно найти занятие получше, и задумал бросить свое ремесло, как только семья вернется во Францию. Пока же, любя отца и мать, он исполнял жонглерские обязанности и скрывал от родителей свои мечты.
      Второй мальчик был настоящим сыном своих родителей. Проворный, как кошка, ловкий, как обезьяна, живой, как уж, этот маленький двенадцатилетний клоун был шалунишка, задира и забияка, но не злой. Он часто заслуживал шлепки и со смехом их получал.
      Старшего сына звали Жан. На этом настояла Корнелия Каскабель. Муж ее хотел назвать первенца именем какого-нибудь полководца, но у Корнелии был внучатый дедушка, моряк Жан Вадарас, которого съело какое-то негритянское племя, чем Корнелия Каскабель несказанно гордилась. И вот мальчика назвали Жаном.
      Второго сына Цезарь Каскабель предполагал назвать Аннибалом, Аттилою или Гамилькаром, но потом решил назвать Александром, в честь Александра Македонского. В семье мальчика звали уменьшительным именем — Сандр.
      Когда родилась дочь, то Корнелия Каскабель хотела назвать ее Эрсилией, но тщетно — девушку назвали Наполеоной, в честь знаменитого французского полководца.
      В данное время Наполеоне было восемь лет. Это был прелестный ребенок, обещавший многое в будущем. Белокурая и розовая, с подвижным лицом, очень грациозная и ловкая, она прекрасно проделывала упражнения, и ножки ее с уверенностью скользили по туго натянутой проволоке, — Наполеона не боялась упасть, как будто у нее за спиной были крылья, и она могла вспорхнуть в улететь.
      Таково было семейство Каскабель.
      По правде сказать, было бы хорошо, если бы был в четвертый ребенок. Для цирковой «пирамиды» не хватало одного, но что делать? С обстоятельствами нельзя спорить.
      В сущности, Жирофль был шестым членом семьи Каскабель. Без роду, без племени, кем-то из милости подобранный и воспитанный, он, однако, не сделался негодяем, потому что попал в благоприятную для него обстановку. Когда Каскабель взял его к себе в труппу, он всей душой привязался к семье. Настоящее имя его было Нэд Гарлей, но его сейчас же стали называть Гвоздиком, за то, что он был худ и длинен, как гвоздь, или Жирофлем, за то, что он, по своей обязанности клоуна, получал массу пощечин во время представлений.
      Два года назад, когда Цезарь Каскабель встретил его в Соединенных Штатах, Жирофль буквально умирал с голоду. Директор труппы, в которой он служил, бросил свое предприятие на произвол судьбы и бежал, а труппа распалась. И вот Нэд Гарлей, исполнявший в этой труппе самую жалкую роль последнего клоуна и певший сомнительные песенки под аккомпанемент скрипок двух-трех таких же, как он, париев, лишился своего грошового заработка и был счастлив, когда Каскабель взял его к себе, предварительно спросив, не англичанин ли он.
      Каскабель только что прогнал своего клоуна, выдававшего себя за американца.
      Как! Англичанин в труппе Каскабель! Соотечественник палачей, которые… — и пошло, и пошло.
      Как только Каскабель узнал это, то сейчас же заявил ему:
      — Мистер Вальдуртон, убирайтесь-ка от меня подобру-поздорову сами, если не хотите, чтобы моя коленка помогла вам поторопиться.
      Англичанин не замедлил исчезнуть, и на его место водворился Гвоздик.
      Поступая в труппу, Нэд Гарлей заявил, что он согласен на все. Действительно, он и в представлениях участвовал, и за лошадьми ухаживал, и Корнелии в хозяйстве помогал. Он говорил по-французски. Но что у него был за акцент!..
      В тридцать пять лет он оставался наивным парнем. На сцене он развлекал публику веселыми прибаутками, но в жизни был меланхоликом и смотрел на вещи с самой мрачной стороны. И это было не удивительно. Жизнь ничем не побаловала его. Да и весь облик его был странный: остроконечная голова с длинным и узким лицом, желтоватые волосы, круглые глаза, непомерно длинный нос, на который можно было насадить чуть не дюжину очков, оттопыренные уши, журавлиная шея, тощее туловище на длинных тонких ногах…
      Но бедняга не жаловался на свою судьбу, в особенности с тех пор, как поступил в труппу семейства Каскабель, где скоро стал необходимым членом.
      Таков был, если можно так выразиться, «человеческий состав» труппы.
      Что касается состава «животного», то тут были две собаки: испанская ищейка, незаменимая на охоте, верный сторож передвижного дома, и ученый пудель, который вполне годился бы в члены собачьей академии, если бы такая существовала. Еще была маленькая обезьянка, гримасничавшая не хуже Гвоздика, так что часто публика не знала, кому из них отдать предпочтение. Был еще явайский попугай — Жако, который, благодаря урокам своего друга Сандра, без умолку болтал и пел. Кроме того, имелись две лошади почтенного возраста; они возили фургон, и никто не мог бы сказать в точности, сколько километров отсчитали уже их ослабевшие ноги.
      Одного из этих почтенных коней звали Вермут, в честь победителя на скачках Деламар, другого — Гладиатор, в честь победителя Лагранжа. Эти два коня носили имена самых знаменитых скакунов французского ипподрома, хотя, конечно, сами не только не скакали на большой парижский приз, но даже и не записывались на скачки.
      Ищейку звали Ваграм, пуделя — Маренго в честь побед Наполеона.
      Обезьяну назвали Джоном Буллем за ее безобразия. Даже в этом Каскабель являлся верным своей мании, хотя и запоздалой. Когда ему на это указывали, он возражал:
      — Как же я могу не восхищаться человеком, который под градом пуль крикнул своему войску: «Видите мой белый султан? Он будет там, где опасность!»
      Когда же ему говорили, что эту знаменитую фразу сказал Генрих IV, он отвечал:
      — Возможно, но Наполеон тоже мог это сказать.

      Многие мечтают о путешествии в подвижном доме по способу бродячих артистов. Когда путешествуешь таким образом, не приходится беспокоиться о гостиницах с подозрительной постелью и с еще более подозрительной кухней, в особенности, когда дорога идет через малонаселенные места. Мало ли богачей путешествуют на своих яхтах, обставленных с полным комфортом, так что можно забыть, что это не дом. Но не много найдется таких, которые испытали удовольствие жить в доме на колесах.
      В сущности, фургоны циркачей — не что иное, как передвижные дома. В них есть комнаты, есть и необходимая обстановка. Это передвижной очаг, и в этом отношении повозка Цезаря Каскабеля вполне отвечала всем требованиям скитальческой жизни.
      «Красотка» — так называлась повозка — прекрасно служила своим хозяевам уже больше трех лет и исколесила за это время много дорог, не потребовав ни разу починки. Раньше семья Каскабель разъезжала в небольшой фуре с полотняным верхом и без рессор, но, прикопив немного деньжонок, Каскабель купил себе новый экипаж-дом американской работы.
      «Красотка» имела четыре колеса, прекрасные стальные рессоры и с легкостью хода соединяла удивительную прочность. Ее содержали в большой чистоте, постоянно мыли и терли, так что она блестела, как новая. Выкрашена она была в желтый и красный цвета, и наверху красовалась вывеска: «Семейство Цезаря Каскабель». Своей длиной она могла соперничать с теми фургонами, которые до сих пор колесят по прериям Дальнего Запада, в тех местах, где еще не проложены рельсы Тихоокеанской железной дороги.
      Понятно, две лошади только шагом могли тащить «Красотку», так как все-таки она была тяжела, да и груз был большой; не считая обитателей и обстановки, в ней помещались все принадлежности для представлений: на крыше — полотно палатки с кольями и веревками, внизу, между передним и задним ходом колес, на особо устроенной полке — барабан, тромбон, корнет-а-пистон и другие музыкальные инструменты, а также костюмы для знаменитой пантомимы «Разбойники Черного Леса».
      Внутри фургона все сверкало чистотою, потому что Корнелия была образцовой хозяйкой.
      В передней части, закрывавшейся стеклянной выдвижной дверью, было нечто вроде кухни: там стояла плита. Дальше шла столовая, она же и зал, затем спальня с койками одна над другой, как в каютах на корабле. Занавеска разделяла эту комнату на две части: в одной спали оба брата, в другой сестра, а в глубине была спальня мужа и жены: тут стояла большая кровать с толстым матрасом, покрытая разноцветным стеганым одеялом. Тут-то и был спрятан знаменитый сундучок.
      Везде, где можно, были прикреплены полочки на шарнирах, так что их можно было опускать и поднимать или по желанию делать из них столики или туалет; во всех уголках стояли узкие шкафчики, где хранились парики, бороды, грим и т. п. Две керосиновые лампы, устроенные наподобие морских, качались под потолком и освещали дом вечером. Полдюжины небольших окон со стеклами, оправленными в свинец, были украшены кисейными занавесками и придавали «Красотке» вид рубки какой-нибудь голландской шхуны.
      Неприхотливый и неизбалованный Жирофль спал в первом отделении. Там он на ночь вешал гамак, а с зарей убирал его.
      Собаки Маренго и Ваграм, в качестве сторожей, спали на воздухе, под повозкой, куда к ним присоединялась и обезьяна, а попугай качался в клетке под потолком второй комнаты.
      Лошади Вермут и Гладиатор паслись на свободе возле «Красотки». Сторожить их было незачем: наевшись травы, они тут же укладывались на ночлег.
      Хозяева «Красотки» были хорошо вооружены, собаки сторожили чутко, так что ночью беспокоиться было нечего.
      Таков был дом семьи Каскабель. Много километров исколесил он в течение трех лет по штатам Америки, от Нью-Йорка до Альбани, от Ниагары до Буффало; побывал он и в Сент-Луисе, и в Филадельфии, и в Бостоне, и в Вашингтоне, вдоль Миссисипи до Нового Орлеана, вдоль Тихоокеанской дороги до Скалистых гор, в стране Мормонов и в самом сердце Калифорнии. Очевидно, путешествия эти были на пользу членам труппы, так как никто из них никогда не хворал, за исключением Джона Булля, который благодаря своему феноменальному обжорству часто страдал несварением желудка.
      Как приятно будет перевезти «Красотку» на старый материк и поездить в ней на удивление любопытных по дорогам Франции. Увидеть ее! Увидеть Нормандию! Вот к чему стремились все помыслы, все мечты Цезаря Каскабеля.
      В Нью-Йорке повозку снимут с колес, хорошенько запакуют и погрузят на пароход, отходящий в Гавр. А там ее вновь поставят на колеса и поедут в своем доме в столицу…
      Всей семье очень хотелось скорее пуститься в путь. И вот 15 февраля, на заре, они наконец покинули площадь в Сакраменто.
      В воздухе было еще довольно свежо, но погода стояла прекрасная. Само собой разумеется, провизии взяли с собою достаточно. Тут были и сухари, и консервы из мяса и овощей, хотя все это можно было покупать дорогой; наконец, можно было настрелять дичи: бизоны, лани, зайцы и куропатки водятся в этой стране в изобилии. В прериях всякий волен охотиться, где ему вздумается, а Жан был искусный стрелок, да и ищейка Ваграм могла помочь ему найти дичь.
      Выехав из Сакраменто, «Красотка» направилась на северо-восток. Надо было добраться до границы кратчайшим путем и перевалить через Сьерра-Неваду, то есть сделать приблизительно около двух километров до прохода Соноры, откуда идет путь через необозримые равнины Запада.
      В сущности это еще не был тот Дальний Запад, где поселки встречаются лишь изредка; это не была еще прерия с ее необъятным горизонтом, с ее бесконечными пустынными пространствами, с кочующими индейцами, которых цивилизация отодвигает мало-помалу к менее посещаемым округам Северной Америки. При самом выезде из Сакраменто уже чувствовалось, что почва повышается. Тут начинаются отроги Сьерры, заключающей Калифорнию как бы в рамку из цепи гор, покрытых желтыми соснами и кое-где увенчанных пиками вышиною до пяти тысяч метров. По дороге, которой должна была проехать «Красотка», находились значительные города: Джэксон, Мокелен, Пласервиль. Но Каскабель останавливался там лишь для необходимых покупок, или в том случае, если хотелось провести более спокойную ночь. Он торопился перебраться через Неваду, пройти страну Большого Соленого Озера и громадный перевал через Скалистые горы, где бедным лошадям приходилось нести на плечах всю тяжесть нагруженной повозки, и наконец достигнуть прерии, где дорога была сравнительно легкой, так как тут проходят караваны.
      Но по этой гористой местности нельзя было быстро ехать, кроме того, частые объезды удлиняли путь. И, хотя здесь идет тридцать восьмая параллель, которая в Европе проходит через Сицилию и Испанию, все-таки последние зимние холода давали сильно себя чувствовать. Как известно, вследствие того, что теплое течение Гольфстрима, выходя из Мексиканского залива, направляется прямо к Европе, климат Северной Америки гораздо холоднее соответственных широт старого материка. Но через несколько недель Калифорния должна была стать вновь самой благодатной в мире страной, где посеянное зерно дает тучные колосья, где бок о бок произрастает все, что дают тропики и умеренный пояс: сахарный тростник, рис, табак, апельсины, оливки, лимоны, ананасы, бананы. Не золото составляет подлинное богатство Калифорнии, а необыкновенное плодородие ее почвы.