Тенерифский пик достигает в общем высоты трех тысяч восьмисот метров. Это самый высокий вулкан на Земном шаре.

Его внушительные размеры не могли не поразить воображения человека. Первые европейские путешественники видели в нем самую высокую гору в мире и приписывали ему более пятнадцати миль высоты. Что касается гуанчей, первобытных обитателей этих островов, то они превратили его в божество. Они поклонялись ему, клялись им, обрекали в жертву Гуайте, гению зла, сидящему в глубине кратера, всякого, кто не держал данного слова.

– Мистеру Томпсону не следует поэтому подниматься туда, – прервал скрипучий голос, в котором каждый узнал обворожительный голос Сондерса.

Замечание это охладило всех. Робер умолк, а Томпсон не счел нужным пригласить его продолжить речь. По знаку администратора Игнасио Дорта распорядился об отъезде, и туристы направились вслед за ним в Лас-Канадас.

Переход начали с легким сердцем. Размеры плоского круга казались ограниченными, и никто не сомневался в том, что будет у основания конуса не больше чем через полчаса. Но полчаса прошло, а все еще не было видно, чтобы сколько-нибудь приблизились к цели.

Дорога была здесь, пожалуй, еще хуже, чем в ущелье Портильо. Все бугры и расщелины были лишены какой-либо иной растительности, кроме редких и жалких кустов.

– Извините, господин профессор, – спросил Робера один из туристов, – сколько времени нужно, чтобы пройти это противное плато?

– Около трех часов, сударь, – отвечал Робер. Ответ этот, казалось, заставил задуматься туриста и его ближайших соседей.

– А после минования плато, – продолжал неспокойный турист, – какое расстояние будет отделять нас от вершины?

– Тысяча пятьсот метров по отвесной линии, – лаконично сказал Робер.

Расспрашивающий ударился в более глубокие рассуждения и пробормотал несколько ругательств по адресу препятствий, встречавшихся на пути.

Надо признаться, что экскурсия не представляла собой ничего приятного. Холод на этой высоте становился довольно резким, между тем как лучи солнца еще горели, недостаточно просеваемые разреженным воздухом.

С другой стороны, продвигаясь таким образом к югу, не замедлили наткнуться на более серьезные неудобства. От пемзовой почвы более яркой белизны, чем снег, лучи солнца отражались как от зеркала, к великому ущербу для самых здоровых глаз. Рожер, по совету Робера сделавший запас синих очков, находился вместе со своими друзьями вне всякой опасности. Но немногие из путников приняли эту предосторожность, и вскоре у некоторых началось воспаление глаз, принудившее их вернуться назад. Мало-помалу большинство всадников, из опасения ли офтальмии или вследствие усталости, благоразумно направились обратно по дороге в Оротаву.

Нога в ногу с Игнасио Дорта маршировал во главе каравана Робер. Весь отдавшись своим мыслям, он не вымолвил ни слова за три часа перехода через плато. Только добравшись до вершины Белой горы, последнего уступа пика, лежащего на высоте двух тысяч четырехсот метров высоты, он бросил взгляд назад, Не без удивления увидел он тогда, до какой степени уменьшился караван.

Теперь его составляли всего человек пятнадцать и число арьерос подверглось соответственному сокращению. Остальные рассеялись, исчезли.

– Английский караван, – пробормотал Рожер на ухо приятелю, – положительно – тело, тающее при самой низкой температуре. Отмечаю это наблюдение в области «трансцендентной химии».

– Действительно! – отвечал Робер, смеясь. – Но я считаю явление это установленным. Растворение, вероятно, достигло крайнего предела.

События, однако, должны были доказать ему противоположное.

Теперь дело шло о подъеме на самый конус по такой крутой тропинке, что казалось невозможным, чтобы лошади и мулы могли держаться на ней. Самые неустрашимые туристы отступили при виде этого головоломного пути и под предлогом крайней усталости выразили решительное желание вернуться в Оротаву кратчайшим путем.

Выдумать подобную экскурсию! Да ведь это безумие! Как мог человек здравомыслящий предложить ее другим, кроме разве профессиональных альпинистов? Почему бы уж не пуститься после того на Монблан?

Вот что говорили и прибавляли при этом другие, не менее благосклонные замечания. Раскаивались громко в том, что еще три часа тому назад верили в конечный успех путешествия. Подтрунивали над собой за то, что на минуту допустили, будто какой-нибудь проект Томпсона может иметь здравый смысл.

Надо было решиться отпустить разочарованных, присоединив к ним часть проводников и пятнадцать из двадцати лошадей, несших съестные припасы. Затем Томпсон немедленно начал восхождение на пик Тенерифе, не давая своим последним приверженцам времени раздумывать.

В первом ряду их фигурировал Пипербом. Точно тень своего администратора, ни на шаг не отступал он от него в последние пятнадцать дней. Быть может, в этом крылась его месть. Томпсон, крайне раздраженный, не мог избавиться от преследовавшего его, словно угрызения совести, толстяка. Шел ли он, Пипербом следовал по его стопам, говорил ли он, голландец жадно глотал его слова; только ночью освобождался он от него.

Как всегда, Пипербом и в этот раз был на своем посту. Морда его мула касалась хвоста мула Томпсона.

Если всадник и верховое животное не представляют собой двух животных, как это утверждает старинная пословица, то, во всяком случае – две головы, то есть две различные и часто противоположные воли. Поэтому-то, если Пипербом намеревался следовать по стопам администратора, если он хотел взобраться на конус до самого верха, то мул его был другого мнения. Сделав несколько шагов, он отказался следовать дальше. Животное находило груз свой слишком тяжелым!

Все физические и нравственные аргументы были пущены в ход, но мул, очевидно приняв неизменное решение, не поддавался убеждениям. Наконец он ясно выразил дурное настроение, сбросив свою тяжелую ношу на землю.

Пипербом убедил себя в необходимости оставить администратора и тоже отправился в обратный путь в обществе проводника и двух арьерос с лошадью, которые утешили его одиночество, между тем как его более счастливые товарищи продолжали восхождение.

Их было всего девятнадцать: три проводника, восемь арьерос, ведших четыре лошади, и восемь путешественников, а именно: Томпсон, которого его положение принуждало к настойчивости, Робер, Рожер де Сорг, Алиса и ее сестра, Джек Линдсей, Сондерс и Хамильтон. Леди же Хамильтон и мисс Маргарет, должно быть, уже давно прибыли в Оротаву под эскортом Тигга, галантно взявшегося сопровождать их. Ах, если бы мисс Мэри и мисс Бесси Блокхед находились тут! Они предпочли бы увидеть, как неблагодарный поднялся на вершину пика и бросился в кратер его, чем обратившегося в ухажера соперницы!

Оставшись среди этой сократившейся партии, Робер тотчас же был охвачен своими обычными заботами. Он живо погнал своего мула и поместился между Джеком Линдсеем и его невесткой, которых случай свел на краю обрыва, причем слегка задел Алису. Последняя, впрочем, точно поняв мотив Робера, не обиделась на эту несколько нервную поспешность.

Джек Линдсей тоже заметил маневр Робера, но так же, как и его невестка, не обнаружил этого. Только легко сжатые губы выдали его гнев, и он продолжал подниматься по склону, не оборачиваясь к врагу, который ехал позади него.

Подъем был изнурительный. На этой почве, рыхлой и обваливавшейся, каждый шаг требовал настоящего труда. Когда в шесть часов вечера после двухчасовых усилий раздалась команда «на привал», животные и люди были уже без сил.

Оказалось, что пришли к Альта-Виста, небольшой площадке, на которой находился барак для рабочих, добывающих серу. Тут наши путники должны были провести ночь.

Прежде всего подумали об обеде, который на этот раз оказался прекрасным и обильным вследствие уменьшившегося числа участников; потом занялись устройством ночлега. Холод был сильный. Закрытое помещение было необходимо.

Однако вряд ли Алиса и Долли, несмотря на свою закаленность, согласились бы остаться в этом убежище, уже заполненном рабочими с серной ломки. Они, пожалуй, предпочли бы холодную ночь такому соседству.

К счастью, Робер все предусмотрел, чтобы избавить дам от этой неприятности. Лошади были разгружены, и вскоре вырос удобный шатер, в котором благодаря маленькой печке и достаточному количеству топлива через несколько минут стало тепло.

День быстро клонился к концу. В восемь часов море стал заволакивать мрак, который с быстротой курьерского поезда несся приступом на берега, откосы и окружающие горы. В две минуты плато Лас-Канадас погрузилось в темноту. Только один пик Тенерифе еще сверкал, выплывая из невидимой бездны.

Солнечный диск достиг океана, линия горизонта отрезала часть его, между тем как необъятный теневой конус, отбрасываемый пиком, проходивший в минуту через всевозможные тона, дотянулся до Большого Канарского острова и последний луч светящейся стрелой канул в померкшем воздухе.

Алиса и Долли тотчас же удалились в свой шатер. Что касается мужчин, то они не могли под защитой барака обрести сна вследствие туч насекомых, на которых рабочие, казалось, обращали очень мало внимания.

Около двух часов утра, когда гнусные насекомые достаточно насытились, туристы немного заснули, но скоро раздался сигнал к отъезду. Нельзя было терять времени, раз хотели быть на вершине к рассвету.

Однако два туриста упорно затыкали себе уши. Один из них был сэр Джордж Хамильтон. Как мог он подниматься до самой вершины, когда малейшее движение причиняло ему жестокие страдания? Ночная свежесть положительно была пагубна для его благородных суставов. Ревматизм, бывший простым прологом на Большом Канарском острове, становился драмой на Тенерифе.

Другой упрямец не мог бы представить такого уважительного оправдания. Его здоровье было превосходно, и, что являлось еще более отягащающим обстоятельством, самые серьезные причины должны были заставить его мужаться. Но для человека измученного нет серьезных доводов, а Томпсон уже был окончательно измучен. Поэтому на зов Игнасио Дорта он отвечал лишь нечленораздельными звуками и дал уйти последним туристам. Он полагал, что уже достаточно сделал для их удовольствия.

Только пятеро туристов имели смелость предпринять подъем в пятьсот тридцать пять метров, отделяющий вершину от Альта-Виста. Это расстояние, которое нужно проходить пешком, на самом деле самое трудное. Среди темной ночи, при мерцающем свете сосновых факелов, несомых проводниками, ходьба была неуверенная, тем более что подъем становился с каждым метром все круче. К тому же холод не переставал возрастать, и вскоре термометр упал ниже нуля. Кроме того, отважные туристы страдали от сильного ветра, резавшего лицо.

После двух часов такого трудного восхождения достигли Рамблеты, маленькой круглой площадки. Оставалось сделать еще сто пятьдесят метров, чтобы достичь самой вершины пика.

Тотчас же стало ясно, что Сондерс по крайней мере не пройдет их. Едва добравшись до Рамблеты, он вытянулся на земле и оставался лежать неподвижно, несмотря на поощрения проводников. При всей своей силе это большое тело не выдержало. Не хватало воздуха для его обширных легких. Багровый, он с трудом переводил дыхание. Игнасио Дорта успокоил его встревоженных товарищей.

– Это лишь горная болезнь, – сказал он. – Господин оправится, как только спустится.

После этого заверения пятеро уцелевших продолжали трудное восхождение, оставив одного из проводников с больным. Но конец подъема был еще более утомительным. На этой почве с уклоном в сорок пять градусов каждый шаг требует изучения; нужно время, нужны большие усилия, чтобы продвинуться на несколько шагов.

Едва добравшись до трети пути, Джек Линдсей, в свою очередь, должен был признать себя побежденным. Почти в обморочном состоянии, измученный ужасной тошнотой, он тяжело свалился на тропинку. Товарищи, бывшие впереди него, даже не заметили его нездоровья и, не останавливаясь, продолжали идти вперед, между тем как последний проводник остался около выведенного из строя туриста.

Еще метров пятьдесят выше, наступил черед Долли; Рожер не без несколько насмешливой улыбки тотчас же посоветовал ей отдохнуть и веселым взглядом следил за Алисой и Робером, которые под руководством Игнасио Дорта достигли наконец высшего пункта.

Была еще ночь. Однако слабый свет, постепенно рассеивавшийся во мраке, позволял уже смутно различать почву, по которой ступали ноги.

Алиса и Робер, оставленные своим проводником, который спустился вниз, чтобы проведать заболевших туристов, приютились в выемке между скалами.

Вскоре увеличивавшийся свет позволил им увидеть, что они нашли убежище на краю самого кратера вулкана, углублявшегося перед ними на сорок метров. Со всех сторон поднимались дымовые трещины. Ноздреватая и жгучая почва была изрешечена мелкими выемками, откуда вырывались серные пары.

Окружность кратера намечалась с замечательной ясностью. До него царила полная смерть, не было ни единого существа, ни единого растения. Под влиянием же благодатного тепла на вершине возрождалась жизнь.

Вокруг жужжали мухи и пчелы, быстрые вьюнки пересекали воздух сильными взмахами крыльев. У ног своих Робер заметил альпийскую фиалку, зябко прятавшуюся под большими мохнатыми листьями.

Алиса и Робер, стоя в трех шагах один от другого, созерцали горизонт, зажигаемый утренней зарей. Проникнутые благоговейным волнением, они глазами и душой отдавались грандиозному зрелищу, начинавшему открываться перед ними.

Вдруг брызнул дневной свет. Точно раскаленный добела металлический шар, без лучей, солнце поднималось на горизонте. Сначала загорелась сиянием вершина; потом мрак исчез с такой же быстротой, с какой надвинулся накануне. Показались Альта Виста и площадь Лас-Канадас. И сразу точно разорвался занавес. Необозримое море засверкало под бесконечной лазурью.

На этой водяной глади удивительно правильным конусом рисовалась тень пика, вершина которого на западе задевала остров Гомере. Дальше и южнее, несмотря на расстояние в сто пятьдесят километров, ясно выступали острова Иерро и Пальма. К востоку в сиянии зари поднимался Большой Канарский остров. Если Лас-Пальмас, его главный город, прятался на противоположной стороне, то, наоборот, хорошо различались Ислета и порт Лус, где уже три дня, как стоял «Симью».

Сам остров Тенерифе разворачивался у подножия Тейда как обширный план. Скользящий утренний свет отмечал рельеф неровностей. Земля бороздилась дикими ложбинами и мягкими долинами, в глубине которых в этот час пробуждались деревни.

– Как красиво! – вздохнула Алиса после долгого созерцания.

– Как красиво! – повторил Робер как эхо.

Этих слов, брошенных среди окружавшего всеобщего молчания, было довольно, чтобы нарушить очарование. Оба одним движением обернулись друг к другу. Алиса заметила тогда отсутствие Долли.

– Где же сестра? – спросила она, словно отгоняя от себя сон.

– Мисс Долли слегка нездоровится, – сказал Робер, – и она осталась немного ниже с господином де Сортом. Если желаете, я отправлюсь помочь им.

– Нет, – сказала она. – Оставайтесь… Я очень довольна, что мы одни, – продолжала она с глухим колебанием, мало свойственным ее решительному характеру. – Я должна с вами поговорить… вернее, поблагодарить вас.

– Меня, сударыня? – воскликнул Робер.

– Да, – заявила Алиса. – Я заметила скромное покровительство, которым вы окружаете нас со времени отъезда с Мадейры, и поняла причины его. Покровительство это очень ценно для меня, поверьте, но я хочу успокоить вашу заботливость. Я не безоружна. Мне небезызвестно все то, что произошло на Мадейре…

Робер хотел ответить. Алиса предупредила его.

– Не возражайте мне. Я сказала то, что следовало сказать, но лучше не касаться больше этой тягостной темы. Это постыдная тайна, которую мы знаем лишь вдвоем.

Затем после короткого молчания она продолжала мягким голосом:

– Как не хотеть мне ободрить вашу заботливость и вашу дружбу? Разве моя жизнь теперь отчасти не ваше достояние?

Робер протестовал жестом.

– Неужели вы отвергнете мою дружбу? – спросила Алиса с полуулыбкой.

– Очень недолгая дружба, – с грустью в голосе отвечал Робер. – Через несколько дней пароход, везущий нас, бросит якорь на Темзе, и каждый из нас пойдет своим путем.

– Правда, – сказала Алиса взволнованно. – Мы, может быть, расстанемся, но у нас останется воспоминание…

– Оно так быстро стушуется в тумане времени, – добавил Робер.

Алиса со взором, устремленным вдаль, дала сорваться разочарованному восклицанию.

– Должно быть, – сказала она наконец, – жизнь была для вас очень жестока, если только ваши слова верно передают вашу мысль. Один вы на свете? Не потому ли питаете так мало доверия к людям? У вас нет родных?

Робер отрицательно покачал головой.

– Друзей?

– Были когда-то, – с горечью отвечал Робер.

– А теперь больше нет? – возразила Алиса. – Неужели вы в самом деле будете настолько слепы, чтобы отказать в этом титуле господину де Сорту, не говоря уж о сестре моей и обо мне?

– Вы, сударыня! – вскрикнул Робер подавленным голосом.

– Верно, во всяком случае, – продолжала Алиса, не обращая внимания на его восклицание, – что вы не отвергаете дружбу, которую вам предлагают. Я спрашиваю себя: уж не провинилась ли я чем-нибудь по отношению к вам?

– Как можете вы так думать? – спросил Робер, искренне удивленный.

– Не знаю, – отвечала Алиса. – Но очевидно, что после события, о котором я только что упомянула, вы отдалились от нас. Мы с сестрой удивляемся этому, а господин де Сорг не перестает порицать поведение, не поддающееся, по его словам, объяснению. Быть может, кто-нибудь из нас задел вас помимо желания?

– О, сударыня! – смущенно протестовал Робер.

– Тогда я ничего не понимаю.

– Потому что нечего понимать, – оживленно отвечал Робер. – Несмотря на то, что вы предполагаете, я оставался тем, кем был. Единственная разница между прошлым и настоящим заключается в интересе, которым я обязан случайному обстоятельству и которого не мог ожидать скромный переводчик с «Симью».

– Вы для меня не переводчик с «Симью», – возразила Алиса, щеки которой слегка покраснели. – Ваше объяснение нехорошее и не достойно ни меня, ни вас. Признайтесь, что вы избегаете нас, – меня, сестры, даже господина де Сорга?

– Это правда, – сказал Робер.

– Тогда, повторяю, почему?

Робер чувствовал, как мысли бурно толпились в его голове.

Однако он успел овладеть собой и сказал просто:

– Потому что наше положение диктует мне такое поведение и обязывает меня к большой сдержанности. Разве я могу не сознавать расстояния, отделяющего нас на этом пароходе, где мы находимся в столь противоположных условиях?

– Плохой довод, – нетерпеливо возразила Алиса, – потому что нам следует игнорировать расстояние, о котором вы говорите.

– А мой долг помнить об этом, – заявил Робер с твердостью, – и не злоупотреблять великодушным чувством признательности настолько, чтобы позволять себе свободу, которая может быть различно истолкована.

Алиса покраснела, и сердце ее забилось. Она сознавала, что вступает на скользкую почву. Но нечто более сильное, чем она, неудержимо толкало ее довести до конца разговор, который начинал становиться опасным.

– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, – произнесла она с некоторой гордостью, – и не знаю, каких это суждений, по-вашему, должно бояться.

– А хотя бы только вашего, сударыня! – воскликнул помимо своей воли Робер.

– Моего?!

– Да, вашего, сударыня. Что подумали бы обо мне, что подумали бы вы сами, если бы я когда-нибудь дал вам основание предполагать, что я смел, что смею…

Робер внезапно умолк, последним усилием подавив в себе непоправимое слово, которое клялся никогда не произносить. Но не слишком ли поздно спохватился он и не достаточно ли много сказал уже, чтобы миссис Линдсей поняла?

Если действительно это было так, если Алиса угадала слово, недоговоренное Робером, то надо полагать, что она не боялась его. Забравшись по собственной вине в безвыходное положение, она выдерживала его, не пытаясь ускользнуть ребяческими увертками. И она смело обернулась к Роберу.

– Что же? – сказала она решительно. – Заканчивайте.

Робер думал, что земля проваливается под его ногами. Последняя его решимость разлетелась. Еще одно мгновение, и сердце его, слишком переполненное, готово было прокричать свою тайну…

Вдруг камень скатился шагах в десяти от них, и в то же время сильный кашель потряс разреженный воздух. Почти тотчас же показался Рожер, поддерживавший обессиленную Долли и сопровождаемый Игнасио Дорта.

Рожер с первого же взгляда заметил смущение своих друзей и легко восстановил происшедшую сцену. Однако он ничего не обнаружил, но неуловимая улыбка пробежала под его усами, между тем как рука его услужливо указывала Долли подробности бесконечной панорамы, разворачивавшейся перед ними.