Перед смертью Уильям, однако, успел дать необходимые распоряжения насчет своих дел. Он знал своего брата и осуждал его. В силу последней воли Уильяма состояние перешло к жене, которой он словесно поручил выдавать щедрое содержание Джеку.
      Для последнего это был страшный удар. Он бесился, ругал своего брата. Из обиженного судьбой он обратился в человеконенавистника, из злого – в жестокого.
      Размышление угомонило его. Вместо того чтобы глупо расшибиться о препятствие, он решил предпринять осаду его. Один способ, который он считал практичным, представлялся ему для изменения его положения к лучшему: воспользоваться неопытностью своей невестки, жениться на ней и таким образом завладеть состоянием, которое, по его убеждению, было отобрано у него.
      Согласно этому плану, он немедленно переменил образ жизни, перестал быть вечным предметом скандалов. Однако уже пять лет протекло с тех пор, а Джек еще не смел признаться в своих проектах. Холодность Алисы всегда была непреодолимой преградой. Он счел благоприятным случай, когда невестка, пользуясь американской свободой, решила предпринять с сестрой путешествие в Европу, к которому под влиянием невзначай прочитанной и внушившей внезапный каприз афиши они пожелали добавить еще и экскурсию агентства Томпсона.
      Джек смело вызвался сопровождать Алису. Она приняла его предложение не без неприязни, однако сделала над собой усилие. Джек уже давно, казалось, исправился, вел более правильную жизнь. Быть может, настала минута принять его в семью.
      Она отказала, если бы знала его проекты, особенно если бы могла убедиться, что он остался тем же или пожалуй, стал хуже, чем раньше, – словом, сделался человеком, который не отступил бы ни перед чем на свете – ни перед подлостью, ни перед низостью, ни даже перед преступлением, – лишь бы завоевать состояние.
      Впрочем, со времени отъезда из Нью-Йорка Джек не позволил себе никакого намека на то, что он дерзко называл своей любовью, и в бытность на «Симью» не выходил из благоразумной сдержанности. Молчаливый, он скрывал свою мысль и выжидал. Его настроение стало еще мрачнее, когда Рожер де Сорг был представлен американкам и заручился их расположением благодаря своей приветливости и веселости. Однако он успокоился, видя, что Рожер гораздо больше занимался Долли, чем ее сестрой.
      Что касается других пассажиров «Симью», то он о них совсем не думал. Он едва замечал их существование и пренебрежительно игнорировал Робера.
      Алиса была менее заносчива. Ее проницательные глаза женщины заметили явный контраст между подчиненным положением переводчика и его внешним видом, с ровной вежливой холодностью, с которой он встречал предупредительность со стороны многих пассажиров и особенно Рожера де Сорга.
      – Что думаете вы о вашем соотечественнике? – спросила она однажды последнего, только что сказавшего несколько слов о Робере. – У него малообщительный характер, мне кажется.
      – Это гордое существо, желающее оставаться на своем месте, – отвечал Рожер, не стараясь скрыть своей очевидной симпатии к скромному соотечественнику.
      – Надо быть много выше своего положения, чтобы держаться с таким твердым достоинством, – просто заметила Алиса.
      Однако Робер поневоле вскоре должен был отказаться от этой сдержанности. Приближался момент, когда ему предстояло действительно вступить в исполнение своих обязанностей. Теперешний покой способен был заставить его забыть настоящее положение вещей. Но маленький случай напомнил о нем, и случай этот произошел даже раньше, чем пароход в первый раз пристал к берегу.
      С тех пор как путешественники оставили Ла-Манш, они постоянно следовали в направлении немного менее южном, чем следовало бы, чтобы достигнуть главной группы Азорских островов. Капитан Пип действительно держал курс на самые западные острова с целью дать пассажирам осмотреть их. Однако казалось, что они не особенно-то хотели воспользоваться любезностью Томпсона.
      Несколько слов, услышанных по этому поводу Рожером, возбудили его любопытство.
      – Не можете ли вы мне сказать, господин профессор, – спросил он Робера через четыре дня после отъезда, – какие первые острова на пути «Симью»?
      Робер стоял ошарашенный. Он совсем не знал этих подробностей.
      – Хорошо, – сказал Рожер, – капитан сообщит нам об этом. Азорские острова, кажется, принадлежат португальцам? – спросил он опять после короткого молчания.
      – Да, – пролепетал Робер, – кажется…
      – Признаюсь вам, господин профессор, я совершенно невежествен во всем, что касается этого архипелага, – продолжал Рожер. – Вы думаете, мы найдем на нем что-нибудь интересное?
      – Конечно, – заявил Робер.
      – В каком роде? – допытывался Рожер. – Может быть, естественные достопримечательности?
      – Естественные, конечно, – поспешно проговорил Робер.
      – И постройки, несомненно?
      – И постройки, само собой разумеется.
      Рожер с некоторым удивлением смотрел на собеседника. Лукавая улыбка играла на его губах. Он продолжал расспрашивать:
      – Последняя справка, господин профессор. Программа объявляет о высадке на трех островах: Файаль, Терсер и Святого Михаила. Других островов нет в архипелаге? Миссис Линдсей хотела знать, сколько их всего; я не мог сообщить ей.
      Робер страдал. Поздно убедился он в абсолютном незнании того, что обязан был объяснять другим.
      – Пять, – заявил он смело.
      – Большое спасибо, господин профессор, – сказал наконец насмешливо Рожер, прощаясь с соотечественником.
      Как только он остался один, Робер бросился к себе в каюту. Перед отъездом из Лондона он позаботился о том, чтобы запастись комплектом книг, сообщающих сведения о краях, которые входили в маршрут. Почему он так глупо забросил эти книги?
      Он пробежал сочинение Бедекера об Азорских островах. Увы, он допустил грубую ошибку, сообщив, что островов только пять. Их было девять. Робер сильно сконфузился и покраснел, хотя никто не мог его видеть. Отныне он проводил целые дни, уткнув нос в книги, и его иллюминатор оставался освещенным до поздней ночи. Рожер заметил это и подтрунивал.
      «Подзубри-ка, дружище, подзубри! – говорил он себе, потешаясь. – Тоже профессор! Как я – папа!»
      На седьмой день, 17 мая, утром в восемь часов, Сондерс и Хамильтон подошли к Томпсону, и первый заметил ему сухим тоном, что согласно программе «Симью» должен был в прошлую ночь бросить якорь у Орты, главного города Файаля. Томпсон оправдывался как мог, сваливая все на состояние моря. Мог ли он предвидеть, что ему придется бороться с противным ветром и с такой сильной зыбью?
      Придиры не стали рассуждать. Они констатировали неправильность – этого пока было достаточно. Они удалились с достойным видом, и Хамильтон излил свою желчь перед семьей.
      Впрочем, надо полагать, что пароход, да и сами стихии, прониклись недовольством такого важного пассажира. Ветер, с раннего утра проявлявший склонность смягчиться, постепенно стих. Естественно, и зыбь упала в то же время. Пароход продвигался вперед быстрее, и килевая качка уменьшалась. Вскоре ветер, все еще оставаясь противным, стал лишь легким бризом, и пассажирам «Симью» казалось, что они вернулись на тихую Темзу.
      Результат этого затишья тотчас же дал себя почувствовать. Несчастные путешественники, которых не видно было в продолжение шести дней, один за другим выходили на палубу. Они показывались с бледными лицами, заострившимися чертами – в общем, производя впечатление жалких руин.
      Равнодушный к этому оживлению, Робер, опираясь о борт, устремлял глаза к горизонту, тщетно ища полоски суши.
      – Извините, господин профессор, – сказал вдруг голос позади него, – не находимся ли мы на месте, которое некогда занимал исчезнувший континент – Атлантида?
      Робер, обернувшись, очутился лицом к лицу с Рожером де Соргом, Алисой Линдсей и Долли.
      Если Рожер надеялся «посадить» своего соотечественника этим неожиданным вопросом, то напрасно терял время. Предыдущий урок принес свои плоды. Теперь Робер был очень сведущ.
      – Действительно, – сказал он.
      – Эта страна, значит, в самом деле существовала? – спросила, в свою очередь, Алиса.
      – Как знать? – отвечал Робер. – Полная неизвестность окружает существование этого материка.
      – Но все-таки есть свидетельства, подтверждающие возможность существования Атлантиды?
      – Много, – отвечал Робер, принявшийся декламировать свой путеводитель. – Не говоря о Меропиде, о которой Мидас после Теопомпа из Хиоса узнал от старого и бедного Силена, остается еще по крайней мере повествование божественного Платона. Начиная с него предание становится рассказом, легенда – историей. Благодаря ему цепь воспоминаний сохраняет все свои звенья. Она переплетается из года в год, из столетия в столетие и восходит из мрака веков. События, летописцем которых стал Платон, он черпал у Крития, который сам, в семилетнем возрасте, слышал рассказ о них из уст своего прадеда Дропида, тогда девяностолетнего старика. Что касается последнего, то он рассказывал лишь то, что слышал от своего закадычного друга Солона, одного из семи греческих мудрецов – афинского законодателя. Солон говорил ему, как, принятый жрецами египетского города Саиса, имевшего тогда за собой уже восемь тысяч лет существования, он узнал от них, что их памятники повествовали о блестящих войнах, которые некогда вели жители древнего греческого города, основанного на тысячу лет раньше Саиса, против бесчисленных народов, пришедших с необъятного острова за Геркулесовыми столбами. Если это предание верно, то за восемь или десять тысяч лет до Рождества Христова жила исчезнувшая раса атлантов и здесь именно находилась их земля.
      – Как мог исчезнуть этот материк? – заметила Алиса после минутного молчания.
      Робер сделал уклончивый жест.
      – И от этого материка не осталось ничего, ни одного камня?
      – Да, – ответил Робер. – Пики, горы, вулканы еще поднимаются. Острова Азорские, Канарские, Мадейрские, Зеленого Мыса – не что иное, как вершины этого материка. Остальное поглощено океаном. Все, кроме самых гордых вершин, провалилось в неизмеримую глубь, все исчезло под волнами – города, дома, люди, из которых никто не явился рассказать собратьям об ужасной катастрофе.
      Этого уже не было в путеводителе. Робер прибавил это от себя. Впрочем, результат получился очень удачный. Слушатели, казалось, были тронуты. Если катастрофа и случилась десять тысяч лет тому назад, то все же она была ужасной, подобной которой не знают летописи мира.
      Устремив глаза в волны, Алиса и Долли думали о тайнах, сокрытых бездной. Тут некогда желтели жатвы, распускались цветы и солнце бросало свои лучи на эти местности, теперь погруженные в вечный мрак. Тут пели пташки, жили люди, любили женщины, плакали девушки, матери. И над этой тайной жизни, страсти, страдания теперь разворачивается, как необъятная могила, непроницаемый саван моря!
      – Извините, сударь, – произнес чей-то голос, – я уловил лишь конец того, что вы говорили. Если я верно понял вас, ужасное несчастье случилось в этом самом месте. Большая земля была смыта морем. Право же, удивительно, что газеты об этом ничего не писали.
      Оглянувшись с некоторым смущением, собеседники увидели любезного мистера Блокхеда в сопровождении своей семьи. О, как побледнели они! Как похудела эта курьезная семейка!
      Рожер взялся ответить:
      – А, это вы, милостивый государь! Выздоровели наконец? Поздравляю!.. Как, вы не читали в газетах рассказа об этом случае? Могу, однако, уверить вас, что о нем много писали.
      Звонок, возвещавший завтрак, прервал ответ Блокхеда.
      – Вот сигнал, который я с удовольствием слышу! – вскрикнул он. И быстро устремился в столовую, а за ним последовали миссис Джорджина и Эбель.
      Странное явление! Мисс Бесс и мисс Мэри не сопровождали их с поспешностью, которая была бы естественной после столь продолжительного поста. Минуту спустя они уже конвоировали Тигга, снова наконец отвоеванного у Хамильтонов. В нескольких шагах от них, в свою очередь, двигались Хамильтоны со злыми глазами и стиснутыми губами.
      Тигг походил, таким образом, на нового Париса, оспариваемого тремя богинями в новом стиле. По пословице «На безрыбье и рак рыба» мисс Маргарет действительно была Венерой этого небесного трио. Надменная мисс Мэри исполняла тогда роль Юноны, роль же Минервы оставалась за Бесс вследствие ее воинственного взора. В эту минуту было очевидно, что, вопреки общепринятой традиции, Минерва и Юнона торжествовали. Венера позеленела от бешенства.
      Впервые после долгого промежутка стол оказался занятым от одного конца до другого.
      К концу завтрака Блокхед обратился прямо к Томпсону.
      – Милостивый государь, – сказал он, – я только что узнал, что в этих местах случилось страшное несчастье. Целый край был затоплен. Поэтому считаю уместным предложить открыть подписку в пользу жертв катастрофы. Я охотно подпишу фунт стерлингов.
      Томпсон, по-видимому, не понимал, в чем дело.
      – О какой катастрофе говорите вы? Черт возьми, я ничего не слышал об этом!
      – Однако не сочиняю же я, – настаивал Блокхед. – Об этой истории я узнал из уст господина профессора, а вон тот господин, француз, который сидит около него, уверял меня, что об этом писалось в газетах.
      – Конечно! – вскрикнул Рожер, видя, что его вмешивают. – Конечно! Но не теперь же произошло это событие. Прошло уже несколько лет с тех пор. Это было… Подождите!.. Два года тому назад… Нет, больше… Ах да, помню… Это было… Теперь знаю… Ровно восемь тысяч четыреста лет исполнилось в Иванов день, как Атлантида исчезла под волнами. Честное слово, я читал об этом в газетах древних Афин.
      Весь стол разразился смехом. Блокхед же остался с разинутым ртом. Может быть, он и рассердился бы, потому что шутка выходила немного грубая, но вдруг голос с палубы сразу подавил смех и гнев.
      – Земля впереди, с левого борта! – кричал один из матросов.
      В мгновение ока зал опустел. Только капитан Пип остался на своем месте, спокойно заканчивая еду.
      Пассажиры поднялись на спардек и, устремив взоры на юго-запад, пытались разглядеть возвещенную землю. Только четверть часа спустя перед их неопытными глазами стало вырисовываться пятно, точно облако на горизонте.
      – Судя по направлению, которому мы следовали, – сказал Робер стоявшим около него, – это, должно быть, Корво, самый северный и западный остров архипелага.
      Азорский архипелаг подразделяется на три группы, отчетливо отмеченные. Одна, центральная, заключает пять островов: Файаль, Терсер, Св. Георгия, Пико и Грасиоса; другая, северо-западная, образуемая двумя островами – Св. Михаила и Св. Марии, вместе с рядом рифов, именуемых Дезертас. Находясь в тысяче пятистах пятидесяти километрах от ближайшего пункта континента, эти острова, очень неодинаковых размеров и занимающие более ста морских миль, все вместе заключают двадцать четыре тысячи квадратных километров земли и имеют всего сто шестьдесят тысяч жителей. Надо заметить, что широкие морские пространства отделяют упомянутые острова и что редко с одного из них можно видеть другой.
      Открытие этого архипелага, как это обыкновенно водится, приписывают себе разные народы. Но, каковы бы ни были тщеславные споры, португальские колонисты устроились здесь между 1427 и 1460 годами; острова получили от них свое название вследствие породы птицы, водившейся там во множестве и ошибочно принятой первыми поселенцами за коршуна или ястреба.
      Эти общие сведения Робер сообщил по просьбе Томпсона. Успех был действительно полный: только он открыл рот, как большая часть пассажиров остановилась около него, жадно слушая французского профессора. Одни привели других, и он вскоре стал центром кружка. Собственно, он не мог отказаться от импровизированной лекции. Это входило в его обязанности.
      В первый ряд слушателей Робера Блокхед, чуждый злопамятства, протолкнул свое чадо. «Слушай хорошенько господина профессора, – говорил он ему, – слушай!» Другой слушатель, уж совсем неожиданный, был Пипербом из Роттердама. Какой интерес мог он питать к этой речи, совершенно непонятной для его нидерландских ушей? Это оставалось тайной. Во всяком случае, он находился тут, тоже в первом ряду, с навостренными ушами, с открытым ртом, не пропуская ни одного слова. Понимал он или нет, но, очевидно, хотел за свои деньги и послушать.
      Через час остров Корво перестал представляться облаком, определился, хотя смутной еще массой, на расстоянии двадцати пяти миль. В то же время другая земля неясно выступала на горизонте.
      – Флорес, – объявил Робер.
      Пароход шел быстро. Мало-помалу отдельные части показывались, прояснялись, и скоро можно было различить высокий и отвесный утес, поднимавшийся больше чем на триста метров над островками. «Симью» приблизился почти на три мили; потом капитан, повернув на юг, направил судно вдоль берега.
      Утес уходил вдаль, оставаясь таким же высоким и бесплодным, с бесчисленными скалами у основания, о которые море ударяло с яростью. Вид, в общем, был страшный и дикий. У пассажиров сжалось сердце, и не все верили Роберу, когда он утверждал, что этот грозный остров укрывает и кормит около тысячи человеческих существ. Кроме нескольких долин, немного зеленевших, глаз везде встречал следы самого ужасного запустения. Никаких признаков жизни не было заметно на этих черноватых базальтах, на этих оголенных и грандиозных скалах, нагроможденных, разбросанных по капризу какой-то безмерной силы.
      – Вот работа землетрясений, – заметил Робер. При этом слове толпа пассажиров пошатнулась, и Джонсон, расталкивая всех, с сердитым видом остановился против переводчика «Симью».
      – Что вы сказали, сударь?! – вскричал он. – Вы говорили о землетрясениях. Они, значит, бывают на Азорских островах?
      – Они бывают во всем свете, – отвечал Робер.
      – И теперь?
      – Теперь, – сказал Робер, – если они совершенно прекратились на Флоресе и Корво, то нельзя того же сказать о других островах, особенно об островах Святого Георгия и Святого Михаила.
      Услышав этот ответ, Джонсон, казалось, воспылал гневом.
      – Это гадость! – крикнул он, обернувшись к Томпсону. – Надо предупреждать людей, черт возьми! Напечатать об этом в программе. Ну, сударь, вольно вам сойти на берег и всем тем, кто будет иметь глупость следовать за вами! Но заметьте себе вот что: моей ноги там не будет!
      Сделав это заявление, Джонсон так же внезапно удалился, как и пришел, и вскоре слышно было, как он орал в столовой.
      Через полчаса «Симью» подошел к южной оконечности пустынного острова. В этом месте гордый утес понижается и берег заканчивается довольно низменным мысом, который Робер называл Пейшкейро. Тогда капитан повернул немного к западу и прямо подошел к Флоресу, отделяемому от Корво проливом в десять миль.
      С тех пор как Флорес был замечен, он необыкновенно вырос. Теперь можно было охватить его общие очертания. Ясно различалась вершина Моро-Гранде, высотой в девятьсот сорок два метра, и окружающие ее горы, холмы, террасообразно спускающиеся к морю.
      Будучи больше, чем соседний остров, Флорес имеет пятнадцать миль в длину и девять в ширину, или около ста сорока квадратных километров, и население его не меньше девяти тысяч душ. Вид его мягче и приятней. Холмы, скатывающиеся в океан, покрыты обширным ковром зелени, перерезанной там и сям купами деревьев… На вершинах блестят на солнце тучные пастбища. Ниже тянутся поля, обрамленные и поддерживаемые стенами из лавы.
      Пассажиры просветлели при виде этой приветливой природы.
      Когда пароход оказался на небольшом расстоянии от мыса Альбернас, образующего северо-западную оконечность острова, капитан Пип повернул его прямо к востоку. «Симью» проследовал таким образом через канал, отделяющий острова-близнецы, идя вдоль берега веселого Флореса, между тем как Корво понемногу стушевывался на горизонте. Капитан последовательно принял направление на юго-восток, потом на юг. Часам к четырем пополудни «Симью» находился против главного города Санта-Крус, дома которого, ярко освещаемые солнцем, легко можно было различить.
      Направление тогда еще раз было изменено, и «Симью», оставив позади себя два первых Азорских острова, на всех парах продвигался к Файалю.
      От Санта-Крус до Орты, столицы Файаля, расстояние приблизительно в сто тридцать миль, что требует для переправы около одиннадцати часов. Незадолго до семи часов вершины Флореса были едва видны; вскоре они окончательно растаяли во мраке.
      Так как на другой день предстояла довольно обширная экскурсия по острову, то палуба в этот вечер опустела с раннего часа. Робер тоже собирался покинуть ее, когда Рожер де Сорг подошел к нему обменяться несколькими словами и дружески пожелать спокойной ночи.
      – Кстати, – сказал он в момент расставания, – будет ли нескромностью спросить вас, любезный соотечественник: в каком французском лицее состоите вы профессором?
      Робер, нисколько не смутившись, рассмеялся.
      – В воображении господина Томпсона, – весело ответил он. – Исключительно ему я обязан этим назначением, хотя, поверьте мне, и не хлопотал о нем.
      Оставшись один, Рожер посмотрел ему вслед и подумал:
      «Не профессор, – в этом он сам признался. Случайный переводчик – ясно. Интригует меня этот господин».
      Временно отложив занимавший его вопрос беспечным жестом, Рожер спустился в каюту последний. Загадка эта, однако, продолжала его интриговать и, растянувшись на койке, он бормотал:
      – Из головы у меня не выходит, что я где-то видел это лицо. Но где, тысяча карабинов, где?

Глава шестая
Медовый месяц