В Томбукту! В город, где как бы сосредоточены все тайны таинственной Африки, в город, через ворота которого никто не переступал в течение столетий и которые, однако, несколько месяцев позже должны были открыться перед французскими колоннами.
      Но мавр не мог предвидеть будущего и вел своих пленников в легендарный центр всех торговых сделок пустыни, на великий рынок рабов.
      В действительности было маловероятно, чтобы он сам довел их на место назначения. Грабители разбитых судов, слоняющиеся по берегу Атлантического океана, редко удаляются от берега на такое расстояние. Вероятно, шайка мавров, как это обыкновенно бывает, на полпути продаст своих рабов какому-нибудь каравану туарегов, под охраной которых и закончится путешествие.
      Эта подробность, впрочем, не имела значения для жалких жертв кораблекрушения. Под конвоем ли мавританского шейха или туарегского, надо было, во всяком случае, пройти более полутора тысяч километров, на что требовалось по меньшей мере два с половиной месяца. Из отправившихся в далекий путь сколько достигнет цели? Сколько человек отметят своими костьми долгий путь, уже и без того усеянный ими?
      Первый день пути не показался очень тяжелым. В дороге отдыхали несколько раз, вода имелась хорошая и в изобилии. Но не то предстояло впереди, когда с каждой милей ноги будут обливаться кровью, когда для утоления жажды, зажженной огненным солнцем, будет лишь испорченная вода и то скупо распределяемая.
      Хамильтон и Блокхед по крайней мере не узнают этих мук благодаря смерти. Еще не оправившись от лихорадки, едва вступив в период выздоровления, они с самого начала чувствовали слабость. Уже с утра они с большим трудом совершили первый переход. После они чувствовали себя еще хуже. Окоченелые члены их отказывались слушаться, и через несколько километров они уже не в состоянии были сделать лишнего шага.
      Начиная с этого момента непрестанная мука началась для них и для их товарищей. Падая почти на каждом шагу, поднимаясь, чтобы тотчас же опять упасть, больные тащились за другими. К вечернему привалу они больше походили на трупы, чем на живые существа, и никто не сомневался в том, что следующий день будет их последним днем.
      К счастью, остальные пленники лучше переносили испытания.
      Во главе их, как было сказано, шел несколько смущенный капитан Пип. Надеялся ли он еще на что-нибудь? Вероятно, потому, что характер такого закала ни в каких обстоятельствах не поддается отчаянию. Лицо его, столь же непроницаемое и холодное, как обыкновенно, не давало, впрочем, никакого указания на этот счет. Да в этом и не было надобности. Вид его мог бы вселить мужество в самое трусливое сердце.
      Рана от удара палкой подсохла на солнце. От крови, сначала обильно текшей, покраснели усы, грудь и плечо. Иные имели бы от того страшный вид. Но не таков был капитан, все существо которого говорило лишь о неодолимой воле. Впереди своего экипажа, он шел таким же твердым, как душа его, шагом и при одном виде его остальные чувствовали в себе энергию и упорную надежду.
      После первого своего разговора с шейхом он не произнес и двух десятков слов, да и эти редкие признания он делал исключительно своему верному Артемону, который, с высунутым языком, шел рядом с хозяином.
      – Сударь! – произнес капитан голосом, полным нежности, который Артемон прекрасно различал, предварительно страшно покосившись и с презрением сплюнув в сторону шейха, – клянусь, попали мы в переделку!
      И Артемон зашевелил своими длинными ушами, точно вынужденный к досадному признанию.
      Потом уж капитан больше не открывал рта. Время от времени человек смотрел на собаку, а собака смотрела на человека, вот и все. Но взгляды эти стоили речей!
      На привале Артемон сел позади своего хозяина, когда тот растянулся на песке. И капитан поделил с собакой свой тощий паек и воду, которые скупо выдавались им.
      За капитаном шли моряки с «Симью», следуя в порядке, не имевшем ничего иерархического. Что думали они? Во всяком случае, они подчиняли свои личные мнения мнению капитана, на котором лежала обязанность думать за всех. Пока начальник их будет питать надежду, они не станут отчаиваться. Приказ действовать, если б он должен был последовать, застал бы их готовыми в какое угодно время.
      За последним матросом следовал первый пассажир, а за ним тянулся длинный ряд его товарищей.
      Женщины большей частью плакали или жаловались вполголоса, особенно жены и дочери Хамильтона и Блокхеда, беспомощно присутствовавшие при агонии своих мужей и отцов.
      Мужчины вообще оказывались тверже, каждый выражал свою энергию в свойственной его характеру форме. Если Пипербом чувствовал голод, то Джонсон – жажду. Если священник Кулей искал действительную помощь в молитве, то Бекер, наоборот, не переставал беситься и бормотать самые страшные угрозы. Что касается Томпсона, то он с сокрушенной душой думал только об отобранной у него сумке.
      Рожер находил еще силу для иронии. Находясь около Долли, он старался поднять дух молодой девушки, заражая ее притворной веселостью.
      Прежде всего, приступая к обычному сюжету, он широко напирал на непредвиденность этого невероятного путешествия. В сущности, было ли что-нибудь комичнее, чем зрелище этих людей, отправившихся совершить поездку на Мадейру и обращавшихся теперь в исследователей Сахары? Так как Долли, казалось, не вкушала всех тонкостей этого несколько своеобразного комизма, то Рожер, желая заставить девушку забыть горести пути, отважно вступил в обширную область каламбуров. И пошел фейерверк острот, более или менее смехотворных, удачных словечек, для которых все пригодилось ему: шейх, мавры, Сахара, небо и земля, так что наконец громкий взрыв хохота вознаградил его за усилия. Рожер приходил к выводу, что все это не страшно, что нападение мавров в таком коротком расстоянии от Сенегала является безумием, что освобождение наступит, самое позднее на другой же день; что, впрочем, можно будет, в случае надобности, и самим освободиться.
      Как было Долли не верить таким утешительным заверениям? Могло ли положение быть действительно опасным, раз Рожер шутил с таким легким сердцем!
      Впрочем, ей достаточно было посмотреть на сестру, чтобы последние ее опасения рассеялись.
      Алиса не шутила, потому что это было не в ее обычае, но на лице отражалось спокойствие ее души. Несмотря на беспрепятственный уход каравана, несмотря на безнадежно проходившее время, несмотря на все, она не сомневалась в освобождении. Да, спасение придет, Рожер имел основание утверждать это, и все происшедшее является лишь непродолжительным испытанием.
      Поддерживаемая, несомая этими двумя волями, Долли не теряла бодрости, и когда вечером она уснула под защитой шатра, который шейх в силу ему лишь известных мотивов велел разбить специально для обеих пленниц, она питала уверенность, что проснется на свободе.
      Заря, однако, разбудила ее пленницей. Ожидавшиеся спасители не пришли за ночь, и занимался новый день, обещавший прибавить еще новое количество километров между пленниками и морем.
      Однако, к великому их изумлению, сигнал к отъезду не был подан, как накануне, в тот же час. Солнце поднялось над горизонтом, достигло зенита, а мавры еще не делали никаких приготовлений к походу.
      Какова могла быть причина этой непредвиденной затяжки привала? В этом отношении все предположения были допустимы, но только одна Алиса составила себе вероятное решение этой загадки.
      Проснувшись первой в это утро, она заметила, что шейх и Джек Линдсей о чем-то совещались. Выслушиваемый шейхом со свойственным восточным людям спокойствием, Джек говорил, влагая в свою речь все оживление, на какое только был способен его мрачный характер. Очевидно, он старался что-то доказать, что-то отстаивал. Впрочем, они с шейхом, казалось, были лучшими друзьями в свете, и Алиса чувствовала, что они и раньше находились в сношениях.
      И в самом деле, проницательность не вводила ее в заблуждение. Да, шейх и Джек Линдсей сошлись.
      Увидев, что Робер упал, Джек, не ожидавший вмешательства Артемона и считавший своего врага мертвым, поспешил осуществить план, который раньше составил.
      План этот отличался чудовищной простотой.
      Так как Джек не мог разделаться со своей невесткой, слишком хорошо защищаемой в среде товарищей, чтобы самому не подвергнуться репрессиям, то и решил погубить всех, с тем чтобы с ними погибла и его невестка. Поэтому он начал с устранения Робера, затем, сделав таким образом невозможным прибытие всякой помощи, отважился броситься в пустыню в поисках охотников. На этом берегу, изобилующем грабителями, которых привлекают кораблекрушения, как битвы привлекают воронов, он надеялся встретить какую-нибудь шайку, хотя бы ему понадобилось для того в течение нескольких дней бродить по пустыне.
      Ему не пришлось долго дожидаться. К концу следующего дня он внезапно подвергся нападению человек двенадцати мавров Улан – Делима, был приведен к шейху, с которым говорил теперь, и оставлен в плену, чего именно и желал.
      Улан-Делим, немного понимавший по-английски, тотчас же попытался расспросить своего пленника на этом языке, и тот отвечал на вопросы самым охотным образом. Он сообщил свое имя, прибавив, что в недалеком расстоянии находится много европейцев, в том числе и его жена, которая, как очень богатая, охотно заплатит крупный выкуп за освобождение свое и мужа.
      Наведенные таким образом на след, мавры вторглись в лагерь, а Рожер, руководимый добрым намерением, еще подтвердил первоначальные сведения, сообщенные Джеком Линдсеем. Этим объяснялось удовольствие шейха, когда он услышал имя одной из пленниц и новое заверение в богатстве ее семьи. Этим объяснялось также и то, что он питал достаточное доверие к заявлениям мнимого мужа, чтобы почувствовать себя поколебленным замечаниями, которые Джек начал делать ему со второго дня путешествия, прося его продлить привал на целый день.
      Джек Линдсей терпеливо шел к своей цели. Предать караван в руки мавров могло быть выгодно для него только в том случае, если бы он заручился личной свободой.
      Поэтому он отважился доказать шейху нелогичность его поведения, объяснил ему, что если бы он увел всех в Томбукту, то никто не имел бы возможности внести ему выкупы, которые он желает потребовать за освобождение. Что же касается, в частности, его, Джека, жены, способной, по его утверждению, уплатить значительную сумму, то как достанет ее она, когда не будет в состоянии снестись с Америкой или Европой? Не лучше ли было, если бы один из пассажиров, предпочтительно Джек Линдсей, был бы теперь же отведен под эскортом до французских владений, где ему легко сесть на судно. Тогда он поспешил бы собрать выкуп за свою жену и в то же время за других пленников, потом вернулся бы в назначенное место, например в Триполи или в Томбукту или в другое место, чтобы внести условленные за освобождение всех суммы.
      Джек Линдсей всячески выдвигал эти соображения, в сущности очень справедливые, и с радостью видел, что они приняты. Шейх решил остаться отдыхать целый день с целью заняться определением суммы выкупа с каждого из пленников.
      Джек приближался к цели. Этими выкупами, которые он будто бы отправится собирать, он на самом деле и не стал бы заниматься. Пусть потерпевшие крушение сами выпутываются как могут. Он же удовольствовался бы тем, что просто отправился бы в Америку, где рано или поздно смог констатировать смерть своей невестки, и как наследник хотя бы ценою кое-каких… неправильностей, сумел бы получить капитал жены своего покойного брата.
      Конечно, мысль оставить столько возможных свидетелей, могущих обратиться в страшных обвинителей, если бы когда-нибудь хоть один из них очутился на свободе, не особенно улыбалась ему. Но ему не оставалось выбора в средствах. Впрочем, охраняемые жестокими африканцами и пустыней, еще более жестокой, ускользнет ли когда-нибудь хоть один пленник?
      Однако еще одна трудность вставала перед Джеком. Если ему желательно было уехать беспрепятственно, то необходимо было, чтобы его отъезд состоялся с общего согласия. Шейх действительно намеревался заявить каждому из потерпевших крушение о назначенной им сумме выкупа и сообщить им имя избранного эмиссара. Джек должен был поэтому до конца играть комедию преданности, давать требуемые обстоятельствами обещания, взять письма от всех, хотя бы для того, чтобы бросить их в воду при первом удобном случае. Он не сомневался в том, что товарищи ничего не будут иметь против него в качестве посредника.
      К несчастью, он посчитал это простым делом, когда думал о своей невестке. Ее согласие также требовалось, оно даже было самым главным. Сдастся ли Джеку получить его?
      «Отчего же нет?» – говорил он себе. И однако, когда он припоминал, как Алиса отказалась принять имя, которое он предлагал ей, когда думал о сцене в Курраль-дас-Фрейаш, беспокойство охватывало его.
      Между невесткой и им, во всяком случае, в этом отношении необходимо было объяснение. Однако его колебание было настолько сильно, что в продолжение всего этого дня он откладывал объяснение с Алисой с часу на час. Уже наступала ночь, когда, вдруг решившись покончить с этим, он переступил, наконец, порог шатра, в котором находилась Алиса.
      Она была одна. Сидя на земле, подперши рукой подбородок, едва освещаемая первобытной масляной лампой, тусклый свет которой замирал, не достигнув стен шатра, она думала.
      Услышав шаги Джека, она вдруг выпрямилась, и, насторожившись, стала ждать объяснения причины посещения. Но Джек стоял, смущенный. Он не знал, как приступить к делу.
      С минуту оставался он безмолвным, Алиса же не делала никаких усилий, чтобы помочь ему победить стеснение.
      – Добрый вечер, Алиса, – сказал наконец Джек. – Извините, что побеспокоил вас в такой час. Я должен сделать вам сообщение, не терпящее отлагательств.
      Алиса продолжала молчать, не обнаруживая ни малейшего любопытства.
      – Вы заметили, что караван не продолжает своего пути сегодня, – прибавил он с возрастающей радостью, – и, несомненно, удивлялись этому. Я тоже был удивлен, когда шейх объяснил мне сегодня вечером причины своего образа действий.
      Тут Джек сделал паузу, рассчитывая на слово поощрения, которое, однако, не приходило.
      – Как вам известно, – продолжал он, – мавры вторглись в наш лагерь исключительно с корыстной целью. Они не столько хотят обратить нас в рабство, сколько получить выкупы с тех, кто в состоянии уплатить их. Но нужно еще добыть эти выкупы, и потому шейх решил остаться здесь на время необходимое для отправления во французские владения, по его выбору, одного из нас, который собрал бы требуемые суммы и вернулся бы потом, чтобы внести их в определенное место, взамен выдачи пленников.
      Джек безрезультатно сделал опять паузу в надежде, что будет прерван.
      – Вы не спрашиваете меня, – заметил он, – кого из нас шейх выбрал для этой миссии?
      – Я жду, что вы мне скажете, – отвечала Алиса спокойным голосом, не успокоившим, однако, ее деверя.
      – В самом деле, – сказал он, делая усилие, чтоб улыбнуться.
      Тем не менее он счел, что несколько дополнительных фраз не будут лишними.
      – Вы должны знать, – продолжал он, – что внимание шейха особенно направлено на Долли и на вас, после того, что сообщил ему господин де Сорг. Уже тот факт, что для вас разбит шатер, мог бы, в случае надобности, убедить вас в этом. Ваш выкуп, стало быть, будет самый большой, и шейх особенно желает получить его. С другой стороны, он был очень удивлен сходством наших фамилий и долго расспрашивал меня по этому поводу. Я позволил себе солгать вроде господина де Сорга. Словом, Алиса, чтобы заручиться большей возможностью защищать вас, я сказал шейху, что я ваш муж, – увы! – это неправда.
      Произнеся эти слова, Джек ждал знака одобрения или осуждения. Алиса не выразила ни того, ни другого. Она лишь слушала, дожидаясь заключения, которое он в конце концов должен был сформулировать.
      – Впрочем, – вскрикнул Джек, – я был очень удивлен результатом своей лжи. Как только шейх узнал о мнимых узах, соединяющих нас, он решил, что я примусь за ваше освобождение с большей преданностью, чем кто бы то ни было из наших товарищей, и немедленно же остановил выбор на мне, чтобы послать меня за требуемыми выкупами.
      Сказав все это, Джек тяжело перевел дыхание. Алиса же и глазом не моргнула.
      Положительно все шло само собой.
      – Я надеюсь, – продолжал он более твердым голосом, – что вы ничего не будете иметь против выбора шейха и что согласитесь вручить мне письма, необходимые для получения сумм, которые я должен буду привезти.
      – Я не дам вам таких писем, – холодно заметила Алиса, еще пристальнее смотря на своего деверя.
      – Почему?
      – По двум причинам.
      – Будьте добры сказать мне их, – с живостью воскликнул Джек, – и обсудим их как добрые родственники, если желаете.
      – Во-первых, – заявила Алиса, – знайте, что я против посылки в настоящее время кого бы то ни было. Вы, кажется, забыли, что господин Морган отправился искать помощи для нас.
      – Отправился, но не возвращается, – возразил Джек.
      – Он вернется, – сказала Алиса тоном несокрушимой уверенности.
      – Не думаю, – заметил Джек с иронией, которой не владел в совершенстве.
      Алиса почувствовала, что сердце ее вдруг томительно сжалось. Энергичным усилием она одолела эту слабость и, выпрямившись во весь рост, став перед своим жалким деверем лицом к лицу, произнесла:
      – Что вы об этом знаете?
      Джек испугался перемены и благоразумно стал отступать.
      – Ничего, очевидно, – бормотал он, – ничего… Это не более, как предчувствие… Но я почему-то убежден, что господин Морган, преуспел ли он или нет в своей попытке, все равно не вернется и что нам нечего терять время и надо пытаться завоевать свободу собственными средствами.
      Алиса совершенно успокоилась.
      – Я склонна думать, – проговорила она медленно, – что вы, в самом деле, имели особые сведения о геройском путешествии, которое господин Морган предпринял для общего спасения…
      – Что хотите вы этим сказать? – прервал Джек дрожащим голосом.
      – Может статься, – невозмутимо продолжала Алиса, – что вы правы и что господин Морган встретил смерть во время своей попытки. Все-таки позвольте мне быть другого мнения. Что касается меня, то до тех пор, пока время не подтвердит моей ошибки, я буду питать непоколебимую веру в его возвращение.
      Пылкость, с которой Алиса произнесла эти последние слова, показывала, что в этом отношении она не поддастся.
      – Допустим, – согласился Джек. – Однако я не вижу, в чем, собственно, возвращение господина Моргана является препятствием для комбинации, которая была мне предложена. Что мешает нам иметь на нашей стороне два шанса?
      – Я, кажется, сказала вам, – возразила Алиса, – что у меня два возражения против вашего проекта. Я сообщила вам только первое…
      – Какое же второе?
      – Второе возражение, – заметила Алиса, выпрямляясь во весь рост, – то, что я положительно порицаю выбор посланца. Я не только не стану способствовать вашему отъезду, не только не дам вам писем, которых вы просите, но всеми силами буду противиться этому, и начну с того, что обнаружу вашу ложь.
      – Право же, Алиса, – настаивал Джек, побагровевший при виде того, как проваливаются его проекты, – какое основание имеете вы, чтобы так действовать?
      – Превосходное основание, – сказала Алиса. – Убеждение, что вы не вернетесь…
      Джек, испуганный, отступил до самой стенки шатра. Его намерения были отгаданы, его план становился невыполнимым. Однако он сделал еще последнюю попытку.
      – Какое ужасное подозрение, Алиса! – вскликнул он, стараясь придать оттенок страдания своему голосу. – Что сделал я вам, чтобы вы меня так подозревали?
      – Увы! – с грустью ответила Алиса, – я еще помню Курраль-дас-Фрейаш!
      Курраль-дас-Фрейаш! Значит, Алиса видела и, с тех пор осведомленная, могла читать в преступной душе своего деверя как в книге.
      Джек сразу понял, что партия проиграна. Он не пытался оправдываться, зная наперед, что это бесполезно. Вся грязь поднялась из сердца его к губам.
      – Хорошо! – прошипел он. – Но я не понимаю, как у вас хватает смелости попрекать меня Курралем-дас-Фрейаш. Без меня разве вы были бы спасены прекрасным молодым человеком, как в романах?
      Алиса, возмущенная, не удостоила ответом своего ядовитого оскорбителя. Она ограничилась тем, что жестом приказала ему уйти, как вдруг на пороге шатра, который свет лампы оставлял в тени, раздался голос:
      – Не бойтесь ничего, сударыня. Я здесь!
      Алиса и Джек, вздрогнув, обернулись в сторону этого решительного и спокойного голоса, и вдруг оба издали крик, – Алиса – крик счастья, Джек – рев ярости, – когда неожиданный посетитель шагнул в круг света.
      Перед ними стоял Робер Морган.
      Робер Морган, живой!
      Джек потерял рассудок.
      – Э! – пролепетал он заплетающимся от ярости языком, – вот и сам молодой человек. Почему, собственно, может семейное недоразумение интересовать чичероне Моргана?
      Робер, по-прежнему спокойный, сделал шаг в сторону Джека Линдсея. Но Алиса стала между обоими мужчинами. Гордым движением руки она водворила молчание.
      – Маркиз де Грамон имеет право знать все, что касается его жены, – проговорила она, измеряя сверкающим взглядом своего беспомощного деверя.
      – Вот так внезапный титул – маркиза! – сострил Джек. – Несомненно, в Томбукту сочетаетесь браком?
      Но вдруг внезапная мысль пронеслась у него в уме. Если Робер здесь, то он, должно быть, не один. Лагерь, наверное, в руках французов, приведенных им, и сказанное Алисой перестает, следовательно, быть химерой, становится действительностью. При этой мысли волна ярости снова подхватила его. Он поднес руку к поясу и выхватил револьвер, которым уже однажды пытался совершить убийство.
      – Вы еще не маркиза! – крикнул он, направляя дуло на Робера.
      Но Алиса внимательно следила за Джеком.
      Одним прыжком она очутилась около него, с удесятеренной силой уцепилась за его руку и обезоружила Джека.
      Выстрел, однако раздался, но уклонившаяся в сторону пуля пробила крышу шатра.
      На выстрел Джека тотчас же ответили другие выстрелы. Раздались крики, ругательства на разных языках.
      Джек Линдсей пошатнулся. Пуля, неизвестно французская или арабская, направленная в шатер, поразила насмерть негодяя. Едва успел он поднести обе руки к груди, как свалился на землю.
      Алиса, не будучи в состоянии понять происходившее, обернулась к Роберу с вопросом на устах. Но она не имела времени задать его.
      Точно смерчем, павильон был снесен, и люди вихрем ворвались в него. Увлекаемая Робером, который тотчас же удалился в тень, Алиса очутилась среди других женщин каравана. Все они были тут, в том числе и Долли.
      Впрочем, скоро Робер вернулся, сопровождаемый капитаном Рожером де Соргом и всеми другими потерпевшими кораблекрушение.
      Через полчаса, собрав всех своих людей, поставив часовых, приняв все предосторожности против возвращения мавров, к группе освобожденных пленников подъехал на коне французский офицер. Радостная улыбка победы играла на его губах при ярком лунном свете; он поклонился дамам и, обращаясь прямо к Роберу, весело заявил:
      – Мавры рассеяны, милостивый государь!

      Победным натиском французских солдат, в сущности, заканчивается история путешествия, организованного агентством Томпсона.
      Впрочем, переход до Сен-Луи был тяжел и мучителен, хотя добыча, отбитая у мавров, и позволяла в значительной степени смягчить его. На верблюдов, оставшихся во власти победителей, нагрузили все бочки с водой с «Санта-Марии» и, по мере того как вода эта истощалась, – на этих верблюдах везли женщин и больных. При таких условиях относительного комфорта Хамильтон и Блокхед вскоре восстановили свое здоровье и обнаружили прежний характер: один – оптимиста, другой – брюзги.
      Между путешественниками Джек Линдсей, к счастью, явился единственной жертвой, павшей в этой короткой стычке. Так как обстоятельства, сопровождавшие его смерть, остались неизвестны, то не было недостатка в выражениях сочувствия миссис Линдсей как родственнице покойного.
      Никто из туристов не был задет пулями мавров, а потери французского отряда сводились к двум солдатам, настолько легко раненным, что через три дня после схватки они могли возобновить службу.
      Караван потерпевших кораблекрушение, под начальством капитана Пипа, оказал ценную помощь маленькому отряду французских солдат. Все бросились в разгар схватки – Робер, Рожер де Сорг, Бекер, Пипербом, преподобный Кулей, даже одержимый сплином Тигг, пыл которого был особенно замечен. К чему, однако, так горячо защищал он свою жизнь, которую считал ненавистной?
      – Ей-Богу! – не мог удержаться Бекер на другой день после битвы. – Надо признаться, что, хотя вы и не дорожите жизнью, но вы славно дрались. Однако случай был очень благоприятный, чтобы избавиться от нее!
      – А почему бы мне, черт возьми, не дорожить жизнью? – спросил Тигг, обнаруживая живейшее удивление перед таким вопросом.
      – А я почем знаю. Мне неизвестно, какие там у вас причины, но полагаю, что они были достаточны в тот день, когда вы вступили в клуб самоубийц.
      – Я!
      Бекер, изумленный, в свою очередь, взглянул на своего собеседника с большим вниманием, чем обыкновенно, и должен был признать, что мясистые губы, смеющиеся глаза, все лицо Тигга с его мягкими уравновешенными чертами не имело в себе ничего мрачного.
      – Как же, – продолжал он, – однако верно, что вы намеревались покончить жизнь самоубийством?
      – Никогда!
      – И что вы член клуба самоубийц?
      – Да это вздор! – воскликнул Тигг, удивленно озирая своего собеседника.
      Бекер успокоил его, рассказав, каким образом и в силу каких обстоятельств между туристами укрепилось высказанное им убеждение. Тигг страшно хохотал.
      – Не знаю, – сказал он, – откуда газета почерпнула эти сведения и кто значился под буквой Т. Верно лишь то, что это ко мне не относится, так как я намерен дожить до ста десяти лет, и даже больше.
      Объяснение это, разглашенное Бекером, очень позабавило весь караван. Только мисс Мэри и мисс Бесси Блокхед, казалось, приняли сообщение с разочарованием и скрытым недовольством.
      – О! Мы хорошо знали, что этот джентльмен… – отвечала мисс Мэри своей матери, которая сообщила ей эту новость.
      – …обманщик, – закончила мисс Бесси, презрительно сложив свои губки.
      И обе девицы направили взгляд, лишенный уже всякого расположения, на прежний предмет своей привязанности, который в этот момент был занят в сторонке оживленным разговором с мисс Хамильтон, несомненно, уверяя ее в том, что жизнь станет ему ненавистна, если он не сможет посвятить ее своей возлюбленной. Но было бы совсем невероятно, чтобы мисс Маргарет довела его до такой крайности… Это было сейчас же заметно по тому выражению лица, с которым она его слушала.
      Кроме девиц Блокхед, все, следовательно, чувствовали себя более или менее счастливыми, что было вполне естественно после того, что им пришлось пережить. Робер жил своей любовью к Алисе, Рожер смеялся с утра до вечера с Долли, Бекер весело похрустывал суставами, преподобный Кулей посылал небу признательные молитвы, Ван Пипербом из Роттердама ел. Среди веселых лиц только два человека оставались грустными.
      Один с озабоченным видом ходил, думая о своей исчезнувшей сумке. Другой, лишенный обычной порции выпивки, удивлялся тому, что не пьян, и полагал, что что-то неладное творится на свете и что земля уже более не вращается… Первым был Томпсон, вторым – Джонсон.
      Томпсон мог бы попытать счастье. Джонсон, наверное, вознаградил бы его за потерянную сумку, будь у него запас напитков, столь дорогих сердцу этого пьяницы. К сожалению, у купца не было товару, так как начальник французского эскорта не включил алкоголь в число предметов, перевозку которых он считал необходимой.
      Джонсон вынужден был, следовательно, лишить себя любимых напитков на двадцать дней, требовавшихся для достижения Сен-Луи. Но зато как он вознаградил себя! Едва очутившись в городе, он оставил спутников и вечером встретившие его убедились в том, что он добросовестно наверстал потерянное время.
      Это обратное путешествие прошло, если и не без трудностей, зато и без опасностей, под защитой французских штыков. Ни одного происшествия не случилось за время этого путешествия в триста пятьдесят километров через Сахару.
      В Сен-Луи не было недостатка в съестных припасах, и все встретившиеся там европейцы старались оказать всяческое внимание туристам, претерпевшим столь жестокие испытания. Но они спешили вернуться на родину, к своим семьям, и вскоре удобный почтовый пароход увез клиентов агентства Томпсона, равно как и самого несчастного администратора.