Французская газета "Паризьен" поместила статью под названием "Тропи и тропы британского правосудия". В ней, правда в более игривом и не столь насмешливом тоне, развивалась все та же мысль. Однако, обращаясь к читателю, она с нескрываемым юмором добавляла: "А как поступили бы вы на месте присяжных?" Пражская "Руде право" в статье под ироническим заголовком "Буря в умах двенадцати" приводила бесконечное множество нелепых вопросов: "Кого бы вы стали спасать во время кораблекрушения: мать, жену или дочь, если бы могли спасти только одну из них? Вот какие нравственные проблемы ставит буржуазное правосудие перед несчастными присяжными..."
      Но ни одна из газет, казалось, не заметила тонкого маневра старого судьи.
      Сэр Артур молча положил газеты на стол и вопросительно взглянул на министра.
      - Неужели действительно было невозможно, - начал министр, - добиться определенного решения?
      Судья ответил, что, как известно, по английским законам нельзя заставить присяжных помимо их воли вынести решение.
      - Но... вы действительно... сделали все возможное? - спросил министр. Вы действительно использовали все свое влияние?
      - В каком плане? - осторожно осведомился сэр Артур.
      - Ну, чтобы добиться от них решения.
      - Решения, но в каком именно плане? - повторил судья.
      Министр нетерпеливо пошевелился в кресле.
      - Не мне, конечно...
      - И не мне, - сказал сэр Артур. - Если судья не может сохранить беспристрастность, то к чему тогда институт присяжных? Это было бы просто оскорбительно для сознания и чести британских граждан. Пусть уж французское судопроизводство считает своих сограждан слабоумными; вы, надеюсь, не одобряете их закона, принятого правительством во время немецкой оккупации, по которому судья сам руководит совещанием присяжных?
      - Конечно, нет! - живо отозвался лорд-хранитель печати. - Однако... И все-таки это очень неприятная история, - добавил он, взяв в руки пепельницу и разглядывая ее с преувеличенным вниманием. - Но наши-то газеты вы по крайней мере читали?
      - Нет, только просмотрел. К тому же судья не может считаться с общественным мнением.
      - Общественное мнение возбуждено... даже слишком возбуждено... Пожалуй, не следовало бы... Что, по-вашему, произойдет в следующий раз? С новым составом присяжных?
      - А что, собственно говоря, может произойти? - спросил сэр Артур. Вероятнее всего, то же самое.
      - Это невозможно! - воскликнул министр.
      Сэр Артур развел руками и мягким движением опустил их на колени.
      Последовало довольно продолжительное молчание - министр, очевидно, решил на этот раз повести атаку с другого фланга.
      - Вчера у меня был мой коллега из министерства торговли, - начал он.
      Сэр Артур слушал с видом вежливого внимания.
      - Он сказал мне... конечно, все это между нами... Он сообщил мне... я говорю вам это только в порядке информации... само собой разумеется, ваши обязанности... вы не можете принимать в расчет... но, в конце концов, все-таки лучше, если вы будете знать... повторяю... только в порядке информации... Этот вопрос очень волнует определенные круги.
      Министр с задумчивым видом повертел в руках пепельницу.
      - Нельзя не учитывать... особенно когда такая серьезная опасность угрожает процветанию одной из крупнейших отраслей нашей промышленности... Вам, вероятно, известны, - добавил он, подняв наконец глаза на сэра Артура, - кое-какие планы австралийцев относительно тропи?
      Сэр Артур утвердительно кивнул головой.
      - Поистине счастливое совпадение, что... что интересы нашей прославленной во всем мире текстильной промышленности не находятся в противоречии с... с точкой зрения прокуратуры, - продолжал министр. - С точки зрения гуманной, не так ли? Именно гуманной. Но если бы даже... если бы даже ваша беспристрастность помешала вам полностью разделить эту точку зрения... было бы во всех отношениях крайне желательно - вы согласны со мной? - чтобы тропи раз и навсегда признали человеческими существами?
      Сэр Артур ответил не сразу.
      - Что же, это было бы возможно, - проговорил он наконец.
      Он умолк и молчал довольно долго.
      - Да, было бы возможно, - повторил он. - Но только при одном условии.
      Он замялся, и министр энергичным движением руки, плохо скрывавшим его нетерпение, дал понять, что ждет продолжения.
      - При том предварительном условии, что все поводы для сомнений будут уничтожены.
      - Я вас не понимаю, - сказал министр.
      - Если даже новый состав присяжных, - начал сэр Артур, если даже новый состав присяжных и признал бы подсудимого виновным (хотя в настоящее время это мало вероятно), что бы это доказало? Лишь то, что _по закону_ подсудимого считают виновным в убийстве собственного сына. Но вопрос о природе его сына по-прежнему оставался бы открытым. Равно как и вопрос о тропи в целом. Мне кажется, это не привело бы к желаемым результатам.
      Министр выжидающе посмотрел на сэра Артура.
      - Обвиняемого отправили бы на виселицу или на каторгу, - продолжал судья, - но что помешало бы компании Такуры использовать тропи в качестве рабочего скота на своих ткацких фабриках? Разве только пришлось бы начать новый процесс, еще более запутанный, чем этот. Да и кто бы его затеял?
      - Ну, а вы что предлагаете?
      Сэр Артур сделал вид, что ответить сразу на этот вопрос не так легко.
      - Я думаю, для того чтобы добиться решения, и к тому же решения, которое бы дало положительные результаты, надо было бы... надо было бы, чтобы это решение строилось на совершенно определенной, не вызывающей никаких сомнений основе.
      - Согласен, - отозвался министр. - Но на какой?
      - На той, которую тщетно пытались найти присяжные.
      - То есть?
      - На узаконенном, ясном и точном определении человеческой личности.
      Министр широко открыл глаза. Наконец после минутного колебания спросил:
      - Но... разве оно не существует?
      - Как раз этот вопрос, - сдержанно улыбаясь, ответил сэр Артур, задали мне сбитые с толку присяжные.
      - Прямо не верится! - воскликнул министр. - Неужели же это возможно?
      - Подобного рода определения не английская добродетель... Скорее они вселяют в нас ужас.
      - Вы правы... но я хотел спросить: неужели возможно, что французы... или немцы, друг мой, даже немцы?.. Трудно поверить, что немецкие ученые писали свои философские труды о чем-то таком, чему они предварительно не дали определения.
      Сэр Артур улыбался.
      - Все это ставит нас в весьма затруднительное положение, - добавил министр, - во всяком случае, теперь. Что же делать? Как, по-вашему, можно добиться...
      - По моему мнению, - ответил сэр Артур, - следовало бы передать этот вопрос в парламент.
      Глаза министра заблестели. Наконец-то эта надоевшая история попадала в его родную стихию. Но он тут же досадливо поморщился.
      - Вы же сами сказали: подобный вопрос приведет в ужас наших милейших депутатов. Определение!.. Ясное и точное! Определение человека! Да никогда нам не добиться...
      - Как знать? Вы же видели, как отнеслись к этому присяжные во время процесса? Вспомните свою собственную реакцию. Самое невероятное во всей этой истории, что даже мы, англичане, чувствуем себя обязанными, преодолев свой инстинктивный ужас...
      - Вы шутите, господин судья, - с тонкой улыбкой возразил министр.
      - Никогда не позволю себе...
      - Так вы говорите серьезно?
      - Вполне серьезно. Необходимость в подобном определении давно назрела, и даже британский парламент, по моему мнению, согласится взять на себя этот труд.
      Министр ответил не сразу, он, очевидно, обдумывал слова собеседника.
      - Возможно, вы и правы, в конце концов... Словом, никто не удивится... если кто-нибудь... желательно из членов нашей партии... обратится в парламент с запросом... и упрекнет нас в том... что мы позволили высмеять...
      Покусывая губу, он рассеянно улыбался. Казалось, он совсем забыл о сэре Артуре. И вспомнил о нем, лишь когда тот заговорил:
      - Только, господин министр, не следует связывать обсуждение в палате общин непосредственно с процессом. Вы, конечно, знаете, что, пока дело находится sub judice, нельзя начинать политическую дискуссию, которая сможет так или иначе повлиять на приговор.
      - А, черт!.. Но в таком случае... это же все меняет...
      - Почему же? Надо только принять необходимые меры предосторожности.
      - Значит, мы можем рассчитывать на ваши советы?
      - Господин министр, я и мысли не допускаю, что более сведущ в юридических науках, чем господин генеральный прокурор или же...
      - Конечно, конечно, но они слишком заняты. Итак, решено: вы будете руководить нами.
      Он встал. Судья последовал его примеру. Молча прошли они по мягкому ковру. Вдруг министр спросил:
      - Скажите... а адвокат - член парламента?
      - Мистер Джеймсон? Конечно, - ответил судья.
      - Как вы думаете, а нельзя от него ждать, - сказал министр, каких-либо... выступлений, которые могли бы затруднить...
      - Не думаю, - возразил судья, улыбаясь. - Наоборот, если ловко взяться за дело, мы, вне всякого сомнения, найдем в нем союзника.
      Министр остановился. Широко открыл глаза, наморщил лоб.
      - Но... - начал он в замешательстве, - не следует заблуждаться... Если, как мы надеемся, тропи окончательно признают людьми... ведь это значит, что его подзащитного тогда повесят?
      - Не надо так говорить, господин министр, - сказал сэр Артур, - не надо так говорить, но... мне кажется, что при всех условиях... обвиняемый не слишком рискует.
      И, еще раз улыбнувшись, добавил:
      - Если только адвокат его не окажется последним глупцом.
      Дело оказалось не таким уж простым.
      Поначалу все шло гладко: в палате общин с запросом к правительству обратился молодой депутат, говоривший с безукоризненным оксфордским произношением; он разразился по адресу правосудия целым потоком острот, эпиграмм и цитат, позаимствованных из Шекспира и Библии.
      Ввиду отсутствия министра внутренних дел на запрос с достоинством, но и не без юмора ответил лорд-хранитель печати. Он смело встал на защиту суда его величества; доказав, что ни в одной другой стране суд не смог бы удачнее справиться с подобной задачей, он попутно высмеял глупость прессы, которая не разглядела даже того, что прямо-таки бросалось в глаза: отсутствия в международном праве точного определения _Человеческой личности_.
      Тогда молодой интерпеллянт спросил, что собирается предпринять правительство, дабы помешать одной и той же причине бесконечно порождать одни и те же следствия.
      Министр в своем ответе показал, что вопрос этот не застиг правительство врасплох и что оно уже успело обдумать его. Оно пришло к заключению, сообщил он, что парламент вполне компетентен заполнить сей удивительный пробел. Правительство предлагало создать специальную комиссию и поручить ей выработать с помощью ученых и юристов законное определение Человеческой личности. Тут на господина министра снизошло вдохновение, и он произнес блестящую речь. Он сказал, что Великобритания, явившая миру образец демократии, должна теперь взять на себя эту высокую миссию и заложить первый камень величественнейшего монумента.
      - В самом деле, - продолжал он, - вообразите только, какие последствия повлекут за собой подобное определение и подобный статут, когда в один прекрасный день они выйдут за рамки британского свода законов и будут внесены в международное право! Ведь, установив законом сущность Человеческой личности, мы тем самым определим и все обязательства по отношению к этой личности, поскольку то, что явится угрозой для нее, будет грозить и всему человечеству в целом. Впервые все права и взаимные обязанности людей на всех широтах, во всех странах, людей различных социальных групп, обществ и наций, независимо от религиозных убеждений, будут определяться не отдельными утилитарными, а следовательно, недолговечными соображениями, не философскими, а следовательно, спорными теориями и не произвольными, а следовательно, непостоянными и изменчивыми традициями (не говоря уже о безумных и слепых страстях), - впервые их будет определять сама природа Человеческой личности, те не вызывающие никаких сомнений особенности, которые отличают Человека от Животного.
      И в самом деле, разве мало таких случаев, когда то, что считается преступлением у одного народа, не является таковым для его соседа или противника? А иногда даже может считаться долгом или делом чести, примером чему служат нацисты? И стоило ли вообще создавать в Нюрнберге Новое Право, если сама основа, на которой строились принципы Нюрнбергского устава, уже тогда признавалась не всеми? Если сегодня друзья осужденных, прикрываясь немецкими традициями, пытаются низвести эти принципы из высокой категории Общечеловеческих до уровня позорного Права сильных, а мы не в состоянии сразить непререкаемой очевидностью их гнусные заблуждения? Вот почему принципы Нюрнбергского устава, вопреки возлагаемым на них надеждам, начинают постепенно растворяться во мраке, и во мраке этом куются новые преступления.
      И вот, возможно, само провидение избирает нас, членов палаты общин парламента его величества (если, конечно, мы чувствуем себя в состоянии справиться с подобной задачей), дабы мы дали вечно враждующему человечеству столь необходимое законное основополагающее определение того, что отличает Человека от Животного. Определение это не подкрепит и не отвергнет другие существующие ныне политические, философские или религиозные концепции, которые даже в тех случаях, когда они противоречат или взаимоопровергают друг друга, являются - да, да, являются ответвлениями одного и того же дерева. Иными словами, наша священная обязанность дать этой какофонии тот единственный ключ, который превратит ее в симфонию!
      Он возвысил голос:
      - Отныне сей ключ в наших руках. Вступив в обладание им, мы, возможно, растеряемся, возможно, даже будем неприятно поражены, ибо на первый взгляд все это идет вразрез с нашими привычками, с обычным нашим благоразумием. Но перед величием задачи должно отступить малодушие, и, как сказал Шекспир:
      Когда б традициям во всем мы подчинялись,
      Вовек не вымести бы нам времен античных пыль,
      Гора ошибок выросла б до неба
      И заслонила истину...
      Речь была оценена по заслугам, и министр, обратившись к спикеру, попросил его поставить предложение правительства на голосование, однако спикер, прежде чем перейти к голосованию, спросил, как того требовала формальность, нет ли у кого-нибудь возражений.
      Тогда поднялся мистер Б.К.Джеймсон.
      - Инициатива правительства, - сказал он, - делает ему честь, и, как простой британский гражданин, я мог бы лишь поздравить его с принятием подобного решения. Но я не только парламентарий, я адвокат. И в данных обстоятельствах не просто адвокат, но адвокат, как вам известно, взявший на себя защиту Дугласа Темплмора. Таким образом, случилось так, что моя душа стала сейчас ареной тех споров, в которых, как мне кажется, должен принять участие и весь парламент. Ведь если мы примем закон, определяющий Человеческую личность, в то время как обвиняемый еще находится sub judice, то определение это, бесспорно, окажет влияние, и немалое, на решение присяжных, а следовательно, и на судьбу обвиняемого. Не противоречит ли это нашим законам и не благоразумнее ли нам подождать окончания настоящего процесса?
      Министр внутренних дел ответил, что он не разделяет этого мнения.
      - Мы не собираемся, - сказал он, - решать в настоящее время какие-либо вопросы, касающиеся природы тропи. Речь идет только об одном: об определении Человеческой личности. Если же данное определение и окажет впоследствии свое влияние на ход процесса, то лишь косвенным образом, подобно тому как пограничная линия, намеченная во время подготовки мирного договора, может в дальнейшем косвенно повлиять на исход тяжбы о границе, разделяющей два смежных владения. Но совершенно очевидно, что вряд ли стоит откладывать подготовку мирного договора до окончания этой тяжбы.
      К тому же официальное определение Человеческой личности - проблема, имеющая не только национальное, но и международное значение, и, хотя, бесспорно, этот необычный процесс заставил нас ускорить ее решение, она сама по себе гораздо шире!
      Он спросил у спикера, продолжает ли мистер Джеймсон настаивать на своих возражениях. Тот ответил, что, напротив, как адвокат и как парламентарий он рад признать убедительность аргументов министра и уверен, что и его клиент разделяет это мнение. Однако, добавил он, по его мнению, комиссия не должна носить официальный характер, что поможет впоследствии парламенту избежать возможных упреков. Ему кажется, что предварительное неофициальное изучение вопроса, проведенное какой-либо известной ассоциацией, хотя бы Королевским обществом, могло бы явиться той основой, на которую парламент сумеет опереться при подготовке закона.
      Это предложение, встреченное поначалу одобрительно, вызвало самые оживленные споры. Один из старейших членов парламента заявил, что, поскольку понятие "Человек" включает плоть и дух, определить его основные особенности лучше всего могут духовные и светские пэры в палате лордов. Другой член парламента, исходя из того, что речь идет об определении чисто юридическом, считал наиболее разумным обратиться непосредственно в адвокатуру. Еще один депутат утверждал, что это дело короля, ведь существует для чего-то его личный Совет. Третий предлагал передать дело колледжу антропологов, четвертый - колледжу психологов, а пятый даже посоветовал Би-би-си устроить референдум. В конце концов спикер предложил обратиться к обществу, которое объединяло виднейших представителей всех перечисленных областей наук, а именно Королевскому колледжу по изучению вопросов этики и религии. Повернувшись к депутату сэру Кеннету Саммеру, он осведомился, считает ли тот для себя возможным попросить это прославленное общество, одним из самых почетных членов коего он является, назначить нескольких джентльменов для изучения данного вопроса, и в знак согласия сэр Кеннет Саммер два или три раза медленно кивнул головой.
      Но лорд-хранитель печати заметил, что, по его мнению, было бы нежелательно держать парламент в стороне от участия в работах. Он предложил, чтобы в эту группу, которая должна оставаться неофициальной, включили нескольких членов парламента, назначенных в частном порядке различными фракциями. Мистер Б.К.Джеймсон, к которому он, казалось, обращался в первую очередь, с улыбкой выставил вперед обе ладони, как бы желая показать, что он присоединяется к мнению оратора.
      И сэр Кеннет Саммер мог вскоре сообщить парламенту об образовании "Комиссии по изучению характерных особенностей человеческого рода с целью создания законного определения человеческой личности". В дальнейшем для большего удобства группу эту стали именовать просто "Комиссия Саммера", по имени ее председателя. Сэра Артура Дрейпера попросили принять участие в работе комиссии, помочь юридическими советами, и, кроме того, его присутствие уже как бы гарантировало законность созданной комиссии. Было решено, что заседания комиссии будут происходить по вторникам и пятницам в знаменитой библиотеке Королевского колледжа по изучению вопросов этики и религии, где раньше находился читальный зал Сесиля Родса.
      И вот тогда-то все и началось...
      Оказалось, что у каждого из членов комиссии имеется по этому вопросу своя более или менее твердая точка зрения, каковая и отстаивалась ими с пеной у рта. Старейшина, которого попросили высказаться первым, заявил, что, по его мнению, лучшее из возможных определений уже дано Уэсли. Уэсли, напомнил он, указал, что нельзя считать Разум, как то обычно делают, отличительной особенностью человека. И в самом деле, с одной стороны, никак не назовешь глупыми многих животных, а с другой - вряд ли свидетельствуют о мудрости человека такие его заблуждения, не свойственные даже животным, как фетишизм или колдовство. Подлинное различие, по словам Уэсли, заключается в том, что люди созданы, дабы познать Бога, а животные не способны его познать.
      Затем слова попросила маленькая седая квакерша с детскими глазами, робко смотревшими из-за толстых стекол очков; тихим дрожащим голосом она пролепетала, что ей не совсем понятно, как можно узнать, что творится в сердце собаки или шимпанзе, и как можно с такой уверенностью утверждать, что они по-своему не познают Бога.
      - Но, помилуйте! - запротестовал старейшина. - Тут нет никаких сомнений! Это же совершенно очевидно!
      Но маленькая квакерша возразила, что утверждать - еще не значит доказать, а другой член комиссии, застенчивый на вид мужчина, негромко добавил, что было бы по меньшей мере неосторожно отрицать, что у дикарей-идолопоклонников есть Разум: они просто плохо им распоряжаются; их можно сравнить, сказал он, с банкиром, который доходит до банкротства, потому что плохо распоряжается своим капиталом. И все-таки этот банкир финансист, и финансист куда лучший, нежели любой простой смертный.
      - Мне кажется, - закончил он, - что, напротив, необходимо исходить именно из этого положения: "Человек - животное, наделенное Разумом".
      - А где же, по-вашему, начинается Разум? - иронически осведомился изящный джентльмен в безукоризненно накрахмаленных воротничке и манжетах.
      - Это как раз нам и следует определить, - ответил робкий господин.
      Но старейшина заявил, что, если только комиссия намеревается дать такое определение Человеку, в котором будет отсутствовать идея Бога, он, в силу своих религиозных убеждений, не сможет принимать дальнейшее участие в ее работе.
      Однако председательствующий сэр Кеннет Саммер напомнил, что определение, которое им предстоит подготовить, должно, как указывало правительство, удовлетворять людей самых различных убеждений. А следовательно, нет никаких оснований опасаться, что в определении будет отсутствовать идея Бога; однако неправильно настаивать и на исключительно теологическом определении, ибо его не смогут признать многие агностики, и не только на континенте, но и на самих Британских островах.
      Высокий плотный мужчина с роскошными белыми усами, отставной полковник, служивший когда-то в колониальных войсках в Индии и прославившийся своими многочисленными любовными историями, сказал, что его мысль на первый взгляд может показаться присутствующим несколько парадоксальной, но, наблюдая в течение многих лет людей и животных, он пришел к выводу, что есть нечто такое, что свойственно одному лишь человеку: половые извращения. По его твердому убеждению, человек - единственное в мире животное, создавшее, например, блестящие сообщества на основе гомосексуализма.
      Но один из присутствующих джентльменов, фермер из Хемпшира, спросил, заключается ли, по мнению предыдущего оратора, эта отличительная особенность в самом создании этих блестящих сообществ (в таком случае необходимо определить, почему именно человек создает цивилизацию), если же этот признак - гомосексуализм, то в этом последнем случае он, к сожалению, должен сообщить уважаемому полковнику Стренгу, что однополая любовь нередко встречается у уток как среди самцов, так и среди самок.
      По его мнению, добавил он, комиссия ни к чему не придет, если будет придерживаться "строго разграниченных" представлений: зоологии, психологии, теологии и т.д. и т.п. Человек - "сложный" комплекс, сказал он. Он существует лишь в своих связях с окружающими его предметами и людьми. Это окружение и определяет его так же, как и он сам определяет это окружение, и это взаимодействие, беспрестанно возобновляемое, и создает постепенно Историю, вне которой ничто не имеет значения.
      Джентльмен в безукоризненных манжетах оттянул указательным пальцем, на котором сверкал бриллиантовый перстень, туго накрахмаленный воротничок и сказал, что его уважаемый коллега в своем хемпширском замке, видимо, здорово нахватался Маркса. Но если он собирается обратить в марксистскую веру не только членов комиссии, но и весь английский парламент, то пусть запасется терпением. Тут вмешалась маленькая квакерша, тихо прошептавшая, что вовсе необязательно быть марксистом, чтобы рассуждать так, как их коллега, но что его точка зрения, хотя практически она и может показаться правильной, все равно ничего не дает. Так или иначе, придется объяснять, почему подобное взаимодействие не происходит также и у животных. Раз история Человека находится в постоянном изменении, чего нельзя сказать о Животных, значит, существует же что-то особое, присущее только Человеку, что и следует определить.
      Сэр Кеннет Саммер спросил, не желает ли она изложить свою точку зрения. Маленькая дама ответила, что, конечно, желает, тем более что у нее на сей счет имеется свое особое мнение. Человек, сказала она, единственное в мире животное, способное на бескорыстные поступки. Другими словами, доброта и милосердие присущи лишь Человеку, только ему одному.
      Старейшина не без сарказма осведомился, на чем основывается ее утверждение о неспособности животных на бескорыстные поступки: разве не сама она только что попыталась доказать, что, возможно, они также познают Бога? Джентльмен-фермер добавил, что его собственная собака погибла во время пожара, бросившись в огонь спасать ребенка. Впрочем, даже доказав, что вышеназванные чувства присущи лишь Человеку, надо еще установить, как правильно указала многоуважаемая леди, источник подобного различия.
      Взяв слово, джентльмен в накрахмаленных манжетах заявил, что его лично очень мало волнует, будет или нет дано определение Человеку.
      - Вот уже пятьсот тысяч лет, - сказал он, - люди прекрасно обходятся без таких определений, или, вернее, они не раз уже создавали концепции о сущности Человека, концепции, правда, недолговечные, но весьма полезные для данной эпохи и цивилизации, которую они вознамерились создать. Пусть же действуют так и впредь. Лишь одно имеет значение, - заключил он, следы исчезнувших цивилизаций, иными словами - Искусство. Вот что определяет Человека, от кроманьонца до наших дней.
      - Но, - спросила его маленькая квакерша, - неужели вам безразлично, что целому племени, если, конечно, тропи - люди, грозит рабство или что из-за каких-то обезьян, если тропи - обезьяны, могут повесить невинного гражданина Великобритании?
      Джентльмен признал, что действительно, с высшей точки зрения, ему это совершенно безразлично. На каждом шагу натыкаешься на несправедливости, и единственное, на что можно рассчитывать, - это сократить их до минимума. А для того существуют законы, традиции, обычаи, установившиеся порядки. Главное - умело их применять. И поскольку мы не в силах точно установить, что такое справедливость и что такое несправедливость, не так уж важно, будут ли законы чуточку лучше или чуточку хуже.
      Джентльмен-фермер заметил, что, хотя мысль эта, конечно, спорная, лично он склонен ее принять. Однако он спросил у своего коллеги, может ли тот дать точное определение Искусству. Коль скоро, по его мнению. Искусство определяет Человека, надо раньше определить, что такое Искусство.
      Джентльмен в накрахмаленных манжетах ответил, что Искусство не нуждается ни в каких определениях, ибо оно единственное в своем роде проявление, распознаваемое каждым с первого взгляда.
      Джентльмен-фермер возразил, что в таком случае и Человек не нуждается в особом определении, ибо он тоже принадлежит к единственному в своем роде биологическому виду, распознаваемому каждым с первого взгляда.
      Джентльмен в накрахмаленных манжетах ответил, что как раз об этом он и говорил.
      Тут сэр Кеннет Саммер напомнил присутствующим, что комиссия собралась не для того, чтобы установить, что Человек не нуждается в особом определении, а для того, чтобы попытаться найти это определение.
      Он отметил, что первое заседание, возможно, и не принесло ощутимых результатов, но тем не менее позволило сопоставить весьма интересные точки зрения.
      На этом заседание закрылось.
      После следующего заседания члены комиссии выходили из зала уже не в столь спокойном состоянии духа. Холеные усы джентльмена в манжетах не смогли скрыть кислой улыбки, кривившей уголки его тонких губ. Старейшина был бледен, щеки его нервически подергивались. И уж не слезы ли блестели за толстыми очками маленькой квакерши? Крупные капли пота выступили на лбу джентльмена-фермера, а полковник Стренг нетерпеливо покусывал свои роскошные белые усы. Церемонно раскланявшись друг с другом, члены комиссии удалились, оставив председателя сэра Кеннета Саммера наедине с сэром Артуром, и тут сэр Кеннет не без тревоги признался судье:
      - По-моему, сегодня мы сделали еще меньше, чем в прошлый раз.
      Сэр Артур ответил, что и у него сложилось такое же впечатление.
      Тогда сэр Кеннет сказал, что его беспокоит мысль, возможно ли вообще при столь непримиримых взглядах членов комиссии прийти к...
      Сэр Артур возразил, что он лично не считает их точки зрения столь уж непримиримыми, как это может показаться на первый взгляд.
      Сэр Кеннет ответил, что, если даже это мнение несколько оптимистично, он все-таки рад был его выслушать, и в голосе его прозвучало явное облегчение. Хотя, добавил он, он не совсем ясно себе представляет...
      - В сущности, - заметил тут сэр Артур, - это весьма отрадный признак.
      - Что?.. Что я не могу себе ясно представить?
      - Да нет, нет! То, что эти взгляды кажутся несовместимыми.
      - Весьма отрадный признак?
      - Конечно. Если бы среди членов комиссии царило единодушие, они бы в два счета состряпали определение. Неужели, по-вашему, такое определение могло бы быть приемлемым?
      - А почему бы и нет? Время тут вряд ли поможет.
      - Не спорю. Но определение человека, данное дюжиной британских подданных, незамедлительно пришедших к соглашению, имеет, на мой взгляд, слишком много шансов оказаться определением человека англосаксонской расы. А от нас не этого ждут.
      - Черт возьми, а ведь вы правы.
      - Тогда как уже сами расхождения во взглядах ваших уважаемых коллег приведут к тому, что члены комиссии - пусть в ходе бурных споров, отбросив все, что их разделяет, - оставят в конечном счете лишь то скрытое зерно, то общее, что есть во всех этих концепциях.