Итак, леди и джентльмены, в чем же заключается ваш долг? Должны ли вы разобраться в самом факте убийства или же решать ученые споры?
      Здесь перед нами выступали профессора и виднейшие ученые. И вы сами убедились, что они не могут договориться между собой даже в вопросе, что есть человек. Неужели же вам надлежит объяснить им это? Неужели же вам решать их споры?
      Конечно, вы можете меня спросить: не вы ли первый вызвали профессора Наача? Действительно, это так. Но можно было не сомневаться в том, что защита вызовет в суд ученых, которые будут доказывать уже известный вам тезис. Их необходимо было опередить, иначе вы, чего доброго, поверили бы им.
      Но что дали нам, в сущности, все эти споры? Для себя вы можете извлечь лишь одно: от вас требуют, чтобы вы знали больше, чем эти ученые. Но разве это входит в вашу обязанность и можно ли говорить о сомнении, "_заложенном в самих фактах_", лишь потому, что вы знаете не больше, нежели ученые мужи. Только потому, что вас запутали слишком сложными и непонятными для вас аргументами? Нет, вы собрались здесь не для того, чтобы выяснить специфичность черт той или другой зоологической классификации или установить, права ли школа, называющая Paranthropus то существо, которое другая школа именует homo faber [трудящийся человек (лат.)]. Вы собрались здесь для того, чтобы судить о фактах с точки зрения суда и закона.
      А может ли существовать хоть малейшее сомнение именно в этом плане? Можно ли сомневаться в том, что обвиняемый преднамеренно умертвил рожденного от него ребенка, которого он сам зарегистрировал и окрестил, дав ему имя Джеральд Ральф Темплмор?
      Нет, сомневаться в этом нельзя.
      Но, быть может, у вас осталось все-таки зерно сомнения? Быть может, вы считаете, что в любом случае лучше оправдать преступника, чем наказать невиновного? Быть может, вы считаете, что, коль скоро существует хоть какая-то неясность, пусть даже вызванная этими учеными спорами, все же лучше оправдать обвиняемого, будь он даже тысячу раз виноват?
      Да, так бы и следовало поступить по-христиански, если бы речь шла только об одном обвиняемом. Если в результате вашей снисходительности вы отпустили бы на свободу убийцу. Но разве так обстоит дело в данном случае? Можно ли считать, что здесь решается судьба лишь _одного_ обвиняемого? Нет, конечно, нет: это только видимость! Сейчас решается судьба тысяч, десятков тысяч, а может быть, десятков миллионов!
      Леди и джентльмены, на вас лежит огромная ответственность. За всю мою практику я, пожалуй, никогда еще не чувствовал такой ответственности. Ибо ваш вердикт может вызвать в будущем последствия, несравнимые по своему значению не только с судьбой обвиняемого, не только с вашей судьбой, не только с нашей судьбой, но даже с судьбой всего британского правосудия.
      Представьте себе, что, поддавшись уговорам защиты, которая, конечно, не преминет осыпать вас самыми резкими упреками, вы послушаетесь голоса своего сердца и проявите снисходительность; желая быть справедливыми, вы сочтете, что обвиняемый, умерщвляя свою жертву, искренне верил, что убивает обезьяну; короче, представьте себе, что, стремясь оправдать подсудимого, вы признаете его невиновным! Тем самым сразу же, во всеуслышание, быть может, даже против своей воли, вы признаете, что убита была _обезьяна_ - во всяком случае, такое мнение должно будет сложиться не только у наших сограждан, но и миллионов людей за границей, которые ждут вашего вердикта и, конечно, только так и смогут истолковать его. Таким образом, одно ваше слово навсегда исключит тропи из человеческого общества. И не только тропи, но и множество других племен, ибо, как вы сами слышали, ученые утверждают, что, признав тропи животными, будет весьма трудно доказать, что, например, пигмеи или бушмены - люди. Понимаете ли вы, что рискуете таким образом приоткрыть ящик Пандоры? Если в один прекрасный день, лишившись права называться людьми и, следовательно, потеряв все человеческие права, эти примитивные и беззащитные племена попадут в руки тех, кто будет их безнаказанно уничтожать и эксплуатировать, то произойдет это только по вашей вине. А мы знаем - увы! - что охотников найдется немало.
      И это еще только начало! Ибо, как вы тоже слышали здесь, если на основании каких-то биологических различий будет поставлена под сомнение священная сущность человеческого рода, как удержать нам разгул страстей. Вновь возродится преступная идея высших и низших рас, кошмарные воспоминания о которой еще живы в нашей памяти, - но и это еще не все. И в этом новом несчастье будете повинны лишь вы одни! От такой перспективы содрогнутся люди более ученые, чем вы. Закон, я повторяю, не требует от вас учености. Он требует от вас мудрости. И вы без труда и риска справитесь с этой задачей; вам придется только взглянуть на дело именно с той точки зрения, с которой оно должно рассматриваться в этих стенах, то есть с точки зрения закона. Дуглас Темплмор убил Джеральда Ральфа Темплмора, своего ребенка, своего сына. Этого достаточно. Вы должны признать его виновным.
      Сэр К.В.Минчет снова соединил, как бы молясь, свои длинные белые пальцы.
      - Может быть, имеются какие-либо смягчающие обстоятельства? - добавил он. - Это уж решайте сами; но мы, к сожалению, не видим их. Поскольку это не только преступление, но преступление к тому же преднамеренное. Возможно, совершая его, обвиняемый полагал, что поступок его принесет человечеству пользу. Но не забывайте, что врачи-преступники, творя в лагерях смерти свои ужасные опыты, тоже считали, что действуют во имя науки! Проявив снисходительность, мы таким образом из-за своей непростительной мягкости не только подвергнем опасности новых покушений подданных его величества и обречем на рабство и вымирание множество ни в чем не повинных племен, но и поощрим в дальнейшем подобные гнусные опыты, прикрывающиеся именем науки и прогресса! В конечном счете это было бы прямым оскорблением для самого обвиняемого; возвратить ему жизнь и свободу, которыми он рисковал, совершая свой поступок, значило бы лишить этот самый поступок сомнительного оттенка благородства, если только уместно в данных обстоятельствах говорить о благородстве, которое при желании ему можно было бы приписать.
      Леди и джентльмены, я кончил. К чему распространяться о вещах, и без того достаточно ясных? Пусть защита произносит длинные речи - ведь ей придется доказывать недоказуемое: что обвиняемый не убил своего сына. А он его убил. Достаточно и этих коротких слов, чтобы вынести вердикт.
      Сказав это, сэр К.В.Минчет сел.
      Судья, повернувшись к защите, дал слово ее представителю.
      Мистер Б.К.Джеймсон поднялся и заявил:
      - Согласно желанию обвиняемого, защитительная речь произнесена не будет.
      Однако он не сел на место и, делая вид, что не замечает удивленно-взволнованного шепота, пробежавшего по залу, добавил:
      - Защита считает своим долгом заявить, что по ряду вопросов она полностью согласна с уважаемым представителем обвинения. В особенности с той частью его речи, когда он заклинал взвесить лежащую на вас ответственность. Вообразите, говорил он, вообразите только, к каким последствиям может привести ваша ошибка! Однако мы позволим себе сделать из этого положения совсем иной вывод. Нет, нет, леди и джентльмены, вы не должны соглашаться с этим слишком упрощенным и чисто формальным предложением, которое опирается не на закон даже, а на формальность. И на какую формальность? На простую запись в книге мэрии! Представьте себе, что в юности кто-нибудь из вас, господа, вместе с товарищами, подпоив чиновника из мэрии, заставил его, шутки ради, зарегистрировать гражданское состояние новорожденного щенка, а потом, когда пес одряхлел, вы попросили бы ветеринара отравить его, и вот теперь ветеринара приговаривают к повешению!
      Это, конечно, шутка. Другие доводы уважаемого представителя обвинения гораздо более серьезны. Он предостерегал вас против последствий, которые может повлечь за собой оправдание, ибо оно признавало бы ipso facto, что тропи - обезьяны. Доводы весьма существенные. Ну а если тропи действительно обезьяны? Неужели, вы думаете, было бы меньшим преступлением отправить на каторгу, а может быть, и на виселицу английского джентльмена, пусть даже ради того, чтобы дать свободу двадцати пяти тысячам обезьян? Сознательно послать на смерть невинного, пойти на преступление, совершить, как это нам предлагают, вопиющую несправедливость, лишь бы не дать себе труда подумать! Как, по-вашему, можно это назвать? Это было бы преступным не только по отношению к личности человека весьма достойного, но и по отношению к нашим самым священным правам! Ибо поставить свободу и жизнь британского гражданина в зависимость не от его поступков, а от предполагаемых последствий, которые может вызвать его оправдание, - значит отдать каждого из нас, связанного по рукам и ногам, на произвол властей. Кто из нас в таком случае может быть уверен в завтрашнем дне? Это значит одним ударом покончить со всеми нашими свободами!
      Нет, леди и джентльмены, вы можете признать подсудимого виновным лишь в случае полнейшей уверенности в том, что он убил человеческое существо, то есть если у вас не будет никакого сомнения в том, что тропи - люди. Даже рискуя весьма удивить уважаемого представителя обвинения, мы не станем доказывать обратное. Ибо здесь мы отстаиваем не свою собственную жизнь, которая, в общем, так мало значит. Мы отстаиваем здесь истину. Мы не станем доказывать, что тропи - обезьяны, ибо, будь мы в этом уверены, мы не убили бы это невинное маленькое существо и не подставили бы шею позорной петле виселицы. Мы готовы ко всему. Однако мы хотим, чтобы наша смерть помогла по крайней мере выяснить то единственное, что важно для нас: не то, что может показаться полезным и нужным, а то, что справедливо и более соответствует истине, и не в ее сомнительной ясности, а в ее абсолютной очевидности! Да, мы готовы пожертвовать своей жизнью ради жизни тропи, если только удастся с полной неоспоримостью доказать, что они люди; и это разрушит замыслы тех, кто собирается обречь их на рабство. Но если тропи - обезьяны, мы еще раз заявляем, что было бы позором приговорить к смерти человека в силу совершенно неслыханного довода, что так, мол, удобнее!
      Наша точка зрения совершенна ясна. Пусть ваша будет не менее ясной. Мы не просим ни милости, ни прощения, мы не нуждаемся в вашем снисхождении. Поймите нас хорошенько! Да, мы не нуждаемся в нем. Но мы требуем от вас лишь того минимума, на который вправе рассчитывать: серьезно подумать, прежде чем принять решение.
      Вот почему, - проговорил он, повернувшись к суду, - мы обращаемся к вам, милорд, с ходатайством. Мы были кратки, и суд мог бы поддаться искушению, воспользовавшись оставшимся временем, заставить присяжных вынести вердикт сегодня же...
      И вдруг неожиданно для всех добавил странно равнодушным тоном:
      - Так или иначе, нам кажется, им следовало бы дать ночь на размышление, это бы привело к лучшим результатам.
      Судья Дрейпер озадаченно посмотрел на адвоката; взгляды их встретились: зачем защита вносит такое предложение? Ведь и так очевидно: чтобы спокойно обсудить вопрос, присяжным понадобится куда больше времени, чем у них остается... "Может быть, он хочет что-то дать мне понять... на что-то пытается намекнуть?.." - подумал судья. И первым отвел глаза. "Конечно, подумал он, - конечно! Он прав! Им нельзя давать времени собраться с мыслями..." Он взглянул на часы и произнес:
      - Суд не может принять ваше ходатайство. У нас остается еще полтора часа. Суд считает, что этого времени вполне достаточно, чтобы вынести справедливый приговор.
      Сказав это, сэр Артур надел очки.
      Наступило тягостное и продолжительное молчание. Только слышалось, как в переполненном зале шаркают чьи-то подошвы и кто-то глухо покашливает. Откуда-то справа донесся шепот, но двести голов одновременно с осуждением повернулись в ту сторону, и шепот сразу стих.
      Дуглас не спускал глаз с сэра Артура. С самого начала процесса он старался не смотреть на Френсис. Он заранее решил, что не произнесет ни слова, при всех обстоятельствах останется безучастным, словно его нет в зале: он хотел присутствовать здесь в качестве некоего символа. Играть эту роль оказалось нелегко, мучительно сжималось сердце. Один только взгляд Френсис, полный боли, страха, мольбы, - и, кто знает, доведет ли он до конца свою роль? И уж совсем невыносимой мукой оказался запрет не видеть трогательно прекрасного лица с чересчур крупным ртом... Из этих двух пыток приходилось выбирать ту, которая по крайней мере не лишала смысла его поступок, оправдывала риск, на который он пошел. И до сих пор ему это удавалось неплохо.
      У Френсис не было таких оснований сдерживать себя. Сидя между Гримом и Сибилой, она, казалось, не только слухом, но и глазами впитывала каждое слово. Иногда, схватив руку Сибилы, она до боли сжимала ее. Иногда, в полном изнеможении закрыв глаза, она откидывалась на спинку скамейки. Когда сэр Артур отклонил ходатайство защиты, Френсис, чтобы не выдать своего волнения, до крови закусила губу. Но в груди у нее что-то вдруг оборвалось.
      А Дуг даже бровью не повел. Как ей хотелось, о, как ей хотелось, чтобы он взглянул на нее - хоть один раз, ну хотя бы в эту минуту! Но они обещали друг другу: он - не смотреть на нее, а она - не искать его взгляда. Он был прав, прав! И она отвернулась.
      Теперь она тоже смотрела на судью. Сэр Артур медленно надевал очки. И вот, когда он укрепил их на носу, Френсис заметила вдруг, да, заметила этот беглый, как взмах ресниц, веселый, дружеский, почти сообщнический взгляд, который скользнул по лицу обвиняемого...
      - Видели? - шепнула Френсис в сильном волнении Сибиле.
      - Да, - ответила Сибила, - да... похоже, что...
      Сибила не кончила фразы, и пораженная Френсис увидела, как она тихонько трижды постучала о деревянную обшивку скамьи.
      - Вы и не подозревали, что я такая суеверная? - рассмеялась Сибила.
      - Конечно, нет! - ответила Френсис. - Уж кто-кто...
      - Подождите, вы еще и не то обо мне узнаете... Но взгляните на Дугласа!
      Дуг, казалось, окаменел. Но если он превратился в мрамор, то мрамор пурпуровый. Он покраснел до корней волос. Губы его приоткрылись, он смотрел на судью удивленными глазами, словно перед ним предстал ангел, несущий благостную весть.
      - Он тоже заметил, - прошептала Френсис. - Лишь бы...
      Но Сибила в страхе сжала руку Френсис и заставила ее замолчать. К тому же судья Дрейпер уже взял слово.
      - Леди и джентльмены, господа присяжные, - начал он, - в течение трех дней перед вами выступали свидетели обвинения и свидетели защиты, вы выслушали обвинительную речь, и только по желанию обвиняемого не была произнесена речь защиты. Теперь вам надлежит решить его судьбу. Но прежде, следуя традиции, суд в нескольких словах подведет итог судебному разбирательству, дабы по возможности облегчить вам принятие трудного и ответственного решения.
      Ибо оно действительно трудно и действительно ответственно. Обе стороны дали вам ясно понять, что придется серьезно подумать, прежде чем вынести окончательный приговор. Не буду возвращаться к этому вопросу. Мой долг напомнить вам вкратце показания сторон на этом процессе; я не смогу хотя бы в какой-то степени облегчить вашу задачу: только вам, вам одним, предстоит сделать выводы из всего сказанного.
      А теперь перейдем к сути дела.
      К чему же, в конце концов, она сводится?
      Обвиняемый, став вследствие экспериментального оплодотворения самки, принадлежащей к недавно открытому антропоморфному, то есть человекообразному, виду, став, как мы уже сказали, отцом маленького существа - гибрида, убил его.
      Вам предстоит решить вопрос, совершил ли обвиняемый, таким образом, убийство.
      Поступок, совершенный обвиняемым, можно назвать убийством лишь в том случае, если он полностью соответствует определению убийства, записанному к кодексе, то есть: "Убийство есть умышленное лишение человека жизни".
      В данном случае вы можете признать обвиняемого виновным, если у вас не останется никакого разумного сомнения в том, что доказаны нижеследующие пункты:
      1. Объект действительно убит обвиняемым.
      2. Убийство совершено обвиняемым преднамеренно.
      3. Объект убийства является человеческим существом.
      Вряд ли у вас возникнут сомнения по двум первым пунктам; обвиняемый признает себя ответственным за свой поступок; он признает и заявляет, что совершил его преднамеренно; различные свидетельские показания подтверждают, что это действительно так.
      Но третий пункт далеко не столь ясен.
      Профессор Наач считает жертву человеческим существом. По его мнению, доказательством тому служит следующее: вид, к которому принадлежит жертва, помимо прямостояния, умеет обтесывать камни, добывать огонь, имеет зачаточные признаки речи. Той же точки зрения, хотя и по иным соображениям, придерживаются профессора Кокс и Хансон.
      В противоположность им профессор Итоне утверждает, что жертву нельзя отнести к человеческому роду, ибо за всю историю существования ветви, от которой произошел человек, ни один из представителей ее не имел такой стопы, как стопа жертвы.
      Таково же мнение доктора Фиггинса.
      Представитель обвинения пытается убедить вас, что вам не следует решать ученые споры, но в то же время не признает за вами права умыть руки, оправдав подсудимого, не принимая в расчет все те страшные последствия, которые повлечет за собой оправдание; вы обязаны, утверждает обвинение, признать подсудимого виновным в совершении преднамеренного убийства, ибо с точки зрения закона и правосудия этот факт не вызывает сомнений.
      Однако суд не считает, что вы можете безоговорочно принять данный тезис. Напротив, он полагает, что объявить подсудимого виновным вы сможете лишь тогда, когда у вас будет твердая уверенность в том, что полностью доказано третье условие в определении убийства: другими словами, когда у вас не будет никакого разумного сомнения в том, что жертва действительно является человеком.
      Никакого разумного сомнения! Это выражение не раз повторялось во время процесса. Долг суда раскрыть вам точное значение двух этих слов.
      В чем же заключается "разумное сомнение"?
      При истолковании этого термина и впрямь может произойти опасная путаница.
      Сомнение может корениться в самих фактах: так, обвиняемого застали на месте убийства, но виновность его не может быть доказана абсолютно точно. В этом случае, естественно, возникает разумное сомнение.
      Сомнение может корениться в сознании: так, например, если присяжные не в силах разобраться в нагромождении фактов, накопленных в ходе процесса, они не могут составить ясное представление о деле в целом. Здесь, конечно, нельзя говорить о разумном сомнении. В этом случае присяжные должны потребовать все необходимые им разъяснения. И если в конце концов разъяснения эти так и не помогут прояснить суть дела, им останется лишь один выход: объявить, что они не в состоянии решить данный вопрос.
      Если же, на ваш взгляд, разумное сомнение лежит в самих фактах, вам ни в коем случае не следует принимать в расчет любые возможные последствия, какими бы ужасными и грозными ни рисовало их вам обвинение: вы должны будете признать обвиняемого невиновным.
      Но если же, наоборот, вы решите, что сомнение лежит не в самой природе фактов, а в _вашем_ понимании этих фактов, я буду вынужден согласиться с доводами обвинения: если бы речь шла только об одном обвиняемом, только о том, чтобы ввиду имеющихся сомнений отнестись к нему со всем христианским милосердием, против этого мы не стали бы возражать, но в данном случае снисходительный приговор может вызвать слишком тяжелые последствия, и ваш долг - долг людей гуманных - помнить об этих ужасных последствиях. Но и суровый приговор, вынесенный, несмотря на сомнение, закравшееся в вас, столь же неприемлем. В самом деле, вы бы создали не менее опасный прецедент для будущего нашего правосудия: потому что, послав на смерть, возможно и невинного, человека, осужденного не за совершенное им преступление, а только в силу предполагаемых последствий, в плане политическом или социальном, которые могли бы повлечь за собой оправдание, вы таким образом подорвали бы самые основы правосудия нашей страны.
      После короткой паузы судья продолжал:
      - Резюмирую вышесказанное. Мы, как и обвинение, считаем, что в самих фактах у нас не может быть сомнения, факты остаются фактами, тропи остаются тропи. Их природа - факт, от нас не зависящий. Мы считаем, так же как и обвинение, что сомнение, если таковое и существует, вызвано вполне понятным замешательством, внесенным в ваши умы спорами ученых. Следовательно, так же как и обвинение, мы считаем, что сомнения такого рода не могут расположить нас в пользу бездумной снисходительности, не считающейся с последствиями.
      Но зато мы полагаем - на сей раз так же, как и защита, - что вы сможете, не покривив душой, осудить обвиняемого, будучи лишь твердо уверены, что доказаны полностью все три пункта, определяющие убийство.
      Прежде чем высказаться за или против, необходимо предварительно решить для самих себя вопрос о природе жертвы - обезьяна она или человеческое существо.
      Только тогда, когда у вас не останется никаких сомнений на этот счет, вы сможете принять то или иное решение.
      Иначе, каким бы ни был ваш приговор, вы рискуете совершить трагическую и кровавую ошибку.
      Вновь последовала пауза, затем сэр Артур продолжал:
      - Теперь, леди и джентльмены, вам известна суть дела. Вам остается лишь ответить после совещания "да" или "нет" на вопрос, который вам будет задан: "Виновен ли подсудимый?"
      Судебный исполнитель, соблаговолите провести присяжных в комнату для совещаний. Объявляю перерыв.
      Он поднялся и, выйдя из зала, с облегчением снял надоевший парик, под которым невыносимо горела голова. И в ту же минуту публика, с облегчением нарушив тягостное молчание, зашумела, как морской прибой, бьющийся о скалы.
      Когда заседание возобновилось, присяжные вновь предстали перед судом. От имени своих коллег председатель присяжных попросил у суда кое-каких разъяснений. Лицо его было почти такое же белое, как и маленький листок бумаги, дрожавший в его руках.
      - У нас нет разногласий по основному вопросу, - начал он, - то есть по вопросу... о преступлении. Здесь сомнений нет. Остается решить только одно, как вы сами изволили указать: люди тропи или нет? А вот этого-то как раз мы и не знаем.
      - Вполне естественно, - ответил сэр Артур. - Что же дальше?
      - Так вот... Не мог бы суд нам сказать, что он сам думает по данному вопросу.
      - Нет, это невозможно. Обязанность суда - уточнять отдельные факты и правовые вопросы. Но он не может иметь своего мнения по существу вопроса; если бы даже он имел собственное мнение, то по закону не имеет права сообщить его вам.
      Председатель присяжных - высокий худой старик с вьющимися вокруг маленького багрового блестящего черепа седыми кудрями - свирепо подвигал челюстями и наконец заговорил:
      - Вот мы подумали, что если бы по крайней мере... если бы суд нам просто напомнил... то... стало быть... определение человека, общепринятое определение человека, ну, хотя бы то, которым пользуются вообще, стало быть, законное определение, юридическое... если это... конечно, не выходит за пределы обязанностей суда?
      - Нет, - ответил, улыбаясь, судья. - Но для этого нужно, чтобы такое законное определение существовало. Возможно, это покажется невероятным, но такого определения действительно не существует.
      Некоторое время старик тупо молчал, а затем переспросил:
      - Не существует?
      - Нет.
      - Но ведь это невозможно...
      - Суд согласен, что это странно, и мы уже высказались по данному вопросу; хотя, в сущности, это вполне соответствует духу нашей страны. Во всяком случае, таковы факты.
      - И такого определения нет ни в Англии, ни в других странах?
      - Нигде. Даже во Франции, где все определено и узаконено, где предусмотрен даже вопрос о том, кому принадлежит яйцо, снесенное моей курицей во дворе соседа.
      - Невероятно, - произнес старик присяжный, помолчав минуту. - Выходит, что все определено и узаконено, даже самые мелочи... кроме... стало быть, нас самих.
      - Совершенно справедливо, - ответил судья.
      - Но неужели... с тех пор как существуют люди, никогда?.. Подумали обо всем... все определили и узаконили, за исключением?.. А не значит ли это, что люди вообще ни о чем не подумали? Просто начали с конца?
      Судья улыбнулся. Он беспомощно развел руками.
      - Потому что, - продолжал присяжный, - если мы не знаем... точно... я хочу сказать, если уж мы не договорились между собой... по крайней мере... даже о нас самих... как же мы можем, черт возьми, тогда понимать друг друга.
      - Возможно, именно поэтому, - с улыбкой согласился судья, - мы так плохо и понимаем друг друга. Но мы уклоняемся в сторону, а время уходит.
      - Прошу прощения, милорд, - продолжал старик. - Но право... стало быть... даже вот для нашего решения... разве это не ужасный пробел?
      - В вашей власти его заполнить, - заметил судья.
      - Как - в нашей?
      - Боюсь, что, не заполнив существующий пробел, вы не сможете здраво разобраться в этом деле; чтобы определить природу тропи, надо сначала дать определение самому человеку.
      - Но если никто никогда не сделал этого до нас, как же мы-то сможем, милорд, мы... Пусть нам по крайней мере помогут!
      - Суд для того и существует, чтобы отвечать на ваши вопросы.
      - А когда я вас спрашиваю, вы отвечаете, что сами не знаете!
      - Суд существует для того, чтобы напомнить вам все, что говорилось здесь по данному вопросу, и чтобы объяснить вам то, чего вы не поняли.
      - Но, - с раздражением возразил старик присяжный, - мы прекрасно помним все, что здесь говорилось, и, мне кажется, достаточно хорошо поняли все. Дело в том, что... если бы только, стало быть... все эти профессора пришли к какому-нибудь соглашению... Но они только бранились друг с другом... Как же вы хотите, чтобы мы... мы...
      - И тем не менее вам придется это сделать, - ответил судья. - И даже, представьте себе, сделать безотлагательно: приговор должен быть вынесен через сорок минут, если вы не хотите завтра начать все сначала.
      Присяжных провели в комнату для совещаний. Старик председатель, выходя из зала, сокрушенно покачивал седыми кудрями. Когда через двадцать минут старик председатель вошел в зал, он все с тем же сокрушенным видом качал головой.
      - Мы не пришли к определенному мнению, - заявил он. - Мы только еще сильнее запутались. Чем больше мы спорим, тем труднее нам принять решение. Двое - за, трое - против, остальные ничего не говорят. Я и сам-то совсем растерялся.
      - И все-таки вы должны настоять, чтобы ваши коллеги вынесли решение, сказал судья. - Сегодня в вашем распоряжении еще десять минут.
      По истечении последних минут старый председатель появился снова, на сей раз уже в сопровождении всех присяжных.
      - Мы решительно решили, что мы ничего не можем решить, - заявил он и умолк.
      Судья тоже молчал.
      - Наверное, вам просто не хватило времени? - заговорил он наконец. - Мы можем вам дать для размышлений ночь. Вас удобно разместят, накормят...
      - Совершенно бесполезно, - отрезал старик председатель. - Мы решили окончательно.
      - Ничего не решать?
      - Ничего не решать. И заявляем, что мы не в состоянии решить этот вопрос.
      Несколько минут все молчали, наконец сэр Артур произнес:
      - Суд сожалеет, но при данных обстоятельствах ему придется освободить присяжных от возложенных на них обязанностей. Судебный процесс переносится на следующую сессию с новым составом присяжных. Заседание окончено.
      Лишь когда судья вышел из зала, присутствующие поняли, что произошло. Сначала в зале воцарилось растерянное молчание. Но потом затишье сменилось бурей. Только уважение к этим древним стенам умеряло рокот человеческих голосов. Люди вскакивали с мест, что-то спрашивали друг у друга сдержанными, но полными досады и возбуждения голосами. Френсис тоже не могла усидеть на месте. Через головы людей она старалась поймать взгляд Дуга, которого минуту назад привели выслушать приговор и теперь уже уводили обратно. Ей удалось встретиться с ним глазами. И он, словно боксер, вышедший победителем на ринге, подняв обе руки, радостно приветствовал свою Френсис.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      Волнение лорда-хранителя печати, равно как и владельцев ткацких фабрик. "Tropi or not tropi? [Тропи или не тропи? (англ.)] Вот в чем вопрос". Судья Дрейпер предлагает передать дело в парламент. Как обходят одну из самых славных традиций. Создание комиссии по изучению вопроса. Противоречия в комиссии. Угроза провала. Положение осложняется. Польза взаимопротиворечивых мнений. Мучительное признание Френсис. Солидарность всего человеческого рода. Основное различие между человеком и животным. Молчание устраивает.
      Сэр Артур Дрейпер ждал, что его вызовут. От кого последует вызов: от министра внутренних дел? Или, может быть, от генерального прокурора? Оказалось, что его просто попросил заглянуть в клуб лорд-хранитель печати - министр без портфеля.
      Пересекая Грин-парк, сэр Артур думал: "Стало быть, речь пойдет обо всем, кроме правосудия. С одной стороны, это меня даже устраивает..." И далее: "Не придется, по-видимому, объяснять ему, как, действуя, откровенно говоря... не совсем по форме, я фактически сорвал процесс и привел присяжных в полное замешательство. Напротив, он сам, по всей вероятности, собирается попросить меня о чем-то. И попросить, конечно, о чем-то не совсем официальном... Так что козыри в моих руках. Но сумеешь ли ты пустить их в ход, старина? Ты ведь никогда не был силен в дипломатии..."
      Лорд-хранитель печати не заставил себя долго ждать. Он весело приветствовал сэра Артура дружеским "хэлло!" и, фамильярно похлопав его по спине, провел в зал. Они уселись в укромном уголке. После нескольких любезных вступительных фраз министр протянул судье кипу газет.
      - Вы уже просмотрели иностранную прессу?
      Сэр Артур отрицательно покачал головой и не без интереса прочел напечатанный огромными буквами заголовок в "Чикаго дейли пост": "Tropi or not tropi? Вот в чем вопрос". Автор статьи весьма саркастически кратко изложил ход судебного разбирательства и подверг резкой критике британский формализм и британское правосудие, которое в силу полнейшего отсутствия гибкости заходит в тупик при любом выходящем за обычные рамки судебном разбирательстве.