– Чепрятков! – заорал Автол. – Кусок идиота с ушами, убери немедленно штангу! Придавишь этого доходягу, а я потом всю жизнь ему на лекарства работай?!
      Чепрятков заулыбался. Легко поднял штангу с груди Гобзикова и опустил ее на стойки.
      – Вот так, – зачем-то сказал Автол, хотя и так всем было ясно, что вот так.
      Гобзиков с трудом отковылял в сторону.
      Автол был вполне здоров. Никаких тебе повреждений. Никаких ожогов, никаких бандажей на заднице. Как новенький. Я осторожно отыскал глазами Шнобеля, Шнобель незаметно пожал плечами.
      Прокололись, подумал я. Но кто-то ведь там орал... Кто? Кто там тогда орал?
      Автол чуть косоватой кикбоксерской походкой направился к Чепряткову. Остановился напротив. Ленка Лазерова перестала крутить ногами, Антон Бич первый раз промазал по кольцу, каратисты забросили свои мяуканья и с интересом наблюдали за конфликтом.
      Автол был ниже почти на голову. И уже в плечах. Но при всем при этом он казался почему-то больше и сильнее Чепряткова.
      Наверное, из-за внутренней правоты, подумал я.
      – А за «идиота кусок» вы ответите, – обиженно сказал Чепрятков. – Нечего мою личность унижать, я гражданин, между прочим... Моя мама...
      – Да пусть твоя мама тоже приходит. – Автол злобно зевнул. – Со своими мордоворотами. Я их в узлы повяжу. Нафарширую, как кальмаров.
      – Моя мама на вас в суд подаст. – Чепрятков гаденько улыбнулся. – За оскорбления и нанесение мне душевных травм. А эти... – Чепрятков с презрением обвел руками своих соучеников. – Эти подтвердят, что вы превышали. Так что ой-ой-ой!
      Автол окоченел. Но быстро нашелся.
      – А ты вообще что тут делаешь? – спросил он. – У тебя же перелом, Чепрятков! Ты же должен дома сидеть! Лицейский устав нарушаешь? Нарушаешь... Злостно нарушаешь, голубчик. А злостное нарушение устава Лицея в третий раз... у тебя ведь, кажется, два уже есть? Злостное троекратное нарушение устава грозит немедленным исключением. И безо всяких мам! В обычную школу пойдешь, гражданин! Там тебя научат права человека уважать! Тоже мне, Сахаров нашелся!
      Просвещенные лицеисты захихикали.
      Я не захихикал. Сахарова я уважал, даже передачу про него посмотрел, и мне не нравилось, когда всякие экс-бумажники позволяли себе касаться светлого имени.
      – Ладно, Аверьян Анатольевич, – смилостивился тем временем Чепрятков. – Придем к консенсусу...
      – Вон отсюда! – заорал Автол. – Чтобы я тебя здесь месяц не видел! До лета не видел!
      Чепрятков хотел что-либо сказать, но передумал. Вспомнил, что физкультурник в Лицее должность уважаемая и не исключено, что за Автолом тоже кто-то стоит. Старые знакомства, ну и т. п. Может быть, даже покруче его мамы...
      – Ладно, – примирительно сказал Чепрятков. – Пойду. Привет червям.
      Чепрятков показал одноклассникам язык и демонстративно похромал к выходу. Класс облегченно вздохнул. И тут же Автол дебильно засвистел в свой олимпийский свисток.
      – Стройся! – рявкнул он и медленно повернулся к лицеистам спиной.
      В знак презрения.
      Лицеисты, толкаясь, принялись вытягиваться вдоль скамейки.
      Лара продолжала равнодушно сидеть. На дикий свисток Автола никак не прореагировала. Прикидывается независимой личностью! Подружится, значит, с Халиулиной и Зайончковской.
      Я осторожно подрулил поближе.
      – Чего сидишь? – шепотом спросил. – Вставай, а то Автол совсем разозлится!
      Лара медленно со скамейки поднялась. Я покачал головой. Она была одета, мягко говоря, не совсем физкультурно. Те же джинсы, вместо черно-красной куртки черная футболка, вместо тяжелых ботинок вьетнамские шлепанцы.
      Шлепанцы особенно удручали. За шлепанцы Автол раскатывал на месте.
      А за очки вообще убивал.
      – Ты чего? – Я краем глаза искал Автола. – Ты чего так нарядилась?
      – А как надо? – вяло спросила Лара.
      – Как положено. Короткий черный низ, светлый белый верх. Форма. И очки. В очках нельзя.
      Лара пожала плечами.
      – Автол орать будет...
      – Пусть орет.
      – Зря... – пожал плечами я.
      Увидел, что Мамайкина разглядывает меня уж совсем пристально, и растворился потихонечку. Занял свое место, седьмое по росту.
      Автол снова дунул в свой безрадостный свисток. Строй выверился окончательно. Лара заняла место во второй его половине, ближе к концу. Баскетбольным ростом она не выделялась.
      Физрук повернулся к лицеистам лицом.
      И тут случилось то, чего опасался я.
      Автол увидел Лару. Свисток выпал из его одуревших зубов.
      – Это что? – Он указал пальцем. – Это что такое?
      Лицеисты испуганно сплотили ряды, в результате чего Лара оказалась в пустом пространстве.
      – Это что такое, повторяю я разборчиво? – сказал Автол.
      Лара не ответила.
      – Староста!
      Староста Ирина Зайончковская робко сделала шаг вперед.
      – Староста! Это что за чучело?
      – Это... это новенькая...
      – Она что, из деревни приехала? – громко осведомился Автол. – Из Больших Лапотников? Разве там в очках ходят?
      – Я... – растерялась Зайончковская. – Я не знаю...
      – Как ее зовут? Дуся Деревянко?
      Класс обязательно засмеялся.
      – Ее зовут Лариса... – сказала Зайончковская.
      – Лариса, значит. – Автол удовлетворенно потер ладоши. – Это хорошо...
      Мне стало неприятно.
      Автол обожал спектакли, Автол жить без них не мог. И сейчас у него было явное настроение к спектаклю. Не, я, как всякий нормальный мальчик, тоже любил, чтобы в моем присутствии над кем-нибудь издевались и глумились, но только в меру.
      А Автол меры почти никогда не блюл. Необуздан был.
      – Так, Лариса, выйди, пожалуйста, вперед, – сказал Автол елейно и указал пальцем, куда именно следует выйти.
      – Аверьян Анатольевич! – попыталась заступиться Зайончковская. – Она же не знала...
      – Зайончковская. – Автол прострелил старосту взглядом. – Ты иногда ездишь в муниципальном транспорте? Там на стенах висят такие таблички: «Отсутствие разменной монеты не дает права на бесплатный проезд»...
      – Я в автобусах езжу, – ответила Зайончковская. – И таких табличек там нет. А если человек не знал...
      – На твое личное мнение мне плевать, – зевнул Автол. – А у кого-то, видимо, в ушах бананы. Я сказал, выйти вот сюда!
      Автол сделал свирепый жест пальцем. Лара вышла.
      – Ты что, девочка, – спросил Автол, – не знаешь, что у нас тут существуют некие... ПРАВИЛА?!!
      Слово «правила» Автол проорал. Шеренга вздрогнула.
      – Посмотри на своих товарищей! Они одеты как полагается! А ты? Ты похожа на чучело!
      И Автол заорал, как могут орать только физкультурники:
      – Дура!!!
      Вера Халиулина подпрыгнула.
      – Аверьян Анатольевич! – покраснела староста Зайончковская. – Я думаю...
      – Мне плевать на то, что ты думаешь! А ты дура! – снова крикнул Автол Ларе.
      Я испугался, что сейчас Лара покраснеет, или заплачет, или грохнется в обморок (прецеденты были). Но ничего подобного не произошло. Новенькая стояла перед физруком как ни в чем не бывало. Немного со скучным видом. Видимо, вопли на нее не действовали.
      – А это что? – Автол перешел на вкрадчивый голос. – Это что у тебя?
      Автол указал пальцем на солнечные очки Лары.
      – Аверьян Анатольевич! – Зайончковская достигла уже помидорной красноты. – Я же вам говорю, она не знала...
      Автол остановил старосту властным движением руки.
      – Сними очки, – сказал он. – Очки запрещены.
      Лара не прореагировала никак. Просто стояла и смотрела в пол.
      – Ну, как знаешь... – Автол шагнул к новенькой.
      – Аверьян Анатольевич! – пискнула Зайончковская.
      Но Автол ее не услышал.
      И произошло странное. Автол выбросил руку, стремясь подцепить очки натруженными в целлюлозной промышленности пальцами. Но очков под пальцами не оказалось, Автол потерял равновесие и плюхнулся на пол.
      Из кармана куртки спортивного костюма выпало вареное яйцо и, покачиваясь, покатилось в сторону гирь.
      Класс восторженно проследил за тем, как катится яйцо через зал. Было так тихо, что я прекрасно услышал, как яйцо ткнулось в двухпудовую гантелю и треснуло.
      Автол продолжал стоять на карачках. Мозг кикбоксера не успевал оперативно обрабатывать поступающую информацию, это было видно даже по лицу физкультурника. Из-под воротника поднималась яростная краснота, теперь Автол мог запросто соперничать с Зайончковской.
      Кто-то в строю хихикнул.
      Физрук медленно поднялся на ноги. Отряхнул колени.
      – Ношение очков запрещено, – повторил он.
      И неожиданным резким рывком попытался сдернуть окуляры еще раз. И снова промазал. Лара стояла как стояла, вроде бы даже не шелохнулась. А Автол снова пролетел мимо цели. На этот раз он не свалился, видимо, ожидал чего-то подобного.
      Откуда-то послышалось оскорбительное рукоплескание, я стрельнул глазами и увидел, что из раздевалки высовывается Чепрятков. Чепрятков хлопал в ладоши и показывал большие пальцы в знак сверходобрения.
      Класс восторженно ожидал развязки. Все, даже миролюбивейшая Халиулина, следили за происходящим с напряженным вниманием.
      Это разозлило Автола еще больше. Бешенство его достигло прямо-таки зоологического градуса, он закипел, слюна забрызгала на километр.
      – Дай очки! – проскрежетал он.
      Лара отрицательно помотала головой.
      Автол пришел в окончательное неистовство, он зарычал и шагнул к Ларе. Сжимая мозолистые, покрытые шрамами кулаки.
      Я подумал, что сейчас произойдет что-то неладное.
      – Аверьян Анатольевич, как дела?
      Возле двери стояла Зучиха. Смотрела с интересом.
      Автол будто влетел в невидимую стену. Он внезапно и совершенно резко сдулся, ярость улетучилась, кулаки разжались, ноздри перестали шевелиться. Словно он наткнулся на какую-то иглу и эта игла пропорола все его злобство и кипение, пар вышел наружу, Автол мгновенно успокоился. Он как ни в чем не бывало прошагал мимо Лары и совершенно спокойным голосом сказал:
      – Все в порядке.
      И кинул Ларе:
      – Становись в строй.
      Лара послушно заняла место между маленьким гаишником и Веркой Халиулиной. В очках.
      – Стройся... – совсем без энтузиазма произнес Автол.
      Поглядел на Зучиху с неудовольствием.
      – Занимайтесь, занимайтесь, – благословила Зучиха и удалилась.
      Автол дунул в свисток и велел бежать для разминки десять кругов. Сам уселся на скамейку и стал смотреть в пол.
      Больше ничего интересного на уроке не произошло. Автол не свирепствовал, а с середины урока и вообще ушел. Девочек поручил физкультурно подкованной Лазеровой, мальчиков Антону Бичу, сам отправился в тренерскую.
      Лара физкультурой заниматься не стала, забралась на подоконник и принялась смотреть на улицу. Все, и девочки и мальчики, иногда поглядывали на нее с почтительным недоумением. Я тоже поглядывал. Поглядывал. А Мамайкина с неудовольствием поглядывала на меня. Девчонки ведь всегда все чувствуют, с ними никакой барометр не сравнится.
      Ко мне подбежал Шнобель с баскетбольным мячом.
      – Видал, какие дела?! – прошептал он. – Мы его кислотой взять не смогли, а она... и все... Должен был сегодня предзачет проводить, а в тренерской сидит! Автол в шоке! Возможно, он и дальше не очухается. Слушай, Кокос, интересную ты себе клюшку выбрал, однако...
      – Я ее не выбирал, – огрызнулся я. – И вообще... Что-то здесь не так. У Автола что, задница алюминиевая, что ли? С чего это на него кислота не подействовала?
      – А кто его знает, – пожал плечами Шнобель, – может, и алюминиевая... Может, у него не задница, а протез...
      – Ну-ну. Мне кажется, эта новенькая просто гипнотизерша. Такие бывают. Как посмотрят, так сразу и все. Она Автола взглядом сбила. Крапива...
      – Все, Кокос, – засмеялся Шнобель, – теперь ты в полной засаде! Одна подружка психопатка и дура, другая гипнотизерша! И обе красавицы. Слышь, наверное, эта Лара, она даже покрасивее Мамаихи будет, ну если под определенным углом смотреть. Вешайся, Буратино, вешайся.
      – Сам вешайся, – ответил я.
      – Мне что, у меня Указка есть, – ответил Шнобель. – Вон она...
      Лазерова качала пресс возле шведских стенок. Мамайкиной рядом не было, любопытная Мамайкина вертелась возле тренерской, стремясь узнать, что же там все-таки происходит. Я понял, что можно в ближайшее время не опасаться контроля, и решил подкатить к Ларе.
      Лара сидела на подоконнике, гири стояли внизу. Я подошел к гирям и с видом знатока принялся их перебирать. Разглядывал донышки, придирчиво колупал ногтем краску, ворочал. Потом гири бросил и посмотрел на Лару снизу вверх.
      Не. Мамайкина круче. Еще бы! Мамайкина все-таки вице-мисс, Мамайкина...
      И чего она на этот подоконник залезла? Зачем? Хочет выше всех быть? Не люблю тех, кто хочет выше всех. И что за понтовство вообще? Почему не снять очки? Любой испугается, если на него так уставиться. Если бы она на меня так смотреть стала, я сам бы куда-нибудь в сторону свернул. Подумаешь, очки. Что за тупая принципиальность?
      Не, так нельзя. Совершенно нельзя. Поэтому я сказал:
      – Круто ты эту крысу. Так ему и надо. Молодец. Это как называется?
      – Что?
      – Ну, это? Джет-кун-до? Джиу-джитсу? Искусство скрытого уклонения?
      – Просто...
      – Ну да, понятно, – кивнул я. – Секреты. А то я бы записался...
      – Куда?
      – Ну, к тебе. В ученики, типа. В секцию...
      Лара улыбнулась и отвернулась. Улыбка у нее была... Лучше ничего не скажу, все равно получится тупо. Банально получится. Так улыбаться было просто свинство, нечего так вообще улыбаться.
      Вот она улыбнулась, и я все понял, да. Крапива...
      – А ты какую музыку любишь? – спросил я и тут же осознал, что задал на редкость тупой вопрос.
      Такие тупые вопросы в прошлом веке задавали. И в позапрошлом.
      – Никакую не люблю, – ответила Лара.
      – А я люблю... Сен-Санса.
      Это было совсем уж идиотски. Стараться изобразить из себя интелюгу – сам других за такое презирал. Но надо же было что-то говорить. Разговор-то не лепился. Я уже думал, не поискать ли какого-нибудь благообразного предлога для того, чтобы смотаться мелкими шагами, но тут увидел яйцо. То самое, что потерялось Автолом.
      Яйцо спасло положение. Оно сиротливо лежало между круглыми гиревыми боками, тоскливо глядело в потолок трещинками. Я подумал, что оригинальность поведения во многом искупает косный язык и вялую речь. Поэтому наклонился, поднял яйцо, слегка протер его о футболку и принялся чистить.
      Новенькая Лара поглядела на меня с некоторым интересом.
      Зацепил.
      Я чистил яйцо с холодным философическим видом, усеивая межгиревое пространство мелкими несимметричными скорлупками. Когда яйцо явило миру свой чуть синюшный бок, я протер его о футболку еще раз.
      – Ты что, его есть будешь? – спросила Лара.
      Я понял, что нахожусь на пути к успеху.
      – А что ж добру пропадать? – сказал я, засунул яйцо в рот и принялся сосредоточенно жевать.
      Яйцо было сухое и сразу же встало поперек горла. Но я старался не подавать виду, перемалывал богатую белком и полезными жирами пищу, намеревался ее проглотить.
      – Яйцо хорошо с майонезом, – задумчиво сказала Лара. – Или с грибной икрой...
      Я был согласен, что майонез бы не помешал, про грибную икру уж и говорить нечего, но дух оригинальничанья и противоречия заставил меня сказать:
      – Ничего, так тоже нормально...
      Я хотел добавить еще, что вообще-то предпочитаю яйца всмятку, яйца всмятку – еда королей, но сказать этого не смог.
      Подавился.
      Яйцо пошло, как говорится, не в то горло. Я захрипел и стал подавать знаки.
      – Что случилось? – спросила Лара.
      Но я только указывал пальцем себе за шиворот.
      – Подавился, что ли?
      Я мужественно кивнул и свалился на скамейку. Возникла Мамайкина. Рядом. С кислой рожицей возникла.
      – Прикинь, Кокосик, – просусюкала она, – этот дурак Автол перебирает свои жестяные кубки и так грустно на них смотрит. Что это ты не отвечаешь?
      – Подавился, – объяснила Лара.
      – Чем подавился?
      – Яйцом.
      – Каким еще яйцом он подавился? Откуда тут яйца?
      – Нашел яйцо, стал его есть и подавился. Такое случается, яйца – очень опасная пища. Теперь он задыхается.
      Я на самом деле задыхался. Ноги даже подкосились, и я бухнулся на колени сразу перед двумя девчонками, как последний трубадуришко. Засипел. Услышал, как где-то недалеко Шнобель сказал:
      – Посмотрите, какой ловелас! Одной ему уже мало! Так держать, Кокосов!
      Левый глаз у меня задергался, а за ним задергалась и вся левая часть лица.
      – Судороги, – сказала Лара. – Плохо. А ну, дай мне руки.
      Я протянул ей руки. Крепко. Пальцы у нее были тонкие, но неожиданно сильные. И снова. Ощущение тепла и какой-то энергии, что ли. У Лары были правильные руки, за них было приятно держаться.
      Лара потянула меня на себя, но встать не получилось, коленки не позволили.
      – Помогите, – прошептала Мамайкина. – Помогите же...
      – Подтолкни его, – велела Лара.
      – Чего? – не поняла Мамайкина.
      – Подтолкни, говорю!
      Мамайкина забежала за меня и принялась толкать в спину. Лара тянула. Я с трудом поднялся на ноги. Лара быстро забежала ко мне с тыла, обхватила руками поперек, сжала и дернула вверх. Позвоночник у меня хрустнул, яйцо булькнуло и проскочило в желудок.
      – Спасибо, – выдавил я. – Вам обеим.
      И поковылял в сторону раздевалки.
      Мамайкина фыркнула, догнала меня, вытерла руки о мою футболку и гордым шагом проследовала к Лазеровой. Пусть включит это в свою книгу.
      До раздевалки я доковылял с трудом и покачиваясь. Бухнулся на скамейку, вытянул ноги. В горле стоял мерзкий яичный вкус, в желудке сидел камень, начинало тошнить и пучить. Я пытался отдышаться.
      Тупо.
      Как тупо подавиться яйцом. Хотел показаться во всем блеске, а подавился яйцом. А она меня спасла. Теперь она будет думать, что я ей обязан жизнью. И решит, что я должен ей поклоняться. Точно, решит, что я должен ее боготворить. Может, даже портфель придется носить, рюкзак то есть. Ужасно. Стремно. Чего я пошел на эту физкультуру? Надо было задвинуть, просидеть в столовке...
      А главное, и сам я буду думать, что она меня спасла. Все равно буду думать, ничего с собой не сделаю.
      Я вскочил и принялся ходить туда-сюда по раздевалке. Мне даже стало казаться, что она это как-то специально устроила. Заманила меня к этому чертовому яйцу...
      Бред. Стал впадать в бред.
      Спокойствие. Тишина.
      Минут через десять со стороны спортзала послышался вялый свист.
      Еще через минуту коридор наполнился дружным топотом, и в раздевалку влетела потная толпа лицеистов.
      Гобзиков одним из первых.
      Я поморщился. Про Гобзикова я совсем и забыл. Вообще, в мои планы входило отпроситься с физкультуры минут на десять пораньше, быстренько одеться, перевесить куртку Гобзикова на место и живо свалить. Но с этим дурацким яйцом я совсем забыл про Гобзикова, про шкафчик Карапущенко, даже про давешнее приключение возле «Хаммера» Автола и то забыл.
      Гобзиков увидел свою одежду на подоконнике, увидел в шкафчике мою куртку, все понял.
      Я встал. Я хотел разобраться мирным путем, потихонечку, но потихонечку не получилось – в раздевалку проник Чепрятков.
      – Так-так, – сказал охочий до шоу Чепрятков. – Я смотрю, ты, Кокос, на Гобзикова круто наехал...
      – Да не наехал я... – Я попытался замять дело. – Просто...
      – Гобзиков, он на тебя наезжает, а ты стоишь и смотришь! Вломи ему!
      И Чепрятков подтолкнул Гобзикова ко мне.
      – Слушай, Гобзиков... – начал объяснять я.
      Но Гобзиков не захотел ничего слушать, он быстро шагнул ко мне и ударил в живот. Тупо так, неумело совсем.
      Правильно и сделал, по-другому было просто нельзя.
      Я успел сместиться назад, и удар пришелся по касательной. Гобзиков снова кинулся на меня, размахивал рычагами, пузырился.
      Мне ничего не оставалось, как ответить.

Глава 5 Объективное вменение