- Снять с полка и отдать под суд.
      - Верно. Так почему же ты, не успев показаться в запасном полку, нарушаешь мой приказ: маршевые роты доставляешь с опозданием? И как! На чужих машинах. Как с тобой поступить?
      - Наказать.
      - А почему не под суд?
      - Жертв не было.
      Генерал, поджимая бледноватые губы, шагал из угла в угол. Резко повернулся:
      - Сам себе придумай наказание.
      - Строгий выговор.
      - А в полку оставить?
      - Завелся, товарищ генерал...
      Валович ухмыльнулся:
      - Не было печали - заводного обрели. Так вот: за несвоевременное выполнение приказа, за автопарк и прочее получай строгача. Теперь подойди к карте. - Генерал карандашом обвел выступ за Днестром. - Кицканский плацдарм. Тут наши, дивизия на правом фланге, за болотом. А тут, - палец генерала приблизился к синему кружку, - противник скапливает силы. Короче: требуется двенадцать маршевых рот. И таких...
      - Ясно, товарищ генерал!
      - Не перебивай! Срок - неделя. И чтобы без фокусов. Экзамен на командование полком. Заруби на носу.
      Зазвонил телефон.
      - Ты, Георгий Карпович? Здоров... У меня... собственной персоной... Хорошо, хорошо! - Положил трубку. - Иди в политотдел, получишь по партийной линии, герой...
      Полковник Георгий Карпович Линев встретил меня у порога:
      - Здравствуйте, здравствуйте, подполковник. - Его сильные руки ощупали мои бока. - Рыбаков, одни костяшки у человека. Подкорми!
      - Постараемся, Георгий Карпович.
      - Только смотри не перекачай, как своего Стрижака. А то ведь человек в седло забраться не мог. Впрочем, довольно о нем. - Лукавые смешинки из полковничьих глаз будто ученической резинкой стерли. Он уселся за дощатый стол. - Сколько в полку коммунистов? - спросил меня.
      - Не успел узнать, товарищ полковник.
      - Обязаны были с этого начинать, а не с гранатой в руке красоваться. Вы единоначальник, с вас главный спрос. - Посмотрел на Рыбакова. - Вы коммунисты. А что у вас делается? Да знаете ли вы свой полк? Ты, товарищ Рыбаков, - погрозил пальцем, - с тебя мало взыскали, но за этим дело не станет. Случаи пьянства искоренить, чтобы и духу не было. Армия становится на плотную и длительную оборону. Так сделайте же полк полком! Военный совет армии знает, сколько коммунистов в каждой боевой роте. В каждой! Перетрясите комполитсостав. Кто засиделся, забыл, где находится, - в армейский резерв. Там разберутся, кого куда. Коммунистов - по ротам. С полка глаз спускать не будем. И вы, комполка, не теряйтесь и номера там всякие не выкидывайте. На молодость ничего не спишем. Наведаюсь к вам. Всё, друзья.
      16
      У подполковника Сапрыгина длинные уши. Мы не успели появиться в штабе полка, а он уже развил бурную деятельность: взвод писарей срочно составлял списки маршевых рот. Встречает докладом:
      - Товарищ подполковник, мой предварительный расчет: с каждого батальона по две роты, а с учебного три...
      - Учебный не трогайте, Александр Дементьевич.
      - Я понял вас!
      Мы расположились в комнатенке начштаба. Я закурил, за мной задымил Рыбаков. Сапрыгин, кашлянув, спросил:
      - Разрешите освободить шею, жарко.
      - Что вы, Александр Дементьевич, мы же ваши гости!
      Он расстегнул два верхних крючка на кителе, по-хозяйски умостился на венском стуле, улыбнулся:
      - Беда, вашего заместителя по хозчасти Вишняковского найти не можем. Словно сквозь землю провалился.
      - А склады?
      - На месте, да что толку! От силы роту оденем, а одиннадцать маршевых...
      - Поступим так... - сказал я. - У вас, Александр Дементьевич, и у тебя, Леонид Сергеевич, опыт. Вам и формировать роты. И напоминаю: шестые сутки - день нашей проверки по стрельбе и тактике.
      - И тут же присяга, - подсказывает Рыбаков.
      - Само собой разумеется. А я на этот раз возьму на себя обязаности интенданта. Александр Дементьевич, во что бы то ни стало разыщите Вишняковского и пришлите ко мне...
      * * *
      Ординарец Сапрыгина, что из ресторана "Иртыш", бефстроганов больше мне не носит. Клименко - и коновод, и повар, и связной. Повар, правда, из него как из меня псаломщик. В меню галушки размером с кулак. Клейкие, скользкие: зажмешь меж пальцев - со свистом летят. Десяток проглотишь - в глазах потемнеет. Глотаю, а Клименко переминается с ноги на ногу.
      - Вот что, старина, пойди в приемно-распределительный батальон и разыщи ефрейтора Касима Байкеева.
      - Ась?
      - Запиши: ефрейтор Касим Байкеев.
      - Та запишу. - Из кармана достает огрызок карандаша, слюнит его - на губах остаются две лиловые полоски, - пишет на листке из ученической тетради: "Касим Байкий".
      Я прилег, задремал. Сквозь дрему услышал робкий стук.
      - Заходите.
      Вишняковский; вид убитый.
      - Прошу отправить меня в армейский резерв...
      - В отставку?
      - Так точно...
      - Не выйдет, майор.
      - Двенадцать рот не одену.
      - Через пять дней доложите о том, что полторы тысячи комплектов солдатского обмундирования лежат на полковом складе. Не сделаете - резервом не обойдетесь. Работали в Одессе?
      - Заведующим обувным магазином.
      - Как торговали?
      - На доске Почета бывал...
      - Почетную доску не обещаю. У вас сын, Валерий Осипович?
      - Шестнадцать годков, товарищ подполковник. В Самарканде сейчас.
      - Вы отец. Вы должны понять, все понять!
      Вишняковский как-то по-домашнему спросил:
      - Мне присесть?
      - Садитесь, Валерий Осипович.
      Сидел он на краешке стула, пальцы по-стариковски лежали на округлых коленях.
      - Так почему не оденете? Тылы же армейские подтянулись.
      - Идут эшелонами, но расхватывают все доставленное в момент.
      - А вы ждете, пока вам на блюдечке преподнесут?
      - Нахальства не хватает, да и запасному полку в последнюю очередь...
      - Запомните, товарищ майор, тот бочонок спирта и бут вина я прощаю, но если повторится нечто подобное - под суд. Идите к армейским интендантам, кровь из носа, но все, что положено солдату, дайте. Отправили бы вы своего сына на смертный бой разутым и раздетым? Между прочим, китель на вас, брюки, сапожки - картинку рисуй!.. Вы меня поняли?
      - Понял, - убитым голосом сказал Вишняковский и тихо прикрыл за собой дверь.
      Не справится. Надо подключить тяжелую артиллерию. Иду в штаб, связываюсь с членом Военного совета армии.
      - Ты, Тимаков? - голос генерала Бочкарева. - Как там еще у тебя? Гранаты перестал кидать?.. Слава богу!.. Замполит - помощник?
      - Сработаемся, товарищ генерал.
      - Уже легче. Так, что тебе нужно?
      - Полк раздет и разут. Армейские интенданты снабжают нас в последнюю очередь. Я не выпущу ни одного солдата без положенного обмундирования.
      - Меня в интенданты просишь, что ли?
      - Помощи прошу, товарищ генерал.
      - Ладно. - Он положил трубку.
      На другой же день к нам прибыл начальник отдела вещевого снабжения армии полковник Роненсон, рыжий, длинный как коломенская верста. Глаза косят.
      - Ты знаешь, кто такой майор Вишняковский? - спросил меня. - Нет, ты не знаешь!
      Исподлобья смотрю на тыловое начальство.
      - Да, да, Вишняковского любой комполка... Ты знаешь, за что он получил орден? Думаешь?
      - Я думаю о гимнастерках и солдатских кальсонах со штрипками. Гарантируете?
      - На войне гарантируют одно - подчинение младшего старшему.
      - Только потому и имею честь лицезреть вас у себя в полку!.. Благодарю за это генерала Бочкарева.
      - Э, а мне говорили, что в Крыму веселый народ. - Шея полковника побагровела, рыжие ресницы часто заморгали. Однако нервы у него крепкие. Улыбнулся: - В германскую воину я делил селедки. И, понимаешь, никто не хотел хвосты. Так они оставались у меня. И кормил господ офицеров свежим мясом, поил смирновской водкой. Ты же кумекаешь: мужик любил селедочные хвосты.
      - Это что, притча о спирте и вине?
      Роненсон тяжело вздохнул.
      - На этот раз обойдемся без селедочных хвостов. И заметь, у полковника Роненсона пять тысяч дел и еще одно. Роненсон у тебя, - значит, будут кальсоны со штрипками!
      * * *
      Полк одевался и обувался.
      Весна поднимает небо. Оно голубеет, голубеет, и солнце медленно плывет над кудрявыми холмами. От Просулова во все стороны разбегаются молодеющие лесные полоски, оберегая черные дороги от палящих лучей.
      На западе темнеет туча, четко отделенная от неба, никакой опасности пока не предвещая.
      Маршевые роты получают сухой паек. Солдаты сбились кучами, курят. Парнишки в новеньких гимнастерках, в обмотках, которые то и дело разматываются. Младшие командиры, незлобно поругиваясь, учат солдат азбуке.
      С Леонидом Сергеевичем лежим на травке. Я держу на вытянутой ладони божью коровку и все хочу, чтобы она добралась до кончика пальца. Так нет, проклятущая, ползет в противоположную сторону.
      - Дай-ка мне, - замполит протянул руку. Он сел, подобрав под себя ноги по-турецки, стал причитать: - Божья коровка, полети на небо. Там твои детки кушают котлетки.
      Полетела.
      - Счастливый!
      Он доволен.
      - А ведь польет. - Смотрю на запад.
      - Не думаю.
      - Я знаю такие тучи. Стоят-стоят, а потом захватят все небо - и как сыпанет! Эх, нет плащ-палаток...
      - Тебе все мало, мало!..
      ...Двенадцать колонн по сто солдат в каждой, по одному офицеру меж ними, а я и замполит впереди.
      Туча надвигается, уж охватила полнеба; ветер, налетевший сбоку, бросил в лицо тугие пригоршни дождя.
      - Раскатать шинели!
      Шаг не сбавляю. Дождь разыгрывается, ноги вязнут в земле.
      - Привал! Пали махру!
      Иду вдоль колонн, слышу тяжелое дыхание. Устали, но больше пяти минут отдыха не дам. Надо на рассвете быть у переправы.
      - Шагом арш!
      Замполит пыхтит, как перегретый самовар. Видать не ходок, да и жирка многовато.
      - Запорем ребят, - умоляет он.
      - Злее будут.
      Мне, горному ходоку, шагать по равнине все одно что телеге с хорошо смазанными колесами катить по наезженной дороге.
      Вышли на асфальт. Дождь перестал. Повеселели.
      Замполит прихрамывает.
      - Ногу натер, что ли? Давай назад и садись на коня. Проследи за отстающими, подгони...
      Скоро рассвет.
      - Шире шаг! - И у меня перехватывает дыхание Но как учили в горном полку: два шага - вдох, четыре - выдох.
      Стремительной лентой блеснул Днестр. За ним в светлеющее небо взлетели ракеты и медленно-медленно падали. С фланга татакал пулемет. Я застыл фронт. Вот он!
      Увидел темную полоску переправы. За ней купол монастырской церкви. Гудели в отдалении машины, медленно втягиваясь в лесную чащобу. Вдруг затрясся воздух: со свистом пролетели снаряды, а через секунду-другую за рекой поднялись столбы черной земли.
      Вдоль реки тянулась лесная полоска.
      - Сопровождающие, ко мне!
      Колонну разделил на три части и приказал рассредоточиться.
      С Рыбаковым - он догнал нас - спустились к переправе; нашел коменданта - подполковника, оглядывавшего небо.
      - Пропустишь нас? Двенадцать рот.
      И вдруг крик:
      - Воздух!
      Бежим к ротам. Часто захлопали зенитки. Заметил девятку пикировщиков. Они шли на солнце.
      - Ложись, Леня!
      Рыбаков плюхнулся в лужу.
      - Давай ко мне! - кричу ему.
      Он поднялся. Лицо белее полотна. Я подбежал, с силой потянул за собой. Мы легли на межу, отделявшую виноградник от прошлогоднего чернобыльника. Самолеты были над нами, из них вываливались бомбы. От бомбового удара сотрясался берег, но зенитные орудия участили стрельбу. В промежутках между взрывами я слышал "ура". Горящий самолет рухнул в Днестр. Стрельба оборвалась, только приторный запашок тола напоминал о коротком воздушном налете.
      Я поднял колонны и бегом бросил к переправе. Солдаты бежали мимо матерившегося коменданта, просачиваясь менаду машинами, скапливаясь на том берегу. В лесу выстраивались роты. Недоставало девяти человек. Но посланный офицер привел всех живыми и целыми.
      Леонид Сергеевич молчал. Губы его заметно подрагивали.
      - Впервые, что ли?
      - Нехорошо как-то получилось.
      - Не кайся, не такое бывает. - Я понимал: ему тяжело. - Леня, ты посмотри вправо.
      Целая полоса леса была выбита немецкими бомбами.
      Я не стал задерживать Рыбакова, отпустил в полк. Уехал он с поникшей головой. Напрасно.
      Пополнение принимал рослый генерал Епифанов. Он вглядывался чуть ли не в каждого солдата.
      - Ты, Гаврилюк? Ба, кого вижу! Здоров, Тахтамышев! - Генерал повернулся ко мне: - Откуда моих хлопцев набрали?
      - Сами напросились.
      - Уважили. А то обкатаешь солдата, обстреляешь, а как попадет в госпиталь - пиши пропало. А вы уважили - хлопцы на подбор!
      В генеральской землянке уютно: ковры, кровать с периной, электричество. Генерал рассмеялся:
      - Натаскали, сукины сыны! Как у солдата? Хоть день, да мой...
      Вошел молоденький лейтенант:
      - На проводе генерал Валович.
      Епифанов взял трубку:
      - Седьмой слушает... Получил. И, скажу тебе, порадовал... Не учи, не учи - сберегу. Передаю. - Он протянул мне трубку: - Требуют вашу милость.
      Голос Валовича был деловым:
      - Загляни ко мне. Жду в двенадцать ноль-ноль.
      Штаб армии находился в старинном молдавском селе. Белые хаты, крыши под камышом, местами под дранкой, окна с наличниками, стены снаружи, как и внутри, пересиненные.
      Генерал пожал руку и без церемоний заявил:
      - Остаешься в полку. А теперь слушай повнимательнее. Простоим в обороне долго, сколько - не знаю, но долго. Армии нужны грамотные младшие командиры. Много нужно. Когда сможете дать?
      - Через два месяца, товарищ генерал.
      - За три месяца лейтенантов готовят. Полтора, не больше. Учти, сам командарм будет принимать!..
      17
      Я с ненавистью смотрел на трубу, торчавшую над поселком, на ряды бочек с выжимкой, тянувшиеся вдоль длинной стены винодельческого завода. Бочки убывали - их крали: из выжимки гнали самогон. Представитель Винтреста, которому принадлежал завод, старался встретиться со мной не менее двух раз в день: утром, когда просыпался полк, и вечером, когда над поселком лихо перекликались солдатские гармони. Он пытался доказывать очевидное: что сырье для производства винного спирта растаскивается, что из подвалов исчезают бочки с уксусом. Мне очень хотелось убрать из поселка батальон Краснова. Но куда? Где найдешь более удобное место для подразделения с таким громоздким хозяйством: банями, дезинфекционными камерами, вещевыми складами?
      Я, Рыбаков и Сапрыгин подыскивали поле для тактических занятий. Молодой лесок, который раскинулся за толокой, от майского тепла забуйствовал, и под его кронами можно спрятать целый батальон. Чуть поодаль, за оврагом, еще лесок. Чем не лагерь?
      - Ну что, товарищи офицеры, поднимем полк на летнюю стоянку?
      Сапрыгин даже головой замотал:
      - Никак нельзя. Ни воды, ни света...
      - Сколько же вы, Александр Дементьевич, в армии прослужили?
      - Двадцать с хвостиком, Константин Николаевич.
      - И всегда над вами электрический свет полыхал и в кранах вода журчала?
      - А разве это предосудительно?
      - Я совсем о другом. - Посмотрел на кирпичную трубу, торчавшую над поселком. - Мой комполка в мирные дни поднимал полк по тревоге и после сорокакилометрового броска приказывал разбить лагерь. Строили его - ладони в кровавых мозолях. А потом жили - не тужили, из растяп солдат делали. И воздух был над нами чист. - Я посмотрел на часы. - К шестнадцати ноль-ноль прошу собрать офицерский состав полка. А пока, - я натянул повод, - на рекогносцировку!
      Весна! Да неужто передо мной те же офицеры, что были на толоке? Белые подворотнички, отутюженные брюки, сапожки надраены - хоть смотрись в них, как в зеркало.
      Расселись в учительской, ждут, что скажет начальство.
      Не успел я и рта раскрыть, как вошел старший лейтенант Петуханов, посмотрел на часы.
      - Прошу прощения, товарищ подполковник. Опоздал на четыре минуты, ровно на четыре...
      Он стоял по всем правилам, только в глазах предательский блеск.
      - Вы пьяны?
      - Никак нет! У меня, так сказать, день ангела...
      - Выйдите, старший лейтенант.
      - А меня гнать не надо. Мне сам генерал Толбухин орден вручал...
      - Дежурный по полку, попросите старшего лейтенанта Петуханова удалиться, - приказал я, сдерживая себя.
      - Сам уйду, чего уж. - Поворот кругом, слегка наклон вправо - и с силой хлопнула дверь.
      Нависла неловкая тишина.
      - Комбат Шалагинов!
      - Есть Шалагинов! - Шагнул ко мне, откинув непокорный чуб, который тут же улегся на прежнее место.
      - Давно стриглись, капитан?
      - Так растут же, товарищ подполковник...
      Кто-то в зале хихикнул и тут же замолк.
      - Старшего лейтенанта Петуханова от командования ротой отстранить и направить в армейский резерв.
      - Лучший офицер батальона...
      - Садитесь, комбат. Товарищи офицеры! С завтрашнего дня - лагерная жизнь...
      * * *
      Расходились молча. Кое-кто косо поглядывал на меня. Рыбаков шел рядом, угрюмо помалкивая.
      - Перегнул, что ли?
      - Ну выговор бы, а то бац - в резерв! Размахивать кнутом не самый лучший прием.
      - Ну хорошо, хорошо, подумаю... А сейчас пойдем ко мне. У меня ефрейтор - чудо! Да пошли же, - потянул Рыбакова за собой.
      Касим Байкеев с таким усердием взялся за службу, что я уж и не рад был, что вспомнил о нем. Хозяйничал, без зазрения совести командовал ефрейтором Клименко. Тот, бедолага, вытаращив глаза, выбегал из нашей хатенки и возвращался то с охапкой сушняка, то с двумя цибарками, доверху наполненными водой. В моей комнате навели такой порядок, что я боялся и шаг ступить. Нечаянно швырнешь окурок на пол, встретишься со взглядом Касима и скорей поднимать.
      Нас ждал накрытый стол и Касим с полотенцем в руках. Мы с удовольствием умылись.
      - Кури одна-другая минута, я сичас.
      Мы сели на завалинку, подставив лица солнцу.
      - Разбитной парнишка, - сказал Леонид.
      - Да, хлопотливый.
      - Вот у Стрижака был специальный повар, столичный.
      - Из "Иртыша", что ли?
      - Шнебель-клопсы делал - пальчики оближешь.
      - Шнебель-клопсы, выезды, медички... Давай, замполит, разоружаться.
      - Начать с меня хочешь?
      - Сам начнешь.
      Леонид Сергеевич замялся, что-то хотел сказать, но в это время появился Касим:
      - Пожалуй, командир, пожалуй, комиссар, иди салма кушать.
      Салма - лапша на густом курином бульоне, со свежим укропом - сама просилась в рот. Потом Касим подал еду под диковинным названием перемечь вроде беляши, но вкус, вкус! Сок по подбородку так и течет. Леонид Сергеевич, видать, едок отменный. Касим едва успевал подавать перемечи и откровенно радовался, что его кухня пришлась нам по вкусу.
      Поели, покурили всласть. Леонид поднялся с места и посмотрел в окошко:
      - Иди-ка полюбуйся.
      Под тополем в выжидающей позе стоял капитан Шалагинов. Чуб укорочен, сам подтянут, собран.
      Я распахнул окошко:
      - Капитан, шагайте к нам!
      Вошел, лихо щелкнул каблуками.
      - Садись, комбат.
      Он несмело опустился на краешек табуретки, продолжая держать руки по швам.
      - Ты и у себя так сидишь? Командир батальона, черт возьми! Восемьсот подчиненных...
      Умостился поплотнее, одним духом выпалил:
      - Прошу старшего лейтенанта Петуханова оставить на роте!
      - Как поступим, комиссар?
      - Как решишь, ты командир.
      - Пусть командует... пока. Приеду к нему в гости - решу окончательно.
      - Есть! - Шалагинов козырнул и выскочил из хатенки.
      - Дети, честное слово, - улыбался Рыбаков.
      * * *
      Сколько же в сутках минут? Двадцать четыре на шестьдесят. Десять на шестьдесят - шестьсот, а потом...
      Клюю носом в седле, то и дело спотыкается мой дружок Нарзан, а бедолага Клименко свалил голову на шею коня и откровенно храпит.
      Неделя - кошмар... Лица, лица, лица. Господи, со сколькими же я переговорил! Сколько солдатских судеб прошло. В полку восемь тысяч личного состава, а отобрать тысячу оказалось труднее, чем из одной необученной роты сформировать учебный взвод. За эту неделю офицеры мои сбросили вес, как сбрасывают после стакилометрового марша. За своей спиной я как-то услышал: "Бешеный"...
      Еду инспектировать Петуханова, хотя тело просится в землянку, на лежак со свежим сеном. Блеснул родник. Я с коня - и голову под струю. Ух как обжигает!
      - Старина, давай-ка под прохладу!
      - Та вона щекоче...
      Километровый аллюр окончательно сбил с меня сон, в роту Петуханова прибыл в форме.
      - Смир-рно! Товарищ подполковнкк, вторая рота учебного батальона на пятиминутном раскуре! - громогласно докладывает Петуханов.
      - Построить!
      Слежу за бегом стрелки секундомера. Пятьдесят пять секунд. Молодцы! Иду вдоль строя, заглядываю каждому в глаза. Подтянуты, плечо к плечу. Спросил у ротного:
      - Чем собирались заниматься?
      - Штыковым боем.
      Взводы рассыпались по отделениям. Раздаются команды: "Коли!", "С выпадом вправо, коли!" Голоса молодые, задорные. Двигаются споро, с жаром. Среди всех выделяется огромная и в то же время легкая, пружинистая фигура Петуханова. Вот он взял винтовку и прямо-таки атлетическим приемом показал, "как надо".
      Обедал с курсантами, и надо сказать, что набившие оскомину американские консервы с гречневой кашей оказались вкусными.
      Передохнули с часок, потом приказал выстроить роту в полном боевом; Ни шума, ни толкотни. Пятикилометровый марш за час, отставших не было. Подкачали позже - в стрельбе. Петуханов не отчаивался:
      - Дайте неделю - гвоздить будем по черному кругу!
      Вернувшись в лагерь, после чистки оружия пели строевые песни. Не очень ладно, но от души. Запевал сам Петуханов.
      Остался до отбоя - хотелось поближе узнать его. Он не удивился, сказал как равный равному:
      - Сварганю ужин - на сто богов!
      Интересно: все у него как по писаному.
      - Готовился к встрече, Петр Иванович? - Смотрю в глаза. - Знал, когда явлюсь?
      - Никак нет.
      На фанерном ящике появилась крохотная клеенка, консервы, вскоре писарь внес жареную картошку. Ротный аппетитно потер ладонь о ладонь, спросил:
      - Ну как?
      - Обойдется. - Я понял, что стояло за его вопросом.
      - В гости со своим уставом не ходят, так, товарищ подполковник?
      - Нажимай на еду.
      Лицо моего хозяина стало обиженным, как у ребенка, которому неожиданно отказали в сладком. Мне было его жаль, и я томился симпатией к нему.
      - Ну и повар у тебя - пальчики оближешь.
      - Так сам подбирал.
      - А ты все же хвастун.
      - Я волжанин, у нас - размах. Стерляжью уху едали?
      - Не приходилось.
      - Жизнью обойдены, товарищ комполка. Бывало, под грозу сети закинешь есть рыбка! Уха тройная, Ее в деревянную посудину, с лучком, с чесночком, ну и водочки, конечно. А как же! Объедение! Вот кончим войну - к нам на Волгу, в Жигули. И женка у меня - во! А пацанки - волосы чистый лен. У нас народ веселый, озорной; фамилии: Грабановы, Аркановы, Разгуляевы, Петухановы. Иной как свистнет - оглохнешь. Живут у нас весело и рассеянно...
      - А без водки можешь? - перебил его идиллические воспоминания.
      - Все могу. Могу даже быть счастливым от самого себя!..
      А что? Вообще-то, товарищ командир, я тут подзастыл...
      - Потому и куражишься?
      - Шут его знает - многие пьют, а я попадаюсь. Натура подводит. Мы жигулевские, у нас на пятиалтынный квасу - на рубль плясу. Просторные. От Волги, чать...
      * * *
      Не спится, думаю о Петуханове. Крепкий мужик, притягательный. "Живут у нас весело и рассеянно". Рисуется или вправду "подзастыл"? Четвертый год войны, краснознаменец, а вот дальше роты не пошел. Почему?.. Повернулся на бок, ладонь под подушку и незаметно уснул.
      - Ой, начальник, беда!
      Я вскочил от крика. Касим протягивал мне телефонную трубку.
      - Что такое? В чем дело?
      - Докладывает командир приемно-распределительного батальона старший лейтенант Краснов, На винном заводе на посту убит наш часовой.
      - Убит? Кем? Как?..
      Молчание.
      - Кто убил часового?
      - Старший лейтенант Петуханов...
      - Что-о?!
      18
      Ночь темная, звезд нет. Нарзан тянет повод. Копыта зацокали по мостовой. Под черным силуэтом трубы мелькнул огонек, выхватил из ночи ряды бочек, часть заводской стены, упал на склонившегося человека.
      - Сюда, товарищ подполковник, - позвал встревоженный голос.
      Спешился. Медленно иду по каменистому настилу, освещенному узким пучком света, который тянул меня как на веревке.
      Молча расступились, свет упал на молодое солдатское лицо. Оно смотрело в черное небо и было до удивления спокойным. Кто-то за спиной шепнул:
      - Одним ударом, наповал...
      - Где Петуханов? - спросил у Краснова.
      - У меня в штабе.
      Резко толкнув дверь, я вошел в полутемную комнату. Свет от шестилинейной керосиновой лампы косо ложился на сгорбившегося Петуханова. Он даже не поднял головы.
      - Встать!
      Покорность, с которой он стоял передо мной и которая была так несвойственна ему, сразу же меня обезоружила. В его осунувшемся, посеревшем лице, во всей как бы сразу уменьшившейся фигуре была полная отрешенность от всего, окружавшего его. Я физически ощутил, как на меня накатывает непрошеная жалость.
      - Закури, - протянул ему пачку папирос.
      Он отрицательно качнул головой.
      Я вышел в ночь, все такую же беззвездную и тихую. Старший лейтенант Краснов подвел мне коня.
      - Вызовите полкового врача и обеспечьте необходимую охрану.
      Вдев ногу в стремя, я с трудом поднял отяжелевшее тело в седло. Отпустил повод. Нарзан сам привез меня в лагерь.
      Клименко, набросив на плечи одеяло, ждал меня у порога землянки. Взяв повод, увел коня в стойло.
      Светлели оконные проемы, под пробуждающимся ветерком качалась пышно расцветшая белая сирень...
      Двое суток шло следствие, а на третьи в полк прибыл армейский военный трибунал.
      Зал суда крошечный, но без толкотни вместились в него все офицеры полка. На возвышении, за столом, крытым красным полотнищем, сидел военный трибунал во главе с председателем - полковником. Он сказал:
      - Введите подсудимого.
      Петуханов внешне казался спокойным, но в его глазах было то, что бывает в глазах русского человека, когда он, смирившись со своей участью, приготовился принять все неминуемое. На вопросы отвечал ясно, коротко, ни в чем не выгораживая себя"?
      - Я вас не понимаю, что значит "пропустил на радостях"?
      - Выпил, значит.
      - И что же это были за радости?
      - Командир полка инспектировал роту, похвалил нас.
      - И вы ему преподнесли подарочек?
      В зале никто не улыбнулся.
      - Что же дальше?
      - Пошел к хозяйке, у которой жил до лагеря. Выпивки у нее не нашлось, а нутро жгло. Пошел к винзаводу...
      - А что вас повело туда?
      - Слышал, что там припрятан винный спирт...
      ...Окрик часового: "Стой, стрелять буду!" - остановил его. "Слушай, парень, я на минутку, я только..." - умолял его Петуханов. "Не подходи, выстрелю!" - щелкнул тот затвором.
      "Ах ты, сопляк, в кого стрелять?! В меня?!" Слепая, неудержимая сила бросила его к постовому, стоявшему у стены. Он вырвал из его рук винтовку ее нашли метрах в двадцати, развернул плечо и пудовым кулаком ударил в висок... Часовой медленно ничком повалился на землю. Петуханов перевернул его на спину, лицом к небу - тело было тяжелым, неживым - и крикнул: "Эй, люди, люди!" Побежал к той части здания, где спал комбат Краснов, забарабанил в дверь: "Митя, Митя... Я убил человека"...
      Читали приговор военного трибунала.
      Расстрел!
      Офицеры расходились. Многие шагали молча, угрюмо...
      Утром меня и замполита вызвали к командующему. Генералы Гартнон, Бочкарев, полковник Линев молча смотрели на нас, стоявших навытяжку перед ними.
      После долгого молчания Бочкарев с горечью сказал:
      - Перед нами выбор: расстрел или штрафная рота.
      Командир полусогнутым костлявым пальцем ударил по столу.
      - Пусть и они думают! - кивнул на меня и Рыбакова. - Завтра в десять ноль-ноль быть здесь. Скажете свое мнение: расстрел или штрафная рота.
      Тянусь к очередной папиросе.
      Петуханов... Волгарь, красив как черт, не из робких. Кое-кто из офицеров уверен: не поднимется на него карающий меч, смягчат приговор пошлют в штрафное подразделение. А там он не пропадет - не из таких!
      А из каких? Что я знаю о нем? Инициативный дежурный по полку, опытный ротный офицер... А под глазами мешки - пьет... И та ночь... Молоденький солдат, мертвым лицом уставившийся в небо. Молоко еще на губах не обсохло. В атаку таких с умом посылать надо - их часто убивают в первом бою...
      Ничто не остановило Петуханова... "Меня гнать нельзя - мне сам генерал Толбухин орден вручал... Могу быть счастливым от самого себя!" Не это ли преувеличенное представление о значении собственной личности, о том, что ему все позволено, все доступно, и полное равнодушие к чьей бы то ни было судьбе, кроме своей, привело его к такому трагическому финалу? Ведь он не только человека убил, нет - он замахнулся на полк, на своих товарищей офицеров-фронтовиков, многие из которых пролили кровь на поле боя, а теперь учат солдат военному мастерству...
      Думаю, думаю... На руке тикают часы. Снял их, сунул под подушку. Затихли все звуки, лишь где-то далеко за балкой ухает сова... Не спится. Сел, обняв колени, смотрю в черный угол землянки. Сижу так долго-долго, в смутном состоянии между явью и сном.
      Торопливо накидываю на плечи шинель и выскакиваю на полковую линейку. Метрах в пятистах - землянка майора Астахова. По годам он старше меня, опытнее. Тогда, на толоке, показался мне человеком независимым, мыслящим самостоятельно. Как он решает судьбу Петуханова? Его он наверняка знает лучше меня.