Раздался одинокий выстрел. Покончил с собой больной пожилой партизан.
      - Я не дойду и вам помешаю, - сказал он перед выстрелом.
      - А мы дойдем, клянусь, доведу! - горячо заявил Николай Кривошта. - Мы прожили трудный год, повидали всякое, но выдержали. Так неужели позволим не только уничтожить себя, но и зачеркнуть самое дорогое, что у нас есть, нашу борьбу! Слабых мы понесем, но дойдем!
      Это первая речь Николая Петровича Кривошты за всю его лесную жизнь.
      И начался марш - обратный.
      Ах, как трудна дорога!
      Подъем, подъем...
      Кто-то обессиленный падает.
      - Идем, дружище! - подхватывает его Черников, и на этот раз замыкающий колонну.
      Дорога! Скорее, скорее!
      Бесшумными тенями скользят молчаливые партизаны.
      Теперь на яйлу!
      ...Слишком беден мой язык, чтобы передать пережитое товарищами, чтобы рассказать, как они, по всем законам жизни уже трижды мертвые, поднялись на вершину Ай-Петринского плато.
      ...Рассвет они встречали уже на самой яйле, сбившись под кроны крученных ветром сосен.
      Яйла на этот раз показалась куда угрюмее, чем двое суток назад, когда, кажется, сам ветер помогал партизанам - подгонял в спину.
      И что-то патрулей многовато.
      Неужели пронюхали?
      День отсиделись - без слов, с тяжелыми думами.
      Марш по хребту был труден, но пересекли дорогу Ялта - Бахчисарай благополучно и стали чувствовать себя посвободнее.
      Но все оказалось обманчивым - рассвет это доказал. Сама яйла была свободной от фашистов, но выходы из нее на берег, на северные склоны были заняты: то в одном месте, то в другом появлялись немцы.
      Кривошта всеми силами старался к рассвету добраться до Демир-Капу и срочно спуститься в заповедник.
      Сорок километров марша по каменистой и распроклятой яйле. Сколько принято здесь партизанами мук! Не перескажешь.
      Трое умерло на этом форсированном ночном марше. Среди них комиссар Красноармейского отряда Иван Сухиненко, бывший крымский журналист, сотрудник газеты "Красный Крым".
      На привале он приткнулся к голому камню, сказал:
      - Я умираю! Привет от меня живым!
      Вершина Демир-Капу быстро надвигалась, но рассвет шагал быстрее.
      Тропа круто поползла к лесу. Тихо пока, но почему взметнулись сойки над старой кошарой?
      - Леша! Я поведу разведку, а ты в случае чего бери резко вправо и дуй на Кемаль-Эгерек, - сказал Кривошта своему заместителю Алексею Черникову.
      Два пограничника обнялись.
      Кривошта побежал, за ним группа партизан. Рядом с командиром бежала семнадцатилетняя сестричка Нора Давыдова, которая никак не хотела остаться с отрядом.
      Пулеметы ударили в упор, Кривошта на секунду застыл, а потом начал медленно падать.
      - Товарищ командир! - Нора к нему.
      Николай Петрович поднялся и еще нашел силы дать сигнал Черникову: мол, веди, куда приказывал! Сам же, шатаясь, добрался до опушки, обнял толстый ствол бука и стал медленно оседать на землю.
      Нора Давыдова с трудом вспоминает эти часы. Невозможно объяснить, как это худенькая семнадцатилетняя девчонка перетащила смертельно раненного командира через перевал и остановилась только на скате Басман-горы.
      Наконец Николай Петрович пришел в себя, встретился со взглядом Норы, улыбнулся:
      - Устала?
      - Николай Петрович!..
      - Ты подыми мне голову.
      Она подняла, подставила колени.
      - Вот и хорошо. Как наши?
      - Алеша увел всех!
      Она промолчала о четырех убитых, что лежали на опушке леса.
      Губы Николая побелели.
      - Хватит. Все!
      Он умер.
      А за Басман-горой борьба не стихала. Каратели снова окружили Большой лес, и снова их сети оказались прорванными.
      Македонский чаще и чаще хоронил боевых товарищей. Комиссар отряда Черный категорически заявил Северскому:
      - Нельзя больше губить людей. Теряем золотой народ!
      Снова летят в эфир точки и тире, точки и тире.
      Македонский вызван в штаб района - срочно.
      Заколотилось сердце в предчувствии чего-то необычного.
      И оно не ошиблось.
      Северский почти торжественно преподнес ему расшифрованную радиограмму:
      "Через трое суток подводная лодка ждет у мыса Кикенеиза сто партизан".
      - Ты должен довести! - заявил Северский.
      - Доведу! - решительно ответил Македонский.
      И довел.
      17
      В Алма-Ате из госпиталя меня направили на медицинское освидетельствование. Знал: ничего приятного там не скажут. Так оно и получилось. Приговор был таким: от военной службы освободить навсегда.
      - На тыловую службу пошлите! - умолял я.
      - Нет. Ты будешь иметь белый билет.
      Белый билет! Второй раз в жизни мне суют его. И это осенью 1942 года, когда фашисты под Сталинградом... на Кавказе...
      Что ж, с медиками спор бесполезен. Я простился с теми, кто меня - с легочным обострением - более или менее поставил на ноги, взял проездные документы и покинул город с арыками и тополиными аллеями - Алма-Ату.
      Меня впустили в пустой санитарный поезд, на всех парах мчавшийся за очередной партией раненых в Красноводск.
      По пути к Ташкенту я ухаживал за молоденькой сестрой, пользовался благами чистенькой поездной кухни, но на душе у меня было чертовски скверно: а что дальше?
      Ташкент ошеломил жарой, толкотней, четкими приветствиями юнцов офицеров, косящихся на мой новенький орден Красного Знамени, крикливым базаром - ярким и недоступно дорогим.
      В планшете лежали документы, и среди них такой, который лишал меня чего-то главного, перечеркивал все, что вошло в меня там, в Крымских горах. Заключение медицинской комиссии. Его-то я и должен предъявить в отдел кадров Средне-Азиатского военного округа, а потом ждать приказа о демобилизации. Двое суток я был в полной нерешительности, не смея показаться в штабе округа.
      Ночевал на ташкентском вокзале, аттестат "отоваривал" на продпункте. Здесь познакомился с капитаном-танкистом с обожженным лицом, красными рубцами поперек высокого лба, страшно изуродованной нижней челюстью. Он горел в танке, шесть месяцев боролись за его жизнь, как-то сшили человека, а потом, как и меня, выписали вчистую.
      У капитана были добрые глаза. Он угостил меня паштетом, нашлось и по глоточку спирта.
      Капитан выслушал мою историю и неожиданно сказал:
      - Да наплевать на комиссии и перекомиссии! Ты майор... при ордене... Дуй на Кавказ, поближе к своим. Тебя же должны там знать, а?
      Да, меня должны были помнить: генерал Петров, начальник политотдела бригадный комиссар Бочаров, комбриг Копалкин... С ними я хорошо знаком, правда заочно, по радиограммам, которые подписывались ими и летели в наш лес.
      И я поступил так: в клочья разорвал медицинское свидетельство, подтянулся, почистился и явился к коменданту станции Ташкент, имея при себе удостоверение личности и временный документ на орден.
      Капитан-танкист оказался прав. Вокзальные коменданты были снисходительны ко мне, и уже на пятые сутки я прибыл в Тбилиси, где был принят отделом кадров штаба Закавказского фронта.
      И получилось так, что буквально через день я оказался в штабе фронта в роли старшего офицера разведки.
      Интересная служба: посылаю в тыл врага разведчиков и подрывников, вечно на колесах - то на правом фланге фронта на Ачхой-Мартане, то на левом - в Черноморской группе войск генерала Петрова. Бываю под Туапсе, под горой Индюк, порой через линию фронта переправляю опытных диверсантов, а потом беспокойно жду результатов их отчаянного похода.
      При самой малой возможности не миную Сочи. Там Крымский штаб партизанского движения, госпиталь, мои друзья - лесные солдаты.
      При штабе создана оперативная группа - отряд специального назначения. Командует Македонский!
      Многие бывшие партизаны, вроде меня, после госпиталей ушли на военную службу, но часть осталась при Сочинском штабе. Это те, кто в ближайшее время снова вернется в лес на решающие схватки с фашистами.
      Они учатся подрывному делу, приемам самозащиты, тактике и самоохране, немецкому языку и умению ориентироваться в сложных крымских условиях...
      И это - в Сочи! Хоть и война идет, а тут пляжи, ласковое море, солнце...
      Бывает так: человек выдержит с честью экзамен на мужество в самых невероятных условиях. Выдержит и не дрогнет. А потом в тишине, в безопасности вдруг сдаст, расслабится.
      Нечто подобное произошло с некоторыми партизанами, оказавшимися после трудных горных сражений на сочинском берегу. Но не будем сейчас говорить об этом: Македонского и его друзей ждали еще немалые испытания. В июне 1943 года они вернулись в Крым, за Басман-гору...
      Ночной партизанский аэродром принял Спаи, Апазова, Самойленко, Чусси и многих других героев Большого леса 1941 - 1942 годов.
      Но он же принял и тех, кто за всю войну еще не нюхал пороха, кто от самого Сталинградского сражения почти до Курской дуги жил в Сочи, проходя, скажем прямо, довольно затянувшуюся военную подготовку.
      А встретили их лесные солдаты, не покидавшие боевых позиций с самого ноября 1941 года. Они прожили труднейший год, эти люди! Месяцами над ними не появлялись наши самолеты. Немцы устраивали пожары, пытались выкурить их из леса. Их косил голод, донимали болезни. Но они не просто держались, а воевали, не давая покоя противнику. Из Большого леса, как и раньше, диверсанты пробирались на дорогу Симферополь - Севастополь, в воздух взлетали немецкие эшелоны; разведчики-наблюдатели не спускали глаз с магистралей, и штаб Северо-Кавказского фронта регулярно получал донесения. Наведенная партизанами авиация бомбила немецкие тылы.
      Эта лесная эпопея - год жизни крымских партизан - еще ждет своего летописца...
      Но вернемся к дням, когда группа Македонского встретилась с теми, кто перезимовал в лесу. Надо честно сказать, кое-кто из "сочинцев" попросту не понял еще, с какими удивительными людьми свела их партизанская судьба, в какой сложной обстановке они очутились. Излишняя самоуверенность новичков, их беспечность (осторожность партизан-ветеранов "сочинцы" принимали чуть ли не за трусость) - все это, как ни странно, коснулось и тех, кто уже имел боевой опыт, и в частности командиров. И это едва не обернулось бедой...
      К моменту возвращения Македонского в лес в Коуше стоял карательный отряд. Командовал им бывший местный агроном, фашистский майор Раимов. Это была фигура зловещая. За спиной - фашистская школа диверсантов, на мундире - два железных креста. Сам Гиммлер принимал Раимова: предатель был ценен для фашистов тем, что великолепно знал крымские леса.
      О появлении в лесу Македонского Раимов узнал тотчас же. К счастью, он, видимо, не знал, что в отряде ведут себя довольно беспечно. Раимов готовил удар. Карательные роты обошли отряд Македонского и окружили его на маленьком лесном участке.
      Пришлось занимать круговую оборону. Начался бой, перешедший врукопашную. Трудный бой. Только храбрость опытных партизан не дала возможности Раимову истребить отряд. Выручило и то, что сам командир Михаил Македонский, как только начался бой, стал по-прежнему волевым, находчивым, появилось у него железное командирское спокойствие, куда девалась беспечность...
      - Македонский! Кончай ночевать! Сдавайся! - кричат раимовцы.
      - Жора! - Македонский обращается к отчаянному моряку-партизану Грузинову. - Умри, но выйди им в тыл. Двадцать минут жду.
      - Выйду, командир!
      Македонский сколотил на ходу ударную группу: Апазов, Спаи, Николай Дементьев, Гвоздев и многие другие ветераны партизанских битв.
      Глаза Македонского на минутной стрелке: успей, успей, Жора Грузинов!
      И Грузинов "успел" - на левом фланге заработали его автоматы.
      - Вперед! - Македонский начал атаку.
      Завязалась рукопашная. Тонконогий Мемет Апазов бросился на тучного солдата. Оба упали и покатились по скату горы. Мемет выхватил нож и всадил его в фашиста.
      Но показался немецкий автоматчик и в упор расстрелял Мемета.
      Вскрикнул Апазов и, раскинув руки, навзничь упал на устланную прелой листвой землю.
      Спаи с ходу прыгнул вниз, спрятался за дерево и полоснул автоматной очередью.
      Справа шли четверо фашистов.
      Спаи мгновенно повернулся, выпустил в них длинную очередь и уложил всех четверых.
      - Выходить, товарищи! - крикнул Спаи.
      Он снял шапку, вытащил из кармана носовой платок, но тут раздалась очередь, и... партизан стал медленно оседать.
      Николай Спаи получил десять пулевых ран. Стреляли по нему в упор. Он еще раз приподнялся и ткнулся лицом в шуршащую листву, перевернулся на спину...
      К нему подбежал Македонский:
      - Николай!
      Спаи был мертв.
      18
      Комиссар Селимов отличался умом и тактом. Человек образованный, смышленый, он не мешал Македонскому разобраться во всем, что произошло. Всю энергию нацеливал на то, что еще предстоит сделать. Кончался июль 1943 года, под Курском догорали "тигры" и "пантеры".
      То, что катастрофа фашистских армий близка, чувствовали все. В селах, окружающих Большой лес, начиналось брожение даже среди верных прислужников фашизма, тех, кто в июле 1942 года, после падения Севастополя, ничем не брезговал и самолично расстреливал пленных партизан.
      Тактика Селимова, одобренная обкомом партии, сводилась к одному: внести разлад между фашистами и их прислужниками из местных националистов, добиться того, чтобы так называемые добровольческие формирования повернули оружие против главного врага советского народа - фашизма.
      И Мустафа Селимов, который имел широкие связи в татарских селах, начал большую и нужную работу. Селимовских ходоков охотно принимали даже в домах отъявленных жандармов-бандитов. Было похоже на то, что утопающие хватаются за соломинку.
      Стильская тропа. На ее басмановском перекрестке, на видном месте, вешка с запиской: "Мы, группа вооруженных бывших обманутых полицаев, желаем верой и правдой служить Советской власти. Просим принять нас с оружием и собственными харчами. Назначьте условия явки в лес..."
      В те дни Македонский часто ходил на могилу Апазова, Спаи, Евдокимова, Чернова, Рогозы и других товарищей, погибших в бою с жандармами Раимова, и подолгу стоял, низко склонив голову.
      Вот они с ветераном леса Михаилом Самойленко стоят рядом, смотрят на яйлу, выгоревшую за лето. Под ними лес, слегка тронутый первым дыханием осени.
      Македонский без шапки, горный ветер шевелит седеющие волосы.
      Они молчат, оглядываются вокруг, как бы по-новому озирая свой Большой лес.
      - Много гостей у нас будет, Мишка! - деловым голосом заявил Македонский.
      - Очень много!
      - И Большой лес будет тесен!
      Ходоки, ходоки... Их стало особенно много после битв под Сталинградом, на Курской дуге, прорыва Голубой линии на Тамани, после кавалерийского рейда генерала Плиева за Савур-могилу.
      Спешили в лес те, кто вырвался из-за колючей проволоки.
      Искали дорогу в партизаны солдаты словацкой дивизии, не пожелавшие служить фашистам.
      Нащупывали партизанские тропы симферопольцы и ялтинцы, что до поры до времени тайно били фашистов при любой возможности. Они жаждали открытого боя.
      Кто-то у Мекензиевых гор обстрелял фашистский эшелон. Через день поближе к Бахчисараю расколошматили немецкий обоз. Какие-то бойцы в немецкой форме врываются в села, уничтожают всех фашистов и лихо празднуют свою победу. Говорят, ребята эти рослые, красавцы, некоторые из них разговаривают по-русски с акцентом.
      Деревенский дед Андрей Бирюков пришел в лес.
      - Дед! Стой! - остановил его человек с автоматом.
      - Кацо, не бойся!
      Повели деда по тропке в шалашик. Навстречу крепкий мужик черноглазый, черноусый и с окладистой красивой бородой. Он с места:
      - Знаешь, где Македонский?
      - Откуда мне-то знать?
      Петр Гвалия - это был командир загадочной группы - не стал мешкать, а быстренько написал записку и отдал деду:
      - Передать Македонскому.
      - Да ты что! Я мирный человек.
      - Хорошо. Можешь уважить? Придет в село партизан - вручи. Не придет сожги!
      Через день записка - у Македонского.
      Оказалось, что эти бойцы были завербованы немцами в концлагере. Согласились только для того, чтобы при первом же случае податься в лес. Так и поступили.
      Вот это и доказывал Гвалия, бывший майор Красной Армии, Македонскому.
      - Убеди, что так! - коротко заявил Михаил Андреевич.
      - Приказывай!
      Рейд майора Гвалия по тылам - нож в фашистскую спину.
      Идет рота как рота - в немецкой форме и при оружии. И вдруг она бьет "по своим".
      Гвалия и его партизаны очистили многие предгорные села от оккупантов.
      Жили весело - с музыкой, пляской.
      Славный был отряд. Сам майор Гвалия погиб в решающих боях за Крым.
      Когда наши войска плотно обложили Крым с суши, высадили под Керчью десант, в лес двинулись селами стар и млад. Отряды вырастали, как боровики после теплого предосеннего дождя.
      Сперва в заповедных лесах сформировалась бригада под командованием Македонского, но через месяц бригад было уже три. Так родилось знаменитое Южное соединение с тысячами партизан и пятитысячным тылом гражданского населения.
      Снова, блеснул талант Михаила Андреевича. Он понял: главная слабость соединения - его гражданский тыл. Фашисты нацелятся именно на него: почти каждый второй партизан имел в тылу семью.
      Македонский выделил тылу наиспособнейших организаторов: Бережного, Шмелева, Рябошапку, Минько...
      Не было дня, чтобы лично не проверил: а как тыл? Думал о тыле укрепляя все соединение.
      В решающих боях все то сказалось и на пользу леса.
      Бывший рядовой бухгалтер стал не только воином, но и политиком - как требовала обстановка.
      Разве не дальновидная политика - случай с карательным отрядом Раимова?
      А случай вот какой.
      Раимов - палач. Но Раимов - трус. Чувствуя, что его хозяева близки к гибели, он мечется в поисках выхода из положения. Он готов предать не только своих подчиненных, но даже и отца родного, только бы уцелеть самому.
      Однажды Селимов отвел Македонского в сторону.
      - Важный разговор, командир. Братья Раимовы просятся в лес!
      Македонский ошеломленно посмотрел на комиссара.
      - К нам просится весь Коушанский гарнизон с оружием. Братья в Коуше.
      Коуш! Мы с Михаилом Андреевичем штурмовали его, жгли... Наш ночной бой, наши убитые...
      - Принять коушанцев в лес? Да против этого восстает все, все...
      - Но не спеши, не спеши... Они хотят искупить вину перед Советской властью, перед партизанами? Они готовы заплатить кровью? Так пусть платят, черт возьми!
      Люто ненавидимый партизанами коушанский гарнизон полицаев был принят в состав соединения в качестве самостоятельного отряда. Ему было сказано: докажите, что на деле хотите смыть с себя позор.
      И коушанцы старались... Да, да, старались... Рослые, сытые, в немецкой форме, отлично вооруженные, шли на дороги под Бахчисарай и громили автоколонны фашистов.
      Братья Раимовы несли обыкновенную партизанскую службу, никого из них ни в чем не упрекали, хотя заслуживали не только упрека... Но цену им знали: руки их обагрены кровью советских людей.
      Выдержка, выдержка, она не менее важна в политике, чем в засаде.
      ...Древняя седловина Басман-горы.
      Македонский и Раимов-старший.
      Два майора - советский и фашистский, два врага. Сильные, здоровые, умеющие повелевать.
      Один из них - бывший бухгалтер, а другой - бывший агроном.
      Оба потомственные крымчане. Но один с народом, другой с фашистами.
      - На что могу надеяться? - спрашивает Раимов.
      - На самого себя. Прояви себя в бою - народ, подумает.
      - Он не простит меня.
      - Он все взвесит.
      - Почему тебе везло, Македонский?
      - Сам подумай.
      Раимов срывает с френча немецкие награды, погоны:
      . - Возьми!
      - Они не стоят и пуговицы от моих штанов!
      - Когда ты меня расстреляешь?
      - Никогда!
      - Что же ты со мной сделаешь?
      - Одного я тебя в лес не возьму. Приведешь батальон - разговор продолжим.
      - Это смягчит мою судьбу?
      - Еще не знаю.
      - Хорошо. Батальон завтра будет здесь! - Раимов удалился.
      И отборный карательный батальон, надежда немцев, - в нем не меньше десяти - двенадцати палачей, которых надо было расстрелять без промедления, - явился в распоряжение Македонского в полном составе.
      Раимов - фашистская птица высокого полета, его необходимо сохранить для военного трибунала.
      Раимову дали возможность "выслужиться"... И он старался. Раимовские головорезы в эсэсовской форме выкатывались из леса на автомашинах и били, били чистокровных немцев на многих крымских дорогах.
      Одно только было странным - круговая порука раимовцев, Они готовы были выполнить любой приказ, но зажали рты, будто языка лишились.
      Наши контрразведчики пытались точно выяснить, кто и что делал при фашистах, в какой степени виновен перед народом. Но тут как непробиваемая стена - круговая порука. И даже попытка доказать, что сам Раимов там-то спас партизана - сохранил ему жизнь.
      И еще одна опасность: партизаны косо смотрели на Раимова. Свободно мог найтись человек, который в упор расстреляет важного государственного преступника.
      Македонский и Селимов выработали план...
      Раимов и его личная охрана были вызваны в штаб Южного соединения. (Надо здесь подчеркнуть, что охрана Раимова состояла из бывших фашистских офицеров и, как выяснили, военных преступников. Но Раимов о них говорил как об антифашистах.)
      - Товарищ командир соединения! По вашему приказу командир партизанского отряда Раимов прибыл! - четко отрапортовал бывший палач.
      - Садись, перекусим.
      - Спасибо. - Раимов молодцевато присел.
      Выпили, закусили.
      - Как дела в отряде?
      - Успешно дерутся... Не из-под палки!
      - Это хорошо. Но ты жаловался комбригу Чусси...
      - Точно! Мне нужны противотанковые средства: ружья, гранаты...
      - За тем я тебя и вызвал. На Бурульче каждую ночь приземляются самолеты - оружие доставляют. Я завтра посылаю человек сорок туда... Вот ты и своих давай, - очень просто и по-деловому заявил Михаил Андреевич.
      - А сколько можно командировать?
      - Отделения хватит, как думаешь?
      - Вполне! - Раимов подумал, а потом вдруг спросил:-. А если я сам своих поведу?
      - Это зачем еще? - удивился Македонский.
      - Хочу видеть партизанский аэродром, советского летчика! И вообще люблю испытывать судьбу.
      - Тут испытание невелико. Только языком не болтай, что ты Раимов. Имя твое плохая броня для тебя. Можешь идти!
      Расчет Селимова и Македонского оказался точным. Было им известно, что Раимов давно собирается поглядеть на весь партизанский лес. Для чего? Трудно и сейчас сказать...
      Раимовская охрана! И тут ясно - он отобрал самых верных друзей, сплошное фашистское офицерье. Именно тех, кого и ждут на Большой земле.
      Сорок настоящих партизан и раимовская охрана прибыли вовремя на далекий и тайный партизанский аэродром. На поле стоял многоместный самолет. Раимов - он был старшим - доложил о прибытии. Рапорт принимал командир Северного соединения Ямпольский.
      Он спокойно выслушал его, прошелся вдоль строя партизан, поздоровался:
      - Приветствую отважных южан!
      Ямпольский подошел еще ближе, а потом резко крикнул, как бичом ударил по строю:
      - Положить оружие!
      Сорок партизан Македонского с волнением ждали этой команды - они заранее знали о ней и немедленно исполнили приказ. Раимовцы почти автоматически последовали их примеру. Только Раимов все понял, молниеносно выхватил из кобуры парабеллум, но кто-то с силой ударил его по руке, и оружие отлетело прочь.
      Предателей погрузили в самолет, доставили прямехонько в Москву.
      19
      Мы, партизаны 1942 года, отвлекали войска, заставляли дни и ночи охранять дороги, мосты, вынуждали фашистов держать в тылу громоздкую карательную машину. И все же мы ограничивались тем, что разбивали один-другой грузовик, взрывали там мост, там переезд.
      Южное соединение Македонского делало то же самое, но масштабно, одновременно охватывая ударами огромные территории от Симферополя до Севастополя, от Симферополя до Ялты - Байдары. Бывали дни, когда уничтожалось в самых различных местах по нескольку машин одновременно, пускались под откос эшелоны, захватывалась одна из железнодорожных станций и полностью нарушалось движение на несколько дней.
      Партизанский фронт был активным, требовал не меньше сил, чем, например, Керченское направление.
      Приближалась весна 1944 года, трезвый расчет говорил немецким генералам: Крым не удержать.
      Но как можно больше советских дивизий отвлечь и задержать здесь необходимо.
      А для этого надобно иметь свободный тыл, свободу маневра на крымских дорогах. Ликвидировать партизанский фронт, усилить позиции на Перекопе, под Керчью. Вот оперативная цель врага.
      Поэтому в январе - апреле 1944 года одними только самолетами было переброшено в Крым 69 батальонов пехоты из самой Германии. Немецкий командарм лично возглавил операцию против партизан, в которой принимали участие все роды войск: пехота, танки, артиллерия, авиация...
      Удар готовился открытый, о нем говорили и писали. Началось с тактики выжженных сел. Вокруг гор все было сметено с лица земли. Потом второй этап - планомерная авиационная подготовка. Днем и ночью леса "обрабатывали" группами самолетов.
      Главный удар нацелен был на тылы.
      Прорваться в лесные глубины и уничтожить гражданское население!
      Тыл сковывал партизанский маневр.
      Но тыл давал и другое - чувство, похожее на то, что глубокой осенью 1941 года испытывали защитники советской столицы. "За нами Москва отступать некуда!"
      "За нами наши матери, жены, дети - отступать некуда!"
      Перед началом решительных схваток контрразведка во главе с Иваном Витенко разоблачила группу диверсантов, проникших в Большой лес с единственной целью: отравить Македонского и весь его штаб.
      Не так-то трудно было в те дни фашистам засылать в лес агентуру. В партизаны шли селами, коллективами из оккупационных учреждений.
      Зрелость партизанской разведки и контрразведки позволяла разгадывать замыслы врагов, происки его пятой колонны. Тридцать месяцев жесточайшей битвы научили командиров очень многому, главное - классовому чутью, интуитивному ощущению, где свой, а где чужой.
      Вот явился из Симферополя бывший полицай с группой бывших шуцманов. Было из-за чего являться в лес: жену немцы убили еще в 1941 году, сын пропал без вести, дочь угнана в Германию.
      Все обычно, но только необычна речь бывшего полицая. Говорит, что старый учитель, человек интеллигентный, а вот язык больше смахивает на извозчичий.
      Иван Витенко на это и обратил внимание.
      И еще: этот самый учитель носит в кармане листочек с похабнейшими стишками - проверили тайно.
      Школьный наставник - и эти стихи... Странно.
      Витенко, чтобы не упустить из поля зрения подозреваемого, сделал его личным ездовым.
      Однажды к Витенко подошел старый партизан - житель деревни Саблы.
      - Откуда он у тебя, командир?
      - А что? - спросил Иван Илларионович.
      - Кого-то он мне напоминает. А вот кого?
      - Может, по голосу узнаешь, а? - горячо спросил Иван.
      - Попытка - не пытка.
      - Эй, ездовой! - крикнул Витенко, предварительно спрятав саблынца.
      - Есть, товарищ начальник!
      - Седлай лошадей!
      - Одним мигом!
      Ездовой ушел, а Витенко к саблынцу:
      - Ну?
      - Наш лавочник. В тридцатом году деру дал и как сквозь землю провалился. Вот какая штука.
      - Спасибо! Никому ни слова!
      Вечером того же дня "учителя" разоблачили и приперли к стенке.
      Витенко был краток:
      - Выбирайте: трибунал или полное признание, с каким заданием явились в лес! Три минуты на размышление...
      Уже через минуту шпион взмолился:
      - Расскажу все, все! Сохраните жизнь?
      - Обещаю: до суда.
      - Я никого не убивал!
      - Только полное признание!
      И признание было. "Учитель" - начальное звено цепи, пробный камень. Похабные стишки - пароль для встречи с очередным агентом. Цель - отравить пищу, которую подадут на стол штабу.
      Через пять дней были взяты агент "246" и главный исполнитель агент "500". Все они яро ненавидели партизан, верой и правдой служили фашистам. Агент "500" вел себя дерзко и развязно.
      - Не советую шутить, - сказал ему Витенко.
      - А если шутится! - крикнул шпион, ударил часового, стоящего с ним рядом, и рванулся к обрыву. Но далеко не убежал.
      Это все - только начало.
      "Музыка" грянула в светлый январский день, когда все заставы сообщили: "Идут батальоны!"
      Маневр врага был необычно прост. Расчет на одно: хотят того партизаны или нет, но им придется принять бой. Расчет, надо сказать, абсолютно точный. На него и вся ставка. Пушки, подтянутые к Бейшуйским высотам, настойчиво обрабатывают хребты вокруг отрядов, линии партизанских окопов.
      С утра до вечера висит над лесом "рама". С самолета-видно все, что делается в лесу. Можно различить линии партизанских окопов, лагеря, тылы и скопление в них гражданского населения.
      Все шло по писаному, и никто не знал действительного плана Македонского, конечно кроме посвященных в него.
      Командир 4-й партизанской бригады Христофор Чусси - ветеран леса, в прошлую зиму отважный командир Первого Симферопольского отряда.
      Чусси во многом подражает Македонскому - в походке, в одежде, но в критическую минуту совершенно самостоятелен и умеет принимать ответственные решения. И сейчас у командира Южного соединения вся ставка на самостоятельность Христофора.
      Македонский даже свой штаб отвел подальше от Чусси и перестал появляться в расположении бригады.
      - Ты совсем на нас ноль внимания! - упрекает Чусси Македонского.
      - А что, вам скорая помощь нужна?
      - Почти дивизия идет. Македонский!
      - Что ты хочешь?
      - Не нравится твой план, командир.