– Да, да! И вот эта «ниточка» и пойдет по льду?

Доктор глубоко передохнул и заговорил быстро и взволнованно:

– Это очень смелый, очень дерзкий план Военного Совета! Лед еще не крепок. Да никто никогда и не знал, каков он в этой части озера. Не к чему было!.. Первые смельчаки пошли обследовать пешком. С риском провалиться… Погибнуть… Пошли от деревни Кокорево на западном берегу озера до села Кобона на восточном. А Кобона – это уж «Большая земля»…

– Погодите! – снова перебила Софья Михайловна. – Слушайте, все равно ни вам, ни мне не уснуть! Вы оденьтесь потеплее, а я пойду принесу из нашей комнаты карту.

– Несите!

Дети спали. Софья Михайловна зажгла коптилочку и, защищая ее ладонью, осторожно прошла через холодные «классную» и прихожую в свою комнату. Там стоял мороз. Балконная дверь была забита листами фанеры, – все стекла вылетели еще осенью при первых бомбежках. Софья Михайловна поставила коптилку на стол, сняла со шкафа рулон с большими картами всех областей Союза. «Боже мой, – подумала она, – я здесь, в помещении, за одну минуту закоченела, а те там… на льду… на ветру… в пургу… герои!»

К счастью, карта Ленинградской области попалась ей быстро. Она вытянула ее из рулона и, не убирая остальных карт, поспешила обратно.

Доктор, уже укутанный, сидел у стола и ждал ее. На столе горела вторая коптилка. Софья Михайловна передала карту доктору и, пока он раскладывал ее, отогревала дыханием закоченевшие пальцы.

– Карта – точно ледяная, – прошептал доктор.

– Я уже думала; а каково им там! – ответила Софья Михайловна, присаживаясь рядом с ним.

Доктор молча положил на все четыре угла по книге, чтобы карта не скручивалась, а обе коптилки поставил прямо на голубое поле Ладожского озера.

– Ну, давайте искать!

Две головы склонились над картой.

– Вот, – прошептал доктор, – смотрите! Кокорево на западном берегу, – он водил пальцем по карте, – вот и Кобона на восточном. А вот – канал, о котором вы говорили. Тут стоят немцы. Совсем близко от будущей дороги… Ну, глядите дальше. От Кокорева до Кобоны тридцать километров. Это – если по прямой линии. Но прямой линии быть не может.

– А почему? – удивилась Софья Михайловна.

– Мне мои больные всё объяснили, – продолжал доктор. – Вот где-то тут бьют со дна теплые ключи. И прямой путь пересекает майна – участок незамерзающей воды. Надо искать надежного обхода, – понятно?

– Ну, дальше, дальше!

– Где-то вот тут… ищите!.. на линии Северной железной дороги должна быть станция Подборовье… К ней подвозят грузы для нас…

– Нашла! Вот она! – Софья Михайловна показала пальцем.

– Вижу. Теперь смотрите: от Кобоны к этому самому Подборовью – никаких путей. Тут леса, болота, глушь… И тут спешно прокладывается дорога…

– Кто? Наши войска?

– Да. И тысячи добровольцев. Ленинградцы, перебравшиеся по льду через озеро. Колхозники с «Большой земли». Выехали с лошадьми, с санями. Работа идет круглые сутки. Ночью – при свете костров.

– Так враг же совсем близко! Он может увидать эти костры! – испуганно прошептала Софья Михайловна.

– Конечно, видит. И обстреливает. Но в стороне от этой дороги раскладывают ряд еще больших костров, чтобы сбить с толку… И все же… – Доктор поднял голову и посмотрел на Софью Михайловну глубоко запавшими, измученными глазами.

– Нет, вы только подумайте, – зашептал он, захлебываясь словами, – всё, всё делается, чтобы спасти Ленинград!.. Эх, будь я моложе… сильнее!.. Спасти во что бы то ни стало!.. Дерзкий, смелый план! – горячо повторил он. – Люди гибнут от обстрелов, проваливаются под лед, замерзают, а добиваются и добиваются своего! На смену идут новые! Изголодавшиеся, истощенные, работают сутками напролет…

– Да. Сутками напролет!

Оба вздрогнули и оглянулись. Над ними, закутанный в ватное одеяло, в валенках, стоял Яков Иванович и тоже смотрел на карту.

– Яков Иваныч! Мы вас разбудили! Простите, дорогой… – смущенно пробормотала Софья Михайловна.

– Ну чего там! Мне и самому не больно спится, – вздохнул старый мастер.

– Вам все это, конечно, уже известно, – сказал доктор, проведя ладонью по карте.

Яков Иванович горько улыбнулся.

– Кому и знать, как не мне, – снова тяжело вздохнул он. – От нас же, от завода, идут и идут добровольцы. И мои – понимаете, мои ребята тоже! – Яков Иванович стукнул себя кулаком в грудь. – Мои!.. Слесари, только что обученные… Остаюсь как без рук… Новых обучать буду. А удерживать нельзя, сам знаю, – много людей туда нужно, ох много!

– А зачем же там слесари? – недоумевающе спросила Софья Михайловна.

– Все там нужны. Вехи вдоль пути ставить надо? Надо. Ведь пурга, снегом все заносит. Плотники-мостовщики нужны, мосты на трещинах налаживать. А регулировщики? А врачи, санитары? Все нужны! Пока лед не больно крепок, конной тягой с «Большой земли» нам хлеб уже повезли. Да и то с опаской: тонок лед, еле держит коня да розвальни с двумя мешками. И те порой проваливаются. А как лед нарастет, машины пойдут… Путь-то нелегкий. Кто будет машины налаживать да ремонтировать?

– Я только сегодня об этом узнала, – виноватым тоном произнесла Софья Михайловна.

– Да и надо помалкивать, – строго сказал Яков Иванович, – у врага везде уши. Ну, да разве теперь скроешь? Пронюхал гад! Взбесился! Сорвать хочет стройку дороги. Бомбит, расстреливает. Врешь, не сорвешь, подлюга! – Яков Иванович гневно топнул ногой. – Доведем! Пришлет нам «Большая земля» хлебушка!

– Дорого достанется этот хлебушко, – задумчиво сказал доктор. – А без такой ниточки – гибель Ленинграду…

– Тот же фронт, – кивнул головой Яков Иванович, – а где фронт, там и смерть гуляет.

– Тот же фронт, – подтвердил доктор.

– А девочки еще ничего не знают, – вслух подумала Софья Михайловна.

– И незачем им пока знать, – сурово прошептал Яков Иванович. – Еще сболтнут в очереди у булочной, малы еще.

– Все равно знает уж население. Легендами слухи обрастают, – устало сказал доктор.

– Все же помалкивать надо, – снова строго повторил Яков Иванович. – Побеседовали сейчас, а дальше – молчок. И спать надо. Завтра вставать рано, ложитесь-ка, – приказал он и решительно пошел к двери.

Доктор и Софья Михайловна послушно встали. Доктор молча последовал за Яковом Ивановичем. Софья Михайловна еще раз внимательно посмотрела карту, потом не спеша свернула ее и поставила в угол за шкаф. Она потушила коптилку, легка в остывшую постель, закуталась в одеяло, но еще долго не могла уснуть.

Ладога… Мороз… жестокая снежная пурга… и люди! Много людей, выбиваясь из сил, прокладывают путь хлебу… По льду озера… по глубокому болотистому лесу… почти на глазах у озверелого врага… Рвутся снаряды… падают бомбы…

– Тот же фронт, – прошептала Софья Михайловна, – а мы сами разве не на фронте?.. Леня!.. Леня, любимый, где-то ты сейчас?..

И она впилась зубами в подушку, чтобы громко не застонать.

В прихожей раздался звонок. Тотик уже спал, девочки раздевались, чтобы лечь. В соседней комнате было темно, – видимо, доктор уже лег.

Софья Михайловна пошла открывать. Девочки прислушались. Стукнула входная дверь; в прихожей раздались голоса. Один женский, как будто Дашин, другой мужской. Жених, что ли? Вот заговорила Софья Михайловна… Голос ее странно звенел.

– Что-то случилось, – встревоженно произнесла Наташа и спешно начала снова одеваться. Катя и Люся тоже молча натягивали платья.

– Зайдемте в комнату, обсудим, – услышали девочки голос Софьи Михайловны уже у самой двери. – Девочки, вы одеты?

– Да, – ответили девочки в один голос.

Дверь открылась, вошла Софья Михайловна, за ней Даша и Жених. Наташа впилась глазами во взволнованное лицо матери.

– Мама, что случилось?

– Здравствуйте, девчата! – весело сказал Жених.

Софья Михайловна не ответила Наташе. Она подошла к двери в соседнюю комнату и тихо позвала:

– Доктор! Вы спите?

– Нет, – донеслось из темноты. – А что?

– Вы можете выйти сюда?.. Надо тут… обсудить… посоветоваться…

– Сию минуту! – ответил доктор, и стало слышно, как он поспешно одевается.

– Мама! В чем дело? – повторила Наташа.

– Сейчас, Наташа… подожди… – Лицо Софьи Михайловны было бледно и растерянно. Между бровей легла глубокая складка.

– В том дело, Наташа, – снова весело заговорил Жених, – что я предлагаю твоей маме увезти вас отсюда.

– Увезти? Куда? – в один голос спросили девочки.

– На «Большую землю». Помните, про ниточку я говорил? Протянулась ниточка! Хочешь, Наташа?

– В нашу деревню, – прибавила Даша, – к моей маме.

В эту минуту вошел доктор и поздоровался с Женихом и Дашей.

– Доктор, – взволнованно заговорила Софья Михайловна, – вот Жених едет скоро на машине… через Ладожское озеро… за продуктами…

– Хочу их увезти отсюда, – перебил ее Жених. – Чего им тут пропадать? Дашина деревня километров сорок за Подборовьем. Разрешил мне командир мамашу мою туда подкинуть. А заодно и их. Многих-то взять не могу, с полной нагрузкой ездить еще не разрешено, – лед ненадежен. Ну, а они, – он кивнул головой в сторону Софьи Михайловны, – что они сейчас весят? Перышки! Мы и хлеб пока понемногу берем.

– Отличился он в работе на озере, оттого и разрешили ему мамашу… – с гордостью начала было Даша, но Жених так строго глянул на нее, что она смутилась и осеклась.

Доктор опустился на стул.

– Но это же… риск… – пробормотал он.

– Конечно, риск. Скрывать нечего, – серьезно сказал Жених. – Оборона у нас здорово поставлена, и все же обстрелы бывают. Уж мы знаем, – скорее бы девятый километр проскочить: пристрелен он у немцев. Да и сама Ладога, – нелегко она нам далась. Пока трассу осваивали, не одна машина под лед ушла. Ну, все-таки обуздали и Ладогу. Ездим. У нас теперь шоферы говорят: «Ладога как встала, так и поехала». Риск-то конечно, да ведь риск – дело благородное. А тут оставаться не риск?

– Там у нас корова. Хлеба сколько хочешь, картошки… – заговорила Даша. – А тут же Тотик, как пить дать, помрет…

Доктор низко опустил голову. Софья Михайловна подошла к нему, присела перед ним на корточки и снизу вверх заглянула ему в лицо.

– Доктор… скажите… – прошептала она умоляюще.

Доктор поднял голову и пристально посмотрел на тахту, где мирно спал Тотик.

– Да, – сказал он твердо, – поезжайте…

– Ехать? – переспросила Софья Михайловна шепотом. – Из Ленинграда?

– Ехать! – Доктор уверенно кивнул головой. – Жених прав. Дорога трудная, конечно…

– Дорога трудная, – подтвердил Жених. – И мороз, и обстрел может быть…

Софья Михайловна, казалось, не слышит ничего. Все так же, сидя на корточках, она повернула голову вбок и, уставившись глазами в одну точку, сосредоточенно думала.

Наташа вдруг почувствовала, что начинает дрожать мелкой дрожью Доктор посмотрел на нее.

– Поезжайте, Наташа, – снова повторил он.

Наташа мертвенно побледнела.

– Я не поеду, – сказала она решительно.

Софья Михайловна вздрогнула и оглянулась на нее.

– Что ты сказала, Наташа?

– Я не поеду, – повторила она еще решительнее.

– Не… поедешь?

Наташа вся дрожала.

– Да, мама. Как же… мы поедем… будем спасаться… А Катя?.. А Люся?..

Софья Михайловна стремительно поднялась с корточек и всплеснула руками.

– Да ты с ума сошла, Наташа! Неужели же мы их оставим? Конечно, если ехать, так всем.

– А мама?

– А дедушка? А доктор? – в один голос воскликнули Люся и Катя. Люся заплакала. Катя стояла вся бледная, прижимая руки к груди.

Доктор уже овладел собой. Он сидел теперь, выпрямившись, и лицо его было спокойно.

– Послушайте меня, девочки, – заговорил он. – Конечно, вам надо ехать всем. Тяжко расставаться, не спорю. И мне самому… будет не легко. Но, во-первых, чем меньше людей останется в Ленинграде, тем легче будет оставшимся. А во-вторых, вы же знаете, с Люсей делится пайком ее мама, с Катей – ее дедушка. Если вы уедете, они будут съедать его сами. Значит, надо ехать. Ради них же.

– А вы-то сами, доктор? – воскликнула Наташа.

– Что вы, Наташа… Разве я доеду?

Наташа закусила губу. Наступило тягостное молчание. Люся тихо плакала. Софья Михайловна снова уставилась глазами в одну точку.

– А когда ехать? – хрипло спросил доктор, обращаясь к Жениху.

– Завтра в это же время… Сутки вам на сборы. Ну, Даша, а теперь пошли.

В эту ночь никто, кроме Тотика, не спал.

Спешно, в глубоком молчании, разбирали вещи. Изредка, отрывистыми фразами, советовались, что брать с собой. Доктора уговорили лечь, но все время было слышно, как он ворочался и вздыхал.

Люся то и дело украдкой вытирала слезы. Среди ночи Софья Михайловна усадила ее рядом с собой на тахту.

– Люся, ты говоришь, как оставить маму. Но мама сама на днях уедет…

– Куда? – испуганно спросила Люся.

– Ее госпиталь передвигают ближе к фронту.

– На фронт?!

– Не бойся, глупышка! – Софья Михайловна отвела рукой от Люсиного лба упавшую прядь волос, – ведь Ленинград – тот же фронт. Опаснее маме не будет, – а зато как она будет рада, что ты в безопасности!

Люся уронила голову на колени Софьи Михайловны и так и застыла, без слез и без слов.

– Слушай, Люся, – заговорила Софья Михайловна, тихо лаская ее голову, – я теперь знаю, что ты, когда надо, умеешь быть мужественной. Ты что доказала. И сейчас твой долг – поддержать маму. Мама идет на фронт с радостью. Она знает, что там она еще нужнее. Она только очень волнуется за тебя. Твое дело теперь – не расстраивать ее. Как только рассветет, ты сбегаешь к ней проститься. Обещай мне, что будешь держать себя молодцом. Помни одно: мама будет работать вдесятеро лучше, если будет знать, что ты не кислятина, а настоящий человек. Обещаешь?

Люся подняла голову. Глаза ее были сухи, но лицо побледнело как бумага, и она тяжело дышала.

– Обещаю, – шепнула она чуть слышно.

– По старому русскому обычаю… надо присесть перед дорогой, – сказал Яков Иванович и, сняв шапку, первый опустился на стул.

За ним сели все – кто на стул, кто на диван, кто на узлы. Молча просидели несколько мгновений. Лица у всех были торжественные.

– Ну, пора, – сказал Жених, дождавшись, когда Яков Иванович первый встал со стула.

– Попрощаемся здесь, – отрывисто сказала Софья Михайловна.

– Прощайтесь, а мы с Дашей пока снесем вещи в машину. Даша, бери! – И Жених, взяв в обе руки по чемодану, вышел из комнаты. За ним вышла Даша с узлом.

Машина стояла во дворе. В кузове, заботливо укутанная одеялом, уже сидела старушка. Софью Михайловну с Тотиком посадили в кабину. Жених влез в кузов и из чемоданов и узлов устроил у задней стенки кабины удобное сиденье для девочек. По его совету, они уселись, тесно сжавшись, и укутались в большое пуховое одеяло Софьи Михайловны. Яков Иванович и доктор стояли рядом с машиной. Доктор все заглядывал в кабину, но в темноте ничего не мог разобрать.

– Готово? Можно ехать?

Никто не ответил. Жених влез в кабину, машина фыркнула, тронулась и медленно стала выезжать со двора. Яков Иванович и доктор шли следом.

Машина завернула, рванулась и скрылась в темноте.

Когда затих стук мотора, старики молча повернулись и пошли в дом. Они очень медленно поднялись по лестнице, вошли в свою комнату, и все так же, ни слова не сказав друг другу, легли в постель.

И начались для них дни тревожного, напряженного ожидания вестей…