Первый орудийный залп размножился горным эхом. Немирный аул, словно сбегавший в низину с горы, а при виде врага замерший и оцепеневший, теперь ожил разрывами русских гранат. Канониры целились в каменные башенки, но точно попасть, снеся напрочь каменную кладку, удалось только одному. Откуда-то вылетели две пестрые курицы и понеслись между саклями. Капитан Азаров приказал прекратить стрельбу.
      Верховые казаки поскакали вдоль склона в обход аула, а батальон пехоты рассыпным строем вошел в чеченское селение. У крайней сакли стоял серый молоденький ягненок, протяжно мекал и дрожал.
      Солдаты разбрелись по аулу. В эту странную войну им приходилось то вырубать лес, то разрушать каменные сакли. Над аулом поднимался серый дым. Он уходил в ущелье, собирался там клубами и поднимался вверх по склону горы, как снежная лавина, возвращавшаяся восвояси.
      Словно дым пожарища был своеобразным сигналом, где-то наверху вдруг раздался выстрел, и ядро, выпущенное чеченцами, видимо, из легкой, старенькой пушки, пролетело над саклями и шлепнулось далеко за аулом.
      - Теперь начнется, - удовлетворенно сказал капитан Азаров.
      И вправду вернувшийся казачий разъезд привел за собой чеченцев. Они погарцевали на своих лошадках, покричали, выстрелили пару раз в сторону строившихся на окраине аула солдат и скрылись в лесу.
      - Господин капитан, позвольте мне с казаками вдогонку! - крикнул Басаргин.
      - Оставьте, Дмитрий Иванович, - отмахиваясь и от комаров, и от Басаргина, сказал Азаров, - а вот как пойдем через ручей, задержитесь со своей ротой и рассыпьтесь в кустарнике. А когда татары подъедут, дадите огоньку по цепи. Вот вам и дело! Только подпустите поближе. Татары - те же комары, поэтому подождите, пока усядутся...
      Азаров хлопнул себя по щеке и скатал маленький серый комочек.
      Басаргин уже отъехал к своей роте и потому не слышал, как прапорщик Ташков сказал офицерам:
      - "Татарская няня" хочет расширить свой приют.
      Рота Басаргина залегла в густом кустарнике на другой стороне ручья. Строго настрого солдатам было приказано не курить, не разговаривать, даже не смотреть на ту сторону, а только слушать команду.
      Поручик лежал за пахучим кустом с игольчатыми листьями и черными зрачками ягод. Ему так хотелось попробовать парочку, что рот наполнился слюной. Двигаться было нельзя, к тому же он не знал, что это за растение. Съешь еще какую-нибудь шайтан-ягодку - вырастут рожки! Басаргин подумал, что любой зверь знает свою траву и не ошибется; Что же человек так высоко задрал свою гордую голову? Ближе ли он стал к звездам? Вряд ли. Но насколько он оторвался от земли!
      Чтобы не искушать себя Басаргин посмотрел на весело бегущую по камням воду ручья. Вернее, воды из-за зарослей он не видел, но слышал ее торопливый говор и различал солнечные блики на траве и камнях. Ему все казалось, что шепчутся солдаты, кто-то из них позволяет себе посмеиваться на позиции. Но это шепталась трава, и смеялся ручей.
      И в траве чуть слышный шепот,
      Как усопших тихий глас...
      Он старался услышать топот татарских коней, но они показались бесшумно. Первые два всадника остановились, не приближаясь к ручью, и всматривались в заросли. Знают свою траву, слышат ее голос? Может, спрашивают ее сейчас? Басаргин не видел их лиц - ветки кустарника закрывали ему чеченские головы, но он, казалось, чувствовал их взгляд. Неожиданно черная ягода, к которой только что тянулись его губы, показалась ему черным чеченским глазом. Она смотрела на него, не мигая.
      За ручьем показались еще несколько всадников, они наехали на первых, перемешались с ними, заголосили, закружились, как птицы. Потом вдруг бросились через ручей, чуть в сторону от роты Басаргина, вслед за ушедшим батальоном. А за ними уже появлялись другие...
      - Паа-аали! - крикнул Басаргин каким-то подслушанным где-то голосом.
      Кустарник тут же затрещал выстрелами, оживился. Басаргину стало необычно весело, как будто разгорелся наконец огонь в печке и побежал по дровам.
      - Братцы, целься наверняка! - подзадоривал поручик своих бойцов, которые и без него были в каком-то охотничьем азарте.
      Он видел, как скакнула в сторону ближайшая к нему лошадь, на камни сначала упала черная шапка, а потом вниз на камни рухнул чеченец, разбив в кровь гладко выбритую голову. Поручик поморщился и отвернулся. С другой стороны к нему спешила подмога - скакал казачий отряд. Чеченцы, пальнув в надвигающихся казаков, поскакали назад.
      Басаргин вывел свою цепь из кустов. Семеро мертвых чеченцев лежали в нескольких шагах от ручья, будто смерть настигла их во время водопоя. Раненая лошадь перегородила своим телом бегущий поток. Она задирала голову и била копытами. У ее брюха собрался розовый бурун. Лошадь смотрела на бьющуюся об нее быструю воду, и ей, видимо, казалось, что боль и ужас несет ей именно эта сверкающая на солнце вода.
      * * *
      - А ты разве не хочешь по-настоящему влюбиться? - спросил Митроха.
      Вопрос прозвучал несерьезно - вроде как малыши в детском садике разговаривают, глядя на сверстниц, которые возятся в песочнице.
      Леша Мухин взглянул на товарища. Нет, Митроха был серьезен, как никогда. Митроха был болен любовной болезнью и как настоящий больной изводил товарища жалобами и нытьем.
      Обычной темой было: "как ты думаешь - любит Она меня или нет?!" Если собеседник из сочувствия заверял друга, что "Она" его любит, то Митроха еще больше мрачнел и предлагал для обсуждения факты, которые на его взгляд могли свидетельствовать об обратном.
      Например:
      A) Митроха позвонил Ей, и Она сказала, что вечером занята.
      В этом случае нытье крутилось вокруг темы: Она правду говорит, что занята, или Она просто не любит Митроху и не хочет с ним общаться?
      Б) Митроха видел, как Она разговаривала с парнем с другого факультета.
      В этом случае нытье звучало так: Она просто болтала с ничего не значащим парнем, или Она не любит Митроху и вертит попкой перед всеми симпатичными пацанами?
      B) Она ходила на "бесник" к Алле Тихомировой, а Митроху туда не позвали.
      И снова нытье, и снова:
      - Она меня не любит.... Она плохая, но я без нее не могу...
      А у Мухи были свои заморочки, о которых хорошо было известно его старому товарищу.
      Муха искал идеал. А тогдашний идеал Мухина был сформирован под влиянием западного киноискусства, а точнее, таких картин, как "Основной инстинкт" и "Бонни и Клайд". В обеих картинах Муху завораживало гремучее сочетание сексуальности Шерон Стоун и Фэй Данауэй со смертельной опасностью, которую представляли для окружающих их героини. Одна с ножиком для колки льда, другая с автоматом Томпсона.
      Мэрилин Монро по параметрам и цвету волос подходила под мухинский идеал, но проигрывала Шерон и Фэй именно отсутствием той самой брутальности. Монро Мухина не устраивала.
      А с Шерон Стоун у Мухина была целая коллекция фоток, надыбанных из разных журналов про кино. Имелся и заветный номер "Плейбоя", презентованный ему толстым Пашкой, - тот самый номер, где Шерон снялась без ничего сразу после выхода фильма "Вспомнить все".
      Журнал был затаскан Мухой до непотребного состояния и украшен парой подозрительных пятен на тех самых неприличных фотографиях.
      - Вот она, - тыкал в фото сигаретой Муха и качал головой. - Идеал! Женщина, она ведь должна быть такой, чтобы одна на всю жизнь. Чтобы как увидел раз, так и на других не хотелось уже смотреть! Чтобы они для тебя уже и не существовали...
      - Ага! - качал головой Митроха, разглядывая снимки. - Ты чего, спишь с этим журналом, что ли?! Кончай себя, Леха, накручивать! Любить надо реальных женщин, а не фотки с актрисами. Это бумага глянцевая просто - чего на нее смотреть! Твоя Шерон сейчас в своем Лос-Анджелесе или где-нибудь еще сидит безо всякого ножичка для льда и горюет из-за того, что после "Инстинкта" ролей ей никто приличных не предлагает, а все фильмы проваливаются. А ты тут слюни пускаешь!
      Муха обижался за любимую актрису и журнал забирал. Но поскольку любовь была больной темой для обоих, приятели снова и снова возвращались к ней при каждой встрече.
      - Слышь, идеалист, - допытывался Митроха, - а ты хоть раз-то с живой девчонкой пробовал, а не с картинкой?
      - Муха отмалчивался, но Митроха и так знал, что остается его друг неисправимым девственником. Случись у Мухина любовное приключение, не стал бы он утаивать такую информацию от друга. Поделился бы непременно!
      - То-то и оно! - заключал торжествующе Митроха. - Потому и живешь ты нелепыми фантазиями! Так и будешь искать идеал всю жизнь, да над журналом дрочить! Если уж переживать, то из-за настоящей женщины - хотя бы соседки по площадке! Посмотри вокруг, сколько их ходит в ожидании, а ты в фото уткнулся.
      - А сам-то?! - защищался Муха. - Кто бы, блин, говорил! Ты сам на кого жизнь тратишь?!
      - Тебе этого не понять, потому что ты не любил никогда по-настоящему и не полюбишь, как видно! - сразу начинал кипятиться Митроха. - Здесь настоящая страсть к реальному, заметь, человеку, а не персонажам не первой свежести триллеров! Ольга, конечно, надо мной иногда издевается, но это, пойми - своеобразное проявление любви. Так это надо рассматривать...
      - Очень своеобразное! - поддакивал, ухмыляясь Муха. - У маркиза де Сада что-то подобное описано!
      - Нет, это же просто объясняется! Ей перебеситься надо, прежде чем решиться на что-то серьезное! У нас ведь век эмансипации. Женщины теперь не то, что в прежние времена, - самостоятельные. Оля, понимаешь, еще, может, и не определилась окончательно - ищет, сравнивает. Но уже понимает, что я для нее единственный вариант!
      - Так чего ты тогда вообще переживаешь из-за ее фокусов?! Надейся и жди - вся жизнь впереди.
      - Я ж тоже живой человек! - разводил руками Митроха. - Мне все это очень неприятно! Тебе хорошо с твоими кинодивами. Ревновать не нужно - ты же не в них даже влюблен, а в их дурацкие персонажи! Тебя не колышет, лежит сейчас Шерон Стоун под своим Бронштейном, или как там кличут ее муженька-продюсера, или не лежит!
      - Он не продюсер! - поправлял Муха. - Он газетный издатель, к тому же они развелись!
      - Ага! - заключал Митроха. - Видишь сам, как все обыденно и просто! И никаких ножей для колки льда!
      - Нет, ты пойми, - убеждал его Муха, - человек должен стремиться к лучшему, каким бы оно ни казалось недостижимым. Нельзя занижать планку! Иначе окажешься, как прочие, - со стервой-женой и тещей-заразой. А там и дети пойдут. И не вырвешься уже, поздно будет. Посмотри на наших предков, да вообще на всех вокруг. Девяносто девять процентов населения о настоящей любви только по телевизору слышит да в книгах читает. Женятся без настоящего чувства и пилят потом друг друга да за глаза критикуют нещадно. Ты мне тоже в их ряды податься предлагаешь?
      - Нет, на фотке из журнала женись! Прикинь, как это прикольно будет! Все в загсе с живыми бабами, а ты с журналом под мышкой!
      - Ну хватит! - начинал сердиться Муха. - Хватит чушь-то пороть!
      - Это ты, дружище, чушь порешь! - возражал Митроха. - Тебя послушать, так все либо на идеалах должны жениться, либо пропадать в несчастливых браках! Что, третьего не дано, что ли? Ты, Муха, вообще фантазер! Тебе в самый раз плащ надеть из занавески, взять деревянный меч - и в леса, к хоббитам и эльфам, как мой племянник!
      - При чем здесь это?!
      - А при том, что есть жизнь, а есть воображение, и не надо одно с другим путать! Тебе сейчас сколько?! Думаешь, вечно будешь сидеть здесь и о своих идеалах трещать? Ну найдешь ты свой идеал, и что тогда?! Может, она на тебя и не посмотрит! Может, она свой идеал ищет, а тебе до него как от земли до луны!
      Муха мрачнел, потому что и сам сомневался в своей привлекательности в качестве долговременного партнера, да хоть бы и кратковременного. Не во внешности дело - нормальный парень, не хуже других. Дело в первую очередь в деньгах. Проклятые money. Предкам проще было - в их молодости и дешевле все было намного, и соблазнов столько не было. Но сейчас другие времена и другое поколение. Девушки теперь сплошь и рядом меркантильные, а роковые блондинки, разумеется - пуще всех остальных!
      Муха же, хоть и был идеалистом, но на жизнь, в целом, смотрел трезво и рационально. Он понимал, что влюбляться без денег - это то же самое, что ехать на охоту без ружья и собаки...
      Муха и более того понимал.
      Он понимал, что митрохинская Оленька потому и крутит хвостом, что у Митрохи шиш в кармане. Потому она и на день рожденья к Алке без Митрохи ходила, потому и с другими парнями с других факультетов крутится... Потому что на стипендию Митроха ее один раз в кафе может сводить.
      А иные старшекурсники уже на своих машинах к факультету подруливают. А какая красивая девчонка откажется от местечка на переднем сиденье новенькой "девяносто девятой"? Уж всяко лучше, чем в метро давиться, где тебя разные маньяки по попе оглаживают да заразные с гриппом обкашливают! А тут еще и угроза атипичной пневмонии!
      Да и вечером хочется в боулинг да на американский бильярд, не замахиваясь уже на казино в "Эль-Гаучо" или в "Метле". А у Митрохи не то что на одну фишку в казино - у него денег на один час в боулинге, и то нету!
      Вот у толстого Пашки - у него деньги водились. Ему папаша, разведенный с его мамашей, пятьсот долларов по причине комплекса вины перед сынком ежемесячно подбрасывал. Да и маман Пашкина, та тоже не бедная, свой парикмахерский салон на Тверской держала на пару с новым хахалем бандитом... Ну, и тоже Пашке долларов триста в месяц подкидывала.
      Так вокруг Пашки, хучь он и толстый да неспортивный, всегда все факультетские красотки увивались.
      Пашка, бывало, ради понта у папаши своего ключи от "пежо" возьмет на выходные, да как укатит в Кратово на шашлыки! Бывало, и друзей прихватит. Пежо шестьсот пятая - большая! Недаром ее кличут - французский шестисотый "мерседес"!
      Выезжали на батькину дачку.
      Он теперь себе в Одинцовском районе коттедж построил - дела в таможне очень хорошо пошли, а дачка еще дедовой постройки, этакая полковничья мечта середины семидесятых, шесть на шесть с двумя верандами и спальной мансардой, но с удобством типа сортир в саду-огороде... Эту мечту батька теперь уже не мечтал - из моды вышла, поэтому и отдал Пашке, как сам полковник изволили выразиться: чтоб было куда девчонок водить....
      Выезжали с ночевкой.
      Пили пиво с водкой, блевали, играли в преф, танцевали под "Европу плюс", а к вечеру - расползались по комнатам и верандам, где на старых полковничьих диванах, разжалованных из городской мебели по старости и потому свезенных на дачу, - на старых пружинах кое-кто расставался с невинностью, а кое-кто мучительно кого-то ревновал...
      Муха тоже ездил несколько раз, но с невинностью расстаться не получилось. Девицы, которых они цепляли, мало походили на его идеал, а потому не вызывали у него никаких чувств. Только тупое желание, которого он стыдился. Вроде как предавал свой идеал. Этот стыд да жуткие Пашкины коктейли лишали его последних сил и, опасаясь дурной славы импотента, он стал отказываться от приглашений.
      Митроха тоже приезжал вместе с Оленькой. Глупо было тащить ее туда, учитывая, что на Пашку она давно глаз положила, что было очевидно для всех, кроме самого Митрохи. Митроха ничего не замечал. Вот и добился. Переспала она с толстым Пашкой.
      Тут Мухе бы посочувствовать убитому горем приятелю, а он возьми и ляпни:
      - Не расстраивайся, он сам толстый, так у него и корень, наверное, тоже толстый, так что Ольке хорошо с ним было - порадуйся за герлфрэнда!
      Митроха на Муху за эти слова обиделся почему-то больше, чем на толстого Пашку. Будто это Муха у него девочку увел! Да если бы увел! Олька просто так - ради спортивного интереса с толстым переспала. Потом у Митрохи прощенья просила, мол, пьяная была... Неделю просила - и упросила.
      А с Мухой Митроха месяц не разговаривал...
      Потом, правда, первым не выдержал. Пошел на мировую. С кем еще потрещишь-то по душам?! Тем более, что после бурного примирения со слезами и не менее бурного секса, которым Ольга расплачивалась за измены, все вернулось на круги своя. И Митроха снова ходил с трагическим выражением лица. Снова обуревал его проклятый вопрос: любит ли его Она?!
      Тут, казалось бы, последнему дураку уже должно было стать ясно - не любит она его, а при себе держит на всякий случай, чтобы самой не оказаться в дурах. Ведь богатенькие буратины вроде Пашки - ненадежная опора. Сам Пашка не раз признавался друзьям, что намеревается найти себе невесту побогаче.
      Но Митрохе говорить об этом было бесполезно.
      - Перебесится и будет моей безраздельно! - утверждал он. - В жизни, Муха, важнее всего человека найти! Не идеал твой бредовый, а живого человека, чтоб любить можно было! Пусть и со страданиями, с кровью, со слезами, но любить!
      Муха обеими руками был за любовь! Но Митрохин пример мало его вдохновлял. Наоборот - заставлял крепче увериться в правильности выбранной им изначально линии и продолжать поиски идеала.
      Спорил он с Митрохой, отстаивая свою точку зрения, до хрипоты.
      - Идеал, Митроха, нужен! Это как, извини за сравнение, вера! Без идеалов человек - не человек становится! Вон, взгляни, в стране какая неразбериха, а все потому, что идеалов нет!
      Это уже даже не собственные мухинские мысли были - из речей папаши почерпнул. Митроха тут же нашелся, что ответить:
      - Будь тут прежние идеалы в ходу, Муха, фиг бы ты свою Шерон увидел, да еще по телевизору! Это ж, брат, по старым понятиям - пропаганда секса и насилия. Хотя для тебя это и к лучшему бы было. Сидел бы сейчас, может, с какой-нибудь Аллой Тихомировой и не думал бы о своих вооруженных блондинках!
      - Ничего подобного! - отрицал Муха зависимость собственных идеалов от политической обстановки в стране. - У меня такой характер, Митроха, - мне нужна женщина, которая притягивает, как магнит, из-за которой обо всем забываешь! Из-за которой черту душу продашь! Которая сама погубить может! Ты вот сам-то чего вцепился в Ольгу? Иди к соседке...
      - Сравнил! Ольга здесь, она настоящая, а не плод воображения! Я о ней все знаю. Или почти все. Знаешь, какой она бывает страстной? Я ее ни на кого не променяю! А соседкам моим всем под сорок катит, и у всех мужья и ребятишки!
      - Задолбал ты меня своей Ольгой! - бурчал Муха. - Честное слово иногда кажется, вот пошел бы и убил ее, только чтоб не слышать больше твоего нытья!
      - Аналогично! - мрачно парировал Митроха. - Ты меня, друг мой, задолбал своим идеалом так, что я готов повеситься!
      На этом и заканчивали спор до следующей встречи, а там все повторялось. Митроха ревновал Олю, Муха мечтал о своем идеале.
      Ну не попадался он среди окружавших его женщин! Тех, с которыми он встречался в институте, на улице, с кем стоял вплотную в транспорте, ловя порой на себе заинтересованный взгляд.
      Муха искал, высматривал в толпе ту, что вызовет вдруг приступ дрожи одним только взглядом. Ту, рядом с которой все станет неважным и останется только одно желание - обладать ею или умереть! Такой не находилось. Большинство дамочек не соответствовали его высоким требованиям уже в плане физических параметров. А те грудастые блондинки, что иногда попадались, мало походили на роковых женщин.
      Впрочем, оно и к лучшему - на роковую женщину у него сейчас не было не времени, ни, главное, средств.
      Ну как он мог подкатиться, скажем, к аспирантке Галине Александровне Арининой, которая вела у них практику по линейной алгебре и по матрицам?!
      Аринину вожделел весь факультет. Но все знали, что ее курировал лично проректор по учебной работе Манукян. Это он Галочку из провинциальной девки-чернавки в столичные штучки вывел. И в аспирантуру принял, и хатку в Химках ей нанял, и вопрос с пропиской решил... Но не женился, потому как со своей старухой Манукяншей не смог развестись.
      Чем привлекла проректора провинциалка Аринина, было более чем очевидно. Пышные формы и светлые волосы - не крашеные, а самые что ни на есть натуральные. Убийственное сочетание. Не хватало Галочке только той самой пресловутой брутальности, чтобы точно соответствовать мухинскому идеалу. Но и того, что имелось, было достаточно, чтобы заставить замирать его сердце.
      Больно похожа была Галочка на Шерон Стоун. Ей бы еще белый шарфик на шею и ножичек в руки... И недосягаема она была для Мухи, как и ее голливудский двойник. И не только из-за Манукяна. В Москве Галочка Аринина быстро поняла, что к чему, и времени даром не теряла - за ней после лекции к подъезду института такие "ауди" с такими "вольвами" подъезжали, что Мухе с его тремястами рублей стипендии оставалось только острить.
      Вот он и острил на практических занятиях у Галочки. Линейная алгебра, конечно, не та тема, чтобы шуток можно было выдумать много. Линейная алгебра - не начальная военная подготовка в школе, где военрук сам подкидывал ежесекундно повод для хохота в классе.
      Но и на алгебре Муха умудрялся найти что-нибудь смешное, а что касается матриц, то тут после выхода одноименного фильма и напрягаться особо не приходилось. Достаточно было сказать:
      - "Матрица" имеет тебя!
      Муха острил и пялился на грудь Галины Александровны. Иногда, не выдержав, аспирантка начинала вздрагивать от хохота, и грудь ее тогда подпрыгивала, так что казалось - сейчас порвутся все ее дорогие тряпки...
      Чаще ей удавалось сдержаться, и тогда она просто выгоняла Муху из аудитории.
      - Мухин - вон из класса и в деканат за запиской!
      А через минуту выгоняла и Митроху, потому как тот начинал заливаться и не мог уже остановиться...
      Муха с Митрохой шли в буфет, брали две колы "доктор-пеппер" и заливали свое неутешное горе.
      - Хочу трахнуть Галину Александровну, но не имею денег, профессорской степени и машины "Вольво"...
      - Могу трахнуть Алку Тихомирову, и имею для этого диван и бутылку молдавского, но не имею желания... - шутили приятели...
      В армию Митроху провожали долго и мучительно. Дня три пили у него дома, потом на даче у толстого Пашки два дня, а потом еще и в сборный пункт горвоенкомата ездили к Митрохе - дружка рекрута похмелять.
      Замели Митроху очень быстро. Стоило только на заочное перевестись да отсрочку потерять. Митроха сперва храбрился: мол, я эту проблему решу, меня отмажут, я служить не пойду! А вот не сладилось... Забрил Митроху военком, как миленького.
      А все опять-таки из-за денег. Вернее - из-за безденежья.
      В пятом семестре Митроха устроился работать - совсем нищета одолела. Думал сперва что проскочит - сумеет дуриком совместить учебу и работу. Но не получилось. Напропускал, все запустил, к сессии вышел без единого курсового и без единой сданной лабораторной. Декан в этом году был строг. Переводись на заочное или отчисляйся!
      А денег на взятки нет. Некому за Митроху вступиться. Отец - у него вторая семья, да и там проблемы - не расхлебать. Мать - простая инженерша в техническом отделе, до пенсии осталось совсем чуть-чуть. Одним словом - не плачь, девчонка! А Олька, между прочим, все пять дней, что Митроху провожали - с ним была. Все таки бывает на свете любовь!
      Глава 3
      ...Но там, где Терек протекает,
      Черкешенку я увидал, 
      Взор девы сердце приковал;
      И мысль невольно улетает
      Бродить средь милых, дальних скал...
      М.Ю.Лермонтов
      Капитан Азаров мог быть вполне доволен исходом операции. Задание командования выполнено - немирный чеченский аул был разрушен, насколько, конечно, можно разрушить эти каменные норы, восемь абреков застрелены: семеро попали под пули солдат из роты Басаргина, еще одного подстрелил казак Ивашков. Причем без всяких потерь с нашей стороны. Но вот известие о смерти Василия Андреевича... Словно потеря Жуковского была его потерей в сегодняшнем бою.
      Михаил Азаров не просто знал Василия Андреевича. Азаровы приходились родней Протасовым. Тем самым Протасовым, в благородном семействе которых произошел тот памятный скандал, может, самая большая драма в жизни Жуковского. Мог ли Василий Андреевич, с его романтической душой, не влюбиться в Марию Андреевну, свою племянницу? Маленький Миша Азаров сам был тайным воздыхателем Машеньки Протасовой и часто, написав свое имя на бумаге, одним росчерком, торопливо, переправлял "и" на "а", а потом в смущении, с сильно бьющимся сердцем прятал листок, как карту зарытых сокровищ своей души.
      Родня негодовала. Миша прислушивался к взрослым разговорам и не понимал. Не понимал Василия Андреевича и Маши. Несмотря на свое собственное, как ему казалось, большое чувство, Миша осуждал влюбленных за то, что они не сражались за свое счастье против религиозных предубеждений, против чинимых им семейных препон, не бежали вместе в Америку, в Индию, на необитаемый остров. Он никак не мог понять, почему они не могут стать мужем и женой, и переживал, как за героев любимого приключенческого романа, когда хочется самому взяться за перо и переписать сюжет, чтобы все были счастливы. Конечно, Василий Андреевич, хоть и написал любимого Мишиного "Певца в стане русских воинов", сам воином не был. Он был поэт. А Миша никогда не станет несчастным поэтом, он будет военным, будет "лететь перед ряды" и "пышать боем"...
      Жуковского он встретил как-то осенью в Павловском парке, будучи уже курсантом кадетского корпуса. Одинокая серая фигурка в задумчивости стоящая на мосту через Славянку у храма Дружбы. За версту в ней было видно поэта. А когда Миша подошел поближе, то узнал Василия Андреевича. Жуковский же не сразу признал в "бравом молодце" карапуза Мишеньку Азарова.
      Они поднялись на противоположный высокий берег, прошли мимо Аполлона с музами, мавзолея императора Павла до самого "Конца света". Все было по писанному когда-то Василием Андреевичем: что ни шаг, перед ними возникала новая пейзажная картина. Так Жуковский и написал в стихотворении "Славянка".
      Миша что-то сказал о таланте поэта, но Жуковский перебил его:- Талант пустяк, главное - нравственный подвиг.
      Василий Андреевич в этот день много говорил о том, что задача поэта не в том, чтобы изобразить в конкретных чертах идеал, а намекнуть на него, увлечь им. Он должен пробудить в читателе чувство, похожее на влюбленность, когда в чертах любимого человека он угадывает свой идеал, "гений красоты"...
      Азарову тогда показалось, что он своим неожиданным появлением напомнил Жуковскому дом Протасовых, репетиторство, странное, не родственное замирание сердца при появлении юной племянницы, горечь сомнений, радость взаимного признания... Что бы Жуковский тогда ни говорил, решил Азаров, думал он только о Марии Александровне...
      - И светлой Иппокреной с издетства напоенный, поэтом я возрос... задумчиво проговорил вслух капитан Азаров.
      Иппокрена, источник вдохновения. Перед глазами его встал другой источник - на краю разрушенного аула. Не досмотрел он. Солдаты истоптали, изгадили его. Кто-то кинул в источник застреленную собаку... Не досмотрел. Война. "Пышем боем"...
      По странным законам этой войны после боевых действий враждующие стороны вступали в торговые отношения. Поэтому мертвых чеченцев казаки взяли с собой, свезли на ближайший к станице пост.
      Пост мало был похож на укрепленную пограничную заставу. Деревянная вышка, саманная хатка с камышовой крышей да наполовину завалившийся плетень. Дальняя от Терека сторона и вовсе не была огорожена. Там естественной изгородью рос густой и колючий терновник. В терновой тени и положили мертвых чеченцев. Над трупами устроили шалаш из веток с молодой, весенней листвой. Раздвоенная ветка дикой яблони с белым соцветиями, случайно, среди прочих, брошенная на крышу, смотрелась погребальным венком.
      Два молодых казака Фомка Ивашков и Акимка Хуторной сидели на завалинке, довольные тем, что отбрехались сегодня от ночного дозора и, как стемнеет, вернутся в станицу, где будут гулять с девками, угощать чернобровых казачек и угощаться сами, срывая поцелуи с медовых губ. Акимка еще - туда-сюда, а Фомка уж точно!
      - Так и ты бы стрелял! - говорил своему закадычному другу Фомка, который после убитого им три дня назад чеченца ходил гоголем, а теперь в набеге, ссадив на скаку еще одного, гоголем уже летал над остальными казаками.
      Сказав это, Фомка сообразил, что безлошадный казак Акимка Хуторной, не скакал с ним рядом за убегавшими абреками, а шагал в пешем строю вместе с солдатами. Жил Акимка Хуторной вдвоем со старухой-матерью. Хозяйство у них было самое затрапезное. И что самое обидное - не было у молодого казака лошади. Потому-то и ждал Акимка, когда пойдут они с Фомкой в Ногайские степи. Туда пешком - назад вершком...
      - А то я не стрелял! Жалел я этих нехристей что ли?! - отвечал, вроде как обиженный, не на друга, конечно, а на жизнь свою, Акимка.
      - "Отцу и сыну" говорил наперед? - продолжал поучать Фомка, словно в этой науке - все и дело.
      - Забыл...
      - Забы-ыл, - передразнил Фомка. - Первое дело - "Отца и сына" помянуть. Без этого пуля - не пуля, летит без толку.
      - Что же, татары тоже стреляют с присказкой?
      - А то нет? Эти, черти, не почешутся, не помолившись. Чуть что, они тут же говорят: "Ла илаха илля ллаху ва Мухаммадун расулу-л-лахи!".
      - Ты, Фомка, словно чечен взаправдашний! Вылитый чечен! Откудова ж ты такого нахватался? - удивился Акимка.
      - От деда Епишки, - покровительственно пояснил Фомка. - Он много всего этого знает. Два года у татар в плену был. Много чего порассказывал. Помнишь, ты все меня понукал: "Что старого слушаешь? Набрешет он тебе с три короба, возьмет недорого. Пошли, Фома, рыбу рыбачить!"? А ты бы, Акимка, сам его послушал! Глядишь, поумней сделался бы!
      - Поумней? Какого же он ума у татар набрался? - обиделся Акимка Хуторной, хотя в душе сам себя обзывал дураком и дубиной. - Бороду красить? И "илля" эту самую орать?
      - А ты, Аким, не обижался бы на друга-товарища, а послушал. Слыхал, для примеру, что татары в Христа веруют?
      - Брешешь! Вот и видно, кто из нас дурак! Слушай деда Епишку, он тебя еще не такому научит!
      - Вот тебе крест, что веруют! - Фомка вскочил на ноги и перекрестился. - Только по-другому, не по-христиански. Называют они его Иса, ну по-нашему - Иисус. Только не верят они, что он - сын божий.