– Я вернусь с малого джихада, воккха стаг, – сказал он. – Приду к твоему дому, упаду перед ним на колени и буду просить, чтобы ты научил меня, как победить в большом джихаде. Но в малом джихаде, когда враг разоряет могилы наших предков, оскверняет наши святыни, ты должен выполнять законы джихада. Убивать неверных всегда и всюду! Гяур, хитрый, как лиса, пролез в твой дом и теперь зализывает там свои вонючие раны. Разве законы наших предков существуют для урусов? Разве неверный может быть твоим гостем? Ради тебя самого, мудрый Таштемир, прошу я отдать неверного для расправы. Ведь только он встанет на ноги, как тут же убьет тебя и жену твою, да не допустит этого Аллах, великий и всемогущий, осквернит твой дом, даже этого старого пса он не пожалеет. Так пусть сам он умрет, как пес!

Опять поднялась волна одобрения правильным словам и возмущения коварству и вероломству урусов.

– Что-то я не припомню, чтобы законы предков учили, как выбирать гостя, – усмехнулся старик. – В ваших домах каждый день откладывается кусок для гостя. Все вы ждете его, потому что придет гость – придет и удача, достаток. Когда же стучится к вам незнакомец в поисках ночлега и убежища, вы будете долго спрашивать его, чей он брат, откуда идет, какой веры, не открывая ему дверей? А потом скажете, что ждете себе другого гостя – получше, породовитее, праведнее? Так, значит, вы поняли наши обычаи? Но тогда и добро, и удача посмотрят на ваши дома и пойдут искать другие – погостеприимнее. Не сыр ваш, приготовленный для гостя, засох, а сердца ваши засохли! Не вайнах, кто не даст кров несчастному, плутающему в горах без приюта.

Народ и эти слова встретил одобрением. Волновались чеченцы, потерявшие в этот момент свои вековые ориентиры. Кто же не прав, если оба правы? Как жить дальше, если Аллах велит так, а предки – эдак? Только старый Таштемир вздыхал и думал о том, что следующей весной надо будет уходить высоко в горы. Злой дух дошел уже до их аула и перепутал все правды. Когда две правды живут одновременно и одна не может победить другую, значит, пора уходить выше по склону горы, ближе к небу и Аллаху. Уже горцы дышат ложью и обманом, как жители равнин. Вот и Таштемиру пришло время объявлять большой Джихад, идти в горы и пить истину из чистого источника.

– Ты спросил гяура, Таштемир, как он попал в наши горы? – вывел его из задумчивости сосед Ахмед. – Может, он заблудился? Или он – вражеский лазутчик?

Почувствовав хоть какую-то опору в охватившей их растерянности, чеченцы зашумели:

– Лазутчик… Разведчик… Неверный пес… Зарезать, как барана…

– Опять говорите вы, как мальчишки, – покачал головой Таштемир, – хотя вижу среди вас людей пожилых и умудренных. Да продлит Аллах их дни! Наши обычаи не велят три дня задавать гостю пустых вопросов, расспрашивать его, кто он и откуда. Сам же он так слаб, что говорить пока не может. Когда я назвал его урусом, ответил, что он – казак…

– Казак и есть урус, – сказал старик Джафар, приятель Таштемира, почувствовавший, что можно увести спор в сторону от главного вопроса и тем выручить кунака из затруднительной ситуации.

– Нет, Джафар, – возразил Таштемир, – сам он себя урусом не считает.

– В бога верят одного, на языке говорят одном, значит один народ.

– Что же? По-твоему, чеченцы и кистины – одно и то же?

– Что ты говоришь, Таштемир? Мы, конечно, вайнахи, но народы разные.

– Вот и у русы с казаками – вайнахи.

Старики уже поняли друг друга и уводили спор подальше от дела, как птица уводит охотника подальше от гнезда, но все испортил неистовый Джохола.

– Дукха дехийла шу! И ты, Таштемир, и ты, Джафар! Живите долго! – сказал он, приложив руку к сердцу. – Но разве и казаки, и урусы не вместе убивают наш народ? И те и другие – гяуры. Те и другие достойны только смерти, а тела их должны быть брошены собакам и воронам. Послушай меня еще раз, почтенный годами и мудростью Таштемир. Слышал я про твоих сыновей. Мало кто равнялся им по ловкости и храбрости. Свою дочь хотел бы я отдать за любого из твоих джигитов. Не было бы для меня лучшей награды, как породниться с тобой. Только где теперь твои сыновья? Разве не гяурские пули сразили двух молодых горных орлов? О чем же мы так долго говорим? Может, ты думаешь, что Джохола хочет отобрать у тебя священное право мести? Так ты ошибаешься, Таштемир! Рука твоя еще сильна и глаз твой верен. Я помогу отнести неверного на могилы твоих сыновей, а ты сам сможешь успокоить их души, пролив кровь гяура.

Потемнел Таштемир, как гора, покрытая грозовыми тучами. Верные слова сказал Джохола, потому верные, что коснулись они самого сердца отцовского, незарастающей раны в нем. Чеченцы замолчали. В полной тишине повернулся к ним спиной Таштемир и ушел в дом.

Он вошел в помещение, где у стены лежал раненый казак. Фомка не спал и смотрел на казака все понимающими глазами. «Ну что же, – как бы говорил он, – я все понимаю, и ты не виноват. Наоборот, я благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Спасибо тебе, отец! Не поминай меня лихом…»

Старик показал рукой за каменную стену и резко провел ладонью по горлу. Фомка кивнул, понимая. Таштемир замотал головой, показал на Фомку и приложил руку к сердцу. Потом он задумался, что-то припоминая. И вдруг сказал:

– Делай, урус! – улыбнулся и поправился: – Делай, казак!

Он ушел и скоро вернулся со своей старой женой. Старуха присела на пол рядом с постелью раненого.

– Делай, казак! – повторил Таштемир.

Старик и старуха помогли приподняться Фомке. А потом старуха приняла его голову и плечи на руки, как огромного младенца. Фома увидел склоненное над ним лицо старой женщины. Старая морщинистая кожа еще больше обвисла в таком положении, и казак почти ужаснулся. Но глаза были мягкие, теплые, и искупали все старческое уродство собранного в складки лица. Потом Фомка увидел над собой старушечью грудь – просто кусок темной сморщенной кожи.

Если бы не немощь, Фомка отшвырнул старуху и убежал бы прочь, но сил хватило только на то, чтобы посмотреть на старика. Тот внимательно глядел на происходящее, ничуть не смущаясь. Старик приложил ладонь к своим губам и кивнул головой.

«Что с казаком сделали, нехристи! – подумал Фомка. – Коня убили, потом самого подстрелили, а теперь, вместо того чтобы спокойно смерти предать, издеваются. Старухину грудь целовать велят!»

Фомка зажмурился и поцеловал сухую, похожую на пергамент кожу…

Старый Таштемир вышел к толпившимся возле его сакли чеченцам. Те замерли в напряженном ожидании, что скажет теперь старик.

– Нет больше гяура, уруса, казака, – сказал Таштемир. – Есть теперь сын у старого Таштемира и его старухи Фатимы.

* * *

В лагере всех девушек обязали закрывать лицо.

Не из-за того, что так велит закон Шариата, а скорее потому, что тут могли быть внедренные агенты ФСБ, которые потом вполне могли по памяти восстановить фотороботы курсанток, будущих девушек – снарядов.

Распорядок жесткий. Молитва пять раз в день. Еда – три раза в день. Подъем, молитва. Утренние теоретические занятия. Молитва. Завтрак. Снова занятия. Потом обед и практические занятия на полигоне. Снова молитва. Еда. Занятия. И так до позднего вечера.

Преподаватели – арабы или турки. А может, и азербайджанцы. Уроки ведут на русском языке. Преимущественно крутят специальные видеофильмы. Но и много показывают на учебных стендах и муляжах. Инструкторы требуют, чтобы девушки делали записи в конспект. Но не все девушки, как выяснилось, умеют писать.

– А вы рисуйте, – сказал на это Ливиец.

У преподавателей, как и у всех курсанток, клички. Или, говоря официальным языком, – позывные. У Айшат позывной Красная Шапочка. Почему Красная Шапочка? Наверное, у них тут есть список позывных, по которому их и назначают вновь прибывшим.

Начальник безопасности лагеря, позывной Смоки, когда их привезли – пять новеньких курсанток, особо не раздумывал, когда сказал:

– Будешь теперь Красная Шапочка, а имя свое старое – забудь, и как выйдешь отсюда, паспорт мы тебе дадим уже совсем на другую фамилию… Если выйдешь…

Девушки друг с другом почти не общались. Айшат поместили в палатку с маленькой остроносенькой курсанткой по кличке Белка. Белка чем-то напоминала ей Сажи… Такая же маленькая. Может, чуть постарше. Белка как раз и не умела писать. Ей Ливиец и посоветовал больше рисовать. Айшат заглянула к Белке в конспект и увидала там среди каких-то немыслимых каракулей – красивые рисунки домов и деревьев. Домашних животных и цветов…

Белка постоянно отвлекалась на постороннее. Когда Ливиец или его сменщик Звездочет рассказывали, как закладывать мину под автомобиль или как минировать железнодорожные пути или телеграфные столбы, рисуя схему закладки боеприпаса, Белка начинала рисовать рядом с рельсами цветы и бабочек на этих цветах. Ребенок!

Айшат добросовестно хотела выучить всю науку о взрывном деле. Она тянула руку, как в школе, когда ей было непонятно. И Ливиец терпеливо повторял.

– Инициирующие взрывчатые вещества, к которым относятся азид свинца, красный фосфор, гремучая ртуть и другие химические соединения, будучи заложенными в небольшом количестве в детонаторы фабричного производства, призваны инициировать взрыв более инертных, или бризантных взрывчатых веществ, таких как тринитротолуол, аммонит, аммонал, динамит, пластид и так далее…. В инициирующих взрывчатых веществах в подрывном деле используется их способность взрываться от нагревания, трения или удара. По этому принципу и действуют различного рода детонаторы, электрические, огневого способа подрыва и ударного механического.

Держа в руках тоненькую блестящую трубочку электродетонатора, Айшат спросила:

– А если на задании я потеряю детонатор, то я могу его чем-то заменить?

Курсантки с завязанными лицами обернулись к ней двумя десятками черных глаз.

– Это хороший вопрос, – сказал Ливиец, – но вы старайтесь не терять детонатора.

– А если откажет? – не унималась Айшат.

– А на случай отказа в минах мы предусматриваем дублирующие системы подрыва. Так, в четырехсотграммовой шашке заводского изготовления, как вы заметили, делается три гнезда для ввода детонаторов, а в пластидовый заряд можно вставить сколько угодно, хоть десять… Один – да сработает!

Ей очень нравились занятия по огневой подготовке.

Девушек учили стрелять из пистолетов. Из пистолетов почти всех систем и калибров, что использовались в современных армиях и полицейских подразделениях.

Ей нравилось стрелять из «Макарова». Он был такой…. Такой…. милый… И когда после стрельбы она разбирала его, он так приятно пах пороховой гарью.

Она любила тереть его. Терла белыми ленточками ветоши. Терла, как терла бы любимые места у своего мужа… или ребенка, если бы он у нее был.

Она прищуривала левый глаз и легко нажимала на спуск. И каждый раз, нажимая на спуск, представляла себе русских. А впрочем, мишени и были изготовлены таким образом, что на силуэт были наклеены большие фото их политических вождей.

Ельцин, Кириенко, Черномырдин, генералы Трошев, Казанцев, Пуликовский.

Бах! Попала. Бах! Еще раз попала.

У нее получалось лучше всех. И она гордилась этим.

А не нравились ей занятия по рукопашному бою.

Когда становились в пары, ей всегда доставалась Белка. И Айшат было жалко причинять Белке боль. Но инструктор по кличке Беркут строго следил.

– Чего бьешь вполсилы? Думаешь, если мент тебя в Москве в метро прихватит, он тебя жалеть будет? А ну бей, как следует! Бей, говорю! Иначе засыпешься, сорвешь операцию, и сама зазря пропадешь, и в рай не попадешь!

Вряд ли Беркут верил в рай. Вряд ли… Но приходилось слушаться, и она била что есть силы.

Лучше было, когда тренировались на манекенах. Манекены были одеты в форму столичной милиции. И девушки от всей души лупили податливых ментов ногами в пах и без жалости швыряли их через спины на землю, ударом ноги добивая в пластмассовую голову, жутко при этом крича:

– Кийя! Кийя! Кийя!.

На втором практическом занятии Белке оторвало кисть руки.

Задание было самым простым. Каждой курсантке выдали по двухсотграммовой тротиловой шашке, детонатору и куску огнепроводного шнура. Отрабатывали огневой способ. Самый первый и самый простой.

Сперва у столов специальным ножом каждый приготовил огнепроводную трубку. Один срез прямой – этим концом в детонатор, другой срез косой – к нему приставится спичка….

Ливиец осмотрел у всех, кивнул, продолжайте, мол…

Потом подошли на огневой рубеж. Каждая из девушек к своей ямке. Снарядили заряды. Ливиец скомандовал:

– Зажигай!

Айшат чиркнула коробком по прижатой большим пальцем спичке. Шнур начал куриться.

– Клади! – скомандовал Ливиец.

Девушки стали класть заряды в ямы. Каждый в свою. Отходить без команды и тем более отбегать было нельзя. У Белки что-то не заладилось…

– Все ждем, никто не нервничает, все ждем, – спокойно говорил Ливиец.

Шашка, положенная Айшат, лежала у самых ее ног. И белый дымок вырывался уже из середины и без того недлинного шнура.

– Все ждут, все ждут команды, – спокойно твердил Ливиец.

И вдруг – рвануло!

Рвануло – и крик! Ужасный крик.

Девушки – кто попадал, кто врассыпную… Потом почти одновременно сработали девять шашек, заложенных в ямки. Дробью, как канонада на салюте.

Айшат и не такое слыхала, когда их село пять дней бомбили… Но вид Белки с оторванной кистью вверг Айшат в состояние ужаса. Она вдруг совершенно отчетливо представила себе, что это Сажи….

– Сажи! – крикнула Айшат, – Сажи, не умирай, я тебя сейчас перевяжу…

Сажи лежала на спине. Совершенно бледная, как белая крахмальная простыня. Лежала и глядела на Айшат своими огромными черными глазами. Ей уже не было больно.

Ливиец сделал ей два укола промедола, наложил жгут, перевязал. Теперь ждали санитарную машину.

– Белка, – позвала ее Айшат, – Белка, теперь ты поедешь домой…

– У меня нет дома, – ответила Белка еле слышно, – у меня нет дома, мне некуда ехать…

И вдруг она разрыдалась. Ливиец сделал ей еще один укол. Белка перестала биться…

И Айшат вновь представила себе, что это ее сестренка Сажи…

Она подсела сбоку к носилкам и по памяти стала рассказывать Белке любимую сестрину сказку, которую Сажи могла слушать сто раз.

Айшат говорила тихо, но с выражением, представляя в лицах, как делала это для маленькой сестры:

– В зоопарке жил тигр по имени Стронг. Он был молодым и веселым тигром и не лежал после обеда в тени куста сирени, как его старый напарник, тигр по имени Кинг, а все время бегал взад-вперед, желтым глазом поглядывая на публику, с почтением и опаской стоящую за оградой.

Всю свою молодую жизнь Стронг мечтал о побеге. Он родился в зоопарке и воли никогда не видел. Не видел ни джунглей, ни Бенгальских гор. О них ему рассказывал старик Кинг, который родился на воле – в далекой Индии, и его давным-давно охотники поймали в сеть и продали в этот зоопарк.

Стронгу иногда казалось, что Индия не так далеко отсюда, что стоит только перескочить через ограду, и за ближайшими домами он увидит джунгли… Вот только надо было перескочить через эту ограду! А она такая высокая. Никак не перескочишь.

Но однажды в зоопарке начался большой ремонт. Зверей стали переводить во временные вольеры и павильоны. Очередь дошла и до Кинга со Стронгом.

«Давай убежим», – сказал Стронг своему старому товарищу.

«Нет, друг, я старый – куда мне бегать, – отвечал Кинг, – да и тебе не советую, поймают. Далеко не убежишь!»

«Ну как хочешь, а я в Индию хочу, в джунгли, надоело мне здесь по вольеру туда-сюда бегать взад-вперед».

И когда рабочие пришли переводить тигров в другой временный вольер, Стронг вдруг прыгнул на старшего рабочего, сторожившего дверь, тот, испугавшись, отпрянул в сторону, а Стронг проскочил в образовавшийся проход и побежал в ту сторону, где по его понятиям находилась Индия. Он перепрыгнул через пару заборов, выскочил на улицу, напугав трех прохожих и двух шоферов такси, что попались ему навстречу. А сразу за дорогой начинался большой городской парк, похожий на лес. Стронг подумал, что это и есть Индия. Он ведь ее никогда не видел.

Пробежав немного по пустынной аллее, тигр прыгнул в кусты и там лег отдохнуть. Он ведь очень переволновался, когда решился на такой отчаянный поступок.

А в городе тем временем началась настоящая паника. По всем программам радио и телевидения объявили, что сбежал опасный зверь – тигр по имени Стронг. Что он очень страшный и злой, и что он может любого человека ранить или даже убить.

Всех детей родители сразу же забрали из садиков и из школ по домам. И сами взрослые тоже старались из своих домов никуда не выходить. Только милиция и солдаты с ружьями и автоматами ходили по пустынным улицам – искали беглеца.

А маленькая Люся в это время ехала с мамой и папой в машине с дачи домой. В машине работало радио, да и милиционер на дороге папу предупредил, так что родители про сбежавшего тигра знали. Но когда машина проезжала мимо парка, прокололась шина, и папа был вынужден остановиться, чтобы заменить колесо.

«Сидите в машине и никуда не выходите», – сказал папа и, открыв багажник, стал доставать домкрат и запасное колесо.

А Стронг в это самое время очень проголодался. Но он не жил никогда в настоящих джунглях и не знал, что в поисках пищи надо охотиться. Он-то привык, что еду ему дают. Вот он подумал, что и на воле – в Индии – тиграм кушать дают люди…

Стронг подошел к папе сзади и принялся мордой тыкаться ему в спину.

«Кто там мне мешается?» – недовольно крикнул папа, но, обернувшись, обомлел.

Только Люся не растерялась. Она вспомнила, что на заднем сиденье в сумке лежат пирожки и котлеты. Люся вынула пакет с едой и, открыв окошко, бросила котлетки в сторону кустов.

«Тигр, тигр, возьми, возьми!» – крикнула Люся.

Стронг бросился за пакетом с пирожками, а папа стремглав вскочил в машину и, включив мотор, рванул с места, как на автомобильных гонках.

В тот же вечер Стронга поймали. Работники Зоопарка специальной ампулой со снотворным выстрелили ему в спину, и когда Стронг уснул крепким сном, перенесли его на носилках в вольер к старому Кингу.

«Ну как, видел Индию?» – спросил Стронга старый Кинг, когда сосед его проснулся.

«Видел! Очень там вкусные котлеты в кустах попадаются и пирожки…»

– Все, хватит, – сказал Ливиец. – Машина пришла…

Да, пришла машина. Санитары погрузили носилки в кузов.

– Прощай, Белка! – крикнула Айшат…

Она так и не узнала, как ее настоящее имя.

Уродство, которое взрыв причинил Белке, не вызвало в Айшат отвращения к учебе. Наоборот, она теперь с еще большим вниманием слушала объяснения инструкторов.

Ливиец сделал разбор случившегося.

Он показал всем Белкин конспект. И с усмешкой на тонких желтых губах сказал:

– Если вы пришли сюда цветочки и бабочек рисовать, то из вас ничего не получится. Война, а особенно подрывная война, не терпит мечтательных. Наша война любит конкретных.

И Айшат приняла эти слова. И единственное, о чем она теперь позволяла себе мечтать, – это была месть. Ложась в холодную и жесткую постель, перед тем как выключалось сознание, она представляла себе, как войдет в Кремль и как навстречу ей выйдут все самые главные начальники русских. Их министры, их генералы, их артисты и ученые… И она, войдя в середину этой толпы, замкнет цепь…

Айшат ненавидела мужчин.

Она ненавидела их за то, что она сама не родилась мужчиной. И когда ночью ей хотелось любви и ласки, она уже не представляла себя в объятиях артиста Бочкина или американского инструктора Джона, она представляла себя в толпе русских, опоясанная зарядом в два кило самого мощного чешского пластида…