— Я не сплю, — сказала Аня. — Сейчас выпьем крепкого чаю.
      — Как там Михась говорил… говорит? — Санчо поправился и беспокойно посмотрел на Аню. — Жизнь бывает горячей и холодной, как чай, горькой и сладкой, как чай… Вот только так просто, как чашку чая, ее не расхлебаешь.
      — Скажи мне честно, Коля, — попросила Аня, — как для себя думаешь. Корнилов выживет?
      — Ранение серьезное, тяжелое, так доктор сказал. Но Михась так просто не сдастся. Он бы тебе сказал эти японские слова, а мне в голову только украинские лезут.
      — Мэцкей сутеми?
      — Во-во, они самые, — закивал Санчо, обрадовавшись, словно услышал самого Корнилова, а не его слова: «Идти до самого конца».
      — Еще не конец?
      — Что ты! Еще столько всего будет, еще замучаешься терпеть, устанешь радоваться и печалиться… Все будет нормально. Михась поправится. Ведь он не в тюремном лазарете лежит, а в нормальной, хорошей больнице, среди людей. По крайней мере, пока состояние тяжелое, он будет там…
      Откуда-то из ночной жизни влетел на кухню легкий, как из папиросной бумаги, мотылек. Он стал третьим, самым буйным из присутствующих. Он принялся метаться и биться о круглый плафон, не причиняя себе вреда и беспокойства окружающим. Видимо, убиться он мог тоже обо что-то легкое и невесомое.
      — Я знаю, я уверена, что Корнилов не будет играть в ваши юридические игры, не будет слушаться адвоката, — сказала Аня. — Как только он сможет говорить, он даст показания на самого себя.
      — Да, это Михась, — согласился Санчо. — Он такой и есть. А оборотень из него не получился.
      — Мученик Христофор несчастный! — вдруг вскрикнула Аня, плечи ее затряслись, а потом и слезы брызнули вдогонку. — Все искал, искал и вот напросился… На свою песью голову… И все были… И черт этот… Дождался?.. Нашел?…
      Санчо погладил Аню по голове, но получалось, что он приглаживает ей только челочку. Тогда он сел с ней рядом, обнял ее, спрятал на груди ее растрепанную голову.
      — Я тебя, Аннушка, по большому секрету скажу, как жене только, — заговорил он, подмигивая чайнику. — Я уже с начальством обо всем переговорил. Мы Мишку вытащим, как Дед Мазай зайца. К готовому костру щепку подгребать легко! Знаешь как? Ты, Аннушка, спроси меня, а я скажу тебе всю ментовскую тайну.
      — Как? — сквозь слезы выдавила из себя Аня.
      — Задним числом все оформим. Ты послушай только. Будто бы капитан Корнилов был внедрен в организованную преступную группировку по заданию, как наш хороший оборотень, как агент. Благодаря этому оперативному мероприятию разоблачена группа настоящих оборотней в погонах. Капитан Корнилов, конечно, много дров наломал, превысил полномочия…
      — Коля, хватит врать, — сказала Аня, выпрямляясь, но уже и не плача. — Ты складно врешь. Корнилов человека убил.
      — Он же не просто так его убил, а на дуэли. Перейкин тоже мог его убить, шпагой заколоть насмерть. Хотя, конечно…
      — Не надо мне рассказывать про меры необходимой обороны, — твердо сказала Аня. — Ты мне лучше расскажи все, что успел выяснить. Ведь что-то Корнилов тебе успел сказать, пока «скорую помощь» ждали. Ты только честно и по порядку. Мне же рассказываешь, не кому-нибудь.
      — Аня, а у тебя водка есть? — спросил Санчук, как-то виновато глядя на жену друга. — Эта слишком хорошая для такого случая… Ну, раз другой нету. Я тебе налью немного. Это наше народное душевное лекарство. Никто человеческую душу глубже бразильского сериала и русского человека не постиг. Так кто же ее лучше умеет лечить? Американские психи-аналитики или русские алкаши? Ответ стоит перед нами на столе. Давай выпьем за Мишкино крепкое здоровье, за его честный характер и светлую душу. За него!..
      Проглотив дорогую, но отвратительную жидкость, Аня бросилась к холодильнику за закуской, морщась и торопясь. Но тепло уже забирало Аню изнутри в свои объятия.
      — Ты, Аннушка, не суетись, — остановил ее Санчук, принял из ее рук какие-то тарелки и, не глядя, выставил их на стол. — Сядь лучше. Не привык я говорить про Мишку в третьем лице… Удивляет меня, где он набрал столько разбойников? Хотя что тут удивляться! Поедешь на Север, поедешь на Юг, везде тебя встретит товарищ и друг…
      Аня рассказала ему про философски настроенного гаишника, которого они встретили по дороге из монастыря, а потом узнала среди «учеников» Корнилова.
      — Да, кого там только не было, — согласился Санчо. — И гаишник, и участковый, и омоновец, и паспортистка…
      Коля осторожно посмотрел на Аню, назвав среди участников преступной группировки женщину, но она никак не отреагировала. Тут же Санчук налил себе одному, резко опрокинул рюмку, а на закуску стал рассказывать все, что знал по делу капитана Корнилова:
      — Первым преступным деянием Корнилова был развал дела Горобца. Он убедил братьев Хрипуновых, убийц Елены Горобец, изменить свои показания. Будто бы жена известного предпринимателя была убита с целью ограбления. Драгоценности убитой были собственноручно Корниловым спрятаны, а потом в присутствии понятых им же извлечены из тайника. Здесь Михаил еще действовал в одиночку, если не считать, конечно, Анатолия Горобца и его адвоката. Так им были заработаны первые деньги, так он встал на преступную дорожку, даже не выходя из своего кабинета.
      В этом месте рассказа, когда Коля Санчук упомянул, может, не очень кстати, преступную дорожку, Аня вспомнила дорожку лунную и прошедшего по ней святого Христофора. Прижатый к волчьим губам человеческий палец Аня ясно видела и сейчас. И еще его печальное покачивание головой, не собачье, а скорее лошадиное, упряжное, дорожное.
      — Следующий шаг Корнилова по этой дорожке был безумно дерзким. Он решил взять под контроль часть бизнеса Владислава Перейкина, в частности, забрать у него сеть элитных спортивных клубов. Наезд был дерзким, бесшабашным, как в начале «бандитских» девяностых годов. Михаил просто пришел к Перейкину, пользуясь недавним приглашением, и предложил тому поделиться. Перейкин, конечно, отказался…
      — Аннушка, это мне так Михась рассказал, — оправдался Санчо, — в двух словах, буквально, но мне кажется, что не все там было так просто. Там был, наверное, очень долгий разговор, что называется, за жизнь. Я вот хотел спросить… Вы же тогда в монастыре с Перейкиным познакомились…
      — Ты хочешь узнать, не пробежала ли между мной и Перейкиным какая-нибудь искра? — Аня сформулировала неудобный вопрос за собеседника. — Нет, ничего такого не было. Я слышала, конечно, про репутацию Перейкина, вернее, потом узнала. Донжуанский список известных женщин нашего города, в который входила и Елена Горобец. Но мне он совершенно не понравился. Я так и Корнилову тогда сказала…
      — Так, значит, он тебя об этом спрашивал? — уцепился за ее слова Санчо, но, смягчившись, потрепал Аню по руке, словно заглаживая что-то.
      — У нас был с Михаилом странный разговор в машине. Я, может, только чувствую, а до сих пор понять его не могу. Он сказал, что ревнует меня к Перейкину. Но без повода, какой-то другой ревностью, которой и повод не нужен. Это была ревность к какой-то другой жизни, которой, по его мнению, я больше достойна.
      — Он накручивал сам себя, — вздохнул Коля. — Может, и не было никакого наезда? Уж лучше бы был наезд, а не дуэль.
      — Ты, Коля, не смотри на меня так, не подлаживайся, — сказала Аня неожиданно строго. — Пусть дуэль была из-за меня. Пусть я косвенно виновата в смерти Влада Перейкина. Ты меня не жалей, рассказывай…
      — Выбор оружия, видимо, был за Перейкиным. Хотя он и занимался восточными боевыми искусствами, но почему-то дрогнул и выбрал шпаги. У него был разряд по фехтованию, и у его противника вряд ли были шансы на победу. Но когда они формально замерили клинки, оказалось, что одна из шпаг короче. Перейкин разрешил Корнилову выбрать любое холодное оружие такой же длины, как и шпага. В тот момент оба играли в какую-то странную игру, или это их судьбы играли друг с другом. Подошел самурайский меч, которым Михаил в коротком поединке и убил противника.
      — Он мне как-то рассказывал про своего друга детства, кажется, Вову Соловьева, — вспомнил Санчо. — То, о чем Миша в детстве только мечтал, этот Вовка исполнял, претворял в жизнь. Он все время на шаг был впереди Мишки, даже в мечтах. Знаешь, чем это кончилось? Михась в тот день, когда они переезжали на новую квартиру, вызвал Вовку на поединок и отлупил его. Он и единоборствами стал тогда заниматься…
      — Зависть? — спросила Аня. — Нет, не похоже это на Корнилова. Тут что-то другое. Какие-то постоянные сражения с самим собой. Попытка решить свои проклятые вопросы…
      — К этому времени преступная группа уже сформировалась, и Корнилов стал заложником своего же «детища». С этого момента уже трудно говорить, когда Михаил действовал самостоятельно, а когда принимались коллективные решения.
      Жена Перейкина Светлана была полноправной наследницей убитого. Поэтому «оборотни» принялись шантажировать ее, угрожая расправиться с сыном.
      — Мы с тобой оба знаем, что тут Корнилов или безмолвствовал, или умывал руки, — уверенно, как формулу самовнушения, произнес Санчук. — Тут все уже раскручивалось само, по этим самым законам беспредельного жанра.
      — Корнилов «спрятал» Перейкиных, то есть решил полностью контролировать ситуацию. Трудно сказать, какое бы решение он принял, если бы ситуация находилась под его контролем. Может быть, он еще до конца не решил, что делать, а, возможно, хотел их спасти. И спас, в конце-то концов…
      Но все время в этом деле незримо присутствовал еще один игрок. Его тень покрывала собой все поле, на котором происходила партия и двигались фигуры. О его зловещей роли можно только догадываться.
      — Дело моей чести, мой долг пред всеми вами, чтобы он из этой истории не вышел сухим, — стукнул по столу слегка захмелевший Санчо.
      — Горобец, — проговорила Аня.
      — С того момента, как Корнилов получил от Горобца деньги за развал уголовного дела, он почти стал его человеком. Постепенно Горобец вовлекал Корнилова и его «оборотней» в свою игру. Видимо, он контролировал действия группировки. Вряд ли он позволил бы Корнилову самостоятельно распоряжаться долей от перейкинского бизнеса.
      Но Корнилов и сам чувствовал, что без мощного партнера в лице Горобца ему будет очень трудно. Постепенно, то упираясь, то сопротивляясь, он двигался навстречу этому хищнику, а Горобец ждал, как паук у паутины. Андрей Судаков рассказал про странный разговор Корнилова и Горобца, которому был свидетелем. По словам оперативника, было похоже, что Корнилов тогда дал согласие на подчинение своей группировки Горобцу. Или это Судаков задним числом придумал. Санчо, честно говоря, не очень этому парню доверяет.
      Если бы Корнилов действовал по всем правилам криминального бизнеса, он бы просто устранил двоих зарвавшихся «оборотней», совершивших «левый наезд», попытавшихся «кинуть братву». Но он стал играть в благородного вожака, решил вести воспитательную работу, когда нужно было просто убивать.
      Горобец, к которому Корнилов обратился за денежной помощью, как настоящий хищник, почувствовал слабину своего партнера и отказал.
      Теперь уже не только Светлана Перейкина и маленький Ваня стали заложниками «оборотней», но и сам Корнилов оказался заложником сложившейся ситуации.
      — Но Михась так и не стал оборотнем, — закончил свой рассказ Санчо.
      — Или стал «недооборотнем», человеком с песьей головой, — поправила его Аня.
      — Если бы я был рядом, этого с Мишей не случилось бы никогда, — Санчук вдруг уронил вмиг потяжелевшую голову на руки. — Если бы мы были вместе, как всегда… Напарники… Разве такое могло с ним произойти?.. Идти до конца… Зачем он вот так… один…
      Аня странно восприняла сейчас Колины слова. Ведь вместе с Корниловым была она, только она. Ее Михаил считал своей Прекрасной Дамой, и все «подвиги» совершал во славу только ее имени. Она словно услышала, как где-то далеко-далеко прозвучало ее имя, может, в том самом разговоре между Корниловым и Перейкиным, который они вели с оружием в руках, и о котором никто никогда и не узнает. Все совершилось ее именем… У этого урагана, прошедшегося по судьбам людей, как по крышам рыбацкого поселка, было женское имя. Имя ему было — Анна.
 
       ЭПИЛОГ
 
       — Если пламя меня не жжет, стало быть, и черти меня не утащат.
 
      — Главный врач больницы Юрий Иванович Дыбенко вызвал к себе сестру-хозяйку. Ее искали, но не могли найти. Юрий Иванович был не в состоянии понять, что такую большую женщину, которую нелегко обойти в тесном больничном коридоре, ищут, как иголку в стоге сена. Он представил себе Варвару Иосифовну. Даже если она складывала свободные руки на животе, все равно казалось, что она держит перед собой огромную кипу больничного белья.
      — Ну, наконец-то! — воскликнул главный врач, когда широкий белый халат закрыл собою дверной проем его кабинета. — Организаторша еще тут… мне! Ленин умер, и дело его умерло тоже.…
      — Я знаю, — испуганно пробормотала Варвара Иосифовна, подозревая какую-то политическую провокацию.
      — Так что же вы творите? Зачем вы устроили этот коммунистический субботник?
      Главный врач резко распахнул окно. Едкий, вонючий дым, с отвратительной примесью больничных запахов, вполз в кабинет, как удав, и стал постепенно душить присутствующих.
      — Зачем вам понадобилось сжигать листья?! — Юрий Иванович попытался истошным криком прочистить дыхание. — Я же издавал в прошлом году приказ, чтобы сухие листья сваливать в яму за третьим корпусом, в которой тогда язвенник сломал ногу. Неужели я должен каждый год подписывать одно и то же?
      — Так это не я, — обрадовалась Вера Иосифовна. — Я ничего не сжигала.
      — Я понимаю, что сами вы ничего не делали. Но больных, кроме вас, организовать на такой трудовой подвиг некому. Какая гадость! Вы посмотрите, какие аккуратные кучки!
      — Прошлогодние, как тот самый приказ, листья были собраны в одинаковые, равномерно рассредоточенные по всей территории кучи. Каждая из них выделяла свою порцию дымовой завесы, и вся больничная территория была погружена в вонючий туман. Сквозь едкий дым, как солдаты Первой мировой, продирались на прогулку больные и их родственники.
      — Юрий Иванович, так это не я! — затряслась от искреннего возмущения сестра-хозяйка. — Как вы могли такое подумать! Чтобы я нарушила ваш приказ! Да и когда бы я успела? У меня сегодня такой суматошный день. Выдача белья, Ильинична опять ключи потеряла… Это они, должно быть, сами… организовались.
      — Опавшие листья?
      — Больные, Юрий Иванович. Может, кто-то из неврологии? Или из дерматологии у кого-то зачесалось? Ночью вот нагребли и подожгли…
      — Прямо ночью, наощупь?
      — А когда еще? Я на работу как пришла, сразу почувствовала: горит и воняет. Хотела организовать тушение, а потом подумала, что это ваш приказ. Парковую территорию очистить от мусора. Так организовать?
      — Что?
      — Тушение.
      — Теперь уж поздно, — вздохнул Юрий Иванович и закашлялся. — Разгорелось уже. И откуда эти тимуровцы взялись на мою больную голову?
      Главный врач, пережив приступ начальственного гнева, опустился на стул. Внизу воздух был не таким отравленным. Вера Иосифовна поняла, что наступил самый удобный момент напомнить Юрию Ивановичу о важнейших тряпично-бельевых проблемах. Только она приняла позу болеющей за общее дело сотрудницы, как в кабинет без стука влетел практикант Жора:
      — Горим, Юрий Иванович! — заорал он истошно.
      — А то я не в курсе, — печально заметил главный врач. — Даже медсестры все, наверное, провоняли…
      Жора остановился в недоумении, не совсем поняв реакцию главного врача, но его уже толкали в спину, и другие голоса врывались в задымленный кабинет Юрия Ивановича.
      — Реанимация горит! Горит реанимация!
      Два разных дыма смешивались на больничной территории. Ленивый, застарелый, намекающий на ползучее, неотвратимое, растянутое во времени тление ныне живого и резкий, угарный, сладковато-горький дым внезапной, неотвратимой смерти, случившейся уже сейчас, на наших глазах.
      Молодая женщина в строгом деловом костюме стояла, прижавшись спиной к дереву. Казалось, что она пятилась назад, пока не уперлась спиной в старый клен. На лице ее не было косметики, темные волосы были собраны сзади простой домашней заколкой. Она была мертвенно бледна и в то же время спокойна.
      Реанимационный корпус был занавешен густыми клубами дыма, заставлен пожарными машинами, застился беспорядочно бегущими людьми. Пламени не было видно, но слышались треск пожираемых им конструкций, хлопки и взрывы какого-то врачебного оборудования.
      Как видения, из дыма вдруг появлялись пред ней странные, сюрреалистические фигуры. Вот пробежала очень полная медсестра в горящем белом колпаке, похожая на большую свечу. Потом проехала каталка с больным, который держал в высоко поднятой руке свою капельницу. Следом из дыма выскочил человек в пижаме, надетой на тельняшку, с черными полосами копоти на лице, как у Рембо.
      — Пожарные без воды приехали! — заорал он. — А человек сгорел прямо в коме…
      Довольно грубо отпихнув последнее видение, появился полный мужчина небольшого роста в сером костюме, со сбитым назад галстуком. Он тяжело дышал, отмахивался от дыма, тер глаза и шел к женщине у дерева.
      — Это была легкая смерть, — сказал он то ли женщине, то ли дереву. — Он же был без сознания… Он ничего не видел, не слышал, не чувствовал… Он мне про стихии эти рассказывал… Вода, огонь… Какого черта?.. Уйду я из отдела… Аннушка, тебе не надо здесь. Здесь тяжело дышать. Я тебя отвезу…
      Последним видением Ани был бегущий среди деревьев парень в спортивном костюме с шашечками на штанине и с белой змейкой шрама на темной, коротко стриженой голове. Ане показалось, что он узнал ее и подмигнул на бегу, как старой знакомой…
      — Ты побудь здесь немного одна, — сказал Санчук, усаживая Аню на кровать в ее спальне. — Я за своими съезжу. Они с тобой побудут, жена и Аннушка, тезка твоя. А я в больницу потом вернусь. Потому что… Потому что я не верю…
      Последние слова получились у Санчука писклявыми, словно он «дал петуха» в песне, и опер поспешно выскочил из комнаты.
      Аня посидела на кровати немного, потом осмотрелась, прислушалась и тихо позвала Сажика. Никто не откликнулся ей ни лаем, ни топотом. Она спустилась вниз, позвала опять и вышла на улицу. Впервые территория участка показалась ей такой огромной. Она даже устала идти от дуба до рощицы и обратно, к гаражу, Мишиному «Шаолиню», колодцу…
      — Сажик, Сажик…
      У ворот она даже наклонилась и посмотрела на следы у ворот. Но вместо отпечатка собачьих лап она вдруг увидела след корниловского ботинка. Она всегда сама протирала и мыла его ботинки, поэтому узнала его сразу.
      За воротами на пыльной, ухабистой дороге ей пришла в голову мысль, что Сажик убежал встречать Корнилова. А что если ему это удастся? У нее не получилось, а вот Сажик каким-то своим собачьим чутьем его отыщет и приведет домой. Значит, она ищет и мужа, и собаку. А еще она вспоминает стихи очень ей знакомые, кого-то всемирно известного, строчка за строчкой…
 
Любовник-оборотень, где же ты теперь,
куда опять распахиваешь дверь,
в какой парадной сызнова живешь,
в каком окошке вороном поешь.
 
      Все ерунда.…
      Аня дошла до стадиона, где кто-то весело жонглировал футбольным мячом и громко считал удары. «Все ерунда…» Нет, она не там ищет. Аня повернула назад и пошла по направлению к озеру. Она почему-то решила, что надо искать мужа и собаку у лодочной станции, на мостках. Там можно будет спросить у рыбака. Про человеков… Про ее человека…
 
Всего лишь жизнь. Ну вот, отдай и это,
Ты так страдал и так просил ответа,
Спокойно спи. Здесь не разлюбят, не разбудят,
Как хорошо, что ничего взамен не будет.
 
      Она так заспешила к какому-то неизвестному рыбаку, который, наверняка, их видел, что чуть не попала под машину. Из нее выскочил седовласый высокий мужчина с загорелым лицом, а за ним черная собака. Мужчина не стал кричать на Аню, а собака хоть и залаяла, но радостно бросилась к ней, виляя обрубком хвоста, черным помпоном.
      — Ты не нас искала? — спросил Брежнев…