Сложностей оказалось больше, чем Ане казалось вначале. В четверг вечером они с Корниловым уже все обсудили. И она написала Светлане подробную инструкцию по электронной почте. Но Михаил категорически запретил передачу информации в письменном виде. По его словам, обнаружив исчезновение, преследователи Перейкиной войдут в ее дом и вскроют содержимое компьютера. И сделают это в первую очередь с почтой. А пароли и всякие прочие хитрости — для специалистов ерунда. Говорить по телефону, куда они поедут, он тоже запретил. Мало ли кому Светлане перед отъездом вздумается позвонить и о чем рассказать.
      — Аня! Погаси этот радостный блеск в глазах! — пытался серьезно поговорить с ней Корнилов. — Понимаю, ты видишь в этом веселое приключение. Но приключение должно хорошо закончиться. А значит, ты должна все сделать так, как мы с тобой договоримся.
      — Есть! — отвечала Аня и прикладывала руку к голове.
      — Что это ты делаешь, а? — спрашивал ее Михаил.
      — Честь отдаю! — отвечала Аня звонко.
      — Да разве так мужу честь отдают, — театрально сокрушался Корнилов.
      И детальная разработка плана откладывалась на неопределенное время по причине освоения правильной отдачи чести старшему по званию.
      Аня была довольна, что благое дело по спасению Светы Перейкиной приведет ее в родные места. Отпуска этим летом у Корнилова не предвиделось. Да и Аню «Бумажный Бум» отпускать пока что не собирался. А выкроить пару деньков и прикоснуться к настоящей природе ужасно хотелось. Да и спецзадание, которое ей предстояло осуществить, наполняло ее эйфорией.
      — Корнилов, ну почему сапожник всегда без сапог? — говорила ему Аня за вечерним чаем, слизывая с ложки мамино вишневое варенье. — Сделай из меня Никиту. Будем работать с тобой вместе. Понимаешь, реклама — это слишком для меня спокойно!
      — Нет… Я с тобой, Аня, работать вместе не буду. Ты меня деморализуешь.
      — Я буду твоим телохранителем. Никто и не заподозрит, что мы состоим в связи. А ты будешь великим учителем.
      — Боюсь, что тебе это не очень понравится, — отвечал Корнилов.
      — Что? Работать с тобой вместе?
      — Нет. Если я из тебя Никиту начну делать. Лаской и уговорами тут точно не обойтись, — и добавил, критически окинув Аню взглядом. — Ведь, по сути, ты чрезвычайно ленива.
      — Интересно, — задумчиво сказала Аня, — зачем тогда я за тебя замуж вышла?
      — Она за меня замуж вышла! — возмущенно воскликнул Корнилов. — Вы только посмотрите!
      — А что же, ты что ли за меня вышел, Медвежонок?
      — Я тебя замуж взял, — доходчиво объяснил он.
      — За что ты меня взял? — сделала вид, что не поняла Аня.
      — За ухо… — нежно ответил ей муж. И действительно взял за ухо и поцеловал.
      Утром в субботу Аня проснулась рано. Выскользнула из-под тяжелой корниловской руки и на цыпочках вышла из спальни. Сажик, помахивая помпоном и восторженно повизгивая, закрутился под ногами. Она выпустила его во двор. Сварила себе кофе и прямо с чашкой вышла из дому. Подошла к своему любимому дубу. Прислонившись к нему спиной и закрыв от наслаждения глаза, стала попивать арабику с корицей.
      Небо было затянуто облаками. Приятная утренняя прохлада встречала насыщенными ароматами зелени. Где-то совсем рядом пел соловей. Трава была еще мокрой от росы. И она в который раз мысленно поблагодарила Сергея Владиславовича за шикарный подарок. Ей было очень непросто понять, как же себя с ним вести. Теперь, когда она знала, что он ей не отец, она должна была сообщить ему об этом. И опять, в который уже раз, вернуться к вопросу о доме. Честно говоря, она очень надеялась на его благородство. Ведь однажды он уже сказал ей, что никто не может лишить его дочери и подарки обратно он не принимает. Но если все останется, как есть, начнет нервничать Михаил. А Ане уже давно хотелось, чтобы он покончил со своими комплексами по поводу дома, и почувствовал себя в нем хозяином.
      Отдавать Брежневу деньги, как недавно предложил Корнилов? На Анин взгляд, деньги отдавать пришлось бы всю их с Корниловым оставшуюся жизнь. И надежды Михаила на великие доходы от юридической фирмы она считала слишком нереалистичными. Или, может, она Мишу недооценивает? Что-то же у него явно происходит… Она чувствует.
      А может быть, все-таки не расстраивать Брежнева своими непрошеными признаниями? Ей и себя было искренне жаль. Жаль было безжалостно давить в себе только-только зародившееся новое дочернее чувство. Встреча с «отцом» оставила в ее сердце ощущение взаимной симпатии и обещание родственной любви. Она даже не представляла, как преподнести Сергею Владиславовичу еще один сюрприз в собственном лице.
      Она посмотрела на часы. Пора будить Михаила и собираться.
      Пока они готовились к операции, Аня забавлялась от души. Корнилов велел ей сотворить с собой что-нибудь такое, чтобы стать совершенно неузнаваемой. Ане и в голову не приходило, что жену следователя, занимающегося расследованием убийства Перейкина, в лицо узнавать никто не должен.
      — Питер — город маленький! Ты же сама в этом убедилась — Перейкину ты оказывается, знала! А представь, что люди, которые за Светланой следят, в курсе всех событий. Хорошо если тогда в Эрмитаже вас действительно никто не видел. Ну, а если кто-то узнает в тебе милицейскую жену? Ей за это, между прочим, угрожали расправой над ребенком! Поэтому мы тебя сейчас сделаем! Мама родная не узнает!
      — Ты что, Корнилов, мне бороду с бакенбардами приклеишь? Или в блондинку перекрасишь за оставшиеся сорок минут?
      — Нет. Существуют простые законы жанра. Ты меня спроси. Мы ведь это проходили. Есть у человека характерные черты — свои убрать. Чужие привнести. Вот и вся премудрость!
      — И что же во мне характерного? — язвительно спросила Аня.
      — Челка, Анечка. Челка. — И под разочарованным взглядом жены он поспешно добавил: — И красота! Красотища! Но ее ведь не спрячешь. Прямо не знаю, что делать…
      — Ладно… трепло… давай работать над имиджем.
      В результате творческих усилий в машину к Корнилову садилась девушка, очень мало напоминавшая Аню. Чувствовалось в ней природное изящество, но стиль можно было смело причислить к рэперскому. Вместо изящной джинсовой курточки на ней был тонкий серый свитер. Он доходил ей почти до колен и лишнего внимания к фигурке не привлекал. Черная косынка с узором, которую она завязала банданой, пригодилась для того, чтобы полностью убрать под нее челку. Белый открытый Анин лоб совершенно изменил ее лицо. Брови, которых обычно не видно было под челкой, сделали ее старше и выразительней. Найдены были и Анины очки в тонкой оправе. Раньше она их не носила, хоть и была близорука. Стеснялась. Но Корнилов почувствовал, что влюбляется в нее заново.
      Да и Аня себя чувствовала совершенно другим человеком. Как будто бы на ней была карнавальная маска. Хотелось делать глупости и все их списывать на счет незнакомой ей девушки, которую она с интересом рассматривала в зеркале бокового вида.
      Корнилов привез ее на Загородный проспект. Выйдя из «Фольксвагена» за квартал до места, дальше она отправилась пешком. Непривычно было смотреть на мир через очки. Видно было значительно лучше. Но далеко не всегда это было приятнее.
      Она бодро зашла во Владимирский пассаж, убедившись, что красная «Тойота» Перейкиной уже припаркована рядом с входом. Здесь же стояло еще несколько шикарных новеньких авто. Потратить субботнее утро на шмотки, конечно, решила не только Света. Аня улыбнулась, потому что вспомнила, что ведь и Корнилов пытался соблазнить ее игрой «Одень жену». И собирался назначить ее именно на субботу. Если бы не Перейкина, возможно их синий «Фольксваген» тоже стоял бы сейчас здесь.
      Как и было оговорено, Аня прямиком направилась к «Бенеттону». Войдя в бутик, она огляделась, но никого подозрительного на ее взгляд здесь не было. Две подружки одинаково модельного вида заливисто смеялись, приседая и чуть не падая с десятисантиметровых каблуков. Аня набрала номер Перейкиной и сказала: «Я уже пришла».
      Здесь, в длинном коридоре, было целых десять примерочных. В самой дальней должна была ждать ее Перейкина с Ваней. Выбрав наскоро какой-то оранжевый свитерок, она направилась мимо продавщицы якобы прикинуть его на себя.
      Аня заглянула в примерочную. Кивнула Свете, которая сидела на корточках и быстро снимала с белокурого Вани ярко-красную куртку. Вывернула ее наизнанку, и она получилась розовой. Потом достала из недр своей объемистой сумки две фантастически яркие розовые заколки в виде громадных пышных цветков и приколола их к Ваниной светлой голове с обеих сторон. Метаморфоза была впечатляющей. Ваня прямо на глазах превратился в хорошенькую девочку, да в такую, что не заметить ее девичества мог только слепой.
      — Пусть первым в меня бросит камень тот, кто скажет, что это мальчик, — сказала Аня, тоже присела на корточки и протянула Перейкину-младшему руку.
      — Привет! — по-деловому бросил он Ане.
      — Ну мы пошли, — сказала Аня, глядя в прозрачные Светины глаза. Та кивнула, вышла из примерочной и направилась к продавщице, прикрывая собой отход первой группы.
      — Девушка, — начала она строго и очень тихо, — у бадлона шов разъехался. Вот, смотрите. Мне такой же принесите, только нормальный. — Показала шов, как будто ткнула свою нерадивую падчерицу в грязно вымытый пол. И требовательно, глядя на потупившуюся продавщицу, сказала громче: — Есть у вас? Или администратора позвать?
      Видимо, роль эта Светой игралась не раз и была ей до боли знакома. Не особо напрягаясь, она полностью завладела вниманием покрасневшей продавщицы. Могла ли та думать о том, кто с кем куда заходил и кто оттуда потом вышел.
      Через пять минут Аня с мужественным Ваней за ручку вышли из Пассажа прямо на глазах у серенькой «девятки» с тонированными стеклами. И направились в сторону улицы Рубинштейна. Там находился изумительной красоты проходной двор на Фонтанку. Громадные арки украшены были подвесными цветочными вазами. Три переходящих друг в друга дворика выполнены были в романтическом итальянском стиле. Аня очень любила эти места. Здесь еще до первого замужества она частенько гуляла и мечтала о том, что когда-нибудь ее рыцарь найдет способ ее от чего-нибудь спасти. И увезет с собой на край света.
      — Ну что, Ванек, поедешь ко мне погостить? А мама нас сейчас догонит. Мы с тобой, знаешь, куда поедем? В лес, на речку. Купаться будем! Ты ведь на даче был наверно?
      — Нет, — после секундного раздумья ответил Ваня. — Я купался в Египте, на Канарах и в Турции.
      — А… — растерялась Аня. — А я в речке. Но это ничего — в лохани, в ушате, в реке, в океане — всегда и везде вечная слава воде!
      — А куда мы идем? — уже готовым заплакать голосом прогнусавил Ваня, и ротик его сложился подковкой.
      — В машинку сядем, — как можно лучезарнее ответила Аня. — А там дядя Миша. Он пистолет тебе покажет. Хочешь?
      — Видел я… Мне папа показывал. А где сейчас мой папа? — опять застал Аню врасплох Ваня.
      — А что тебе мама сказала? Она, наверно, знает?
      — Она сказала, что за папой пришли ангелы. И он с ними улетел.
      — Так оно и есть. Понимаешь… Папа тебя и сейчас очень любит. Он только прийти к тебе не может. Но он всегда будет тебе помогать. Он и сейчас тебе помогает. А вот и машинка наша. Дядя Миша, это мы.
      Они погрузились на заднее сиденье машины, которая ждала их на Фонтанке у выхода из двора.
      — А чего ты на меня так смотришь? — вдруг спросила Аня, поймав взгляд Корнилова в зеркале заднего вида.
      — Знаешь, — сказал Корнилов серьезно, — а ведь я вас не узнал. Но мне ты все равно сразу понравилась. Даже с маленькой девчонкой за ручку. Вообще-то, на женщин с детьми я принципиально не смотрю. Значит — это судьба.
      — Я — не девчонка! — заявил Ваня категорично. И стал сдирать с себя бантики. — Сними-и-и-и!
      — Ну ладно, ладно. Ты не очень-то ори, мужик! — примирительно сказал Корнилов, повернувшись назад.
      — А на женщин без детей ты смотреть себе позволяешь? — язвительно спросила Аня, снимая очки. — На них твои принципы не распространяются?
      — Я не смотрю! Как же можно! — поднял руки, капитулируя, Корнилов. — Я только сравниваю… И сравнение всегда в твою пользу.
      Светлана выбежала из подворотни через пятнадцать минут после Ани с Ваней. Одета она была достаточно скромно — черные свободные брюки с какими-то клапанами для неизвестных инструментов. Тонкая, черная же, тренировочная курточка на белой молнии обтягивала истощенные по-модному плечики. Ухоженные светлые волосы, тонированные в самом дорогом салоне города, убраны на затылке в валик. Несмотря на полное отсутствие косметики, простую одежду и кроссовки, материальное благополучие Светы впиталось в нее намертво и било в глаза. Гладкая кожа была приятного золотистого цвета. Даже в глаза, казалось, были вложены немалые деньги. Иначе почему у кого-то глаза — озера или небеса, а у Перейкиной они были такого цвета, как зеленоватая вода бассейна в пятизвездочном отеле города Ниццы.
      — Можно было бы и побыстрее, — заметил Корнилов, пока она шла к машине. Но когда она открыла дверцу машины, сказал: — Вас, девушки, как ни проси не выделяться, а результат один и тот же. Не заметить невозможно…
      — Ну, вроде все… Миша, спасибо вам! Вы нам так помогли! — с трудом переводя дыхание, сказала Света, садясь рядом с ним спереди. — Поехали! Ну что, Ванечка? Как ты там, сыночек? Все в норме?
      — Что ж вы так долго… Мы уже волноваться начали! — с мягким упреком сказала Аня, ласково прижимая Ваню к себе.
      — Да с продавцами пока скандалила… С администратором, потом со старшим администратором. Они у меня все там забегали. За двести баксов свитер хотят, чтобы я у них бракованный покупала. Я им там показала права потребителя…
      — А… Понятно, — приподняла Аня брови и посмотрела на Корнилова в зеркало. — А мы думали, вы заметаете следы.
      — Да нет… Я же вышла через другой выход. Спустилась на «Достоевской», перешла на «Владимирскую». А потом оттуда к вам. А они наверно так и сидят, на машину смотрят. — Она засмеялась…
      Аня видела это впервые. Видно было, что напряжение Света сняла и энергии из несчастных администраторов насосалась основательно.
      Корнилов молча вел машину. Света прислонилась виском к окну и расслабилась, потому что заботы о Ванечке взяла на себя Аня. Михаил все время мрачно и цепко поглядывал в зеркало. А куда они ехали, Аня теперь не понимала. Он поворачивал совершенно в неожиданных местах.
      — Не могу понять, — наконец, процедил сквозь зубы. — Неужели за нами?
      Аня повернулась, но ничего особенного не заметила. Дорога сзади была пуста. И только от дальнего светофора начала отделяться стайка машин. Неожиданно Корнилов рванул через перекресток перед носом у разгонявшегося справа потока.
      — С ума сошел, — тихо прошептала Аня. — Мы же с ребенком.
      — Вот именно, — ответил Михаил и, выворачивая руль, заехал в какой-то тихий двор и выключил двигатель.
      — Что, действительно, кто-то на хвосте? — спросила перепуганная Перейкина.
      — Кажись, оторвались, — не глядя ни на кого, сам себе сказал Корнилов. — Сейчас проверим.
      Он вышел из машины. Захлопнул дверь и вышел из подворотни на улицу.
      — Думаешь, не получилось? — вдруг перейдя на «ты», спросила Света.
      — По-моему, еще рано подводить итоги. Не волнуйся. В конце концов, на метро поедем. Да, Ванек?
      — На метро — это под землю. Я не хочу под землю, — сказал Ваня.
      — Да, в общем, никто под землю особо не хочет… — тихо проговорила Перейкина.
      Михаил вернулся менее озабоченным. На всякий случай попетляв еще немного по городу, стали выбираться на шоссе.
      По дороге погода прояснилась. Чем дальше они уезжали от города, тем чаще из-за туч выглядывало солнце. Ваня спокойно заснул, свернувшись калачиком на заднем сиденье. Чтобы не разбудить его, почти не разговаривали.
      Аня смотрела на дорогу, положив подбородок на плечо мужу.
      Сегодня вечером им предстояло расстаться. Остаться ночевать у Аниных родителей Михаил не мог. Надо было возвращаться к Сажику, запертому в доме. А то соседи сойдут с ума от воя, которым он к вечеру начнет оглашать окрестности. Аня же обещала мужу вернуться в понедельник.
      Родной поселок как всегда встретил тишиной и пением птиц.
      Казалось, что здесь птицы поют под фонограмму, так выверено было звучание и так поражало оно своим совершенством.
      Они вышли из машины в закутке, где цвела сирень и скрывался небольшой деревянный дом на две семьи. Коричневая краска кое-где облупилась. Крыльцо как будто вросло в землю. Ане показалось, что родной дом ей просто снится, а потому он немного не такой, как на самом деле. Давно она не была здесь. Утоптанная глиняная тропинка сразу напомнила раннее детство. Видимо, это были ее первые сознательные воспоминания. Коричневая ровная тропинка и зеленая трава. Правда, раньше она была гораздо ближе к глазам.
      Сколько раз по краям этой тропинки выискивала она подорожник, чтобы прилепить его на разбитую коленку. А из этого окна, выходившего в маленький светлый коридорчик, тринадцатилетняя Аня выбиралась, чтобы сбегать на первое свидание у реки с соседским Валькой. Помнится, они ужасно замерзли. Костер, который обещал ей Валька из сырых веток, не загорался. Аня села на поваленное дерево и через некоторое время с визгом вскочила и забегала, как ошпаренная. Муравьи стройными рядами решили пройти домой прямо через Анину штанину.
      Мария Петровна, поставленная Аней в известность о постояльцах, еще вчера вечером как заведенная готовила на кухне. А потому машину пропустила. Зато сколько было радости, когда Аня тихонько подкралась к ней на кухне и нежно обняла сзади. Мария Петровна, разгоряченная хлопотами у плиты, заметно смутилась, здороваясь с холодноватой красивой Светланой и долго вытирала руку о фартук, прежде чем протянуть ее гостье. А Ванечке обрадовалась ужасно.
      — Пойдем-ка со мной, мой сладостный. А меня тетя Маша зовут. Знаешь, что я тебе покажу? Уууу… Ты такого никогда не видел.
      Ванечка, сразу признав в тете своего человека, доверчиво за ней пошел.
      — Ну наконец-то пацан в доме появился, — неожиданно обрадовался ему и Алексей Иванович. И Аня подумала, что, может быть, именно этого ее папочке и не хватало в жизни. Что возиться с девчонкой?.. А Ване он наверняка покажет истлевшие буденновки дореформенной Красной Армии и белые кости буланых коней. Вот мальчик обрадуется…
      Аня позвала Свету наверх. Пошел за ними и Корнилов. Лестница непривычно заскрипела под его тяжелыми шагами. Там, прибранная и чистенькая, была ее девичья комната. И ничего в ней с ее отъезда не изменилось. Широкая тахта была покрыта покрывалом и цветными подушками. В углу возле стены сидел большой игрушечный медведь, с годами почему-то уши его стоять устали и мягко прилегли, сделав его похожим на печальную охотничью собаку.
      Окна выходили на обе стороны дома и были до половины закрыты белыми, с мережкой, занавесками. А сверху видны были верхушки деревьев дальнего елового леса.
      — Вот здесь будешь с Ванечкой жить. Это моя комната. Пусть с Бобиком моим поиграет, — сказала она, подкидывая на руках свою детскую игрушку. — Если что надо — маме скажи.
      — Спасибо, Ань. — Света поставила на пол сумку. — Я пойду погляжу, как они там с Ванькой.
      — Да, Света, — сказал преградивший ей путь Корнилов. — Ключи от машины давайте. Я найму какого-нибудь мальчика, чтоб отогнал ее ночью на стоянку. Путь думают, что вы в городе прячетесь и сами ее переставили. А телефон свой отключите. На звонки вам лучше не отвечать. Кстати, некто Судаков с вами встречался?
      — Да уж, — сказала Перейкина, поджав губы. — Лучше бы не встречался… Я, конечно, понимаю, такая работа… Наверное. Но такие вопросы мне еще никто не смел задавать. Я даже грешным делом подумала, что хорошо, что Влада уже нет. И не надо мне со всем этим разбираться и страдать. Что было, то было. Точка поставлена. Нечего и ворошить.
      — Скажите, Света, — Аня с удивлением смотрела, как Корнилов на глазах превращается в «легавого», желающего застичь подозреваемого врасплох, — кто убил Влада Перейкина?
      Света выдержала его взгляд, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.
      — Это я бы хотела узнать от вас! — ответила она, потом, видимо, вспомнила, при каких обстоятельствах ведется беседа, и смягчила в своем голосе сталь. — Миша, я не имею об этом ни малейшего представления. Нас с Ванькой даже не было с ним рядом. Вы же знаете, мы были на Ривьере.
      — Да что с тобой, Медвежонок? — озабоченно спросила Аня Корнилова, когда Света вышла из комнаты. — Ты сам на себя не похож…
      — Откуда ты знаешь, когда я похож на себя, а когда нет? — оскалился на нее Корнилов. — Ведь ты же не можешь знать, Аннушка, каков я на самом деле.
      — Моя повидавшая виды мамуля придумала чудный афоризм. — Аня потянула Корнилова за рукав и усадила рядышком на тахту. — «Самого дела на свете не существует». Ведь все кругом только и твердят — «на самом деле». Так и ты. А вот когда ты на себя похож — это я чувствую. Сердцем.
      — Немножко не так, Анюта…Ты чувствуешь, когда я не на себя похож. Ты чувствуешь, когда я на него похож! На того, кто тебе нужен. — И добавил, вздохнув: — Вот и я на него стараюсь быть похожим. А значит, меня настоящего не существует…
      — Эх… Философ доморощенный… — Аня ткнулась носом ему в шею. — Хватит, Корнилов. Это на тебя просторы земли русской так действуют. Пофилософствовать тянут. Еще Салтыков-Щедрин заметил, что русские отличаются тонкой душевной организацией, потому что всегда им есть куда уйти. Не надо притираться к соседу. Не надо вырабатывать терпимость. Не нравится — сел и уехал в глушь. Вот она — загадочность русской души. Просто сучки не пообрублены.
      — У японцев в тесноте, значит, не души, а деревца-бонсай?
      — Да. Посмотри, какие они вежливые. Зато у них простор внутри, а чувство долга — часть души. У нас же все наоборот. Протест в почете. Раззудись рука… Выплывают расписные…
      — Вот и мне иногда кажется, что на нашей земле хватит места для каждого.
      — Это правильно… На нашей земле, под нашим дубом, точно хватит. Пойдем обедать, Медвежонок. А то тебе обратно уже скоро выезжать…
      Солнце золотое — совсем не преувеличение, потому что в тот вечер иначе его не назвал бы даже сугубый реалист и прагматик. Золото это растекалось на западе, а легкие облака вокруг озарялись таким червонным сиянием, что глаз было не оторвать. Как будто Боженька погасил верхний свет, а вместо этого включил уютный торшер с оранжевым абажуром.
      И так же, как оранжевый абажур кому-то кажется символом мещанства, так и слишком красивый закат на картине вызывает снисходительную улыбку. «Так не бывает»… Однако жизнь показывает, что бывает и не так!
      Берег у довольно быстрой здешней реки был горбатый, как кит. Он щедро порос зеленой травой, одуванчиками и сиреневыми ароматными медоносами. А громадная сосна с рыжей теплой корой заботливо раскинула ветви над женщинами, сидящими, словно две Арины Родионовны, над маленьким Сашей.
      Аня со Светой сидели на теплой траве. Маленький Ваня бегал по зеленому лугу и ловил квелых к вечеру капустниц и шоколадниц.
      — Осторожно только, крылышки ей не порви. Она же живая! Посмотри и отпусти! — кричала сыну Света, а потом продолжала тихо рассказывать Ане о том, что наболело. Но ни разу Света не дала волю своим эмоциям. Она была сдержанна. Высокомерие понемногу отошло на второй план, и осталась просто очень сильная женщина. Перейкина видимо была старше Ани лет на семь. Но это становилось Ане понятным только сейчас, когда она слушала Свету. Определить же возраст на глаз возможным не представлялось.
      — Судаков… Ты не представляешь себе, что это за Судаков такой. Я у них под подозрением, видите ли… Представляешь, наша милиция нас бережет, называется. Позовешь на помощь, а они тебе руки за спину. Хоть кого-то схватить для отчетности. Этот Судаков утверждает, что у меня могли быть мотивы. У него вот такой список всяких баб, которыми Владик интересовался. А я за это должна была его убить. Я ему объяснять ничего не стала… Что мне ему объяснять? Что у нас были другие отношения? Подписка о невыезде… Вот Владик бы смеялся…
      — Вань, смотри, кого я тебе поймала! Иди сюда! — помахала рукой Аня, зажав в ладошке божью коровку. — Во! Смотри! Божья коровка, полети на небко! Там твои детки кушают котлетки! Полетела!
      — Коровки котлет не едят. Они вегетарианцы, — сказал Ваня.
      — Ну ты и слова знаешь… Вундеркинд!
      — Да он еще не то тебе расскажет… Папа научил… — Аня напряглась, но слез за этими словами не последовало.
      — А что значит — у вас были другие отношения? Ты его не ревновала? — осторожно спросила Аня, когда Ванечка опять унесся, озвучивая свой бег недавно освоенной буквой «РРРР».
      — Долго рассказывать…Я вообще знаю, почем фунт лиха в этой жизни. Я в Нальчике выросла. Жила себе, жила. На фармацевта училась. Сделала флюшку после сессии. Нам без нее зачетки не выдавали. Бац, — закрытая форма туберкулеза. В наше-то время! Да на теплом юге! Все… Жизнь закончилась… На год в больницу. Режим строгий, как в тюрьме. Чтоб заразу не разносили. Год, Аня! Этот год из моей жизни вычеркнут!
      — Ужас, — качнула головой Аня.
      — Было время подумать, пока щи больничные в себя заталкивала. Как я живу? Зачем я живу? Что я собираюсь делать дальше? У меня был один моряк… так не дождался моего выздоровления. Месяца через два ходить перестал… А потом мне путевку дали в Сочи. Поехала поправлять здоровье. Там с Владом и познакомилась. Курортный роман… Я была одичавшая. Отвыкла от нормальной жизни. Он мне потом рассказывал, что я ему показалась непохожей на других. Ну да…Туберкулезный румянец и блестящие глаза… Он меня опекать начал. Мне это так понравилось. И в Питер с собой увез. Сразу. А чего там ждать, чувства проверять? Так никакой жизни на все не хватит. Только знаешь, никто ведь не поверит — он был в рубашечке такой клетчатой, на гитаре тренькал, на руках ходил. Простой парень. Я и знать не знала о том, что у него дома там всякие и пароходы. Он мне не говорил. Я полгода с ним в какой-то квартирке замшелой прожила. И хорошо было.
      Подумала, повспоминала, посмотрела на оранжевые блики над рекой и сказала:
      — Лучше, чем потом.
      — Как же он от тебя скрывал? Он что же, тебе не верил? — удивилась Аня.
      — Он говорил, что любовь слаще в нищете. И оказался прав. А верить — он мне верил. Мне ж от него не надо было ничего. После туберкулеза — любовь, Питер. Счастье. А потом все открылось… Так знаешь, как в сказке. Сказал, что с работы выгнали. Что деньги кончились, что с квартиры просили съехать. А мне ничего. Собрала вещи и с ним. Он меня куда-то повел. А потом глаза мне завязал и в дом свой привел.
      — Ничего себе! — не поверила Аня.
      — У него до меня три жены было. Место освободилось — он меня и привел. Знаешь, вот есть мужья, к которым если на шею сядешь, можно сидеть и ножками болтать. А с ним не так. Он тебя на шею сажает, но сидеть на ней нельзя. Он, оказывается, не сажает, а подсаживает. Чтобы дальше ты карабкалась сама. У него одна жена — модель была. Он ее в Париж пристроил. Там работает. Другая — балерина. Он ее в Улан-Удэ нашел. В Нью-Йорк отправил. Третья — не помню точно… Знаешь, Аня, у кого-то благотворительные фонды в помощь детям-сиротам. А у Перейкина фонд помощи женам. — Она усмехнулась, сорвала подорожник и стала его терзать. — Вань! Чего ты там нашел? Сыночка! Не уходи так далеко!
      — Но у тебя ж ребенок от него… Ведь только у тебя? — осторожно спросила Аня, наученная горьким опытом, что вопрос с детьми всегда остается открытым.
      — Ну, да… Потому-то я дольше всех задержалась на этой «Фабрике звезд». Когда Ванька подрос немного, я сама решила пойти на курсы. А он обрадовался. Готовил меня к выпуску. Ты ведь в монастыре была? Помнишь Акулину? Вот он на ней потом жениться собирался. Нос ей подправить… Пара тысяч долларов на пластического хирурга. Годик социальной адаптации, и Акулину никто бы не узнал. Только меня пристроил бы куда-нибудь. Думаешь, шутил? А его и не поймешь — когда он в шутку, когда всерьез. Он мне последнее время часто говорил — пора. Нельзя, мол, привыкать к хорошему. Что не смогу я потом жить по-другому. Ищи себя, говорил, а не меня. Женщины для него — все равно, что паразиты для йогов. Есть такая йоговская аскеза — лежит аскет на раскаленном солнцем песке голый и дает себя жрать всем насекомым, пьющим кровь. И оказывается, не для усмирения плоти! А чтобы насекомые поели. Буддизм — такая штука: время от времени надо болеть сифилисом, чтобы порадовать бледную спирохету и других простейших. И по такому же принципу Владик радовал женщин. Он же был философом…
      — И ты об этом знала? — Аня хотела еще спросить насчет Лены Горобец, но постеснялась.
      — Знала. Но я же понимала, почему. Так что мне ревновать? Такой дурак… Царствие ему небесное, — прошептала Света.
      — Про него отец Макарий говорил: «Светлая душа. Все ему хорошо — и согрешить, и покаяться», — вспомнила Аня.
      — Я отцу Макарию жаловалась как-то на Влада. То грешит, говорю, то кается. А мне он тогда сказал: бездействие — страшный грех. Вот начнут добро на Страшном суде взвешивать, а у тебя вот столько, — Света показала фигу. — Но и плохих дел чуть-чуть. А у Перейкина посмотрят — горы хорошего и горы плохого! Ну и победит, конечно, Перейкин. Потому что гора сделанного добра лучше, чем твое ничего, даже если за ней еще одна гора плохого тянется.
      — Тяжело тебе без него будет, — неуверенно предположила Аня, глядя, как солнце совсем скрылось за облаками и превратило весь горизонт в сталеплавильный цех.
      — Нет. Мне сейчас кажется, что без него мне гораздо легче будет. Мне ведь в последнее время очень обидно было, что он такой свободный. Что привязать я его к себе не могу. А теперь — не надо. Я — его вдова, а не бывшая жена. Считай — повезло. И Ванька от него остался. Вот только бы с наследством разобраться без потерь… И все…Только меня здесь и видели…
      Все-таки Перейкина явно была подготовлена к тому, что рано или поздно с мужем придется расстаться. И лицо ее оставалось безмятежно-спокойным. Или просто недавно она сделала качественные инъекции ботокса…