- Это еще зачем? - попыталась возмутиться девушка.
      - Поменяетесь обувью с актрисой, - сказал помреж, показывая на Таню. - Вы представляете рядовые революционные массы, а она по сценарию как-никак сотрудник ЧК, и нечего ей щеголять в опорках...
      - Раньше думать надо было... - ворчала девушка, все же стягивая с себя сапог.
      - А вы надевайте! - приказал помреж Тане. Быстренько освободив ногу от галоши в портянке, Тают попыталась всунуть ногу в сапог.
      - Не лезет, - пожаловалась она помрежу.
      - Не лезет - так влезет, - отрезал он. - Табуретку сюда!
      Кто-то принес табуретку. Усадив Таню, помреж принялся натягивать на нее сапог. Лицо его покраснело от натуги, но сапог он все же натянул. Таня сморщилась от боли.
      Шестой дубль она отыграла на таком надрыве, в крупном плане, завершающем кадр, дала такую неподдельную душевную муку, что режиссер остался ею весьма доволен.
      - Снято! - торжествующе проревел он. - Все свободны до завтра, до девяти ноль-ноль... Ах да, всем спасибо!
      - И тебе спасибо, фашист проклятый! - пробормотала Таня, привалившись к стенке вагона. Ноги не держали ее. Она не могла дойти даже до табуретки, так что табуретку Никите пришлось поднести. Сапоги снимали втроем - Никита, бородатый помреж и пожарный. Таня, откинув голову назад, стонала от нестерпимой боли. Босиком она кое-как доползла до вагона, где была оборудована походная грим-уборная, стерла грим, переоделась и, чертыхаясь, поковыляла на стоянку такси - мысль о том, что придется трястись в переполненном метро и, скорее всего, стоять, приводила ее в ужас.
      Добравшись до дому и полежав немного, Таня заставила себя встать, доковыляла до ванной, налила в тазик теплой воды, опустила туда измученные ноги. Потом она смазала их кремом и снова легла. Лежать бы так и лежать, денька два... О том, чтобы встать, тем более засунуть ноги в туфли или сапоги, не хотелось и думать.
      Однако пришлось. Примчался Ник, ураганом ворвался в комнату и выпалил:
      - Подъем, красавица, вставай!
      - И не подумаю, - ответила Таня. - Мало вы меня сегодня терзали, сволочи! И сапоги эти гадские - твоя идея, не сомневаюсь...
      - А как же! - с гордостью сказал Никита. - Искусство требует жертв! Больно было, зато увидишь себя на экране - закачаешься. Через тернии к звездам!
      - Нужны мне твои тернии!
      - А звезды?.. Ладно, одевайся. Такси ждет.
      - Куда еще? До завтра ведь отдыхать разрешили...
      - Увидишь.
      Таня покорно вздохнула и встала.
      - Особо марафет не наводи - на месте займемся. Я на кухне подожду.
      Таня одевалась и слышала, как Ник беседует с Иваном. Голос Ивана звучал противно: хнычущий, капризный. Он за что-то выговаривал Нику, тот насмешливо, слегка презрительно отбрехивался.
      Иван с ними не попрощался.
      - Куда же мы все-таки едем? - спросила Таня уже в такси.
      - Ко мне, - ответил Никита. - Есть у меня одна идея. Если получится считай, что мы с тобой вытянули счастливый билетик.
      - А до завтра подождать не мог со своей идеей?
      - Не мог. Это надо делать быстро.
      У Никиты Таня была впервые. Дверь им открыла удивительно красивая женщина, на вид лет на пять-семь старше Никиты.
      - Адочка, здравствуй, - сказал Никита, целуя женщину в щеку. - Это Таня, я тебе рассказывал, будущая звезда экрана и, кстати, супруга нашего Ванечки Ларина.
      - Здравствуйте, Татьяна Ларина, - сказала приветливо женщина. - Ада Сергеевна. Все зовут меня просто Адой.
      Это, наверное, старшая сестра Никиты. Сходство есть, правда небольшое. Хотя нет, у него вроде только младшая, которая замужем за Павлом. Да и Никита не Сергеевич, а Всеволодович...
      - Кто это? - спросила она, когда они вошли в комнату Никиты.
      - Моя мама, - ответил он.
      Таня была потрясена и не сразу заметила, что Никита протягивает ей полиэтиленовый пакет.
      - Переодевайся, - сказал он. - Потом я приду, наведем последние штришки, и за работу...
      - За какую работу? - спросила она, но он уже закрыл за собой дверь.
      Таня присела на диван и вынула из пакета платье - длинное старинное платье из черного бархата с газовыми вставками и лифом, отделанным стеклярусом. Таня встала и, держа платье на вытянутых руках, принялась любоваться им. Какая интересная, эффектная штука! Она подошла к зеркальному шкафу, приложила платье к себе, посмотрела. Из зеркала на нее глядела молодая дама начала века изысканная, таинственная. Таня бережно положила платье на диван и принялась торопливо стаскивать пуловер...
      Удивительно, но платье меняло в ней все - походку, осанку, жесты. Она остановилась у зеркала, повелительно повела рукой, потом изобразила, будто томно обмахивается веером, попробовала придать лицу выражение легкой иронии, снисходительного презрения, высокомерия... Не выдержала и рассмеялась.
      - Графиня Приблудова! - Она подмигнула своему смеющемуся отражению. Фрейлина двора, особа, приближенная...
      К ее отражению бесшумно прибавилось второе - улыбающееся тонкими губами худое, аристократическое лицо Никиты.
      - Гениально! - сказал он. - Теперь присядь-ка сюда.
      Он отвел ее от шкафа и усадил на пуфик, стоящий возле высокого старинного трюмо. Из ящичков трюмо он стал доставать флакончики, коробочки, кисточки.
      - Это что? - спросила недоуменно Таня.
      - Будем достраивать образ, - сказал Никита. - Для начала чуть-чуть вазелину... - Его проворные пальцы побежали по ее щекам.
      - Так ты и в гриме разбираешься? - спросила Таня.
      - Не болтай, а то в рот попадет... Я во многом разбираюсь и многое умею, будучи личностью многогранной и наделенной множеством талантов. Если ты до сих пор в этом не убедилась, скоро убедишься окончательно.
      - Слушай, - сказала Таня, подождав, когда он г щек перешел к глазам, - а почему ты оказался на студив мне, помнится, Иван рассказывал, ты учился в Москве на дипломата, потом работал за границей?..
      - Интриги... - неожиданно мрачно сказал Никита и замолчал, сосредоточенно работая. Притихла и Таня. Видимо, вопрос ее оказался бестактным.
      - Готово, - через несколько долгих минут прежним веселым голосом сказал он. - Взгляните на себя, фрейлина двора... Хотя нет, еще одна деталька...
      Он отошел от нее, залез в шкаф, вытащил оттуда что-то черное, подошел и, примерившись, надел ей на голову.
      Таня посмотрела в зеркало. Эффект преображения был полным. Черная круглая шляпка с вуалькой убрала последнее, что связывало облик Тани с современностью, -ее короткую, модную стрижку.
      - Что ж, ваше сиятельство, входите в образ...
      - В какой образ?
      - В тот, в каком вы сейчас являетесь моим восхищенным очам. Характер, склонности, привычки, образ жизни, факты биографии и прочее, по-моему, определяются такой внешностью стопроцентно... Заодно вот это поучи.
      Он подал ей листочек с каким-то текстом.
      - Что это?
      - Романс один старинный. Очень соответствует образу.
      - Зачем все это?
      - Надо. Увидишь. Пока не выучишь - из комнаты ни ногой.
      Он снова вышел. Таня принялась расхаживать по комнате, глядя в листочек.
      ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ
      Жила я дочкой милою
      В родительском дому,
      А нынче все постыло мне,
      Не знаю почему.
      То полымем, то холодом
      В очах стоит туман.
      Мелькнул в окошке золотом
      Расшитый доломан.
      Ax, конь твой серый в яблоках
      Копытом на крыльцо.
      Как нежно очи храбрые
      Глядят в мое лицо,
      И пьют уста невинные
      Отравное питье...
      Ах, воротник малиновый,
      Ах, на груди шитье!
      Жила я, цветик аленький,
      Теперь не знаю сна
      До света в тесной спаленке
      Лампада зажжена.
      Ты лестницею длинною
      Как смеркнет, приходи.
      Ах, воротник малиновый,
      Ах, раны на груди!
      Сжимаю крестик маленький
      В пылающей горсти
      Прощай, отец и маменька,
      Мой суженый, прости!
      Сегодня вас покину я
      На горькое житье...
      Ах, воротник малиновый,
      Ах, на груди шитье!
      Она никогда не слышала этого романса. Наверное, старинный. Интересно, что такое доломан?
      Вошел Никита с чашкой кофе и, прихлебывая, посмотрел на нее.
      - Тебе не предлагаю - помаду смажешь. Выучила?
      - Не совсем.
      - Ничего. В процессе доучишь. Времени мало. Прошу сюда.
      Он подошел к стоящему возле трюмо пианино, сел на круглую табуретку, откинул крышку. Ноты читаешь?
      - Нет, - призналась Таня.
      - Ладно. Слушай.
      Он пробежался пальцами по клавиатуре, взял несколько аккордов и запел, уверенно подыгрывая себе.
      - Жила я дочкой милою..,
      Голос у него был несильный, но правильный и с приятной хрипотцой. В начале второго куплета он подня голову и посмотрел на нее.
      - Ну что ж ты? Для кого стараюсь? Подпевай давай Они начали репетировать.
      - Так, - наконец сказал Никита и поглядел на часы. - Перерыв пятнадцать минут. Повтори про себя, пройдись еще несколько раз...
      - Поесть бы...
      - Ладно. По бутербродику можно. Только кусай аккуратнее. Смажешь грим придушу.
      На кухне он еще раз посмотрел на часы.
      - Ждем кого-нибудь? - с удовольствием дожевав бутерброд, спросила Таня.
      - Прекрасного принца. Ровно в девять пробьют часы и... Он хлопнул себя по лбу и вскочил.
      - Сиди здесь. Я сейчас.
      Через минуту он вернулся с черными лаковыми туфлями на высоком каблуке. Таню передернуло.
      - Обувайся, - коротко сказал он.
      - Опять? - Она чуть не заплакала.
      - Ничего. Эти должны быть впору.
      Таня вытащила свои многострадальные ноги из мягких тапочек, в которые она радостно переобулась, как только вошла, и надела черные туфли. Они не жали.
      Ровно в девять в дверь позвонили. Никита, крикнув:
      "Я открою", сорвался с места. Вскоре из прихожей донесся знакомый голос:
      - Кто-то, помнится, на "Вардзию" зазывал, а?!
      - Будет, будет обязательно. И еще кое-что будет. На закуску.
      Проводив гостя в комнату, Никита выскочил на кухню, достал из буфета темную бутылку с золотой бляшкой на горлышке, три ажурные стопочки, серебряный поднос. Все это он вложил в руки опешившей Тане.
      - Неси в мою комнату. Гордо, не спеша, с достоинством. Притворись, что гостя не узнала.
      Они прошли по коридору. Никита распахнул перед нею дверь и провозгласил:
      - Ее высочество графиня Беломорско-Балтийская.
      П комнате, листая журнал, сидел Терпсихорян. Увидев Таню он вскочил, отбросив журнал, и застыл, глазея на самым неприличным образом.
      Таня вежливо поклонилась ему, поставила поднос с коньяком на стол и низким грудным голосом произнесла:
      - Милости просим.
      Терпсихорян очнулся.
      - Ах да, да, спасибо вам большое... Да... - Он обернулся к Никите. - Что ж ты не предупредил, что у тебя тут такое общество... Это кто? Твоя сестра, наверное. Ходят слухи, что она у тебя красавица, но такого не ожидал, нет. - Он поцеловал кончики пальцев и помахал ими в сторону Тани.
      - Ты давай, чтоб ноги от потрясения не подкашивались, сядь да выпей. Извини, что грузинский. Не обидел твои патриотические чувства?
      Терпсихорян гордо выпятил грудь.
      - Я тбилисский армянин! Грузия - моя вторая родина. А "Вардзию" обожают все, кто хоть раз ее попробовал, независимо от национальности.
      Он поднял налитую Никитой стопочку, встал и провозгласил:
      - Пью за процветание этого дома, за вашу семью, где водятся такие красавицы, как твоя сестра! - Он повел стопочкой в сторону Тани и залпом осушил.
      - Спасибо, конечно, Эдик, за душевный тост, только эта красавица, к счастью, не моя сестра.
      Терпсихорян погладил ладонью усы и сквозь пальцы прошептал Никите:
      - Тогда одолжи поиграть...
      - В порядке очереди, - пробормотал Никита, сохраняя неподвижность губ.
      - Вы случайно к кино отношения не имеете? - любезно осведомился Терпсихорян.
      -Случайно имею - сказала Таня нaдувшиcь от разбиравшего ее смеха.
      Режиссер внимательно посмотрел на нее
      - Точно видел. В каком фильме?..
      - Эдик, дорогой разреши выпить за тебя и твой яркий талант! - произнес Никита, поднимая стопку. - Только на сей раз пьют все.
      Таня пригубила густую темно-золотую жидкость которая чуть-чуть, даже приятно обожгла язык. Ей случалось пару раз пробовать коньяк, но это было нечто особенное - без резкого запаха, мягкий, обволакивающие нежный, как шерсть ангорского кота. Она заметила что Никита тоже смакует коньяк, перекатывая по языку тогда как Терпсихорян опять выпил залпом и блаженно вздохнул.
      - Ах, какой коньячок! Даже закусывать не хочется вкус сбивать.
      - А ты и не сбивай. Мы тебя сейчас по-другому порадуем... Сударыня, прошу к роялю.
      Он сам пошел впереди нее и сел за пианино. Таня встала рядом. Благодушный Терпсихорян откинулся на диване, заложил руки за голову и лицом показал, что настроился на восприятие высокого искусства.
      Никита первыми аккордами обозначил тональность, и Таня запела. В это мгновение для нее как бы перестала существовать и комната с сидящим на диване режиссером, и даже Никита за пианино. Осталась только мелодия, которая зажила самостоятельной жизнью, и эта жизнь сливалась в одно целое с жизнью самой Тани.
      Романс закончился. Таня и Никита, не сговариваясь, посмотрели на Терпсихоряна. Тот молча глядел на них, вытаращив и без того достаточно выпуклые глаза.
      - Вах! - наконец сказал он.
      - И что бы это значило? - поинтересовался Никита.
      - Считайте, что это я упал со стула... Надо же, какую классную динаму прокрутили мне, а? Чья идея - твоя или ее? Конечно, твоя?
      - Естественно, - с видом ложной скромности сказал Никита.
      - И вас, Ларина, поздравляю! Утром, когда вы мне чуть съемку не сорвали, вы казались мне куда менее талантливой актрисой. Признаю, признаю, что был не прав... Слушай, а ведь это действительно мысль!
      Таня недоуменно посмотрела на режиссера, на Никиту. Тот, кажется, понимал, о чем идет речь.
      - Конечно, съемки только начались, с Лариной у тебя отснят только один эпизод, Шпет мы еще не снимали...
      - И не будем, ты хочешь сказать? Неприятностей не оберешься...
      - Почему не будем? Просто махнем роли, сделаем рокировочку.
      - Ох-х! - Терпсихорян схватился за голову и стал раскачиваться. - Ну змей ты, Никитка, ну змей! Мамой клянусь! Теперь весь график к черту, четыре эпизода переснимать. Анечку уламывать, Багрова уламывать... А вы, - обратился он к Тане, - завтра можете не приходить. Учите роль, репетируйте. Но послезавтра чтобы как штык!
      - Понятно, - сказала Таня, хотя не поняла ничего.
      Режиссер откланялся.
      Никита проводил его, пошептавшись о чем-то в прихожей, потом налил себе и Тане по стопочке коньяку и, не садясь, сказал:
      - За успех предприятия! Стоя и до дна! Таня послушно выпила, вновь млея от мягкого тепла, растекающегося по телу.
      - Но все-таки объясни. За успех какого предприятия мы пили? Что вообще происходит?
      - А происходит, глупышка моя, то, что отныне ты можешь забыть роль краснознаменной товарищихи... товарища Лидии и ускоренно репетировать роль мадемуазель Сокольской, белогвардейской контры.
      - Ох! - помолчав, сказала Таня. - Боязно... А что такое доломан?
      - А чтоб я знал... Что-то вроде гусарской шинели, кажется.
      IV
      К величайшему своему изумлению Таня, пропустившая три четверти занятий из-за съемок, сдала зимнюю сессию без проблем и даже сохранила стипендию. То ли экзаменаторы были снисходительны, то ли помогла подготовка, полученная в техникуме. А может быть, случилось так потому, что с середины ноября, закончив съемки, поднажала, привела в порядок институтские дела и дом, успевший изрядно зарасти грязью. Кто знает?
      Наступили каникулы. Поначалу Таня наслаждалась бездельем, вставала поздно, целыми днями смотрела телевизор, перечитала "Войну и мир", запивая чтение сладки кофе с печеньями или вафельным тортом, внушая себе что счастлива. Но ее хватило дня на три. На четвертый она вспомнила, что у нее есть муж, которого она не видела с самого Нового года - Золотарев в темпе заканчивал "По лезвию штыка", и Иван, загруженный работой по уши, не вылезал из квартиры патрона. И еще она вспомнила каторжные, но, в сущности, такие счастливые дни съемок... Надо же, прошло всего два месяца, а она почти забыла, что все это было в ее жизни - гримерная, костюмы, камеры, прожектора, окрики Терпсихоряна, озвучивание в темном тон-ателье, воротник малиновый... Таня вынула из сумочки картонный ленфильмовский прямоугольник и с тоской вгляделась в свою фотографию. "Татьяна Ларина. Актриса". Была, да вся вышла. И Никита пропал куда-то. Обои, что ли, переклеить, потолок побелить, пока время есть? Нет, зимой долго сохнуть будет, квартира выстудится... А сейчас она возьмет пемоксоль и отдраит кафель, ванну, унитаз. Давно пора.
      Таня включила проигрыватель, поставила заграничную пластинку с песнями Челентано - подарок Никиты - и, надев передник, принялась за дело.
      Бум-бум-бум.
      Кто-то ломился в дверь, стучал сильно и, по всей вероятности, ногами. А звонок на что, спрашивается? Ванька, наверное, приперся, сейчас жрать требовать начнет. А в доме только банка кофе да три печенины. Или две? Отвыкла уже мужа кормить - за постоянным отсутствием такового.
      "Не открою! - решила Таня. - Пусть в столовку идет".
      Бум-бум-бум.
      "Господи, какая же я дура! У меня тут музыка орет во всю ивановскую, а я не открываю - дескать, дома меня нет".
      Она обтерла руки о передник и побежала к дверям. На площадке стоял Никита в шикарной дубленке и волчьей шапке. В руках он держал коробку с тортом, букет гвоздик и бутылку шампанского.
      - Здорово, мать, - сказал он, чмокнув ее в щеку. - не отворяют. Стучу - не отворяют. Все каблуки отстучал. Если бы не божественный Адриано, решил бы что никого дома нет, и отчалил бы несолоно хлебавши. Так что пришлось бы тебе в одиночку добираться.
      - Куда это добираться? - недоуменно спросила Таня.
      - Так ты, что ли, намекаешь, что приглашения не получала? Мы же всем выслали, по списку, вовремя.
      - Господи, да я неделю ящик почтовый не открывала. Иван ничего на этот год не выписал, а меня в институте заставили на какую-то "Комсомольскую жизнь" подписаться. Читать нельзя, а для сортира жестковато.
      Никита усмехнулся, потом оглядел Таню с головы до ног.
      - Да, видно, и вправду не получала. Что, и Вано не сказал?
      - Да он дома и не бывает почти.
      - Понятно... Постирушка или приборочка?
      - Приборочка... Ты пока раздевайся, проходи. И не забудь рассказать, куда это мне явиться надо.
      - Так, в одно место. Дом Кино называется. Ты, часом, не забыла, что есть такое искусство, важнейшее для нас, как сказал Ильич?
      - Потихоньку начинаю забывать... Сейчас, потише сделаю.
      Она забежала в комнату, и Челентано умолк.
      - Так вот, - продолжил Никита, - имею счастье сообщить тебе, что некая фильма, "Особое задание" рекомая, благополучно смонтирована и готова предстать пред светлы очи взыскательной публики. Сегодня смотрины. Званы все, кто к оной фильме касательство имел, с одной стороны, и наиболее заслуженные представители общественности - с Другой. Так что, будь любезна, сворачивай свою хозяйственную деятельность, причепурься. Потом для тонуса по бокальчику вмажем и отправимся с Богом. Карета ждет, труба зовет.
      - Ой! - сказала Таня и побежала отмываться.
      -Вот-вот, - отозвался Никита, прошел, не снимая нок, в гостиную, поставил торт и шампанское на стол, достал из серванта вазу, водрузил ее в центре стола, приспособил в нее гвоздики, снова залез в сервант, отыскал там фужеры, плоское блюдо под торт и два маленьких блюдца из того же сервиза, расставил все это на столе, посмотрел, чуть-чуть передвинул одно из блюдец и развалился в кресле, любуясь композицией.
      - Эй, будешь мимо проходить, прихвати с кухни ножик и две ложечки! крикнул он.
      В дверях показалась Танина голова, обернутая махровым полотенцем.
      - Ты что-то сказал? - спросила она.
      - Господи, она еще и башку намыла! Теперь сушиться два часа будет.
      - Ничего, я феном, быстренько... Никита вздохнул и посмотрел на часы.
      На "парад-алле" они при всем при том не опоздали. Запыхавшись, вбежали на узкий просцениум между занавесом и экраном и оказались среди знакомых лиц. Главный оператор Лебедев, Огнев, Анечка Шпет, знаменитый москвич Валентин Гафт, сыгравший начальника врангелевской контрразведки, другие. В полумраке Таня разглядела Ивана. Он озабоченно перешептывался с соседом и не обратил на Таню внимания. Не было видно только Терпсихоряна, зато из-за занавеса доносился его характерный голос:
      - ...мы работали душа в душу и жили одной сплоченной семьей. Не обходилось, конечно, без трудностей. Но, как говорят у нас на Кавказе, жизнь без забот - что харчо без перца...
      Никита подтолкнул Таню локтем:
      - Учитесь, Киса, как излагает! Народную мудрость небось на ходу придумал...
      - Мы от души надеемся, что наш скромный труд был не напрасен, - продолжал заливаться Терпсихорян, - что зритель, ради которого мы работали, оценит и полюбит наш фильм, как любим его мы, весь наш сплоченный и дружный коллектив, который я с радостью представляю вам...
      Из зала раздались аплодисменты. По просцениуму стремительно пробежала Адель Львовна - та самая полная дама, которая хлопала полосатой хлопушкой перед каждым дублем - и построила всех по ранжиру.
      Занавес неторопливо разъехался, и перед Таней возникло море человеческих лиц, неразличимых отсюда - зал был в полутьме, а свет падал сюда, на них, предъявляя зрителю тех, на кого он пришел посмотреть, - всех одинаково, прославленных и безвестных, любимых и еще не снискавших любви.
      Никита снова толкнул Таню в бок.
      - Лучи славы, - проговорил он, не разжимая губ. - Купайтесь, мадам...
      - С особой радостью представляю вам того, без кого не было бы сегодняшнего торжества, - вещал в микрофон Терпсихорян, - автора романа и сценария, выдающегося писателя и замечательного человека... - Он выдержал паузу. - Федор Михайлович Золотарев!
      Раздались громкие аплодисменты.
      Виновники торжества были выстроены полукругом. Таня и Никита, как припозднившиеся, оказались с самого краю, и им было хорошо видно всех остальных. Когда объявили Золотарева, Таня выжидательно посмотрела на дородного, седовласого мужчину в черном костюме, стоявшего справа от Ивана. К ее удивлению, к микрофону бодрыми шагами вышел другой сосед Ивана - невысокий, подтянутый, немного похожий на французского актера Трентиньяна - того самого, что в "Мужчине и женщине".
      - Спасибо, спасибо вам, - с чуть заметным поклоном начал Золотарев. - Мне, собственно, не о чем рассказывать. Все, что я хотел сказать вам, сказано в фильме, который вы сегодня увидите. А о чем не сказано в фильме, сказано в книге, которая, кстати, скоро выходит вторым тиражом...
      Несмотря на такое начало, он говорил еще минут десять - про важность историке-революционной темы, про творческие планы, про полюбившихся народу героев его произведений.
      Таня, обувшая по сегодняшнему случаю новые туфли на шпильках, стала переминаться с ноги на ногу.
      Потом у микрофона выступали, главный оператор, композитор, художник по костюмам. Стало немного скучновато. Обстановку здорово оживил Гафт. Речь его была краткой и ехидной. Ни разу не выпав из уважительного тона, он сумел поднять на смех и автора, и режиссера, и своего брата-актера, и зрителя, падкого на всякую ерунду.
      Вышедший после Гафта Огнев был явно не в ударе. Он мямлил в микрофон нечто нечленораздельное. Таню качало в ее высоких туфлях, и ей невольно вспомнились те злосчастные сапоги на вокзале.
      Потом что-то восторженно щебетала Анечка Шпет, дрожащим басом рассыпался в благодарностях престарелый актер Хорев, сыгравший эпизодическую роль старого моряка.
      - Эге, - шепнул Никита Тане в ухо. - Они по всем пройтись решили. Готовься, Ларина.
      - А теперь разрешите представить вам нашу очаровательную дебютантку, я не побоюсь этого слова, настоящее открытие нашего фильма... Итак, перед вами наш черный бриллиант, загадочная, коварная, обольстительная Татьяна Ларина!
      Скрывая полнейшую растерянность лучезарной улыбкой, Таня горделиво поплыла к микрофону. "Господи, про что говорить-то? - лихорадочно думала она. - Да еще он так меня аттестовал... Про что должны говорить коварные и обольстительные?" Она молча обвела глазами зал. В голове воцарилась пустота. Ну, хоть что-нибудь...
      И густым низким вибрато она начала:
      - Жила я дочкой милою...
      Со сцены она пела первый раз, тем более без сопровождения, да и без предупреждения. От волнения голос ее дрожал, создавая намек на потаенное рыдание, обогащая мелодию тонами искренней страсти. Зал замер, а когда она допела, разразился громовой овацией. Зрители вставали с мест, скандировали: "Ларина! Ларина!" Если каждому из выступавших перед ней, включая и старика Хорева, одна и та же дама из администрации вручала большой букет гладиолусов, то Таню просто завалили цветами. Обалдевшая Таня кланялась, как заводная кукла, а подоспевший Никита относил цветы и складывал их возле кулисы.
      Наверное, после нее должен был выступать еще кто-то, но искушенный Терпсихорян понял, что более эффектной точки в финале торжественной части невозможно представить себе, и, дав страстям немного поулечься, с нарочитой скромностью объявил в микрофон:
      - А теперь давайте смотреть кино.
      Из-за кулис отчаянно замахала руками Адель Львовна, призывая находящихся на сцене проследовать за нею. По пути Никита наклонился, подобрал букеты и, вкладывая их Тане в руки, прошептал:
      - Сама неси бремя славы, примадонна! Украла, понимаешь, вечер у заслуженных лиц. Будто ты и есть здесь главная. Чучело!
      Таня вспыхнула и укоризненно посмотрела на него.
      - Да шучу я, шучу, - объяснил Никита. - Это чтобы не сглазить, чтобы фортуна не отвернулась. Даже во время триумфов Цезаря за его колесницей шел десяток легионеров и орал: "Едет лысый любодей!"
      Конечно же, ее воспламенившееся восприятие нарисовало несколько искаженную картину. Овация была не столь уж громовой, но аплодисменты были, и довольно восторженные. Встал не весь зал, а десятка полтора зрителей, и скандировали они не "Ла-ри-на!", а просто "Браво!". И букетов оказалось всего шесть - на один больше, чем у Гафта. Потом уже, чуть успокоившись в полумраке ложи, куда их потихоньку отвели смотреть их же произведение и наблюдать за реакцией зала, она призадумалась. Ведь никто, отправляясь в театр или на концерт, не покупает цветы просто так, на всякий случай, особенно зимой. Букет всегда предназначается кому-то конкретно. Значит, ей достались цветы, предназначавшиеся кому-то другому. Кому? Режиссеру? Едва ли. Валентину Гафту? Нет, свои букеты он получил. Золотареву? Тоже вряд ли. Все остающиеся за кадром редко получают цветы от зрителей в день премьеры. Анечка?.. И лишь к середине фильма она поняла, чьими букетами забросали ее сегодня. Эти цветы причитались Юрию Огневу. Но он скис - и подношение ему ограничилось дежурными гладиолусами от администрации. Она вспомнила его срывающийся голос, его лицо у микрофона бледное, потерянное, - представила на его месте себя. Стало неловко, и она оперлась о плечо сидящего рядом Никиты.
      - Что, прониклась высоким искусством или просто отдохнуть решила? спросил он. - Меня, признаться, тоже в сон клонит.
      - Юра сегодня плохо выглядит, - сказала она. - Не знаешь, он здоров?
      Никита резко дернул плечом. Она удивленно отстранилась.
      - Ты что?
      - Здоров-нездоров, не твое дело, - резко ответил Никита. - Надо же, пожалела... Сиди, кино смотри.
      Премьера "Особого задания" закончилась буднично. Когда прожектор высветил места творческой группы, здесь уже кто-то с кем-то переговаривался, Терпсихорян, развернувшись к залу спиной, что-то горячо обсуждал с дамой преклонных лет, увлекающей его к выходу. Во весь рост поднялся Огнев, с видом римского патриция приветствуя публику, высоко над головой сцепив в замок руки. Но светящаяся обаянием улыбка лишь подчеркивала взгляд томных глаз, утонувших в безысходной тоске. Никита сигналил кому-то в толпе, что непременно позвонит. Хотя эти жесты могли значить и то, что он ждет звонка. Потом зажгли верхний свет, и зал начал пустеть.
      - Они уходят такими же, как пришли, не унося в своем сердце ничего, философски заметил Никита. - Угадай, что из всего вечера запомнится им лучше всего? Одна попытка.
      - Неужели воротник малиновый?
      - Умница! Именно так, или я ничего не смыслю в кино.
      - Ну-с, ребятки, - объявил, потирая руки, Терпсихорян. - Прошу всех в буфет. Не каждый день премьера бывает!
      В буфете было шумно и тесновато. Сложив букеты в угол, Таня и Никита, как и все собравшиеся, выпили два общих тоста - за состоявшуюся премьеру и за успешный прокат. Потом пошли, почти без пауз на закуски, тосты персональные. Чтобы почтить всех и при этом не надраться, полагалось делать лишь по глоточку. Впрочем, этого правила придерживались далеко не все. Например, Иван, как с сожалением заметила Таня, хлопал рюмку за рюмкой и минут через пятнадцать такого графика был уже вполне хорош. Обозначились и другие нетрезвые личности бородатый помреж, старик Хорев... Был тост и за Таню. На несколько мгновений к ней обратилось множество улыбающихся, приветливых лиц, и около полусотни рук подняли за нее бокалы, стаканы и рюмки, а тамада Терпсихорян уже выпаливал следующий тост.
      - Почему такой темп? - прошептала Таня.
      - Традиция. Никого обидеть нельзя. И при этом оставить людям время пообщаться на относительно трезвую голову. Для профессионала это самый важный момент между съемками. Наладить знакомства, укрепить контакты, обхрюкать планы на будущее. Многие только ради этого и остаются на премьерные шмаусы... А настоящая гулянка будет потом, в узком кругу.
      Терпсихорян с ураганной скоростью выдавал оставшиеся тосты, после чего с видимым облегчением объявил вольный стол. Тут же среди собравшихся начались шевеления, перемещения. Зал заполнился нестройным гулом голосов. Люди разбивались на пары, на группы, расползались по залу, мигрировали от столика к столику.