Оттуда на трап выкидывали людей с чемоданами. Те орали, цеплялись за двери, их отдирали, а через головы летели чемоданы, прямо на землю. Я думала, что сгорю от стыда. Но потом немного отошла, осмотрелась и увидела на лицах пассажиров радость, облегчение. Сначала я ничего понять не могла, но потом мне все стало ясно: они радовались, что из самолета выкинули не их, а кого-то другого, и теперь они могут спокойно лететь. На нас же они смотрели с... ну, к сказать, с почтением, что ли. Важные персоны, ради которых задержали рейс. Некоторые, кажется, узнали меня, улыбались, как знакомой...
      - Ты очень впечатлительная, - сказал Никита, сжигмая ее пальцы в своей ладони,
      - Это плохо?
      - И хорошо, и плохо. Хорошо, потому что без этого ты была бы уже не ты, а другой человек. А плохо потому уа что с этим трудно жить.
      - Я знаю. Но не умею жить легко. Не получается.
      - Это я тоже успел заметить. - Никита улыбнулся. По резиновому кругу поехал багаж с киевского рейса. В числе первых показался Танин кожаный чемодан, купленный специально ради этой поездки.
      - Он? - спросил Никита.
      Таня кивнула. Рявкнув: "Поберегись!", Никита ловко вклинился в плотную толпу, окружившую конвейер, и секунд через двадцать вынырнул с чемоданом.
      - Все? Больше ничего нет?
      - Ничего.
      - Тогда пошли.
      Никита вывел ее на площадь перед аэропортом, открыл дверцу оранжевой "Нивы", бросил чемодан на заднее сиденье и поклонился Тане:
      - Прошу!
      - Огневская? - спросила Таня, показывая на машину.
      - Юрина, - подтвердил Никита. - Езжу по доверенности. Из него шофер тот еще, по городу боится ездить.
      - Как он?
      - Снялся летом в двух плевых эпизодиках, один из них наш. Теперь торчит в своей Москве, в полной мерехлюндии.
      - Противный он какой-то...
      - Кому как. Народ любит.
      Они тронулись с места. Никита вел машину плавно, не спеша, и Таня немного вздремнула в дороге.
      - Приехали! - сказал Никита. Они стояли возле Таниной двенадцатиэтажки. Никита выгрузил чемодан и, заперев "Ниву", первым направился к подъезду. Таня еле поспевала за ним.
      - Я тут опять, по старой памяти, похозяйничал у тебя, так что ты не удивляйся, - предупредил он, когда они стояли в лифте, как ни странно, работающем. - Ты же помнишь, Иван в тот раз оставил мне ключи, а ты вроде бы не отобрала.
      - Забыла, - с улыбкой сказала она.
      Они вошли в квартиру, и первым делом Таню поразил запах. В воздухе смешивались запахи жареной утки, свежей сдобы, печеных яблок. Она удивленно посмотрела на Никиту.
      - В честь прибытия хозяйки решил блеснуть кулинарным искусством. Салат "Самурай", утка в яблоках, ореховый торт с шоколадом. Ты не возражаешь?
      - Нисколько. И все сам?
      - Собственноручно. С утра у плиты колдовал.
      - Зачем ты так?
      - Поверь, было совсем не в тягость. Для тебя же. Таня промолчала и зашла в гостиную. Стол был безупречно сервирован на двоих. У каждого места одна на другой стояли три тарелочки, на верхней лежала полотняная салфетка, слева от прибора - три вилочки, справа - три ножа, а еще - бокал и рюмка. В самом центре красовалась высокая ваза с яблоками, грушами и виноградом.
      - Как в лучших домах, - сказала Таня.
      - Почему "как". Для меня твой дом и есть лучший.... Ну-с, ручки мыть и за стол. Первая перемена - холодные закуски.
      Пока Таня умывалась, на столе в дополнение к обещанному "самураю" появилась свекла с орехами и майонезом, зелень, половинки помидоров, фаршированные яйцом и еще чем-то вкусным, графинчик с чем-то желтым и запотевшая бутылка шампанского. Таня ахнула.
      - Ну ты даешь!
      - За тебя! - торжественно произнес Никита, поднимая бокал.
      - Тогда я-за тебя.
      - Молчи и пей. За меня потом выпьешь, если захочешь.
      - Обязательно.
      Они чокнулись, получилось как-то особенно звонко..
      - Оставь местечко для утки и торта, - посоветовал Никита, когда Таня положила себе четвертую порцию "самурая".
      - Ничего, управлюсь.
      - Тогда предлагаю паузу перед горячим, - сказал Никита. - Я хочу тебе кое-что показать. Таня вытерла руки салфеткой.
      - Показывай.
      - Иди сюда. Это надо держать бережно, подальше от еды, чтобы не запачкать ненароком.
      - Да что же это?
      Никита снял с серванта кожаную папку с золотым тиснением "Мосфильм" и, сдув с нее воображаемые пылинки, протянул Тане, пересевшей на кровать. Таня раскрыла папку.
      - Впрочем, нет, - сказал Никита, отобрав у нее папку. - Такое надо читать вслух и стоя.
      - Можно я посижу? - попросила Таня. Никита подумал и кивнул.
      - Тебе все можно... Итак, мы начинаем. - И он заголосил заунывно-торжественно, чуть нараспев, очень противно: - Ленинской коммунистической партии посвящается...
      Таня вздрогнула. Никита, и бровью не поведя, продолжил:
      - Геннадий Шундров. Начало большого пути. Две серии. В ролях: В. И. Ленин - Михаил Ульянов, Н. К. Крупская - Ия Саввина, Я. М. Свердлов - Игорь Кваша, А. В.Луначарский - Евгений Евстигнеев...
      Он продолжал зачитывать список известнейших исторических личностей и не менее знаменитых, во всяком случае несравненно более любимых, актеров. Таня слушала, не вполне понимая, как все это следует понимать;
      - И наконец, А. М. Коллонтай - Татьяна Ларина... Дальше уже эпизоды... Ну как? Таня со страхом смотрела на него.
      - Слушай, я ничего не понимаю. Откуда ты это взял?
      - Все утверждено и подписано на самом высоком уровне. Выход запланирован на февраль, к началу какого-то важного партийного мероприятия. Так что сегодня отдыхаешь, три дня вчитываешься в роль - откровенно говоря, этого много, потому что задействована ты там всего в трех сценах, причем в одной позволяешь себе спорить с самим Владимиром свет Ильичом, после чего тебя от греха подальше направляют послом в солнечную Швецию, и ты навсегда исчезаешь из фильма. В четверг садишься на "Красную стрелу" и в пятницу утречком предстаешь пред светлы очи Самого. Не волнуйся, тебя встретят, причем на высшем уровне.
      - Погоди, кого это Самого?
      - Ах да, я не сказал... Самого товарища Клюквина Анатолия Феодоровича.
      Таня недоуменно пожала плечами.
      - Как, ты не знаешь товарища Клюквина, имя которого должно быть на устах у каждого, имеющего отношение к советскому кино? Это же первый секретарь Союза кинематографистов, крупнейший специалист по партийным "Илиадам", даже, кажется, член ЦК... Впрочем, нет, это Шундров член ЦК.
      - А Шундров - это кто? - беспомощно спросила Таня.
      - Слушай, твое невежество превышает политически допустимый уровень... Профилактически объясняю: товарищ Шундров есть лицо государственное, официально признанное первым драматургом Советского Союза. А говоря сугубо приватно, прохиндей, женатый на дочке кого-то из Политбюро и раз в десять лет кропающий пьески наподобие этой, которые подлежат немедленному внедрению во все областные и республиканские театры и столь же немедленной экранизации.
      - Я не знаю, - сказала Таня. - Противно это все как-то. Как тогда, в самолете.
      - Я тебе читал список актеров, занятых в фильме? Ты считаешь себя умнее и порядочнее их? Думаешь, им не противно? Но никто и не думает отказываться, потому что надо. Закон такой. В нашем случае закон профессионального выживания. Более того, высочайшие мастера стараются, выкладываются, и даже из Шундрова с Клюкви-ным делают конфетку. Не нравится материал - подумай о школе, которую ты приобретешь, работая с ними.
      - Понимаю, - задумчиво сказала Таня.
      - И подумай вот еще о чем. Такой фильм - это гарантированная Ленинская премия, призы и звания всем новным участникам. После премьеры ты проснешься зажженной артисткой, гарантирую.
      -Я? - Таня отмахнулась.- Да ты сам прекрасно знаешь, какая из меня актриса - и года в кино не проработала, образования актерского нет, ничего не умею, кроме того, чему Борис Львович научил... и ты конечно...
      - Тогда считай это авансом, который ты потом отработаешь сполна, но на несравненно лучших условиях. Да ты сама сможешь ставить эти условия, выбирать.
      Таня вздохнула.
      - Давай сюда. Почитаю на сон грядущий... Ты, кажется, говорил про горячее?
      Никита сложил ладони и поклонился.
      - Слушаюсь и повинуюсь, мэм-сахиб. После торта Таня в изнеможении откинулась на кровать.
      - Ну накормил. На сто лет вперед, - с трудом произнесла она. - С посудой завтра разберусь, а то и не подняться. Спасибо. Иди сюда.
      Никита наклонился над нею, и она от души поцеловала его. Он впился в нее губами и не отпускал, пока она не оттолкнула его.
      - Довольно. Который час?
      - Половина первого. В смысле, мне пора?
      - Пора... Постой, ты же пил... Шампанское, потом желтое это...
      - Бенедиктин.
      - Да, его. За руль тебе нельзя, а на метро не успеешь. Устраивайся у Ивана в кабинете. Только сам постели, ладно, а то я ни рукой, ни ногой.
      - Значит, пока нет? - грустно спросил он.
      - Пока нет.
      - Ну, будь здорова, - он направился к двери. - Я завтра позвоню.
      - Да куда ты? Оставайся, я же сказала.
      - У Ивана в кабинете? Лучше рискну за руль. Движение ночью небольшое, гаишники спят, я практически трезвый. Доберусь, не беспокойся.
      - Как доедешь, позвони. Я волноваться буду.
      - Спать ты будешь, - с горечью произнес Никита.
      - Только после твоего звонка. Понял?
      - Ладно, позвоню.
      Он ушел. Таня, превозмогая себя, встала, кое-как ополоснулась, постлала постель и легла. Ей казалось, она действительно уснет, не дождавшись звонка Никиты но сонное состояние с каждой минутой уходило от нее. Полежав немного в темноте, она зажгла лампу и взяла с серванта высокоидейный сценарий. Само по себе чтение увлекло ее не сильно, но мысль о том, что вскоре и ей суждено жить в этих картинах, будоражила воображение. Уже давно позвонил Никита и доложил, что добрался благополучно, уже проехала по предрассветной улице поливальная машина, а она все читала, читала...
      Разбудил ее телефонный звонок. Она нехотя открыла глаза, проморгалась, посмотрела на будильник, заведенный ночью и поставленный у изголовья. Четверть первого. Однако вы и "спица", Татьяна Валентиновна! Она сняла трубку и хрипло произнесла:
      - Алло!
      - Танечка, приехала наконец?! - Голос женский, взволнованный, знакомый. Слава Богу! А то я прямо не знаю, что делать. На тебя вся надежда.
      - Да кто это?
      - Да Марина Александровна же!
      - А, здравствуйте!
      - Здравствуй... Слушай, ты сейчас из дома никуда не уходишь?
      - Нет, а что?
      - Я приеду, можно? Очень надо... Понимаешь, с Иваном совсем плохо. Пропадает... Да, я понимаю, вы повздорили, он сам кругом виноват. Но согласись хотя бы выслушать меня...
      - Ладно, приезжайте, - со вздохом сказала Таня и повесила трубку.
      Она встала, потянулась, придирчиво посмотрела на себя в зеркало. Да, с пиршествами и ночными бдениями пора кончать. Таня вновь сладко потянулась и пошлепала в ванную, привести себя в порядок к визиту свекрухи. И что же такого выкинул Ванька? Интересно.
      После того как она выставила его в феврале, он почти не давал о себе знать. Приезжал пару раз, мрачный, трезвый забрал свои вещи, машинку, на прощание бурчал что-то невразумительное. А звонить и вовсе не звонил. Да не очень-то и хотелось.
      Со времени их первой памятной встречи в общежитии. Марина Александровна заметно постарела. Или, может быть, просто сдала от переживаний последних дней. В таком возрасте переживания оставляют сильные следы. Таня приняла ее, как своего человека, на кухне, усадила, угостила чайком с остатками вчерашнего торта, напоила валерьянкой и выслушала невеселый, прерываемый слезами рассказ.
      - Зимой он пришел к нам с чемоданчиком совсем как в воду опущенный. Плакал, говорил, что сам во всем виноват, сказал, что поживет у нас недолго, что возвращаться к тебе ему пока совестно. Первые дни отлеживался, потом отошел немного, взялся за работу... Нет, не пил совсем, только сердитый стал, неразговорчивый. Закрывался в своей комнате, писал что-то, на машинке печатал. Выходил только по делам - на студию, в Литфонд. А так сидел в своей норе, выскочит, поест - и обратно. Я все пыталась поговорить с ним, убедить, что пора идти с тобой мириться, но он все уходил от разговоров. Не мешайте, мол, работать, я думаю...
      Потом, в июне это было, закончил он, видно, рукопись, понес ее на студию. Вернулся через два дня, пьяный. Я за это время глаз не сомкнула, всех знакомых его обзвонила, морги, милицию. Когда он явился, отец, признаться, не выдержал, наорал на него, ударил даже. Иван ушел к себе, два дня не выходил даже поесть, только в уборную. На третий день возвращаемся мы с работы - нет Ивана, нет его лучшего костюма, и из шкатулки моей сорок рублей вынуто. Четыре дня мы с отцом жили как в аду. А потом звонит Иван, совершенно пьяный, и сообщает, что встретил женщину своей мечты, отныне будет жить у нее, а нас просит за него не беспокоиться. А в телефоне - музыка дикая, пьяный гвалт. Как тут не беспокоиться? Я, как могла, притворилась спокойной, говорю, телефончик-то оставь, адресок, вещи тебе привезем. А он засмеялся, хитренько так, гаденько... До сих пор в ушах этот его смех стоит. Нет, говорит, не оставлю, я теперь всем выше головы обеспечен, и ничего мне от вас не надо, потому что моя Таня не только красоты, но богатства сказочного, и я тут как сыр в масле катаюсь... И бросил трубку.
      Я от такого звонка совсем рассудок потеряла, решила лаже что это он к тебе вернулся. Звонила сюда, заходила. Но тут никого не было.
      - Не было, - подтвердила Таня. - Я была на Украине, на съемках.
      - Да, и соседи твои так сказали... Ну, я потом подумала хорошенько, стала названивать его знакомым, выспрашивать, не знает ли кто такой Тани. И вмиг разыскала. Только лучше бы не разыскивала...
      Марина Александровна закрыла лицо руками и разрыдалась. Таня вскочила, налила свекрови еще валерьянки, добавила корвалола. Та выпила, вытерла слезы и продолжила:
      - Я позвонила Павлику Чернову. Был у меня записан телефон его новой квартиры, куда он после свадьбы переехал. Звоню туда, а мне отвечает... отвечает Ванькин голос, и опять пьяный. Он, говорит, здесь теперь не живет, теперь я здесь живу. Я, чтобы, значит, удостовериться, точно он ли, голос меняю, спрашиваю, а нельзя ли его новый телефончик. Сейчас, говорит, поищу. Слышу, кричит, Таню зовет, просит телефон Павла дать. А ему кричат, кончай, Ванька, дурковать, пошли их всех на... И смех, опять подлый такой. Короче, он трубку бросил.
      Но мне этого достаточно было. Я поняла, что там он, у жены Павлика. Узнала адрес в справочном, бросилась туда. Он даже разговаривать со мной не вышел, а какой-то наглый грузин выставил меня за дверь чуть ли не с матом. Я хотела бежать в милицию, но вовремя одумалась. Это же такой скандал, а главное замешана семья Дмитрия Дормидонтовича. У нас на работе и так всякие слухи ходят. Знают, что у Павлика с женой нелады, что он живет отдельно, у знакомых, сам дочку растит, что он категорически запретил отцу вмешиваться. Бережет его, молодец, понимает. Дмитрий Дормидонтович уже не тот, что прежде, стареет, ему такие хлопоты сейчас ни к чему. Да и положение его уже не столь надежно, у нас назревают большие перемены - это между нами, ты понимаешь. Мне уже втихую предлагают новую работу. Видишь всю сложность ситуации?
      Ради спасения сына я бы пошла на все, но у меня связаны руки. Я бы даже решилась просить помощи у Дмитрия Дормидонтовича, но не могу - он в санатории и вернется только через месяц. Конечно, есть заместитель, которого я хорошо знаю, есть много людей, которые согласились бы употребить свое влияние... Но пойми, посвящать в это дело посторонних - это значит очень сильно подвести Дмитрия Дормидонтовича. Любой из его сослуживцев и подчиненных непременно использует скандальную ситуацию в своих интересах и во вред Дмитрию Дормидонтовичу... Танечка, вся моя надежда только на тебя! Если тебе безразлична судьба собственного мужа - и я тебя не осуждаю, после всех его художеств, - то, умоляю, спаси мне сына! Хочешь, я на колени встану перед тобой?
      Марина Александровна уже подалась вперед, готовая бухнуться на колени, но Таня удержала ее.
      - Да что вы, честное слово? Давайте адрес, я съезжу, попробую поговорить с ним. Обещать ничего не могу - все должен решить он сам.
      Марина Александровна вздохнула, полезла в сумочку, достала бумажку с адресом. Прочитав название незнакомой ей улицы, Таня спросила:
      - Это где?
      - Возле Никольского собора.
      - Так. Отсюда до "Василеостровской", дальше - на первом или одиннадцатом. Я поеду прямо сейчас, у меня времени в обрез.
      Марина Александровна кивнула и встала. В прихожей она сняла с вешалки Танин плащ и приготовилась накинуть его на плечи невестки. Таня отобрала у нее плащ и повесила на место.
      - А ты не замерзнешь? - заботливо спросила Марина Александровна.
      - Нет, - отрезала Таня.
      То, что свекровь кинулась проявлять трогательную заботу именно в такой момент, было ей очень неприятно. По пути к метро и потом, в вагоне, обе молчали. Только когда Таня собралась выходить, Марина Александровна робко тронула ее за руку.
      - Сделай, а?
      Таня отвела руку и вышла. На душе у нее было муторно. "Зря я наобещала, подумала она. - Пусть катится ко всем чертям вместе со своей новой пассией, да и мамашей заодно. Что мне до них?" Но все же она терпеливо дождалась трамвая, вышла на нужной остановке, тут же нашла дом.
      "И что я ему скажу? - думала Таня, идя по двору. - Возвращайся, миленький, жить без тебя не могу? Еще как могу... С ним не могу - это да".
      - Таня?
      Она вздрогнула от звука этого голоса, подняла глаза. Перед ней стоял знакомый молодой мужчина, высокий, в чистенькой китайской ковбойке, с перевязанной бечевкой стопкой старых журналов в руке.
      - А я вот за журналами заходил, - неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал Павел. - По работе понадобились. Вспомнил, что оставил их тут, на антресолях. Зашел вот...
      Она смотрела на него и молчала.
      - Он там, - сказал Павел.
      - Да...
      - Ну, пока!
      - Пока!
      Она смотрела Павлу вслед. Он свернул за угол. Таня тряхнула головой, повернулась и вошла в подъезд.
      Дверь ей открыла пышная, вульгарно-смазливая блондинка лет тридцати, растрепанная, полупьяная, с сигаретой в губах, с которых на пол-лица размазалась помада. Она смотрела на Таню выжидательно, не проявляя никаких эмоций.
      - Вы Татьяна? - с удивлением произнесла Таня. Она представляла себе жену Павла совсем иначе.
      - Не-а, - сказала блондинка. - Таня придет скоро. А вы кто? Уж не Ларина ли? Я вас в кино видела.
      - Ларина, - подтвердила Таня. - Иван у вас?
      - У нас, у нас. Вы проходите.
      Таня вошла в прихожую и тут же направилась к двери, указанной блондинкой. В шикарно обставленной гостиной, окутанной густым дымом, возле неприбранного стола лежал на диване Иван. Он был не то в халате, не то в плотной шелковой ночной рубашке, пестрой, расшитой фаллосами и сценками совокупления чертенят с ангелочками. Таня стала рассматривать эти изображения, испытывая и гадливость, и любопытство.
      - Та-анечка! - сказал, продрав глаза, Иван. Он был пьян в стельку, причем пьян эйфорически, блаженно.
      - Да, я. Собирайся! - бросила она. Он замотал головой.
      - А-а, это ты... А я думал, Танечка вернулась... Она за коньячком пошла...
      - Иван, - твердо сказала Таня. - Это я. Я пришла за тобой. Одевайся и поехали. Второй раз просить не буду. Или сейчас, или никогда.
      Он расплылся в улыбке, подмигнул ей и покачал пальцем.
      - Не-е. Не хочу. Не пойду.
      - Не к нам поедем, к маме твоей. Она ждет.
      - Не дождется... - Иван хихикнул. - Вот сейчас Танечка придет...
      Таня отвернулась и шагнула к дверям.
      - Эй, ты куда? - изумленно спросил Иван. - Ты ж пришла коньячку выпить. Оставайся. Танечка целый ящик привезет. Всем хватит. Посидим, выпьем, поговорим.
      Таня резко вышла. Из-за дверей доносился обиженный голос Ивана:
      - Что ж ты? Пришла - и сразу уходишь? Посидели бы, выпили. Обижаешь...
      Она пробкой вылетела из квартиры и сбежала по лестнице.
      - Вот и все... вот и все... - повторяла она в такт каждому шагу.
      Доехать до дому терпения не хватило. На Садовой она наменяла двушек в гастрономе и из автомата позвонила Никите. Дома его не было. Она порылась в сумочке, разыскала его рабочий телефон на студии.
      - Слушаю? - раздался в трубке знакомый голос.
      - Никита, это я. Да. Теперь - да. Ты понял?
      - Понял, - тихо сказал он. - Ты откуда?
      - Из автомата, с Садовой, кажется.
      - Спокойненько садись на трамвай, или лучше возьми такси, поезжай домой и жди меня. Ничего не делай. Только жди. Я скоро.
      - Да. - Она положила трубку на рычаг, потом сняла и поцеловала ее в микрофон. - Да, любимый мой, хороший мой, да. Да!
      Она вышла из будки и, подойдя к краю тротуара, подняла руку. Тут же, как в волшебном сне, подъехало и остановилось свободное такси. Она распахнула дверцу и бухнулась на заднее сиденье.
      - Куда? - улыбаясь, спросил шофер.
      - Домой! - воскликнула она и рассмеялась.
      V
      Нюточка за лето удивительно окрепла, выросла, стала шкодливой и озорной. Стоило Павлу или Нине Артемьевне на минуточку отвлечься, ослабить внимание - а она уже сиганет в огород и лопает прямо с куста "гаок" (читай "горох") или "аики" (читай "ягодки"), отправляя в рот полные горсти, вместе с листочками, шелухой, землей и насекомыми. Или с воплем "купаси, купаси!" усвистит к пруду, с такой скоростью перебирая загорелыми косолапыми ножками, что и взрослому не угнаться. Павел, любуясь ею, со смешанными чувствами замечал, что чертами она все больше начинает походить на мать, а окрасом - вообще неизвестно на кого: черненькая, с карими, почти черными лукавыми глазками. Таких, насколько он знал, в его роду не было. Разве что по линии Чибиряков. Не приведи Бог, если в них характером пойдет! Но пока на это было не похоже. Веселенькая, умненькая, по словам Нины Артемьевны, месяца на три опережающая норму по умственному и физическому развитию. И добрая: первым абсолютно осознанным словом было "папа", вторым "на!". При этом Нюточка энергично совала ему в рот недоеденную печень-ку, соску, конфетку - как бы делилась. Чибиряками тут и не пахло.
      Всеми правдами и неправдами Павлу удалось выбить отпуск на все лето, и с середины июня он безвылазно сидел в Огоньково, в перерывах между возней с Нюточкой занимаясь работой, взятой из института на дом, и наезжая в город лишь изредка, по мере надобности. Хотя Павел был только рад такому положению вещей, возникло оно вынужденно: на летние каникулы приехали из Сыктывкара Лихаревы, и нужно было освободить квартиру на лето. Они привезли с собой кучу денег, шикарные шубы тамошнего производства, доцентские дипломы, с гордостью показанные Павлу, и чрезвычайно радостную для него весть: они оба остаются в Сыктывкаре еще на год. Не говоря уж о северных деньгах, Владьке вполне реально светила кафедра, а супруге его - докторантура. Павел порадовался за них и за себя, хотя у него на работе ничего светлого не вырисовывалось. Весной директор вызвал Павла к себе и на его глазах вычеркнул "алмазную" тему из плана отдела.
      - Нечего тешить свое любопытство за государственный счет, - заявил он при этом.
      - Но ведь тематика очень перспективная, - возразил Павел.
      - Спорить не буду. Но только - где практические результаты? Результаты где, а? Покажите мне приборы на ваших кристаллах, хотя бы схемы, желательно бы еще заключение производственников о целесообразности внедрения. А? Нечем крыть?
      Ушлый Ермолай Самсонович давно уже понял, что Павел ни на кого и ни что не жалуется своему всесильному отцу, не пользуется, недотепа, этой исключительной силой, и особо с Черновым-младшим не церемонился. Но старался все же держаться в рамках. На всякий случай.
      - Вы поймите, Павел Дмитриевич, голубчик, значение вашего открытия никем не отрицается, - продолжил он своим академическим тоном. - Но, что поделаешь, нет под него пока что технологической базы, не созрела. Потерпите, через год ик-д ругой вернемся к вашей теме, непременно. А пока... Ну что, свет клином сошелся на ваших алмазах? Посмотрите, сколько вокруг интересного материала. Не нравится вам уран с плутонием - что ж, никто не неволит. Есть еще цезий, редкая земель, да мало ли что? И всему этому найдется применение уже сейчас, в производстве, в обороне.
      Павел не спорил. Бесполезно. Но и просто так сдаваться он тоже не хотел.
      - Я буду звонить Рамзину, - упрямо сказал он.
      - Куда-куда? - переспросил директор. - Вы что, милый мой, газет не читаете, телевизор не смотрите?
      С рождением Нюточки Павел действительно перестал читать газеты и почти не смотрел телевизор, разве что, ухайдокавшись совсем и уложив дочурку спать, включал иногда и бездумно созерцал что-нибудь развлекательное.
      - А что такое? - встревожившись, спросил он.
      - А то, что помер наш Андрей Викторович, царство ему небесное. В одночасье инфаркт свалил. Прямо на работе в кабинете... И как это вы не знали? Во всех газетах некрологи напечатали, в новостях передавали...
      - Когда? - беззвучно выдохнул Павел.
      - Да уж дней десять тому. На Новодевичьем схоронили. До Кремлевской стены не дорос чуть-чуть...
      Павел не слушал. Перед его глазами стояло энергичное, молодое лицо академика - никто не давал Рамзину его семидесяти четырех, - тихий властный голос. Вот так. На похороны он опоздал. Телеграмму слать поздно...
      В этот день о работе уже не думалось. Павел отсидел положенное, глядя в окно. По пути домой хотел было заглянуть в рюмочную, помянуть учителя, но ноги сами собой вынесли его из троллейбуса возле церкви князя Владимира - одного из немногих действующих храмов в городе. Он, не задумываясь, снял шапку, перекрестился, вошел, купил самую большую свечу и поставил ее к иконе Честного Креста. Постоял в задумчивости, не зная молитв, мысленно попрощался с покойным... Опомнился он, уже пройдя половину Большого проспекта. А если бы его кто увидел - сын секретаря обкома в церкви? Он без труда отогнал от себя эту недостойную мыслишку и зашел в диетический магазин посмотреть Нюточке фрукталина с орехами или еще чего-нибудь вкусненького из детского питания.
      И жизнь снова потекла своим чередом, с обыденными тихими радостями и мелкими гадостями, из которых самыми для Павла неприятными были Нюточкины болячки, разыгравшиеся по весне из-за авитаминоза и общей весенней вялости. Уже в мае Павел отправил Нину Артемьевну с Нюточкой на дачу и вскоре присоединился к ним. Мысли о работе прочно отошли на второй план, о родителях, сестре и себе - на третий, о Тане - вообще неизвестно на какой. Осенью и зимой она еще иногда снилась ему а с весной ушла и из снов. В квартиру у Никольского он не заглядывал совсем. Иногда к ним на Лесной заходила Ада, взглянуть на внучку. Она-то и служила единственным источником сведений о Тане. Говорила она о дочери немногословно, с какой-то печальной отрешенностью. Похоже, после отъезда Павла в той квартире прочно обосновались Якуб с Анджелой. Во всяком случае, заходя туда, Ада неизменно видела их - то вместе, то поврозь. По словам Ады, там либо спали, либо веселились - с хорошим вином, богатыми закусками, музыкой. В доме появился видеомагнитофон, который работал почти непрерывно и показывал всякие непристойности. Судя по всему, за диплом Таня садиться и не собиралась, на работу возвращаться или искать новую - тоже. Все эти известия Павел воспринимал спокойно, словно и не о его жене шла речь, только иной раз возникала мысль оформить, наконец, развод, но только все было как-то недосуг заниматься этой волокитой. В конце концов, ни он, ни она не имеют намерений заключить новый брак, а об имущественных претензиях Павел и не думал. С него взять нечего, с нее он ничего брать не хочет.
      И с таким же удивившим его самого спокойствием воспринял он летний звонок Ады, случайно заставший его в городе. Она рассказала, что у Тани появился постоянный "друг", и это не кто иной, как Ванечка Ларин, разошедшийся, а скорее всего, прогнанный своей киноактрисой. Новость эта Павла даже позабавила. Надо же, Ванька Ларин! Кто бы мог подумать? Зная Танины вкусы по части мужчин, Павел и представить себе не мог, чтобы она остановила свой выбор, сколь угодно временный, на его друге детства. Он, конечно, не без достоинств, но только не те это достоинства, и не настолько они велики, чтобы прельстить мадам Чернову-Захаржевскую. А в том, что этот выбор всецело принадлежал ей и только ей, Павел не сомневался. Не тот человек Ванька Ларин, чтобы суметь своими силами прикадрить рыжую. Интересно, чем же он ей глянулся? Или просто каприз, захотелось свежатинкой полакомиться?
      Любопытство не оставляло Павла. Он припомнил, что на антресолях в той квартире пылятся старые научные журналы, и решил воспользоваться этим поводом. К сожалению, Тани он дома не застал, но зато вдоволь насмотрелся на Ивана в пестром порнографическом халате, сытого, пьяного, прямо-таки хрюкающего от нежданно свалившегося счастья. Смотреть на него было и смешно, и жалко. Не будь Ванька столь феерически пьян, он попробовал бы поговорить с ним, растолковать кое-что. Но так... Иванушка, хотя Павла и узнал, даже не въехал, что пришел-то не кто-нибудь, а муж его любовницы, страшно обрадовался, просил остаться, выпить с ним, посидеть. И даже обещал познакомить со "своей Танечкой", которая уехала за коньячком и вот-вот будет. Этого уж Павел выдержать не мог и, фыркая от смеха (а что, плакать, что ли?), поскорее выгреб журналы и поспешил прочь. С Таней встречаться ему расхотелось совсем.
      Во дворе он увидел поразительно красивую и удивительно знакомую молодую женщину, шедшую ему навстречу. Он через мгновение узнал в ней Таню Ларину, облик которой помнил и вживе и по телевизору (в кино Павел давно не ходил). Она шла, глядя прямо перед собой. "Фокса с кичи вынимать идет", - подумал Павел, припомнив слова из замечательного телесериала с Высоцким, который весной посмотрела вся страна. Однако она не показалось ему ни удрученной, ни расстроенной. Павел окликнул ее, она тоже узнала его, поздоровалась. Он сказал ей, что Иван там, и поскольку больше им нечего было сказать друг другу, они попрощались и разошлись.