Первой к Тане с Никитой пробилась бойкая Анечка Шпет.
      - Значит, когда вся эта бодяга кончится, собираемся у "рафика" и ко мне. То есть в Вилькину студию... - Она наклонилась и чмокнула Таню в щеку. - Ты молодец. Всех уделала сегодня. Поздравляю.
      И упорхнула.
      Вторым подошел Золотарев.
      - Мои поздравления, - сказал он, целуя Тане руку. - Именно такой я представлял себе Сокольскую. Говоря откровенно, фильм вытянули двое - Гафт и вы.
      - Ну что вы, - смущенно пролепетала Таня.
      - В романе, который я только что закончил, "По лезвию штыка", для вас есть большая роль. Такая, знаете, бывшая княжна, в эмиграции вынужденная петь в русских кабаках... Я передам вам экземплярчик. И сценарий тоже - он почти готов. Кстати, спасибо вам еще и за мужа. Толковый, старается. Вы, наверное, ругаете меня, что сильно его загружаю?
      - Ну что вы, - повторила Таня.
      - Очень скоро предоставлю его в полное ваше распоряжение. Отправляюсь, знаете ли, в командировку на месте собирать материал о наших революционных эмигрантах в Швейцарии. Давно уже заявление подал а теперь вот - разрешили.
      - Поздравляю, Федор Михайлович, - вежливо сказал Никита. - Мой поклон Вильгельму Теллю.
      - Всенепременно.
      - И надолго?
      - Пока на шесть месяцев. А там посмотрим. Никита с завистью и тоской посмотрел вслед удаляющейся фигуре писателя.
      - Везет кому-то! - злобно прошипел он.
      - Ты что? - встревоженно спросила Таня.
      - Да так, не обращай внимания. Это я на себя, дурака, злюсь... Невыездной, блин!
      К ним подходили еще люди - артисты, студийное начальство, вовсе незнакомые, - поздравляли Таню, перекидывались парой слов с Никитой, иногда прикладывались к бокалу...
      - Пошли и мы, - сказал Никита и встал.
      - Так вроде никто еще не уходит. Удобно ли?
      - Нет, ты не поняла. Сделаем пару кружков по залу. Надо тебя представить кое-кому.
      Дольше всего они задержались у столика Терпсихоряна, но общались не с ним, а с его соседом, лысым толстячком с висячими усами, напомнившим Тане гоголевского персонажа по имени Толстый Пасюк - того, которому галушки сами в рот залетали.
      - Вот это и есть наша Танечка Ларина, - для начала сказал Никита.
      - Ось мы и сами... это, догадались, - басом отозвался толстячок. - Гарна дивчина! Седайте... это, садитесь.
      Он протянул Тане пухлую руку с пальцами, похожими на сардельки.
      - Бонч-Бандера Платон Опанасович, - напустив на себя важный вид, представился он.
      - Известный режиссер из Киева, - пояснил Никита. - Ну, "Гуцульская баллада", помнишь, конечно?
      - Конечно, - соврала Таня. - Красивый фильм. Бонч-Бандера согласно закивал толовой.
      - Я тут вашу картыну бачил... это, смотрел. Гарно, аристократычно... Есть у меня до вас, это... Предложение.
      - Да?
      - Сценарию я в готеле оставил, завтра перешлю вам... Як для вас напысана.
      - Спасибо, - наклонив голову, сказала Таня.
      - "Любовь поэта" называется. Из жизни Пушкина.
      - Интересно, - сказала Таня, а сама подумала: "Уж не Наталью ли Николаевну он мне предлагает сыграть? В роли Натальи Гончаровой - Татьяна Ларина. Обалдеть можно".
      - Съемки летом. Соглашайтесь. Без пробы утверждаю. По высшей ставке, сказал Бонч-Бандера.
      Таня с удивлением заметила, что украинский акцент пропал начисто. Видимо, Платон Опанасович прибегал к нему при знакомстве, для самоутверждения.
      - Вы сценарий на студии оставьте, у меня, - сказал Никита. - Я передам.
      - Добро! - согласился Бонч-Бандера. - Ну, до по-баченя, красавица, жду вас в Киеве.
      - Спасибо, - сказала Таня, и они отошли.
      - Что за роль? - по пути спросила Таня.
      - Понятия не имею, - признался Никита. - Я и его сегодня в первый раз увидел. Утром на студии. Увязался на закрытый просмотр чистовой копии, увидел тебя, обомлел и пристал как банный лист - познакомь да познакомь. Вот и знакомлю.
      - "Гуцульская баллада" - в самом деле есть такой фильм?
      - Есть. Я смотрел. Ничего хорошего. Фольклорные страсти на фоне горных красот. Но он - режиссер со связями, а студия денежная. Советую согласиться.
      - Сначала надо бы сценарий прочесть...
      - Прочтешь, куда денешься.
      В "рафик" набилась большая, веселая компания: Анечка, две ее подружки-актрисы, не снимавшиеся в "Особом задании", - их лица Таня помнила хорошо, а вот имена забыла, - актер Белозеров, сыгравший красавца-белогвардейца, застреленного в финале фильма уходящим от погони Огневым-Тарасовым, осветитель Паша, бородатый (и крепко поддатый) помреж Володя, Любочка из административной группы. Общее веселье нарушал только Огнев, притулившийся возле окошка спиной ко всем и лишь изредка обращавший на остальных свой знаменитый трагически взор. И еще, к своему неудовольствию, сзади, в сам и уголке, Таня увидела Ивана, который мирно посапывал положив голову на плечо Володи.
      - Этого-то зачем с собой тащите? - спросила Таня. - Он и так хорош.
      - Этот со мной! - напыжившись, изрек бородатый Володя, а Анечка поспешно добавила:
      - Пусть едет. Не бросать же его здесь. У нас отоспится.
      Таня пожала плечами и села, втиснувшись между Никитой и Любочкой. Автобус тронулся.
      Мастерская скульптора Вильяма Шпета (для друзей Вильки) занимала огромный бревенчатый дом в Коломягах, оборудованный в плане удобств довольно примитивно. Разве что электричество было. Готовили на походной газовой плитке, а если по безалаберности забывали вовремя заправить баллончики, переходили на примус. За водой ходили к колонке на перекресток. Все прочее размещалось во дворе, поражая первозданной дикостью. На то, чтобы содержать такую махину в тепле, потребовалась бы уйма дров, и то если предварительно законопатить все щели, коих было великое множество. Вилька, когда ему в Союзе предложили эту выморочную халабуду под студию, решил проблему по-своему. С помощью местных умельцев он привел в порядок круглую железную печь, которая давала относительное тепло в две крохотные жилые комнатенки. Обширный же камин, находившийся в громадных размеров зале, он заложил, и теперь это сооружение использовалось в целях декоративных и лишь отчасти прикладных: его просторная полка была забита всякой всячиной, от созданных хозяином "малых форм" до гнутых ржавых гвоздей, задубевших драных рукавиц, проволочек и не имеющего названия хлама. Большую часть пространства залы занимали Вилькины композиции разной степени монументальности и завершенности, ей и космонавтов до многоруких "мобилей", пугающих своей тотальной непонятностью. Бюсты и статуи меньшего размера теснились на полках, навешанных по стенам. Вильям Шпет работал, разогреваясь движением и вермутом, здесь же принимал гостей, которые же у заглядывали сюда, несмотря на холод, царивший круглый год. Визиты делились на "экспромтные" и "с подготовочкой".
      Сегодняшний был "с подготовочкой". Вилька даже прибрался, то есть по возможности сдвинул козлы, ржавые тазы с глиной и прочие транспортабельные атрибуты своего искусства поближе к стенкам, оставив в центре довольно широкий проход к "светскому" уголку своей мастерской, где имелся огромный стол, очищенный по сегодняшнему случаю от всегдашнего хлама и даже застеленный свежей газетой, несколько разрозненных стульев, табуретка, пара колобашек, заменявших стулья, и штук пять толстых диванных подушек, явно от дивана, давно закончившего свои дни на свалке. У стены стоял другой диван, по конструкции своей не предполагавший подушек, продавленный и засаленный.
      Проехав по скользким колдобинам коломяжских улиц, студийный "рафик" остановился возле мастерской Шпета, фарами выхватив из ранней зимней ночи крыльцо над тремя ступеньками, увенчанное покосившейся табличкой "Rue de Montrouge", и медведистую фигуру хозяина, вышедшего на звук мотора.
      - Ну, здорово, здорово! - Его зычный, хрипатый, словно у бывалого уголовника, голос разнесся по ближайшей округе. - Долгонько вы, черти! Я уж без вас праздновать начал.
      - Оно и видно! - как бы сердясь, крикнула ему Анечка, выходя из машины. Заходите, ребята!
      Гости шумной гурьбой высыпали из машины и поспешили в дом. На пороге с каждым, без различия пола и возраста, обнимался и целовался Шпет. Таня с удивлением отметила, что Анечкиному мужу много за пятьдесят и - уже без удивления - что от него за версту разит дешевым вермутом.
      С крыльца гости попадали прямо в мастерскую и сразу устремлялись к столу. Поискав глазами вешалку, Таня увидела гвозди, вбитые в стенку возле дверей, и ста расстегивать пальто.
      - Не раздевайся, - сказал Никита. Изо рта у него вылетело облачко пара. Замерзнешь.
      - Ничего себе! - шепнула ему Таня. - Мало того что в какой-то притон завезли, так еще и холодом морить собираются.
      - Потерпи немного, - шепнул ей Никита. - Скоро тут тепло будет, даже жарко.
      Он усадил Таню на диван и пошел обратно на улицу. Проспавшийся в дороге Иван и бородатый Володя, пошатываясь, втаскивали в дом ящик с каким-то спиртным. Белозеров и осветитель Паша несли сумки со снедью. Последним в дверях показался Никита. Руки его были заняты охапкой букетов.
      - Эй, хозяин, банки давай! Добавим в твое утлое пристанище немного живой красоты.
      - А, цветуечки! - оскалившись, прохрипел Шпет. - Они того... тоже свою пользу имеют.
      Вскоре на полках, на шкафу запестрели цветы в стеклянных и жестяных банках.
      - Икебана! - радостно сказал Шпет, водружая самый большой букет в центр стола, на котором все было уже готово к празднику: бутылки и банки раскрыты, хлеб, колбаса и сыр нарезаны, стаканы и тарелки расставлены. - Все закончилось хорошо?
      - Замечательно! - хором ответили Анечка с подругами. Шпет потер руки.
      - Полный вперед! - скомандовал он. - За успех, по полной и до дна!
      - Мне бы чего послабее, - прошептала Таня, когда Никита занес над ее стопочкой бутылку водки.
      - Послабее только Внлькин вермут плодово-ягодный, по рупь двадцать две. Не рекомендую. Таня поморщилась и махнула рукой.
      - Наливай!
      Холодная жгучая водка опалила ей язык, горло. Она судорожно вдохнула, на мгновение замерла и с благодарностью приняла из рук Никиты стакан с лимонадом.
      - Запивочка, - прокомментировал он, - Теперь закуси.
      На ее тарелке появился бутерброд с селедкой и огурец.
      - Между первой и второй - перерывчик небольшой - командовал Шпет. - Я поднимаю бокал за святое исскуство, за всех нас, его скромных служителей, чтоб оно и впредь нас грело и кормило!
      - И поило! - добавил бородатый Володя.
      - Истину глаголешь, отрок! - И Шпет первым опрокинул в свою жилистую глотку стакан вермута.
      На этом организованные тосты кончились. Гости пили, закусывали и беседовали как кому заблагорассудится... Таня сидела возле Никиты. Глаза ее блестели, лицо разрумянилось, она сбросила пальто за спину, на диван. Она внезапно поняла, что зверски голодна, и накинулась на колбасу, рыбу, зеленый горошек. Никита подкладывал ей и улыбался.
      За столом образовалось два кружка. Один - из присутствующих дам и Белозерова. Они оживленно болтали обо всем на свете, перемывали косточки знакомым, внезапно разражаясь дружным смехом, и столь же внезапно умолкали, перескакивая на другую тему. Второй кружок составили Володя, Паша, Иван и вскоре присоединившийся к ним Шпет. Там дружно пили, разговоры велись в режиме монолога, обращенного к собеседнику, а тот реагировал на сказанное встречным монологом. На периферии этой компании, нахохлившись, сидел Огнев - маленький, незаметный. Он глушил стакан за стаканом, молчал, лишь изредка опаляя сидящих взором своих огромных глаз, особо выделявшихся на его бледном, мокром от пота лице. Когда кто-то ловил на себе этот жутковатый взгляд, становилось неуютно, хотелось поскорее отвернуться, отмахнуться, забыть.
      Насытившись, Таня довольно откинулась на спинку Дивана и прислушалась к разговору, который рядом оживленно вели Анечка с подругами. Ее внимание заметили и мгновенно включили ее в кружок слушателей:
      - И вот, Танечка, вы представляете себе, у слушателей этой школы кундалини стал подниматься уже до сердечной чакры... Естественно, кто-то стукнул, вмешалось правительство, и школу прикрыли. У Зубкова были большие неприятности...
      - А говорят, что в Индии хороший гуру поднимает кундалини до самой Аджны...
      - Быть того не может! Тогда бы все стали уходит в астрал...
      - А кундалини - это что? - спросила Таня у Никиты.
      Хотела шепотом, а получилось громко. Ее услышали
      - Кундалини, Танечка, - это Манипура, первая чакра, - со снисходительной усмешкой сказала Ира, Анечкина подруга, затеявшая этот разговор.
      - Сама ты Манипура! - вмешалась Анечка. - Кундалини - это Муладхара. Она дает красное свечение... Подруги заспорили. Таня вновь обратилась к Никите:
      - Все-таки что такое кундалини? Я вообще ничего не понимаю...
      - Да как тебе сказать? Что-то вроде хвостика, как у кенгуру.
      - И что, у людей такие хвосты вырастают?
      - Понимаешь, это такой астральный хвостик... энергетический.
      - А зачем надо, чтобы он поднимался?
      - Не знаю. Говорят, для духовности...
      - Кто о чем, а Ирка о шанкрах! Ну, у кого что болит... - вставил словцо Белозеров.
      - Белозеров, ты пошляк!
      Белозеров усмехнулся и приосанился.
      - Давайте-ка лучше танцевать. Вилька, у тебя музыка есть?
      - А как же, - мгновенно отозвался непьянеющий Шпет. - Эллингтон, Дэйв Брубэк, Армстронг... Чего желаете?
      - Фи, - наморщила нос Любочка. - А "Бони-Эм" есть?
      - Говна не держим-с, - с поклоном ответил Шпет и удалился, не дожидаясь ответной гадости от обиженной Любочки.
      Подруги защебетали о современной музыке, а Таня наклонилась к Никите, накрыла его ладонь своей и, заглянув ему в глаза, сказала:
      - Слушай, я совсем необразованная. Расскажи мне про эти, ну, как их... про шанкры.
      Никита фыркнул.
      - В другой раз. Вон, гляди, хозяин уже магнитофон тащит. Будет музыка...
      Ча неимением лучшего дамы остановили свои выбор на Элингтоне. С первыми звуками "Каравана" Белозеров с поклоном протянул руку Анечке.
      - Под это разве танцуют? - кокетливо спросила она, но руку приняла и поднялась.
      - С вами, мадам, хоть под "Последние известия", - галантно ответствовал Белозеров, и, выбравшись из-за стола на свободную площадку, они начали танец.
      Никита подхватил Таню, Шпет - Иру, поднявшийся из своего угла осветитель Паша направился было к Любочке, но упал. Его подняли и посадили на диван. Иван, Огнев и Володя были явно не настроены танцевать. Любочка с тоской посмотрела на Огнева, потом переглянулась с Алиной, Анечкиной подружкой, обе встали и закружились "шерочка с машерочкой".
      Огнев налил себе стакан водки, не чокнувшись ни с кем, залпом выпил. После первого танца к нему подошла Любочка, сказала что-то ласковое. Он поднялся и направился в сторону жилых комнат Шпета.
      - Юра, куда же вы?!
      - Иди ты в жопу! - со злобой бросил ей через плечо Огнев.
      Любочка расплакалась. Подруги принялись утешать ее.
      - Не обращай внимания, - шепнул Никита Тане. - С ним бывает. Сегодня не его день.
      Устав от танцев, снова сели за стол. Появились новые бутылки, закуски. Шпет с таинственным видом удалился куда-то, а вернувшись, предъявил собравшимся папиросу со вставленным вместо фильтра свернутым рублем.
      - По кругу? - предложил он и глубоко затянулся. Когда очередь дошла до Ивана, он тут же позеленел, поспешно передал папиросу Володе и кинулся на двор.
      - Что это он? - встревоженно спросила Таня.
      - Стравит - вернется. Это с непривычки.
      - С какой непривычки? - удивилась Таня. - Он же смолит с утра до ночи.
      - Так это он табак курит. А тут не табак. - А что?
      - Царь Каннабис, он же матушка-конопелюшка. Пот чем, судя по запаху, неплохая. Пыхни.
      - Ой, я не знаю... Не пробовала никогда.
      - Что-то всегда бывает в первый раз, - задумчиво изрек Никита.
      Почему-то ей неловко было отказаться. Она попыталась захватить папиросу всеми пальцами, как ее держал Никита. Ей сразу обожгло горло, и дым, казалось, остановился где-то над переносицей, тихо просачиваясь в мозг. Таня закашлялась, в глазах поплыл рябоватый туман.
      - Какая-то дрянь, по-моему, - сказала она, передавая папиросу Никите.
      - Ты исключительно права, - со смаком затянувшись, ответил он. - Такое название тоже бытует среди знающих людей... Не понравилось?
      - Нисколько, - твердо сказала она.
      - Ну тогда и не надо. Кстати, на столе замаячил крымский херес. Рекомендую. - Он дотянулся до бутылки, налил себе и ей.
      Вино было желтое, густое. От стопки потянуло подвальной сыростью.
      - Хороший херес не любит спешки, - объяснял Никита. - Глоточки должны быть маленькие-маленькие. Каждую капельку раскатай язычком и только потом проглоти...
      Она слушала его, и ею овладевало приятное оцепенение. Приглушенный свет, плавающий дым, тихая музыка, льющаяся из ниоткуда. Ей показалось, что весь мир стянулся в объем этих стен, а за их пределами не осталось ничего, кроме тьмы и холода, пустых, неинтересных и никому не нужных... Неожиданно для самой себя она почувствовала, что к горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы. Она не удержалась и, уткнувшись Никите в плечо, тихо и сладко зарыдала. Он не сказал ни слова, обнял ее, ласково, но твердо поднял на ноги и увел в сумеречный уголок, где в тени громадной статуи вождя мирового пролетариата лежала большая диванная подушка. Никита усадил Таню на подушку, сам сел рядом. Она прижалась к нему, а он принялся тихо и ласково поглаживать ее по плечу, по голове.
      - Ты поплачь, поплачь, маленькая, если хочешь... Все будет хорошо...
      Она подняла на него заплаканные, счастливые, немного шалые глаза.
      - А мне и сейчас хорошо, - тихо проговорила она. - Я не хочу; чтобы это кончалось, не хочу... Я ведь совсем не знала отца, и мамы тоже... Только Лизавета, но она не то... Хорошая, но не то... И все сама, сама. Всю жизнь сама. Иван вот, - она кивнула в направлении стола, - но он всегда был мне не как муж, а как ребенок... А теперь, как... как никто.
      Слова лились из нее гейзером, своевольно, минуя сознание. Никита смотрел сверху вниз в ее пылающее лицо, и в глазах его разгорались желтые огоньки.
      - Когда я увидела тебя, - лихорадочно продолжала Таня, - я сразу почувствовала: вот тот, кто может взять за руку и повести по жизни, сильный, ловкий, отважный. Ты надолго исчезал, и жизнь моя пустела, а потом возвращался ты... брал за руку и вел.
      - Маленькая моя... - прошептал Никита и прижался губами к ее горячему лбу. - Я... я тоже люблю тебя. Сам себе удивляюсь, но... Знаешь, мы сейчас с тобой быстренько сделаем прощальный поклон, я уйду, а минут через десять незаметно выйдешь и ты. Я буду ждать тебя на улице, у первого фонаря слева. Мы поедем в одно потрясающее место, мое тайное прибежище... Хочешь?
      - Да, - прошептала Таня. Никита достал из кармана чистый платок.
      - Теперь вытри слезки, - сказал Никита и поцеловал ее глаза.
      Таня улыбнулась и вытерла слезы.
      - А теперь - шире улыбку! Мы победили и будем побеждать.
      Он встал, стремительно и бодро. Она поднялась вслед эа ним, расправила плечи, блеснула гордой, счастливой улыбкой...
      - А-а, триумфаторша! Афродита Пандемос, Венера Плебейская! Радуешься?
      Перед ними, пошатываясь, стоял Огнев, бледный, взъерошенный. В его глазах светилось безумие.
      - В старину был прекрасный обычай, - продолжал он. - На священные театральные подмостки допускались только мужчины. И женские роли исполняли мальчики, прекрасные отроки с нежным пушком на щеках... Тогда искусство было благородно, любовь была благородна, сцена и жизнь не знали того похабства, что творится сейчас!
      - Юра! - Никита встал между Таней и Огневым.
      - Современный театр - это хлев и сортир! А кино - что можно сказать о кино, если оно началось с бардака, со жлобской утехи, с навозной жижи! Вера Холодная, страсти-мордасти, прибытие поезда!
      Никита крепко взял его под локоть и потащил к дверям.
      - Бабам место у плиты, над лоханкой с грязным бельем, за коклюшками! орал Огнев. - Недаром говорил великий дуче...
      Тут он внезапно обмяк всем телом, привалился к Никите и заплакал. Смущенный Никита пожал плечами и обернулся ко всем, кто наблюдал эту нелепую сцену.
      - Допился черт те до чего, - с досадой сказал он. - Придется увезти его, чтобы кайф не ломал... Я еще вернусь.
      Последние его слова были адресованы Тане, но, кажется, только она одна и поняла это. Никита накинул на Огнева полушубок, нахлобучил шапку и, прислонив кумира юных дев к стеночке, поспешно оделся сам.
      - Не прощаюсь, - бросил он у дверей и вышел, поддерживая Огнева за талию.
      - Зря пригласили этого психа, - прокомментировала Ира. - Он когда выпьет, всегда такой.
      - Нормальный педик. - Анечка презрительно пожала плечами. - А не приглашать его на междусобойчики нельзя. Он злопамятный. И со связями. Если обидится, можно надолго без работы остаться.
      - Скатертью дорожка! - сказал Вильям Шпет. - Кстати, а не выпить ли нам по этому поводу?
      Иван, доселе дремавший, положив голову на стол, встрепенулся и пододвинул к Шпету пустой стакан. Этот жест повторили Володя с Пашей и Алина. Остальные воздержались.
      - Лучше чайку, да под рябиновку! - сказал Белозеров. - Хозяюшка, не в службу, а в дружбу, организуй... Скульптор, у тебя гитара далеко?
      Шпет, не прекращая разливать, отвел свободную руку куда-то в сторону и вверх, а опустил ее уже с гитарой.
      - Ну ты даешь! - восхищенно сказал Белозеров. - Тебе бы в цирке выступать.
      - Вся наша жизнь - сплошной цирк, - глубокомысленно изрек Шпет, протягивая гитару Белозерову.
      Тот прошелся по струнам, повернул два колка, еще раз прошелся, подпевая себе под нос, и дал полнозвучный аккорд.
      - Для разгона! - объявил он и запел:
      Здравствуйте, дачники, здравствуйте дачницы,
      Летние маневры уж давно начались...
      И все подхватили:
      Лейся песнь моя, любимая,
      Буль-буль-буль бутылочка зеленого вина!
      Хоть все и были вполпьяна, получилось стройно, красиво. "Артисты, подумала Таня. - Все-таки школа..."
      Допев песню про бутылочку, Белозеров без паузы завел новую:
      Многая лета, многая лета,
      Православный русский царь!
      Многая лета, многая лета,
      Православный государь!
      Славны были наши деды,
      Знали их и швед, и лях!
      Развевался стяг победы
      На полтавских на полях.
      Многая лета, многая лета...
      - Эх, и залетишь ты когда-нибудь, Белозеров, со своими монархическими наклонностями, - заметила Ира, когда тот закончил марш, убедительно изобразив голосом трубу.
      Белозеров, держа гитару на отлете, наклонился и поцеловал Ире ручку.
      - В полном соответствии с амплуа, мадемуазель, утвержденном Госкино и прочими инстанциями, - не без грусти сказал он. - Я же не виноват, что мне приходится играть исключительно беляков и прочую Контру. Желаете что-нибудь революционное?
      Он провел пальцем по струнам и гнусаво загудел:
      - Мы жертвою пали в борьбе роковой... Впрочем, это больше по части своевременно покинувшего нас товарища Огнева... Танечка, а где же ваш знаменитый "Воротник"? Он, по-моему, больше в тему. Просим.
      Все захлопали в ладоши и хором подхватили: "Просим! Просим!", прямо как в пьесе Островского.
      Таня вздохнула и запела. Белозеров подыгрывал, остальные подпевали. Было бы совсем неплохо, если бы в хор не встряли Иван с Володей. После второго куплета Белозеров даже шикнул на них:
      - Не лажайте!
      Те на мгновение замолчали, но потом снова открыли пасти и заголосили, восполняя отсутствие голоса и слуха диким энтузиазмом.
      - Этим больше не наливать! - сказал Белозеров, когда песня была допета.
      - Не согласен, - возразил хозяин. - Как раз наливать. Нарежутся заткнутся.
      - И то верно, - согласился Белозеров и ударил по струнам: - А если я чего хочу, я выпью обязательно...
      Время летело незаметно, и только когда Таню стала разбирать зевота, она взглянула на часы. Господи, двадцать минут четвертого! А ей завтра с утра на лекции... Да нет, какие лекции? Каникулы ведь.
      Тем временем сильно пьющая часть гостей как-то незаметно улеглась. Осветителя Пашу Шпет пристроил на трех диванных подушках и накрыл сверху рваным одеялом. Для Володи он извлек откуда-то раскладушку и, заботливо придерживая за плечи, перетащил его туда. Иван пока что оставался сидеть, привалив щеку к столу.
      Зевота и дремота заразительны. Вскоре уже все клева-, ли носами, один лишь хозяин бодро суетился и распоряжался.
      - Сейчас, как заведено в этом доме, по чашечке на сон грядущий, приговаривал он, разливая чай. - С особым вареньем.
      Таня попробовала варенье - обыкновенное сливовое.
      - Что же в нем особенного? -спросила она.
      - Это варенье из моей жены.
      - То есть в каком смысле?
      - Из сливы сорта "Анна Шпет", выведенного то ли моей прабабушкой, то ли влюбленным в нее садоводом. Про то семейная хроника умалчивает. Я с юности поклялся себе, что в жены возьму только Анну - согласитесь, мало кому дается случай полакомиться собственной женой. Что может быть вкуснее?
      Он наклонился к Анечке и приложился к ее щеке, жуя ее губами.
      - Да, обеих его прежних жен тоже звали Аннами, - прошептала Ира Тане на ухо.
      - Кресты на лоб! - скомандовал Шпет, когда чай с вареньем был допит. Анна, на койку! Дамы, ваша спальня справа. Белозеров, ты с дамами или как?
      - Он еще спрашивает!.. Если, конечно, дамы не против.
      - Только чтоб без глупостей... - начала скромная Любочка.
      - Я лично предпочла бы с глупостями, - перебила ее Ира. - Алинка, просыпайся, спать пора! Они удалились в спальню.
      - Вам, Танечка, я предлагаю разделить этот диван с мужем, - обратился к ней Шпет. - Здесь, конечно, холодновато, но для вас у меня есть специальное одеяло, с Крайнего Севера, из собачьего меха. В нем можно спать прямо на снегу... Согласны?
      Таня сонно кивнула головой.
      - Только у меня просьба: помогите оттабанить вашего супруга. Он у вас упитанный, и мне одному тяжеленько.
      Кое-как, за руки-за ноги бесчувственного Ивана перенесли на диван и уложили. Шпет перевернул его со спины на бок.
      - Ну, доброй ночи, милая, приятных снов... Поверьте, я искренне рад, что познакомился сегодня с вами.
      - Спасибо. Мне тоже очень приятно. Спокойной ночи! Скульптор погасил свет и на цыпочках удалился.
      Таня проснулась от холода. Зубы выстукивали бешеный ритм, ноги в одних чулках превратились в ледышки, в голове будто шумел морской прибой. Она с трудом открыла глаза и лишь через несколько секунд разглядела, что в мастерской горит свет, а за столом сидят бородатый Володя и Иван, закутанный в северное собачье одеяло. "Гад, - подумала Таня. - Мог бы и пальто накинуть".
      Она встала, но тут же пошатнулась и села. Резкая боль пробила виски. Дыхание перехватило. От неожиданности и боли Таня застонала. Иван обернулся.
      - Привет, - нетрезво сказал он. - Что с тобой?
      - Голова болит, - проскрипела она чужим голосом. Иван сочувственно посмотрел на нее.
      - Похмелье, - сказал он. - Садись, полечимся.
      - Да пошел ты!..
      Иван обиженно отвернулся, а Таня, набросив пальто на мятое платье и собравшись с последними силами, босиком протопала по ледяному полу мастерской, возле дверей обула чьи-то валенки и вышла на двор. Здесь было гораздо теплей, чем в доме. Таня глубоко вдохнула свежего воздуха и спустилась с крыльца.
      Она пригоршнями собирала снег и обтирала им лицо, горящие виски, лоб. Боль утихла. Она выпрямилась и посмотрела на часы. Половина десятого. Пора и честь знать.
      Она вернулась в дом и с порога крикнула Ивану:
      - Собирайся!
      - Куда? - недоуменно спросил он.
      - Как это куда? Домой.
      - Вот еще. Мне и тут хорошо... Таня увидела, как он поднял стакан. Ее охватила дикая злость.
      - Ну и оставайся тут, алкоголик!
      Она выскочила из дома, хлопнув дверью, добежала почти до перекрестка и только там вспомнила, что оставила у Шпетов сумочку, туфли на высоком каблуке, цветы - память о вчерашней премьере. Она вернулась и, демонстративно не замечая Ивана, взяла с дивана сумочку, надела на ноги туфли, потом подумала, сняла, вновь засунула ноги в валенки, а туфли завернула в валявшуюся тут же газету. Потом она вспомнила про цветы в банках, но те от холода завяли и являли собой настолько грустное зрелище, что ей захотелось плакать.
      - Володя, - строго сказала она, - передайте, пожалуйста, Анечке большое спасибо и что валенки я верну при первой возможности... А Ивану Павловичу передайте, что может вообще не возвращаться. Никто его не ждет.
      Задержавшись на пороге, она услышала, как Иван философически изрек:
      - Видал? Но ничего, страдание очищает душу, а писателю оно необходимо вдвойне... Подумай сам, что такое Достоевский без каторги...
      Это было уже слишком. На этот раз она не стала хлопать дверью, тихо притворила ее за собой и медленно побрела по натоптанной тропинке на улицу. Старая жизнь рушилась по всем статьям. Оставалось отряхнуться, набрать в легкие воздуха и с головой нырнуть в жизнь новую, неизвестную.
      Она шла не торопясь, глубоко дышала, с удовольствием замечая, как с каждым шагом понемногу отпускает головная боль, успокаиваются напружиненные нервы... Миновав рощицу, она вышла к полотну железной дороги и, хотя улица тянулась дальше, к хорошо видным отсюда городским домам, свернула и направилась по тропке, тянущейся вдоль рельсов. Сегодня спешить было некуда.
      Таня повернула ключ в замке и с удивлением услышала голоса, доносившиеся из гостиной:
      - Пиду я до готеля... это, не скоро, видно, придет...
      - Да вы посидите еще немного, Платон Опанасович. Она вот-вот будет.
      - Это вы про меня? - крикнула из прихожей Таня.
      - Ну я же говорил!
      В прихожую выбежал Никита, помог ей снять пальто, валенки.