Гроб попал в пожар, половинки сварились, а в далеком будущем гроб нашли и открыли. Герой, как оказалось, за эти годы хорошо мумифицировался; медицина будущего сумела его воскресить, и весь роман он путешествовал по родной планете, ставшей единым Советским Союзом, поражаясь размаху научно-технического прогресса. Книжка была правильной, как и ее герой, и потому – скучной. Но тоску своего правильного героя автору удалось передать, несмотря на наивный антураж. Книжка наталкивала Кирилла на мысли, которые вряд ли приходили в голову ее автору. В последнее время Маркову часто казалось, будто здесь он такой же гость из бездны, а дом его там, в Британии, где сейчас бродит Невский.
      – Ты лучше вот это почитай! – Вернувшийся с прогулки Домовой принес целый ворох газет. – Стоило мне назвать киоскерше твое имя, как вокруг мгновенно собралась толпа. «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!» – вот, что они кричали!
      Домовой, разумеется, преувеличивал, но скудная советская пресса действительно отреагировала на спектакль.
      «Оригинальная трактовка великой пьесы может вызвать недоумение у поклонников классической интерпретации. Однако нужно отдать должное постановщику, его интерпретация не выглядит оскорбительно-вульгарной, подобно некоторым из театральных экспериментов нашего времени». – Марков с увлечением перелистывал газеты, уделившие хотя бы пару строк «его» «Гамлету», и чувствовал, как каждая из этих строк задевает тайные струнки его души. Струнки тщеславия.
      Что касается самого Маркова, то один из критиков счел нужным упомянуть его в числе многообещающих молодых исполнителей. Удивительно, думал Кирилл, что делает с человеком слава, даже если она пока выражается в паре неразборчиво отпечатанных на последней странице «Смены» абзацев.
      Отзывы в целом были положительными. Правда, проскользнуло и несколько ехидных рецензий, в одной из них, написанной в духе фельетона, автор сетовал на скудость фантазии современных постановщиков, которые, силясь привлечь внимание публики, берутся за переработку классических сюжетов. Промелькнуло еще малознакомое широкой публике слово «постмодернизм». Возможно, толика правды в этом была, но автор утопил ее в неуклюжем сарказме. Да и в любом случае советский человек был воспитан самым удивительным, с точки зрения здравого смысла, образом. Отрицательный отзыв со стороны официальной печати был для него лучшей рекламой. Главное, чтобы количество этих отрицательных отзывов не достигло критической отметки, за которой должна была последовать реакция министерства культуры.
      Как известно, великие мира сего по-разному относились к критике в свой адрес. Кто-то составлял подробный список критиков, каждого из которых считал своим личным врагом. Марков же последовал примеру тех, кто критику игнорировал, поэтому газета отправилась в уборную, остальным, впрочем, грозила та же участь. Однако тут вмешался Иволгин и спас прессу с дифирамбами – «для потомства», как он выразился.
      – Верочке потом покажу! – объяснил он. – И расскажу, как звезда мировой сцены Кирилл Марков качал ее на руках и менял пеленки…
      Слова насчет мировой сцены, как вскоре выяснилось, были пророческими. Но в тот момент Кирилл, не привыкший еще к тому, что премьера окончательно утвердила его в статусе актера, только посмеялся и предложил выпить за это шампанского.
      Он нарочно отклонил несколько приглашений, в которых не было недостатка, чтобы побыть в этот вечер с Домовым и Верочкой, давно заменившими ему семью. Странно было представить себе, что очень скоро придется расстаться с ними. И по всей вероятности надолго. Предложение о гастролях поступило неожиданно, спустя месяц, в течение которого «Гамлет» собирал полный зал. Марков был морально не готов к предложению покинуть Ленинград и тем более – поехать за границу. Однако речь шла не только о нем. Он был частью коллектива, от него в немалой степени зависел успех пьесы, об этом говорили не только коллеги, которым Марков не был склонен доверять, полагая, что его просто по-товарищески подбадривают. Говорили критики, с которыми ему теперь пришлось сталкиваться лицом к лицу на различных банкетах, вечеринках и прочих меро-приятиях – литератор-покровитель настаивал на том, чтобы Марков посвящал время общению с этими людьми.
      – Общение, – приговаривал он, – в нашем деле очень много значит. Знаете это словечко – «блат»? Неприятное словечко, напоминает тихое ругательство, которое произносят у вас за спиной в расчете, что вы его непременно услышите. И еще созвучно аглицкому «блад», кровь, стало быть, кровное родство. Что ж, будем откровенны – действительно, существует это родство, невидимая связь между нами всеми. И даже критик, наш с вами вечный враг, нам ближе, чем простой обыватель. Не нужно пресмыкаться перед ним, но уважать и знать своего врага вы обязаны. Мы ведь с вами рыцари!
      Марков вежливо улыбался. Сам он с облегчением обнаружил, что эти монстры пера на самом деле обыкновенные человечки и по большей части – самые заурядные. Один из них, писавший для какого-то толстого журнала, поразил Маркова окладистой бородой, сделавшей бы честь самому Карабасу-Барабасу. И гудел критик в свою бороду, вероятно, что-то очень умное, но Марков его не слушал. Это было на той самой вечеринке, где он впервые услышал о предстоящих гастролях, и сейчас он думал о том, сможет ли выехать за рубеж без проблем. Это, как он понимал, зависело не только от его желания – были еще люди в комитете, которые могут перечеркнуть все планы в буквальном смысле слова одним росчерком пера. И в самом деле, Марков продолжал числиться в черных списках Комитета госбезопасности. Грехов настоящих за ним не было, но тесное общение с английской шпионкой Болтон было достаточным основанием, чтобы не позволить ему выехать за рубеж. Тем более что несколько удачных побегов деятелей искусств заставляли органы с подозрением следить за всей художественной братией.
      – Ну что, товарищ призрак, о чем задумались? – вопрошал Юрий, оттаскивая Маркова от бородача. – О грядущей мировой славе?
      – Могут быть проблемы, – сказал Кирилл несколько виновато.
      Однако, как оказалось, обо всех подводных камнях Юрий уже успел сообщить их благодетелю, а тот, в свою очередь, взялся обеспечить их всеми необходимыми разрешениями.
      – Это нужно не только вам, но и самому спектаклю, – пояснил литератор, в тот же момент появляясь в их компании – можно было подумать, что он все это время ожидал своего выхода за кулисой. – В противном случае очень скоро вас затопчут подражатели, эти гиены, которые всегда следуют за талантом, чтобы ухватить свой кусочек… Впрочем, разве сам Шекспир не использовал пьесы, написанные его предшественниками? Да и я сам… Но не будем о грустном. Такова жизнь! Как учит нас народная мудрость – куй железо, пока горячо!
      Мастер художественного слова был уже порядком под хмельком, но основную мысль Марков вполне уловил. Гастролям быть всенепременно, иначе кто-нибудь другой хапнет перспективную идею и отправится покорять театральные подмостки восточной, а может, и западной Европы. И для Маркова это будет прекрасным шансом, который вообще редко выпадает молодым актерам.
      – Вы вообще счастливчик! – приговаривал писатель и хлопал Кирилла по плечу. – Только вы еще этого сами не понимаете, по молодости своей! Ну все, умолкаю! Чтобы не сглазить!
      И Вадим твердил этим вечером то же самое, называл его счастливчиком, при этом постукивал по дереву – тоже сглазить боялся и умолял, не колеблясь, отправляться в путешествие.
      – Посмотришь, как там живут все эти соседи по соцлагерю, потом будет что рассказывать долгими зимними вечерами!
      Причем Марков вряд ли догадывался, как нелегко было Домовому смириться с этим отъездом.
      С отъездом Маркова Домовой снова оставался один-одинешенек.
      Сейчас, когда они с Марковым часами просиживали за чаем и неторопливой беседой, Иволгину порой казалось, что и не было этих полутора безумных лет – заключения Кирилла, его, Вадима, женитьбы и предательства Наташи. И вот теперь всему этому придет конец. И с кем ему теперь разговаривать вечерами? Пусть даже во время этих бесед Кирилл иногда уплывал куда-то и взгляд его становился таким, словно Марков видел что-то недоступное ему, Вадиму. Иволгин по этому поводу не очень расстраивался – в конце концов, грандиозное промывание мозгов, которое Маркову устроили на Пряжке, вряд ли могло обойтись совсем без последствий. Но о тех событиях они не вспоминали вслух, словно и не было их вовсе.
      Иногда самому Кириллу хотелось, страшно хотелось рассказать обо всем Домовому: о своих встречах с Невским, о том, что мир устроен не так, как им до сих пор казалось… Но он сдерживался. Он знал, что тот не побежит звонить в психушку, но такие откровения встанут между ними. По крайней мере до тех пор, пока Вадим сам не окажется вовлечен в эту невероятную круговерть. Каким образом это может произойти, Марков не хотел и задумываться. Он знал два пути – тот, которым пошел Невский, и второй, известный кудесникам, мучившим его в больнице, но наверняка этим все варианты не исчерпывались.
      Тут всплывала в памяти одна из английских поговорок, которые все они слышали от Джейн. Есть много способов освежевать кошку, говорила она. Вадим, слыша это, начинал возмущаться.
      – А еще англичане, приличные люди! – негодовал он. – Мало вам охоты на лисиц, против которой давно протестует все прогрессивное человечество!
      Кирилл пытался научиться, но пока безуспешно, предсказывать момент, когда снова провалится туда, в далекие и страшные, но такие манящие времена. Этого момента он боялся и ждал, но предугадать никогда не мог. Попытки связать перемещения во времени с определенными днями лунного календаря или языческими праздниками ни к чему не приводили.
      К счастью, случались они лишь тогда, когда Марков находился в приватной обстановке. Совпадение?! Кирилл очень надеялся, что нет, – выпасть из окружающего мира во время спектакля, к которому он так готовился, было бы не только его крахом в качестве актера.
      – Опять уплыл в астрал наш дядя Кира! – приговаривал Вадим, покачивая на руках Верочку.
      Несмотря на эти неожиданные приступы, Кирилл Марков производил впечатление человека здорового и жизненно активного. Реакция была отменной – совсем недавно он, не глядя, поймал стакан, который Верочка, озорничая, смахнула со стола ручкой. И как ни уверял Марков, что вышло это случайно, Иволгин отказывался верить.
      – Это какая-то особая техника, – уверял он. – Вот чему теперь в театрах, оказывается, учат!
      – Театр здесь ни при чем. – Марков делал вид, что готов признаться. – Помнишь, Джейн рассказывала про китайских бойцов? Она меня кое-чему обучила – запредельная концентрация открывает сверхспособности! Теперь я и сквозь стены скоро смогу проходить…
      – Я об этом думал! – говорил не менее серьезно Вадим. – Главное – не потерять эту запредельную концентрацию в тот момент, когда ты будешь находиться в стене, а не то застрянешь намертво!
      – Спасибо, я это учту! – кивал Кирилл.
      А Верочка недоуменно смотрела на них и начинала смеяться за компанию, словно понимала прекрасно, в чем тут соль.
      В театре же Кирилл познакомился с одним из тех людей, которые самим фактом своего существования в наше время вызывают удивление. Это был мастер фехтования Андрей Михайлович Кваснецкий, происходивший, по его собственному уверению, из старинного польского рода. Он должен был обучить Маркова фехтовальным приемам, которые могли пригодиться в театральной карьере. Оружие в театре было по большей части бутафорским, но даже в таком варианте оно было ближе по весу и конструкции к настоящим клинкам прошлых веков, чем оружие спортсменов. Сам Андрей владел, не вполне легально, парочкой замечательных сабель, ради которых Кирилл как-то заглянул в его холостяцкую квартиру. После тяжелых британских клинков это оружие показалось ему легким, и техника сабельного боя была, разумеется, иной.
      Кваснецкий поначалу уделял большое внимание Кириллу, почувствовав в нем, по собственным словам, прирожденного бойца. И был немало удивлен, убедившись, что кое в чем ученик может дать фору учителю. Выяснилось это после одного шуточного поединка. Марков не счел нужным притворяться неумехой и через несколько минут приставил клинок к горлу наставника.
      – Странно, – приговаривал Кваснецкий и совсем неаристократично почесывал затылок. – Так говорите, юноша, вы раньше нигде не обучались?.. Да, такое было бы трудно запамятовать, а скрывать от меня правду ведь не имеет никакого смысла, а?
      Марков скромно кивнул головой, не мог же он рассказать Кваснецкому, что бывает там, где по холодному оружию узнают благородного человека и от этого оружия зависит уважение, а порой и сама жизнь. Тем не менее кое-чему у Кваснецкого можно было поучиться. Движение на сцене – это не реальный бой, здесь главное, чтобы все выглядело красиво и эффектно. В роли тени Гамлета Маркову не приходилось фехтовать, но он уже понял, что эта роль была только началом его театральной карьеры. А раз так, стоило взять несколько уроков у человека, который знал толк в постановке поединков. По несчастному стечению обстоятельств эти уроки стали их последней встречей с поляком. Кваснецкий работал не только в театрах – иначе бы ему пришлось вскоре продать свои клинки или помереть с голоду. Вскоре он получил приглашение на съемки какого-то исторического «кина», там серьезно повредил позвоночник и осел навсегда в Москве у каких-то родственников.
      Однако Кирилл успел научиться у него двигаться красиво и изящно, почти танцуя, и не задевать клинком драгоценный реквизит. Он чувствовал, что театр проникает в его кровь, после удачной премьеры это ощущение стало особенно сильным. «Вот что называется – найти призвание», – думал он. И понимал теперь, почему с таким благоговением отзывался о своей работе отец. Об отце он старался не думать.
      В один из осенних дней, еще до известия о гастролях, Кирилл случайно забрел в одну из тихих питерских улочек, которые, казалось, остались неизменными с начала века. Шедший ему навстречу человек – взъерошенный мужичок – нес под мышкой книгу, толстый фолиант в потрепанной черной обложке. Кирилл посмотрел на нее с любопытством. Человек встретился с ним взглядом и, остановившись, поинтересовался, не в курсе ли гражданин, где тут поблизости переплетная мастерская? Марков пожал плечами и выразил по этому поводу дежурное сожаление.
      – Ничего, я найду, – шмыгнул носом незнакомец и достал платок, – улица маленькая. А сигаретки у вас не найдется?
      Марков похлопал себя по карману и вытащил пачку, презентованную накануне товарищем литератором.
      – Боже мой, какой шик! – пробормотал незнакомец, вытаскивая с благоговением сигаретку. – «Лаки страйк»!
      Произнесено это было как заклинание – он вы-глядел лет на десять старше Маркова, но в его глазах горел мальчишеский восторг. А Кирилл, в свою очередь, не сводил взгляда с книги, показавшейся ему смутно знакомой.
      – Подержите! – попросил человек и передал ему увесистый том, при виде которого в памяти сразу воскресало видение полутемной читальни, куда солнечный свет проникает сквозь цветные витражи и окрашенный ими в цвета радуги ложится на страницы…
      – Господин, уже утро, я погашу свечи? – голос монаха звучал над ухом, в нем было беспокойство хозяина по поводу напрасно сжигаемой свечи, в то время как солнце божье светит совершено бесплатно. Но слышалось и полагающееся по статусу смирение, ибо, как он уже знал, господин его не послушает.
      – Я уже говорил тебе, достопочтенный брат мой во Христе, что не желаю, чтобы мои глаза начали слезиться, как твои…
      Впрочем, для него, спутника Невского, часто делалось исключение и драгоценные фолианты, которые никогда не покидали монастырской библиотеки, было дозволено принести в его покои, где у открытого окна под шум ветра он мог изучать старые страницы. Старые даже для того времени, в которое они были заброшены.
       Некоторые из этих книг были настолько ценными, что предусмотрительные монахи в буквальном смысле слова сажали их на цепь…
      – Видите? – Кирилл указал на светлый прямоугольник на обложке. – Здесь когда-то была скоба, с помощью которой книгу запирали на замок!
      Человек, с которым он разговаривал этим теплым сентябрьским вечером на тихой ленинградской улице, посмотрел на него с восхищением.
      – Вы в этом разбираетесь?
      – Немного. – Марков перехватил книгу поудобнее – раскрыть ее, держа в руках, было не так-то просто. – Знаете, у меня такое чувство, будто я ее когда-то видел…
      Человек пожал плечами.
      – Это вряд ли! Это вроде как семейная реликвия, – пояснил он, – прадед мой был букинистом – собирал всякие редкости. Правда, маловато их осталось – распродали в разные годы, да и эта не задержится. Вот только, думаю, надо, чтобы специалист посмотрел – может, подшить лучше надо, чтобы, стало быть, стоимость взять полную!
      Он подмигнул Кириллу, но тот не заметил. Он уже открыл фолиант на середине, а тот послушно распахнулся на одной из страниц, словно кто-то не раз раскрывал книгу здесь. И Марков знал, кто был этот человек. Страницы потемнели за прошедшие века, на обрезе темнело пятно, поставленное небрежным хозяином. Надо же было так случиться, что именно эта книга повстречалась ему здесь, спустя столько времени. И какой длинный путь проделала она сквозь годы и расстояния, чтобы напомнить о тех, других. Тех, о ком ему рассказывал Невский…
      «Самыми зловредными из существ, населяющих эти пустынные края, следует признать цвергов. Народ их низкоросл и не выносит солнечных лучей, дающих жизнь всему живому. Говорят, что на солнце тела их обращаются в камень, и жители часто показывали мне камни, в которых, как они уверяют, можно различить очертания тел этих карликов. Говорят также, что они искусны в ремеслах и способны к колдовству. Но смертным следует держаться подальше от этих искусников, ибо общение с ними губительно для души и тела. Племя их ненавидит людской род».
      – Глупые россказни! – Марков с раздражением захлопнул книгу.
      – Бесы, господин, имеют множество обличий, – заметил на это монах и перекрестился. – Святые отшельники изрядно страдали от их проделок, да и наша братия немало претерпела. После постройки монастыря много было чудесных и страшных вещей – в нашем погребе и подвалах слышали голоса и стуки, кто-то напугал брата настоятеля так, что он поседел за один день. Но самым ужасным было то, что проклятые черти вышибали пробки из наших бочек, и пиво уходило в землю. В конце концов мы решили заложить подвалы кирпичом, и лишь тогда все прекратилось!
      – Подвалы?! – нахмурился Марков, словно вспомнив что-то, но к чему относилось это воспоминание – к прошлому или будущему, – он и сам не мог сказать…
      – Подвал! – Ленинградский собеседник Кирилла указывал на вывеску на другой стороне улицы. – Вот же она, мастерская, в подвале!
      Марков с трудом заставил себя вернуть фолиант, и, словно во сне, двинулся следом за ее нынешним владельцем. Мужчина выбросил окурок в урну, рядом с пыльными окнами, и спустился к дверям. Девица в очках, скучавшая за прилавком, выслушала краткую предысторию книги и с привычным видом отправилась за ближайшую дверь, откуда вернулась в сопровождении молодого человека.
      Фартук придавал Акентьеву несколько несерьезный вид. Марков узнал его почти сразу. Переплет застыл, вглядываясь в его лицо.
      – Ну, здравствуй! – сказал он, покачав головой.
      Акентьев кивнул, извиняясь, на книгу, принесенную клиентом. Он провел пальцами по истертой коже с благоговением, словно касался любимой женщины. И в этом не было ни капли игры – за последнее время Александр Акентьев научился ценить книги. Он уже понял, что если где-то и есть ответы на мучившие его вопросы, то только в них. А Марков следил за ним с непонятной самому ревностью. Книга послушно раскрылась на том самом месте. Кириллу показалось, что Переплет вздрогнул, пробежав глазами по строчкам. Кирилл извинился и быстро вышел на улицу.

* * *

      – Доброе утро, товарищ Дего! – генерал Сонников, не останавливаясь, проследовал к месту во главе стола.
      Генерал выглядел моложе своих сорока семи, был подтянут, и весь его вид выражал уверенность и довольство собой. Глядя на него, Дего подумал, что этот не отступит ни за что на свете. Оседлает и черта, и время!
      – Здравствуйте! – профессор хотел подняться, но был остановлен решительным жестом.
      – Сидите, сидите, Бертран Бертранович! Это я перед вами стоять должен, учитывая ваши многолетние заслуги перед страной! – Генерал умел говорить так, что собеседникам казался изумительно искренним.
      В сталинские годы таким искусникам было легко договариваться с пугливой интеллигенцией. Сейчас перед Сонниковым стояла схожая задача – привлечь на свою сторону старого профессора. Вот только речь теперь шла не о выполнении плана по разоблачению врагов народа.
      Просторное помещение казалось пустым. Ни один посторонний звук не долетал сюда из коридоров. Большой дом на Литейном был местом, где хозяева говорили мало, больше слушали. Бертран Бертранович Дего, который уже посещал это здание в далеком, как теперь казалось, прошлом, не мог сдержать внутреннего трепета, переступив снова его порог. Но присланное приглашение проигнорировать было просто невозможно. «Не дают, – подумалось ему, – не дают дожить спокойно до смерти».
      Сонников догадывался, какие мысли сейчас обуревают «товарища Дего». Впрочем, само это демо-кратическое обращение выглядело не совсем уместным. Бертран Дего, как и его имя-фамилия, казался странно чужеродным элементом на фоне советских политработников, среди которых привык вращаться генерал. Благородная седина и профиль ученого, словно явившегося из прошлого, резко контрастировали с обрюзгшими физиономиями слуг народа. Чувствовалась в Бертране Дего порода.
      – Я очень рад, Бертран Бертранович, – сказал генерал, – что вы готовы присоединиться к нашему эксперименту!
      Профессор Дего печально улыбнулся.
      – У меня, как вы знаете, не было выбора, – сказал он.
      – Выбор, профессор, у нас у всех есть, – возразил генерал. – В вашем случае речь шла о том, чтобы помочь своей стране, уберечь ее от возможных ошибок или отстраниться, доверив это архисложное дело дилетантам! И вы приняли единственно верное в данной ситуации решение!
      – Осмелюсь напомнить, – сказал Дего, – что последняя попытка использовать коллапсер закончилась весьма печально. В первую очередь для тех, кто пытался, как вы выразились, помочь своей стране. Мои коллеги…
      – Да, да, профессор, – его собеседник нетерпеливо закивал, – я, разумеется, в курсе. Но вы же помните, что это были за времена! И сейчас мы должны сделать все, чтобы не вернуться к тем временам, а это вполне вероятно, если позволить ситуации развиваться неконтролируемо! Подумайте над этим!
      Дего глубоко вздохнул. Сейчас, как и много лет тому назад, от его мнения ничего не зависело.
      – Кого вы намереваетесь послать? – спросил он.
      Сонников широко улыбнулся. Эта фраза означала, что старик теперь «в деле», как выражаются уголовники.
      – Разумеется, это будут проверенные люди, опытные и способные сохранять хладнокровие в любых, самых неожиданных ситуациях. Но я обещаю вам, профессор, что все они будут представлены вам заранее и готовы для любых тестов, которые вы посчитаете необходимым провести. В случае вашего обоснованного возражения мы немедленно отстраним их от дальнейшего участия в эксперименте.
      – А вы понимаете, – спросил твердым голосом Дего, – что никакая квалификация, никакие тесты и самые тщательные проверки ровным счетом ничего не гарантируют? Кроме того, существуют этические соображения, по которым я не одобряю предстоящую расконсервацию. Тогда, в военные годы, мы работали ради победы, а то, что было потом, оказалось авантюрой, которая к тому же стоила жизни стольким достойным людям! И я так надеялся, что после сорок шестого эта тема будет закрыта навсегда!
      – Ах, Бертран Бертранович, никогда не говори никогда!.. Это фильм такой есть про великого английского разведчика Джеймса Бонда. Вам не случалось видеть?
      – Шутите, я ведь, как это принято говорить, невыездной!
      – Да, простите. Ну так вот, пока господа англичане тешат себя кинофантазиями о своем замечательном агенте, мы с вами в этой, не киношной, реальности займемся тем, что их Сикрет сервис и не снилось! Поверьте, если бы не ряд тревожных симптомов, нам никогда не пришло бы в голову воскрешать, так сказать, призраков минувшего и беспокоить вас. Но ситуация требует, долг зовет. Я знаю, что планировалось тогда, в сорок шестом, и реакция тогдашнего руководства кажется мне неудивительной – дело было новое, последствия неясны. Я понимаю, правда, что вам трудно согласиться со мной в этом вопросе…
      – Да нужно ли вам это, Степан Леонидович? – бросил Дего.
      – Нужно, Бертран Бертранович, ой как нужно! – сказал серьезно Сонников. – Вы ведь единственный уцелевший специалист, и от вашего правильного понимания ситуации зависит слишком многое. Нам несказанно повезло, что вы выжили и по-прежнему в строю!
      – Да уж, бог миловал,… – проговорил Дего и встряхнул головой, стараясь прогнать воспоминания.
      – Ну, положим, не бог, а советская власть! – сказал генерал. – Но это как раз не так уж и важно!
      – Вы полагаете? – спросил Дего. – А я вот под старость начал задумываться, насколько грешно то, что мы сотворили. Знаете, что сказано в Библии – ворожеи не оставляй в живых! Вероятно, есть вещи, в которые человеку действительно нельзя вмешиваться…
      – Мы с вами знаем, сколько человек были обречены на смерть из-за того, что две тысячи лет назад один иудей объявил себя сыном божьим, вмешавшись в ход истории, причем безо всяких точных инструментов. Так что оставьте, дорогой профессор, эти цитаты, которые к тому же неточны из-за неод-нократного приблизительного перевода. В данном случае, например, речь шла не о ворожеях, а о колдунье, изготавливающей яды, мы же с вами этим заниматься не собираемся. И никакого колдовства, только наука и техника.
      – Вы думаете, что дело только в них? – поинтересовался Дего. – А вам никогда не приходило в голову, почему коллапсер решили построить именно здесь, а не, скажем, в Москве?
      Сонников нахмурился, он не был посвящен во все детали создания аппарата.
      – Попытки были, – сказал Дего, – особенно в военные годы, когда верховное командование допускало возможность взятия города немцами. Но не заладилось! Вы, конечно, слышали про особенную атмосферу Ленинграда! Это, безусловно, поэтический образ, но, как говорится, сказка ложь, да в ней намек. Судя по всему, точки перехода могут образовываться только в строго определенных местах, к одной из них нам и удалось подключиться в ходе эксперимента.
      – Так или иначе, но коллапсер существует! – сказал Сонников, который еще некоторое время назад в это существование заставил себя поверить с огром-ным трудом. – И в течение ближайших двух месяцев мы должны активировать его в интересах будущего нашей страны!
      – Я еще не знаю, в каком состоянии находятся лаборатории, – сказал Дего. – За консервацию отвечали люди, которых… Ну, вы сами знаете!
      Сонников кивнул. Практически все лица, занимавшиеся после войны вопросом коллапсера, были осуждены и уничтожены по так называемому «ленинградскому делу». Оборудование, размещенное в подвалах Дома Советов на Московской площади, чудом избежало той же участи. Сами подвалы здания, где теперь размещалось НПО «Ленинец», были опечатаны и с тех пор ни разу не открывались.
      – Что касается состояния лабораторий, – сказал он, – то скоро вы увидите все собственными глазами, но согласно отчетам консервация была произведена в соответствии с нормативами. Наверняка возникнут какие-то проблемы – все-таки столько лет прошло. Но я уверен, что любые неполадки устранимы, в вашем распоряжении будут лучшие специалисты.
      – Вы не боитесь утечки информации?
      – Ну, – усмехнулся Сонников, – они дадут расписки. Кроме того, опытному спецу не нужно иметь представление о работе механизма в целом, чтобы починить отдельный узел, правильно? Что вас еще беспокоит?
      Дего внимательно посмотрел в лицо человеку, который намеревался заглянуть туда, куда смертным заглядывать было запрещено. Обыкновенный, в общем-то, человек, хотя так – обыкновенно – выглядели все великие святые и великие злодеи.
      – Видите ли, время и история слишком тонкие материи, с ними нельзя обращаться, как с куском глины, из которого талантливый скульптор вылепит что угодно!
      – Ну что вы, Бертран Бертранович, речь не идет о грубом вмешательстве и переделе истории. Мы все прекрасно понимаем, иначе бы и цели ставили совсем иные. Скажем, – Сонников доверительно наклонился к профессору, – взять и послать отряд революционных матросов в помощь Емельяну Пугачеву? А? – Он рассмеялся. – Представьте, какая вышла бы шутка! Или зарезать в колыбели Адольфа Гитлера?! Наши цели будут более скромны. Сродни сеансу спиритизма – только в рамках чистой науки. Всего лишь один-единственный выход за рамки нашего пространственно-временного континуума, если я правильно выразился. С целью наблюдения за развитием событий в ближайшем будущем. Что-то вроде ясновидения, если хотите!
      – Знаете, наверное, эту песню Высоцкого, – спросил неожиданно Дего, – «но ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали на кострах»? Что вы рассчитываете там увидеть?
      – Вряд ли – торжество коммунизма в планетарном масштабе, – сказал Сонников. – Если вы об этом. Как видите, я с вами совершенно откровенен. Но я надеюсь на лучшее! Как говорится, пока живу – надеюсь!
      У Большого дома профессора ждала казенная черная «Волга».
      – Спасибо, голубчик, я лучше пешком пройдусь, – сказал Дего водителю, уже распахнувшему перед ним дверцу.
      Выйдя на Литейный, он бросил еще один взгляд на это здание, первые три этажа которого занимало МВД, а все остальное принадлежало Комитету государственной безопасности. «А ведь дом на Литейном и Дом Советов, построены по проекту одного и того же человека, Ноя Абрамовича Троцкого», – подумал старик.
      Принципиальный, кстати, был человек. Просили ведь его – смените фамилию, товарищ Троцкий, и назовем улицу в Ленинграде в вашу честь. И назвали бы. Всего одну букву нужно было добавить – был бы Троицкий. Как мост, который теперь носит гордое имя Кирова. Но Ной Абрамович отказался. А вот Бертран Бертранович Дего такой принципиальностью не отличался. Выбила из него власть рабочих и крестьян всю принципиальность. Вспомнился еще старый стишок: «На улице Шпалерной стоит волшебный дом, сюда войдешь ты юным, а выйдешь стариком».