– А теперь без слез и прочих эмоций расскажи, как живешь? Нужна ли тебе помощь? Я не в состоянии заменить тебе ни Ванду, ни Эльжбету, но кое-что мне, престарелой гранд-даме, еще по силам.
      Эльга Карловна была старинной подругой бабушки, одно время, до болезни Эльжбеты Стефановны, – частой гостьей в их доме. Последний раз Альбина видела ее в общей массе людей, приходивших на похороны. Эта женщина всегда называла себя гранд-дамой и всегда ее туалеты были продуманно аристократичны. Альбина, уязвленная своей неудачливостью, подавленно молчала, не зная, с чего начать.
      – Ты, я вижу, в сомнениях. Лучший способ справляться с ними, – Эльга Карловна холеными пальцами в старинных перстнях подняла с тарелочки буше, – это немножко сладкого.
      Наконец гранд-даме удалось растопить ледяной панцирь Альбининой скованности, и девушка поведала ей о своих безрезультатных поисках работы. Выслушав Альбину, Эльга Карловна произнесла:
      – Как говорит мой балбес-внучек, подражая какому-то американскому негодяю: «Нет проблем!». Завтра, обещаю тебе, мы все уладим…
      Со следующего дня Альбина Вихорева поступила ученицей к одному из лучших закройщиков Ленинграда, Моисею Ароновичу Наппельбауму, в знаменитое ателье мод на Садовой, между Лермонтовским проспектом и площадью Тургенева.

* * *

      Кажется, первым, кто посвятил советского читателя в тайну слепых дождей, был писатель Паустовский. Ленинградцы более других читателей благодарны ему, поскольку непредсказуемость здешней погоды давно и прочно дискредитировала прогнозы синоптиков, а вот примета, что после слепого дождя на три дня устанавливается восхитительное вёдро, действовала безотказно.
      Жаркие июльские дни иногда радовали горожан короткими летними дождями. Мгновенно высыхающие на лице и одежде крохотные дождинки забавляли возвращающуюся с работы Альбину. Усталости как не бывало! У Крюкова канала она перешла через горбатый мостик, а затем направилась в аллейку, ведущую в скверик у Николы Морского. Чудесная погода… Ключевое слово – «чудесная». Дождь идет, а вокруг все сухое. Чуть впереди из высокой травы выкатились на розовый песок аллейки два смешных котенка маскарадной окраски. То один, то другой поднимался на голенастые задние лапы и, широко разводя передние, всем корпусом обрушивался на противника, а затем котята вновь сплетались в клубок.
      – Альбинка, вот здорово! А я смотрю – ты или не ты? – Перед ней стоял Кирилл Марков – ее одноклассник. Рядом с ним была симпатичная девушка, одетая как-то особенно. Вещи, вроде бы и по общему стилю и по крою самые заурядные, были сшиты из качественных добротных тканей, которые Альбина с легкой руки Моисея Ароновича уже научилась различать, и смотрелись дорого и солидно. Незнакомка тоже с интересом рассматривала Альбину.
      – Разрешите вас представить друг другу, милые леди, – Кира расшаркался на придворный манер, помахивая перед собой воображаемой шляпой, – Несравненная и Неприступная леди Альбина Вихорева. Таинственная и Великодушная леди Джейн Болтон. Из самой Англии, между прочим!
      – Хвастунишка! Стоило тащиться через всю Европу, чтобы встретить такого же бахвала, какими кишат улицы Лондона, – по тону реплики Джейн больше чувствовалось желание поскорее миновать тему «Вопросы – ответы» с ее бесконечными «А как у вас?», нежели действительно укорить спутника.
      Альбина сразу поняла это, но не удивилась. Ее очень обрадовала внезапная встреча с Кириллом, чем-то напоминавшим сейчас большого добродушного щенка.
      – А ты какими судьбами в этих краях? – Он откинул со лба свою знаменитую «битловскую» челку.
      – С работы иду, – просто ответила Альбина.
      – Ты идешь с работы?
      – А что в этом такого? – смутилась девушка.
      – Вихорева, признавайся, на скольких трепанациях ты сегодня ассистировала? Как оперируемые, выжили или исход летальный? – его голос был деланно серьезен.
      – Трепанацией, вернее трепологией, увлекается один мой знакомый по фамилии Марков. А мы, честно трудящиеся девушки, на работе занимаемся индивидуальным пошивом одежды! – Альбина, гордо выпрямившись, посмотрела на Кирилла.
      – Вот это да! Вихорева – лучший представитель рабочей молодежи города Ленина! Разрешите записаться на примерку?
      – Смокинг или фрак?
      – Белоснежный фрак – мы с Джейн приглашены ко двору, а багаж, как назло, задержался в пути. К утру управитесь?
      Компания дружно рассмеялась.
      – Слушайте, девчонки, а может быть, отметим встречу?
      – Кирилл, – подала голос Джейн, – ты посмотри, как хорошо на улице! Совершенно не хочется в помещение, как бы там ни было интересно и вкусно. Давайте погуляем.
      – Альбина, ты того же мнения? Или…
      – Марков! Женщины всегда солидарны друг с другом.
      – А я-то думал, что это бывает только Восьмого марта! Тогда поскучайте тут минут десять, а я – мигом! – Кирилл, не дождавшись их ответа, буквально растворился в воздухе.
      Джейн и Альбина помолчали. Первой заговорила Джейн:
      – Он очень много рассказывал про ваш класс. Иногда я ловлю себя на мысли, что лично знакома почти с каждым из его одноклассников и сокурсников.
      – Кирилл славный, – сказала Альбина.
      – И очень нравится девушкам, – Джейн притворно вздохнула.
      – Ты хочешь узнать о его прошлых увлечениях? Но я об этом ничего не знаю. – «Значит, у этой англичанки серьезное отношение к Маркову. Любовь?» – Честно, Джейн, – Альбина дотронулась до ее руки. – Ты сама посмотри, Кирилл – настоящий романтик, ловелас из него никакой.
      – Альбина! Ты можешь сказать мне по секрету… Русские девушки спят с парнями по любви или из интереса?
      – Русские девушки, Джейн, спят с парнями по многим причинам, в том числе и из интереса, и по любви.
      – Фу! – Джейн облегченно вздохнула.
      – ?! – Немой вопрос Альбины заставил англичанку широко улыбнуться.
      – Вэри вэлл, все, как у нас!
      Они дружно рассмеялись.
      Потом так же неожиданно, как и исчез, появился Кирилл с картонными стаканчиками, сложенными один в другой, бутылкой шампанского, судя по матовому налету на ней – охлажденного, и коробкой пористого шоколада «Сфинкс».
      – Дары ресторана «Белые ночи!» – изрек Марков и проворно открыл бутылку.
      Потом они долго-долго разговаривали, смеялись, заедая шампанское шоколадом, слушали, как Кирилл читает стихи, и просто дурачились, поддразнивая друг друга.
      Уже заполночь Джейн и Марков усадили Альбину в такси. Когда красные стоп-сигналы вспыхнули на углу Майорова и Садовой, Кирилл, обняв Джейн за плечи, сказал:
      – Совсем недавно у нее погибла мать и умерла бабушка. В один день…
      – Как погибла ее мама?
      – Ее застрелили.

* * *

      Марлен Андреевич посмотрел на часы – двадцать один ноль-ноль. Даже с учетом всевозможных задержек и приключений дочь уже как минимум с час должна быть дома. Но ни Альбины, ни звонка.
      После того памятного завтрака у них как-то сама собой, без торжественных договоров, сложилась традиция встречаться за утренним и вечерним столом. Ничего особенного в этих посиделках не было, но чувствовалось, что дочь, как и он сам, придает этим встречам большое значение.
      Он даже заметил за собой некую тягу к ведению хозяйства, чего раньше у военного медика Вихорева, отделенного от быта тещиными хозяйственными принципами, не наблюдалось. Марлен Андреевич после службы довольно часто заезжал на рынок, где восполнял домашние запасы овощей и фруктов, мяса, птицы и других продуктов.
      Вот и сегодня, освободившись чуть раньше положенного, он не преминул завернуть на Кузнечный, где сторговал у приветливого узбека со сморщенным, как печеное яблоко, лицом две шикарные чарджоуские дыни и несколько бурых надтреснутых гранатов. Очень хотелось порадовать Альбину.
      Огромные, будто фитильные ручные снаряды петровских бомбардиров, дыни лежали перед ним на столе, а дочери все не было, и впервые за эти последние недели Марлен Андреевич чувствовал себя неуютно.
      С трудом отгоняя дурные мысли, он устроился в кабинете и попытался поработать над статьей для одного медицинского журнала, но отвлечься не удавалось. Вынул из бара бутылку коньяка, поставил на стол. Пошел на кухню за стаканом и вдруг остановился. «Стыдно, генерал! Ведешь себя, как баба!» Стакан исчез в глубоком ящике стола. Марлен Андреевич выключил лампу и, откинувшись в рабочем кресле, стал ждать…
      Стрелки на светящемся циферблате командир-ских часов показывали без четверти час по полуночи, когда хлопнула входная дверь. «Выйти или не выйти?» Пришедшее облегчение было так велико, что организм сам принял решение. Марлен Андреевич мгновенно уснул.

* * *

      Альбина долго не могла уснуть. Это было что-то новое, не похожее ни на какие другие известные ей ощущения. «Зависть к чужому счастью?» Она старательно вспоминала все обстоятельства вечера и собственную реакцию на них, но ничего «завистливого» в себе не обнаружила. «Томление души одинокой?» – всплыло в памяти название старинного романа, который часто перечитывала покойная бабушка. «Да, что-то очень похожее».
      Она села в постели, включила ночник. Напротив стоял небольшой письменный стол. Стена над ним была сплошь увешена девичьими сувенирами – рисунками, какими-то открытками, памятными фотографиями. Сейчас, когда на эту стену падал неяркий свет ночника, хорошо была видна фотография, на которой смешные шестиклашки Вихорева и Невский сидели в школьном дворе на пачках макулатуры рядом с огромными товарными весами и улыбались.
      Альбина выскользнула из-под одеяла и босиком подбежала к столу. Выдвинула ящик. Сверху, на стопке институтских конспектов, лежал конверт, адресованный «А. Вихоревой». Прижимая его к груди, она вернулась обратно, под уютный свет ночника, освещавшего сценку из далекой страны детства, дорога в которую безвозвратно утеряна…
 
      Альбина в который уже раз ощупала так и не раскрытый конверт Женькиного письма. Под пожелтевшей шершавой бумагой заказного почтового прямоугольника угадывался сложенный вдвое тоненький листочек. Она не могла объяснить себе, почему это столь волнующее ее послание из прошлого до сих пор не было прочитано. Каждый раз, когда она собиралась это сделать, в последний момент пальцы деревенели, глаза увлажнялись, к горлу подступал комок, девушка откладывала письмо. Но сегодня Альбина твердо решила прочитать его. Плотная бумага конверта не сразу поддалась… Письмо было лишено обычных эпистолярных атрибутов вроде обращения, даты или места написания. Альбина сначала просмотрела небольшой текст бегло, сверху вниз, и лишь после этого стала медленно читать.
       «Бумага, вложенная в конверт и убранная в ящик стола, способна долго хранить написанные на ней слова, мысли. Память же обладает избирательным свойством. Не всегда можно вспомнить в точности сказанные тобой слова и обстоятельства, при которых они были произнесены. Но даже того неверного, искаженного представления, что дают нам наши воспоминания, достаточно, чтобы увидеть через мутную призму времени – ты сказал и сделал не так, как хотел.
       Нужно быть сильным и мужественным чтобы исполнить задуманное, хотя внешние обстоятельства, жестокие и равнодушные, опошляют все и вся… Сказать правду – значит отстоять свои права на понимание и чувства небезразличных тебе людей. Все остальное – оправдательное малодушие.
       Альбина, даже если бы ты не остановилась тогда, я должен был рассказать тебе о подлой и нелепой интриге, в которую меня втянула Муранец.
       Не сделав этого, я предал сам себя. Струсив, я изменил своему отношению к тебе и лишил себя возможности доверять дорогому мне человеку».
      Альбина опустила листок и вновь посмотрела на фотографию из далекого детства. Слезы застилали ей глаза.

* * *

      – Вино по утрам? – Марлен Андреевич подтянул пояс с кистями на домашней тужурке.
      Альбина рассмеялась:
      – Настоящее свежевыжатое гранатовое вино!
      – Что ж, здоровому телу – здоровое питание, – отец отпил из своего стакана. – Как и положено, терпко, но вкусно. Чем нас порадует сегодня генеральская кухня?
      – Вот этим, – Альбина поставила на стол дымящийся глиняный горшок.
      – Хм… Содержимое, надо полагать, как обычно, – военная тайна?
      – Как обычно – да, и как обычно – вкусно, питательно, полезно.
      Вихоревы уже заканчивали завтрак, когда дочь, убирая посуду, вдруг спросила отца:
      – Пап, а кто такая Муранец?
      – Наташа? – генерал отставил стакан чая.
      – Да, Наташа.
      – Зачем тебе это?
      – Да так, просто интересно. К нам заказчица пришла, услышала мою фамилию и поинтересовалась, не твоя ли я дочь.
      – А ты?
      – Сказала, что нет. Потом, правда, стало любопытно, откуда она может знать мою фамилию. Пришлось заглянуть в квитанцию, а там только одно: «Муранец». – Девушке было очень стыдно. Ей казалось, что ложь, сочиняемую на ходу, невозможно не заметить, но отец был больше увлечен своим чаем.
      – Сестричка у меня на отделении… Уф, спасибо большое. Все, как всегда, вкусно, питательно, полезно. Пошел собираться. Могу подбросить до «Гостиного».
      – Не надо, папа. Я на трамвае.
      – Как скажете… – Марлен Андреевич замешкался в дверях. – Дочь, у меня к тебе просьба. – Альбина выключила кран и повернулась к отцу. – Если задерживаешься – предупреди. Наши телефоны работают исправно. Договорились?
      – Извини. Обещаю!

* * *

      Моисей Аронович был в ателье не один. Старик ловко, рывками, раскатывал штуки ткани на раскроечном столе, мял кромку в жестких пальцах, разглаживал середину, будто втирая что-то в ткань.
      – Вэ хаим, Олежек! Как ни грустно мне говорить тебе об этом, товар добротный, но лежалый. Стоки! Весь этот ваш мелкооптовый гешефт – простые портовые стоки.
      – И что теперь?
      – Немножко маленьких трагедий. Это все, – старик похлопал развернутые штуки, – нужно хорошенько помочить и пропарить. Ты потеряешь много, около пяти сантиметров с метра, но материал оживет.
      – Ух, Моисей Аронович, я уж думал, – Олег, высокий блондин, поднялся с места и стал помогать мастеру сворачивать ткани.
      – А, Альбиночка, с новым днем, чтоб все мы жили в нем весело. Разреши представить – Олег Шевцов, человек который может все! – Закройщик картинно поднял указательный палец. – Или почти что все!
      – Здравствуйте, – Олег открыто улыбался, протягивая навстречу Альбине большую, красивую загорелую руку. Под короткими рукавами трикотажной бобочки ходили бугры мышц.
      – Здравствуйте, – ответила девушка и, избегая прямого взгляда, пожала протянутую руку.
      – Моисей Аронович, значит, как обработаем, сразу к вам?
      – Можете не спешить, на дворе лето и трудящий народ не думает за теплую одежду.
      – Тогда до встречи! – Олег сложил рулоны в огромную ярко-голубую сумку с изображением медведя и белыми буквами «KARHU», подмигнул Альбине и вышел.
      – Он, конечно, приятный мальчик и, как говорится, умеет жить, но, Альбиночка, если у вас есть другой предмет, лучше следуйте за тем, другим…
      – Моисей Аронович, с чего вы взяли…
      – В моем возрасте не надо много видеть, – перебил ее мастер. – А теперь к делу. К нам придет, – он вновь картинно поднял палец, – серьезный клиент!
      Акентьева-старшего Альбина узнала сразу. Он буквально впорхнул в ателье, бросив кому-то на ходу: «Сезон закрыт, контрамарок не будет!». На нем был светло-песочный костюм и темно-коричневая рубашка. Он легко, по-балетному, развернулся на каблуках и фамильярно обратился к мастеру-закройщику:
      – Моисей, я в полном цейтноте! – но внезапно замолчал, увидев Альбину.
      Девушка, уже переодевшаяся в рабочий костюм – приталенный халатик горчичного цвета, с накладными карманами и большими пуговицами, была очаровательна и целомудренно-сексуальна. По случаю летней жары халат был надет прямо на голое, если не считать трусиков, тело, покрытое скромным, но ровным загаром. Ее черные волосы были красиво уложены.
      – Ба-ба-ба! – ожил Акентьев. – Какими судьбами? – Он скользнул по казенному линолеуму, как по дворцовому вощеному паркету, и картинно приложился к Альбининому запястью. Удерживая девичью руку в своей, он повернулся к мастеру:
      – Моисей, это нечестно! Ты же знаешь, у меня мало времени. – Потом он вновь обратился к Альбине: – Вы не поверите, Альбина, но вы – самая прекрасная девушка из всех, кто переступал порог моего дома. Но почему же я вас там больше не встречаю?
      Альбина с силой высвободила руку.
      – Моисей Аронович, я вам больше не нужна?
      – Альбина Марленовна, – подчеркнуто вежливо отозвался Наппельбаум, – я вас попрошу принести со швейки брюки этого господина.
      Исполнив просьбу мастера, девушка скрылась в небольшой комнатке, где за покрытым клеенкой столиком сотрудники ателье пили чай. Она присела на стул, откинула голову к стене и закрыла глаза.
      «…Внешние обстоятельства, жестокие и равнодушные, опошляют все и вся. Женька, Женька! Как бы я хотела увидеть тебя! Утащить на прогулку куда-нибудь на острова и долго-долго рассказывать о себе, спрашивать у тебя советы, чувствовать себя пусть глупой, но счастливой…»
      – Альбина…
      Услышав голос Акентьева, для которого, похоже, здесь не было ни преград, ни запретных территорий, девушка напряглась, словно окаменела. Лицо ее исказилось в гримасе. Не открывая глаз, она четко произнесла:
      – Что вам нужно? Один из Акентьевых уже получил от меня желаемое. Уйдите, и как можно скорее.
      – Альбина, вы меня…
      Девушка открыла глаза. В них была такая злоба, что режиссер, криво усмехнувшись, поспешил ретироваться.

* * *

      Охоту на Наташу Муранец Альбина вела по всем правилам. Потолкавшись пару субботних дней у отца на отделении под благовидным предлогом: «Как? А мне он сказал, что будет здесь!», она вычислила искомую персону и, дождавшись окончания сестринской смены, незаметно проводила ее до дома.
      Установив, что каждое второе дежурство Муранец заканчивает в восемь часов утра, Альбина пришла к выводу: это время суток наиболее удобно для осуществления задуманного. Медсестра жила в огромном девятиэтажном доме на углу Металлистов и Пискаревского. Утром лестничные марши, как правило, были пустынны.
      В тот день с самого утра шел сильный дождь. Прохожие, спрятавшись под зонтами, спешили по своим делам.
      Завидев Муранец, торопливо идущую от трамвайной остановки к подъезду, Альбина быстро зашла в него, поднялась на заранее спущенном лифте на восьмой этаж и стала ждать.
      Как только Муранец вышла из лифта и, зазвенев ключами, остановилась у дверей своей квартиры, Альбина, достала из кармана дождевика костяной нож для бумаг. Плечом она сильно вдавила невысокую Муранец прямо в дерматин двери, левой рукой туго намотала ее длинные, но жиденькие волосы на руку и, ткнув костяным лезвием ей в живот, шипящим голосом сказала:
      – Стой спокойно! Останешься цела.
      В мавзолейной тишине подъезда послышалось легкое, даже веселое журчание. Аммиачный запах быстро заполнил площадку.
      – Я все отдам, – просипела Муранец.
      – Мне «все» не надо. Сейчас ты быстро разъяснишь, что за историю устроила с мальчишкой-практикантом, Женей Невским.
      Рассказ Муранец был краток и честен.
      У Альбины сжалось сердце. Будь у нее сейчас настоящий нож…
      – Запомни этот день, – зловеще шепнула она перепуганной медсестре и устремилась вниз по ступенькам.

* * *

      В тот день Альбина была тиха и задумчива.
      – Моисей Аронович!
      – Да, прекрасное создание, я весь – одно большое ухо, – старик, как мог, уже битый час пытался поднять настроение ученицы.
      – «Во многом знании – многие печали», кто из пророков это сказал?
      – Детка! Я же простой ремесленник, а не чтец-толкователь Великой книги, хоть дважды в день и прохожу мимо синагоги.
      Альбина вздохнула.
      – И что, это так важно?
      – Да нет, просто как-то на ум пришло, – девушка рассеянно стирала резинкой карандашные пометки на лекалах.
      – М-да, чтоб жили так твои враги. – Наппельбаум подошел к ней и по-отечески погладил по плечу. – Но нужно собраться. Сегодня Олег привезет работу, и нам придется задержаться.
      В паре с Моисеем Ароновичем Альбина до девяти вечера кроила привезенные Олегом отрезы. Старый мастер был разговорчив и весел.
      По окончании аврала Олег, отказавшись от помощи закройщиков, ловко сложил готовые детали в свою большую сумку, протянул Наппельбауму конверт – «Как обычно, уважаемый!» – и, подмигнув Альбине, ушел.
      – Мы славно потрудились, пора передохнуть, – сказал мастер и, вынув из конверта сторублевую купюру, передал ее помощнице. – Ученические двадцать пять процентов, твердый тариф со времен моей туманной юности, что «вяло ковыляла по пыльным швальням Львова», – пропел Наппельбаум. – Держите, Альбина, это ваше…
      Двадцать восьмой трамвай не торопился. В густых сумерках, после внезапно окончившегося ритмичного напряжения последних часов, Альбина чувствовала себя потерянной и одинокой. Мысли перескакивали с одного на другое, но преобладало общее состояние душевного томления.
      – Альбина, – она и не заметила, как к остановке подъехал «жигуленок» Олега. Это была красная «тройка», из приоткрытой передней дверцы которой негромко лилась песенка Пиаф «Non, rien de rien», – вы извините, может быть, я назойлив?
      Альбина, шагнувшая было в сторону машины, остановилась, вопросительно посмотрела на загорелого красавца.
      – Могу довезти до дома или, если решитесь, давайте махнем на залив.
      «Решительность, решение, поступки…» – под этими знаковыми определениями она прожила последние три недели. Еще стоя на тротуаре, она знала, чем закончится эта встреча. Готовность Альбины изменить свою жизнь одержала верх над доводами разума.
      – Поехали на залив, но мне сначала необходимо позвонить.
      – Да вот же, телефонная будка у вас за спиной, – Олег рассмеялся.
      – Алло, папа?
      – Да.
      – Ложись, не жди меня. Хорошо?

Глава 6
Количественные и качественные изменения в семействе Иволгиных