Черный Ворон (№3) - Крик ворона

— Чем занимаешься? — сдержанно спросил Наблус.

— Пишу последний параграф диссертации. Это должно было согнать его настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:

— Ты на мой сапог — пара.

— Сам ты сапог!

Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на все границы государств и судеб — другу. И положила руку на его крепкую смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:

— Ой, смотри, бауабики!

— Кто?

Оглянулась и ничего не поняла. Кроме двух кобелей, увязавшихся за течкующей сукой, там никого не было. До нее дошло: собаки. Он попросту по-арабски образовал множественное число от слова «бобик».

Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися «баданчанами» с мидиями, украшенными бамией и оливками.

Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана конверт «Par Avion», и у Тани дрогнуло сердце.

— От матери? — догадалась она.

Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом Адочки.

"Танюшка, сладкая моя донюшка!

Уж и не знаю, как Господа благодарить, кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу тебе и от радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду могилку твою искать, тем и жила, родная ты моя! Оказывается, ничего искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то зашевелилось внутри, ёкнуло. Сердце не обманывает, догадалась, что жива ты, счастие мое рыжее. Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да я все понимаю, видать, пока нельзя. А как Фахри мне посоветовал, вроде как наказал, письмо тебе написать, а он вроде бы найдет, как к тебе его отправить, так думала — дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли весточку. А то ну впрямь как бабка твоя — уехала и ни словечка, ничего. Я ж все-таки мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то непутевые. Столько бед на ваши головы сыпется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м. Уж и не знаю, правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь, так, наверное, обязательно тебе знать следует. Мало ли что. Скрывался он, оказывается. Жил в Кемском районе в лесхозе под чужой фамилией, кажется, Черноволом Савелием звался. Охотничал или, наоборот, егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее, что от нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело Павлуши-то и отыскалось. Прокуратура долго копалась. Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть и самовозгорание. На том дело и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих работничков толку не жди. Ну да кому до истины-то докапываться? Времена такие наступили, что человеческая жизнь уж и полтинника не стоит. При Сталине все-таки порядка больше было. А сейчас старики пенсию по полгода получить не могут. Может, вот Жириновский Владимир Вольфович выйдет в президенты, как-то этих коррупционеров пришерстит. Благо ты подальше от этого бардака. Не вздумай возвращаться. Разве в гости? Буду ждать. Твоя старенькая мама. Целую тебя, хоть ты этого не любишь. Скучаю по тебе.

И целую".

Информация, которую передал ей Наблус с этим письмом, больно хлестанула Таню. В какой-то момент ей показалось, что сама задыхается. Несомненно, Павел был убит. В ее голове мгновенно вспыхнул разговор с Шеровым. Ошибки быть не может, и дело не в том, что подсказывает чутье. Тут и особого анализа не надо, чтобы все концы свелись к тому, кому нужна была его смерть.

Появился Фахри. Таня мутно молчала. Словно отвечая ее размышлениям по теме, Наблус проронил:

— А как я с машиной твоей ковирался, помнишь?

Он не улыбался. Взгляд был твердым, без намека на ностальгические воспоминания о приключениях прошлых лет. Нет. Вопрос — как указательная стрелка «Alarm».

— Что ты знаешь о его смерти? — спросила Таня.

— Что он не лесник и вряд ли такой ишак, чтобы самовозгореться.

— Кто за этим стоит, что думаешь? Или знаешь?

— Думаю, что и ты.

Таню насторожил его вкрадчивый тон. Ему-то Шеров зачем?

— Ладно, сквитаемся, — тяжело выдохнула она.

— Он сейчас в Норвегии, контракты какие-то заключает.

Таня вскинула бровь на подобную осведомленность.

— Послушай, зануда! Шеров — не Анна Каренина, а я-не тупее паровоза. — Этот литературный пример ему был понятен еще с подфака МГУ. — Надо будет — всему свое время.

— Когда шеровское придет, мне как брату скажешь? — хитрил Наблус.

— Тебя-то что теребит? Мое долевое участие?

— В нем ты и я — между-между.

— Так и говори между где. И с какого боку твой интерес?

— Мне тоже приятно трупчик нашего друга иметь.

— Некрофилия или терроризм?

Наблус расхохотался:

— Один мертвец много жизни спасает.

— Он что, продает Израилю разворованное советское вооружение?

Фахри дернул головой. Похоже, попала близко.

— Через его каналы большие еврейские деньги уходят.

— А значит, остальное можно купить на месте?

Он помолчал и, обезоруживающе улыбнувшись, будто предлагая вылазку в зону отдыха на Борисовские пруды, заявил:

— Мы его уберем. Ты и я. Я перекрою чуть-чуть кислород, который поступает на другой берег Иордана, а ты успокоишь сердце. Нельзя в себе боль и злобу копить, правда. Рыжая?

— Ну что ж, я давно твоя должница за акцию по ликвидации Ларика. — Сказала так, будто только это ею и двигало, на том и согласилась, наконец: — Тогда лады. Когда наш рейс в Осло?

Наблус протянул ей билеты.

Полыхнуло неожиданно. Из-за крыши вырвался язык пламени, Таня увидела, как в одной из комнат второго этажа занялась огнем занавеска, из открытой форточки повалил дым. Она прильнула к окуляру, навела на входную дверь. Из нее выбегали люди — двое, трое, пятеро. Она отчетливо видела выражение незнакомых лиц — растерянное, испуганное. У одного, высокого, полностью одетого, лицо было злое и решительное. Губы и руки шевелились, он явно отдавал какие-то распоряжения. В руках у второго появился автомат. Еще двое бросились, пригибаясь, вдоль фасада, один побежал к «мерседесу». Наблюдая за ними, Таня едва не упустила Шерова. По наитию повела линию прицела чуть выше и засекла его на балконе. Он перегнулся через перила и кричал что-то вниз. Она поймала в перекрестье его лысую макушку. Надо же, какой плюгавый...

— И тогда я сказала...

Почти бесшумно передернулся автоматический затвор.

— Послушайте, маленький...

Палец замер на спусковом крючке.

— Можно мне вас немножко...

Плавный неспешный выдох.

— Убить.

Как плевочек просвистел. Красным цветком распустилась на темечке седьмая чакра. Вадим Ахметович перева лился через перила и нелепой куклой шлепнулся на козырек, выступающий над черной дверью.

С другой стороны фьорда в тихие воды полетела ненужная более винтовка.

Таня поднялась. Происходящее на том берегу ее больше не трогало. Она нырнула в густой сосняк, вышла по нему за гребень, скинула маскировочную куртку, кепи, перчатки, стянула заляпанные грязью штаны, под которыми оказались вполне пристойные и ничуть не промокшие серые слаксы, переобулась, сменив мягкие пластиковые сапожки на кроссовки, сложила все хозяйство в заранее заготовленную ямку, обтерла лицо гигиенической салфеткой, которую отправила туда же, вылила сверху содержимое металлической фляжки, привалила камнем. Когда доберутся до тайничка, найдут в нем лишь расползающиеся ошметки, никакой идентификации не подлежащие.

На дорогу она вышла через час. В это раннее утро на дороге было пусто, но Таня решила не рисковать и до нужного места добиралась лесочком. Вскоре показался заброшенный каменный амбар без крыши. Озираясь по сторонам, она приблизилась, обошла строение кругом. За амбаром, не видный с дороги, стоял видавший виды черный «джип». Мотор работал на холостом ходу, на водительском месте — фигура в знакомой клетчатой кепочке и черной кожаной куртке. Уже не таясь, она пересекла несколько метров, отделяющих автомобиль от стены амбара, открыла дверцу, плюхнулась на переднее сиденье.

— Трогай, Фахри.

В затылок уперлось что-то холодное, металлическое. В окошке мелькнула ухмыляющаяся рожа в синей фуражке, красноречиво выставилось короткое автоматное дуло. Фахри повернул голову — только это был не Фахри.

— Спокойно, мадам. Королевская криминальная полиция. Вы арестованы.

На ее застывшем лице проступила жуткая, леденящая улыбка.

— За неправильную парковку?

Незнакомец в одежде Фахри испустил усталый вздох.

— Фрекен Теннисон, вы обвиняетесь в убийстве иностранного гражданина Вадима Шерова... Руки, пожалуйста. На запястьях защелкнулись никелированные браслеты.

(27 июня 1995)

— Павел встречал нас в аэропорту. Через три дня мы с Лизаветой получили кенийские паспорта, а еще через две недели Джош преподнес нам потрясающий подарок — кругосветное путешествие на пятерых, две пары молодоженов и Нюточка. Кувейт, Индия, Гонконг, Сингапур, потом Япония, Австралия, Новая Зеландия, Таити... Мы с Павлом венчались в Кито, в православной казачьей церкви. Наши казачки после революции осели в Эквадоре, и теперь из них состоит вся президентская охрана. Так здорово было, красиво, торжественно. Лизавета с Джошем тоже захотели венчаться по-православному. И обвенчались через три дня. Брак-то у них только замышлялся как фиктивный, а получился самый что ни на есть настоящий. Дня друг без дружки прожить не могут. И папаша-вождь выбор сына очень одобрил, сказал, что Лизавета на их Местную богиню плодородия похожа. Ну, не знаю, я этой богини не видела... Так вот, по такому исключительному случаю казачки неделю нас не отпускали, пировали, пили наше здоровье, плясали... Потом мы были на карнавале в Рио-де-Жанейро, потом Нассау, Бермуды, Канары, Европа. Для меня были закрыты только две страны. В Союз меня не пустили бы, как жену эмигранта последней волны, а в Штаты — как жену человека, получившего вид на жительство, но еще не имеющего гражданства. Идиотские порядки!.. В Швейцарии мы разбежались.

— Как разбежались? Куда? — встрепенувшись, спросил Иван, совсем заслушавшийся Таниным рассказом.

— Джош с Нюточкой и Лизаветой вернулись в Найроби. Павел через три дня вылетел в Штаты, а я осталась в клинике.

— В какой клинике?

— Заболела?

Ник и Иван задали вопрос, не сговариваясь.

— На операцию. Там лучшие специалисты, а мне, видишь ли, очень хотелось иметь детей. — Она метнула взгляд на Ника.

Последняя реплика определенно адресовалась ему. Он убрал голову в плечи и отвернулся.

— И что, получилось? — спросил Рафалович.

— Да, вполне успешно. Теперь-у Нюточки двое братиков. Митька и Алешка.

— Митька — это понятно. В память деда, — сказал Иван. — А почему Алешка?

— В память другого деда. Вы его не знали.

— А фотографии привезла? Взглянуть бы.

— Конечно. В спальне лежат, потом покажу.

— А как Нюточка? — спросил Рафалович. — Большая? И все так же похожа на тебя? Вас, наверное, путают?

— Редко. Фигуры разные. — Таня развела руки в стороны, — Она поступила в Кэл-Юн, это Калифорнийский университет, учится на этнографа, летом разъезжает по резервациям, собирает индейский фольклор. Вся в отца, совсем на своей науке сдвинулась.

— А ты-то сама не работаешь?

— Куда там, с двумя-то малявками! Меня и сюда переводчицей оформили, чтобы с визами лишних хлопот не было. Так, иногда, чтобы переключиться, поем в нашем загородном клубе попеременно с Аланной. А Павел подыгрывает. Ничего, народу вроде нравится, хотя ни слова не понимают.

— Или просто хотят подольститься к жене босса, — вставил Ник.

— Нет, — серьезно ответила Таня. — Таких в нашей фирме не держат.

— Завидую, — сказал Рафалович. — И вообще хорошая фирма, классно поднялись. Вы только с Готей Васильевым на насадки подписались?

— И все-то ты знаешь, — сказал доселе молчавший Павел. — Нет, не только... Перейдем к окошечку, другим мешать не будем.

Они встали и отошли к тому столику, за которым три часа назад дремал Иван.

Сейчас он очень даже бодрствовал. Жадно ел, курил, пил лимонад и блестящими глазами смотрел на Таню.

— А скажи, только честно, после такой-то благодати домой, наверное, и не тянет? — осторожно спросил он.

— Поначалу не тянуло. Долго не могла насытиться Павлом, новой жизнью, новыми впечатлениями. А каквсе понемногу устаканилось, временами стало забирать. Тоска, ничего вокруг не мило, запрусь и реву в подушку...

— Так вы квартирку здесь купите или даже дом, теперь это просто, были бы деньги. Будете приезжать раз или два в год на недельку, на месяц. Сейчас многие так делают.

— А мы теперь и так будем приезжать. Есть много предложений по работе, вон через месяц в Москву летим с Минздравом соглашение подписывать. А Павел еще хочет по Сибири полазать, по Северу...

— Ага, — сказал Ник. — Вам теперь никакой Шеровне страшен.

— Шеров? — переспросила Таня. — Кто такой Шеров?.. Ах, да... Слушай, а ты-то откуда знаешь про Шерова?

— Добрые люди рассказали. — Ник поморщился, как от зубной боли. — Только нет теперь Шерова. Пять лет как грохнули.

— Грохнули?

— Ну, замочили, прикончили. Поехал за бугор проветриться, а там его и... Не дожил, а то сейчас высоко бы парил. Ночным президентом, не иначе.

— Это как?

— Днем Ельцин, а он ночью. Когда все кошки серы.

— Ну и черт с ним! — подвела черту Таня. — Иван, кинь мне сигаретку.

Он подождал, пока она закурит, и сказал:

— Слушай, Танька, ты молодчина, что всех нас собрала, Павла привезла. Представляешь, мы не то чтобы встречаться, а даже здесь друг друга не узнали, пока ты не вошла. А ведь когда-то такие друзья были... Только скажи, а почему ты все так странно устроила? Карточки эти, «доктор и миссис Розен просят пожаловать...» Неужели нельзя было по-простому, позвонить, сказать?

— Драматургия, брат Вано, эффектная концовка, — высказался Ник. — Таня все же актриса, хоть и бывшая.

— Не только. Иначе я бы вряд ли вас всех собрала.

Да и объясняться по отдельности не хотелось.

— Ты им про Алиссию расскажи, — подал голос Павел.

Остальные недоуменно переглянулись.

— Про какую еще Алиссию? — спросил Иван.

— Это книжка такая есть, и фильм тоже. Когда в девяносто первом Павел получил гражданство и мы с Митькой смогли к нему в Денвер переехать, меня Аланна крепко под крылышко взяла. Про страну объясняла, язык учить заставляла, записала на специальные курсы для иммигрантов. А по вечерам мы друг к дружке ходили, чай пили, разговаривали, она все требовала, чтобы по-английски. Потихоньку я ей про всю жизнь мою рассказала. А она говорит: «А ты знаешь, что есть книжка про тебя?» Я удивилась. Какая, спрашиваю, расскажи. Она книжку из кабинета вынесла, мне дала, а рассказывать ничего не стала. Сама, говорит, прочтешь, а слова непонятные, которых в словаре не найдешь, я, так и быть, подскажу. Я взяла, раскрыла, книжка толстая, непонятная, но я стараюсь, читаю — любопытно все-таки, что там про меня написано. Сначала через пень-колоду понимала, потом ничего, вчиталась. И поняла: как есть про меня. Там главная героиня — киноактриса, Алиссия. Тоже в деревне росла, только в лютой бедности, тоже сиротой, как и я, и тоже старшая сестра была вместо матери; и в город сбежала, потому что сестрин муж проходу не давал. В городе в прислуги нанялась, а потом парня встретила, точь-в-точь как ты, Иван, тоже писателем мечтал стать и выпить любил, и поженились они тайком от его родителей, а родители узнали и попросили одного родственника, большого босса, чтобы разлучил их, тот пришел и деньги ей предлагал и грозился, как тогда Дмитрий Дормидонтович, а потом в кино ее устроил, чтобы, значит, семья не стыдилась, что жена племянника — прислуга... Ну, да это совсем не так, как у меня было. А у этого босса сын был, прямо как Павел...

— Это ты погорячилась, — прервал ее Павел. — Тот был герой, рыцарь, а я обыкновенный.

— Не перебивай... Она того парня полюбила, а с писателем у них все наперекосяк пошло. Тогда дядя их во Францию отправил, от греха подальше, а ей нашел роль хорошую. И вот живут они себе во Франции, а тут к ним является еще один родственник с приятелем, совсем как ты, Никита, к нам в деревню с Огневым приехал. И точно так же писатель на этого родственника с кулаками полез, когда тот тайком его рукопись читал, а он стал этого писателя расхваливать и в кино зазывать, сценарии писать. И вообще тот парень, его в книжке Максимом звали, вылитый ты — такая же язва и с теми же, извини, половыми наклонностями.

— Читал я эту книжку, — пробурчал Ник. — У нас ее переводили. Слезливый дамский романчик. Но похожие моменты есть, согласен, я раньше как-то не задумывался. И этот приятель Максима тоже с собой покончил, как... как Юра, и положительного героя гангстеры якобы убили в Африке, а потом оказалось, что не его. И действительно, в финале героиня всех в одном месте собирает и предъявляет им героя, живого и здорового. Кстати, даже Кения там фигурирует... Только вот одной персоны, по-моему, очень важной, в книге нет, а многим из нас она по жизни как танком проехалась...

— Ты про кого? — спросил Иван. Павел пожал плечами. Рафалович поднялся и подошел поближе.

— А про сестрицу мою лучезарную, а твою, Поль, бывшую благоверную.

— Это про Таню, что ли? — спросил Иван. — Так при чем здесь она?

— Я от нее никакого зла не видел и до сих пор считаю ее достойной и очень несчастной женщина, — твердо сказал Павел. — И до конца жизни буду ей благодарен за Нюточку.

Рафалович угрюмо промолчал.

— Кстати, кто знает, что с ней теперь? — спросил Иван. — Я ее не видел... страшно подумать, пятнадцать лет.

— Я тоже, — помолчав, сказал Павел. — А последний раз, когда она лежала в коме.

— Я видел чуть после того, — сказал Ник, — хотя и не жаждал. Она жила в Москве, вышла замуж за какого-то англичанина и уехала с ним. Меня на свадьбу не пригласили. Думаю, у нее все в порядке.

— Два года назад точно все было в порядке, — с внезапным остервенением сказал Рафалович. — Цвела и пахла. Я встречал ее на Ривьере.

Он замолчал. Все тоже притихли как-то разом.

— А я так вообще ни разу ее не видела, — сказала Таня. — Так что для меня она точно не очень важный персонаж... Не знаю, кто как, а я за разговорами изрядно проголодалась. Так что предлагаю спуститься в ресторан и пообедать. По дороге прихватим Кристи, Алекса и Джоша с Лизаветой...

— Как, и Лизавета здесь? — изумленно воскликнул Иван.

— Конечно здесь, и все вы ее видели, -с легким злорадством сказала Таня.

— Что, неужели та японская бизнес-дама, которая нас впускала?! — воскликнул Ник. — Ну Лизавета Валентиновна, ну всех нас обула...

— То-то она мне знакомой показалась, — сказал Рафалович.

— Ну прям не жизнь, а книга перемен, — философски заметил Иван.

И, не прекращая переговариваться, все двинулись к выходу.

IV (27 июня 1995)

В проеме распахнувшейся двери стоял весьма внушительный, несмотря на малый рост, усач, видно, в немалом чине. Сделав два решительных шага вперед, он остановился и уже отнюдь не решительно произнес срывающимся голосом:

— С-сидите.

— Сижу, — подтвердила она, с любопытством глядя на незнакомца.

Он набрал в легкие воздуха, сдвинул на затылок фуражку, поднял перед собой руку с зажатым в ней листком, откашлялся и начал читать:

— «С сожалением уведомляю Вас, что Ваше ходатайство о помиловании рассмотрено Господином Президентом Республики и...»

— Отклонено, — подсказала она. — Мерси, я уже догадалась — шампанское, омары, цыпленок по-амстердамски... Да и радио не молчит...

— «Принимая во внимание, что апелляционные суды трех инстанций не сочли возможным...» — хрипло продолжал он.

— Да не утруждайте вы себя, господин надзиратель. Все ясно. Когда?

— В четырнадцать тридцать, — опустив глаза, как мальчишка, прохрипел он. — Вообще-то я не надзиратель, а старший судебный исполнитель...

— Простите, господин старший судебный исполнитель, — сказала она и задорно добавила: — В следующий раз не ошибусь.

— Вы... вы... вы... — совсем уже сбился он. — Понимаете... понимаете... Пять полностью доказанных умышленных убийств с отягчающими. А не полностью? Заговоры, перевороты, политический и промышленный шпионаж?.. Может быть, хотите еще вина? Коньяку? Писчей бумаги? Транквилизаторов?

— По-моему, — участливо сказала она, — транквилизаторы нужнее вам.

— Само собой, священника... Он уже ждет.

— Священника не надо, — твердо сказала она.

— Но... но вы подумайте... Может быть, все-таки... Или желаете раввина, ламу, православного... У нас есть приходы...

— Никакого, — повторила она.

— Тогда, может быть, какой-нибудь лювбимый фильм, книгу, музыку? Или... — он перешел на еле слышный щепот, — марихуаны... Вообще-то запрещено, но можно и укольчик... А? Что?

— Мужчину.

— Что-что? — переспросил он, мгновенно покрываясь потом.

— Я, кажется, ясно сказала — мужчину.

— Но... но... То есть, в каком смысле?.. — Он попятился, словно увидел черта. Сейчас, того и гляди, перекрестится.

— Неужели непонятно — в каком смысле? Или никто из ваших коллег не захочет близости с самой знаменитой женщиной десятилетия? Да еще в подобных обстоятельствах?

Он судорожно вытащил платок и принялся утирать пот с багрового лица.

— Например, вы? Будет о чем рассказать внукам... — И впервые пристально посмотрела ему в глаза.

Судебный исполнитель резко выпрямился и замер. На лице его легко читалась вся гамма сильнейших чувств. Ужас, восхищение — и, конечно же, беспредельно алчное вожделение... Что ж, такое предложение разбудит мужчину и в безнадежном паралитике.

Он, пятясь и не сводя с нее глаз, подобрался к дверям, развернулся, что-то резко выкрикнул в коридор. Потом развернулся обратно и шагнул внутрь камеры, захлопнув за собою тяжелую дверь. На лице его было новое, сосредоточенное выражение. Он сделал еще один шаг. Пальцы теребили пуговицу форменной тужурки.

— Ну, иди ко мне, моя последняя любовь!

Он сделал еще шаг и вдруг остановился, опустив руки.

— Ну что? Не желаете ли вызвать подчиненного подержать ваш драгоценный?

— Я читал про вас все, — четко и медленно проговорил он. — Книгу, статьи, все материалы дела. Видел фильм, присутствовал в зале суда. И понимаю, что вы обязательно попытаетесь задушить меня, переодеться в мою форму и бежать отсюда. Или что-то в этом роде. Только у вас ничего не получится.

Она усмехнулась.

— Не доверяете?

— Вам?! Я пока еще не сошел с ума...

— Я тоже... Вам ли не знать, что мой... номер оборудован по последнему слову техники... «Жучки», телекамеры.. Смелее же, господин исполнитель, смелее! Я вас не съем, а вы напишете об этих минутах толстый мемуар и, уверена, станете миллионером, мировой знаменитостью.

Он нервно сопел. Усатое лицо налилось краской.

— Я... я не...

— Не смущайтесь...

Рука его боролась с пуговицей.

— Впрочем, я пошутила.

Стрекот дикторской скороговорки из белого приемничка над изголовьем сменился сладкой музыкой. Она протянула руку и прибавила звук. Испанский душка-тенор...

— Что ж ты, Иглесиас? — с усмешкой пробормотала она. По-русски.

— А? — Господин судебный исполнитель решил, должно быть, что она обращается к нему.

— Бэ... Белое танго. Дамы приглашают кавалеров. Не откажите в любезности.

Она ловко спрыгнула со стула и притянула усача к себе. В приемнике соловьем разливался Что-ж-ты:

— Натали-и...

Он водрузил дрожащую руку на ее тонкую талию и, застонав, повалил ее на кровать...

Потом они молча курили. Потом она угостила его шампанским из своего стаканчика и выпила сама. Потом они повторили еще раз, и он был как пылкий и нежный Ромео, как тигр, как молодой полубог, а она — как трепетная лань, как пылкая пантера, как кроткая голубица...

Чиновник вновь прильнул к ней, но она отстранила его:

— Довольно. Вы исполнили свой долг, служебный и человеческий. Теперь ступайте. Вас давно уже разыскивает начальство.

Он попятился и опустился на стул. Глаза его светились безумием.

— Я... я... у меня есть верные люди в охране... деньги... оружие... я подкуплю... подгоню фургон... устрою аварию, взрыв. Я отравлю, перестреляю... Мы бежим отсюда... Я спрячу вас... в горах;.. Я знаю местечко.

Она, не поднимаясь, холодно смотрела на него сквозь дым сигариллы.

— Господин исполнитель, не пыхтите под киноглазом. У вас и без того могут быть неприятности... Спасибо вам, конечно, но это чистое ребячество. Вы и сами прекрасно понимаете абсурдность ваших слов. Лучше успокойтесь, приведите себя в порядок, выпейте водички и отправляйтесь исполнять дальше.

Он уронил голову на стол и громко зарыдал.

— Господи, ну почему... почему? — лепетал он. — Раньше я верил тебе, Господи... Теперь больше не верю... Если в мире, сотворенном тобой, возможно такое.... такое, тогда ты — дьявол! Лживый, премерзкий дьявол! Враг! Враг!..

Она решительно встала, прошла мимо него в закуток за белой ширмой, налила в пластиковый стаканчик воды и склонилась над плачущим мужчиной, свободной рукой поднимая его голову за подбородок.

— Ну все, ну все, мой хороший, не надо, — ласково приговаривала она, отпаивая его, как малого ребенка. — Не надо ругать Боженьку. Он хороший. И он здесь совсем, совсем ни при чем... Пей, милый. .

Он пил, все дальше запрокидывая голову. На толстой шее дергался кадык.

— Все? — спросила она, отходя от него.

— Да...

— И прекрасно. Теперь наденьте брюки, застегнитесь, сходите умойте лицо. Причешитесь, примите бравый вид и идите.

— Но я...

— И позвольте напомнить вам, что ваш визит несколько затянулся. Видите ли, сегодня у меня важное деловое свидание, к которому надо немного подготовиться. Так что извините, но...

Ее слова мгновенно отрезвили его. Он вскочил.

— Да-да, простите, конечно, разумеется, — он поспешно натягивал форменные брюки. — Я готов.

— Не забудьте привести свой лик в порядок. А то вас не узнают.

Сгорбившись, на деревянных ногах, он пошел в закуток и почти тотчас вышел, вытирая лицо ее бумажным полотенцем.

— Я готов, — повторил он.

Она щелкнула пальцами, как дрессировщик кнутом.

— И распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне прислали еще мерзавчик шампанского и пачку «Локс». Больше ничего не надо.

— Да, да-да, конечно.

Он повернулся к дверям, но тут же развернулся, подбежал к ней, крепко обнял и поцеловал в губы. Потом так же стремительно побежал прочь. У самых дверей камеры он еще раз развернулся и крикнул:

— Меня зовут Лео Крюгер! Лео Крюгер, старший... нет, бывший старший судебный исполнитель! Прощай! Я люблю тебя...

И, с силой распахнув двери, он выбежал в коридор.

— Про вино и сигариллы не забудьте! — крикнула она ему вслед и услышала в ответ затихающее:

— Не забуду-у-у...

Она взяла со столика бутылку, прямо из горлышка допила остатки. Потом закурила и, не одеваясь, легла на кровать. Ее блуждающий взгляд упал на круглые электронные часы, вделанные в стену прямо над дверью, и остановился на них.

Если часы не врут и если они будут вежливы, как короли, ход очка закончится через два часа шестнадцать минут. Говорят, эти часы полагается посвятить воспоминаниям... Ну что ж... Тем более есть что вспомнить....

V (27 июня 1995)

В казино морили тараканов. Леху, естественно, предупредить забыли, и, явившись, как положено, на смену, он долго и недоуменно дергал бронзовую навороченную ручку, стучал в дубовую дверь молоточком. Ему так и не открыли, только за армированным стеклом сверкнул перебитой рожей Старшой и волосатой лапой показал: чеши, мол, отсюда, до завтра свободен.

— Суки! — сплюнув, пробормотал Леха. — Хоть бы позвонили, так я бы с утречка на дачу смотался. А так день, считай, пропал.

Домой, в гегемонский отстойник на проспект Большевиков, не хотелось совершенно, и как-то само собой вспомнилось, что совсем неподалеку, в «Прибалтийской», работает армейский еще дружок Стае, тоже после дембеля пошедший по части секыорити. Стас давно уйсе зазывал Леху в свое заведение закусить, расслабиться, да не получалось как-то. Все недосуг было. А вот и досуг нежданно образовался. Только бы Стас на месте оказался.

Стас оказался на месте. Более того, он как раз сдавал смену и другу обрадовался несказанно. По-быстрому переодевшись в «гражданское», т. е. в джинсы и розовый пиджачок, он уволок Леху в ресторанный зал. Для разгону взяли литруху всамделишного «Абсолюта» (своих не дурят!), белужины с черемшой и хреном, расстегаев. Разговор развивался предсказуемо — вспоминали былое, товарищей по оружию. После второй разговор плавно перетек в настоящее: семья, работа. Невольно начали сопоставлять, делиться опытом.

— Главное ведь в нашем деле что? — вопрошал Стас, постукивая пальцем по столу. — Главное — это фейс-контроль, а по-нашему говоря, мордальный. Чтобы, значит, нежелательный элемент не допустить, а желательный, наоборот, лишними придирками не обидеть.

— Это верно, — поддакнул Леха. — У нас, как у саперов, права на ошибку нет. Хоть в ту, хоть в другую сторону ошибешься — со службы в три шеи, а тогда хоть в грузчики иди.

— В грузчики оно тоже того, — авторитетно заявил Стас, окинув красноречивым взглядом тщедушную Лехину фигуру. — Не всякого возьмут. Опять же, сокращения везде, заводы закрываются, части военные расфасовывают.

— Расфор.. расформировывают, — поправил Леха.

— И это тоже, — не утрачивая солидности, кивнул Стас. — В общем, без фейс-контроля никуда. За считанные секунды сумей любого кадра прочитать.

— Ага. Вот этих, например, я бы не пустил, пока лимон не предъявят. — Леха показал на компанию краснорожих мужичков, гомонящих в дальнем конце зала.

Стае иронически фыркнул.

— Ты чего? — обиженно спросил Леха.