X

(Ленинград, 1973-1974)

Сессия неумолимо надвигалась. Нил зарылся в учебники, норовил выступить на каждом семинаре, автоматически зарабатывая зачеты. К тому же Пушкарев подписал «Ниеншанц» на две большие предновогодние дискотеки – на заводе и в техникуме. Две недели Нил встречался с Линдой только на факультете. За всеми заботами невеста временно отошла на второй план. Но в один прекрасный день, морозный и солнечный, ему удалось спихнуть сразу три зачета, два из которых считались легендарно несдаваемыми с первого раза, и тут обнаружилось, что до Нового года осталось четыре совершенно свободных дня и еще несколько дней после – первый экзамен поставили только на восьмое января. И сразу захотелось оказаться рядом с Линдой. Пока голова его была занята науками, он даже не сознавал, насколько истосковался по ее гибкому, сильному телу, острому и недоброму язычку, по чуть жутковатой, и тем более манящей ауре недозволенности, риска, хождения по краю пропасти, которую излучало все ее существо.

Факультет он покинул в восьмом часу, а в четверть девятого уже звонил в дверь дома на Четвертой Советской, держа за ленточку шоколадный торт, купленный по дороге в «Севере». Ему долго не открывали, хотя в квартире определенно кто-то был – на лестничную площадку доносились отзвуки негромкой музыки и оживленных голосов. Он позвонил еще и еще раз, потом повернулся к двери спиной и принялся громко лягать ее тяжелыми зимними ботинками. Кончилось это тем, что он чуть не растянулся на полу прихожей, не уловив момент, когда дверь внезапно распахнулась. От падения его спасла Линда, продемонстрировав отменную реакцию – успела отпрыгнуть назад и выставить руки, принявшие на себя Нила, который влетел спиной вперед. Так оба удержались на ногах, правда, прозрачная ленточка, которой был перевязан торт, не выдержала испытаний и порвалась. Коробка с тортом описала в воздухе пологую дугу, впечаталась в дальнюю стену и лопнула, оставив на обоях шоколадную кляксу.

– Что за шум, а драки нет?! – крикнул из комнаты Ринго грубый, нетрезвый и совершенно незнакомый голос.

– Ерунда, сосед торт уронил, – отозвалась Линда.

Последовал характерный Катин смех, скрип стула и голос Ринго:

– Да сиди, Жора, без тебя разберутся.

– Линда, какой сосед, что вообще?.. – начал Нил, выкарабкиваясь из ее объятий.

Она чмокнула его в ухо и прошептала:

– Т-с-с, так надо. Сегодня побудешь соседом. К Ринго не суйся, сиди на кухне.

Линда отошла от Нила, нагнулась и стала подбирать остатки торта и запихивать их в коробку.

– Объясни все-таки, что все это значит, что за Жора такой...

– Раздевайся и иди на кухню! – приказала она.

– Но я пришел к тебе...

Она выпрямилась, положила руки ему на плечи, заглянула в глаза.

– Потерпи... Прошу тебя, ничему сегодня не удивляйся и не возмущайся. Скоро сам все поймешь. – Она стремительно поцеловала его в губы и вновь занялась тортом. – Ну вот, только помялся немного, и розочка одна расплющилась... Все, ступай...

Он пил крепкий чай, яростно ковырялся ложкой в раздавленном торте и дико злился на Линду. Хороша невеста! Сколько времени не виделись толком, и вот как она его встречает. Нет, надо с ней очень серьезно поговорить, как только... Как только уберется этот неведомо откуда взявшийся Жора.

Заскрипела дверь, и на кухню выгреб тип, настолько неприятный, что Нил сжал зубы. В незнакомце было мерзко все – узкий и короткий дегенеративный лобик, мелкие глазки, разделенные микроскопической переносицей, треугольный нос с вывороченными ноздрями, мощно выпирающие челюсти; бордовый костюмчик с эстрадными блестками, некрасиво облегающий низкорослую, кряжистую, отнюдь не эстрадную фигуру; достающие до колен ручищи; густой алкогольный выхлоп, мгновенно заполнивший кухню. Особенно же взбесили Нила модные аккуратненькие бачки, придававшие гостю вид настоящей гориллы.

– Ты с-сосед? – с присвистом осведомился незнакомец, демонстрируя золотые фиксы в кривогубом рту.

– Ну, – неприязненно отозвался Нил.

Гориллообразный бакенбардист опасливо огляделся и перешел на заговорщицкий шепот:

– Слышь, друган, выручай, а?

– А что надо-то?

Нил напружинился и убрал под стол руку, в которой держал ложку. Если его неприятный собеседник вдруг вздумает заниматься рукоприкладством, то пока на выручку не прибежит Ринго, придется держать оборону. А этот тип, хоть и пьян, но в драке вряд ли оставит Нилу хоть какие-то шансы, если только не подловить его на неожиданности. Ложкой в брюхо или в горло, ногой по яйцам и бежать...

– Азартный я, понимаешь... А уж как поддам... ва-аще того... ну, этого...

Цицерон, блин! Quod tandem, Catilina<Доколе, Катилина (лат.)>...

– Жорик, ay, где вы! – послышался кокетливый Катин голосок, и тут же вступил Ринго:

– Жорж, в самом деле, карты стынут, водочка теплеет.

Жорик встрепенулся, полез в карман. Нил сжался в комок.

– Сховай, будь друг... До утра, а? – Он положил перед Нилом пухлый, замусоленный конверт. – А то ведь до грошика продуюсь... А? В долгу не останусь...

Нил посмотрел на конверт и тяжело вздохнул.

– Ох, дядя, не садился бы ты в карты, раз вовремя остановиться не можешь. Жорик угрожающе поднял брови:

– Учить меня будешь?!

Нил отодвинул конверт, и Жорик мгновенно сменил интонацию:

– Слышь, ну, не сердись, а? Прими на хранение, а? Хочешь, на колени встану, а?

Нил нерешительно положил на конверт два пальца.

– Ляленька, ты не взглянешь, куда там Жорж запропастился? – произнес в комнате Ринго.

Они еще и Ляленьку какую-то притащили... Скрипнула дверь, и послышался голос Линды:

– Заодно чайник поставлю.

– Ладно, давай сюда, – решился Нил и прикрыл конверт номером «Литературной газеты». Жорик мгновенно расслабился, обмяк и плавно завалился под стол. Вошла Линда с чайником в руках.

– А, Сергей Петрович, добрый вечер! – сказала она, отчаянно семафоря Нилу лицом и свободной рукой. – Жора, что с вами, вам плохо?

– Од-дыхаю! – отозвался тот из-под стола.

– А не лучше ли на диванчике?

– От-ставить диванчик! Перекур закончить! Жора поднялся на карачки, со второй попытки встал и преувеличенно твердой походкой направился в комнату. Линда набрала в чайник воды, поставила его на газ, присела Нилу на колени, обняла его и приложилась губами к его губам. От нее пахло сладким вином. На поцелуй Нил отреагировал вяло – просто не отвел губы и все.

– Дуешься? – спросила она с таким простодушным видом, будто и впрямь не могла взять в толк, с чего бы это.

– Нет, счастлив! – прошипел он. – Без ума от того, что Ляленька, оставив Жорика, пришла лизаться с соседом Сергеем Петровичем!

– Дурачок, – ласково проворковала Линда, прикрыв ему рот пальчиками. – Имена у нас с тобой больно приметные, запоминающиеся, а чем меньше этот козел про нас запомнит, тем лучше....

– Так вот, значит, как? Бизнес?

– Дойка, малыш, дойка.

– Дойка пьяного козла?

– Что делать, зайчик. Если хочешь жить красиво... Хочешь?

– Хочу.

Она рассмеялась и поцеловала его. На этот раз он ответил.

– Ладно, пора. Дождешься меня?

– А как же! – Нил улыбнулся. – Иди с Богом, Козлодоева. Если что – я Серега!

Нил не стал говорить Линде про конверт, полученный от Жоры, подозревая, что она начнет убеждать его не возвращать конверта. Если не сумеет убедить, между ними произойдет серьезная размолвка, если же сумеет – он больше не сможет себя уважать. Как бы ни был противен ему этот Жора, доверие есть доверие.

Нилу очень хотелось заглянуть в конверт, но он был заклеен. Уже в комнате Линды Нил разобрал на обмахрившейся поверхности – должно быть, Жора долго таскал в кармане – карандашную надпись «Г. Манюнину». Или Манюхину. Конверт был набит какими-то бумажками, но на ощупь было не разобрать, деньги там или что-то другое. На всякий случай Нил решил убрать его в местечко поукромней и, подумав, засунул глубоко под «филипсовскую» деку. Потом поставил на нее раритетную пластинку с критскими песнями в обработке Брайана Джонса, завалился на диван с томиком пьес Сартра и под заунывные песнопения и занудных «Мух» незаметно заснул.

Первое, что он увидел, проснувшись, была Линда. Она стояла во всегдашнем своем траурном облачении перед распахнутой створкой шкафа и придирчиво изучала в зеркале свое личико.

– Да хороша, хороша, – с усмешкой сказал Нил.

– Гутен морген, либер цушауэр!<Доброе утро, дорогие зрители! (нем.)>

– От Шниперсон слышу! Линда рассмеялась.

– Да это я к зачету по немецкому готовлюсь... Посмотри, не сильно я потрепанная?

– Сообразно возрасту и образу жизни. – Нил едва увернулся от полетевшей в его голову расчески. – Как вчерашний надой?

– Рекордный! Золотой человечек попался. – Она облизнулась. – Побольше бы таких Жориков.

– Еще спит или уже опохмеляется?

– Кто?

– Ну, Жорик, естественно. Золотой козел. Она махнула рукой.

– Вот еще! Продулся, с горя употребил все наши припасы и в половине пятого отправился искать добавки.

– И до сих пор не вернулся?

Линда выразительно покрутила пальцем у виска.

– А нам это надо? Мы что, по-твоему, просто так его до утра в двойной дупель накачивали? Просто так на дорожку четвертной подарили? Ты бы видел его под конец – натуральный коматозник, не соображал, на какой планете находится, не говоря уж в каком доме.

– Но ведь он мог замерзнуть, в вытрезвитель попасть...

– В вытрезвителе уют, сапогом по морде бьют... – пропела Линда на мотив известной песенки. – Это не наши проблемы. Пойми, золотко мое, такие Жорики – продукт одноразовый... Ладно, я побежала, пожелай мне ни пуха, ни пера.

– Иди к черту!

Как только дверь за Линдой закрылась, Нил вскочил с дивана, вытащил из-под проигрывателя конверт и торопливо вскрыл его. В конверте оказалась туго завернутая в газету пачка бумажек. Газета называлась «Северный путь», а бумажки назывались чеками Внешпосылторга. Эти бумажки были Нилу неплохо знакомы – такими с матерью расплачивались за выступления за рубежом. Те же деньги, только намного лучше, потому что на них в специальном магазине можно было купить то, что на рубли не враз купишь. Хорошая импортная одежда и обувь, всякая домашняя техника. Да те же фирменные сигареты, которые обычный человек мог купить только с рук рубля за полтора и за которые Ринго с Линдой платили по десятке за блок, стоили в том магазине на набережной Макарова семнадцать копеек. А здесь... Нил торопливо пересчитал. Шестьсот семьдесят два рубля! Значит, если на всю эту сумму купить сигарет, а потом продать хотя бы по рублю... Дрожащими руками Нил вытащил из портфеля ручку и занялся подсчетами прямо на «Северном пути». Цифра получалась умопомрачительная – почти четыре тысячи рублей! Так, спокойно, спокойно, спокойно...

Во-первых, это еще не его деньги. Что бы там не говорила Линда о вчерашней (точнее, уже сегодняшней) невменяемости Жорика, нет и не может быть никакой гарантии, что тот не проспится и не припомнит, где именно он был и что именно делал. А припомнив, явится... Но даже если и не явится – разве не полагалось бы самому Нилу разыскать этого самого Г. Манюнина или Манюхина и отдать то, что было ему передано на сохранение?.. С другой стороны... Где ж его искать-то теперь? И вообще, кому надо кого искать? Кому это выгоднее? Вот пусть Манюнин и ищет, раз уж так фраернулся. Надо выждать. Найдет его Манюнин – получит назад свои сокровища, а не найдет – ну что ж...

Его терпения хватило ровно на три дня. Тридцать первого декабря, мотаясь по городу в поисках новогодних подарков и не найдя ничего, достойного внимания, он зарулил в чековый магазин и после мучительных колебаний приобрел-таки блок любимого Линдой «Кента», а заодно уж серебряный кулон в форме льва для матери (та была по гороскопу львицей) и веселенький вязаный шарф для бабушки. Потом подумал и прикупил яшмовые серьги для Линды. Хотелось, конечно, чем-нибудь порадовать и себя – особенно приглянулись высокие замшевые ботинки с бахромой, – но тут уж Нил нашел в себе силы сказать «нет» и ограничился немецким комплектом струн для акустической гитары. В общем, наследство товарища Манюнина сократилось на сертификатный сороковник. Опять же, сам виноват, козел!

Подарки родным он сложил под мохнатую синтетическую елочку. Натуральную елку в их доме не покупали уже года четыре, когда мать вдруг обнаружила, что ее Нилушка – уже не маленький мальчик, верящий в Деда Мороза и добрые чудеса, а крупногабаритный подросток, имеющий второй взрослый разряд по плаванию и носящий обувь сорок четвертого размера, и подростку этому всякие там елочки до фени. Держать такую позу было проще и престижней, чем признаваться самому себе, что елка неприятна ему именно в этом доме, где создаваемый ею праздничный уют лишь оттенял разлитое здесь ощущение душевного холода, одиночества и неприкаянности.

Новый год всегда усиливал в нем эти чувства, потому что как раз в этот день он становился в доме особенно лишним. Мальчишкой бабушка засветло отводила его к знакомой пожилой бездетной паре, где его утыкали носом в телевизор и закармливали всякими вкусными вещами, так что просыпался он с расстроенным желудком и несвежей головой. Первого января бабушка забирала его, и под елкой он находил что-нибудь дорогое и неизменно практичное. Теперь он называл такие новогодние подарки «отдарками» и сам норовил отдариться, по возможности, непустячно.

Потом, когда он подрос, бабушка стала брать его с собой в Большой зал Филармонии на традиционные концерты, неизменное участие в которых принимала заслуженная, а потом и народная артистка РСФСР Ольга Баренцева. После концертов артисты и «своя» публика отправлялись на грандиозный банкет в Дом актера. Поначалу приподнято-оживленная атмосфера праздника захватывала его, он подпевал взрослым песням, смеялся взрослым шуткам, вместе со взрослыми поднимал бокал с шампанским, когда часы били полночь, но потом быстро уставал, куксился, и бабушка начинала одергивать его, тихо шипеть и грозить, что больше никогда не возьмет его сюда. Да не очень-то и хотелось! Начиная с восьмого класса Нил встречал Новый год только в компании сверстников, а поскольку они обычно отмечали этот праздник в кругу семьи, компания чаще всего получалась случайная...

Но в этом году Ринго с Катей укатили куда-то в другой город, и праздновали они вдвоем. Повариха из Линды была никакая, пировали они при свечах развесными салатами и кулебяками, закупленными в кулинарии на Малой Садовой, но это ровным счетом ничего не меняло Под бой курантов Нил рискнул даже выпить шампанского, точнее, не шампанского, а красного «Игристого донского» и нашел его совершенно восхитительным и нисколько не опасным для печени. Встретив Новый год, они тут же, как малые дети, полезли под елку и чувствительно соприкоснулись головами. Линда пришла от подарков Нила в восторг и пылко расцеловала его; то же, что преподнесла ему Линда, несколько его озадачило.

– Спасибо за подарок, – сказал он, вертя в руках красивый кожаный футляр, из которого он только что извлек и нацепил на переносицу большие дымчатые очки в тонкой оправе. – И спасибо за деликатность.

– То есть?

– Ты нашла самый необидный способ намекнуть мне, чтобы не выставлял напоказ свои дивные очи.

– А что такое?

Ее смущение было настолько естественным, что он не мог не рассмеяться.

– Так ты что, до сих пор не заметила? – с заметным облегчением спросил он.

– Что я должна была заметить? Он включил верхний свет и приблизил к ней свое лицо.

– Ой! Надо же, а я только сейчас увидела... Слушай, ты ведьмак, да?

Нил ссутулился, подражая позе гориллы, с силой зажмурился и замогильным голосом провещал:

– Поднимите мне веки!

– Нет уж, постой так секундочку... Все, Теперь можешь открыть.

Он послушно открыл глаза – и увидел в ее руке два красивых буклета с фотографией улыбающегося лыжника на заснеженном горном склоне.

– Что это?

– Второй подарочек. Путевки. На каникулы в Теберду махнем. Годится?

– Годится. А Теберда – это где?.. В начале второго они вышли на заснеженный, безлюдный и сверкающий праздничными огнями Суворовский, в обнимку дошли до Невского и закружились в вальсе прямо посреди пустой проезжей части. К ним подходили веселые люди, поздравляли, посыпали конфетти, угощали вином. Потом Линда стала доставать из сумки бенгальские огни, хлопушки, петарды, и они устроили фейерверк. Потом они увязались за какой-то особенно веселой компанией и долго шагали неизвестно куда, распевая всякие песни, народные и инородные. Потом катались по ночному городу на сером техническом трамвае, а утро встретили в теплой, тесной дворницкой в обществе растрепанного и очень пьяного бородатого субъекта, уверявшего, что он – знаменитый художник-обструкционист и внучатый племянник выдающегося белогвардейского писателя Мекрежовского.

– Подумаешь, Мекрежовский! – морщила носик подвыпившая Линда. – Зато у меня муж – великий колдун и маг!

– Этот, что ли? – смеялся обструкционист, тыкая пальцем в Нила. – А чем докажешь?

– У-у-у! – завыл, поднимаясь, Нил. – Зри, простец, и дивись деяниям посвященных! Тыгыдым-шы-гыдым-быгыдым...

Делая отвлекающие пассы одной рукой, другой он незаметно придвинул к себе сумку, беззвучно расстегнул и достал прихваченную из дома бутылку «Наурского», каковую и продемонстрировал слегка загипнотизированному обструкционисту.

– Вот это я понимаю, вот это магия! – восхищенно бормотал тот. – А закусь тоже могешь?

Такого веселого Нового года у Нила еще не было. Порадовало и то, что его ослабленная гепатитом печень вполне выдерживает умеренные, по российским стандартам, нагрузки (бутылка игристого, стакан десертного и несколько основательных глотков водки прямо из горлышка), и, стало быть, в рекомендованном врачами полном воздержании смысла нет.

Зато скоро открылся основной смысл подаренных Линдой дымчатых очков. Пятого января вернулись Ринго с Катей. Привез их какой-то незнакомый Нилу пижон в клетчатом пальто и роскошной пыжиковой шапке. Нил был отправлен в булочную, Линда с Катей принялись хлопотать на кухне с привезенными деликатесами, а пижон уединился с Ринго в комнате, куда принесли какие-то пакеты. Когда Нил возвратился с двумя буханками теплого хлеба, незнакомца уже не было, а Ринго с довольным видом перебирал толстую пачку денег.

– Нехило, – откомментировал Нил, плюхнувшись на стул перед тарелкой с дымящейся яичницей, приправленной ароматной аджикой. – С пользой прокатились.

– Не без того. Кстати, процентов пять твои.

– Откуда?

– Помнишь диски «леченые»?

– Помню. Продали, что ли?

– Не совсем. Поменяли. Там, на юге, мастера есть, такие джинсы ваяют – от фирменных не отличишь, шовчики грамотные, все лейблы на местах. Взяли оптом по три-ноль, Толяну сдали по шестере, а он их по стольнику загонит. Вот и вся тебе высшая математика.

– Здорово! Так это и был тот самый знаменитый Толян?

– Он самый. Партнер проверенный. Ну что, сейчас свой четвертной примешь или?..

– Подожду, когда подрастет. – Нил усмехнулся.

– И правильно. Может, и сам садовником поработать хочешь?

– Так ведь... это... – Нил смутился и долго подбирал слова. – Это смотря, что делать надо. Покупать-продавать я не умею, мента изображать – тоже.

– Это и не обязательно. Вариантов много, выбирай любой... Красивые у тебя очки.

– Линда подарила, – с гордостью сказал Нил.

– Линда, она девочка умная... Торопишься куда-нибудь?

– Не особенно. К экзаменам вот готовиться надо. А ты что предлагаешь?

– Пулечку расписать не желаешь?

– Да я почти не умею. В больнице чуть-чуть поднатаскался – и все.

– Но правила-то знаешь?

– Правила знаю.

– Это главное. Остальное придет с практикой. После завтрака Линда умчалась в университет сдавать хвосты, Ринго достал новенькую колоду карт, а Катя принялась расчерчивать пулю на троих. Обговорили условия, сдали карты. В первом же розыгрыше Нил опозорился, наиграв бланкового короля Кате, объявившей шесть пик, и тем самым спасши ее от верного подсада. Во втором он сам объявил шестерик, имея на руках гарантированные восемь взяток.