Неужели доктор Чехов не соврал? Просчиталась, королева? Случай, кажется, безнадежный...
      - Вам привет от Антона Палыча!
      И тут он впервые посмотрел на нее. Она увидела серые внимательные глаза. Серые, как питерское зимнее небо. Грустные, потерянные. Ребенок, у которого отобрали любимую книгу. Мальчик...
      - Вы не знаете Антона Палыча? А ваша палата, случайно, не номер шесть? Не в этой палате у вас лежат, вернее, сидят, спятившие психиатры и чересчур самоуверенные следователи? Что вы молчите? Сделали, наконец, свой идиотский самолетик?
      - Это не самолетик...
      Татьяна чуть не вздрогнула, так неожиданно прозвучал вдруг его голос. Питер протянул руку и поставил на стол готовую бумажную фигурку. Это была аккуратно сложенная в стиле японского искусства оригами птица, с опущенным клювом, опирающаяся на расправленные крылья.
      - Это ворон.
      - А почему он у вас белый?
      - Догадайтесь, - произнес он едва слышно.
      - Вы считаете себя белым вороном?
      Татьяна увидела его едва заметную улыбку. Первая улыбка, обращенная к ней.
      - У меня нет черной бумаги...
      Открылась дверь, и в помещение вошли те же охранники. Время свидания закончилось.
      - Ну что ж, - сказала Татьяна, вставая со стула, - я привезу вам черную бумагу...
      * * *
      Через два дня она ехала по той же дороге, с теми же документами и к тому же человеку. Она скользила взглядом по бегущим мимо деревьям, придорожным кафе, автозаправкам, не на чем не фиксируясь. Вдруг взгляд словно споткнулся о что-то выпуклое. Какие-то буквы, слова странным образом совпали с ее внутренним монологом. Показалось? А почему, собственно, показалось? С ней давно уже разговаривают. Ей не первый раз напоминают об отсрочке. Вот и сейчас на рекламном плакате огромными буквами было написано: "Day D - Hour H". Написано только для нее...
      Она помнила об этом все время, особенно когда оставалась одна. Но одна она была всегда, даже когда вела светскую беседу, разговаривала с секретарем, давала распоряжения прислуге. Вот только новая странная мысль пришла ей в голову. Будто кто-то толкнул ее, и она открыла глаза.
      Ведь обстоятельства ее нынешней жизни - некие картонные декорации, как орденский ритуальный топор. Она уже существует в другой реальности, с другим миром говорит. Все поступки ее в этом, обычном мире, должны подчиняться взятому на себя обязательству. Или, другими словами, ответственности. Только не в земном, затертом понятии, а в высшем смысле, когда ответственность берешь за другого перед вечностью, душу его берешь, грехи его взваливаешь на себя.
      Вот исходя из чего ты должна действовать, королева. Пока не настало назначенное время или пока тебе не устроили отставку, как лорду Морвену. А, может, гам наверху для всеобщего удобства совместят два этих сюжетных действия. Как всем будет удобно!
      Но сейчас твой ход, королева. Ты должна вытащить из беды тех, кого сама же столкнула с жизненной узкой тропинки. Например, этого человека с серыми, грустными глазами. Питера Дубойса. Все так. Но никакие законы, ни земного, ни горнего мира, не могут ей запретить любить родную душу. Маленького Нила-Ро. Питер Дубойс должен помочь ей. Она видела, какие у него глаза...
      * * *
      Та же комната. Стул, стол, низкое кресло. Только охранники, которые привели Питера Дубойса на допрос к инспектору Министерства юстиции Марше Гринсдейл, другие.
      - Давайте представим, мистер Дубойс, - начала Татьяна, - что наш первый разговор не прерывался. Поэтому попрошу вас все-таки реагировать на мои вопросы. То, что реакции ваши вполне адекватны, вы мне показали два дня назад. Нет смысла опять замыкаться...
      Несмотря на уверенный тон, Татьяна с опаской посматривала на заметно осунувшееся и побледневшее за эти два дня лицо Дубойса.
      - Вы меня слышите, мистер Дубойс?
      - Да, я вас слышу.
      Глаза его были те же. То же серое питерское зимнее небо. Пасмурно. Но тучи сгустились, дождь прошел со снегом, и остались темные синяки под глазами.
      - Вот и хорошо. Итак, я продолжаю по сути дела. Мне необходимы собранные вами доказательства по убийству лорда Морвена. Я же не прошу у вас невозможного. Мне не нужны доказательства для рассмотрения дела в федеральном суде. Мне нужны факты, достаточные для того, чтобы разумному человеку стало понятно, кто и почему убил лорда Морвена. Я со своей стороны могу обещать вам резкую перемену в вашем нынешнем положении. Если я получу требуемое, вы через несколько дней окажетесь где-нибудь на морском побережье. Будете скользить на доске по волне прибоя. Если вы не любите активный отдых, тогда знойная мулатка с крутым бедром слева, столик с гавайским ромом и экзотическими фруктами справа, тарелка дымящегося черепахового супа и звуки этнической музыки в отдалении. Ку-ку-ру-ку-ку... Что вызвало у вас такую усмешку? Я нарисовала вам не ту картинку? У вас более изысканные запросы? Хорошо, выбирайте. У вас опять появилась возможность выбора, мистер Дубойс. И, вероятно, в последний раз. Что вы все ухмыляетесь? А, понимаю. Вам здесь понравилось. Вам понравились инъекции три раза в день. Вы подсели на иглу? Вас устраивает положение бездумной куклы? Подружились с тупыми садистами из местных санитаров? Вы открыли в себе мазохистские наклонности? Или у вас другая форма извращения? Вам нравится справлять свои нужды, зная, что вас рассматривает видеокамера? Я угадала?..
      Что это с ней? Куда это ее понесло? Шестое чувство подсказывало: перед ней совершенно другой человек. И таким методом с ним не договориться. Но, что называется, пошел черт по бочкам. Надо остановиться и еще раз посмотреть ему в глаза.
      - Мистер Дубойс, посмотрите на меня... Я при ехала сюда не по делам Министерства юстиции. Мне трижды начихать на всю вашу юстицию. Я приехала по моему личному делу...
      - Я догадался, - тихо произнес Дубойс.
      - Вы догадались? Может, вы тогда скажете, кто я?
      - Вы - Рыжая Лиса.
      - Рыжая лиса?.. Что за бред? Или... Скажите, кто я. Вы меня узнали?
      - Конечно. Вы леди Морвен... И вас, действительно, здорово приперло, раз вы снизошли до обдолбанного психа во фланелевой пижамке...
      - А вы, действительно, профессионал высокого класса. Хорошо. Я буду играть в открытую. Так вот. У меня есть приемный сын. Его отец считает меня убийцей лорда Морвена и запрещает мне видеться с мальчиком. Чтобы вернуть сына, мне необходима ваша помощь. Я люблю ребенка, хочу быть с ним рядом...
      - Так в чем же проблема? Уберите это человеческое препятствие. Застрелите его из арба лета или из автомата Калашникова, налейте ему в ухо яду, пустите в него крылатую ракету... Это же в вашей власти. Вы всю жизнь устраняли такие мелкие препятствия, не задумываясь...
      - Вы так хорошо изучили мою жизнь?
      - Я знаю о вас практически все. Начиная с криминальных опытов ленинградской студентки.
      - Подождите, но ведь архивы не сохранились... Мне обещали...
      - Их уничтожили, но не везде. Есть такая организация, чем то сходная с вашей по методам, но уступающая вам в средствах. КГБ...
      - Значит, материалы целы?.. Ну, и черт с ними. Это уже не так важно. Мне важно совершенно другое. Вы согласны помочь мне?
      - Теперь вы не отвечаете на мой вопрос?
      - Какой?
      - Почему вы отказались от своих традиционных методов? Сан не позволяет?
      - Это долгий и сложный разговор. А у нас всего несколько минут. Считайте, что я изменилась. Я уже другая... Итак, вы готовы помочь мне в обмен на свободу, солидную денежную сумму, загранпаспорт, недвижимость?
      - Рыжая Лиса торгуется. Где же моя уточка? Отдайте мне за уточку Нюточку...
      - Вы знаете и про Нюточку?
      - Я же сказал вам, леди Морвен...
      - А откуда эта глупость про лису?
      - Русская народная сказка. И еще... В моей разработке вы проходили под такой кличкой. Согласитесь, она вам очень к лицу...
      - Теперь я понимаю, почему вы так продвинулись в этом расследовании. Вы не привыкли ничего делать в полсилы, вы жили этим делом, вы дышали им... А вас подставили, предали, бросили. Принесли в жертву дракону. А вам не хотелось отомстить этой шайке самодовольных, сытых, зажравшихся толстосумов, чиновников? Разве месть - не веский довод в пользу того, чтобы вырваться отсюда?.. Мистер Дубойс, я уверена, у вас есть материалы, касающиеся смерти лорда Морвена.
      Кажется, она попала в точку. Татьяна буквально кожей почувствовала, как изменилось внутреннее состояние собеседника
      - Вы правы, у меня они есть.
      - И вы мне их отдадите?
      Она смотрела ему в глаза, как в родное питерское небо, и поняла, что он поможет ей. Поможет, даже если она ничего не пообещает ему взамен.
      - Запишите Интернет-сайт... Теперь пароль... Там вы найдете все материалы по вашему делу, в том числе касательно смерти лорда Морвена... Записали? Кстати, вы принесли мне черной бумаги?
      - Черная бумага скоро понадобится вам для других целей. Цели, Питер Дубойс, у нас теперь общие. Вы умеете делать черные метки для своих врагов? Из черной бумаги...
      * * *
      Татьяна набрала ключевое слово. Открытие страницы... Загрузка рисунка... Мраморная статуя из коллекции Эрмитажа в Санкт-Петербурге. Лидийская царица Омфала в шкуре Геракла. Осталось два рисунка... Иллюстрация к русской народной сказке. Лиса, заяц, петух, лубяная избушка... Вы, Питер Дубойс, или, действительно, сумасшедший или поэт. Поэт от криминалистики. Остался один рисунок... Открываются рыжая шевелюра, высокий лоб, желтые глаза...
      Здравствуй, Таня Захаржевская! Себя, как в зеркале я вижу, но это зеркало мне... мстит.
      Здесь действительно была вся ее жизнь, освещенная, правда, только с одной стороны. Представленная здесь биография Тани Захаржевской была исключительно криминального содержания. Жизненными вехами ее виртуального двойника были убийства, аферы, подлоги. Она смотрела на себя, будто читала характеристику монстра для очередной компьютерной игры. Но это все-таки была ее жизнь...
      Поэт от криминалистики поработал блестяще.
      Обстоятельства гибели лорда Морвена были восстановлены по минутам.
      25 ноября в 7:15 по местному времени личный самолет его мужа приземляется на частном аэродроме в двадцати пяти милях от Финикса, штат Аризона.
      Морвен и трое сопровождающих пересаживаются в вертолет и в 7:25 улетают. Место их назначения неизвестно.
      Около 22:30 того же дня Дерек Аткинс, основной пилот лорда Морвена, избит тремя неустановленными лицам на стоянке у бара "Счастливый билет". Потерпевший доставлен в больницу с тяжелыми травмами, в том числе с переломами обеих рук. По его словам, нападавшие были в масках.
      26 ноября в 8:05 в аэропорт по мобильной связи поступает распоряжение готовить самолет Морвена к вылету. В 8:10 поступает сообщение об инциденте с Аткинсом.
      В 11:34 вертолет с Морвеном и сопровождающими благополучно приземляется. Морвен, находящийся, по словам очевидцев, в состоянии крайней нервозности, настаивает на немедленном вылете, и за штурвал садится Теренс Хьюз, второй пилот. Место второго пилота занимает руководитель службы безопасности лорда полковник Паунд.
      В 18:21 по восточному времени в аэропорт города Саванна, штат Джорджия, где ожидается прибытие самолета, с борта поступает распоряжение подать к трапу карету "скорой помощи" с группой медиков, поскольку пилот нуждается в срочной госпитализации.
      В 18:47 самолет садится в аэропорту. В 19:03 Теренс Хьюз умирает по дороге в госпиталь, не приходя в сознание. Предварительный диагноз - острое пищевое отравление - позже подтверждается. Ботулизм.
      В 19:23 в аэропорт прибывают представители местного отделения корпорации "Свитчкрафт". После коротких и напряженных переговоров с лордом Морвеном в порядке доставляется некий Мартин Родригес, штатный летчик "Свитчкрафт", бывший капитан ВВС США. Место второго пилота вновь занимает полковник Паунд, и в 22:58 самолет, наконец, взлетает, держа курс на Галифакс, Канада.
      В 23:23 борт 134-07 внезапно исчезает с диспетчерских радаров.
      На рассвете 27 ноября начинаются поисковые работы в квадрате предполагаемого падения самолета, в пятнадцати милях от побережья Нью-Джерси. Точное место катастрофы установлено благодаря обширному керосиновому пятну на поверхности Атлантики.
      Поиски были затруднены сильным штормом и отвратительной видимостью, тем не менее были извлечены фрагменты тел всех пятерых человек, находившихся на борту, и некоторые детали и узлы самой машины, по которым и была установлена непосредственная причина катастрофы.
      Далее следовали непонятные Тане технические термины. Однако она поняла, что речь идет о серьезных неисправностях в системе управления.
      Бортовой самописец, извлеченный с глубины двухсот ярдов, находился в плачевном состоянии, и работа над расшифровкой записей затянулась на несколько месяцев и завершилась уже после того, как причиной гибели четверых граждан Великобритании и одного американца была официально объявлена "техническая неисправность транспортного средства".
      Расшифровать удалось немногое, - но среди этого немногого было несколько последних, по всей видимости, слов лорда Морвена.
      Таня читала и перечитывала эти две строчки протокола.
      "Сэм, очнись, очнись, ради всего святого... Что, черт возьми!.. Свиньи, свиньи!.. Дарлинг, знай, это все дело рук тех, кто не хочет, чтобы Ред-Рок..."
      The rest is silence... Дальше - тишина.
      А еще к делу прилагалась медицинская карта капитана Родригеса, за три месяца до гибели уволенного из ВВС по состоянию здоровья. Из нее следовало, что у капитана неизлечимая саркома и жить ему оставалось максимум год...
      Покойный лорд Морвен посвящал супругу во многое, но не во все, и словосочетание "Ред-Рок" ничего для нее не значило. Зато значило слово "Свитчкрафт". Компания Гейла Блитса.
      А в числе погибших числился профессор Гордон Мэндри, коллега и ближайший помощник сэра Джеймса Джинса, лауреата Нобелевской премии, всемирно известного астрофизика...
      Леди Морвен обнаружила на сайте и звуковые файлы, в частности, запись своей собственной телефонной беседы с Блитсом, состоявшейся через день после его визита в Морвен хаус, когда он представлял ей Барковского. Судя по шумовому фону, Гей л разговаривал с ней с борта личного самолета.
      Она не поленилась дослушать прекрасно запомнившийся ей разговор до конца, но запись на этом не кончалась.
      Положив трубку, Блитс обратился к невидимому собеседнику:
      - Вот так... Старый лорд возомнил себя богом на земле. Он хотел неограниченной власти в Ордене. И старик получил, чего так желал, воссоединился с абсолютом, получил свою неограниченность в чистом виде... Что ж, все к лучшему в этом лучшем из миров... А рыжую дурочку мы разведем при помощи старых ритуальных игрушек и сладких приманок... Пока эта кукла нужна нам, а потом...
      Что ж, мистер Блитс, спасибо за откровенность... Вам зачтется.
      Это было ее полное алиби. Не перед уголовным судом, не перед другим, высшим судом, а перед судом Нила Баренцева. Татьяна Захаржевская не виновна...
      Георг Делох - леди Морвен
      Ренуар-Стрит - Морвен-хаус, Лондон, Великобритания
      Июль 1996
      Профессор Делох любил читать лекции в полукруглой аудитории. Глядя на уходящие вверх ярусы, заполненные студентами, старый чудак к середине лекции воображал себя то предводителем хора в греческой трагедии, то одним из братьев Гракхов, выступающим в римском сенате. Тогда он сам себе казался титаном. Он не просто приподнимался на котурнах, Делох словно надевал крылатые сандалии и возносился над слушателями. Вдохновение его росло, голос гремел. Римские патриции, наверное, убили бы его еще раньше знаменитых братьев, защитников плебса, но студенты профессора любили.
      На лекциях он мог в восторге чувств свалиться с кафедры или, как рок-звезда, пробежать между рядами студентов и закричать с галерки: "Я царь, я - раб, я - червь, я - Бог". А как он принимал экзамены! Стоило английскому студенту, даже если у него в билете был Гоголь или Набоков, сказать что-то вроде: "Как этот французский мерзавец Дантес дожил до восьмидесяти лет? Неужели не нашлось в то время ни одного честного англичанина?", как профессор Делох, тут же возлюбив хитрого лоботряса, ставил ему высший бал, роняя на ведомость слезу умиления.
      Сегодняшняя лекция летних курсов Открытого Университета была посвящена "Идиоту" Достоевского. Профессор начал ее с европейского среза образа князя Мышкина. Дон Кихот, Жан Вальжан, Пикквик... Говорил он на редкость вяло, неуверенно, будто старался попасть в пункты какого-то обязательного плана изложения. Покончив с Европой, он последовал за князем Мышкиным в Россию в дом Епанчиных, потом Иволгиных. И тут началось. Когда профессор Делох перешел к сцене первой встречи идиота с Настасьей Филипповной, он вдруг соскочил с кафедры, подбежал к правому крылу аудитории и, почему-то глядя прямо в лицо рыжей шотландке Макферсон, продекламировал:
      - Я ваши глаза точно где-то видел... да этого быть не может! Это я так... Я здесь никогда и не был. Может быть, во сне...
      Студенты еще не успели определиться в отношении данной сцены, как профессор стремительно вернулся на кафедру, и голос его взлетел под потолок:
      - А знаете ли вы, леди и джентльмены, что эти слова князя Мышкина, обращенные к Настасье Филипповне, русский поэт Александр Блок выбрал эпиграфом к своей поэме "Незнакомка"? Прошу не путать с одноименным стихотворением, хотя связь между двумя этими произведениями несомненна. Так вот. Мышкин, рыцарь печального образа, бросает все, жертвует всем, чтобы спасти страдающую, падшую женскую душу. Мышкин, этот юродивый, идиот, действует. Поэт из поэмы Блока, идеалист начала XX века, действовать уже не способен, он может только мечтать. Незнакомка уходит с франтом, пошляком. А поэт, Голубой... Ваш глупый смешок в данном случае совершенно не уместен. Я вообще не понимаю, как можно было отдать такой прекрасный цвет одному из сексуальных меньшинств. Не подумайте, что я осуждаю чей то сексуальный выбор. Нет. Мне просто не нравится, что группа людей присвоила себе цвет поэзии, так сказать, по сексуальной ориентации. Совершенно согласен с другим поэтом:
      И теперь, когда достиг
      Я вершины дней своих,
      В жертву опальным цветам
      Голубого не отдам...
      Это Пастернак. Вернее его перевод грузинского поэта Бараташвили. Попробую перевести вам на английский. В прозе, разумеется... Итак, незнакомка уходит с пошляком, Голубой остается мечтать. Дон Кихот мог бы мечтать о подвигах во имя прекрасной дамы, не выходя из дома, но он выходит и сражается с мельницами, он - идиот, но рыцарь. Вы помните у Достоевского в романе эпизод со стихами Пушкина о "рыцаре бедном"? Федор Михайлович тогда не знал, что за инициалами спрятано имя не смертной женщины, а Девы Марии, Божьей Матери. Но не в этом суть. Вы улавливаете связь? Служение до конца, до самозабвения, позабыв все, даже самого себя! И что происходит с князем Мышкиным, когда предмет его служения умирает? Он превращается в идиота, уже клинического, буквального!
      Профессор скорчил такую дебильную физиономию, что студенты чуть не зааплодировали. Делох вернул себе вдохновенное лицо, поднял руку, как молодой Пушкин, и воскликнул:
      - Что я хочу сказать вам относительно Достоевского и Блока. Я представляю себе Настасью Филипповну не круглолицей, статной русской красавицей. Она видится мне с тонкими чертами лица, очень бледной кожей. Что-то нервное, воспаленное есть в ее облике. И еще обязательно "перья страуса склоненные", "упругие шелка", "узкая рука"... Она очень похожа на Незнакомку Блока. И еще она, мне кажется, рыжая...
      Аудитория посмотрела на рыжую, веснушчатую Макферсон. Шотландка улыбалась всей своей круглой глуповатой физиономией.
      * * *
      Профессор возвращался домой всегда пешком. Торопиться ему было некуда, в холостяцкой квартире его никто не ждал. Машину он не водил, имея способность уноситься в своем воображении очень далеко И потому, вернувшись обратно, душа рисковала обнаружить только останки профессора и автомобиля.
      По пути Делох заходил в небольшое кафе, где звучала джазовая музыка, а на стене висела картина, изображавшая старинную английскую деревеньку. Художник-любитель тщательно прорисовал мельчайшие бытовые подробности. Делох пил крепкий кофе, рассматривал все эти горшки, серны, башмаки и отдыхал от высокого полета души.
      Потом по направлению к дому он проходил еще три квартала, где опять заглядывал в тихое и уютное заведение. Опять садился с дымящейся чашечкой за крайний столик. Если здесь сидел отставной полковник Эдвард Нортон, они неторопливо обменивались последними новостями. Так у них повелось, что комментариев они избегали, сохраняя уважительный нейтралитет, не давая друг другу никаких поводов к спору.
      Вот так Делох добирался до дома.
      В профессорской квартире царствовали книги. Их стройные ряды теснились в многочисленных застекленных стеллажах, сделанных по собственноручным чертежам Делоха. Но книг было слишком много, чтобы подчинить их строгому порядку. Стихийные группы книг можно было видеть на полу, на стульях, на диване, в кресле. Стопки книг, подбор которых фиксировал причудливый полет профессорской мысли, попадались на каждом шагу. Делох наступал на книги, спотыкался. При этом просил прощения у автора, иногда принимая такие столкновения за желание писателя поговорить с ним, поделиться новой мыслью.
      - А, старина Кант! Вы по-прежнему считаете, что нет никаких внеопытных знаний, но лишь акты понимания в знании? Давайте, дружище, потолкуем. Я не прочь. Вы же знаете, я вам всегда рад...
      Другое дело древнерусские иконы. Здесь царил полный порядок. Они занимали целую комнату, правда, небольшую. Кроме ликов святых и библейских сюжетов в комнате находился только книжный шкаф, занятый альбомами по древнерусской живописи и научными трудами по этому вопросу.
      В принципе, все деньги профессора Делоха уходили на иконы и книги. Его коллекция не могла, конечно, похвастаться византийскими панагиями, или богато украшенными "домонгольскими иконами". Но был у него, например, образ Николая Чудотворца новгородской школы, предположительно кисти Алексы Петрова, с четырнадцатью святыми - покровителями ремесел на полях, а также икона XV века "Флор и Лавр".
      Георг Делох любил новгородскую иконописную школу больше московской. Он признавал, что она уступает среднерусской в гармонии, свете, образности, но ценил ее за простоту, конкретность мышления, строгость и мужественность. Может, потому что сам был лишен таких черт.
      Профессор не часто посещал церковь, но каждое воскресенье он заходил в заветную комнату, садился перед иконостасом своей коллекции. Открывал какую-нибудь старинную книгу, например, "Ерминию, или Наставление в живописном искусстве, составленное иеромонахом и живописцем Дионисием Фурноаграфиотом", и читал вслух, сперва еле слышно, потом вдохновлялся, голос его крепчал и возносился к потолку. Словом, происходило то же, что и на лекции, только слушателями были святые угодники.
      Особенно любил Делох читать молитву иконописцев: "...Сам, Владыко, Боже всяческих, просвети и вразуми душу, сердце и ум раба Твоего..." Здесь профессор произносил свое имя, скромно понижая голос. "...И руки его направи, во еже безгрешно и изрядно изображати жительство Твое, Пречистыя Матере Твоея, и всех святых..."
      Георг Делох никому не завидовал, ничего от жизни большего, чем имел, не просил. Но иногда представлялась ему как бы другая его жизнь, келейная, освещенная постоянным внутренним подвигом. Жизнь иконописца или богомаза.
      Так он и проводил свои воскресенья в этой комнатке наполовину молясь, наполовину мечтая.
      Но даже чудак, всю свою жизнь стремящийся к одиночеству ради служения науке, рано или поздно начинал выть на луну. Масутацу Ояма во время своей знаменитой аскезы в горах радовался даже лаю лисиц. А через год вернулся к людям, его окружили преданные ученики, близкие люди.
      Георг Делох был одинок среди людей. Профессура считала его неакадемичным, студентам было не скучно на его лекциях и легко на экзаменах. Не более того. А вообще-то и те, и другие считали его чокнутым фантазером, случайные же собеседники - просто чокнутым.
      Один только человек отнесся к нему серьезно, Питер Дубойс...
      Тот самый его незримый друг-собеседник, которому Делох зачитывал вслух какие то места из только что прочитанного, С ним он мысленно обсуждал собственные мысли... Агент ФБР. Криминалист. Полицейский... Какая разница! При первой же беседе с молодым человеком Делох узнал родственную душу. Из Питера получился бы хороший философ, филолог, литератор... Он чувствовал слово, мысль, образ. Нет, Георг Делох понимал, что Дубойс искал в словесной ткани свое, какие-то невидимые следы нестандартного преступления. Видеть в криминальном деянии мистическую, мифическую подоплеку! Тут нужен необычный талант...
      Как обрадовался Делох его первому звонку. Питер спешил поделиться новой идеей об Омфале и Геракле. А потом звонил сам профессор, в последний момент сообразив, что в Америке глубокая ночь. Но Питер, дружище, ни разу не сорвался, не упрекнул старого идиота за неудачные, бестактные звонки. Он тут же подхватывал идею. Питер Дубойс не считал его душевнобольным. Он тоже умел мыслить мифическими образами! И как они друг друга понимали! С полуслова. Вдвоем парили в эмпиреях, как старый Дедал с юным Икаром. И вдруг Дедал обернулся: он один, Икар исчез бесследно.
      Делох звонил Питеру домой. Телефон молчал. Тогда он звонил на работу. Там сказали, что Питер Дубойс у них больше не работает. Такой блестящий следователь?! Агент, почти раскрывший такое крупное уголовное преступление?! Делох запаниковал. На лекциях он был поначалу вял, правда, преображался где-то ближе к середине, но вспыхивал уже не так ярко и неожиданно, как раньше. Он вдруг осознал, как дорог ему Питер Дубойс. И тут он впервые в своей длинной, несуразной жизни подумал: "Это же мой друг. Мой единственный друг". Тогда он решил искать...
      * * *
      - Миледи, к вам профессор Лондонского университета Георг Делох, член Британской научной ассоциации, - объявил секретарь Лоусон.
      Или будет просить денег, или пригласит на университетское торжество... А ведь чего доброго могут присвоить леди Морвен Почетного доктора Лондонского университета в ожидании ответных грантов и благотворительных перечислений? Давно пора. Черная тапочка и профессорская мантия ей бы очень пошли. И еще короткая неординарная речь с кафедры. О чем? Чем она могла удивить университетскую аудиторию? Какой был бы фурор, если бы она вдруг рассказала им о... черте. Фауст и Гретхен в одном лице.
      - Вы примите профессора или назначите ему часы приема?
      - Я приму его, Лоусон. Но предупредите, пожалуйста, посетителя, что ему предоставлено не более пяти минут моего времени.
      Ах, вот оно что! Пшеничные усы, глаза, которые она, помнится, сравнила с цветом виски. Вдохновенный болтун из курилки балтиморского аэропорта. И его визит вряд ли случаен. Вот она ниточка, потянув за которую, Питер Дубойс раскрутил дело. Старый пьяница каким-то образом умудрился узнать фру Улафсен в леди Морвен. Только юродивый в припадке прозрения мог опознать ее тогда. Судьба в насмешку послала ей этого вещуна! И теперь он, конечно, пришел к ней с тривиальным шантажом. Как сосед по коммунальной квартире! Танька, мать твою, дай денег на выпивку, а то все расскажу участковому! Опять высокая трагедия заканчивается дешевым фарсом?
      - Вас предупредили, уважаемый профессор, о времени, вам отведенном. Прошу садиться...
      - Да, ваш царедворец что-то такое сказал мне. Но я пришел к вам, леди Морвен, по делу.
      - Я и не предполагала, профессор, что вы пришли развлекать меня ученой болтовней. Вами двигали совсем другие интересы.
      - Вы правы...
      Делох забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Нервничает. Ремесло шантажиста не терпит дилетантов. Здесь то же есть свои бакалавры и магистры. А вы Делох - жалкий студентик в этой науке. Нет, профессор, Таня Захаржевская не поставила бы вам заветную подпись о сдаче зачета в ваш матрикул. Придется вам прийти в следующий раз. И стипендию вам не дадут...
      - Я пришел узнать о моем пропавшем друге.
      - У нас с вами есть общие друзья? Вы ничего не путаете, почтеннейший профессор?
      - Мой друг - ваш враг. Его зовут Питер Дубойс.
      Вот оно что. Не ожидала. Друзья. Волна и камень, лед и пламень. Хотя... Поэт от науки и поэт от криминалистики. Чем не пара? Один уже в дурдоме, по другому это заведение давно плачет. Значит, в процессе выслеживания ее скромной, вернее ее нескромной, персоны, наши герои подружились. Нет худа без добра...
      - С чего вы взяли, что мне известен ваш протеже?
      - Он шел по вашему следу, леди Морвен. Я узнал вас и указал ему на вашу нору. И теперь Дубойса нет ни дома, ни на работе. Как будто это был призрак, а теперь взял и развеялся. Я понимаю, если с ним случилось... Если с ним что-либо случилось, то опасность угрожает и мне. И скорее всего источник этой опасности - вы, леди Морвен... Но я себя переоцениваю. Кому нужен чокнутый буквоед! Сам сдохнет от старости и от фантазий. Упадет где-нибудь и останется лежать. Но мне не к кому идти, кроме вас...
      Делох нервно теребил себя за пшеничный ус. Он был растерян и подавлен.
      Не такой уж ты и чокнутый, мистер Делох, раз пришел точно по адресу. Ты поступил совершенно правильно.
      - Вас, леди Морвен, наверное, удивило, что такого человека, как я, могут быть... может быть друг. Георг Делох - чудак, фантазер. Дубойс прагматик, практик. Даже в моих лирических отступлениях он находил практическую пользу, здравое зерно. Может, мне это и было нужно? Иногда, знаете, приятно осознать, что твой от влеченный бред помог кому-то в благородном деле...
      - Вы считаете дело Дубойса благородным?
      - Найти убийцу - дело достойное. Охрана человеческих нрав, самою главного права - на жизнь. Разве нет? Хотя в древних Афинах полицейские функции выполняли варвары, гражданам эта деятельность казалась недостойной свободного человека.