— У вас резиновые бабы имеются? Их еще раньше в народе «подругами моряка» называли.

— А-а-а! — воскликнула шнурованная. — Вот, пожалуйста.

И она, взмахнув кистью руки, показала в угол экспозиции, где гостеприимно раскрыв свои глупые объятия, висела пластиковая женщина, крашенная в тот грубый телесный цвет, каким обычно незатейливо и без теней заливают силуэты в детских раскрасках.

Никита усмехнулся.

Усмехнулся примитивности подруги моряка… Или подруги слесаря-сборщика… Или бухгалтера-аудитора…

Подруга раскрыла свои объятия, широко раздвинув при этом резиновые ножки… И пурпурный ротик ее был открыт на подобие заглавной буквы "О"…

— Покупать будете? — спросила шнурованная.

— А нет ли у вас резинового мужика? — вопросом на вопрос ответил Никита.

— Мужика? — пожав плечиками, переспросила панк-девица.

— Ну да, то же самое, только типа друга стюардессы, понимаете? Этакого Кена для Барби, но только в полный рост…

Шнурованная поглядела на Никиту и вдруг тоже усмехнулась.

— Не пользуются спросом. Не та твердость, вы понимаете? Одинокие стюардессы предпочитают вот…

Пальчиком в фиолетовом маникюре она показала на полку с фаллосами.

На следующий день с утра он гладко выбрился, повязал свой самый любимый галстук, из тех, что еще надарила сестрица Танечка, надел строгий темно-серый костюм и отправился на Сенатскую площадь.

«Словно декабрист какой-нибудь!» — подумал Никита и усмехнулся.

Но еще шире лицо его стало расплываться в улыбке, когда, сойдя с автобуса, он представил себе, как в это самое время супервайзорша флоралайфа Илона распаковывает при всех своих коллегах коробку с подарком, которую как раз вот мальчики из службы доставки и притаранили к ним в головную контору. Вот она распаковывает, а товарки завистливо перегибаются через плечо, заглядывают в коробку, что там Илонке прислали?

А прислали ей хрен — на котором он, Никита Всеволодович Захаржевский, и видал весь ихний флоралайф вообще и Илону персонально…

Никита еще раз улыбнулся этой мысли и зашагал в сторону площади с Медным всадником. Там, в здании Сената и Синода, располагался РГИА — Российский государственный исторический архив… Там лежали документы, из которых ему предстояло теперь узнать — кто он, Никита Захаржевский? Каких он кровей? Какого он рода-племени?..

В главном корпусе Государственного архива очень интеллигентная тетенька сказала, что ему следует пройти в корпус, расположенный рядом — на набережной Красного флота, дом четыре, что в особняке Лавалля. Именно там располагается теперь читальный зал архива, где ему работники и подготовят искомые документы.

Все еще внутренне радуясь своей выдумке с прощальным презентом, Никита снова вышел на Сенатскую и направился к Неве. Завернул налево в сторону Дворца бракосочетаний… Вот и подъезд дома Лаваллей. Про него, вроде как еще и Некрасов писал, мол «львы снаружи сторожат»… Трубецкого отсюда прямо на допрос по везли, вспомнилось Никите из институтского курса. А Илонке, дуре супервайзерской, — ей вот хрена резинового нынче привезли! И Никита снова широко улыбнулся своим мыслям…

В закутке, где сидели работники архива, явно справлялся чей-то маленький сабантуй.

— Кто у вас по департаменту герольдии? — спросил было Никита.

— У нас, вообще-то, обеденный перерыв, — дуэтом ответили две некогда молодые девицы, явно замученные бытом и борьбой с безденежьем. А третья, постарше, та еще и уточнила, мол не просто обед, а праздничное чаепитие, коллегу с днем рождения поздравляют, а некоторые назойливые посетители только мешают отправлению торжества…

Никиту осенило.

Он учтиво, насколько хватило запаса политеса, извинился перед дамами, велев им оставаться на местах и никуда не уходить.

Выскочил на набережную, тормознул такси и, не скупясь, не считаясь с заряжавшим цену водителем, приказал ехать до ближайшей кондитерской. По дороге купил еще букет цветов… Большущий. Белых, желтых и голубых в хрустящем целлофане. И торт тоже купил большущий. Кремовый с розочками. Не забыл и шампанское.

Виновница торжества аж прослезилась.

— Ада. Ада меня зовут, — сказала она, протягивая руку.

— Ах, это судьба! — галантно отозвался Никита. — Ведь мою маму тоже Адой зовут…

Девушки-подружки тут сразу заулыбались и начали стрелять в Никиту глазками. В угол, на нос, на предмет…

— Откуда вы такой?

Никите налили чаю в граненый толстый стакан, какие раньше в годы его детства стояли в автоматах для газированной воды.

— А цветы замечательные, спасибо вам, — говорила Ада, подкладывая Никите торта на листочек белой писчей бумаги.

Именно Ада и оказалась той самой девушкой, что работала по делам Департамента герольдии.

— Вам нужны описи родословных по губерниям, — сказала Ада, — я знаю, как искать, вы завтра приходите, я вам все подготовлю, я даже припоминаю, мне Захаржевские несколько раз попадались, я даже, кажется, заказную опись родословной по Захаржевским видела…

— Заказную? — переспросил Никита, отхлебывая из граненого стакана.

— Видите ли, представители знатных фамилий специально заказывали Департаменту герольдии составление родословных описей, что и именовалось генеалогическими древесами, и департамент делал, а мы теперь храним…

— Значит, где то здесь есть и наше древо? — спросил Никита.

— Наверное, — ответила Ада, — надо только точно установить, к каким Захаржевским вы принадлежите.

— И это можно выяснить именно здесь, в архиве? — наивно и доверительно спрашивал Никита.

— Мы сделаем все возможное, — сказала Ада. — Завтра заходите, я уже что то для вас соберу…

Вечером звонила Илона.

— Негодяй! Тебе это так просто не пройдет! Тебя мои ребята в парадной отвалтузят, бошку тебе проломают…

И трубку бросила.

Ага! Значит, задело!..

На следующий день изыскатель генеалогического древа отправился в особняк Лавалля к двум часам. К обеду.

Перед тем как взять такси, в своем гастрономе купил большую подарочную коробку конфет фабрики «Рот-Фронт» и снова торт с меренгами и цукатами.

— Вы нас балуете и закормите так, что мы скоро талии свои потеряем, — кокетливо улыбаясь, сказала та из вчерашних девушек, что в одиночестве сидела теперь в читальном зале за конторкой администратора.

— А где Ада? — поинтересовался Никита.

— Адочка для вас, молодой человек, тонны архивных документов вчера вечером перелопатила и теперь в хранилище отбирает нужные, выписки делает, — как бы с упреком и с тайным значением сказала девушка.

— Ну уж я готов не поскупиться, — в растерянности пробормотал Никита.

— Вот-вот, сводите Адочку в театр, она очень Мариинку любит, особенно балет…

Балет в Никитины планы не входил.

«Я лучше бы деньгами», — хотел он сказать, но вовремя сдержался, потому как к конторке, поправляя на ходу явно новую прическу, приближалась Ада.

— По Мак-Тэвишам, как я и предполагала, почти ничего. Некий Дэвид Мак-Тэвиш с женой Дейрдрой прибыл в Петербург из Эдинбурга в девятьсот первом году, имел аптеку на Каменно-островском, дом сорок два. В революцию следы семьи теряются. Я бы на вашем месте послала запрос в Шотландию, адрес я дам… Теперь по Захаржевским…

Никита многое узнал в этот день.

И прежде всего, он узнал, что работа в архиве — очень трудная и даже вредная работа.

За вчерашний вечер Ада просмотрела сотни документов.

— Я начала с гербовников дворянских родов, — приступила она к своему рассказу. — Видите ли, если, как вы утверждаете, Захаржевские были из дворянского сословия, то сведения о них можно было найти с большой степенью достоверности. Во-первых, потому что учет дворян, особенно родовитых, велся в Российском государстве еще с нашего средневековья. Сохранились так называемые Степенные книги, составленные еще Митрополитом Киприаном в шестнадцатом веке. А уж потом, в просвещенные восемнадцатый и девятнадцатый века, дело с учетом дворян на Руси обстояло очень хорошо. Так, если ваши предки были гражданскими чиновниками, то сведения о них обязательно заносились в ежегодные адрес-календари…

— Что-то типа ху из ху? — переспросил Никита.

— Что-то вроде, — кивнула Ада, — а если Захаржевские служили по военному ведомству, они непременно заносились в ежегодные списки чинов по полкам.

— Но это же адова работа, — пробормотал Никита, и тут же покраснел, устыдившись рискованной двусмысленности своего непроизвольно вырвавшегося каламбура.

— Мы привыкли, — сказала Ада, пропустив каламбур мимо ушей, — кроме того, — продолжала она, — кроме того, существовали еще и так называемые Гербовники дворянских родов. Если вашим предкам за службу или иные заслуги были жалованы титулы, то Главный герольдмейстер разрабатывал для такого случая новый герб, который заносился в гербовник. Тогда же новоиспеченный граф или князь заказывал Департаменту герольдии опись своего рода, то есть родословное древо. Но так было не со всеми дворянскими фамилиями. В частности, гербов и родословных деревьев Захаржевских в нашем архиве я не нашла.

Заметив на лице Никиты тень разочарования, Ада поспешила его успокоить:

— Зато я нашла множество упоминаний о Захаржевских в Родовых книгах Долгорукого, Руммеля и Бобринского. Вот я сделала для вас выписки, — Ада протянула Никите стопку листков линованной бумаги, исписанных мелким каллиграфическим почерком.

Никита вполне давал себе отчет в том, что держал в руках результат кропотливого и квалифицированного труда, за что где-нибудь там, на Западе, пришлось бы выложить кругленькую сумму не менее чем в тысячу, или две тысячи долларов…

— Спасибо, огромное спасибо вам, драгоценная Ада Владимировна, — бормотал он.

А она стояла и, смущаясь, все поправляла прическу.

«Ах, Ада Владимировна, Ада Владимировна, — сидя в такси, думал Никита, — жалко мне вас, милая Ада Владимировна. И денег вам дать — было бы вас смертельно обидеть, унизить вашу нежную душу… Но вот беда, ухаживать за вами, приглашать вас в Мариинку и в филармонию, тоже было бы нечестно. Потому как вы не мой фасон и не мой размер… И ведь заметил я вашу прическу новую, заметил! И ведь понимаю, что недешево она вам обошлась, при вашей-то зарплате… Ах, Ада Владимировна, Ада Владимировна! Как мне вам отплатить за вашу доброту?»

Почерк у Ады был не просто каллиграфический. Он был мельче самого низенького петита или даже бриллианта! «Вот была мастерица шпаргалки писать», — думал Никита, перебирая стопку листков линованной бумаги, испещренных ровными столбцами дат и имен. Он принялся читать из середины, перегибая листки через указательный палец.

Захаржевский Богдан Иванович — бригадир. Участник русско-шведской кампании 1788-1789 годов. В 1790 году назначен адъютантом к его светл. кн. Г.А. Потемкину. Убит на дуэли в 1791 году.

Захаржевский Иван Богданович начал службу в свите Е.И.В. по квартирмейстерской части…

Никита пролистал несколько страничек вперед…

Захаржевский Петр Петрович (1850 — 1919) избирался гдовским уездным предводителем дворянства. Его младший брат Алексей Петрович с 1905 года был одним из организаторов «Союза русского народа», редактировал газету «За царя и Родину», в 1918 расстрелян большевиками…

Пролистал несколько страниц в самое начало… И тут даже вздрогнул от неожиданности. И даже почувствовал, как спина похолодела.

Ну Ада! Ну Ада Владимировна!

… в 1795 году, после третьего раздела Польши, Департамент герольдии правительствующего Сената составил новые описи благоприобретенного Ея Императорским Величеством нового дворянства, где среди прочих отмечен род Захаржевских… Мстислав Захаржевский — генерал-поручик, участник наполеоновских войн в составе экспедиционного корпуса Александра Васильевича Суворова. Убит при переходе Чертова моста в Швейцарии.

Но нет, даже и не это! Вот что самое-самое!

Ада Владимировна не только выписала всех найденных ею Захаржевских, но и нарисовала схему. Нет, не схему, целое дерево родовых связей Захаржевских…

Никита нацепил очки и принялся читать комментарий, написанный Адиным мини-петитом…..В Степенной книге митрополита Киприана есть упоминание о приходе «мужа честного из немец по имени Лерма»…

«Причем здесь Лерма?» — подумал Никита.

А при том, что в семнадцатом веке приезжает в Россию другой Лерма, известный более, как Лермонт — шотландский предок поэта Михаила Юрьевича Лермонтова.

Государь Алексей Михайлович ненавидел католиков и, нанимая западноевропейских военных спецов, без которых армия никак не могла обходиться, отдавал предпочтение протестантам. В том числе — шотландцам… Вот и появился тогда в России Лермонт… Лермонт, внучка которого, Анастасия Ивановна Баскакова, вышла замуж за лейб-гвардии уланского ротмистра Петра Захаржевского… Таким образом, дети Петра и Анастасии приходились троюродными кузенами Михаилу Юрьевичу Лермонтову.

Но этого мало.

Тот самый «муж честный из немец» по имени Лерма тоже оставил свое семя в онтогенезе рода Захаржевских. В кронах генеалогии Коновницыных, Огаревых, Пашковых и Захаржевских тонкой лианой вьется линия, идущая от Лермы… Но на вопрос, кто он, этот Лерма, муж честный из немец, Ада Владимировна ответить не могла. Может, он и того же рода-племени, что и шотландец Лермонт… Очень может быть. Между Лермой и Лермонтом лежит пропасть длиной в два с лишним века…

Никита набрал номер архива.

— Ада Владимировна? Как вы думаете, а если я поеду в Лондон, или в Глазго и Эдинбург, я там смогу что-либо найти по связи Лермы с Лермонтом?

— Думаю, сможете, — грустным голосом ответила Ада, — у них в архивах компьютеры, не то, что у нас, все руками, да глазами, да в бумажной пыли…

Никите стало бесконечно жаль эту женщину…

«Привезу ей из Англии что-нибудь. Плед клетчатый в шотландку, например». — Этой мыслью совесть Никиты и успокоилась.

Ариадна Сергеевна тяжело и громко дышала.

Рот ее был широко раскрыт, а грудь высоко вздымалась и опадала, как если бы Ариадна Сергеевна была не персональной пенсионеркой республиканского значения, а бегуньей на короткие дистанции, что только что рванула четыреста метров с барьерами.

— Плохой ты сын, Никита, плохой ты сын, — твердила Ариадна Сергеевна, набираясь дыхания после каждой, с трудом дающейся ей фразы, — плохой сын, знаешь, как мне по весне трудно бывает, а и не позвонишь иной раз, и за лекарством…

— Ладно, мама, ну плохой, ну плохой! — раздраженно кивал Никита, — знаешь, как теперь по радио поют: «Я его слепила из того, что было…»

— Дурак! — с чувством выдохнула Ариадна Сергеевна, — отец твой, академик Всеволод Иванович, святой был человек, а ты неблагодарная скотинка, Никитушка, когда на могиле последний раз-то был?

Никита молча подошел к окну и, отдернув тяжелую портьеру, глянул вниз, на двор, где местные власти принялись за укладку асфальта.

— У тебя, мама и обострение оттого, что без света, как мышь летучая, сидишь.

— Не болтай, я сама знаю, от чего у меня обострение, скажи лучше, зачем в Англию собрался? Разбогател, что ли?

Никита отошел от окна и принялся по старой памяти трогать мамины статуэтки на полочках: пастушек, пастушков, лесных ланей, тонконогих балерин в пачках.

— Не трогай, разобьешь! — прикрикнула Ариадна Сергеевна, — и отвечай матери, когда спрашивает!

— Денег мне мама подарили, вот и еду проветриться в Шотландию, в Глазго, в Эдинбург, там ведь наши предки какие-то вроде как по семейным нашим преданиям, верно?

— Подарили, говоришь? А не украл? Гляди, Никита, посадят тебя, посадят на позор моим сединам!

Про седины — это Адочка наговаривала на себя. Волосы ее были черны, как смоль, да и вообще она была еще красавица хоть куда. Но только не в те дни, когда обострения астмы превращали ее в глубокую старуху.

— Что ты, мама, ерунду городишь! — рассердился Никита, — я говорю, подарили мне денег, на родословные изыскания подарили, один дворянчик из первой волны эмиграции, полусумасшедший миллионер из альтруизма чистого…

— Врешь, врешь поди! Если посадят тебя, куда мне старухе от позора тогда деваться!

Никита снова подошел к окну. Рабочие внизу с ленцой раскидывали лопатами черный дымящийся асфальт, и малюсенький, как виделось сверху, каток тощим слоем размазывал его по двору.

— До следующего лета, — сказал Никита в задумчивости.

— Что говоришь? — переспросила Ариадна Сергеевна.

— До следующего лета асфальт едва ли пролежит, говорю, вот они, жулики, как деньги отмывают!

— Деньги, деньги, ты в Шотландии будешь, ты там Таньку поищи, вот тоже дочура у меня, почище тебя! — ворчливо, с придыханием заговорила Ариадна Сергеевна. — Вот у кого, верно, денег-то куча, так у Татьяны Всеволодовны, как уехала, ни разу ни сама не появилась, ни к себе не пригласила… Ищи ее, как ветра в поле… Раньше-то хоть письма присылала, посылочки, а теперь… Уж восемь лет ни слуху ни духу, говорили даже, будто и в живых нет ее, только этот черный, араб-то этот, мне тогда точно сказал: жива, мол, и здорова, только скрывается! Это от матери то родной, от брата?.. Ты, Никитка уж постарайся, разыщи там ее…

— Я тебя-то про нее и хотел спросить, — оживился Никита.

— И что? — напряженно глядя в сторону, спросила мать.

— Я, помнится, слышал, сестрица рассказывала, ты у бабки нашей, будучи Татьяной беременной, колдовство какое то, чары какие-то воспринимала, что ли? Или это бред сивой кобылы?

Мать не отвечала. Сидела, отвернувшись, смотрела в пространство между распахнутыми Никитой гардинами.

— Не знаю, не было ничего, — сказала она, — беременность тяжелая у меня была, бредила я, потом, может, и наболтала Таньке чего, не подумав, а та тебе, переврала сто раз…

— Я не про то, мама, я про то, что родня у нас там какая то в Шотландии, разве не так?

— Мы ничего точно не знаем, Никита, ты уж если поедешь, ты тогда Татьяну найди.

Мать тяжело дышала. Взгляд ее стеклянно-прозрачных темных глаз заблестел слезками…

— Таньку найди, да скажи, помру я скоро, и грех ей будет…

— Найду, мама, коли там Танька наша.

— Там она где-то… — И мать вдруг добавила с тоской:

— Летает…