Таня Розен — Григорий Орловский

Голливуд, Калифорния — Сет-Иль, Канада

Июнь, 1996 год

Лизавета в своей подозрительности учудила — и решилась не только сама приехать в Голливуд, но и привезти с собой мальчишек.

Формально визит имел целью показать детям город Лос-Анджелес и то знаменитое место, где снимают кино.

Но на самом деле, и это Таня отлично понимала, Лизавета притащилась, чтобы проконтролировать — как, и главное, с кем живет здесь ее младшенькая сестрица. Не сбилась ли с пути праведного.

На той неделе выдался плотный съемочный график в павильонах. Колин порхал в своем эмпирейном творческом подъеме, с бригадой скриптрайтеров то и дело переписывал сценарий и, не жалея актеров, мог позвонить даже ночью, мол, срочно приезжай на студию, будем все переснимать…

Колин хотел к середине июня отснять павильоны, чтобы сразу по готовности главного предмета его надежд — настоящего русского боевого крейсера — переехать в Канаду, и там за остаток короткого полярного лета отснять натуру.

Работать с Колином было трудно.

Трудно, потому что он полностью подчинял всех своей режиссерской воле, ни грамма не считаясь с личными интересами актеров и персонала. Ему нужно, значит, вынь да положь! И никакой личной жизни… Многие из команды даже поселились на киностудии в маленькой гостинице, напоминающей студенческое общежитие.

Но работать с Колином было и интересно.

Он сам играл главную роль командира ракетного крейсера — капитана первого ранга Александра Чайковского. Играл искрометно, зажигательно, на сильном нерве… Играл так, что партнеры заводились индуцируемым им электричеством — и не могли халтурить…

У Тани была роль жены старпома капитана второго ранга Кутузова… Главная женская роль — и она не могла сыграть бледно и блекло, потому что вторым партнером ее был обладатель прошлогоднего «Оскара» Ник Пейдж. Молодчина Колин — он не побоялся на площадке такого партнера…

Про гонорар Николаса Пейджа писали, что это самый большой в нынешнем году голливудский гонорар… А про фильм писали, что Колину удалось в три раза увеличить бюджет за счет частных инвесторов, среди которых газетчики указывали и на вдову покойного лорда Морвена.

Татьяна была увлечена съемками и даже радовалась, что Гриша задержался в Майами и на какое-то время она отвлечется от их безумия…

Поэтому и к приезду Лизаветы она отнеслась преспокойно. Свозила мальчишек на студию. Провела их по павильонам, показала музей… Они даже покатались на лошадке с ковбоем-статистом из какого-то дежурного вестерна и подержали кольт сорок четвертого калибра, из которого стреляли и Кларк Гейбл, и Джонни Вэйн…

Мальчишки были довольны! «Радости полные штаны!» — как выразилась потом Лизавета, не в силах уложить обоих в постель.

Мальчикам купили ковбойские шляпы, кожаные жилетки и игрушечные кольты с патронташами… Теперь весь вечер они скакали, как бешеные, по мягкой мебели, сшибая валики и подушки, и орали, по-индейски приложив руки ко рту…

Но объяснение между сестрами все же состоялось. Вернее — попытка объяснения.

Когда дети угомонились, Лизавета, посопев и покряхтев, завела-таки разговор о Таниной личной жизни.

— Ну что, Татьяна, что с тобой творится?

— Ты в каком смысле? — Татьяна изобразила недоумение, пытаясь уклониться от разговора.

— Ты сама прекрасно понимаешь, о чем я, — жестко выговорила Лизавета, — и не надо здесь актерских штучек, я знаю, что ты можешь изобразить все что угодно, даже Царицу Савскую вместе с Надеждой Константиновной, но не прикидывайся, не надо… Я знаю, что у тебя роман с каким-то прохиндеем, — Лизавета повысила голос, — именно прохиндеем, мне известно, какие деньги ты теперь тратишь…

— Откуда известно? — спросила Таня и тут же покраснела, поняв, что сглупила…

— Как откуда? — аж задохнулась от гнева Лизавета, — как откуда! Я что, по-твоему, газет не читаю, телевизора не смотрю? Ты же теперь голливудская звезда! Ты же у всех на виду! Ты знаешь, что про тебя в газетах пишут?

— Газеты врут, — угрюмо буркнула Татьяна.

— Врут? Нет, дорогая моя, ты это дело кончай! — прикрикнула Лизавета. — Ты этому жиголо машину за сто тысяч долларов подарила, его долги оплатила, выкупила вексель за сто тысяч…

— Во-первых, он не жиголо, — рассердилась Татьяна, — а во-вторых, на машину я ему в долг дала…

— Ага, в долг, как же! — всплеснула руками Лизавета, — так я тебе и поверила! Стыд и голову ты, Танька, потеряла, вот что я тебе скажу…

— А я тебе скажу, Лизонька, мне разрешается иметь какую-то личную жизнь, мне, совершеннолетней женщине, которой по законам штата отпускают в баре алкоголь без ограничения…

— Можно тебе иметь личную жизнь, никто не спорит, ты не монашка, а я не мать игуменья, но если ты тратишь на своего жиголо такие деньги…

— Он не жиголо! — прикрикнула Татьяна. — И деньги я заработала…

— Таня… Таня… — Лизавета вдруг перешла на мягкий ласковый тон, — ты тратишь свои, это так. Но размер твоих трат несоразмерен и неразумен…

— Несоразмерен с чем?

— С твоей ответственностью за детей, — сказала Лизавета и поджала губы.

— Я так и знала, что ты начнешь меня детьми попрекать, так и знала! — воскликнула Татьяна. — Но я получила роль. Главную женскую роль в фильме. Разве не ты ли этого хотела, Лизонька? Не ты подталкивала меня, дескать, не сиди сиднем, как Илья Муромец — мхом обрастешь? Не ты ли это говорила? А теперь, когда у меня началась настоящая актерская жизнь… Ты… Ты…

— Что я? — спросила Лизавета.

— Да ты мне просто завидуешь, вот что! — воскликнула Татьяна и, словно Вера Холодная в немом кино, взмахнула руками.

— Я? — задохнулась от гнева Лизавета. — Я тебе завидую? Да ты дура набитая, вот что я тебе скажу! Самонадутая дура! Я ведь к тебе из черной Африки прилетела…

Татьяна поняла, что перегнула палку, когда увидела слезы на лице Лизаветы.

— Лиза, Лизонька, прости! — она обняла сестру за плечи и принялась гладить ее по спине. — Прости меня, прости…

Они поплакали минут пять.

— Ты брось его, — всхлипывая прошептала Лизавета.

— Кого? — спросила Татьяна.

— Этого… прохиндея своего…

Назавтра Лизавета с мальчиками улетали назад во Фриско. Татьяна их не провожала. У Татьяны был сложный съемочный день.

Прилетев в Монреаль, Таня почему-то вдруг припомнила слова из песенки далекой-предалекой ленинградской юности:

И странно стало на душе… Ну почему они, ничего не видавшие в своей короткой жизни дети, вкладывали в эту песню столько страстной сердечной грусти? Неужели правда, что все в жизни предрешено? И та грусть была неким предвиденьем, неким обратным дежа-вю?

— Чуть похоже на Россию, только все же не Россия, — пропела она себе под нос, окидывая взором подлесок, золотившийся робким на ветру березовым листом.

Но истинная грусть накатила на нее, когда той же самой «Каталиной», что не так уж давно забрасывала в бухту святого Лаврентия Таниного старого дружка Леню Рафаловича, прилетела она на съемочную базу «Мунлайт Пикчерз» в портовом городке Сет-Иль.

Сопки, поросшие низкорослой тайгой. Холодное неуютное море… И какая-то тоска…

Чуть похоже на Россию, только все же не Россия.

А режиссеру Колину Фитцсиммонсу ужасно хотелось, чтобы пусть не весь Сет-Иль, но хотя бы уголок съемочной площадки в кадре непременно походил на Россию семидесятых годов. Со всей ее грязной необустроенностью. И почему-то, когда помощники и консультанты Колина — какие-то пейсатые псевдо-ветераны из Одессы — суетливо советовали оператору и помрежу подсыпать мусора на асфальт перед входом в общежитие офицеров, побить стекла в витрине офицерского клуба, вымазать гримом морды матросам, гуляющим в увольнении, Танино сердце протестовало.

Ну да, было грязно в Мурманске! Ну да, встречались там пьяные неряшливые матросы. Ну да, были в витринах битые немытые стекла… Но это были наши немытые стекла и наши грязные матросы. Это было наше грязное белье, и как-то гадко на душе становилось, когда суетливые ассистенты из одесских эмигрантов хотели подбавить в кадре этой грязи…

Утешало то, что у нее была роль. Главная и интересная роль. И прекрасные партнеры. Колин и Николас.

Сперва ее до неудержимой смешинки в области диафрагмы веселил вид Николаса Пейджа, одетого в советский военно-морской китель. Он играл роль старпома корабля, капитана второго ранга Кутузова. А она — его верную жену. Именно верную, несмотря на то что командир ракетного крейсера, красавец капитан первого ранга Чайковский в исполнении обожаемого всеми женщинами мира Колина Фитцсиммонса, по сценарию любил ее с курсантской юности, когда еще бегал в форменке военно-морского училища. А она вот — вышла за своего Кутузова в исполнении Николаса Пейджа. И была ему верной женой.

Но когда снимали самую яркую сцену, сцену офицерского пикника в сопках перед дальним походом, Татьяна все же вмешалась и потребовала гнать пейсатых одесситов прочь с площадки.

Терпению ее пришел конец, когда консультанты Моня и Шлема организовали в кадре гору ящиков водки, якобы выгружаемых из вертолета для отдыха офицеров все теми же чумазыми матросиками, и особенно, когда Моня со Шлемой принялись выстраивать мизансцену у костра, где участники пикника должны были жарить на прутиках какие-то сосиски, причем каждый — свою сам…

— Да не было так никогда! — закричала Таня, потеряв всякое терпение, — Не было! Никаких ваших барбекю у нас никогда не было! Были всегда ша-шлы-ки. Шашлыки были всегда, вы поняли или нет?.. И я не намерена сниматься в такой туфте! — кричала она…

Когда прибывший на площадку Колин велел осадить Моню со Шлемой в их постановочном рвении, Таня с охотой принялась сама выстраивать мизансцену и заказывать реквизит.

— Понимаете, у нас никогда не было голода, как вы все тут думаете… Мы на пикники специально заранее мариновали целое ведро мяса — свинины или молодой говядины… Мариновали в сухом вине со специями. А потом жарили не на прутиках, как вы сосиски свои жарите, а на шампурах, и жарил один человек — обученный мангальщик…

Съемки решили прервать, покуда из Сет-Иль не привезут эмалированного ведра, а мастера на все руки — декораторы «Мунлайт» — не сварят из листового железа настоящие мангалы…

Ах, какое удовольствие получила она, показывая Колину и Николасу, как нанизывают на шампуры куски мяса, вперемежку с цельными помидоринами и кружками репчатого лука!

— Ну что? Хорошие у меня шашлыки? — с победной интонацией вопрошала Таня, когда вся команда за обе щеки уплетала первую порцию. — И есть надо непременно прямо с шампура, а не так как некоторые тут у вас пытаются — с разовых тарелочек пластмассовых…

Моня со Шлемой ворчали:

— Дикари! Русские все равно дикари…

Она так увлеклась игрой! Она даже почти все позабыла!

В сцене, когда над живописным обрывам она в накинутом поверх платья офицерском кителе стояла против Колина и он объяснялся ей в любви, а она говорила ему свое «нет», она явственно жила той жизнью, где была не актрисой Таней Лариной, но женой русского офицера — Наташей Кутузовой.

Колин говорил ей о свой любви, и слезы, неподдельные слезы катились у нее из глаз.

Это была лучшая роль в ее карьере. Лучшая.

Но стоило Грише позвонить ей на мобильный телефон, как она тут же забыла и о роли, и о карьере…

Он не приехал в аэропорт, чтобы ее встретить. Она сильно обиделась. Ведь она проделала такой длинный и утомительный путь. От Сет-Иль до Монреаля на этой доисторической летающей лодке без элементарного комфорта. А потом еще долгие часы лета в «Боинге» «Пан-Америкэн» от Монреаля до Лос-Анджелеса.

А чего ей стоили объяснения с Колином, чтобы на три дня сорваться в Калифорнию, и это в самый разгар натурных съемок, когда каждый погожий день на счету! Она соврала Колину, что летит повидаться с детьми. Прилетела к нему — к Грише, а он ее и не встретил! Может, случилось что? Может, авария, ведь он так гоняет на этом своем «корветте» шестьдесят седьмого года, который она ему купила…

Набрала номер его мобильного телефона.

— Аппарат вызываемого вами абонента временно выключен, — ответил женский голос оператора телефонной компании.

Татьяна остановила такси и назвала адрес.

Сидя на заднем сиденье, достала зеркальце и принялась поправлять макияж.

После шести часов пути у нее усталый вид, а ей хотелось явиться перед ним такой свеженькой, совсем как розочка в утренней росе.

Татьяна поймала себя на том, что комплексует по поводу своего возраста.

На съемочной площадке «Мунлайт Пикчерз», где было полным-полно молоденьких женщин, она не думала о том, что ей уже сорок… На съемочной площадке у нее была роль. Роль женщины ее лет…

А рядом с Гришей, рядом с ним вечно крутятся-вертятся желторотые старлетки… Желторотые, но с какими-то однозначно похотливыми ротиками!

И она поймала себя на том, что ревнует. Ревнует и комплексует, что ей уже пятый десяток.

Такси подкатило к Гришиному бунгало — к его холостяцкой лежке, как он сам ее называл, — к снятому одноэтажному домику с вечно закрытыми жалюзи на по-калифорнийски широких окнах.

Она позвонила в дверь. Постояла с минуту. Может, его нет дома?

Из-за двери явственно доносились звуки рок-н-ролла. Не слышит звонка из-за слишком громкой музыки? Может, принимает ванну?

Татьяна слегка нажала ручку двери, и та вдруг подалась. Было не заперто. Татьяна вошла внутрь, робко озираясь в холле.

Дома определенно кто-то есть! Телевизор в холле включен, проигрыватель играет…

— Сюрприз! Сюрприз! — игриво кричала Таня, осторожно перемещаясь по квартире. — Сюрприз! К кому-то Танечка из Канады прилетела!

В конце коридора ярким пятном света означилась незапертая дверь в ванную.

— Сюрприз, сюрприз, — напевала Таня, появляясь в дверном проеме.

Вошла и замерла. В ванной, вернее, в мраморной джакузи, развалившись, млели два тела. Гришенька и длинноногая брюнетка. На полу стояло ведерко со льдом, из которого торчало горлышко бутылки «Дом-Периньон».

— Сюрприз! — передразнил ее Гриша.

Брюнетка поднялась из воды, обнаружив незаурядный топ-модельный рост, и обернувшись в белый махровый халат, прошла мимо остолбеневшей Татьяны, слегка обдав ее запахом модного шампуня.

— Сюрпри-и-и-из! — еще раз передразнил Гриша. — Чего встала, уставилась? Раздевайся, залезай сюда, — он махнул ей рукой, указывая на бурлящую акваторию джакузи.

И Таня разрыдалась.

— Что ты со мной делаешь! Что ты со мной делаешь!..

Но руки ее, живя своей, отдельной жизнью, торопливо расстегивали пуговицы…

Она проснулась, когда еще не рассвело. Гриша спал на животе и храпел, от него несло алкоголем. На экране без устали упражнялись лесбиянки. Она медленно прошла в ванную и, не глядя на себя в зеркало, залезла под холодный душ. Так гадко и противно ей никогда еще не было.

Ей ли теперь винить Пашку, всего-то переспавшего с малолеткой?! Два сапога пара?.. Нет, не льсти себе, Татьяна Ларина, не пара… Ты хуже!

И посоветоваться ей было не с кем и пожаловаться-то некому!

Лизавете? Нет, не могла она всего рассказать сестре.

Если по-честному, боялась Лизаветы. Самым натуральным образом боялась, уверенно полагая, что та запросто возьмет, да и увезет от нее детей. Спрячет их, как от полоумной…

Чувство глубинной, неосознанной до конца не правоты мучило Таню.

Внутренний голос так и вещал ей:

— Таня, Таня, что ты творишь?! Одумайся, остановись!

В какой-то желтой-прежелтой газетенке со смешным названием «Эл-Эй руморз энд чат» она нашла адрес гадалки. Опытная ведьма с дипломом угадывает прошлое и будущее. Исправляет карму…

«Нет, для меня слишком!» — подумала Таня и остановила свой выбор на другом объявлении: «Дипломированный психоаналитик. Последователь классической европейской школы доктора Юнга. Диплом швейцарского общества психоаналитиков. Эффективная помощь алкоголикам, преодоление творческих кризисов, лечение несчастной любви и наркотической зависимости».

— Несчастной любви…

И Татьяна набрала номер…

— Кабинет доктора Шварца, — ответил ласковый девичий голосок, — к доктору можно записаться на следующий четверг, но если у вас необходимость в срочной психологической помощи, можно приехать сегодня после часов основного приема. Это будет стоить несколько дороже, мадам, если вас это устроит…

Ее устраивало. Таня взяла такси и отправилась на другой конец города в кабинет доктора Шварца.

На выезде на шестьдесят шестую федеральную дорогу они попали в хорошенькую пробку.

— I got my kicks on the route sixty-six… — пробурчал сквозь зубы чернокожий шофер, нервно барабаня по рулю длинными и тонкими, как у пианиста, пальцами.

С тыльной стороны его ладони были темно-коричневого цвета, а с внутренней — светло-розовыми, как цвет пластмассы у дешевых целлулоидных пупсиков… Татьяна почему-то представила себе, как эти длинные розовые пальцы касаются ее груди… Она вынула из сумочки зеркало и принялась поправлять макияж, автоматически, без души…

Она еще почему-то подумала, что обладательница ласкового детского голосочка в приемной доктора Шварца, наверное, делает своему доктору минеты… Маленькая такая смазливая сучка, а доктор Шварц — такой толстый и лысый еврей… «Откуда у меня эти гадкие мысли? Откуда? Да мне лечиться надо!» — думала Татьяна.

А негр-шофер, все барабанил пальцами по баранке. А она все никак не могла отделаться от мыслей, что его пальцы могли бы залезть к ней под юбку, под трусики, расстегнуть застежку лифчика…

«Мне в дурдом самая пора!» — окончательно решила Татьяна, когда такси наконец вырвалось на автостраду, и через какие-нибудь десять минут они уже были на месте.

Шоферу дала лишнюю десятку… На чай…

А обладательница ласкового девичьего голоска оказалась совсем не такой, какой ее представляла Татьяна.

Секретарше доктора Шварца на вид было лет сорок пять. Худая женщина с сухоньким лицом, в очках.

«Как же я обманулась на голос! — подумала Татьяна, — она же типичная радио-травести…»

— Доктор Шварц уже ждет вас, мэм!

И доктор Шварц тоже оказался совсем не таким.

Крепкий рыжеватый немец. Высокого роста, с мощными плечами и пышными усами, слегка подкрученными вверх на прусский манер…

«Однажды, рыжий Шванке в казарму плелся с пьянки», — припомнилось Татьяне из старого, еще студенческого репертуара…

— Прилягте на диванчик, мадам, расслабьтесь, полежите немного, прикрыв глаза и попробуйте представить себе вашу детскую комнату, — начал рыжий Шванке-Шварц, — представьте себе, что вам пять лет и что вы у себя в вашем родительском доме, и что вы лежите в своей детской комнате, в своей детской кроватке, ждете, когда войдет мать, пожелать вам доброй ночи…

— У меня не было своей детской комнаты, — сказала Таня…

— Но детство-то у вас было? — спросил Шванке-Шварц…

Они разговаривали часа три, как ей показалось… На деле, беседа длилась минут сорок — сорок пять. Но ей и правда полегчало! Она выговорилась. Вылилась. Опорожнилась. Даже вывернулась наизнанку.

А он ее еще и почистил. Изнутри. Как много он ей рассказал о ней самой за эти сорок минут!

— Мазохизм в любовных отношениях всегда присутствует в нормально-дозированной сегментной части, как необходимая составляющая любовную страсть компонента, — говорил Шванке-Шварц. Говорил, как убаюкивал… Так успокаивал, что и взаправду был ей теперь, как мать… — Мазохистическая потребность немножко страдать и мучиться — абсолютно нормальная для здоровой женщины позиция. Ведь, в принципе, природа создала любовный альянс так, что мужчине, воину и завоевателю, отводится роль активная — он овладевает своей женщиной, как добычей, и если угодно — то и унижает ее, заставляет страдать… И изначально женщине в самом акте единения отводится нижняя роль, а мужчина-повелитель — он сверху! Все остальное — уже производное и от лукавого, а природное и изначальное именно то, что мужчина получает женщину, как добычу. И отсюда — ваше подсознательное желание быть униженной в сексуальных отношениях с возлюбленным. Это нормальное выражение скрытых предрасположенностей, заложенных самой природой в древние времена… Но только в вашем случае с вашим новым мужчиной, потребность в унижении слегка превысила допустимые границы сегмента. У вас произошел контраст восприятия. Ваш прежний супруг был заботливым и ласковым любовником. Он жалел вас. Он относился к вам бережно.

Татьяна ощущала всей душой, что доктор говорит самую что ни на есть правду…

— Вы попались на контрасте. Ваш прежний супруг был с вами ласков и бережно к вам относился… и после определенной жизненной встряски вас латентно потянуло на противоположность. К развратному типу, который позволяет себе вести себя с вами, как с уличной девкой…

В самую точку, профессор! Именно после встряски! Арест и предательство Павла и были встряской! И значит — ее потянуло к Грише, потому что она угадала в нем развратного самца. Она сама того хотела? Но как теперь расхотеть? Как?

И профессор все последовательно изложил. Его не надо было ни о чем просить.

— У вас вполне здоровая психика, мадам, и вы нормализуетесь в психической стабильности в положенные природой сроки. Вам необходимо было по вашей природной потребности пережить этот роман, и вы его переживете, я вас уверяю — не вы первая, не вы последняя, дело только в сроках. Правы были старики, говоря, что время лечит… Да, сейчас вам тяжело, но через год все пройдет, как страшный сон. Ваш любовник — та же самая водка для алкоголика, тот же самый кокаин для наркомана. Надо вылечиться! И вы сами должны этого крепко захотеть…

И она хотела…

Во второй визит к доктору Шварцу Таня рассказала ему такое, чего не рассказала бы ни маме, ни родной сестре… Разве что случайной попутчице в темном купе ночного экспресса.

Она рассказала доктору Шварцу и про тех морячков из ресторанчика «Грэйт америкэн фуд», что предлагали ей заняться групповым сексом, и как потом она гадливо представляла себе их грязные прикосновения… Рассказала даже о коричнево-розовых пальчиках шофера такси, как втайне мечтала, чтобы они залезли к ней под кружева…

— У вас была предрасположенность к этому, — сказал Шварц, — меня ничуть это не удивляет, это абсолютно нормально. Вы совершенно нормальная и абсолютно здоровая женщина… Вам только необходимо отлепиться от изводящего вас любовника, и сделать это можно только через дозированный контраст… — Доктор выдержал паузу… — Вам необходимо крепко изменить вашему любовнику… Клин клином вышибают, дорогая! И черные пальчики в ваших мечтах о контакте с шофером такси — не болезнь, как вам кажется, а наоборот — проявление здоровой потребности вырваться из рабской психологической зависимости от вашего друга-любовника… Не надо сдерживать себя, мадам, не надо сдерживать…

Эти слова еще долго звучали в ее ушах… Не надо себя сдерживать.

Она летела назад в Сет-Иль и думала, — а с кем бы ей изменить Грише?

А Гриша звонил теперь почти каждый час. Звонил на мобильный телефон.

Звонил, потому что ему были очень нужны деньги. Немедленно.

Питер Дубойс — Георг Делох

Бернексдейл-Стрит, Лондон, Великобритания

Июнь, 1996 год

Питер сидел в гостиничном номере, погруженный в глубокие раздумья после поездки на Ньюгейтское кладбище.

Да, по документам, по толстому тому уголовного дела, выданному ему в архивах Министерства внутренних дел, получалось, что Таня Дарлинг, она же Татьяна Захаржевская, уже восемь лет как мертва.

В газетах прошла версия, что миссис Дарлинг, молодая вдова и преуспевающая бизнес-леди, была зверски убита неким Джулианом Бишопом, своим подчиненным и, предположительно, любовником. Порублена на куски тесаком для разделки мяса.

Экспертиза же установила, что причиной смерти стала передозировка героина. И лишь не ранее, чем через сутки Бишоп, находившийся вместе с покойной в ее квартире и, скорее всего, окончательно съехавший с катушек, расчленил труп на куски. Потом сидел еще двое суток, забаррикадировавшись в квартире, и лишь когда полиция, вынужденная прибегнуть к направленному взрыву, высадила железные двери роскошного пентхауса, с диким криком выбросился из окна.

И надо же, умница такая, до того изуродовал тело своей подруги, что опознать ее смогли только по родинке на плече. Не было даже дентальной карты, поскольку, как выяснилось, за шесть лет пребывания в Англии покойная ни разу не обращалась к стоматологу.

Хотя зубы у нее, согласно тому же отчету коронера, были не очень…

Бишоп, Бишоп, еще один черный шахматный слон…

Опять хитроумная комбинация. Опять следствию подкинута задачка с очевидным решением.

Рыжая лиса прикинулась мертвой и, сбив с толку преследователей, убежала. Знать бы, куда…

Однако раз у этой бестии возникла тогда необходимость в таком маневре, значит, предшествующий этап ее биографии таил в себе немало интересного. Значит, предстоит вновь погрузиться в исторические изыскания, на сей раз здесь, в Лондоне…

Вот тут-то и раздался телефонный звонок. Услышав в трубке восторженные вопли профессора Делоха, Питер помчался в чайный салон на Беркенсдейл…

— Минерва вышла из головы Юпитера! — воскликнул профессор, ощетинившись пшеничными усами и тряся растопыренной пятерней перед лицом Питера Дубойса. — Гром среди ясного неба! Минерва, юная, златокудрая, вышла в полном вооружении под звуки флейты из этой вот башки, набитой черт знает чем…

Делох громко хлопнул себя по лбу, причем достаточно больно, видимо, от перевозбуждения не рассчитав свои силы. Но это только на мгновение охладило его пыл. Скоро он опять воспалился, как ворох сухой соломы, и затрещал:

— Я узнал ее! Узнал вашу фру Улафсен, русскую, скандинавку, англичанку, чертовку в ступе… Георг Делох узнал ее, как старый пес Аргус своего хозяина Одиссея, царя Итаки, переодетого оборванцем, после двадцати лет ожидания. Только Аргус вильнул хвостом и издох, а старый профессор бросился звонить вам, мой дорогой Питер! А вы, оказывается, здесь, в Лондоне!..

Питер Дубойс терпеливо ждал, когда в профессоре прогорит все, что должно прогореть. Он чувствовал, что сейчас расследование совершает гигантский прыжок, сравнимый по пространственным меркам с перелетом через океан. И теперь можно позволить главному юродивому, который того и гляди перевоплотится в главного свидетеля, выговориться до конца, в том стиле, который он сам сочтет подходящим. Пусть это будет Гомер и Гесиод. Пусть будет гекзаметр. Только говори, профессор! Только говори!

— Я вообще-то не смотрю телевизор. Телевидение губит воображение, воспитывает леность души… Но мне хотелось посмотреть интервью с этим выскочкой, с этим Геростратом от науки! Знаете, наверное, о ком я говорю? Нет?! Надо срочно садиться за статью! Надо кричать на весь мир, что доктор Майер — шарлатан!.. Вы что, действительно ничего не слышали? Майер доказывает, что Троянского коня не существовало. Так как кони были связаны в Элладе с культом Посейдона, он сделал вывод, что ахейцы взяли Илион, воспользовавшись банальным землетрясением! Коня-землетрясение послал на троянцев Посейдон! Хотя всем известно, что стены Трои как раз Посейдон и строил. Это был его родной город, так сказать, Нептуна творенье. Гомер перевернулся в могиле, может, даже встал, походил и опять лег! Как вам это нравится?

Питеру Дубойсу это совсем не нравилось. Профессор так легко уходил в глубину веков, что иногда казалось, он оттуда может и не вернуться.

— Профессор, и все-таки…

— Да-да. Извините меня, дорогой Питер! Итак, я включаю это окно в мир на своей кухне и вижу… Кого бы вы думали? Фру Улафсен, только сбросившую старую змеиную кожу! Какая-то презентация или светский раут. Они все играют в аристократию! Думают, напялил ленту через плечо, научился пользоваться тремя вилками, и готов лорд. Аристократишки!.. На чем я остановился? Да! Это была она — та самая дама, которую я встретил в курилке аэропорта за полчаса до объявления посадки. Помните, я говорил вам, что дамочка не за ту себя выдает. Старый синий чулок, вернее, серый мешок. А как она меня обозвала козлом, и как смотрела?.. Но все это я вам уже рассказывал… И вот теперь я увидел ту самую женщину! И скажу я вам, дружище: она правильно сделала, что загримировалась. Такую женщину, увидев только раз в жизни, уже не забудешь.