X

Начальник службы тяги женил сына. Свадьбу играли в Доме железнодорожника, а на свадьбе, само собой, играли музыканты народного оркестра. Мероприятие, разумеется, оформили как плановое, и никто из оркестрантов за него не получил на руки ни копейки. Однако они не роптали и старались на совесть. Свадьба сына большого начальника – это событие из разряда «надо», а на всякое «надо» полагается отвечать «есть!». Тогда и только тогда можно рассчитывать на блага, которые просто на деньги купить ой как трудно – отпуска в желательное время, продвижение по службе, премии, путевочки, ордерочки, а то и орденочки. Алексею тем более было за что пахать: дело его, похоже, сдвинулось, и вскорости ему предстояла ответственная беседа в месткоме. Борисыч намекал, что предложат нечто непыльное по культмассовой линии.

На самом событии его явно отметили. Заказывали сольные номера, хлопали от души, зазывали к столу, угощали. Под конец какой-то важный дядька облобызался с ним, и чуть позеленевший от зависти Борисыч, улучив момент, шепнул ему, что это был не кто-нибудь, а сам начальник главка.

Домой Алексей пришел в первом часу, изрядно пьяный, но в весьма приподнятом настроении. Дверь в квартиру оказалась незаперта. Кинув в прихожей портфель, с которым он теперь не расставался-и для солидности, и храня в нем, на всякий случай, «джентльменский набор»: стакан, штопор и презервативы, – он подошел к Валькиной комнате. В приоткрытых дверях торчал ключ. В комнате горел свет и слышалась музыка. Он немного удивился – ни репродуктора, ни проигрывателя у Вальки не было – и, толкнув дверь, вошел.

Валька не кинулась ему навстречу. Она сидела за столом, тупо улыбаясь и держа в руке стакан. Напротив нее восседали двое мужиков: один маленький, со смешным остроносым личиком, второй – настоящий громила с черепом и рожей неандертальца. На полу стоял патефон. Гуляли, судя по всему, неслабо. На столе стояли две водочные бутыли, одна пустая на две трети, другая пустая совсем. Еще одна лежала на боку. Из закуски Алексей разглядел только нарезанный лук на блюдечке, не считая некоторого количества беспорядочно разбросанных объедков огуречно-колбасного происхождения.

– Алелешенька пришли! – радостно взвизгнула Валька. – А у нас гости...

Маленький приподнялся и с большим чувством достоинства протянул руку. Чтобы пожать ее, Алексею пришлось сделать шагов пять, что ему и удалось, правда, не без труда.

– Тюкавкин, – представился гость, обхватив руку Алексея уже двумя руками. – Бухгалтер УРСа.

– Захаржевский, – в тон ему сказал Алексей и покачнулся.

– А это мой сослуживец, Дулев Джон Терентьевич, бригадир погрузо-разгрузочной бригады того же УРСа, – Тюкавкин показал на громилу, сидевшего совершенно неподвижно.

– Назван в честь Джона Рида, выдающегося пролетарского писателя Америки, – членораздельно произнес громила и тут же уронил голову на стол.

– Валенька, нам бы еще стульчик и приборчик для товарища, – сказал Тюкавкин. Валька хихикнула.

– Бесполезно, – заметил Алексей. – Набралась, как сука.

– Сам сука, – вдруг сказала Валька.

Алексей от неожиданности икнул. Тюкавкин потянулся к громиле и внезапно резко дернул его за волосы. Тот поднял голову.

– Ты, Джон Терентьевич, иди-ка вон на лавочке отдохни. А мы с товарищем посидим-потолкуем...

Громила встал, четко прошагал к лавке и упал на нее лицом вниз. Алексей тут же сел на его место.

Пластинка кончилась, и моментально встрепенулась Валька.

– Алешенька, а нам товарищ Тюкавкин патефон подарили, – радостно сообщила она.

– Стакан лучше давай и тарелку! – пробурчал он.

– Я танцевать хочу! – отозвалась она и, держась за шкаф, встала. – В парке Чаир распускаются ро-озы! Поставьте, а?

– Я те поставлю! – пообещал Алексей. – Стакан тащи!

– А вон тут чашечка стоит, – сказал Тюкавкин. – Из нее не пил никто. Валенька чаю захотела, достала, а потом и забыла...

– Наливай! – махнул рукой Алексей. – Со знакомством!

– Очень приятно! – сказал Тюкавкин и вылил всю водку из оставшейся бутылки в чашку Алексея.

– А себе-то? – качая головой, спросил Алексей.

– Да, проявили, так сказать, нетвердость руки. – Тюкавкин вздохнул, нагнулся под стол и вынырнул с новой бутылкой.

Валька, пытаясь завести патефон, споткнулась об него, расколотила пластинку и разревелась.

– Да ладно тебе. – Алексей вдруг сменил гнев на милость. – Я завтра новую куплю. Садись, выпей с нами.

– Женское общество украшает коллектив, – высказался Тюкавкин, наливая и ей.

Выпили. Валька даже, кажется, протрезвела маленько, слазала на полку, достала еще огурчиков и хлеба на закуску. На большее ее, правда, не хватило. Она, держась за стену, доползла до лежанки и свалилась поперек нее. Алексей ломанулся было вслед за ней, но врезался в шкаф, сверху что-то упало и звякнуло. Алексей пожал плечами и вновь уселся на стул.

– А вы, значит, как нам Валенька докладывала, музыкальный работник? – осведомился Тюкавкин, наливая еще по одной.

– Да. Пианист. – Для большей убедительности Алексей поболтал в воздухе пальцами.

– Почетный труд, – сказал Тюкавкин. – У нас всякий труд почетен. Я лично больше уважаю труд умственный, как то: работник культуры, образования или, допустим, финансово-учетного фронта...

Алексея качало на волнах этого липучего голоса, то унося в беспамятство, то возвращая сюда, на шаткий стул у пьяного стола. Качало, качало, убаюкивало...

Резко накренило и грохнуло... Алексей дернулся и протрезвел мгновенно.

На него, обходя стол, кошачьим шагом надвигался товарищ Тюкавкин, держа в руке сточенную финку, которую Валька использовала для резки хлеба.

– Ш-шпион! – шипел Тюкавкин. – Политбандит, с-саботажник!

Осторожно, не отрывая глаз от безумного лица бухгалтера, Алексей поднялся и отпятился из узкого пространства между столом и боком шкафа на центр комнаты. Зрачки Тюкавкина сузились в точки, губы сосредоточенно двигались, острие финки в его руке смотрело Алексею прямо в горло...

...Эту несложную последовательность движений Алексей усвоил еще в гимназические времена. Его научил странный человек Василий Фалькенгауз, бывший полицейский агент, работавший одно время в мастерской отца. Всерьез воспользоваться этим приемом пришлось лишь однажды, когда дальстроевские «социально близкие», они же «воры», проиграли его в карты. Проигравшего, явившегося за его жизнью, утром нашли в мусорном баке за пищеблоком. Больше на Алексея в карты не играли...

Он плавным движением опустил руку в карман, нащупал там что-то, кажется, коробок спичек, медленно вытащил – и швырнул прямо в лицо Тюкавкину.

Безумный взгляд бухгалтера переметнулся на летящий предмет, рука инстинктивно взлетела, прикрывая лицо.

Этого было достаточно. Продолжив телом движение руки, Алексей одним прыжком приблизился к Тюкавкину и носком маховой ноги, обутой в модный остроносый ботинок, ударил его по голени. Тюкавкин охнул и согнулся. Колено Алексея поймало его опускающееся лицо на противоходе, а выкинутая вперед ладонью рука оттолкнула задравшийся подбородок противника назад. Тюкавкин упал. Ноги Алексея оторвались от пола и опустились на грудь бухгалтера. Оглушительно треснули ребра, из распяленного рта хлынул красный фонтанчик. Тюкавкин пару раз стукнул пятками по полу и затих.

Алексей уже стоял на полу и дико озирался.

Со скамейки на него пристально смотрел Джон Терентьевич. Поймав на себе взгляд Алексея, громила вскочил и рванулся к двери, по пути сбив Алексея с ног.

– Стой, гад! – крикнул Алексей, поднимаясь.

В двери повернулся ключ. По коридору затопали тяжелые сапожищи

– Убили! – надсадно орал Джон Терентьевич. – У Вальки человека убили!

В комнату доносился дверной скрип, торопливое шуршание, старухин визг.

Алексей кинулся к двери, стал дергать за ручку. Бесполезно. Заперто снаружи, а открывается внутрь, так что вышибить можно только из коридора.

– Точно убили? – Голос приближался вместе с шагами, интонация деловая и даже как будто приятно возбужденная.

– Падла буду! Только что! Сам-то еле ушел! Все в кровище, нож валяется...

– Спокойнее, гражданин! Убийца там?

– Ага. Я дверь-то на ключик того... Не вырвется.

– Это правильно. Ты слушай, как тебя...

– Дулев, товарищ...

– Лейтенант. Ты, товарищ Дулев, опорный пункт знаешь? Дом двадцать девять, во дворе?

– Ха, как не знать!

– Ты давай дуй туда по-быстрому, пусть все, кто есть, бегут сюда на подмогу и наряд из отделения вызовут. Скажешь, в сорок второй убийство, следователь Миронов в одиночку преступника держит, чтобы там поторапливались.

– Есть!

Удаляясь, забухали сапожищи. Хлопнула входная дверь. Стало тихо.

Алексей на цыпочках отошел от двери и наклонился над Тюкавкиным. Крови, смешанной с блевотиной, натекло изрядно, лицо и ногти синели неправдоподобно быстро.

– Вот так, значит. – Алексей выпрямился, поглядел в угол. Валька, белая как бумага, сидела, закутавшись в одеяло, и вытаращенными глазами смотрела в одну точку.

– Эй! – шепнул Алексей. Она не шелохнулась. Алексей прокрался к дверям и встал впритык к ним, прижавшись к стене спиной. За дверями дышали – несколько часто, но ровно.

– Не притомился, начальник? – спросил Алексей. – Может, договоримся?

– Не о чем мне с тобой договариваться, – сказали из-за двери.

– Это как посмотреть. Ты открываешь дверь, я ухожу...

– Ну и?

– Ну и цел будешь. Не трону.

– Не тронет он! Как бы я тебя не тронул. У меня оружие.

– Так и я не пустой. Может, шмальнуть тебе через дверь для острастки?

– Давай-давай, усугубляй.

– Чего усугублять-то? Дальше некуда.

– Это не скажи. Мокруха бытовая, по пьянке. Будешь себя вести, лет шесть отпаришься и гуляй.

– Я на зону не пойду.

– А куда ты на хрен денешься?

«Однако и вправду – куда?» – подумал Алексей. Взгляд его упал на Вальку, застывшую на своей лежанке.

– Слышь, начальник, тут еще хозяйка осталась. Открывай давай, а то я ее, как свинью, зарежу.

– Валяй, режь. Тогда точно вышку схлопочешь.

– Я ведь не шучу.

– А пусть-ка она сама голосок подаст. Алексей подошел к Вальке – под ногами что-то хрустнуло, – с силой дернул за волосы. Она, как куль, перевалилась через, край кровати и шлепнулась на пол. Алексей поднял ее голову. Удивительные глаза по-прежнему смотрели в одну точку, не мигая.

– А-а-а! – крикнул Алексей. – Да пошли вы все!..

Он подбежал к окну и рванул раму на себя.

– Стоять! – крикнул из-за двери Миронов.

– Сам постой, – сказал Алексей и вышел на узкий наружный подоконник.

Слева подоконник упирался в глухую боковую стену эркера. Справа рядом с окном проходил водосток. Это обстоятельство открывало три пути – и все довольно рискованные. Можно было попробовать спуститься по трубе на улицу. Либо попытаться залезть по ней на крышу. Либо, обогнув водосток, вломиться в соседнее окно.

Алексей, вжимаясь в стену, начал перемещаться к трубе. Побелевшие пальцы одной руки еще держали оконный косяк, а другая рука коснулась трубы. Алексей раскачался и круговым движением перекинул левые, дальние от трубы, руку и ногу как можно ближе к трубе. Ноги соскользнули с подоконника, но руки уже крепко обхватили трубу.

– Вот он! – заорали снизу, с улицы. – Вот он, убийца! Держи его!

Алексей оплел трубу ногами и начал на руках подтягиваться вверх.

Гнилой штырь, на котором крепилось к стене предпоследнее сочленение трубы, щелкнул и обломился. Трубу со вцепившимся в нее Алексеем повело назад. Вместо щербатых кирпичей перед его глазами поплыло оловянное утреннее небо.

– А ведь куклу-то растоптал... – укоризненно произнес в его голове чужой голос.

Что-то ткнуло его под лопатку. В обнимку с отодранным куском трубы он полетел вниз...

К нему бежали Джон Терентьевич и два милиционера. Один на ходу запихивал в кобуру теплый револьвер.

Из раскрытого окна несся истошный, душераздирающий женский вопль. Это кричала Валька.

Алексей лежал в нелепой вывороченной позе в лужице крови. Часть этой крови вылилась из дырочки в спине.

XI

Сначала по поводу исчезновения Алексея Аде пришлось объясняться с одной матерью – Клаву она с порога отправила укладывать расшалившегося Никитушку.

– Что ты ему говорила? – спросила Анна Давыдовна, не сводя с Ады пронзительного взгляда.

– Да ничего я ему не говорила! – истерически взвизгнула Ада и уже спокойнее продолжила: – Только то, о чем мы с тобой условились... Ну и что в таких случаях полагается...

– Полагается... – задумчиво повторила мать. – Ничего ему не обещала – отбайлу своего бросить, с ним на край света бежать?

– Что я, ненормальная? – фыркнула Ада.

– А он тебе?

– Ничего особенного... Повторяю, все было как надо, замечательно все было! А утром просыпаюсь – нет его, только вещички на кухне сложены и записка эта идиотская!

– И все? – Анна Давыдовна очень пристально посмотрела на дочь. Та выдержала ее взгляд. – Ну ладно. – Мать встала с кресла. – Может, так оно и лучше. Так или иначе, пришлось бы его отсюда как-нибудь выпроваживать, оставаться ему здесь было бы нехорошо. Теперь давай думать, что остальным скажем.

С Клавой объяснялась сама Анна Давыдовна. А режиссура была такая: уложив Никитушку, Клава собрала чай в столовой и, когда хозяева вышли туда, спросила, естественно, отчего не идет ужинать Лексей Ивардович. При этих словах Ада вздрогнула, изменилась в лице и выбежала из комнаты. Анна Давыдовна усадила озадаченную Клаву и сказала:

– Клава, наш Алексей Эдуардович оказался, увы, подлецом, последним негодяем. Когда мы попросили его привезти Адочке ключи, он воспользовался тем, что оказался с ней наедине, и попытался прямо на кухне изнасиловать Адочку...

Клава всплеснула руками.

– Вот антихрист! А прикидывался-то...

– Она, слава Богу, отбилась, ударила его сковородкой. А когда он очухался, велела убираться на все четыре стороны.

– Ишь ты!.. А ну как воротится? Мне за Никитушку боязно...

– Не воротится. Ада ему очень доходчиво растолковала.

– Сковородкой-то? – Клава прыснула в кулак.

– Меня другое беспокоит: послезавтра возвращается Всеволод Иванович. Он, конечно, захочет знать, куда подевался его любимый племянничек. Давайте, Клава, придумаем что-нибудь вместе. Услышать правду ему будет уж очень неприятно, да и для Ады нехорошо получится.

– Оно так, – подумав, согласилась Клава. – Сомнения всякие пойдут: а вдруг промеж них было чего, оба молодые ведь...

К приезду академика была подготовлена согласованная версия, а к ней приложены наглядные доказательства: взломанный ящик бюро, где хранились деньги и сберкнижки, застывшие капли воска на полу и на крышке стола. Рано утром, когда все еще спали, Алексей, накануне собрав собственные вещички, тихо, со свечой, пробрался сначала в спальню – благо Ада в ту ночь заснула с Никитушкой в детской, – выкрал шкатулки с драгоценностями, а потом залез в кабинет. Там он искал деньги сначала в столе, потом решил взломать запертое бюро, но был застигнут бдительной Клавой. Та подняла крик, разбудила всех. Женщины, разобравшись, решили Алексея в милицию не сдавать – родственник все-таки, да и семье позор, – но решительно и твердо указали ему на дверь. Более того, Анна Давыдовна и Ада вдвоем препроводили его в аэропорт, купили билет до Иркутска и посадили в самолет.

Академик поахал, поохал, но рассказу поверил полностью. «Будем считать, что племянника как бы и не было», – решил он. Подобных решений относительно знакомых ему людей он принял уже немало – в силу исторической эпохи и служебного положения, – так что далось оно ему без труда.

В комнате у Вальки вовсю шло дознание с понятыми, следователями, фотографом, милицией. Лейтенант Миронов, потолковав в коридорчике со своим коллегой, который это мероприятие возглавлял, зашел в соседнюю комнату, где сидела, сгорая от любопытства, старуха соседка. Он сел напротив, развалился по-хозяйски, закурил с довольным видом.

– Такие дела, баба Паня, – выждав многозначительную паузу, сказал он. – Как я тебе и говорил – не суетись, Валька сама обязательно вляпается. Знаем мы таких. Пьянка, разврат, теперь вот два трупа. Статья налицо. Так что теперь вся квартирка наша.

– Ой, спасибо, родненький, не знаю, как благодарить...

– Как благодарить – уже не раз говорено. А вот сейчас капитан Баташов закончит там, придет нас с тобой опрашивать, как свидетелей. Давай репетировать.

У лейтенанта Миронова была мечта – вырваться из своего гнусного Себежа Псковской области в крупный город, где и жизнь культурнее, и возможностей для роста больше. Определившись в Ленинград на курсы, он поселился у дальней своей родственницы Прасковьи Лукьяновны и стал изучать обстановку. Соседка и ее комнатка показались ему перспективными – как первый шаг, разумеется. Поначалу он думал подбить клинья на предмет брачных отношений, но, присмотревшись, эту мысль оставил. На таких никто не женится даже временно, тем более работники правоохранительных органов. У него возник другой план, вся прелесть которого состояла в том, что не требовалось никаких активных действий. Выдержка, спокойствие, бдительность – и не сплоховать в нужную минуту. По расчету Миронова, все должно было произойти естественным путем. На всякий случай у него был заготовлен запасной вариант: он свел знакомство кое с кем из местных забулдыг, бывших Валькиных клиентов, и при соответствующем подогреве они готовы были в любой момент завалиться к Вальке в гости и устроить там дебош со скандалами и дракой. В нужный момент является он, весь в белом, с нарядом милиции:, составляется акт, протокол, а дальше – вас предупреждали, а вы за старое, теперь пожалуйте на сто первый километр. И все, такси свободен. В нежилой фонд никого из очередников город прописать не может, на расселенных с капремонта теперь есть новый фонд, так называемый маневренный. А вот прописаться к родственникам на освободившуюся площадь хотя и тяжело, но можно. Согласие бабы Пани имелось – он знал, что напеть старой дуре.

Действительность превзошла все его ожидания. Теперь комната освобождалась без всяких сомнений.

Когда стало ясно, что Адин замысел все-таки удался в самом главном, устроили небольшие семейные посиделки. Клава испекла пирог, а Анна Давыдовна собственноручно приготовила пунш с травами, терпкий и ароматный. После двух чаш академик сделался весел и игрив, после третьей – без долгих слов увлек молодую жену в опочивальню. И захрапел прямо на ней, так и не довершив исполнения супружеских обязанностей. Спал он крепко и долго.

Назавтра, когда он докушивал утренний кофе, в столовую вплыла разнеженная Адочка и, скромно опустив очи долу, поздравила его со вновь обретенной мужеской силой. Всеволод Иванович, не помнивший из прошедшей ночи ни черта, расцвел, как осенняя хризантема.

Через месяц его поздравили с другим приятным событием – весной он станет дважды отцом.

XII

От склада к распахнутым дверям товарного вагона сновали люди в черных ватниках и ватных штанах, издали напоминая цепочку муравьев, то пропадающую во тьме, то вновь озаряемую холодным зеленоватым светом. Это злющий ветер раскачивал единственную, но мощную лампочку, подвешенную на длинном кронштейне над складом.

Бригада административно сосланных грузила торф, который успела нарубить до наступления морозов. Только подойдя совсем близко, можно было увидеть, что погрузкой занимаются одни женщины, а единственный мужчина в тулупе с поднятым воротником стоит возле дверей вагона и карандашиком отмечает в своих бумагах количество загруженных сеток с брикетами.

Этот вагон был последним, поданным уже затемно, после окончания рабочего дня, и уставшие женщины работали молча, остервенело, без привычных соленых шуточек и хриплых перебранок.

Одна из них, подтащив очередную сетку к вагону, подняла ее и неожиданно застыла, не дотянув груз до протянувшихся из вагона рук. Только что сдавшая сетку товарка подтолкнула ее, давай, мол, но женщина лишь молча подняла голову и стала заваливаться набок, выронив торф.

Мужчина с укоризной посмотрел в ее сторону.

– Марь Степанна, тут Приблудова упала чего-то! – крикнула одна из женщин.

Из помещения склада выскочила женщина в таком же, как у мужчины, тулупе. Подбежав к упавшей, она брезгливо ткнула ее концом валенка.

– Вставай, проблядь! Что развалилась-то? Женщина перевернулась на спину и закатила глаза.

– Тьфу ты! – Марь Степанна сердито сплюнула в снег. – Эй, Лазаренко, Попова, тащите ее в склад, воды там дайте или чего!

Две черные фигуры подхватили Вальку за руки и поволокли к складу.

– Не пойму я, что за церемонии с этим отродьем! – горячо выговаривала та же Марь Степанна квадратной конфигурации мужчине в милицейской форме. – Путаются сами не знают с кем, потом, видишь ли, условия им создавай! Вон, целую страну выблядков нарожали, тюрем на всех не напасешься!

– Ну, это ты, Марь Степанна, через край хватила, – рассудительно произнес квадратный милиционер. – Государство приняло закон об охране материнства и детства, а закон у нас на всех один, хотим мы этого или нет... Так что ты в позу не вставай, а лучше скажи мне, она у тебя часом не по хозяйственным делам?

– Приблудова-то? Скажете тоже! Дело обычное – антиобщественный образ жизни, пьянки-гулянки, все такое. У нее на квартире прирезали кого-то...

– Ну раз не по хозяйственным, определим ее на весовую. Тепло, тяжести ворочать не надо, да и стране убытку не причиним: когда весовщица без опыту, мухлежу меньше будет.

– Как скажете, – без энтузиазма ответила Марь Степанна и отвернулась.

* * *

Первые месяцы беременности оказались для Ады мучительными. Ныла поясница, постоянно мутило, одолевала кожная сыпь. Она реагировала на запахи, но и без них подкатывали приступы неукротимой рвоты. Она неделями не могла заснуть, совершенно лишилась аппетита, ее нежная розовая кожа высохла, пожелтела, покрылась пигментными пятнами. При таких симптомах врачи опасались почечной недостаточности, но ни анализы, ни осмотры ведущих специалистов, которых Всеволод Иванович привозил даже из Москвы, этих подозрений не подтвердили. Многие настойчиво рекомендовали прервать беременность, но она и слушать не хотела, согласилась только лечь на сохранение в клинику Отта – институт акушерства и гинекологии.

Однако долго ее держать там не стали. К середине декабря ее состояние резко улучшилось, и Новый год она встретила прежней Адой – веселой, энергичной, совершенно здоровой, с идеальным цветом лица. По мере приближения родов у нее будто прибывало сил и здоровья, и даже большой живот ее только украшал. Ада вдруг стала необычайно деятельной, нашила множество подгузников, распашонок, пеленочек и кружевных чепчиков, часами возилась у плиты и при этом постоянно напевала. В любую погоду она подолгу гуляла, причем ходила быстро и много, вконец уматывая мужа или мать, когда те составляли ей компанию.

По пути в роддом она хохотала и подшучивала над бледным, встревоженным мужем.

А Валькиного ребенка спасли лишь обстоятельства, в которые Валька попала.

Лопухнувшись по крайней молодости и глупости с Лизкой, она твердо решила этой ошибки не повторять. И всякий раз, когда ей случалось подзалететь, у нее была протоптанная дорожка – во флигелек на соседней улице, к толстой и усатой Фелисате Андреевне, которая творила прямо чудеса при посредстве всего лишь вязальной спицы и бутылки водки.

Конечно, и в поселке при желании отыскались бы свои Фелисаты. Но желания такого не было, да и подруги отговаривали: с ребенком малым будет у нее и положенный всем гражданам оплачиваемый декретный, и возможность зацепиться за работенку не такую каторжную, и комнатушка, хоть и в общем бараке, но отдельная. А что до устройства личной жизни, так какая она тут может быть, личная жизнь, хоть при ребенке, хоть без?

Раз так – так так.

XIII

Центральные двери клиники Отта распахнулись, и на ступени вышел оглупевший от счастья академик Всеволод Иванович Захаржевский. В руках он бережно держал большой сверток в белых кружевах и розовых лентах. Рядом с ним шла Ада в модном легком пальто. Лица ее не было видно за огромным букетом алых роз. К ним молниеносно взбежал институтский фотограф и защелкал вспышкой. Обе машины – ЗИМ и «Волга», ожидавшие внизу, – разразились приветственными гудками. Возле ЗИМа стояли заместитель академика Шмальц с супругой и личный шофер Боря Руль. У «Волги» замерли в торжественных позах второй зам, Аджимундян, секретарша академика и две профессиональных подха-лимши из месткома. Анна Давыдовна и Клава остались дома, готовиться к встрече. Когда виновники торжества спустились с лестницы, все сбились в кучу, поздравляли, пожимали руки, целовались. В руках Аджимундяна образовалась бутылка шампанского, а у секретарши – несколько бокалов. Первый бокал вручили академику. Он выслушал единственно возможный в такой ситуации тост, лихо выпил до дна и грохнул бокал о тротуар.

– На счастье!

Прочие последовали его примеру. Ох, и счастья будет.

Академик торжественно внес девочку в дом (в дороге она даже не пискнула!), передал на руки Клаве и первый, подавая пример, направился в ванную, где тщательным образом помыл руки с мылом. После той же процедуры гости по одному входили в отремонтированную и переоборудованную детскую. Там, лежа на развернутом одеяле посреди пеленального стола, их встречала новая хозяйка. Девочка смотрела в пространство желтыми глазками и бодро сучила пухлыми розовыми ножками, совсем не похожими на обычные цыплячьи лапки новорожденных. На головке пробивался рыжий пушок.

– Красотулечка! – умильно округлив губы, сказала толстая жена Шмальца. Месткомовские дамы согласно заквохтали и принялись развивать тему. Аджимундян показал девочке «козу».

– Молчит, да? – удивленно сказал он. Словно услыхав его, девочка раскрыла рот чемоданчиком и громко, требовательно закричала.

– Проголодалась, – сказала Анна Давыдовна, которая одна не проронила доселе ни слова, а только пристально смотрела на ребенка. – Вы извините...

– Да, да, – поспешно подхватила Ада. – Пройдите, пожалуйста, в столовую. Я скоро к вам выйду.

Ночью, когда все уснули – захмелевший академик на супружеском ложе в спальне, куксившийся весь день Никитушка на своей новой кроватке в бывшей гостевой, а Клава на раскладушке в темной людской, – Ада, закончив очередное кормление, вышла в кухню перекусить. Там сидела Анна Давыдовна со странным выражением лица.

– Так ты говоришь, тогда все сделала так, как я велела? – не поворачиваясь, спросила она.

– Когда это «тогда»? – Дрожащий голос выдал Аду. Вопрос этот был для нее чисто риторическим, поскольку она уже знала, про какой день речь.

– Когда Алексея... принимала, – все-таки уточнила Анна Давыдовна.

– Да... а как же?

– Врешь, – спокойно сказала мать. – Я и раньше подозревала, а теперь своими глазами увидела.

– Что увидела? – У Ады перехватило дыхание.

– Знаки... Ты зачем Рогатого вызывала? Ада закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Я... я, – сквозь слезы бормотала она, – я боялась, что приворот слишком слабый... не подействует... хотела как лучше...

– И отдала ребенка Рогатому.

– Но ты... – Ада всхлипнула. – Ты ж сама говорила, что Рогатый... он вроде как муж Белой Матери. А что жена, что муж...