— Ребята, вы Стива не видели? — обратился к ним Иван Ужасный.

Дарлинг молча пожал плечами, а Таня не без злорадства сказала:

— Смылся твой Стив. Не выдержал этой бездарной жути.

Мощный кулак Ивана Ужасного вылетел вперед столь стремительно, что всей Таниной реакции хватило лишь на то, чтобы отклонить голову. Кулак мазнул по волосам и впилился в стену. Бородач взвыл, прижимая к груди поврежденную руку.

Дарлинг, стоявший как истукан, вдруг зашелся визгливым, истеричным смехом.

— Сука! — прошипел Иван Ужасный, адресуясь почему-то не к Тане, а к Дарлингу.

— Заткнись! — рявкнула на него Таня и обернулась к готовому зарыдать художнику:

— А ты, мелкий гений, не кручинься, что за вернисаж без скандала?

Посетители галереи смотрели не на картины, а на них, но чувств своих никак не проявляли.

— Пойдем, — Таня взяла Дарлинга за руку. — Лучше Святого Павла посмотрим. Я там еще не была.

После собора они зашли в паб на Стрэнде и перекусили салатом сальмагунди под светлый английский эль. В пабе было уютно, уходить отсюда не хотелось.

— Что за Бакстер? — нарушила молчание Таня.

— Подонок, — лаконично ответил Дарлинг.

— Что ж ты с подонками-то водишься?

— Я ему деньги был должен. Теперь все. Утром еще отдал, пока ты спала.

— Из моего приданого? — медовым голоском осведомилась Таня.

Дарлинг промолчал. Таня тоже воздержалась от продолжения темы. Ее английский супруг был ей не вполне понятен, а если честно — не понятен вовсе.

Ясно, конечно, что личность довольно ничтожная но коль скоро многое в ее жизни на данном этапе от этой личности зависит, надо бы поточнее определить меру ничтожности, выявить слабину, установить для себя, надо ли ждать от него подлянки, и если да, то какой именно. Но очень, очень осторожно. Игра-то ведется на его поле.

— А тот, второй, пижон в бархатном костюмчике?

— Этого вообще не знаю. Сегодня в первый раз увидел.

— Ясно. — Хотя ничего не ясно. — Куда теперь? К тете Поппи?

— Зачем? Мы сейчас идем на футбол. Специально для тебя. Сегодня русские с нашим «Уэст-Хэмом» играют.

Вот так! Ну что ж, футбол так футбол.

Русскими соперники столичного клуба оказались довольно относительными — тбилисское «Динамо». Таня, в московский свой период приохотившаяся к футболу, сразу вовлеклась в зрелище и быстро вошла в раж. Англичане играли в типичной своей манере: бесхитростные пасы, при первой же возможности — тупые и однообразные навесы в штрафную в надежде, что мяч рано или поздно найдет голову нападающего и от нее авось да отскочит в ворота. А вот тбилиссцы играли лихо, изобретательно, разнообразно, атаковали хоть и нечасто, но очень остро. Если бы не бельгийский судья, внаглую подсуживавший хозяевам и зажиливший чистый пенальти, когда защитник, не особо мудрствуя, завалил в штрафной площадке неожиданно прорвавшегося Мачаидзе первую «банку» англичане схлопотали бы еще в середине первого тайма. И после перерыва этот гад старался вовсю — давал офсайд, как только мяч перелетал на половину англичан, «горчичники» показывал только нашим… в смысле, не нашим, но… короче, понятно. Один раз только зазевался, не свистнул вовремя — и великолепный Додик Ки-пиани, увернувшись от хамски выставленной вперед ноги защитника, перекинул мячик Шенгелия, а тот «щечкой» пустил его низом мимо обалдевшего вратаря. Такой гол не мог засудить даже бельгиец!

Британский болельщик — серьезный, и будь на месте Тани мужик, точно схлопотал бы по морде. А так только вдосталь наслушалась английских ма-тюков. В долгу, впрочем, не осталась, и англичане, в глубине души джентльмены, даже зааплодировали. Оставшееся время «Уэст-Хэм» нудно и примитивно атаковал, и когда за пять минут до конца тот же Кипиани чуть не с центра поля стрельнул по крутой траектории над далеко вышедшим из ворот голкипером и мяч, ударившись в перекладину, ушел за линию, все стало ясно, и некоторые болельщики даже потянулись к выходу.

От предложения развеселившейся Тани отметить победу грузинских мастеров в каком-нибудь ресторанчике поуютнее Дарлинг наотрез отказался и потащил ее в метро. По дороге молчал хмуро и рассеянно. Таня тоже не донимала его разговорами.

Ужин у тети Поппи был снова хорош, только вместо мусаки их ждала кефаль, запеченная в тесте, а на десерт медовая пахлава с орешками. Руководствуясь не воспоминаниями даже — не помнила ни черта! — а смутными ощущениями от прошлой ночи, Таня от вина отказалась. Дарлинг как-то странно посмотрел на нее, но настаивать не стал, налил себе и молча выпил. Как и вчера, Таня разомлела от еды и, хотя было еще не поздно, отправилась к себе и завалилась спать. Засыпая уже, посмотрела на обои, освещенные светом уличного фонаря, и вдруг вспомнила: снился Винни-Пух. Улыбнулась и провалилась в сон.

Но привиделся ей не плюшевый Винни, а Яне Поп с мерцающими болотной гнилью мертвыми глазами. Прямо перед собой он держал золотое блюдо, а на блюде дымились разноцветные кишки из его же распоротого живота. Рядом щерился синей харей Мурин Родион Кириллович. С другой стороны вывернутой на сто восемьдесят градусов головой смотрел, не мигая, Ким. На его широкой спине, обращенной к Тане, распускались три кроваво-алые гвоздики. Над ними парили отделенные от тел руки, ноги, головы… Серега, Марина, Ларион… «Идите-ка вы откуда пришли! — приказала им Таня. — Здесь другая жизнь, здесь все не так. Я буду жить теперь по-новому…» И полетела куда-то вниз.

И проснулась от вздрогнувшего сердца.

Немного полежала, успокаивая себя. Снизу доносились звуки скрипки, гомон голосов, веселый визг. Туда, туда! — одиночество и темнота стали вдруг невыносимы. Выпить залпом полный стакан виски или коньяку, чтобы огнем вжарило по всем жилам, чтобы нервы оплавились по краям, чтобы отпустило…

Поспешно, путаясь в застежках и рукавах, Таня оделась, поправила прическу у большого зеркала, подошла к двери, потянула за ручку.

Заперто. Что бы это значило?

Она забарабанила в дверь, прислушалась. Никакой реакции.

— Эй! Выпустите меня!

Тихо. Потом пол заскрипел под тяжелыми, медленными шагами. Приближалось что-то чужое, угрожающее. Шаги замерли у двери. Хриплое, подрыки-вающее дыхание, сопение, под тяжелой рукой дрогнул косяк.

— Дарлинг, это ты?

— Х-ха! Это вер-рно, я твой дарлинг, шлюха, бра-ха-ха! Ща открою и позабавимся! Бу-бу-бу!

Грубый, пропитой и абсолютно незнакомый голосина. Не все слова разберешь, но смысл ясен предельно. Металлический стук с той стороны — должно быть, целится ключом в скважину, но спьяну попасть не может.

Таня метнулась в ванную, набросила на петлю крючок — и в ту же секунду бабахнула настежь распахнутая дверь.

— Ба-а! Где ты, тварь, выходи, хуже будет!.. А-а, вот ты где!

Мощный толчок в дверь ванной. Филенка прогнулась, жалобно взвизгнули винты, на которых крепилась петелька. Запор-то на соплях, чисто декоративный…

Второго толчка дверь не выдержала. В ванную с ревом ввалилось что-то серое, громадное и, напоровшись на своевременно выставленную Танину ногу, полетело башкой вперед точнехонько в твердую фарфоровую грань унитаза. Удар явно пришелся ему не по душе. Туловище утробно зарычало, разворачиваясь, как в замедленной съемке. Еще эхо злобного рыка не спустилось по стенам унитаза в городскую канализационную сеть, а Таня точным прямым ударом чуть подвернутой ступни въехала охальнику в точку, где задница соединяется с проблемным местом. Мужик ухнул, скрючился, и, не давая ему опомниться, Таня воткнула нежные пальчики в шейные позвонки и, крякнув от напряжения, хрустнула ими. Низ ее живота сдавило, тошнотная муть вибрировала во всем теле, пытаясь расслабиться, она так и упала на простертое тело. Несколько секунд пролежала, приходя в себя. От того, на чем она лежала, не исходило ни звука, ни шевеления.

Готов. Вот и началась новая жизнь.

Держась за стенку, Таня поднялась, автоматически одернула блузку, осмотрелась. Крови не было. На полу ничком лежал громадный рыжий мужик в добротном, но сильно помятом костюме и лакированных остроносых башмаках. Шея неестественно выгнута голова прижата к полу небритой щекой, на Таню злобно смотрит маленький, заплывший кровью голубой глаз. Рыло совершенно свиное, из полураскрытой пасти торчит желтый клык.

Красавчик! Однако надо что-то делать. И быстро.

Таня вышла из ванной, приблизилась к распахнутой двери в номер, выглянула в тускло освещенный коридор. Никого. Она вынула из скважины желтый фигурный ключ и заперла дверь изнутри. Открыла шкаф, вытащила пустую спортивную сумку, поставила на кровать, опустилась на колени, просунула под кровать руку, провела по днищу.

Черт! Гладко! Провела еще раз…

Вчера, когда она впервые переступила порог этой комнаты, первым делом переложила свой паспорт и деньги в маленький полиэтиленовый пакет и прикрепила к днищу кровати клейкой оранжевой лентой с надписью «British Airways», прихваченной в аэропорту. Судя по тому, с каким трудом удалось отодрать эту ленту от чемодана, продукт был надежный, качественный, сам по себе пакет отвалиться не мог. Следовательно…

Таня вновь подошла к шкафу, достала с верхней полки чемодан, раскрыла, слегка нажала на заклепки на задней стенке. Они чуть заметно щелкнули. Таня по очереди отвинтила их, приподняла плотный черный пластикат наружного слоя, потянула второй слой вдоль почти незаметного паза, откинула. Открылось второе дно. Таня вынула содержимое, переложила в сумку, привела чемодан в изначальное положение и поставила на место. Открыла кошелек, проверила наличность. Две бумажки по десять фунтов, пятерка, две толстые фунтовые монетки, нелепый семиугольный полтинник. Не густо.

Таня вздохнула, пошла в ванную, поднатужившись, перевернула мертвяка, нащупала во внутреннем кармане пухлый бумажник. Первым делом выгребла купюры, пересчитала. Восемьдесят пять фунтов. Таня отделила два самых замызганных пятифунтовика, вложила обратно, усмехнулась — дескать, что вы, никакого мародерства не имело места. Мельком пробежалась глазами по пластмассовым карточкам, на одной задержалась. С аккуратного прямоугольничка водительского удостоверения глядела выполненная в цвете кабанья харя. Микроскопический лобик хмурился из-под жесткого ежика волос, глазки неприязненно смотрели на мир.

Эдвард О'Брайан. Goodbye, mister O'Brian, it's been a pleasure… На плечи — черный плащ, через плечо — сумку, прощальный взгляд. Свет выключен, дверь заперта.

Таня на цыпочках прошла по пустынному коридору, спустилась по лестнице. Вот и знакомый зеленый вестибюль. За конторкой под неяркой зеленой лампой дремлет лысый человечек, похожий на лису — тот самый, которого видела за завтраком. За двойной застекленной дверью свет, шум и музыка. Косясь на эту дверь, Таня прокралась мимо конторки, спустилась к выходу, подергала за ручку. Заперто.

Значит, придется через зал…

Ее окатило волной света, мутного от табачного дыма, густыми винными ароматами, липкой музыкой. Таня на миг зажмурила глаза, привыкая, и двинулась через зал. Народу было немного, но, похоже, все при деле, и ее появление особого внимания не привлекло. Вот крашеная блондинка прижала бюстом какого-то мужика и, хохоча, поит его вином из бокала. За другим столиком китаяночка в красной ливрее теребит еще кого-то, сидя у него на коленях. На возвышении пиликает черноусый горбун. Слева хлопочет незнакомый бармен, мешает что-то в высоком стакане для уже крепко поддатого верзилы в джинсах.

Она прошла две трети зала, когда кто-то потянул ее за руку. Она обернулась, увидела еще одно нетрезвое, мягко выражаясь, лицо.

— Sorry! — прощебетала она, высвободила руку , пошла дальше.

Успешно преодолена вторая дверь — точная копия первой. Пустой круглый холл с сиреневыми сто нами и двумя группами кресел возле темных столиков, заваленных какими-то журналами. Сквозь стекло видна улица.

— Мэм, я могу быть чем-нибудь полезен? Железные пальцы на локте. Со стороны вроде бы вежливо, даже почтительно поддерживает, но как больно! Ухмыляющееся черное лицо, ниже — белоснежная манишка, еще ниже — черный смокинг.

— Спасибо, Джулиан, я… я просто захотела подышать свежим воздухом.

— Увы, мэм, это в настоящее время невозможно. Рекомендую возвратиться в вашу комнату.

— Я бы охотно, но… но в моей комнате дохляк. Хватка мгновенно ослабла.

— Что?

— Мертвый труп покойника.

— Остановка сердца?

— Естественно. В результате неудачного падени Бедняга разбил башку и свернул шею. Не повезло.

— Так. — Джулиан вновь сжал ее локоть, повел противоположный конец холла, открыл почти незаметную дверку, по цвету сливающуюся со стенами. Поднимайся в свою комнату, запрись, сиди тих света не зажигай, никому не открывай. Когда эта шушера угомонится, я приду к тебе.

— Как я узнаю, что это ты?

— Никак. У меня универсальный ключ. — Он по толкнул ее к дверке.

Три часа Таня просидела в полной темноте, даже курила, заслонившись ладошкой от окна. По коридору ходили, переговаривались, но ее никто не беспокоил. Потом все стихло, однако Джулиан появился не сразу. Вошел по-хозяйски, сразу направился к окну, задвинул портьеру, только потом включил свет в ванной, и Таня увидела, что одет он в практичный серый комбинезон и такого же свойства куртку, а обут в высокие армейские сапоги. Джулиан присел на корточки возле мертвеца, посветил тоненьким фонариком в злобный голубой глаз.

— Старый знакомый, — ровным тоном сказал он. — Бешеный Эдди, экс-чемпион флота ее Величества во втором полусреднем. Все в Бэттерси ошивался, в боксерском клубе, но оттуда его вышибли за пьяную драку. Из боксерского клуба — за драку, сильно?

— А сюда его каким ветром занесло? — спросила Таня.

— Подзаработать пришел. Вот и заработал.

— В каком смысле, подзаработать? Ограбить, что ли?

Джулиан выпрямился, внимательно посмотрел на Таню и медленно произнес:

— Есть такая профессия — ходить по кошатникам и новеньких обламывать. И удовольствие, и продовольствие.

Словечко «cathouse» Тане прежде не встречалось, но смысл его был однозначен. В общем-то, она едва ли сразу догадалась, в какого рода пансиончик попала, но лишь после визита мистера О'Брайана поняла, в каком качестве.

Наверное, надо было утречком собрать все самое ценное, а потом, в городе, сбежать как-нибудь от Дарлинга и рвануть на поиски Сони Миллер, помощи просить… А может, и не надо. Еще не вечер…

— Сейчас мы его спустим, — сказал Джулиан. — Машину я уже подогнал. Потащим под руки, будто пьяного, чтобы никто ничего не заподозрил, если увидит.

Они с кряхтеньем подняли тяжеленного Эдди и поволокли к пожарной лестнице, остановившись лишь, чтобы запереть дверь в комнату. Никто им не встретился, в доме было тихо, хотя из-под некоторых дверей пробивался свет, а в одной комнате что-то негромко пели. Выйдя на улицу, они затолкали Эдди на заднее сиденье потрепанной серой «тойоты» и прикрыли чехлом. Джулиан завел мотор, Таня села рядом, закутавшись в черный плащ.

Несколько минут Таня молчала, давая телу и сознанию передышку. Ни слова не говорил и Джулиан, только напевал под нос что-то заунывное и крутил баранку, петляя по пустынным ночным улицам.

— А ты в курсе, что я — вполне официальная жена Аполло Дарлинга? — наконец подала голос Таня.

— А ты в курсе, что у него кроме тебя еще четыре вполне официальные жены? — в тон ей отозвался Джулиан.

— Как это?

— А так. Путешествует наш красавчик по разным неблагополучным странам, пудрит мозги местным дурочкам, денежки с них за деловой брак снимает, привозит сюда и сдает тете своей по сто двадцать за штуку.

— По сто двадцать чего? — не поняла Таня.

— Ну, не рублей, конечно. Фунтиков. Таня скривила губы. Дешевка!

— Ну и что эти… предшественницы мои? Покорно это дело проглотили?

— А что остается? Законы здесь мутные, запутанные. Такие браки вроде бы и признаются, а вроде бы и нет. Захочет британский супруг нужные телодвижения сделать — будет и брак законный, и гражданство, не захочет — будешь ты никто, вроде как нелегальный иммигрант.

— И ничего нельзя сделать?

— Не советую. Дорого, скандально и очень ненадежно. Высосут кучу денег — и все равно депортируют.

— Понятно… А внесудебным порядком с ним никто разобраться не пытался?

— Было, — после паузы ответил Джулиан. — Перуаночка одна с ним посчиталась.

Напоила в лежку, яйца леской перетянула и две ночи с него не слезала. Лечился потом, ампутации избежал, но и мужиком быть перестал. А перуаночка, кстати, исчезла, будто ее и не было никогда.

— Сбежала?

— Сомневаюсь. Есть у него дружки крутые… Тане сразу пришел на ум Иван Ужасный. Проехав по виадуку, под которым гирляндами огней высвечивались железнодорожные пути, «тойота» остановилась возле бесконечного дощатого забора, серого и кривого. Очень русским показался Тане этот забор — для полноты картины не хватало только надписей типа «Спартак чемпион!» или «Минты-казлы!».

Джулиан вылез из машины, огляделся, подошел к забору, отодвинул две доски.

— Порядок! — сказал он. — Вытаскивать давай!

— Что там? — спросила Таня, схватившись за холодную руку Эдди.

— Литейка «Арсенала». Каждые два часа в яму горячий шлак вываливают.

— Толково.

Они напряглись, рванули. Эдди вылетел из машины и шумно плюхнулся на тротуар.

Когда протащили труп через дырку, стало полегче: теперь до ямы только вниз.

Эдди скользил по склону почти самостоятельно. Немного поднапрячься пришлось только возле земляного барьера на самом краю отвала. Кое-как закатили туда, качнули на раз-два-три — и полетел Эдвард О'Брайан в теплую мглу.

К забору Таня поднялась первой. Отогнула досочку, выглянула на улицу, тут же отпрянула, прижалась к забору спиной.

— Что там? — спросил не успевший отдышаться Джулиан.

— Тише! — Таня прижала палец к губам. — Там фонарик вроде велосипедного. И, похоже, сюда приближается.

— Мильтоны, так их!

Таня поняла, но ушам своим не поверила, потому переспросила шепотом:

— Кто?

— Полицейские патрульные. Ну, гниды мусорные, только подойдите мне к машине, завалю, честное слово!

Он полез в карман, вытащил пустую руку, растерянно посмотрел на нее и принялся лихорадочно обхлопывать себя.

— Эй! — позвала Таня. — Это не ты обронил? В руке ее блеснул, отражая лунный свет, небольшой плоский пистолетик. Джулиан протянул руку прошипел сквозь зубы:

— Отдай.

— Обойдешься. У меня целей будет. А впрямь пальбу затеешь.

— Отдай, сука!

— Интересно, у вас тут вешают или расстреливают? — Таня заткнула пистолет за пояс. — Замри!

Джулиан тихо-тихо присел на пыльную землю. Таня тоже сползла по забору вниз.

— Эй, Джек, погляди-ка, вот где старый Эмири тачку свою прячет! — донесся с той стороны веселый грубоватый голос.

— Да точно ли его это?

— Точно. Он мне сам говорил, серая «тойота», кореш из автомастерской по дешевке уступил.

— А что, место подходящее. До хибары его пол квартала всего, и парковка бесплатная.

— А давай мы ему тикет липовый выпишем или там колесо снимем? Для прикола, а?

— Увянь…

— Слышь, Джек, ну давай… Ого, у него и дверца открыта. Может, покатаемся?

Или вот что — спорим, У него в бардачке бутыль гнилого заныкана, на опохмелку.

Давай винище выльем, а в емкость нассым? Представляешь, приползет он завтра, откупорит, приложится… Во смеху!.. Ну-ка посвети мне… Holy shit, он что, букмекера грабанул?

— А чего?

— Гляди, пинта «Баккарди»!

— Да ну, самопал…

— Не, все четко — медали вон нарисованы, оплетка, крышка не свинчена…

Слышь, Джек, может, не надо выливать, лучше сами стрескаем, а?

— Ты что, орехов нажрался? Как на сержанта дыхнем…

— Нам еще три часа гулять, выветрится. А если что, бабл-гамом зажуем. У меня клевый, с корицей…

Чпок! Буль-буль! Хэк! Хр-р! Кхе-кхе-кхе…

— Хор-рошо пошла, зараза!

— У-ф-ф! Я — все. А то на велик не влезу.

— Ну, чуть-чуть еще? Капельку?

— Давай с собой прихватим.

— Мы ж поссать туда хотели…

Зажурчала жидкость. Потом другая жидкость.

— Гондоны! — зашипел в землю Джулиан.

— Менты везде менты, — прошептала в ответ Таня.

За забором громко загоготали. Хлопнула автомобильная дверца. Прошуршали велосипедные шины. Тишина. И тут же над ямой поднялось тусклое зарево: из литейного ссыпали очередную порцию шлака. Остались от козлика рожки да ножки. И то вряд ли. Джулиан и Таня, не сговариваясь, достали платки и вытерли лбы.

Выждав для верности еще две минуты, выбрались к машине. По привычке Таня села слева, на водительское место, и, не увидев перед собой руля испытала секундное замешательство. О, добрая старая Англия, все не как у людей… Джулиан остановился у дверцы, требовательно протянул руку.

— Пушку! — Таня покорно вложила пистолет в его ладонь. — Так, говоришь, обронил?

— Ну, не совсем, конечно…

Она скромно опустила глаза. Джулиан хмыкнул, спрятал пистолет в нагрудный карман комбинезона застегнул молнию, обошел «тойоту» спереди и плюхнулся в кресло.

— You mean mother, I love your cool!

— Up yours, paleface!

Обменявшись любезностями, оба рассмеялись. «Тойота» тихо съехала с места.

В дороге останавливались дважды. Один раз — у симпатичного красного в белую полоску домика, где, как пояснил Джулиан, размещается полицейский участок. Там задерживаться не стали, только выгрузили на ступеньки бутылочку с ментовской мочой: жрите, мол, сами. Потом долго ехали по ярко освещенной, но пустой улице и встали возле высоченной аркады шоппинг-молла, а по-нашему говоря, торгового центра. Джулиан велел Тане подождать, сам же взбежал на галерею и исчез в ее глубине. Отсутствовал он минут пять и вернулся чрезвычайно довольный.

— Что купил? — поинтересовалась Таня.

— Держи. — Он плюхнул ей на колени кипу ассигнаций. — По четыре сотни на брата.

— Ларек взломал?

— Тесто ты из его лопатника грамотно отщепила, а вот карточки проигнорировала зря. Эдди-то на головку хром был, ПИН свой, чтоб не забыть, прямо на ллойдовской карте нацарапал. Вот я ее в круглосуточном банкомате и обнулил.

Культурный шок стукнул в голову. До чего неприятно почувствовать себя дурой!

— Стоп-стоп, давай по порядку. Что такое ПИН?

— Персональный идентификационный номер. Его дают в банке вместе с картой, чтобы никто другой не мог ею воспользоваться. Когда получаешь деньги по карте, нужно этот номер набрать.

— Где?

— На банкомате, разумеется.

— А что такое банкомат?

Экономический ликбез продолжался до самого дома, темного и притихшего.

Попутно Таня узнала, что так удивившее ее слово «мильтоны» бытует в определенных лондонских кругах еще с начала прошлого века, когда в доме какого-то Мильтона открыли первую в городе полицейскую школу.

Заперев за Таней дверь, Джулиан спросил:

— Спать пойдешь?

— Не знаю. Не хочется как-то.

— Мне тоже. Может, зайдем ко мне в каморку for a quick rap?

— Прости чертову иностранку, я не поняла, что ты предлагаешь — трахнуться или поболтать?

— Прости старого ниггера, но на сегодня мы уже натрахались.

— Расстроилась?

— Ох, доиграется старая! Деньги мои зажилила, паспорт не отдает, а теперь еще вот это. — Таня в сердцах швырнула на стол длинный желтый конверт. — За пайку вычитают, за койку вычитают, за страховку липовую вычитают, так мало того… Вот, полюбуйся. Здесь и на колготки приличные не хватит.

— Ничего удивительного. Штрафные санкции. За эти-то крохи Бенни спасибо скажи. Старуха вообще ничего давать не хотела, еле уломал. Я слышал, как они собачились.

— За что штрафные-то? Я ж в этой команде не из последних, сам знаешь.

— Претензий к тебе много. За неполный месяц всех на рога поставила. Музыкой своей по утрам будишь, клиентов в неурочные часы водишь, какую-то запись предварительную придумала, как к дантисту, абонементы. На выпивку гостей не раскалываешь, отказываешь в грубой форме. «Кота» персонального завела, что вообще недопустимо. Ну и наконец…

Джулиан достал из кармана розовую картонную карточку, продемонстрировал с обеих сторон. На лицевой было красиво отпечатано: «Who the Fuck is Czarina?», а на обороте — «The Best Fuck in Town!!!» и, мелкими буквами, адрес заведения тети Поппи.

— Давай по порядку. — Таня уселась в кресло, достала сигарету. — Я считаю, раз уж мне такая карта выпала — шлюхой быть, то лучше быть шлюхой хорошей.

Музыку я включала, чтобы делать гимнастику, и только два раза, в сильный дождь.

Обычно же я делаю пробежки… Зачем? Чтобы потом весь день быть в хорошей форме и не превращаться к вечеру в рыхлую, усталую квашню, на которую и взглянуть-то противно. Теперь про неурочные часы. Заведение традиционно ориентируется на «синих воротничков», которые заканчивают работу в пять-шесть вечера, накачиваются пивом в пабах, а потом, если есть на то деньги и настроение, заруливают сюда. Все верно. Только по утрам я бегаю и по этой, и по той стороне Ли и кое-что вижу. «Мидз» демонтирует фабрику, электростанция закрылась, железнодорожники и газовщики предпочитают гулять на Мэнор-роуд. От легендарных докеров осталось одно воспоминание — вся настоящая работа сместилась к югу, в Доклэндз — район, отрезанный от нас мощной застройкой на Канарейной верфи и тоннелем, закрытым на реконструкцию. Что остается? Винокуренный заводик на Три-Миллз, дорожные бригады с эстакады Блэкуэлл, безработные, которых направили на земляные работы в Кресент-парк? С другой стороны, здесь рядом две громадные больницы — Сент-Клемент и Сент-Эндрю, где весь персонал работает посуточно, масса мелких лавчонок, где магазинщики в дневные часы по будням от скуки дохнут.

Наконец, на «Эмпсоне» есть ночная смена, ребята заканчивают в восемь утра, и многие прутся на метро, от которого мы в двух шагах… Предварительная запись и абонементы? Согласна, все заведение переводить на эту систему нерационально, в основном, народ заходит сюда экспромтом, под веселую минутку, и их такие вещи могут отпугнуть. Но не всех. Многие приходят к нам, как приходят к врачу, к психотерапевту. Подумай сам, к какому специалисту они предпочтут обратиться — к тому, кто тянет за рукав, навязывает свои услуги, или к тому, кто доступен лишь при соблюдении определенной процедуры? То же касается и выпивки. Если не клянчить «Мужчина, угостите винцом!», а деликатно, исподволь подводить самого клиента к мысли, что неплохо было бы взять бутылочку, торговля идет бойчее, я заметила…

— Так, — задумчиво сказал Джулиан. — Ну, а по мордам лупить зачем?

— А это ты про тот случай? Какой-то кретин вонючий вздумал, видишь ли, месячное пособие за вечер спустить — а мне изволь для него прямо в зале штаны снимать! А там, между прочим, приличные люди сидели, очереди дожидались. И очень, кстати, мое поведение одобрили… Твое, между прочим, упущение было как вышибалы. Видел же, что пьянь и оборванец…

— Отвлекся, извини.

— То-то. А штраф, между прочим, с меня… Какие там у нее еще претензии?

— Дружок…

— Стив Дорки — мой пресс-агент. Кстати, женщинами он не интересуется.

— Пресс-агент? — Джулиан вытаращил глаза.

— Да, есть у нас кой-какие планы по части рекламных раскруток.

— Вроде этой? — Он ткнул пальцем в карточку.

— Это только начало. Ядро будущего фэн-клуба. Дарю только самым хорошим людям. Пока в качестве сувенира, но в дальнейшем обладатели таких карточек получат кой-какие привилегии…

— Доступ к телу? — Впервые за время разговора Джулиан улыбнулся.

— Возможно… Хочешь?

— Спасибо, у меня уже есть… Знаешь, все, что ты говоришь, интересно и неожиданно, но пока получается, что ты впустую лезешь на рожон. Что ты хочешь доказать? Это по-своему вполне пристойный, старомодный бардак, чистенький, не сказать, чтобы дешевый. Стоит ли ломать традиции?..

Таня встала. В голосе ее зазвенел металл:

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но для чего существуют подобные заведения?

Чтобы делать деньги или чтобы следовать традициям? Я ведь тебе не пустые теории излагала. Вот, взгляни, любопытные цифры. — Она расправила вынутый из кармана листок и протянула ему. — Здесь — доход, полученный вашим кошатником благодаря моим нововведениям, здесь — расход, покрытый, заметь, почти исключительно из моего собственного кармана. Вот здесь — чистая прибыль. Всего за три недели, и это притом, что мне не только не дают развернуться, но и связали по рукам и ногам! А еще, если интересно, я ради спортивного интереса просчитала на досуге некоторые варианты…

— Интересно, — сказал Джулиан.

Он погрузился в изучение Таниных бумажек, а она встала, сделала несколько движений на растяжку, засыпала свежего кофе в кофеварку и принялась изучать большой цветной плакат над кроватью Джулиана — смеющийся Боб Марли в громадном растаманском берете…

Она поставила перед Джулианом кружку с крепким ароматным кофе, а сама молча присела рядом, прихлебывая из второй кружки. Джулиан отложил листки, выпрямил спину, пристально посмотрел на нее.

— Что?

— Иди работай, мадам Зарина. Завтра начнешь принимать хозяйство.

Танин взгляд выражал полнейшее недоумение.

— Какое хозяйство?

— Которое много лет плавно прогорало под мудрым руководством тети Поппи.

Оно, видишь ли, давно уже перекуплено тихим, незаметным сморчком Бенни. Но только он один знает, что реальный владелец — я.

— Ты?!

— Так уж вышло.

(1984)