VI

Мать последнее время с сомнением сравнивала жениха и невесту.

— Такие вы разные, — качала она головой и собирала новое постельное белье, полотенца, прочее барахло, откладывая в аккуратные стопки на приданое дочери.

Таня отчасти понимала тревоги Ады, ее тайный страх, вызванный, скорее всего, собственной женской долей. Разубеждать мать Татьяна не стремилась и не торопилась говорить о добытой ею квартире, в доведение которой до ума вложила уйму денег. Еще предстояло нарисовать матери аргументированную версию ее приобретения. Это было нужно для Павла. Таню удивляло его безоговорочное доверие. И все же тонкая душа чувствительна ко лжи. Значит, лжи быть не должно.

Умолчание возможно, но не допускающее вопросов. И здесь лучший союзник — мама…

Пока, в предсвадебных хлопотах, Таня выкраивала скупое время на обустройство собственного уюта. Мебель гармонировала с обоями, гардинами. Она расставляла декоративные побрякушки, статуэтки, пепельницы, подсвечники… Непрестанно мозг прогонял варианты обмана матери. Правдоподобие должно усыпить всякие страхи, убедить Аду. Вот тут и пришлись кстати неопознанные трупы на ранчо. Согласовала версию с дядей Кокой, тот все гражданской своей жене и разъяснил. Ну, зависла хата конспиративная для нужд Шерова, куда покойник по своим каналам вроде бы когда-то и прописал Танюшу. (Прописку она оформила без труда и задним числом: благо начальник домоуправления сам в том был немало заинтересован.) Дядя Кока все понял правильно, изложил без проколов, а Адочка только порадовалась… И много говорить о новом жилье Ада ни с кем и не будет. Чай, не дура. Прикроет заслугами отца перед отечеством. Осталось только, чтобы Павел принял квартиру.

Насколько понимала Таня, его спартанский характер готов философски примириться со всеми мыслимыми нуждами быта, но никак не с незаслуженной роскошью.

Таня старалась ни в чем не зарываться. Свадебное платье обдумывала долго. В фасоне соблюдалась девственная скромность в сочетании с тонким изяществом. Она сразу отказалась от глубокого декольте и всяких разрезов. Фантазия разгулялась только на предмет нижнего белья. Через гостиничных шлюх заказала из-за бугра все — вплоть до пояса и чулок. Когда сорвала одну упаковку, с беленькими кружевами на резинке, растянула на пальцах, Ада аж охнула:

— Да в них бы и без платья!

Перепала пара комплектов и ей. Тут Ада слезу пустила, вконец растрогавшись.

Момент доверительности настал. И понеслись бабьи откровения. Ада про себя рассказывала, делилась предостережениями и советами, как когда-то бабка с ней.

Но вот не послушала, может, Танюша мудрее будет. Привела в пример Лидию Тарасовну, будущую свекровь.

Мать Павла, женщина властная, привыкшая держать партийное реноме мужа, быстро сошлась с Адочкой. Едва уловимая схожесть угадывалась в характерах обеих, высокомерная независимость на людях, обеспеченная положением, объединяла этих женщин. Еще заочно оценив друг друга, теперь они сдвоенными рядами взялись за организацию торжества на должном уровне. Таня тихо потешалась над ними, но ее такое положение куда как устраивало, развязывало руки. Таня с удовольствием пользовалась черновскими льготами, изображая перед Павлом наивное удивление, например, ценами в ателье. Но ткань на костюм для Павла при этом выбрала самую изысканную. Крайне неуклюжий на примерках, он искренне был убежден в естественности всех приготовлений, не пытаясь вникать в их смысл. Только сейчас он вдруг осознал, что его неприспособленность до сих пор компенсировалась энергией матери, и по любому поводу советовался с Танюшей. Невеста, таким образом, набирала очки. Она мягко направляла Павла в мелочах: какую рубашку стоит выбрать, как определить размер колец. Будущая свекровь удовлетворенно соглашалась, чувствуя правильную женскую руку, верную замену своей. Ненавязчиво призывая ее в союзницы, Таня с достоинством высказывала свое мнение по тому или иному вопросу, каждый раз мило и с пониманием улыбаясь — дескать, Павлу и забивать мозги дребеденью не следует. Для другого они предназначены. В научной работе Павла родители ничего не понимали, но относились к его интересам с уважением.

Сердце прыгало в груди Павла. Таня терлась своей шелковой щечкой о его подбородок, напоминая о бритье. И он брился два раза в сутки. Отец не преминул пристегнуть шуточкой. И правда, за всю свою жизнь Павел не извел столько одеколона, как в последнее время. Вертелся перед зеркалом, как барышня, корча рожи. Таня сознавала восхищенное отношение к себе и держала жениха в тонусе. Но поговорить о главном так и не смогла. Стыдливость была тем барьером, переступать который казалось неуместным. Мог не понять.

Таня детально отслаивала нужное и ненужное в ночных откровениях Ады. Резерв женских хитростей никогда не был лишним. В душу мать не лезла, вопросов не задавала. Таня догадывалась, что Большой Брат в жизни — какой она ее знала — скорее всего младший. Он готов в лепешку для нее расшибиться — ишаку ясно. Что она ему желанна до одурения — и козе. Не упустить бы только из рук этой птахи, такой странной для нее: где летает неведомо, ходить еще не научился. Интересно, что бы присоветовала ей бабка? Ее Таня совсем не знала…

Уставшие от разговоров и слез, мать и дочь легли под утро, ничего не соображая.

«Ну и характеры у нас в роду!» — думала Таня засыпая, а во сне снова явилась ведьма с глазами Адочки.

— Что, не угомонишься, старая? — спросила ее Таня, проваливаясь в бездну уложенной хвойными лапами ямы.

Где-то высоко над головой висела не то столешница со свечами, не то крышка гроба. Мелькает огонек и душно пахнет травами. В отдалении слышится приближающийся хохот. Столько веселья в родном тембре голоса, так хороши эти звуки на самых низких регистрах. Смешно Тане от гробовой безграничности.

Проснулась свежая как огурчик.

Мать будить не стала. Пока не пришла Анджелка. Та подняла такой грохот в коридоре, что и мертвец проснулся бы. Похватала куски на кухне и давай прицениваться к разложенным тряпкам. Разжевывая бутерброд, подошла к гардеробу, на створке которого висело длинное платье в крапинку люрекса. Притронуться забоялась. Влетела мать, взъерошенная, с припухшими после сна и давешних слез глазами.

— Что ж ты не будишь меня? Да и я хороша! Нет чтобы пораньше лечь, такой трудный день.

— Не суетись, — кинула ей Таня.

Она вытянула длинную ногу, уперла ее в тумбу трюмо и осторожными движениями покрывала ногти лаком. В белоснежном белье Таня была обворожительна. Рыжие пряди полоскались по ноге, вздрагивая в кольцах.

— С волосами что делать будешь? — спросила Анджелка.

— Заколю. — И бросила через плечо:

— Через час машина будет.

— Ой, — заметалась Ада.

И ее со всеми причитаниями сдуло из комнаты и носило по всей квартире. Без конца трещал телефон. Чертыхалась Ада. За спиной ворковала Анджелка:

— А дружки будут?

— Подожди, машина придет, и будут. Кто-то позвонил в дверь. Открыла Ада, сразу завиноватилась, что ничего не успевает. Это была Марина Александровна, мать одного из братниных «мушкетеров», Ванечки Ларина. Она работала у Дмитрия Дормидонтовича и по случаю проявила инициативу, наверное, не без чуткого руководства Лидии Тарасовны. Активно подключилась к организации торжества, взяв на себя хлопоты по приему гостей, сейчас пришла как сватья пораньше, на выкуп невесты. Она заглянула к девушкам. Анджелка лобызала подружкино голое плечико.

— Ой, девчонки, одевайтесь бегом! Где фата-то? То, что должно было служить фатой, на вытянутых руках внесла Адочка. Она успела причепуриться и одеться.

Тане надоела вся эта морока, и она потребовала:

— Оставьте меня хоть на пару минут. Вконец забодали!

Тетки вышли на полусогнутых, неловко переглядываясь между собой. Выудив из пачки сигарету самыми кончиками ярких коготков, затянулась всей грудью, окинула себя в зеркале взглядом, лизнула ноготь. Лак высох. Выдвинула ящик тумбы, приняла первые в жизни контрацептивы и вдогонку отправила успокоительные.

Странно. Такое с ней впервые. В руках легкий тремор, в груди волнение. Прощайте девичьи забавы, здравствуй новая жизнь, неизведанная. С неподдельным волнением готовимся дебютировать в роли добропорядочной советской матроны — не Матрены, хотелось бы думать… Влезла в платье и позвала на помощь Аду. Мать застегнула змейку на спине, ткань обтянула гладкий живот, подчеркивая высокий бюст. Рыжую копну убрали в высокую башенку на затылке. Тыльным концом расчески вытягивая тонкие пряди, спустила по высокой шее на плечи. Вокруг башенки волос была заколота из искусственных цветов и белых пупочек в венце прозрачная накидка, только перед Павлом должная быть спущенной на лицо. Пока ее закололи шпилькой на макушке.

Женщины сгрудились вокруг, затихли, глядя на ее отражение в трюмо. Каждая думала о своем. Но размышления прервались резким трезвоном, топотом за дверью и сигнальным зовом машин со двора. Черные, с никелированными крыльями, блестящие номенклатурные тачки, одна с куклой на бампере капота. «Икарус» с кокетливыми бантиками на бортах ожидал Марину, которая должна была, подобрав гостей в назначенном месте, привезти их прямо к месту торжества, в прославленный среди элиты города Голубой павильон. Рядом стоял счастливый и растерянный Павел, элегантный, высокий, в костюме, будто не в своей шкуре, переминался с ноги на ногу, смущенно поглядывая на окна вверх. В дверь продолжали неистово тарабанить.

Наконец ворвались внутрь с шумом и хохотом. Анджелка, Ада и Марина Александровна встретили парней крепкой стеной, не давая пробиться к невесте.

— Кто платит?

— Мужик платит.

— Чей мужик?

— А чья невеста?

— Сколько дашь?

— За треху возьму.

— На вокзале по такой цене снимешь.

— Твоя цена?

Вклинился Анджелкин голос:

— Ну, орлы, торг здесь неуместен.

— Может, тебя со скидкой взять? Таня за дверью давилась от хохота. Цены повышались.

— Ну, бабы! — кто-то возмущенно завопил. Слышно было, как мужики пытались прорвать блокаду. Таня вышла сама. — Берите даром.

Ребята обалдело охнули.

— Такое не продается, — промямлил один.

— Ну, Поль, урвал, — выдохнул другой, в котором узнала весельчака Вальку Антонова.

Ее сдали в руки Павла. Она вцепилась в его рукав, а он, окостеневший, молчал всю дорогу до Каменного острова, только кончиками пальцев притрагиваясь к ее перчатке. Когда, подождав немного в укромной боковой комнатушке, они поднялись по сигналу распорядителя и, сделав несколько шагов, остановились перед внушительной фигурной дверью, Таня решила первой не наступать на ковер. Пусть Павел будет главой в доме. Сзади торопили, от двух таблеток тазепама перед глазами плыло. Потому она и споткнулась на самом пороге двухсветного, убранного красным зала.

— Черт! — пискнула Таня.

— Что? Ты что-то сказала?

Таня ответила улыбкой, вдруг вспомнила сон, неожиданно для Павла чему-то рассмеялась и первая решительно наступила на дорожку.

— Так кто в доме хозяин? — лукаво спросила она, надевая под Мендельсона кольцо на палец мужа.

— Золотая ты моя…

Нежно поцеловал влажными губами, подняв с трепетом накидку. Но что-то не так. Не то. В ее головке все смешалось. Патетическая речь пожилой Мальвины с атласной лентой через плечо. Росписи в загсовом гроссбухе. Памятная фотография.

Мелькали вспышки и тени. Подходили, целовались, пристраивались рядом. Кто и где — Таню не заботило. Она поплыла в знакомой бездне. Никто не заметил те предобморочной бледности. Разве что Ванечка Ларин, непутевый друг Павла, свидетель. Он не сводил с нее удивленных глаз. Таня попыталась нарисовать на своем лице улыбку, но он только поморгал и шпыняемый всеми, отошел в сторону.

Грохотали пущенные пробки из бутылок шампанского. Таня смеялась и слышала свой смех как бы со стороны. Будто не я, будто все не со мной… Дальнейшее пышное торжество и вовсе прошло мимо сознания, хотя невеста его вроде бы и не теряла.

Молодоженов провожали под народную обрядовую. Галина Карева без музыкального сопровождения пела свадебную величальную:

Ой-ка, глядь, лебедушка плывет, Черный ворон нашу Танюшку ведет.

Плачьте горькими, горючими слезами, В дом свекровушки невестушка идет.

Павел вел под руку Таню к выходу. Она низко опустила голову. Расступившись, гости осыпали молодых зерном и монетками. Наверное, Адина затея. Хорошо, что Никиты не было — этот бы и водой с удовольствием полил бы, а то и кипятком.

Машина увозила молодых в Солнечное, на ту самую дачу, где праздновалась свадьба Ванечки Ларина. Странный он был сегодня. Не сводил глаз с Татьяны, ни разу не подошел, слова не сказал, танцевать не пригласил. Заметив на себе ее взгляд, сразу отводил глаза, будто и не глазел вовсе.

— А Ванька смешной, правда? — как читая ее мысли, спросил Павел.

— Как всегда, только толстый. Смешнее всех был, по-моему, Романов.

Оба расхохотались, решили обязательно выпить за Берлинскую стену из подаренных первым секретарем кружек.

— А когда Зайков ключи преподнес, я просто ошалела. — Таня выжидательно замолчала. Ее версия прошла, Адочка верно сориентировалась. Не без подачи Лиды все получилось очень красиво. — Ты хоть догадывался?

— Ни сном, ни духом.

— А адрес взял? Может, съездим завтра?

— Ну нет! Ни завтра, ни послезавтра. Мы на необитаемом острове, ясно?

Чмокнул в любопытный носик, тем и поставил точку.

Необитаемый остров, то бишь казенная дача Чернова, встретил их музыкой, свечами, фруктами. Таня кружилась в ритме вальса, выключая лишнюю иллюминацию.

Танцевал огонек зажженной свечи.

— Вот, — протянула она запотевшую бутылку шампанского.

Стекали оттаявшие капли. Павел молчал. Потом выдавил хрипло:

— А нельзя ли сразу наверх?

Она рассмеялась и потребовала продолжения банкета. Павел скинул пиджак на спинку кресла, расстегнул рубашку и как-то совсем по-домашнему стал аккуратно снимать уздечку в фольге с пробки бутылки. Хлопок получился громким, игристое вино вырвалось, обливая обоих…

Часа через два они, спотыкаясь, хватаясь друг за дружку, хихикая, поднимались на второй этаж в спальню.

Когда она вышла из ванной в ослепительном пеньюаре, Павла еще не было.

Долго что-то плещется. Тане это было приятно, а кроме того, она бы с удовольствием оттянула минуту близости. Была бы их жизнь вообще без этого. Как хорошо, как красиво жили бы с Павлом… Но что уж тут поделаешь. Любишь кататься… Преодолевая парализующую вибрацию в низу живота, легла на широкую кровать, а откинула одеяло… Сейчас откроется дверь и… Улыбнуться и сказать что-нибудь приветливое. Что-нибудь…

— Что ж так долго, муженек? Вот она я…

— Притомилась, Танечка? — прохрипел в ответ замерев на пороге.

Она кивнула. Ноги и вправду гудели.

— Ничего. — Таня сжалась в комок. Сейчас подойдет и опустится на колени. Он поерошил распавшиеся по плечам ее волосы, подержал кудрявую прядку в ладони, медленно спустился к ногам.

— Ты… — не то спросил, не то удивился. Его руки распускались в еле сдерживаемых движениях.

Павел уже не слышал ее, тяжело дышал, срывал корявыми движениями поясок на халате и даже не взглянул на белье, сбрасывая в беспорядке под ноги. Зачем-то расстегнул застежку чулка, и так со спущенным притянул слабо упирающуюся Таню к себе. Его рот впивался в ее губы. Сопя, навалился всей тяжестью своего веса.

«Вот тебе и крышка гроба!» — ахнула про себя Таня, и дикая, пронзающая ее плоть боль захлестнула, опрокидывая в глубокий обморок.

Когда очнулась, Павел носился кругами, перепуганный так, что впору самого откачивать. Умудрился порезать себе палец. Куском ваты с нашатырем перекрыл ей кислород. Она дернулась.

— Таня, Танечка, очнись… Она открыла глаза.

— Ты как?

— Уже почти нормально.

Глядя на него, ей до судороги хотелось расхохотаться. Он с трудом соображал, что к чему.

— С барышнями такое случается, Большой Брат. И тут им овладел приступ раскаяния. Виноватя себя, он осыпал Таню поцелуями, молил о прощении, ругал свою дурью голову. Манатки бесхозно валялись на полу, кресле, создавая атмосферу скабрезного французского бурлеска. «А ну их!» — подумалось Тане. И она принялась за воспитание Павла.

Для начала попросила мокрое полотенце, дабы убрать следы кровавого преступления. Заметив пятно на простыне, он ужаснулся. Ей все было противно, переполняло чувство униженной гадливости, усугубленное мыслью о предстоящем утреннем визите мамаш. Представив картинку проверки, она захотела поскорее все это смыть с себя и с Павлушиной помощью проковыляла в ванную, пустила воду…

VII

Через несколько дней, утвердив свою кристальную репутацию даже в глазах Ады, Таня повела за руку Большого Брата в их новое логово. Павел принял его, как незаслуженную роскошь. Его что-то тяготило. Таня имела представление об интересах его круга со всеми воздыханиями по поводу бардовской песни и шепотками вокруг самиздата и тамиздата. Сложностей в этом кругу она не испытывала. Ах, Феллини, ах, Антониони! Бертолуччи-Ркацители! Много ли труда надо? Роль достойной жены своего ученого мужа играла увлеченно. Предложила справить новоселье, но кого звать? Слишком разными были их друзья… В результате пришли ближайшие родственники. Скучное застолье, слякоть за окном, хмурый Дормидонтыч, деревянная Елка, а у женщин — всплеск воспоминаний. Полный кобздец…

Неожиданно наступил тайм-аут. Павел объявил:

— Завтра уезжаю.

У него горела экспедиция. Надеяться на кого-то он не мог, должен был сам все организовать. Таня согласно кивала, не вслушиваясь в поток оправданий.

Наконец сможет отдохнуть, отключиться. Не надо придумывать уловки, увиливая от супружеских обязанностей, не надо делать степенное лицо.

— Ты не сердишься? — услышала она его вопрос.

— Я? Ну что ты. Немного обидно, что толком-то вместе не побыли. Переживу.

Это же работа. Могу только догадываться, что она для тебя значит.

Павел растаял, обнял ее сзади. Нашел момент — она ветчину режет, а у него прилив нежности. Соорудив из петрушки веночек, она водрузила его на блюде с канапками и сказала:

— Давай-ка посидим перед разлукой. Чай, на три месяца едешь. Достанем ликерчику.

Импортную бутылочку она припасла давно. Случай не выпал. Не беречь же ее до Пасхи.

Чтобы никак не выдать радости, Таня отошла к стереокомбайну, сделав вид, что подбирает подходящую музыку. Она чувствовала что-то двойственное: то ли хотелось остаться одной, никуда не выходить и расслабиться, утонуть в уюте дома, то ли гульнуть в отсутствие мужа на полную катушку. Нет, с Павлом ей было хорошо. Но напряженно. Никогда она не испытывала такого. Ни одна интрига не была столь интересна, как эта виртуозная лепка совместного счастья… Звуки, полившиеся из динамиков, заполнили полумрак гостиной удивительной мелодией. Тане представились вечерние огни большого города, блики фонарей, многоцветные сполохи рекламы, вспышки мелькающих фар. Как диковинные насекомые, быстро пробегали автомобили по широким трассам. Мокрый асфальт и звезды. Космические пульсары мигали над бессонным городом…

— Это что? — удивленно спросил Павел.

— «Спейс». Музыка настроения. Создает атмосферу?

Таня подняла рюмку с темным, тягучим ликером, разглядывая содержимое на просвет. От медленного покачивания играли хрустальные грани.

— Можно и улететь, — тихо сказала она.

— Это как?

— Гляди. Там в глубине, за хрусталем, рождается огонь. Переливает золотом.

Ты видишь только его. Смотри глубже.