Но достаточно непредубежденными глазами взглянуть хотя бы на письмо Гоголя министру просвещения С. С. Уварову (ПСС, т. 12, с. 39), чтоб увидеть, как Гоголь разговаривает с сильными мира сего, как он просит и как обосновывает свои просьбы. В его тоне слышится превосходство, в его требовании - предупреждение. Это обращение того, чья власть над людьми вечна, к тому, кто на этой земле временщик.
      Я уж не говорю об интонации, которую избирает Гоголь в "Выбранных местах из переписки с друзьями" по отношению к Николаю Первому, - интонации вовсе не искательной, а поучающей, дающей ему право подавать советы царю и намекать, что если тот не воспользуется ими и не уподобится в своем правлении Царю Небесному, то не сможет быть отцом народа, поводырем его.
      Можно все это отнести к гордыне Гоголя, а можно и к пониманию им миссии поэта, который указывает царям, как править. Недаром в "Выбранных местах..." на первое место среди исторических героев книги поставлен поэт, Пушкин, и лишь Христос стоит выше поэта.
      В. Вересаев опускает ту фразу из письма Гоголя А. О. Смирновой от 28 декабря 1844 года, где тот пишет: "С тех пор как я оставил Россию, произошли во мне великие перемены. Душа заняла меня всего". А это ключевая фраза для понимания его состояния в сороковые годы. Она, впрочем, не противоречит всем предшествующим исканиям Гоголя, но делает акцент на том, на какой путь выходит окончательно душа Гоголя, а стало быть, и его творчество.
      Еще в брызжущих весельем "Вечерах на хуторе близ Диканьки" звучит мотив оплакивания быстро гаснущей жизни. Он покрывается затем шумным карнавалом "Ревизора", этой игрой масок, этим буйством вранья, которое тоже взрывается в финале отчаянным воплем городничего.
      Гоголь может хвастаться своим знакомством с министром почт, с посланником, даже с государыней, но на самом деле он этого министра и посланника и в глаза не видел, а уж тем паче - государыни (так как никогда не был допущен во дворец), эти имена и чины нужны ему, чтобы закамуфлировать свое низкое положение, уверить маменьку или провинциала-приятеля в своих успехах, а заодно уверить и себя, что он со всеми этими лицами "на дружеской ноге". Тут не только бахвальство молодости, но и сочинительство, праздник фантазии, пир воображения.
      Блики этой игры падают и на отношения с Пушкиным - отношения, которые в жизни Гоголя значили, может быть, больше, чем любая привязанность и любая страсть. Традиционно считается, что Пушкин и Гоголь "дружили". Гоголь читал Пушкину свои повести и пьесы, Пушкин одобрял их, поощряя молодого собрата, Гоголь, платя Пушкину благодарностью, писал статьи для "Современника". Идиллия отношений старшего и младшего осеняет этот союз. Но на деле эти отношения содержат в себе как высокое, так и смешное, идеальное и прозаическое, в них видны близость и отталкивание, сотрудничество и соперничество - все то, что бывает между великими людьми, когда они встречаются на перекрестке истории.
      В. Вересаев ограничивается информационными сведениями о литературных связях двух поэтов. Он опускает их социальное неравенство, разницу в образе жизни, привычках, воспитании, в друзьях. Он не касается и творческого конфликта, {12} который обнаружился при издании "Современника". И наконец, он не приводит ни писем Гоголя к Пушкину, ни записок и писем Пушкина к Гоголю.
      Этих записок и писем немного, но их отсутствие обедняет биографическую работу о Гоголе.
      Первое же письмо Пушкину от 16 августа 1831 года говорит о величайшей неловкости, которую допустил Гоголь, прося маменьку адресовать свои письма не ему, Гоголю, пребывающему в Павловске в должности учителя у полоумного сына князя Васильчикова, а Пушкину, живущему по соседству в Царском Селе. Эта неловкость была следствием желания объявить в округе, что сын Марии Ивановны чуть ли не на "ты" с самим Пушкиным и до того близок к нему, что и корреспонденцию на свое имя получает через Пушкина. Маменьке он сообщает: "Письма адресуйте ко мне на имя Пушкина, в Царское Село, так:
      Его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину.
      А вас прошу отдать Н. В. Гоголю".
      В следующем письме он напоминает: "Помните ли вы адрес? на имя Пушкина, в Царское Село".
      Пушкин, конечно, не уполномочивал Гоголя давать свой адрес кому попало, но дело было сделано, и Гоголь уже из Петербурга, откуда и написано его первое письмо Пушкину, вынужден извиняться за допущенную неловкость и просить у Пушкина снисхождения за свой проступок.
      Мы видим, как тянется Гоголь к Пушкину и как побаивается стать в слишком тесные отношения с ним, а оттого путается, впадает в конфузные положения, то играя адресом Пушкина, то называя жену Пушкина Надеждой Николаевной вместо Натальи Николаевны, то объявляя своим корреспондентам, что он чуть ли не каждый вечер проводит в обществе Пушкина.
      Так, в письме А. С. Данилевскому он пишет: "Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я". (Нечто похожее будет потом сказано Хлестаковым: "Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, немецкий посланник и я".)
      Конечно, ни о каких сборах "каждый вечер" не могло быть и речи. Гоголь в то время жил в Павловске, Пушкин с юной женой в Царском Селе, Жуковский поблизости, в царском дворце. Круг Пушкина и Жуковского был далек от круга Гоголя, и хорошо, если Гоголю удалось побывать у Пушкина раз-другой.
      Или взять фразу из письма М. А. Максимовичу от 23 августа 1834 года: "Наши почти все разъехались: Пушкин в деревне, Вяземский уехал за границу". Особенно смешно звучит в этом контексте слово "наши". "Наши" подразумевает приятельство, дружбу домами и т. д., но ничего подобного в отношениях Гоголя, Пушкина и Вяземского не было.
      Гоголь и про Крылова может сказать, что тот "летает, как муха, по обедам". Он и про Пушкина может написать в письме, что тот прожигает жизнь в столице, вместо того чтобы сидеть в деревне. Быт Пушкина чужд быту Гоголя, этаж, который занимает квартира Пушкина, и две комнатки под крышей, где обитает Гоголь,- разделяют их жизнь невидимой пропастью.
      И вместе с тем нет в России людей, более близких в то время, чем Пушкин и Гоголь. Это близость поэтическая, творческая. Гоголь и боготворит Пушкина, и подсмеивается над Пушкиным, он не знает ему подобных в русской литературе и русской жизни, и он уезжает из России, не простившись с Пушкиным. "Даже с Пушкиным я не успел и не смог проститься, - пишет он Жуковскому, - впрочем, он в {13} этом виноват". Тут слышатся и обида и гордость, покрывающие противоречие, в которое неминуемо должны были войти творческие отношения двух поэтов. Пушкин уже завершал свой путь, Гоголь лишь начинал.
      Сейчас нет надобности вдаваться в подробности этого конфликта (это увело бы нас от цели статьи), но мы хотели бы обратить на них внимание читателя, чтоб он знал: тема "Пушкин и Гоголь" лишь тронута В. Вересаевым.
      Но еще об одном факте все же упомянем: сжигая в ночь на 12 февраля свои бумаги. Гоголь не все предал огню. Что-то он откладывал, возвращал обратно в портфель. Среди них были письма и записки Пушкина - их Гоголь не мог уничтожить. До последнего мгновенья он остался верен любви к Пушкину, почитанию его имени.
      Не поняв отношения Гоголя к Пушкину, мы не поймем и драмы его одиночества после смерти Пушкина, драмы, лишившей Гоголя, как он писал, самых светлых минут его жизни и приведшей к столь трагическому окончанию.
      В. Вересаев минует еще одно обстоятельство, повлиявшее на состояние Гоголя после его возвращения на родину. Это было испытание еще одной его мечты - мечты, свойственной каждому человеку, - иметь дом и семью. В 1848-1849 годах развертывается единственный из известных нам гоголевских "романов" - роман с графиней А. М. Виельгорской, который завершается катастрофически - отказом от руки и сердца.
      Был или не был этот роман, так тщательно законспирированный Гоголем, но "искушения", связанные с ним, были. Об этих искушениях Гоголь пишет в письме к С. М. Соллогуб, родной сестре А. М. Виельгорской. В. Вересаев приводит это письмо и фразу об "искушениях", но читатель так и остается в недоумении, что же это были за искушения. А именно они и "расколебали" Гоголя весной 1849 года. Именно в эти месяцы была отрезана последняя надежда на житейское устройство в этом мире.
      Все это вместе и привело к тому повороту событий, который заставил Гоголя принять свое решение и исполнить его.
      Здесь не болезнь и не утрата таланта, как думают многие (В. Вересаев в предисловии пишет, что гений Гоголя во втором томе "в беспомощных судорогах пополз по земле"), а судьба, игра тех сил, которые Пушкин в заключительной строфе "Евгения Онегина" обозначил тремя понятиями: Рок, Жизнь и Идеал.
      Книга В. Вересаева, названная "Гоголь в жизни", делает ударение на жизни, на фактах биографии, а не на судьбе. Ибо судьба - это уже выше, это не только смертный материал, исчезающая материальность, но и история души, история тайн души. Кто может знать душу гения лучше его самого? Никто. Лучшим свидетельством на этот счет являются не воспоминания современников, не документы и письма и даже не письма самого писателя, а его сочинения, где он, как на исповеди, говорит о себе все. Нет более великого биографа писателя, чем сам писатель.
      Жанр книги В. Вересаева не позволял ему пользоваться этой частью наследия Гоголя, но то, что он собрал, соединил вместе, создает переливающийся живыми красками портрет "странного" гения. В. Вересаев донес до нас дыхание Гоголя, уже как бы остывающее на расстоянии лет, как бы улетающее в вечность и принадлежащее этой вечности. Ни один будущий исследователь жизни Гоголя не пройдет мимо {14} этой книги - не пройдет, не поклонившись ей, ее автору, его труду, капитальности которого может позавидовать любой современный ученый.
      В. Вересаев подошел к жизни Гоголя как ученый, но он подошел к ней и как писатель. Вот почему его книга, являясь "сводом свидетельств", есть одновременно и создание творческого воображения В. Вересаева, привнесшего в этот свод любовь к Гоголю.
      Тот, кто захочет прочесть душу Гоголя, может быть, и не насытится этой книгой, но тот, кто захочет понять, из чего ткалась эта душа, из какой тленной материи составлялось ее существо, будет благодарен В. Вересаеву.
      ИГОРЬ ЗОЛОТУССКИЙ{15}
      О СТРУКТУРЕ ЭТОГО ИЗДАНИЯ
      Мемуарно-эпистолярный материал, связанный с Гоголем, В. В. Вересаев использовал в соответствии с концепцией, которая выразилась в самом заглавии книги - "Гоголь в жизни". В связи с этим каждый раздел книги сопровождается пояснительными заметками, в которых акцент сделан на творческой, а не на житейской биографии писателя. Прочитанные "насквозь", эти заметки являются связным и цельным рассказом о Гоголе.
      Составленный В. В. Вересаевым "свод подлинных свидетельств современников" воспроизводится без сокращений, сохраняется общая композиция книги, включающая в себя "Предисловие", "Примечания" и "Алфавитный указатель цитируемых авторов и документов", написанные Вересаевым. Помимо пояснительных заметок к разделам книги для настоящего издания подготовлены постраничные комментарии, при этом места, требующие комментария, отмечаются в тексте цифрами с автономной нумерацией внутри каждого раздела. В связи с этим цифровые обозначения подстрочных примечаний, составленных Вересаевым, заменены везде знаком *. Сокращенные и не всегда единообразные указания на использованные источники разъяснены самим Вересаевым в "Предисловии", а список источников, которыми пользовался комментатор, читатель найдет в конце книги. В то же время этот список может служить и рекомендательным указателем литературы для тех читателей, которые захотели бы подробнее познакомиться с жизнью и творчеством великого писателя.
      Пользуясь случаем, выражаю искреннюю признательность Ю. В. Манну, чьи замечания оказали неоценимую помощь в подготовке книги к печати.
      Э. Л. БЕЗНОСОВ {16}
      В. ВЕРЕСАЕВ
      Гоголь
      в жизни
      Систематический
      свод подлинных свидетельств
      современников
      Предисловие
      Книга эта составлена по тому же плану, как книга моя "Пушкин в жизни". Она представляет систематический и возможно полный свод свидетельств самого Гоголя и его современников о Гоголе, каким он был в жизни,- об его поступках, настроениях, переживаниях, высказываниях, характере, привычках, радостях, невзгодах, наружности, одежде, об его окружении,- обо всем, равно и крупном и мелком, что рисует человека, каким он был в действительности. Это, конечно, не его биография, это просто сборник материалов, подобранных возможно объективно.
      Материал этот - весьма различной ценности. Доверия заслуживают воспоминания друзей юности Гоголя: А. С. Данилевского, К. М. Базили, Г. И. Высоцкого, Н. Я. Прокоповича, в меньшей мере - Т. Г. Пащенка; подробные и чрезвычайно добросовестные воспоминания С. Т. Аксакова, П. В. Анненкова, д-ра Тарасенкова; отрывочные воспоминания М. П. Погодина, подлинные записи А. О. Смирновой (не "Записки" ее, когда-то изданные "Северным Вестником"; это - бесцеремонная фальсификация, сочиненная дочерью ее, О. Н. Смирновой). Много ценного материала, переданного со слов современников, находим в книгах: Кулиша - "Записки о жизни Гоголя" и Шенрока - "Материалы для биографии Гоголя". Мало доверия внушают воспоминания матери Гоголя, Марьи Ивановны,- сантиментальной фантазерки, обожавшей гениального своего сына сверх всякой меры. Односторонне враждебны и полны фактических неточностей воспоминания школьного товарища Гоголя В. И. Любича-Романовича. По обыкновению путает и многое привирает гр. В. А. Соллогуб. Источником очень ненадежным, которым можно пользоваться лишь с величайшею осторожностью, являются письма самого Гоголя. Просто невероятно, до чего он все время фальшивит в письмах, какие неверные сообщает о себе сведения; часто совершенно даже невозможно понять, для чего это он,- никакой, по-видимому, нет {19} причины, только непреодолимая склонность к мистификациям и тончайшей дипломатии. Самую малую ценность имеют, конечно, записи со слов различных "старожилов".
      В подборе материала я старался быть возможно менее строгим и отбрасывал сообщения явно фантастические - вроде рассказа И. Л. Щеглова, якобы со слов Тертия Филиппова, о первой встрече Гоголя с о. Матвеем (Новое Время, 1901, № 9260). Повторю то, что я писал в предисловии к книге о Пушкине: "Многие сведения, приводимые в книге, конечно, недостоверны и носят все признаки слухов, сплетен, легенды. Но ведь живой человек характерен не только подлинными событиями своей жизни,- он не менее характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются, теми слухами и сплетнями, к которым он подает повод. Нет дыма без огня, и у каждого огня свой дым. О Диккенсе будут рассказывать не то, что о Бодлере, и пушкинская легенда будет сильно разниться от толстовской".
      Сообщения сомнительные отмечены впереди текста звездочкой. Разумеется, это еще не значит, что остальные сообщения вполне достоверны. Полная критическая проверка всех сообщаемых фактов была бы работой, далеко выходящей за пределы задачи, преследуемой этою книгою.
      * * *
      Гоголь родился в глухой помещичьей усадьбе Полтавщины. У его родителей было около двухсот "душ" крепостных крестьян и более тысячи десятин земли. Сам Гоголь, однако, помещиком не был. Как только ему удалось стать на ноги, он начал жить самостоятельным трудом,- сначала служил, потом существовал литературной работой. От своей части имения он отказался в пользу матери и сестер, не только не получал оттуда никаких доходов, но сам - правда, редко и мало - помогал матери, хозяйничавшей очень неумело. Так что по собственному своему социальному положению Гоголь скорее принадлежал, подобно Белинскому, к сословию разночинцев со всеми сопутствующими особенностями: необходимостью зарабатывать пропитание личным трудом, непрочностью заработка, всегдашнею необеспеченностью.
      Однако всю свою идеологию Гоголь целиком впитал из недр старосветской помещичьей жизни. И что замечательно: через жизнь свою, полную самого напряженного художественного искания и творчества, эту идеологию свою он пронес в совершенно нетронутом виде, совсем в таком виде, в каком получил ее в раннем детстве. В вопросах общественности, морали, религии великий автор "Ревизора" и "Мертвых душ" до конца жизни стоял совершенно на том же уровне, на котором стояла его наивная и глуповатая мать-помещица. В этих областях оба они говорили на одном языке.
      Одна барышня вышла замуж, другой это не удалось. Гоголь искреннейшим образом убежден, что марьяжными делами барышень заведует сам господь бог, что это он уж так заранее определил: одной девице быть замужем, другой нет. "Это устроил бог для нее. Нужно было выйти замуж, она и вышла: так же, как для другой - то, чтобы она не выходила замуж, и она не выходит". Ехал Гоголь по Рейну - пароход ударился об арку моста {20} и сломал колесо: Гоголю пришлось остаться на день в Страсбурге. Авария эта, по его серьезнейшему мнению, случилась для того, чтобы побудить его написать из Страсбурга письмо графине Виельгорской. Конечно, урожай и неурожай - от бога, здоровье - от него же. Он даже бодрствует над геморроем Гоголя, определяет, когда послать рабу своему запор, когда, по милости своей, дать разрешение запору.
      Мужику, уж конечно, тем же богом предписано работать на своего барина. В 1846 г., в письме к сестре, Гоголь настаивает, чтоб она ездила на полевые работы и следила за мужиками. "Ленивому ты должна говорить, что он может наработать больше, стало быть, грех ему так не делать, что ты ему потому приказываешь и велишь, что бог приказал трудиться усердно. Он сказал: "в поте лица трудитесь!", стало быть, это грех, и с помещика за то взыщется. Расскажи также мужикам, чтобы они слушали приказчика и умели бы повиноваться, несмотря на то, кто ими повелевает, хотя бы он был и худший их, потому что нет власти, которая была бы не от бога. Словом, так говори с ними, чтоб они видели, что, исполняя дело помещичье, они с тем вместе исполняют и божие дело". Через несколько лет он в письме к сестрам опять настаивает, чтоб они ездили в поле следить за работою мужиков: "Бедные крестьяне в поте лица работают на нас, а мы, едя их хлеб, не хотим даже взглянуть на труд рук их. Это безбожно. Оттого и наказывает нас бог, насылая на нас голод, невзгоды и всякие болезни, лишая даже и скудных доходов. Жестоко наказываются целые поколения, когда приведут себя в состояние белоручек. Все тогда, весь мир идет навыворот, и начинаются казни, хлещет бич гнева небесного". Я не знаю, можно ли найти во всемирной литературе более наивно-откровенное исповедание барско-помещичьего бога.
      И не только так писал Гоголь. Он и в жизни проявлялся типичнейшим барином-помещиком. В 1832 г. он приехал из Петербурга к себе в Васильевку, чтоб везти в Петербург двух малолетних своих сестер для определения в институт. Возник трудный вопрос: как обходиться девочкам в дороге без горничной? Где поместить горничную в Петербурге? Хорошо было бы, если бы человек Гоголя Яким был женат. И тут же Гоголь с матерью порешили: за три дня до отъезда женили Якима на Матрене, горничной сестер. "Таким образом,рассказывает одна из сестер Гоголя,- совершенно неожиданно для себя и для всех Яким отправился в Петербург с женою, а барышни - с горничною; а Мария Ивановна (мать Гоголя) была очень довольна, что все так устроилось по-семейному".
      К политике и ко всякой общественности Гоголь был глубоко равнодушен. Тогдашний Париж с его кипящею общественною жизнью вызывал в Гоголе отвращение. Он отдыхал душою в Италии, наслаждался кладбищенскою тишиною Рима и Неаполя, скованных чудовищным деспотизмом папы Григория XVI и неаполитанского короля Фердинанда-Бомбы; не видел ужасающего угнетения народа. Если он и чувствовал нарастание во всей Европе предгрозового революционного электричества, то видел в этом только язву, которая разъедает ничем не довольную Европу.
      Все это жизнеотношение Гоголя стояло в резком противоречии с его сатирическим, глубоко отрицательским талантом. Революционная часть общества и молодежь восторженно приветствовали Гоголя за сокрушительные удары по существующему строю, но сам он тяготел к самым реакционным {21} кругам общества, не исключая из круга своих симпатий даже таких изуверов-мракобесов, как Стурдза, Вигель, Бурачок, с благоговейным обожанием относясь к ненавидимому всеми императору Николаю. Самою большою болью Гоголя было то, что в его обличениях читатель не хотел видеть высмеивание "частных случаев", а воспринимал их как подрывную работу, направленную на самый строй, создавший возможность подобных "случаев". И вот в последующих томах "Мертвых душ" Гоголь ставит себе целью дать "положительные образы" русских людей - выставить их в "ярко-живых, говорящих примерах, способных подействовать силою", как пишет он в своем обращении к шефу жандармов, графу Орлову. Этими показательными образцами примерной жизни должны были явиться у Гоголя: ловкий приобретатель, помещик Костанжогло, добродетельный винный откупщик, миллионер Муразов, благородный генерал-губернатор, благочестивый священник и, наконец,- сам царь Николай, милосердием своим возрождающий к новой жизни раскаявшегося Чичикова.
      Гоголь работал над второю частью "Мертвых душ" упорно, мученически. Писал, оживал надеждою, падал духом, уничтожал написанное, с новой энергией и верой принимался за работу. Все последние десять лет жизни он работал только над этим трудом, только им одним и жил. В нем он видел высочайшее свое призвание, великий долг, не исполнив которого не считал возможным умереть. И ничего не получалось. И перед смертью он в отчаянии бросил в огонь, по-видимому, совсем уже готовый к печати второй том.
      Психиатры, писавшие о Гоголе, усматривают в дошедших черновиках второго тома такое явное ослабление творчества, что без всяких колебаний объясняют это ослабление болезнью Гоголя. Бесспорно, последние пятнадцать лет своей жизни Гоголь был глубоко болен, работал трудно. Однако в тех частях второго тома, где звучит прежний издевательский гоголевский смех, и образы его обладают совершенно прежнею силою. Генерал Бетрищев, Петр Петрович Петух, Кашкаров достойны стать рядом с самыми яркими образами первого тома; несравненный Чичиков во втором томе нисколько не потускнел и наново пленяет нас своею ловкостью почти военного человека и фраком наваринского дыма с пламенем. Горестное снижение творчества мы замечаем только там, где Гоголь начинает рисовать показательных "хороших людей". Мог ли бы он облечь их в плоть и кровь, мог ли бы заставить засветиться героическим светом, если бы даже был здоров, если бы способен был гореть молодым вдохновением, каким горел в лучшую пору творчества? Конечно, не мог.
      У нас нет оснований сомневаться в субъективной искренности Гоголя. Художественное воплощение своих смехотворно убогих идеалов Гоголь считал великим своим "душевным делом", священным подвигом, который на него возложил сам господь бог. Но тем хуже для Гоголя. Объективно он целиком старался работать на пользу дворянско-чиновничьего сословия и опиравшегося на него царского самодержавия, для них он старался обломить острие у самого сокрушительного своего оружия - смеха, для них пытался неистовые свои насмешки и издевательства сменить на гимны и акафисты. Это ему не удалось. И в этом была его казнь. Над этою ношею обломал себе крылья его благородный гений и, вместо взлета ввысь, в беспомощных судорогах пополз по земле. Гоголь это видел, но причины {22} не понимал и бросил в огонь опостылевший труд, над которым подвижнически работал долгие годы.
      Конечно, Гоголь был тяжело болен. Конечно, в последние годы работал трудно. Но обессилело его творчество не потому, что он уже не в состоянии был рисовать Собакевичей, городничих и купцов Абдулиных, а потому, что Собакевича он пытался перерядить в Костанжогло, городничего - в благородного генерал-губернатора, Абдулина - в непроходимо добродетельного винного откупщика Муразова. Этого не смог бы сделать и гений из гениев в самом буйном расцвете творчества.
      * * *
      Источники, на которые приходится ссылаться часто, привожу в сокращенном написании. Вот их полные заглавия:
      Аксаков С. Т. История знакомства.- "История моего знакомства с Гоголем". Рус. Арх., 1890, том II, особ. приложение.
      Анненков П. В.- Литературные воспоминания. Спб. 1909.
      Барсуков Н. П.- Жизнь и труды М. П. Погодина. 22 части. Спб. 1888-1910.
      Боткин М. П.- А. А. Иванов, его жизнь и переписка. Спб., 1880.
      Гербель Н. В.- Гимназия высших наук и лицей кн. Безбородко (ред. Гербеля). Изд. 2-е. Спб., 1881.
      Гоголевский сборник. Киев, 1902.
      Гоголь-Головня О. В.- Из семейной хроники Гоголей. Мемуары. Изд. газ. "Киевская Мысль". Киев. 1909.
      Из прошлого Одессы. Сборник, составленный Л. М. де-Рибасом. Одесса. 1894.
      Ист. Вестн.- журнал "Исторический Вестник", под ред. С. Н. Шубинского.
      Иордан Ф. И.- Записки. М. 1918.
      Кирпичников А. И. Хронологическая канва.- Опыт хронологической канвы к биографии Н. В. Гоголя. М. 1902. В полном собрании сочинений Гоголя, изд. И. Д. Сытиным.
      Кулиш П. А.- Николай М. (П. А. Кулиш). Записки о жизни Н. В. Гоголя. Два тома. Спб. 1856.
      Никитенко А. В.- Записки и дневник. Изд. 2-е. Спб. 1905.
      Ост. арх.- Остафьевский архив кн. Вяземских. Изд. гр. С. Д. Шереметева. Спб. 1899 и сл.
      Панаев И. И.- Литературные воспоминания. Полн. собр. соч., том шестой. Спб. 1888.
      Переписка Я. К.. Грота с П. А. Плетневым. Три тома. Спб. 1896.
      Письма.- Письма Н. В. Гоголя. Редакция В. И. Шенрока. Четыре тома. Спб. Изд. А. Ф. Маркса.
      Рус. Арх.- журнал "Русский Архив", под ред. П. И. Бартенева.
      Рус. Стар.- журнал "Русская старина", под ред. М. И. Семевского.
      Смирнова А. О.- Автобиография. Ред. Л. В. Крестовой. Изд-во "Мир". М. 1931.
      Смирнова А. О. Записки.- Записки, дневник, воспоминания, письма. Изд-во "Федерация". М. 1929.
      Соллогуб В. А. гр.- Воспоминания. Спб. Изд. Суворина. 1887.
      Тарасенков А. Т., д-р.-Последние дни жизни Н. В. Гоголя. Спб. 1857.
      Шенрок В. И. Материалы.- Материалы для биографии Гоголя. Четыре тома. М. 1892-1897. {23}
      Подстрочные примечания не подписанные принадлежат составителю. Ему же в тексте принадлежат заключенные в скобки слова и фразы, набранные курсивом,- объясняющие или исправляющие текст. Цитаты из источников, писанных на иностранных языках, приводятся в русском переводе. В скобках отмечается, что подлинник писан на таком-то иностранном языке (польск., франц.). Цитаты из писем помечаются просто именами автора письма или адресата, напр.: "Гоголь - В. А. Жуковскому, 2 дек. 1843 г.". Это значит: Гоголь в письме к Жуковскому. Цитаты из сочинений Гоголя приводятся без ссылок на определенное издание его сочинений. По заглавию и указанной главе всякий легко найдет цитату в любом имеющемся у него под руками издании Гоголя.
      В. ВЕРЕСАЕВ
      Москва. Апрель 1932 г. {24}
      I
      Предки Гоголя
      Гоголи-Яновские
      1. Евстафий (Остап) Гоголь, полковник Подольский, а потом Могилевский, 1658-1674. Умер в 1679 г.
      2. Прокофий, польский шляхтич.
      3. Ян, польский шляхтич.
      4. Демьян, священник села Кононовки.
      5. Афанасий, род. в 1738 г., секунд-майор. Жена его - Татьяна Семеновна Лизогуб.
      6. Василий (отец писателя), коллежский асессор, умер в 1825 г. Жена его Марья Ивановна Косяровская.
      А. М. Лазаревский. Очерки малороссийских фамилий. Рус. Арх., 1875, I, 451.
      Об Остапе Гоголе говорится в летописях при описании битвы на Дрижиполе (1655). Он один из полковников остался до конца верен гетману Петру Дорошенку, после которого еще несколько времени отстаивал подвластную себе часть Украины... Он ездил в Турцию послом от Дорошенка в то время, когда уже все другие полковники вооружились против Дорошенка и когда Дорошенко колебался между двумя мыслями: сесть ли ему на бочку пороху и взлететь на воздух, или отказаться от гетманства. Может быть, только Остап Гоголь и поддерживал так долго его безрассудное упорство, потому что, оставшись после Дорошенка один на опустелом правом берегу Днепра, он не склонился, как другие, на убеждения Самойловича, а пошел служить, с горстью преданных ему казаков, воинственному Яну Собескому и, разгромив с ним под Веною турок, принял от него опасный титул гетмана, который не под силу пришло носить самому Дорошенку. Какая смерть постигла этого, как по всему видно, энергического человека, летописи молчат. Его боевая фигура, можно сказать, только выглянула из мрака, сгустившегося над украинскою стариною, осветилась на мгновение кровавым пламенем войны и утонула снова в темноте.
      П. А. Кулиш, I, 2. {25}
      В 1674 г. Остап Гоголь получил от польского короля Яна-Казимира грамоту на село Ольховец, в которой объясняется и служба Гоголя: "За приверженность к нам и к Речи Посполитой благородного Гоголя, нашего могилевского полковника, которую он проявил в нынешнее время, перешедши на нашу сторону, присягнув нам в послушании и передавший Речи Посполитой могилевскую крепость, поощряя его на услуги, жалуем нашу деревню, именуемую Ольховец, как ему самому, так и теперешней супруге его; по смерти же их сын их, благородный Прокоп Гоголь, также будет пользоваться пожизненным правом". Праправнук Евстафия Гоголя, Афанасий, о предках своих в 1788 г. показал: "Предки мои фамилией Гоголи, польской нации; прапрадед Андрей (?) Гоголь был полковником могилевским, прадед Прокоп и дед Ян Гоголи были польские шляхтичи; из них дед по умертвии отца его Прокопа, оставя в Польше свои имения, вышел в российскую сторону и, оселясь уезда Лубенского в селе Кононовке, считался шляхтичем; отец мой Демьян, достигши училищ киевской академии (где и название по отцу его, Яну, принял Яновского), принял сан священнический и рукоположен до прихода в том же селе Кононовке".
      А. М. Лазаревский. Очерки малороссийских фамилий. Рус. Арх., 1875, I, 451.
      Странно, что в этом документе полковник Гоголь назван Андреем и получает в 1674 г. привилегию на владение деревнею Ольховец от польского короля Яна-Казимира, который за шесть лет перед тем отрекся от престола. До сих пор ни в одном известном документе не встретилось не только полковника Андрея Гоголя, но и никакого другого полковника, кроме Остапа.
      П. А. Кулиш, I, 3.
      Афанасий Гоголь о своем деде сообщает сведения неточные. Он называет Яна сыном Прокофия и, называя Яна шляхтичем, не говорит о том, что этот дед его был таким же священником села Кононовки, как и отец.