25 — МИФОЛОГИЯ ЛАПЛАНДИИ

"Для лапландцев жизнь — это губчатая паста, покрывающая скелет. Душа находится именно что в костях скелета.

Опять же, когда они поймают рыбу, то осторожно отделяют мясо, стараясь не повредить ни малейшей косточки. Потом они бросают костяк в то же самое место, где выловили живую рыбу. Они убеждены, что Природа позаботится о покрытии скелета новым мясом и что после оживления несколькими днями, неделями или месяцами спустя, на этом же месте их будет поджидать свежее пропитание.

Для них плоть — всего лишь декорация вокруг костей, пропитанных истинной душой. Такое же уважение к скелету отмечается среди монголов и якутов, которые собирают в стоячем положении костяки убитых ими медведей. А чтобы избежать риска повреждения деликатных костей черепа, у них существует табу на поедание мозгов, хотя это и считается лакомством".

26 — РАССТАВАНИЕ

Немногим позже нашей эскапады в больнице Сен-Луи мать Рауля решила переехать в провинцию и много лет утекло, прежде чем мы встретились вновь.

Мой отец умер в тот же год от рака легких. Сигары по десять франков таки сработали. Шпинат, спаржа и анчоусы, я излил поток слез на его похоронах, но никто не удосужился этого заметить.

Сразу по возвращении с кладбища мать превратилась в тирана, истинную мегеру. Она стала вмешиваться во все дела, за всем следить и диктовать, как мне жить. Ничуть не стесняясь, она принялась рыться в моих вещах и нашла дневник, который — как мне казалось — я надежно запрятал под своим матрасом. Тут же самые замечательные пассажи она зачитала вслух, причем громким голосом и перед моим братом Конрадом, очарованным столь предельной формой моего унижения.

От такой раны я оправился не сразу. Дневник всегда был для меня как друг, которому я поверял свои мысли, не боясь осуждения. Может, и не его была вина, но сейчас этот друг определенно меня предал.

Конрад, язва, комментировал:

— Ого, а я и не знал, что ты втюрился в эту Беатриску. Это с ее-то паклями и пятнами на харе! Ну ты, брат, хитрец.

Я пытался принять беззаботный вид, но мать точно знала, что только что лишила меня товарища. Она не хотела, чтобы у меня были друзья. Чтобы не было даже любимых вещей. Она считала, что ее одной достаточно для удовлетворения всех моих потребностей в общении с внешним миром.

— Ты мне все рассказывай, — говорила она. — Я сберегу все твои секреты, буду молчать как могила. А тетрадка твоя… Неважно, что мы ее нашли. К счастью еще, что она не попала в руки посторонних!

Я предпочел воздержаться от полемики. Я не возразил ей, что никаким посторонним рукам, окромя ее самой, не было разрешено копаться под моей кроватью.

Отомстить за Конрадовы насмешки, отыскав его же личный дневник, было невозможно. Он его просто не вел. Не имел на это причины. Ему нечего было сказать ни кому-то другому, ни себе самому. Он был счастлив и так, проживая свою жизнь, даже и не пытаясь ее понять.

После потери моего конфиданта-исповедника отсутствие Рауля стало ощущаться еще сильнее. Никто в лицее не питал ни малейшего интереса к античной мифологии. Для моих одноклассников слово «смерть» не несло в себе никакой магии и когда я им говорил про мертвецов, они норовили похлопать меня по макушке: «У тебя шарики за ролики заехали, старик. Пора к психиатру!»

— Ты еще молод, чтобы увлекаться смертью, — проповедовала мне Беатриса. — Подожди лет эдак шестьдесят. Сейчас слишком рано.

Я ей тут же:

— Давай тогда про любовь! Вот молодежная тема, или нет?

Она в ужасе отшатнулась. Я попробовал разрядить обстановку:

— Ничего так не желал бы, как на тебе жениться…

Она бросилась прочь. По слухам, позднее она заявляла, что я не кто иной, как сексуальный маньяк и что даже пытался ее изнасиловать. Более того, я без сомнения был душегуб-убийца и зек-рецидивист, иначе как объяснить мой такой интерес к смерти и мертвецам?

Ни дневника, ни друга, ни милой подружки, ни единого атома, связывающего меня с семьей… Жизнь выглядела банальной донельзя. Рауль мне не писал. Я был поистине один на этой планете.

К счастью, он оставил мне книги. Рауль не обманул, что книги — это друзья, которые никогда не предадут. Книги знали все про античную мифологию. Они не боялись говорить про смерть и мертвецов.

Но всякий раз, когда мои глаза видели слово «смерть», я вспоминал Рауля. Я знал, что смерть его отца спровоцировала появление навязчивой идеи. Он хотел узнать, что же такое его отец мог сообщить перед тем, как умереть. Вот что в своей жизни говорил мне отец: «Не делай глупостей», «Вправо смотри, вон там мать», «Опасайся тех, кто прикидываются, что желают тебе добра», «Бери пример с Конрада», «Ты что, не знаешь, как за столом себя ведут? Для этого есть салфетка», «Продолжай в том же духе и ты у меня получишь», «Принеси коробку с сигарами», «Не копайся в носу», «Не ковыряй в зубах проездным билетом», «Хорошенько спрячь деньги», «Опять книжки читаешь? Иди лучше помоги матери со стола убрать». Великолепное духовное наследие. Мерси, папб.

Даже Рауль, и тот был не прав так увлекаться смертью. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять ее смысл: это всего лишь конец жизни. Последняя точка в строке. Как фильм, который исчезает, если выключить телевизор.

И все же, ночами мне все чаще и чаще снилось, как я лечу и там, в вышине, я опять встречаю ту женщину в белом атласном платье и маской скелета. Сей кошмар я в своем дневнике не записал.

27 — ИНДИЙСКАЯ МИФОЛОГИЯ

28 — ВОЗВРАЩЕНИЕ РАУЛЯ

С восемнадцати лет я решил, что стану врачом. Я поступил в соответствующий институт и — случайно ли это было? — в качестве специальности выбрал анестезию и реанимацию.

Я вернулся в самое сердце храма, где отвечал за людей, желавших выжить. Не спорю, конечно, я также хотел покрутиться среди тех юных жриц, про которых ходили слухи, что они под белыми халатами голенькие. В любом случае я скоро убедился, что это миф. Медсестры зачастую носили маечки.

Мне было тридцать два, когда Рауль без предупреждения вернулся обратно в мою жизнь. Он позвонил и, натурально, назначил встречу на кладбище Пер-Лашез.

Он оказался еще выше, еще худощавее и тоньше, чем каким я его помнил. Он вернулся в Париж. После столь долгих лет отсутствия я был очень польщен, что его первым шагом было возобновление нашего контакта.

У него хватило деликатности не начинать разговор сразу со смерти. Как и я, он возмужал. Не было уже вопроса, чтобы смеяться без причины. Не было уже игр в слова, каламбуры и глупые звуки.

Нынче он работал при Национальном центре научных исследований и имел титул профессора. Тем не менее он начал почему-то вспоминать своих подруг. Женщины всего лишь мельком задерживались в его жизни, потому что не понимали Рауля. Они находили его слишком… нездоровым. Он ругался:

— Ну почему самые красивые всегда самые тупые?

— Отчего бы тебе не начать снимать уродливеньких? — ответил я.

В свое время при таких разговорах мы смеялись, как ненормальные, но детство уже прошло. Он довольствовался слабой улыбкой.

— Ну, а тебе, Мишель, сильно везет?

— Да не то что бы.

Он треснул меня по спине.

— Слишком застенчивый, а?

— Слишком романтичный, пожалуй. Я иногда мечтаю, что где-то есть очаровательная принцесса и что она ждет меня. Меня и никого другого.

— Веришь в спящую красавицу? Но если тебе повезет с какой-нибудь девчонкой, это будет все равно, как заранее обмануть свою принцессу.

— Именно. Это же самое я и чувствую всякий раз.

Паукообразные ладони Рауля трепетали вокруг меня, словно окружая своим защитным присутствием. Как мог я столь долго жить вдали от него и его сумасшествия?

— Э-эх…, — вздохнул он. — Наивный ты романтик, Мишель. Этот мир слишком груб для мечтателей вроде тебя. Тебе надо вооружиться для борьбы.

С ностальгическим чувством вспомнили мы про нашу стычку с сатанистами. Потом он рассказал мне про свои исследования. Выяснилось, что Рауль в настоящий момент работал над вопросом гибернации сурков. Как и многие другие животные, сурки способны жить — после 90%-ного замедления частоты сердечных сокращений — в течение трех месяцев не дыша, без еды, не двигаясь и не спя. Рауль еще глубже проник в этот феномен. Вслед за сном он хотел прикоснуться к границе смерти. Чтобы вызвать еще более глубокий искусственный анабиоз у сурков, достаточно было погрузить их в ванну, охлажденную до 0°°С. Внутренняя температура падала очень быстро, частота сердечных сокращений снижалась до точки полной остановки, но животные тем не менее не умирали. Их можно было оживить через полчаса путем простого растирания.

Я подозревал, что мой друг под гибернацией подразумевает то, что мы, медики, называем «кома». И все же его эксперименты увенчались успехом, а на международных конференциях кое-кто дал ему прозвище «будильник мороженных сурков».

Не откладывая дела в долгий ящик, я спросил, не нашел ли он какие-то еще древние тексты про тот свет. Он тут же оживился. Он и надеяться не смел, что я так скоро перейду к теме его пристрастий.

— Греки! — жадно воскликнул он. — Древние греки верили, что вселенная круглая и концентричная. Каждый мир содержит в себе мир поменьше, потом еще меньше, потом еще, словно круги на стрелковых мишенях. В самом центре находится греческий мир, где живут люди.

Рауля понесло.

— Там, в самой середине, греки. Это первый мир. Его окружает мир варваров, это второй по счету, а его, в свою очередь, объемлет третий мир, мир чудовищ, включающий в себя, среди всего прочего, жутких тварей терры бореалис.

Я подсчитал:

— Люди, варвары, чудовища — всего три слоя, так?

— Нет, не так, — с живостью поправил он, — намного больше. За миром чудовищ идет море. Там расположен остров Вечного Счастья, рай, где проживают бессмертные. Есть там и остров Снов, который пересекает река, где течет не что иное, как ночь. Она вся покрыта цветами лотоса. В центре острова стоит город с четырьмя воротами. Двое ворот позволяют проникать кошмарам, двое других распахиваются для приятных сновидений. Гипнос, бог сна, управляет всеми четырьмя.

— Ну да!

— За морем, — продолжал Рауль, — есть еще одна земля. Это побережье континента мертвых. Деревья там родят только сухие плоды. Именно на эту землю, словно на мель, выбрасывает все суда и именно там все завершается.

Стояла тишина, украшаемая попеременно мыслями то о рае, то об аде. Рауль разбил наваждение расспросами о моей профессии анестезиолога-реаниматора. Он хотел знать, какими препаратами я пользуюсь для своих пациентов, считая, что они также могли бы ему помочь в экспериментах с сурками.

29 — МНЕНИЕ ДОКТОРА ПИНСОНА

А. Виды комы

Согласно моему другу, доктору Мишелю Пинсону, в настоящее время признано существование трех видов комы:

Кома 1: Псевдокома. Сознание отсутствует, но пациент реагирует на внешние раздражители. Может продолжаться от тридцати секунд до трех часов.

Кома 2: Пациент более не реагирует на внешние раздражители, например, щипки или уколы. Может продолжаться до одной недели.

Кома 3: Глубокая кома. Прекращение всех видов деятельности. Начало разрушения головного мозга. Тетанизация верхних конечностей. Сердечные сокращения становятся нерегулярными (дефибрилляция). Согласно Мишелю, выход из этой комы невозможен.

Б. Внешние симптомы

1)Мидриаз (полное расширение зрачка)

2)Паралич

3)Искажение формы рта

В. Как выводят пациента из комы

Методы, используемые Мишелем:

1)Массаж сердца

2)Интубация через дыхательный тракт

3)Электрошок от 200 до 300 джоулей

4)Инъекции адреналина в сердечную мышцу

Г. Как вызвать кому

Препараты, используемые Мишелем:

1)Физиологический раствор

2)Тиопентал (предотвращает ажитацию при пробуждении), Пропофол (быстрое засыпание, пробуждение без негативных последствий)

3)Дроперидол (менее сильный эффект, транзиторная аналгезия, головокружение после пробуждения длительностью до часа, риск прекращения кардио-респираторной активности). Требуется дозировка согласно весу пациента.

4)Хлорид калия (провоцирует кардиальные нарушения и фибрилляцию желудочков)

Д. Частота сердечных сокращений у человека

Норма: от 65 до 80 ударов в минуту

Самая низкая: 40 ударов в минуту

Некоторые йоги опускались до 38 уд/мин, но речь идет про исключительные случаи.

Абсолютный минимум: ниже 40 ударов в минуту наблюдается снижение скорости расхода церебральной жидкости, риск наступления обморока (кратковременная потеря сознания на срок не более двух минут). Как правило, субъект ничего не помнит о случившемся.

Максимальная: 200 ударов в минуту минус возраст человека.

Рабочий дневник танатонавтических исследований. Рауль Разорбак.

30 — УЧЕБНИК ИСТОРИИ

31 — ПРЕЗИДЕНТ ЛЮСИНДЕР

Стоя в своем черном лимузине, президент Люсиндер с сокрушенной улыбкой салютовал толпе и мучился от боли. Ноготь большого пальца ноги врос в самое мясо. Не утешала даже мысль, что и Юлий Цезарь страдал от подобных превратностей судьбы во время своих грандиозных военных парадов. А Александр Великий со своим сифилисом? К тому же в ту эпоху никто не знал, как это все лечить…

Юлий Цезарь всегда позади себя держал раба, который — помимо того, что носил за ним лавровый венок — должен был регулярно повторять императору на ухо: «Помни, что ты всего лишь человек». Люсиндеру раб был не нужен. Для этой цели хватало и вросшего ногтя.

Он приветствовал рукоплескавшую ему толпу, все время вопрошая себя, как же от этого избавиться. Его личный врач советовал операцию, но до сих пор глава нации еще ни разу не лежал на операционном столе. Не нравилась ему идея, что пока он будет спать, какие-то незнакомцы, обезличенные хирургическими масками и вооруженные отточенными бритвами, примутся шуровать в его трепетной плоти. Конечно, можно также прибегнуть и к специальным методам педикюра. Это обещало положить конец неприятностям, причем без необходимости ложиться на операционный стол, но при этом требовалось резать по живому и без обезболивания. Никакого особого энтузиазма.

Сколько же источников проблем, уничижающих человека. Вечно где-то да что-то не так. Ревматизм, кариес, конъюнктивит… На прошлой неделе Люсиндер мучился от вновь заявившей о себе язвы.

— Не волнуйся так, Жан, — советовала ему жена. — Ты просто расстроен делами в Южной Америке. Завтра поправишься. Как я говорю, «быть здоровым означает, что каждый день болит в каком-то другом месте».

Какая чушь! Все же она принесла ему немного горячего молока и боль утихла. Ноготь заявил о себе еще сильнее.

«Да здравствует Люсиндер!» — кричали вокруг. «Люсиндер, президент!» — скандировала целая группа. Ах, уж этот новый мандат! Скоро надо будет им заниматься вплотную. Выборы не за горами.

Несмотря на проклятый палец, Люсиндер пережил пару приятных моментов посреди этих шумных приветствий. Толпу он обожал. Он обнял крошечную розовощекую девочку, которой мать трясла у него под самым носом. Какой-то мальчуган сунул ему букет цветов, того самого сорта, что с ходу вызывает приступ аллергии.

Машина вновь тронулась. Он заставил себя немножко пошевелить пальцами, стиснутыми в новых жестких туфлях, как вдруг какой-то высокий тип в костюме-тройке кинулся к нему с зажатым в кулаке револьвером. В ушах эхом отдался гром выстрелов.

— Ну вот, меня застрелили, — спокойно отметил про себя президент.

Это, понятно, был первый раз, он же последний. Теплая кровь заструилась где-то в районе пупка. Люсиндер улыбнулся. Вот красивый способ войти в Историю с большой буквы. Его предшественник Конгома увидел свой президентский мандат преждевременно отмененным из-за рака предстательной железы. О каком наследии тут можно говорить?

Этот же технократ с черным револьвером дал ему шанс. Убитые президенты всегда имели право на почетное место в школьных учебниках. Все восхищались их дальновидностью, превозносили грандиозность их планов. В школах дети декламировали им восхваления. Другого бессмертия не существовало.

Люсиндер краем глаза уловил своего убийцу, скрывавшегося в толпе. А телохранители-то! Топчутся на месте и никакой реакции. Вот это урок! Нет, на всех этих профессионалов в штатском рассчитывать нельзя.

Кто же так его ненавидел, что организовал убийство? Ба, скоро ему на это будет наплевать. Не осталось больше ничего важного, включая проклятый ноготь. Смерть — лучшее лекарство от всех мелких горестей бытия.

— Доктора! Скорее доктора! — кричал кто-то неподалеку.

Хоть бы они все заткнулись… Не существовало врача, который смог бы ему помочь. Слишком поздно. Пуля, конечно же, пробила сердце. Какое против этого можно придумать лекарство, если не считать нового президента на замену, в то время как он, Люсиндер, присоединится к Цезарю, Аврааму Линкольну и Кеннеди в пантеоне великих государственных мужей, сраженных рукой убийцы.

Он все еще не умирал. В голове понеслась череда воспоминаний. Четыре года: его первая незаслуженная пощечина и первая обида. Семь лет: первая похвальная грамота благодаря соседу, который позволил списать свое сочинение. Семнадцать лет: первая девушка (он потом с ней снова встретился и это была ошибка: она до того оказалась невыносимой…). Двадцать один: диплом историка, на этот раз по-честному. Двадцать три: кандидатская по античной философии. Двадцать пять: докторская по истории античности. Двадцать семь: вступление в социал-демократическую партию благодаря связям отца и уже появление девиза своей будущей карьеры: «Те, кто хорошо знают прошлое, лучше всех могут строить будущее».

Двадцать восемь лет: брак с первым «цыпленком» (актриска, имя которой он уже и не помнил). Двадцать девять лет: первые подлости и первое предательство ради проникновения в центральный аппарат партии. Тридцать два года: выборы в мэрию Тулузы, сколачивание первого капитала за счет продажи муниципальных земель, первые портреты мастеров, первые античные скульптуры, беспорядочные связи. Тридцать пять: выборы в Национальное Собрание, первый замок в Лозаре. Тридцать шесть: развод и новый брак со вторым «цыпленком» (немецкая топ-модель, горошина вместо мозгов, но зато ноги, могущие совратить и святого). Тридцать семь: младенцы по всем углам дома. Тридцать восемь: краткий уход в тень по делу о взятке при продаже пакистанских самолетов.

Тридцать девять лет: стремительное возвращение на политическую арену благодаря новой супруге (дочь президента Конгома, на этот раз хороший выбор). Назначение на пост министра иностранных дел и первый по-настоящему омерзительный поступок: организация убийства перуанского президента и его замена марионеткой.

Сорок пять лет: смерть президента Конгома. Кампания за выборы Люсиндера президентом прекрасной Французской Республики, полностью профинансированная за счет Перу. Новый девиз: «Люсиндер изучал историю, сейчас он ее пишет». Неудача. Пятьдесят два года: новые выборы. Победа: Власть. Наконец-то Елисейский дворец. Бразды правления секретными службами. Личный музей античных сокровищ, тайно «позаимствованных» из-за границы. Черная икра половниками. Пятьдесят пять: угроза ядерной войны. Противник испугался, ретировался и Люсиндер лишился своего первого шанса войти в Историю.

Пятьдесят шесть лет: все более и более молоденькие любовницы. Пятьдесят семь: встреча со своим истинным другом, черным лабрадором Версинжеториксом, которого невозможно подозревать в нескрупулезных амбициях.

Наконец, пятьдесят восемь лет и завершение — в один миг — сей замечательной биографии: убийство великого человека в окружении толпы посреди Версаля.

И никаких больше зеркальных шаров. Жизнь, даже жизнь президента, всего лишь такова. Прах к праху, пепел к пеплу. Червь суть человек и окажется он в желудке червя.

Если бы только ему дали уйти с миром! Даже червяк, и тот имеет право на тихий финал. Но нет, они открывают ему глаза, кладут на операционный стол… Тычут пальцами, сдирают одежду, подключают к каким-то сложным аппаратам и повсюду, повсюду трещат как сороки. «Сделать все для спасения президента!» Идиоты…

К чему все эти старания? Он почувствовал, как наваливается великая усталость. Словно жизнь потихоньку уходит. Именно так. Уходит. Он чувствовал, что все куда-то уходит. Не может быть! Жан Люсиндер ощутил… что он сам уходит. Он покидает свое тело. Вот, вот! Ну точно, он вправду покинул свое тело. Он? Может, кто-то другой? Это что-то другое… как оно может называться? Его душа? Нематериальное тело? Эктоплазма? Материализованная мысль? Прозрачное и легкое! Вот они разъединяются, как оболочка, как кокон. Что за ощущения!

Он сбросил, покинул свою кожу, как старое поношенное платье. Он поднимается, возносится, выше, еще выше… Больше не болят пальцы. Он такой легкий!

Его… новое "я" на мгновение задержалось у потолка. Оттуда он мог созерцать вытянувшийся на столе труп и всех этих экспертов, с головой ушедших в интенсивную терапию. Никакого уважения к покойному. Вскрывают грудную клетку, перекусывают ребра, пихают электроды прямо в его сердечную мышцу!

Невозможно здесь больше оставаться, они его к тому же и окликают! Прозрачная нить, напоминающая пуповину, еще оставалась соединенной с его человеческим каркасом. По мере того, как он отдалялся, эта серебристая и эластичная нить все больше удлинялась.

Он пересек потолок, прошел через множество этажей, заполненных больными. Наконец, крыша и затем небо. Вдали манит к себе благотворный свет. Фантастика! Еще люди, множество людей, летят вокруг него, как и он влача за собой серебристую нить. Он ощутил себя участником великого праздника.

Внезапно его собственная серебристая нить прекратила растягиваться. Вот она твердеет, натягивается, тащит его вниз! Кажется, это свидетельствует о том, что Люсиндер еще не умер. Все другие эктоплазмы смотрят на него в недоумении: почему он не летит дальше? Нить тащит его обратно как отпущенная резиновая лента. Вот он пересекает крышу, потолки, вновь видит операционную и в ней врачей, бьющих разрядами в сотни вольт прямо ему в сердце. «Это запрещено!» Он уже провел один закон на эту тему двумя годами раньше в целях ограничения практики интенсивной терапии. Он вспомнил, это статья 676: «После полного прекращения кардиальной деятельности не разрешается осуществлять какие-либо манипуляции, вмешательства или операции, могущие привести к повторному пуску сердца». Но только, раз он был президентом, они по всей видимости решили, что его жизнь была выше закона. Ох уж эти ублюдки! Дерьма куски! Еще раз он открыл для себя неприятную сторону быть самым важным человеком страны. В эту минуту он хотел лишь одного: быть клошаром, на которого всем наплевать. Бомжем, попрошайкой, рабочим, домохозяйкой, не важно кем, лишь бы его оставили в покое. Чтобы ему дали умиротворение смерти. Вот первейшее право гражданина: спокойно умереть.

«Дайте же сдохнуть человеку!» — кричал он изо всех сил. Но у его эктоплазмы не было голоса. Серебристая нить тянула его все ниже. Он больше не мог подняться обратно. Шлеп — и он слился со своим экс-трупом. Ну что за гадкое ощущение! Ой-ой! Опять этот вросший ноготь! Ребра перекусанные, чтобы добраться до сердца. И к тому же в этот момент ему влепили еще один разряд, на этот раз очень, очень болезненный.

Он открыл глаза. Разумеется, при этом врачи и санитары испустили вопль радости и принялись друг друга поздравлять.

— Удалось, удалось!

— Сердце опять бьется, он дышит, он спасен!

Спасен? От кого спасен, от чего? Явно не от этих недоумков, в любом случае. Он страдал, о как он страдал! Он с трудом пробормотал что-то непонятное с мучительной гримасой.

— Прекратите электрошок, закрывайте грудную клетку!

А он хотел кричать: «Закройте дверь, дует же!»

Ему было так больно, словно резали по живым нервам.

Опять ты здесь, о мое бренное тело.

Он приоткрыл одно веко, вокруг кровати стояло множество людей.

Ему было так больно, так больно. Как по нервам жгло огнем. Он вновь закрыл глаза, чтобы еще раз мысленно увидеть чудесную сияющую страну, там, высоко в небе.

32 — ПОЛИЦЕЙСКОЕ ДОСЬЕ

На запрос по поводу основных сведений

Фамилия: Люсиндер

Имя: Жан

Цвет волос: седые

Глаза: серые

Рост: 1 метр 78 см

Особые приметы: нет

Примечание: пионер движения танатонавтов

Слабое место: президент Франции

33 — МИНИСТР МЕРКАССЬЕР

Обставленный полностью в стиле Людовика Пятнадцатого, президентский кабинет был огромен. Комната освещалась слабо, но достаточно, чтобы различить картины прославленных мастеров и бесстыдные греческие скульптуры. Искусство было лучшим способом произвести впечатление на филистеров. Бенуа Меркассьер, министр науки, отчет себе в этом отдавал. Он также знал, что президент Люсиндер — хотя его лица и не было видно в полумраке — сидит прямо перед ним. Настольная лампа освещала только руки, но плотный силуэт президента был хорошо знаком, как, впрочем, и сидящий у его ног черный лабрадор.

Это была первая их встреча с момента покушения, чуть не стоившего жизни главе нации. Так отчего же он его пригласил, когда у него на руках столько папок с делами о внутренней и внешней политике, гораздо более срочных, чем проблемы научных исследований, вечно упиравшихся в вопрос субсидирования?

Поскольку Меркассьер не мог уже более выносить затянувшееся молчание, он осмелился его нарушить. Немного поколебавшись, он остановился на приличествующих случаю банальностях:

— Как вы себя чувствуете, мсье Президент? Кажется, вам удалось хорошо поправиться после операции. Эти врачи совершили настоящее чудо.

Люсиндер подумал, что с удовольствием предпочел бы не встречаться с подобными чудесами. Он наклонился ближе к свету. Блестящие серые глаза уперлись в собеседника, скорчившегося в кресле с красной парчовой обивкой.

— Меркассьер, я пригласил вас потому, что мне необходимо знать мнение эксперта. Один вы можете мне помочь.

— Я заинтригован, мсье президент. О чем идет речь?

Откинувшись в кресле, Люсиндер вновь нырнул в полумрак. Странно, малейший его жест производил впечатление необычного величия. Что же до лица, то казалось, будто оно внезапно стало… (Меркассьер удивился всплывшему в голове слову) более человечным.

— У вас ведь биологическое образование, не так ли? — подал голос Люсиндер. — Скажите, что вы думаете о пост-коматозных явлениях?

Меркассьер уставился на него, потеряв дар речи. Президент разволновался:

— NDE, Near Death Experiences, те люди, что думают, что на какое-то время покинули свое тело и потом вернулись благодаря… благодаря прогрессу медицины?

Бенуа Меркассьер не верил свои ушам. Вот вам, пожалуйста, Люсиндер, обычно такой реалист, а сейчас интересуется мистикой. Вот что значит пофлиртовать со смертью! Он заколебался:

— Я полагаю, что речь идет о модном течении, социальном феномене, который пройдет, как и все прочие до него. Людям необходимо верить в чудесное, в сверхъестественное, в то, что существует нечто другое помимо этого мира. Отсюда кое-какие писатели, гуру и шарлатаны наживаются, рассказывая всякие небылицы. Такая потребность в человеке существовала всегда. Религия этому доказательство. Достаточно пообещать рай в воображаемом будущем, как людям становится легче глотать горькие пилюли современности. Доверчивость, глупость и наивность.