8

Мсье Жан-Луи Мартен был обычным человеком.

9

В апреле в Каннах хорошая погода.

В городе недельная передышка между игровым и документальным кинофестивалями.

По Круазет, дымя выхлопными газами, тарахтит мотоцикл с коляской. Он проезжает мимо роскошных отелей, которыми славится город: «Мартинез», «Маджестик», «Эксельсиор», «Карлтон», «Хилтон».

Мотоцикл ведет молодая девушка в красном плаще; ее лицо скрывают летные очки, а на голове – круглый кожаный шлем. В коляске полный мужчина, одетый почти так же, только плащ его черный.

Мотоциклисты паркуются возле «Эксельсиора». Они долго стряхивают с себя пыль, снимают дорожную одежду и направляются к столу регистрации. Берут самый дорогой номер с видом на море.

Тенардье побелеет от злости.

Они проходят вперед, будто княжеская чета. Молча добираются до своего номера, где лакей отворяет ставни и открывается чудесный вид на море, пляж, на Круазет. Прямо перед ними, словно усыпанная звездами, сверкает вода.

Несколько смельчаков уже плещутся в еще прохладном Средиземном море.

Лукреция Немро заказывает два фруктовых коктейля.

– Не верю вашей версии об убийстве. Я рада расследовать это дело для газеты, но я вам докажу, что вы не правы. Не было никакого убийства. Доктор Самюэль Феншэ и в самом деле умер от любви.

Внизу громко сигналят машины.

– Я по-прежнему убежден, что ключ к этой загадке – мотивация, – продолжает Исидор Катценберг, игнорируя замечание. – Со времени нашей последней встречи я провел небольшой опрос по этому поводу. Каждому я задавал один и тот же вопрос: «Что побуждает вас к действию?» В общем, основной мотив остается: прекратить страдание.

Снова появляется лакей. Он несет два цветных стакана, украшенных зонтиками, засахаренной вишней и кусочками ананаса.

Лукреция отпивает глоток янтарной жидкости и старается не думать о дырке в десне, которая все еще побаливает.

– А что же побуждает к действию вас, Исидор?

– На данный момент, вы это прекрасно знаете, Лукреция: желание разгадать эту загадку.

Она грызет ноготь.

– Начинаю вас узнавать. Конечно, это единственный мотив.

Лукавая улыбочка.

Он не оборачивается и продолжает смотреть на море.

– Нет. У меня есть еще один мотив, более личного характера.

Она съедает засахаренную вишенку.

– Гм… По-моему, я теряю память. Например, когда я начинаю фразу, а меня перебивают, я теряю нить и не могу вспомнить, о чем говорил. Точно также мне стало трудно запоминать номера, например коды, чтобы войти в здания, или номера моих кредиток. Меня это беспокоит. Боюсь, мой мозг стал работать хуже.

Поставив локти на подоконник, Лукреция смотрит на море.

Слон теряет память.

– Вы, наверное, переутомились. К тому же сейчас приходится запоминать столько разных цифр… Теперь они на машинах, в лифтах, в компьютерах.

– Я прошел экзамен в клинике памяти, в парижской больнице Питье-Сальпетриер. И они ничего такого не нашли. Расследуя это дело, я надеюсь лучше понять мой мозг. У моей бабушки со стороны отца была болезнь Альцгеймера. В конце концов бабушка перестала меня узнавать. Она встречала меня словами: «Здравствуйте, мсье, вы кто?» А моему деду говорила: «Вы не мой муж, он гораздо моложе и красивее вас». Его это сильно задевало. Когда приступы проходили, она очень страдала от сознания того, что с ней случилось. Одна мысль, что это может произойти со мной, приводит меня в ужас.

Вдали желтое солнце становится оранжевым. Посеребренные облака проплывают по небу. Долгое время оба журналиста созерцают горизонт, радуясь, что они в Каннах, в то время как остальные парижане все еще в плену своего серого города.

Мгновение отдыха и тишины.

Лукреция отмечает про себя, что люди чаще думают, чем говорят, а из-за этого теряется много информации.

Мы не знаем их мыслей, то, что они несут в себе.

Внезапно Исидор подскакивает и смотрит на часы.

– Скорее, новости начинаются!

– Что же там такого животрепещущего? – возмущается Лукреция.

– Мне надо знать, что происходит в мире.

Анонсы уже прошли, и теперь каждый сюжет преподносится детально. «Забастовка преподавателей лицея. Они требуют повышения заработной платы». На телевизионном экране появляются демонстранты.

– Вот, пожалуйста, мотив всегда один и тот же, – скептически усмехается Лукреция.

– Ошибаетесь. На самом деле они требуют не денег, а уважения. Раньше преподаватели имели большое значение, а теперь им приходится не только воевать с учениками, которые их не ценят, но еще и администрация просит нести тяжелое бремя: заменять несостоявшихся родителей. Преподавателей выставляют в невыгодном свете, будто только они жаждут каникул и привилегий, тогда как они всего лишь хотят благодарности. Поверьте, если б они могли, на их транспарантах было бы написано «Больше уважения», а не «Больше денег». Вообще свои истинные мотивы люди высказывают очень редко.

Диктор продолжает свою канитель:

«В тайной лаборатории Колумбии, финансируемой различными объединениями, разработан новый наркотик, вызывающий мгновенное привыкание. Это вещество, уже оцененное во Флориде, подмешивали в сангрию на студенческой вечеринке. Наркотик парализует волю тех, кто его принял. Сразу поступило множество жалоб об изнасиловании».

«В Афганистане талибский парламентский совет принял решение запретить женщинам обучение в школе, а также лечение в больницах. Кроме того, женщинам запрещено выходить без чадры и разговаривать с мужчинами. Толпа закидала камнями одну женщину, потому что ее обувь была светлого цвета».

Лукреция замечает, что Исидор потрясен.

– Зачем вы каждый вечер смотрите эти ужасы?

Исидор молчит.

– Что случилось, Исидор?

– Я слишком чувствителен. Она выключает телевизор.

Он в раздражении снова его включает.

– Слишком просто. Я бы чувствовал себя трусом. Пока в мире есть хоть капля жестокости, я не могу оставаться спокойным. Не желаю прятать голову в песок.

Она шепчет ему на ухо:

– Мы здесь, чтобы расследовать строго определенное преступление.

– Именно. И это заставляет меня задуматься. Мы расследуем смерть одного человека, а ведь каждый день убивают тысячи людей и при еще более гнусных обстоятельствах, – говорит он.

– Но если мы бросим это дело, смертей будет тысячи… и одна. И возможно, это все потому, что каждый думает: в любом случае ничего не изменится, число смертей продолжит расти, и в действительности никто не расследует ни одного преступления.

Задетый этим доводом, Исидор соглашается выключить телевизор. Он закрывает глаза.

– Вы спрашивали, какой у меня мотив? Мне кажется, он несколько широк: это страх. Я действую, чтобы страх прекратился. С детства боюсь всего. Я никогда не знал покоя, может, поэтому мой мозг так хорошо работает. Чтобы я мог защититься от опасностей, реальных и воображаемых, близких или дальних. Порой мне кажется, что весь мир – сплошная ярость, несправедливость, насилие, стремление к смерти.

– Чего же вы боитесь?

– Всего. Боюсь жестокости, боюсь загрязнения, боюсь злых собак, боюсь охотников, женщин, полицейских и военных, боюсь болезней, боюсь потерять память, боюсь старости, смерти, а иногда боюсь даже самого себя.

Вдруг он подскакивает от внезапного звука. Это хлопнула дверь. Появляется горничная. Она вносит миндаль в шоколаде с вишневым ликером. Презент от отеля. Она извиняется, суетится и исчезает, хлопнув дверью.

Лукреция Немро достает свою записную книжку и отмечает:

«Итак, первый мотив: прекращение боли. Второй мотив: избавление от страха».

10

Мсье Жан-Луи Мартен действительно был самым обычным человеком. Образцовый муж женщины, умеющей прекрасно готовить телятину маренго, отец трех непоседливых дочерей, он жил в пригороде Ниццы, где занимался крайне подходящим ему ремеслом: служил ответственным руководителем юридического отдела в НБКП Ниццкого банка кредита и переучета.

Его ежедневная работа состояла в том, чтобы вносить в центральный компьютер банка список клиентов, счет которых был отрицательным. Он выполнял свои обязанности со спокойствием и безразличием, радуясь, что ему не надо говорить с ними по телефону, как это делал его сосед по кабинету, Бертран Мулино.

– Уважаемая госпожа, с удивлением уведомляем, что у вас дебетовый счет. Сожалеем, но мы обязаны напомнить вам о порядке… – слышал он через перегородку.

В субботу вечером, рассевшись на диване, Мартены всей семьей смотрели передачу «Забирай или удвой».

Забирай: я на этом останавливаюсь, мой выигрыш невелик, зато я уверен, что не останусь ни с чем. Удваивай: продолжаю игру, рискую и могу сорвать большой куш.

Волнение игроков, когда они вот-вот все потеряют или, наоборот, приобретут, приводило семейство в восторг. Каждый из них спрашивал себя, что бы он сделал на их месте.

Здесь была вся драма людей, в азарте дразнящих свою удачу, считая себя особенными.

Публика постоянно побуждала их к риску. «Удвой! Удвой!» – кричала она. И Мартены кричали вместе с ней.

Дождливыми воскресными днями Жан-Луи Мартен любил играть в шахматы с Бертраном Мулино. Он считал себя не более чем «переставлятелем деревяшек», но при этом говорил: «Лучше красивая игра, а не победа любой ценой».

Лукулл, старая немецкая овчарка, знал, что во время шахматной партии его приласкают. Он чувствовал ход игры: когда хозяин был в затруднении, ласки становились более грубыми, и наоборот, нежными, когда тот выигрывал.

После сражения приятели попивали ореховую водку, а их неработающие жены громко обсуждали в гостиной школы своих детей и возможности продвижения мужей по службе.

Еще Жан-Луи Мартен любил поупражняться в живописи, рисуя маслом картины, подражал своему кумиру Сальвадору Дали.

Так безмятежно протекала жизнь, и он не чувствовал ее течения. Банк, семья, пес, Бертран, шахматы, «Забирай или удвой», живопись Дали. Отпуск казался ему чуть ли не неприятностью, грозившей разрушить заданный ритм.

Его заботило только одно: чтобы «завтра» стало еще одним «вчера». И каждый вечер, засыпая, он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

11

Он храпит!

Лукреция не может заснуть. Она открывает дверь в комнату Исидора и смотрит, как он спит.

Прямо как огромный ребенок.

Поколебавшись, она тормошит его.

Исидор медленно приходит в себя; ему привиделось, что он в новых городских ботинках, под которыми поскрипывал снег, пробирается сквозь метель к маленькой темноватой хижине.

Лукреция включает верхний свет. Он вздрагивает и приоткрывает левый глаз.

– Ммм? Где я?

Он узнает девушку.

– Который час? – потягиваясь, спрашивает Катценберг.

– Два часа ночи. Все спокойно, и я хочу спать.

Он полностью открывает левый глаз.

– И поэтому вы меня разбудили? Сообщить мне, что хотите спать?

– Не только.

Он морщится.

– Вы, случайно, бессонницей не страдаете, а, Лукреция?

– Когда-то я была лунатиком. Но уже давно у меня не было приступов. Я читала, что лунатик во время приступа видит то, что ему снится. А еще я читала, что кошки при разрыве связи между полушариями их мозга начинают с закрытыми глазами изображать то, что им снится. Вы в это верите?

Он падает на кровать и прячется от света под простыней.

– Ладно. Спокойной ночи.

– Знаете, Исидор, мне очень приятно заниматься этим расследованием с вами, но вы храпите. Именно это меня и разбудило, и поэтому я здесь.

– Да? Простите. Хотите взять отдельный номер?

– Нет. Лягте на бок. Тогда мягкое нёбо у вас в горле не будет вибрировать. Это просто вопрос дисциплины.

Она пытается принять более приветливый вид.

– Сожалею, ОК, постараюсь, – бормочет он.

Удивительно, какую естественную покорность проявляют даже самые харизматичные мужчины перед женщиной, которая знает, чего хочет, думает Лукреция.

– Почему вы меня слушаетесь? – интересуется она.

– Возможно… Свободная воля мужчины заключается в том, чтобы найти женщину, которая будет решать за него.

– Неплохо. Что-то я проголодалась. Мы вчера не ужинали. Почему бы нам не заказать еды? Как думаете, Исидор?

Она достает записную книжку, просматривает свой список и оживленно добавляет:

– Третьим мотивом я ставлю голод. Я слушаю свое тело, которое требует пищи и говорит, что не заснет, пока его не покормят. Я уже не могу заниматься ничем другим. Поесть становится для меня просто необходимо. Итак… Первое: прекращение боли; второе: исчезновение страха; третье: утоление голода.

Исидор бормочет какие-то непонятные слова и снова забирается под одеяло. Она вытаскивает его оттуда, чтобы заставить себя слушать.

– Голод… Это ведь первичный мотив человечества, да? Именно от голода изобрели охоту, земледелие, хранилища, холодильники…

Он слушает вполуха.

– Сон тоже не менее важен, – говорит он, приподнимаясь на локте и рукой заслоняя глаза от света. – Да, в третьем пункте мы могли бы объединить голод, сон, тепло в один большой мотив: нужды выживания.

Она делает исправления в записной книжке и хватает телефонную трубку, чтобы сделать заказ.

– Я возьму спагетти. А вы что будете?

– Ничего, спасибо. Я бы поспал, – говорит он, стараясь подавить зевоту и держать веки открытыми.

– Что будем делать завтра? – весело спрашивает Лукреция.

Он снова с трудом открывает глаза.

– Завтра? – повторяет он, словно это было труднопостигаемое понятие.

– Да, завтра, – говорит она, упирая на последнее слово.

– Завтра осмотрим тело Феншэ. Вы бы не могли выключить свет, прошу вас?

Покой темноты.

Он падает на кровать, переворачивается на бок и, прижав к груди одеяло, засыпает без храпа.

Как он любезен, думает Лукреция.

Ему опять снится, что он идет сквозь снегопад в своих новых скрипящих по снегу ботинках. Он входит в хижину. Внутри – Лукреция.

12

Жизнь Жана-Луи Мартена резко изменилась одним воскресным вечером. После ужина и последующей партии в шахматы у Бертрана он спокойно прогуливался вместе со своей женой Изабеллой.

Была зима, и шел снег. Улица была пуста в этот поздний час. Они шли очень осторожно, чтобы не поскользнуться. Внезапно раздался шум мотора. Шины завизжали, машина не удержалась на обледенелой земле. Жена Мартена чудом увернулась. Он не успел.

Едва поняв, что происходит, он был сбит и подброшен в воздух. Далее темп замедлился.

Удивительно, сколько информации можно получить в одно мгновение. Ему казалось, что сверху он видит все, и особенно жену, которая смотрит на него раскрыв рот, в то время как пес даже морду не повернул.

Машина укатила, не останавливаясь.

Он все еще был между небом и землей и думал очень быстро. Сразу за удивлением последовала боль. Как до этого он перестал что-либо чувствовать, словно все нервы заблокировались и сигнал не проходил, так теперь он остро ощутил удар, будто волна кислоты разлилась по всему его телу.

МНЕ БОЛЬНО.

Ужасная боль. Бесконечное жжение. Как тогда, когда он схватил оголенный электрический провод и получил разряд в двести двадцать вольт. Или когда машина, отъезжая, проехалась ему по пальцам ног. Все былые «внезапные и сильные боли» вновь вспомнились ему. Рука, сломанная в результате падения с лошади. Прищемленные дверью пальцы. Одноклассник, с силой выдирающий его волосы в драке на переменке. В каждый из этих моментов он думал об одном: пусть это прекратится. Немедленно прекратится.

Перед падением на землю его пронзила еще одна мысль:

«Мне страшно умирать!»

13

Каннский морг. Он находится на авеню де Грасс, 223. Это хорошо отделанное здание, снаружи больше напоминающее красивую усадьбу, нежели дом смерти. Сиреневые лавровые деревья украшают сад, окруженный кипарисами. Парижские журналисты заходят. Потолки внутри здания высокие, на стенах – белые и фиолетовые декоративные обои.

На первом этаже располагаются несколько похоронных бюро, сюда же приходят семьи, чтобы в последний раз почтить своего покойного родственника, загримированного, с кожей, снова наполненной кислородом, благодаря канифоли и формалину.

Чтобы попасть в подвал, где находится судебно-медицинская лаборатория, Исидору Катценбергу и Лукреции Немро надо пересечь узкий коридор, за которым наблюдает консьерж-антилец с длинными заплетенными волосами. Он поглощен чтением «Ромео и Джульетты».

– Добрый день, мы журналисты и хотели бы встретиться с судебно-медицинским экспертом по делу Феншэ.

Консьерж не сразу удостаивает их взглядом. Драма, произошедшая когда-то с веронскими любовниками, а также с их родителями, родственниками и друзьями, казалось, потрясла его, и поэтому у него такой грустный вид, когда он открывает окошко, защищающее его от непрошеных посетителей.

– Сожалею, есть четкая инструкция: кроме следователей, никого в лабораторию не пропускать.

Консьерж-антилец снова погружается в свою книгу как раз на том моменте, когда Ромео объясняется в любви, а Джульетта говорит ему, с какими неприятностями он может столкнуться из-за ее недалеких родителей.

Исидор Катценберг лениво вытаскивает купюру в пятьдесят евро и прижимает к окошку.

– Это вас не интересует? – рискует он.

Ромео и Джульетта слегка теряют свою привлекательность.

Окошечко открывается, и оттуда высовывается проворная рука, готовая схватить купюру. Исидор обращается к своей подруге:

– Лукреция, запишите четвертый мотив: деньги.

Она вынимает записную книжку и пишет.

– Тс-с-с-с, нас могут услышать, – говорит консьерж.

Он хватает купюру, но Исидор ее не отпускает.

– Что вы сделаете с этими деньгами? – спрашивает он.

– Отпустите, вы ее разорвете!

Оба сжимают купюру и тянут в противоположных направлениях.

– Что вы сделаете с этими деньгами?

– Ну и вопрос! Вам-то что с того?

Исидор не ослабляет руку.

– Ну хорошо… даже не знаю. Куплю книг. Дисков. Фильмов, – отвечает охранник.

– Как можно назвать эту четвертую потребность? – громко спрашивает Лукреция, которую забавляют ситуация и смущение консьержа.

– Скажем, потребность в комфорте. Первое: прекращение боли; второе: избавление от страха; третье: удовлетворение нужд выживания; четвертое: удовлетворение потребности в комфорте.

Консьерж сильнее тянет купюру и наконец получает ее. Дабы избавиться от этих шумных людей, он нажимает на кнопку – и большая стеклянная дверь с рычанием открывается.

14

Когда Жан-Луи Мартен очнулся, он обрадовался, что выжил. Затем он возликовал, что не чувствует никакой боли.

Он понял, что лежит в больничной палате, и решил, что все же должен иметь какие-нибудь повреждения. Не поднимая головы, он посмотрел на свое тело, одетое в пижаму, и убедился, что все четыре конечности на месте, нигде нет ни гипса, ни шины. Он испытал облегчение, что цел. Попробовал пошевелить рукой, но она не двинулась. Попробовал шевельнуть пальцем. Снова безрезультатно. Он хотел закричать, но не смог открыть рот. Ничего не работало.

Осознав свое состояние, Жан-Луи Мартен пришел в ужас. Единственное, что он мог – видеть только одним глазом и слышать только одним ухом.

15

Запах селитры – в подвале. Все-таки морг. Серые коридоры. Наконец они доходят до нужной двери. Стучат. Никто не отвечает. Они входят. Стоящий к ним спиной высокий мужчина помещает пробирку в центрифугу для физиологических исследований.

– Мы по делу Феншэ…

– Кто вас впустил? А, консьерж, должно быть. Ну теперь он у меня получит!

Каждый, кто обладает малейшей властью, злоупотребляет ею, чтобы показать свою значительность.

– Мы журналисты.

Мужчина оборачивается. Черные волнистые волосы, маленькие полукруглые очки, хорошая выправка. На кармане его халата вышито: «Профессор Жиордано». Он внимательно и недружелюбно рассматривает их.

– Я уже все сказал криминальной полиции. Обратитесь к ним.

Не дожидаясь ответа, он забирает свою пробирку и уходит в другую комнату.

– Надо найти его мотивацию, – шепчет Исидор. – Позвольте мне заняться этим.

Профессор Жиордано возвращается и холодно бросает:

– Вы еще здесь?

– Мы бы хотели написать статью лично о вас. Сделать портрет.

Его лицо слегка расслабляется.

– Статью обо мне? Я всего лишь муниципальный работник.

– Вы имеете дело с тем, что обычно скрывают от широкой общественности. Не просто смерти, а странные смерти. Мы не займем у вас много времени. Нам хотелось бы осмотреть комнату вскрытий и сфотографировать вас во время вашего тяжелого труда.

Профессор Жиордано соглашается. Он просит пять минут, чтобы сходить на другой этаж и взять ключ из куртки.

Журналисты рассматривают находящиеся вокруг них рабочие инструменты.

– Браво, Исидор. Как это у вас получилось?

– У каждого есть мотив. У него – слава. Вы не заметили диплом за его спиной и спортивные награды на маленькой этажерке? Раз он выставляет их напоказ, значит, он комплексует. Он всецело поглощен жаждой уважения. Статья о нем в прессе сразу означает признание.

– Неплохо.

– У любого человека есть своя «инструкция». Надо только найти главную кнопку. Для этого нужно представить его ребенком и задать себе вопрос: «Чего ему тогда не хватало?» Это могут быть поцелуи матери, игрушки или, как в случае Жиордано, восхищение окружающих. Этот человек хочет эпатировать.

– По-вашему, восхищение окружающих – пятый мотив?

Исидор ближе рассматривает центрифугу.

– Можно расширить это понятие до признания группы.

– Социализация?

– Я бы даже включил эту потребность в еще более широкое понятие – чувство обязанности по отношению к другим. Под этим термином я объединяю обязанность перед родителями, перед учителями, соседями, перед своей страной и перед всеми людьми. Этот профессор Жиордано исполняет обязанности хорошего сына, хорошего ученика, хорошего горожанина, хорошего сотрудника и хочет, чтобы другие знали об этом.

Лукреция достает записную книжку и перечисляет:

– Итак, первое: прекращение боли; второе: исчезновение страха; третье: удовлетворение нужд выживания; четвертое: удовлетворение потребности в комфорте; пятое: обязанность.

Исидор замечает:

– Эта же «обязанность» заставляет людей идти на войну и выносить жертвы. Воспитание ягненка в стаде. Потом уже невозможно покинуть это стадо и надо вести себя так, чтобы нравиться другим овцам. Именно поэтому все рвутся к медалям, повышению зарплаты или к тому, чтобы о них написали в газете. Частично наши потребности в комфорте связаны с этим понятием обязанности. Телевизоры и машины покупают в основном не потому, что в них нуждаются, а чтобы показать соседям, что ты вписываешься в стадо. Люди стараются иметь самые лучшие телевизоры и лучшие машины, чтобы доказать, что они богаты и представляют собой достойную часть стада.

Возвращается профессор Жиордано с нагаченными волосами и в новом халате. Размахивая ключом, он просит их проследовать в соседнюю комнату с надписью «Автопсия».

Судебно-медицинский эксперт вставляет ключ, и дверь открывается.

Первая информация носит обонятельный характер. Тошнотворный запах трупов смешан с запахом формалина и лаванды. Мелкие обонятельные частицы, из которых состоят испарения, проникают в ноздри журналистов и растворяются в слизистой. Реснички-рецепторы задерживают там пахучие молекулы и заставляют их подняться до апекса, наивысшей части носа. Здесь четырнадцать миллионов клеток-рецепторов, распределенных по двум квадратным сантиметрам, анализируют запах и преобразовывают его в сигналы, идущие к продолговатому мозгу, а затем к гиппокампу.

– Какая вонь! – жалуется Лукреция, зажимая себе нос; Исидор сразу же следует ее примеру.

Их проводника запах совершенно не раздражает, а столь обычная для непривыкших людей реакция его даже забавляет.

– Вообще следует надевать газовые маски. Но здесь все тела зашиты, и это необязательно. Помню, однажды мой коллега забыл надеть маску, перед тем как вскрыть живот одного типа, который покончил с собой, наглотавшись разной химии. Он смешал лекарства, моющие средства, стиральные порошки! Все это растворилось в желудке, и когда мой коллега сделал надрез, оттуда пошел настолько токсичный пар, что беднягу пришлось срочно госпитализировать.

Кроме судмедэксперта, никто не рассмеялся.

В комнате шесть столов из нержавеющей стали с деревянными весами, на которые кладут головы покойников, и желобками для вывода жидкостей из тел. На четырех столах лежат трупы в пластиковых чехлах; видны только ноги с этикетками на большом пальце.

– Автокатастрофа… – с фатализмом в голосе отмечает Жиордано. – Они думали, что успеют обогнать грузовик до поворота.

На стене справа большая раковина с дозаторами, рукоятки которых в мыле, рядом стерилизаторы для хирургических инструментов, шкаф для рабочих халатов; в углу мусоропровод для органических отбросов; в глубине комнаты дверь с надписью: «ЗАЛ РЕНТГЕНОВСКОГО ОБЛУЧЕНИЯ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН». На стене слева холодильники, на которых написаны буквы алфавита.

– Итак, что вы хотите узнать?

– Для начала мы бы хотели сфотографировать вас с инструментами, – говорит Лукреция, которая запомнила, что профессора надо заставить почувствовать свою ценность.

Ученого не приходится долго упрашивать; он берет в руки пинцет и скальпель. Закончив, Лукреция достает записную книжку.

– Отчего, по-вашему, умер Феншэ?

Профессор Жиордано идет к шкафчику и достает досье на имя Феншэ. Оно содержит фотографии, результаты экспертизы, видеокассету, записанную во время вскрытия, результаты химических анализов.