Я не могу..." Дальше было зачеркнуто. "...Но я могу зажмурить глаза... Пусть несут меня события. Я верю, что неперемолотое для нового хлеба зерно тоже не пропадает. Упав во вновь перепаханную землю, оно даст ростки. Кто перепашет землю - я не знаю. Мне суждено умереть или дождаться..."
      Я вновь поднял голову.
      - Циля, да неужели правда?
      - Ну конечно! Я же сказала...- вновь донеслись до нас голоса за дверью.- Я нашла здесь "Физиологии" Данилевского, и теперь мы сможем...
      - Идем в город! - вдруг коротко бросил мне подпоручик Морозов.
      - Подожди!..
      Третий лист был исписан крупнее. Читать стало легче. "Вы или мелко плаваете,- говорят мне офицеры поумнее,- или просто трус, уходящий в свою скорлупу..." Я улыбнулся.
      - Говорят?
      - А как же!..
      - Это ты?., трус?..
      - А как же!.. Впрочем... Да идем в город!..
      - Да подожди ты!
      "...Ничего не говорят. Офицеры поглупее пьют, играют в карты, рассказывают анекдоты и хохочут, как автомобильные гудки. И потому, что вместе с ними не понимаю я ровно ничего, я могу еще иногда улыбаться, могу жить и даже надеяться выжить. Иначе пришлось бы (вот сейчас!) идти на понтонный мост и там, где поглубже, где мальчуганы удят рыбу, головой вниз броситься в Северную бухту.
      ...Сегодня я гулял по улице Матроса Кошки. В грязи возились ободранные ребятишки всегда веселой Корабельной Слободки. Я смотрел на них и тоже улыбался...
      А завтра - может быть, завтра я вновь уеду на фронт.
      Какая бессмыслица!..
      Вы хотите знать мое "credo"? Мое "credo" в упрямом сознании, что бессмыслица когда-нибудь осядет и что человек, нравственно не подгнивший, не осядет вместе с нею..."
      Говорить ни о чем не хотелось. Мы вышли молча и пошли в городской сад.
      В саду гулял народ.
      Мимо нас прошли два французских матроса, окруженные проститутками. Проститутки учили их заборным словам. Французы смеялись и, выкрикивая эти слова, коверкали их по-своему.
      На поплавках над бухтой играл военный оркестр. За поплавками, далеко в море, стояли какие-то крейсера, кажется французские.
      - Пойдем к воде! - сказал мне подпоручик Морозов.
      Под ветром, бегущим с моря, спокойно качались черные кусты. В кустах сидели парочки. Пробирались к кустам и французы с проститутками.
      "Бо-же ца-ря хра-ни..." - поплыли вдруг над садом звуки оркестра с моря. Подпоручик Морозов остановился.
      - Идем домой!.. Да идем же!..
      - Под козырек! Под козырек! - на главной площадке сада кричал кто-то...
      А французы в кустах продолжали смеяться и, выкрикивая заборные слова, все больше и больше их коверкали.
      На следующее утро мы вышли в полк. К порванным листам наши разговоры больше не возвращались.
      Впрочем, как-то я сказал ему:
      - Слушай!.. Сбрей бороду!.. Ты все-таки не апостол!..
      ПЕРЕД НАСТУПЛЕНИЕМ
      Был еще только май, а уже степи вокруг деревни Подойки успели выгореть под солнцем. Над степью ползла пыль. Она ползла особенно густо, когда по вечерам к татарским деревням сходились стоголовые стада длинношерстых белых овец.
      Занятия в полку производились по утрам и к вечеру. Днем солдаты спали.
      - Скажите, подпоручик, куда это вы постоянно уходите? - спросил я как-то подпоручика Басова.- Лишь выпадет свободный часок, вас - до свидания! - и не видать больше!..
      - Подпоручик в колонии девчонку нашел! Немочку? А? - подошел к нам поручик Наумснко.- Вот уж действительно седина в голову, бес в ребро!
      Подпоручик Басов ничего не ответил.
      Во время хорловских боев поручика Ауэ легко ранило. Кажется, в кисть руки. Роту принял поручик Кумачев, присланный к нам из 3-го батальона. Вместе с ротным был также ранен и штабс-капитан Пчелин. Подпоручик Виникеев был убит. В числе двенадцати солдат нашей роты был убит и эстонец Плоом.
      С новым ротным штабс-капитан Карнаоппулло не ладил.
      - Отправлю вас в офицерскую,- сказал ему как-то поручик Кумачев.Слыхал я про ваши геройства в обозе, как же, слыхал!..
      Штабс-капитан быстро, на каблуках, повернулся и пошел к своей хате. Через час он вновь вернулся, уже с четырьмя золотыми нашивками на рукаве.
      - За один час - да четыре ранения! - засмеялся поручик Кумачев, опускаясь на завалинку перед хатой.- Здорово!..
      В это время к поручику Кумачеву подошла какая-то тощая собака. Она подняла вверх черную круглую морду и глубоко в себя втянула воздух. Поручик Кумачев поднял стэк и с силой ударил собаку по носу. Собака взвыла и побежала по степи.
      - Капитан, нашейте пятую!
      Дымок над крышами бежал ровными голубыми полосами. На голубые полосы ложилось лиловое небо. Небо тяжелело. Со стропил недостроенной церкви сползало солнце.
      Мы шли с учения.
      - Гляньте, господин поручик! - повернулся ко мне рядовой Зотов.- Никак пополнение!..
      - Пополнение? - Поручик Кумачев поднял бинокль.- А и правда!.. А ну, ребята: по хатам - ура!
      - Ура!
      Размахивая винтовками, солдаты бросились по халупам.
      Взвод пополнения стоял и возле нашего двора. Когда я вошел во двор, из хаты, уже без винтовки, вышел подпоручик Басов. Выйдя на дорогу, он ускорил шаг и пошел по направлению к колонии Мальц. По дороге перед ним бежала длинная тень, точно вдоль реки быстрая, острогрудая лодка.
      - Здорово, молодцы! - крикнул за мной поручик Кумачев.
      Прибывший взвод ответил умело.
      Это были старые николаевские солдаты, посланные царским правительством во Францию и теперь отправленные французами назад "на родину".
      Унтер-офицер Горохов и ефрейтор Телицын собрали возле себя чуть ли не всю роту.
      - К примеру, у них, скажем, Марсель есть. Город такой, мон плезир, одним словом...- рассказывал Горохов.- А я в нем все одно как в деревне своей, прямо-таки по обыкновению расхаживал... И вот, ребята, подходит ко мне ввечор одна мамзель французская. А в чем душа у ей держится - и неизвестно, если говорить по откровенности. Уж больно мне все в ней слабосильным показалось... Мамзель, говорю, пардон, но не с такими мне хаживать!..
      - ...от милитаризма! - солидно докладывал другой группе ефрейтор Телицын.- И еще, земляки, вандализм у германцев сильно был развит. И все, значит, супротив Франции. Э-эх, да ничего вы и не видели!..
      - ...Да ну-у-у?..- спрашивал поодаль рядового Осова, взятого в плен под Хорлами красноармейца, высокий солдат в короткой французской шинели.- И действительно поотбирали?
      - Правда, говорю!..- Солдат в короткой шинели наклонился над самым лицом Осова.- ...И мы, брат, заявляли!.. Нас, заявили мы, большевицкой властью не стращайте!.. Мы сами, как вам, граждане, может быть, и известно...
      Осов быстро ткнул его в бок. Оба замолчали.
      Я вошел в хату.
      Вечерний свет едва пробивался сквозь маленькие узкие окна. На лавке под окном сидел слепой Антон, брат нашего хозяина. Его изрытое германской шрапнелью лицо было поднято вверх. Над впадинами глаз свисали желто-лиловые мягкие бугры мяса, чуть-чуть прикрытые кожей. Носа у Антона также не было. Одни ноздри.
      - Кто?
      - Свой,- ответил я.
      - Слепому теперь все свои стали... А чего раньше-то думали?
      Я поставил винтовку в угол и молча подошел к открытым дверям.
      По дороге шли солдаты 5-й роты. Среди них "ефрейтор" Подольская, молодая, толстая доброволица, с кривыми ляжками над коленями, обтянутыми синими галифе-диагональ.
      - Здравствуйте! - еще издали кричала она гнусавым, как у сифилитика, голосом.- Здравствуйте, господа французы - цвет наш и сливки!
      Вечером, когда мы лежали на траве за хатой и, пуская тучами дым, курили едкий крымский табак, к нам подошел поручик Злобин.
      -...Ноги у ней воняют, под мышками болото,- рассказывал он, подсев к нам на траву,- вся вдоль и поперек истыкана, а вот, извольте видеть, ласк требует!.. Я ей говорю: Подольская, плыви на легком катере, да к матери к такой-то, а она, да сквозь зуб вырванный, да с этаким свистом, знаете, сладким: "Золотой мой! Единственный! Губ твоих хочу!.." Ах ты стерва! Злобин сплюнул.- Губ хочет!.. Вот, господа, сойдись раз с бабой, липнет потом, как жидкий навоз на подметку...
      Мы молчали.
      Протянув руки, от сарая в хату прошел слепой Антон. По степи, за косым забором бежали голубые тени. Доплывал Далекий звон колокольчиков и бубенцов.
      По дороге из колонии Мальц возвращался подпоручик Басов. Подпоручик Басов пел:
      Во су-бо-о-ту... в день не-на-а-стный...
      Был воскресный день. Занятия не производились. На белых каменных заборах колонии Мальц золотыми пятнами играло обеденное солнце.
      - Ишь, черти,- просверлили! Метров до двухсот будет! - сказал подпоручик Морозов, подойдя к колодцу посреди улицы и склонившись над срубом.
      За колодцем, ведя за руку девочку лет пяти, шла старушка.
      - Mahlzeit, Mutter!* - крикнул я ей.
      Услыхав немецкую речь, старушка ласково закивала.
      Вскоре мы сидели у ней в хате и пили молоко.
      ------------------
      * Пообедаем, матушка! (нем.).
      - ...Но ведь Он любит нас, и Он простит мне. Я не могу, сынок, не жаловаться,- говорила мне на каком-то мало понятном, швабском наречии колонистка.- И не на Него в небе жалуюсь я, сынок мой, а на детей его, позабывших слово святое, а потому, сынок, и наказанных. Смотри,- и всё по Писанию исполнилось... И брат против брата пошел, и мор, и голод... Грех один, и ответ один держим, сын мой. Вот и мы... ведь все наши свиньи, и телка наша... (Это когда черкесы с аулов спустились)... и телка подохла... С Кавказа ведь далеко!.. А как дошли мы до Крыма, и как приняли нас... Да ты меня, сынок, слушаешь?
      - Слушаю, бабушка...
      А сидящий против нас подпоручик Морозов подбрасывал на коленях девочку и, забавно тряся бородою, лаял, как дворовый ленивый пес.
      Дергая его за бороду, девочка смеялась.
      Когда к вечеру мы возвращались домой, Морозов на краю колонии вдруг остановился.
      - Смотри! Вот он, старик-то наш... Вот где он пропадает!..
      На чисто выметенном дворе небольшого домика подпоручик Басов колол дрова. Гимнастерку он скинул. Фуражки на нем также не было. Над головой то и дело взлетал топор.
      На пороге домика сидел бритый старик-немец. Немец курил трубку. Какая-то женщина погоняла хворостинкой тощих гусей.
      - Не будем нарушать идиллии!.. И мы пошли дальше.
      В степи около Мальца за пасущимися конями колонистов гнались донцы. Четыре лошади были уже пойманы. Их держал коновод. Верхом на крутоногом белом коне на дороге стоял казацкий полковник.
      - Скоро наступать будем! - сказал мне подпоручик Морозов.- Донцов на коней сажают!.. Идем.
      - Фельдшер Дышло у вас? - как-то вечером вбежал к нам во двор поручик Злобин.- Черт возьми... Фельдшер Дышло!.. Фельдшер...
      Через минуту, размахивая тяжелой медицинской сумкой, фельдшер Дышло уже бежал через поле.
      Мы вскочили и побежали за ним.
      ...Ефрейтор Подольская стояла на четвереньках посреди офицерской халупы пятой роты. Она колотила по полу ногами и дико кричала, брызжа на руки слюною. Груди под ее гимнастеркой колыхались. Гимнастерка была также в слюне.
      - Сулема,- сказал спокойно фельдшер.- Известное дело - сулема! - И, выпрямившись, он стал озираться вокруг себя. В халупе был невероятный беспорядок. Лишь плита была прибрана. На плите стояла кастрюля с молоком. Над кастрюлей вздымался пар.
      - Ловко баба устроила!
      Фельдшер Дышло подошел к печке.
      - Ах ты, ахтерша ты, мать твою в порошок! И рассчитала-то вовремя!.. Смотри, ки-пи-ит! А ну, господа...- Он поднял кастрюлю.- Спасай ее по ее же рецепту! Гады!..
      В тот же день, когда солнце опускалось за степь и подпоручик Басов возвращался из колонии, мы видели, как под руку с поручиком Злобиным ефрейтор Подольская уже вновь отправлялась на сеновал.
      Приказом на следующее утро генерал Туркул удалил из полка всех женщин не-сестер, а вечером того же дня, как раз в то же самое время, когда Злобин и Подольская отправлялись на сеновал в последний раз, верстах в четырех от нас, в колонии Гольдреген, застрелилась поручик Старцева, Вера, оставив короткую записку:
      "Не могу перенесть обиды, первой со времен Румынского похода.
      Поручик Старцева".
      ...Ни газет, ни слухов.
      - Завтра будет ясная погода...
      - Хорошо бы борщ заказать, поручик Науменко!.. Зевок.
      - Я, господа, с уксусом люблю...
      - Занятий сегодня не будет,- вдруг, выходя из хаты, сказал нам поручик Кумачев.
      - Пойду в Мальц!..- решил подпоручик Басов. Но уйти он не успел, так же как не успел лечь поручик Науменко.
      С раннего утра весь батальон заставили чистить сапоги.
      Штабс-капитан Карнаоппулло бегал и волновался:
      - Если, вашу мать, сорвете церемониалку... не в ногу иль что... всех, вашу мать, засолю нарядами!
      Усы его были туго скручены и вытянуты в длину. Синий подбородок гладко выбрит.
      В полку ожидался приезд генерала Врангеля.
      К полдню весь полк стянулся к Подойкам и выстроился в степи за недостроенной церковью. Безрукий подполковник Матвеев, наш новый батальонный, подравнивал роту при помощи вытянутой веревки.
      - И чтоб смотреть молодцами! Чтоб огонь в глазах был! Чтоб грудь колесом стояла!..
      На краю деревни толпились крестьяне. Красные и желтые платки на бабах горели под солнцем ярким огнем. Иногда на солнце наползали облака. Тогда солдаты ставили винтовки как "на молитву" и рукавами гимнастерок вытирали с лица пот.
      - Так и при Николае бывало!.. Ждем, ждем, а генерал, мать его...
      - Молчи ты! - перебил Осов Васюткина, солдата в короткой французской шинели.
      - Ждем, ждем...
      - Молчи, говорю!.. Здесь, брат, за это...- и совсем тихо: - ...шкуру сдерут... Вот что!..
      Наконец далеко в степи показались три автомобиля.
      На генерале Врангеле была черная бурка. Когда бурка распахивалась, под ней сверкали ордена. Тощий и высокий, он быстро шел вдоль строя. За ним вприпрыжку бежали представители французского командования, толстые и коротконогие. Пытаясь не отстать от Врангеля, французы спотыкались, взбрасывая коленями полы голубых коротких шинелей.
      - Орлы!..- кричал генерал Врангель.- Орлы-ы!.. Дальше я не мог разобрать, генерал Врангель был уже далеко.
      - Ишь ноги! - сказал Зотов.- Сажени косят!
      ...Потом было произведено показное ротное учение офицерской роты, после чего полк проходил церемониальным маршем.
      А через три дня, 23-го мая, вся Дроздовская дивизия, после молебствия и нового церемониального марша, выступила на северо-восток.
      Был жаркий полдень. Под Юшунью степи уже казались не золотыми коричневыми. Над травой клубился мелкий серый песок.
      - Привал! - скомандовал наконец генерал Туркул. Мы сидели в тени, под каким-то забором. Некоторые переобувались. Другие побежали за водой.
      - Бог даст, расширим плацдарм!.. Выйдем на Украину...- говорил поручик Науменко, выковыривая пальцем песок из ушей.- Там, говорят, восстание...
      - В ухе?
      Мы засмеялись.
      - ...Ну и вот! - рассказывал вполголоса за моей спиной рядовой Зотов.Ну, и говорит мне, значит, этот самый немец: "Высокий у вас такой есть, с усами с седыми... каждый день к нам хаживал..." Ну и что? - спрашиваю. "Да ничего! Только он у меня как будто бы остаться хотел. Пусть, грит, полк куда хочет уходит, а я и у тебя, дед, поживу... Ты меня что, припрячешь? Цивильное, грит, дашь?.. На этом и порешили. Так вот что, сынок, говорит, передай ему, значит,- остановились у нас, и тоже из военных". Нет! говорю. Не знаю я такого, чтоб у тебя остаться хотел... Да и не полагается это...
      Я встал и, закуривая, отыскал подпоручика Басова. Он лежал на земле, хмурый и молчаливый.
      Палило солнце...
      В степи по далеким дорогам шли войска, бронемашины и танки. В небе летали аэропланы.
      Вся Крымская армия выступала на Перекоп.
      25-е МАЯ
      Во всем Армянском Базаре остались всего только два колодца,- остальные были засорены.
      - Ужо напьетесь!.. Потом, вашу мать, напьетесь!.. Не подходи! Не велено!
      Часовые никого к колодцам не подпускали.
      ...Ночь была темная. Низкие, полуразрушенные дома Армянского Базара, нагретые за день солнцем, остыть еще не успели. На узких улицах было душно. Мы сидели на земле, прислонясь спиной к выбеленным стенам.
      - Говорят, соляные промыслы статья, конечно, не доходная...недоверчиво басил в темноте кто-то.- И говорят, живут они потому нехозяйственно...
      - Телицын, дай напиться! - перебил его голос другой.
      - Ишь, черт липкий!.. Про всех ежели...
      - Липкий?.. А сам, как махру выпрашивал...
      - Эт-то, брат, совсем другой коленкор!.. Да отчаливай!.. ...И опять поползло молчание.
      Показался желтый краешек луны. Темнота раскололась. Местами стало видно, как на улице качается желтая пыль.
      К колодцу в конце улицы подводили коней. Потом коней оттянули назад.
      - А полковника какого-то пропустили,- подошел к нам поручик Науменко.Полведра, чтоб ему лопнуть, вызудил.
      - На то и полковник!..
      - Два просвета - два брюха.
      - Полковники да лошади - эти в цене, значит!.. Поручик Науменко сел рядом со мной.
      - Спать хочется!..- Он тер кулаками брови и зевал, наклонив голову к поднятым коленям. Луна опять уползала за тучи.
      - Ста-но-вись!
      Когда мы подошли к Перекопскому валу, светать еще только начинало. Вдали, за валом, раздавалась частая ружейная и пулеметная стрельба. Временами гудела и артиллерия.
      - Марковцы и корниловцы пошли в лоб,- подымаясь с нами на вал, разъяснял поручик Кумачев.- С Чонгарского полуострова двинул генерал Писарев со своими кубанцами. А тут еще и Слащев под Мелитополем высадился... Баня!
      С вышины вала были видны далекие степи.
      - Здесь, господа, и местность прямо для боя создана! - продолжал, разворачивая карту, поручик.- Если армия выйдет на Никополь - Большой Токмак - Бердянск, у нас снова опорная линия имеется. Видите? Второй Перекоп. Правый фланг упрется в Азовское, левый - в Днепр. А ну - сунься!..
      Бой на севере все больше разгорался. В ров перед нами опускались солдаты,- очевидно, к колодцам. Со рва подымался холод. На дне ползли туманы. За рвом, далеко в степи, бежала собака. Она ныряла под траву и вновь выскакивала, далеко вперед выбрасывая передние лапы.
      - Ах ты, быстрая! - засмеялся ротный и, подняв винтовку, приложился и выстрелил.
      Собака подпрыгнула высоко в воздух и в воздухе же перевернулась.
      Я и подпоручик Морозов лежали на выжженной траве вала. Вдруг подпоручик Морозов поднял голову. - Что у тебя, Зотов?
      - Да вот, не разберу!.. Малограмотен, а говорят,- про вас, господа офицеры.
      - А ну, дай-ка!
      Вдали, по южную сторону вала, гудел автомобиль. "Не Врангель ли?" подумал я, оборачиваясь.
      Автомобиль приближался. Под грузной стеной вала он казался совсем маленьким.
      - Да смотри же!..
      Подпоручик Морозов дернул меня за рукав.
      - Смотри, Брусиловым подписано!
      - Где?
      Лист бумаги в руках Морозова долго бился под ветром.
      - Где?..
      - Да подожди ты!
      Наконец удалось схватить его за края.
      - "В дни, когда польская армия..." - стал читать подпоручик Морозов.
      - Эй, подождите!..
      - "...обращаюсь я к вам, русские офицеры, вместе со мною воевавшие и на полях Галиции и..."
      - Эй, оглохли? - уже возле нас кричал штабс-капитан Карнаоппулло.- Я приказываю!..- И, вырвав из наших рук воззвание, он вдруг круто обернулся и взял под козырек.
      - Смирно!..
      Автомобиль мчался уже по дороге под насыпью. В автомобиле сидел генерал Кутепов. Одна рука Кутепова лежала на черной квадратной бороде, другую он держал возле козырька корниловской фуражки.
      - Вольно!
      - Вольно! - И, зажав в руке смятое воззвание, штабс-капитан Карнаоппулло пошел вниз по дороге. Длинный шнур нагана спускался до самых его колен.
      - Городовой! - сказал подпоручик Морозов, отворачиваясь.
      Поднятая автомобилем пыль медленно подымалась на вал. Подпоручик Морозов заслонился ладонью.
      - Скажи, Зотов, а где ты эту бумагу нашел, а?..
      - Да не я находил... В восьмой мне солдат какой-то дал.
      Говорит, у себя в вещевом мешке нашел, и мно-о-го!..
      Солнце уже взошло... Во рву раздевали первых пленных. Около полудня мы перешли ров, обошли Перекоп
      и двинулись на северо-восток.
      Навстречу нам уже несли раненых. Стрельба вдали становилась чаще и отчетливей.
      - Если б туда... на аэроплан, да посмотреть бы!..- сказал поручик Науменко, подымая голову.
      - Подожди минутку,- увидишь! Но ждать пришлось часа три.
      Три часа 1-й и 2-й батальоны нашего полка лежали в степи.
      Было жарко.
      - Странно... И справа и слева море, а ветра нет.
      - Тень бы какую!..- И, звякнув густо набитыми подсумками, подпоручик Басов медленно повернулся на живот и уткнулся лицом в траву. Фуражка сползла на его лоб, на седой затылок легла трава.
      - Поручик, а сколько вам лет?
      - А сколько у вас языков, поручик Науменко? Неужели помолчать не можете?
      ...Аэропланы над нами летели к северу.
      - Сюда! Веди сюда!
      Какой-то солдат отводил в тыл двух ободранных пленных.
      - Эй! Да живо!
      Пленных подвели к тачанке генерала Туркула. Наклонив головы и плечи и опустив руки, они стояли неподвижно, и казались низко подвешенными над землей.
      - Коммунисты? - спросил генерал Туркул, свесив над колесом тачанки одну ногу.
      Не подымая головы, пленные что-то ответили. Туркул зевнул.
      - Веди! - Потом развернул на коленях карту и зевнул снова.
      - ...Сюда! Сюда! - минут через пять вновь закричал он. И опять подвели пленного, уже босого, в рваной ватной кацавейке и без фуражки.
      - Коммунист?
      - Черт ма, коммунист!.. Мобилизованный.
      Около тачанки собрались солдаты. Туркул вновь что-то спросил. Что - я не разобрал. Солдаты вкруг тачанки гудели.
      - Меня это? - переспросил пленный.
      - Ну, а конечно! Не меня же!..
      - Могилиным меня звать.
      И вдруг, встряхнув кудрями, пленный чему-то улыбнулся. И точно в ответ на улыбку пленного, Туркул засмеялся тоже.
      - Могилин?.. В могилу Могилина! - закричал он, уже захлебываясь хохотом.- Эй, вы там!..
      Пленного повели за тачанку...
      Подняли нас через полчаса.
      - ...Марковцы, говорят, отходят.
      - Черт дери!.. Словно как кашу варят...
      - Слышите?.. Слышите?..
      Мы уже шли через степь. Но вот штабс-капитан Карнаоппулло нагнал роту. Он задыхался.
      - Не волнуйтесь, поручик! Все будет исполнено. Патронную двуколку я подтяну ближе. А связь с цепями... Поручик Кумачев даже не обернулся.
      Когда 2-й батальон входил в Первоконстантиновку, солнце уже спускалось за края крыш. Крестьян в деревне не было видно. Опять несли раненых. Перевязочный пункт находился возле ворот хаты, около которой остановилась наша рота.
      - Сестра! Разрывными?.. Правда?..
      - Сестра, вы были в цепи?.. Скажите,- курсанты, наверно?..
      Сестра и фельдшер Дышло молча рвали бинты.
      ...Уже 7-я и 8-я роты пошли в бой. 5-я и наша лежали на улице. На улицу залетело несколько пуль... Взобравшись на забор, безрукий батальонный смотрел в бинокль.
      - Слушайте,- сказал кому-то недалеко от меня лежащий поручик Науменко.- Не кажется ли вам...
      И вдруг он уперся о ладони и быстро поднял голову. Батальонного на заборе уже не было.
      - Сестра! Сестра!..- кричал над канавой связной.
      Батальонного положили на подводу. Но подвода не пошла в тыл. Раненный в грудь навылет батальонный остался руководить боем.
      - Ше-ста-я!..
      Мы вскочили.
      Я видел, как подпоручик Морозов нахмурил вдруг запрыгавшие брови и как, отвернувшись в сторону, перекрестился подпоручик Басов...
      За деревней подымались холмы...
      Рассыпавшись в цепь, наша рота шла, не стреляя. Красных не было видно,- они лежали за холмами.
      Мы вышли на линию наших соседних цепей, приблизительно на версту от Первоконстантиновки.
      - Цепь, стой!
      ...Несло пылью цветущей травы.
      ...Я лежал около Зотова и, выдвинув вперед винтовку, наблюдал, как бронзовый ленивый жук взбирался на стебелек качающейся травы. Раскачиваясь, стебелек гнулся...
      Справа от меня лежал Горохов. За ним - Телицын.
      - Телицын, холодная?? Телицын отнял от рта флягу.
      - Да откуда?..
      ...А жук уже взобрался на самую верхушку стебля и, выставив усы, о чем-то задумался, не зная, очевидно, что делать ему дальше...
      - Телицын, да глоток только!..
      - Отстань!.. Вишь, двинем сейчас...
      - Це-е-епь...
      Мы встали и пошли, вскинув под руку винтовки. А далекие фланги цепей уже завязали бой и наступали, низко пригнувшись к земле...
      - А где капитан Карнаоппулло? - спросил я поручика Кумачева, размеренным шагом идущего вдоль цепи. Поручик улыбнулся.
      - А где ему быть? Доставкой патронов ведает... Но клянусь богом...Вдруг он остановился.
      На мгновение остановился и я. За холмами что-то загудело.
      - Комиссар объезжает. Видно, дела у них не совсем... Но кончить поручик не успел. На холмы, сверкая синей броней, быстро вползла цепь броневиков.
      - Ура! - крикнул поручик Кумачев и бросился вперед, размахивая в воздухе ручной гранатой.
      Но пулеметный огонь снизу, сверху - шрапнель скорострельных пушек Гочкиса сразу же смяли нашу цепь, зигзагами ее выгнули и отбросили назад. Я тоже бросился назад, потом повернулся и выстрелил в ближайший броневик. Винтовка ударила меня в плечо и повалила. Когда я вновь вскочил, винтовки под ногами у меня не было - только ствол и вкруг него щепки. Я схватил ствол...
      Броневик шел возле меня...
      - Цепь, назад! - где-то впереди кричал поручик Кумачев.- Це-е-епь...
      Я видел сквозь пыль, бегущую за цепью, как повалился на землю Зотов.
      - Зотов!..- крикнул я, добежав до него. Возле него лежала фуражка, под самым ухом. В фуражку что-то медленно сползало, красное и круглое. Сползая, делалось все выше, круглей и краснее.
      - Це-е-епь! - уже далеко передо мной кричал поручик Кумачев.
      Возле меня - все на том же месте - кто-то волчком кружился. Упал... Изо рта Горохова била кровь.
      - Це-е-епь...
      Я вновь бросился назад, тоже в волны бегущей пыли. Но рота бежала уже за пылью. Когда пыль нагоняла роту, цепь сразу редела и бежала еще быстрей.
      Медленно качаясь, передо мной поворачивался броневик.
      - Це-е-епь...
      Потом броневик остался позади...
      - ...Спа... спасите!.. Бра-атцы! - кричали раненые, хватая нас за ноги.
      ...Я помню красное солнце. Сквозь пыль оно казалось бурым...
      - Бра-а-а...
      А за нами гудели броневики, дробились в сухом треске пулеметы и, как камни в битом стекле, звенели скорострелки Гочкиса...
      Полк бежал вдоль главной улицы Первоконстантиновки. Поперечные улочки были уже заняты красными. Красные выкатывали пулеметы. На скрещении главной улицы с поперечными лежали друг на друга упавшие тела. Тела ворочались и шевелились, как шевелятся, очевидно, холмы при землетрясении.
      - Беги! Беги! - кричали за нами. И мы бросились вперед... Быстро темнело.
      ...И опять взошла луна. Такая же желтая, как в ночь перед тем над Армянским Базаром.
      Черной смолой сползал полк с Перекопского вала.
      Мы шли назад - к кострам.
      Опустив ствол разбитой винтовки до самой земли, я шел среди солдат и офицеров чужих рот.
      На валу стоял генерал Туркул. В глазах у него я видел слезы.
      ...Костры догорали. Когда на них набегал ветер, огонь ложился на траву и шипел, торопливо зарываясь в землю.
      Поручик Науменко, я и двенадцать солдат нашей роты сидели около огня. Другие не вернулись.
      Вдали опять шел бой, но уже лениво и как-то нехотя.
      - "Тогда считать мы стали раны,- вздохнув, тихо сказал поручик Науменко,- товарищей считать..."
      Красный свет расползался по его лицу, стекая за ухо, за которым медленно шевелились тоже красные волосы.
      - ...а господин поручик ротный упал. Его уже в деревне подшибло. Видел я...- рассказывал Галицкий, единственный уцелевший солдат моего взвода.Васюткин и Осов к красным перебегли, тоже видел... чего не видел, не скажу, господин поручик!.. А подпоручика Морозова не видел, вот. Никак нет, не пришлось видеть!..
      Подошел штабс-капитан Карнаоппулло.
      - Ну, а как патроны, господа, поизрасходовали? Я встал и пошел в темноту.
      - Жаль, жаль подпоручика Морозова! - побрел за мною поручик Науменко. Я ускорил шаг.
      Но подпоручик Морозов вернулся.
      Было это под утро. Он разбудил меня, взяв за плечо.
      - Слушай!.. Я вскочил.
      - Слушай, где фельдшер Дышло?.. Ах, черт, да помоги же!..
      Он выволок из Первоконстантиновки какого-то раненого ефрейтора.
      - Знаешь, до черта похож на моего брата, павшего под Черновицами...
      Я взял ефрейтора за плечи. Приподнял. Ефрейтор открыл глаза, большие и, кажется, синие, как у ребенка.
      - Понесем?..
      - Бери за ноги!.. Так! Ну-ка, ра-аз... ...А возле потухшего костра бредил поручик Науменко, жалобно повзвизгивая, как щенок на морозе.
      На следующее утро, 26 мая, Первоконстантиновка была вновь взята - 2-м Дроздовским полком. К полдню мы вошли в нее вновь - убирать убитых. Работали мы до самого вечера. Почти все убитые имели глубокие штыковые раны. За огородами, в густом ивняке, мы нашли и подпоручика Басова. У него была разбита ступня и штыком проколото горло.
      ПЕРВЫЕ НЕДЕЛИ В СЕВЕРНОЙ ТАВРИИ
      Ротой командовал штабс-капитан Карнаоппулло. Но бои после Первоконстантиновки были не серьезные, так что ему не приходилось даже слезать с подвод, на которые вновь, как когда-то при Деникине, был посажен наш пополненный пленными полк.
      - Ребята! Ребята!..- кричал с подводы поручик Скворцов, присланный из офицерской роты на взвод Басова.- Ребята, руби топором!.. Кого черта!.. Оставлять, что ли?..
      Зрела вишня. Но подводы шли быстро и, проезжая по деревням и колониям, солдаты только подымали головы и провожали сады глазами.