Офицеры молчали, жадно поглядывая то на ее руки, то друг на друга нетерпеливо и враждебно. Каждый хотел, чтоб вышли другие, но никто из хаты не выходил.
      - Никто вас расстреливать не будет,- сказал, наконец, поручик Ауэ.Завтра мы выступаем. Езжайте в ваш Будапешт, пляшите и собирайте новых любовников. Счастливо!..
      - Слава богу, что завтра выступаем,- сказал он мне уже на улице.- Эта трагическая курва. Да еще на бабьем безрыбье! Кобелями забегали! А?.. В бой - так в бой; в публичный дом - так в дом публичный! Но не вместе же мешать, барбосы!..
      * * *
      Ночь была безлунная. По темным улицам колонии бродили одинокие солдаты. Около ворот какого-то дома два колониста раскуривали трубки. Они стояли почти вплотную и почти упираясь друг в друга лбами. Спички в руках у них задувало, и колонисты ругались.
      - Ей-богу!.. Не веришь?.. Так и сказала,- продолжал рассказывать поручик Науменко, помахивая на ходу тонким прутиком ивы.- "Вы словно большой дворовый щенок,- сказала она.- У вас большие, мохнатые лапы. Когда вы ходите, лапы у вас разъезжаются..." Ей-богу! - Поручик Науменко засмеялся.- "И неуклюжи вы,- сказала она.- И гадите на ковер. И грызете ножки дивана. И лаете на всех, так, зря, по молодости..."
      - Это верно, пожалуй!
      - Подожди!.. "Но таким, как вы сейчас,- сказала она,- таким вот я и люблю вас". И она целовала меня в лоб, потом в щеку, потом в губы...Поручик Науменко бросил хлыст в канаву.-...Потом в губы!.. Господи, как она целовала!..
      Мы уже подходили к желтому домику вдовы Шмитке.
      - Если б ты знал, как она целовала!..- еще раз повторил поручик Науменко и быстрыми шагами направился к воротам.
      Минут через десять он нагнал меня снова.
      - Слушай!.. Ты не видел его? - быстро спросил он, подбегая.
      - Кого?
      ...За-сви-ста-а-ли каза-казаченьки
      В пo-ход с полу-но-о-о-чи!
      пели где-то вдали солдаты.
      За-пла-ка-ла моя
      Ма-ру-сень-кааа...
      - ...Вышли они вместе. Я видел! - Поручик Науменко от волнения заикался.- Потом она вернулась и заперла за собой дверь... Она не пустила меня... Она сказала: "Сплю, поручик"... Но ведь это неправда! Скворцов обещал ей вернуться... Я слыхал... Послушай, он прошел здесь?.. Да? Здесь вот? Прямо?..
      Песок под его ногами хрустел недолго. Очевидно, поручик Науменко побежал.
      На следующее утро нас рано подняли. Рота уже стояла возле подвод.
      - Где ж он остался, мать его в закон! - кричал ротный.- Немедленно найти! Обыскать все хаты! Барбосы! Баб не видели!..
      Возле ротного стоял поручик Скворцов.
      - А кто разберет!.. Я ж рассказывал вам, поручик. Как еще ночью отшил я его, он - через забор и в поле куда-то...
      - Никак нет, и у дамочки нету,- подошел Галицкий.- И не было, говорит.
      - Несут, несут! - раздались в это время голоса за нами.
      Мы обернулись.
      Поручика Науменко несли за ноги и за руки. Ротный быстро пошел ему навстречу. Потом остановился.
      - Барбос!
      - Напился...- сказал поручик Скворцов, уже взваливая поручика Науменко на подводу.- Так-с, так-с!.. Для храбрости, значит! Проучить меня думал! Иль с горя? Ах ты, мальчишка! Щ-ще-нок!..
      И опять загремели колеса.
      Бой мы приняли только на третий день, под селом Орлянкой, рано утром, после ночи, проведенной в степи под телегами.
      - Это не бой!.. И не победа это!.. Это полпобеды!..- сказал ротный, закуривая, когда мы, не доходя до Орлянки, расположились на лужайке возле ее огородов.- Ни одного пленного! Какая же это, к черту, победа!
      В селе было тихо. В конце улицы, выбегающей к нам на лужайку, скрипел журавль колодца. Около колодца суетились сестры. Раненых проносили мимо нас.
      - Легонько!.. Ле-го-о-онько! - тихо просил с носилок молодой безусый солдат, с черным лицом и желтыми, как солома, бровями.- Земляк... Милый... Ле-го-о-нь-ко!..
      И вдруг за спиной у нас раздался выстрел.
      - Сюда! Сюда!.. Дышло!..
      - Сюда! Санитары!..
      Поручик Скворцов лежал на земле, около бугра, густо заросшего таволгой. Наган из рук его выпал. Пальцы были разжаты. Фуражка скатилась. С виска, расползаясь по щекам, медленно капала кровь.
      - Отойди! - кричал ротный на сбегающихся со всех сторон солдат.Отойди! Чего не видели?
      - Отойди! - у него под боком кричал штабс-капитан Карнаоппулло.- Чего не видели? Подошел фельдшер. Нагнулся.
      - Конец! - И отошел к бугру, чтоб вытереть о таволгу руки.- Медицина здесь запоздала. Разрешите унесть?
      - Несите!
      - Неси!
      - Тижолый! - Санитар Трифонов, здоровый солдат, с длинными до колен руками, взвалил поручика Скворцова на спину.- Тижолый!.. Мертвый, он всегда тижалей! А куда нести-то?
      - К штабу неси!
      - Раз, два, три... четыре. Четыре пули, поручик! Одна у него оказалась лишней...- сказал мне подпоручик Морозов, бросил наган на землю и приподнялся, ища кого-то глазами.
      А за селом, для всех неожиданно, вновь торопливо заработал пулемет. Мы бросились к винтовкам.
      Все. что происходило после, можно было считать секундами.
      Мы сбежали с холмов за Орлянкой.
      - Да подравняйте!.. Да под-равняй-те це-пи! Звенела шрапнель.
      - Интер-валы! - опять закричал ротный.- Держите интер-ва-лы!..
      В садах, за нами, шрапнель косила сучья деревьев.
      - Сбеги ниже! - крикнул я, и вдруг, бросив винтовку, сжал рот ладонью и, спотыкаясь, быстро побежал вдоль цепи.
      Сквозь пальцы мои била кровь. Боль по лицу бежала кверху и уже, казалось, звенела в ушах.
      - Ложись! Ложись!
      - Ин-тер-ва-лы!
      - Куда! Да ложись! Выведут!
      Я повалился на землю. Помню,- в траве, под самым моим лицом пробежала ящерка.
      В полдень, когда я вышел из сельской школы, где помещался наш перевязочный пункт, под оградой церкви густо стояли носилки.
      "Три недели и вновь в строй! - думал я, вспоминая слова сестры.- Вот тебе и отдых!.."
      Раненые стонали. Какой-то унтер-офицер, вытянув руки вверх, ухватился за ветви акации, перегнувшейся к нему через ограду, и, очевидно в бреду, раскачивал их со всей силой. Кто-то рядом с ним лежал совсем неподвижно. Я подошел и вдруг быстро наклонился.
      ...Глаза поручика Ауэ были открыты. Он в упор смотрел на меня, но, кажется, не узнавал. Ни гимнастерки, ни рубахи на нем не было. Волосатая грудь часто и высоко подымалась. Живот был забинтован. На широкий бинт падали все новые листья.
      - Последний из могикан офицерской касты! Выживет ли?.. А жаль!
      Я обернулся. За мной стоял поручик Злобин, тоже легко раненный.
      - Тяни, тяни,- вытянешь! - кричал унтер-офицер, раскачивая над нами акацию.
      А вдоль ограды выстраивались носилки...
      Недели через три-четыре, проведенные мною при хозяйственной части (у меня всего-навсего была пробита осколком губа, и в тыл меня не отправили), я вновь возвращался в роту.
      Полк стоял в Верхнем Токмаке.
      - Господин поручик! - окликнул меня на улице Галицкий.- Возвращаетесь?
      ...Пустыми гильзами из-под патронов на улице играли ребятишки. Бродила одинокая свинья, тонконогая и худая.
      - Да ничего, господин поручик! Перемен как будто и не было никаких. Господин капитан опять роту приняли.
      - Слушай, а как подпоручик Морозов? - перебил я Галицкого.
      - А господин подпоручик Морозов уже в офицерской роте. Так точно, господин поручик, господин капитан его отправили... А вот по какой причине, господин поручик. Из-за пленных все это вышло. Господин капитан всех пленных расстреливали... И коммунистов, и мобилизованных, и всех, господин поручик. Тогда господин подпоручик Морозов своих, значит, пленных,- они также в тот день четырех под оврагом подобрали,- господину ротному командиру седьмой роты передали. А потом что было, неизвестно нам, а только господин подпоручик Морозов ушли...
      Мы уже подходили к халупе штабс-капитана Карнаоппулло.
      "Ну,- думал я,- не веселая начнется служба!.."
      На усах штабс-капитана болталась лапша. Молочный суп капал на китель.
      - Идите в офицерскую роту!
      Штабс-капитан поднял над тарелкой усы и деревянною ложкою подобрал с них лапшу.
      - На втором взводе стоит поручик Ветошников, и я нахожу, что частая смена командного состава неблагоприятно влияет на боеспособность роты.
      Я повернулся и, вскинув винтовку на ремень, быстро вышел из хаты.
      - ...Ну и черт с ними! - вечером, уже в офицерской роте, говорил мне подпоручик Морозов.- В конце концов не все ли равно, где подыхать придется?! - Он замолчал.
      Молчал и я.
      - Чего молчишь? - вдруг спросил он.- Неужели обижен? Да черт с ними!.. Поручики Басов и Ауэ были в роте последними. Остались мерзавцы,- ну и черт с ними!.. Кстати, теперь, когда убиты и Скворцов, и Науменко... Не его ль это рук дело?.. Эта четвертая пуля?.. Помнишь?.. Впрочем, и так уж уголовщины много! Новую еще раскапывать!.. Идем!
      Мы встали и пошли вдоль низких заборов, над которыми мирно дремали запыленные кусты.
      ...А Аду Борисовну я видел еще раз. Это было в Александровске. Она промчалась на автомобиле, окруженная штабными офицерами-кубанцами.
      ГЕЙДЕЛЬБЕРГ - ВАСИЛЬЕВКА
      За колонией Гейдельберг шел бой. Далеко по полю ползали цепи наших солдатских рот. Бой затягивался. К полдню подошла, очевидно, и артиллерия красных,- над стрелковыми цепями поднялась черная пыль. Ветер гнал эту пыль назад на колонию, а нам казалось - пыль только отрывается от земли и неподвижно висит над нею, а сквозь нее, вперед на красных, бегут низкие кусты, тоже, как казалось нам, оторвавшиеся от сбегающих к полю садов колонии.
      Офицерская рота, которую генерал Туркул берег и бросал в бой только в крайних случаях, стояла повзводно во дворах.
      Взводный 1-го взвода, поручик Пестряков, лежал в тени под забором и курил махорку. Перед ним, на ведре, опрокинутом дном кверху, сидел поручик Ягал-Богдановский, высокий, стройный офицер, в белой, всегда чистой гимнастерке, перехваченной серебряным кубанским пояском.
      - Ясное дело, десант Улагая провалился! - лениво доказывал поручик Пестряков, в поисках тени неуклюже ворочая свое почти четырехугольное тело.- Но неужели, скажите, ни генерал Бабиев, ни Казанович, ни Шифнер-Маркевич, ни сам, черт его дери, Улагай, не учли обстановки?.. Зарваться чуть ли не до Екатеринодара и дать красным сгруппироваться у себя же в Тимошевском районе! Ведь это юнкеру под стать, а не генералам!..
      И, выставив локти вперед, он, точно тюлень, пополз вдоль забора. Найдя не тронутый солнцем уголок, вновь грузно опустился на бок. Зевнул.
      Его сходство с тюленем подчеркивали еще и усы, рыжие и длинные, свисающие через рот к подбородку.
      - Нет, поручик, Кубань нашей не будет!..- продолжал он.- Не будет нашим и Дон!.. Казачий период войны окончен.. Теперь у нас осталась одна надежда - на Украину, Махно и Володина...
      - Простите, поручик, но я не понимаю вас!.. Поручик Ягал-Богдановский продвинул ведро к забору и вставил в тонкий, яхонтовый мундштучок новую папиросу.
      - По-моему, чем дальше бы генерал Врангель держался от этой своры, простите за выражение, тем лучше было бы для нашего дела Партизанщина! Подумаешь, какая помощь! . Помочь нам может теперь одна только Польша. Если польская армия двинется на Киев... а она непременно двинется!.. Ведь не для того же признала нас Франция, чтоб оставаться и в дальнейшем при своем сочувственном нейтралитете!. По всем данным,- на это намекал и Мильеран,Франция возьмет в свои руки единое командование, и тогда обе армии, и наша и польская...
      Я отвернулся и пошел в сторону.
      В другом конце двора на свежевыструганных балках сидели поручики Кечупрак, Аксаев, подпоручик Тяглов и мичман Дегтярев, за что-то дисциплинарным порядком высланный к нам из флота. Они вполголоса беседовали. В стороне от них стоял поручик Горбик, совсем еще молодой, синеглазый офицер с русыми кудрями, непокорно выбивающимися из-под фуражки. Поручик Горбик чистил винтовку. Щеки его были по-детски вздуты; он сопел, старательно водя по каналу ствола шомполом - то вверх, то опять вниз... На крыльце, растопырив ноги в драных сапогах, сидел подпоручик Морозов. Как когда-то вольноопределяющийся Ладин, подпоручик Морозов почти перестал разговаривать. Борода его разрослась в стороны и, цепляясь за плечи, ровным полукругом лежала на груди.
      - ...а рыбы-то, рыбы! - доносились до меня отдельные слова поручика Аксаева.- Как опустишь в глубину невода эти... Честное мое слово!.. Эх, господа!.. Э-эх, мои милые!.. Хороша наша Белая!.. Э-эх, и река же!..
      Бой за колонией продолжался. Но артиллерия красных, все время бившая по стрелковым цепям, вдруг перебросила огонь на резервы и стала бить по колонии.
      По улице понеслась пыль. Громыхая, промчалась пустая телега.
      - Сюда!.. Четвертая!..
      Вдоль заборов бежал поручик Барабаш. За ним, звеня котелками и винтовками,- его рота.
      - Ага, накрыл татарчонка! - крикнул смеясь поручик Пестряков, неохотно подымаясь из-под забора.- Свиное ухо, штаны в заплатах, стрекача дал?..
      Через минуту черные взлеты земли кружились уже вдоль пустой улицы.
      Мы также отошли за дом. Стояли молча, слушая, как по улице мечется грохот огня.
      - Отыщет!..
      - Кого?.. Тебя?..
      Грохот бежал все ближе и ближе.
      - Неугомонные какие!.. Что?..
      - Озверели, говорю...
      - Это, господа, красным бешенством называется. Это...
      И вдруг грохот рухнул к нам через крышу и, расколовшись, раскатился во дворе.
      ...Когда мы вновь приподняли головы, из-за угла дома еще падали последние комья земли.
      - Здорово! - сказал поручик Иванов 2-й, выглядывая из-за угла.- А эти-то - что угорелые!.. Глядите, в хлев угодило!..
      По двору - все вкруговую - бегали две свиньи. За одной, то рассыпаясь во все стороны, то вновь сбиваясь в кучу, катились маленькие розовые поросята.
      - Lisalotte!.. Lis'lott', zuruck!..* - раздался испуганный женский голос, кажется с крыльца дома.- Lis'lott'!..
      Но над нами вновь загудело. И опять мы упали на землю, и опять из-за угла посыпались комья земли.
      Потом все стихло...
      - Да шевелитесь!..
      Подпоручик Морозов стоял уже посреди двора. Держал на руках девочку. Штаны его были в крови. Красные широкие пятна все ниже ползли по грязному сукну и медленно опускались за голенища.
      - Санитара!.. Да зовите санитара... Фельдшер!..- хрипло кричал подпоручик Морозов.
      А со ступенек крыльца, в первый момент нами вовсе не замеченная, подымалась выбежавшая за девочкой колонистка. Встав на колени, она подняла на подпоручика Морозова бессмысленные, круглые глаза, потом вскочила, качаясь, подбежала к нему и вдруг, точно сразу же потеряв все нужные слова, нераздельно, по-звериному закричала.
      ...Наконец подбежали санитары.
      У девочки были оторваны обе ступни.
      -----------------
      * Лизалотте!.. Лизлотт, назад! (нем.)
      * * *
      Звенели винтовки. Толкая друг друга, мы понуро шли к воротам. Около ворот лежала убитая свинья. Под живот ее тыкались розовые, веселые поросята.
      - Равняйсь!
      Когда мы пошли вдоль улицы, черная пыль неслась уже далеко за огородами.
      - Еду, еду - следа нету; режу, режу - крови нету!..- Поручик Ягал-Богдановский засмеялся.
      - Хороша загадка, а?.. Лодка, думаете?.. Никак нет,- первый Дроздовский полк... Ишь как пятки намазали!.. И отдохнуть не дают. Задержались бы где!..
      Но от Гейдельберга до Васильевки отдыха не было. Не было и крупных боев. Отступив от Гейдельберга, красные защищались вяло, все глубже оттягиваясь к северу.
      Васильевна встретила нас толпами баб.
      - Эй, вы там!.. А мужики где?..- не слезая с подводы, крикнул командир офицерской роты, полковник Лапков.
      - Угнали, родимый!.. Всех что ни есть угнали!.. Большевики, родимые, угнали, а куда - и не знаем вовсе!..
      - Знаем эти песни! А камыши не пощупать ли? Пулеметом? А?.. То-то! Ну, марш по хатам! И чтоб борщом кормили! Поняли, бабы?
      Прошло два дня.
      ...За Васильевкой опускалось солнце. Я сидел на камне возле дороги к горбатому мостику и смотрел, как над крышами хат кружатся голуби. Крылья голубей казались золотыми. Золотыми казались и верхушки тополей, в листву которых черными пятнами прятались скворечники. Под мостом в маленькой быстрой речушке, заросшей пыльной крапивой, поручики Кечупрак и Аксаев стирали белье.
      - А может быть, вы, поручик, знаете, куда это ночью сегодня дежурный взвод ходил? - спросил меня поручик Кечупрак, выжимая воду из рыжей недостиранной рубахи.
      - Третий? Нет, не знаю... А что, ходил разве?
      - То-то оно и есть, что ходил...
      Поручик Кечупрак выжал из рубахи последнюю воду и поднялся ко мне на дорожку.
      - И, знаете,- вот это и кажется мне странным,- ведь увели его, знаете, тайком. И никто из них ни слова не говорит... В заставу, говорят, ходили, а какая там, к черту, застава, когда я великолепно знаю, что в заставу ходил поручик Барабаш со своей четверкой... Ну как, Аксаев, готово?
      Поручик Аксаев стоял на коленях перед речкой и, засучив рукава гимнастерки, пытался поймать какую-то забежавшую на отмель рыбешку.
      - Господа, темнеет,- сказал я.- Идемте!
      Когда мы шли к нашим халупам, к северу от Васильевки неожиданно затрещали пулеметы. Мы ускорили шаг. Потом побежали.
      Бой шел всю ночь. Иногда совершенно затихая, иногда вновь забегая в тишину тревожными пулеметными очередями.
      Мы сидели на улице, курили, пряча огоньки за забором, и шепотом разговаривали. Разговоры кружились все около одного и того же: куда прошлой ночью ходил третий взвод и зачем он упрямо не отвечает на все наши вопросы?
      - Не поймешь, истинное слово! - Подпоручик Тяглов плюнул на огонек папиросы, и, склонив голову, стал прислушиваться, как шипит окурок между его пальцами.- У меня там земляк есть, в третьем взводе. Тоже тобольский... Да и тот молчит... Дело это, видно, серьезное...
      - Господа, мне кажется, если кто из нашего взвода и знает, то это только поручик Горбик.
      - А и правда!
      - Поручик Горбик! Поручик Горбик!
      Но и поручик Горбик тоже только разводил руками.
      - Да не знаю я, господа. Ей-богу, не знаю. Меня, господа, не звали.
      - Ну, поручик, раз вас не позвали,- ерунда, значит!..- насмешливо сказал в темноте мичман Дегтярев.- Без вас уж не обошлись бы, поручик! Верно?
      Поручик Горбик как раз закуривал.
      - Может быть! - сказал он, подымая голову и, как всегда, ласково и по-детски улыбаясь.- А знаете, который у меня сейчас на счету? Нет?.. Триста двадцать первый...
      К утру нам разрешили лечь. Не раздеваясь, мы легли тут же, около забора, подобрав к бокам винтовки и положив головы на сапоги друг к другу.
      ...А бой за селом все продолжался.
      Утро было пасмурное. Накрапывал мелкий дождь.
      Гру-дью под-дайсь!
      Напра-во равняйсь!
      пела офицерская рота,
      В ногу, ре-бя-та, и-ди-те!
      Мы уже перешли мостик и приближались к кустам за Васильевкой.
      - Как? Как?..- опять закричал полковник Лапков.- Что?.. Что за пение! Не тянуть! Он-нан-низмом занимались? Не так!.. Не так вяло!.. От-тставить!
      Гру-дью под-дайсь!
      Отставить!
      Гру-дью...
      - Отставить!.. Поручик Зверев! Поручик Зверев, не болтать штыком,- два наряда! Подпоручик Морозов, вас за язык дергать?..
      Гру-дью под-дайсь...
      - Ах, так?.. Так?.. - хрипел уже полковник.- Так, значит?.. Бегом!
      Гру-дью под-дайсь!
      Напра-во рав-няйсь!
      В но-гу, ребя-та, иди-и-те!
      минут через десять, еще задыхаясь от бега, пела офицерская рота, подымаясь, наконец, на холмы.
      По другую сторону холма, за кустами, лаял бульдог генерала Туркула.
      Какой-то полковник в дроздовской форме, никогда прежде не виденный мною в полку, бегал вдоль шеренги выстроенных пленных. В руках он держал деревянную колотушку - из пулеметных принадлежностей.
      - Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?..- кричал полковник, быстро по очереди ударяя колотушкой по губам пленных.
      - Кто, кто, кто?..
      Добежав до левофлангового, полковник обернулся.
      - Не говорят, ваше превосходительство.
      - Нет? - спокойно улыбаясь, спросил генерал Туркул, подходя к пленным вплотную.- А ну, посмотрим! - И, размахнувшись, он ударил кого-то наотмашь и закричал уже на все поле: - Нет?.. Выходи тогда!.. Нет, не ты, твою мать!.. Ты выходи, рыжий!.. Рас-стре-ляю!.. Ага?.. Просить теперь, хрен комиссарский!.. А ну?.. Где коммунисты?.. Где комиссары?.. Показывай! Рас-стреля-а...
      Рыжий красноармеец побежал вдоль строя. За ним, сорвавшись с места, кинулся криволапый бульдог. За бульдогом - Туркул.
      ...Дождь моросил все сильнее и сильнее. По подбородкам пленных текла бледно-розовая, замытая водою кровь.
      - Этот!.. Этот!..- испуганно тыкал пальцем на кого попало рыжий красноармеец.- Этот!.. И вот этот!.. Этот!.. Этот!..
      Офицерская рота стояла в оцеплении.
      Опустив голову, я смотрел на сапоги. Стоящий возле меня поручик Кечупрак тоже смотрел в землю. За ним, закрыв глаза и облокотясь на винтовку, стоял поручик Аксаев. Поручик Ягал-Богдановский держал голову прямо. Лицо его горело.
      - Этот!.. И этот вот!.. Этот!..
      Потом из оцепления вызвали поручика Горбика. Поручик Горбик еще на ходу зарядил винтовку. Заряжая, он улыбался...
      - ...Сорок семь, ваше превосходительство!
      - Пять бы десятков следовало!.. А ну?.. Твою мать, да показывай!.. Катись колбасой, твою... Рас-рас-стре...
      - Товарищи! Да не виновен!.. Товарищи...
      - Ей-богу...
      - Господа!.. Бра...
      - Ей-богу вот!..
      - Бра-аттцы!..
      И опять раздались три выстрела. Подряд.
      ...Тяжело переваливаясь на кривых лапах, вдоль оцепления прошел бульдог. В зубах у "его болтались клочья чьих-то штанов.
      - Убирать не стоит! Мужики уберут.
      И генерал Туркул отошел в кусты, чтоб оправиться.
      Вечером наша хозяйка готовила яичницу.
      Солома под сковородою ярко вспыхивала, бросая на стены желто-красные, быстрые тени. Сало шипело и брызгало. Откинув голову далеко назад, хозяйка стояла перед огнем почти неподвижно и, казалось, была так же недоступна огню, как и офицерам, уже четыре дня подряд пытающимся заменить ей "уведенного" красными мужа.
      - Слушай, молодая, а как ты... насчет выпивона?..- спросил ее поручик Пестряков, когда солома наконец догорела и тяжелая круглая сковорода в руках хозяйки медленно поплыла к нам на стол.
      - Если б раздобыла маленько, уважила бы нашу компанию. Как?
      - Чего зеньки выпучил? Куда ставить-то буду? Тарелку подставь, что ль?
      Хозяйка смотрела на нас из-под надвинувшейся на брови хустки.
      - Молодая, а злющая!..- улыбнулся поручик Ягал-Богдановский.- Ну ее к черту, господа! Дура!.. В другое время и смотреть бы не стали, а она... фордыбачится!
      В это время в хату вошел мичман Дегтярев.
      - Господа, в полку не ладно что-то!
      - Опять?
      - Что такое?
      - Да вот опять третий взвод куда-то отправили...
      - Ну-у?..
      - И не просто, господа,- с пулеметами... Я проследить думал, да прогнали меня... И что за время, черт рога сломит!..
      - Говорят, господа, куда-то и четвертую роту повели. Подпоручик Тяглов разрезал яичницу и, нагнувшись, сопел над самыми желтками.
      - Серьезное, видно, дело!
      Пар над яичницей быстро садился.
      - Да ну их к богу! Надоело!.. Офицеры подвинулись к столу.
      - Не трогают - живи, завтра в бой - умирать будем!..
      - Верно! Господа, а насчет николаевской как? Эй, хозяйка!
      Но хозяйки в избе уже не было.
      Я разостлал шинель в сенях, рядом со спящим на полу подпоручиком Морозовым.
      Очевидно, офицеры в хате уже приканчивали яичницу.
      - Ты! Пень сибирский! Пальцем не лазь!
      - Господа, не перекинуться ль в картишки? В преферанс сыграем? доносились голоса из-за двери.
      - Да сколько же, наконец, говорите вы? Триста семьдесят один? Верно?
      - Нет еще... Куда! Триста пятьдесят девять только. Ведь двенадцать прихлопнул поручик Ягал-Богдановский. Потом кто-то закрыл дверь, и в сенях стало тихо.
      Этой же ночью мы выступили на Орехов.
      А не доходя до Орехова, на Сладкой Балке, где провели мы следующую ночь, мы узнали еще небывалую для Дроздовского полка новость: поручик Барабаш, старый офицер-доброволец Румынского похода, снял с себя погоны, повесил их на кусты и вместе со своим вестовым, бывшим красноармейцем, перебежал к красным.
      - А знаете, что еще говорят? Знаете? - уже на пути от Сладкой Балки испуганно спросил меня поручик Кечупрак. И, обождав, пока подвода выехала на более ухабистую дорогу, он перегнулся ко мне и стал рассказывать под шум и треск быстро бегущих колес:
      - Говорят, в четаертой роте - еще до этого - напали на след коммунистической ячейки Да, да, ячейки По ночам, когда четвертая стояла в заставе, члены этой ячейки, говорят, переходили к красным, а потом, уже с директивами,- вы понимаете? - возвращались опять Потому наш третий взвод и лежал в цепи Перед заставой он лежал Не знали? Это когда они в первый раз уходили А второй раз,- позавчера это черт дери, и не поверишь! - а второй раз они четвертую роту обрабатывали Ну конечно,- чтоб меньше свидетелей было. Все третий взвод. Как? Прижимкою брали на психику. Да так же, как и тот раз с пленными Но хуже еще, говорят! Туркул, говорят, всю роту перестрелять хотел... вместе с офицерами Что там творилось, говорят, господи!.. "Этот, этот, этот..." Так же вот было! Но со своими ведь!.. Черт возьми, ужас какой! И наугад, в свалку, огулом. Подумайте!
      Подводы быстро шли по пыльной дороге. Трясло. Вдали опять гудело
      Шли бои со 2-й Конной армией.
      Трясло все больше и больше.
      Я сидел на подводе, свесив ноги, гадая о том, состоял ли поручик Барабаш в коммунистической ячейке или же он, как старый офицер, не вынес подобной расправы над своей ротой и ушел из полка, оскорбленный.
      И еще я гадал о том - расстреляют ли его красные?
      ОРЕХОВ
      Мы сидели под упавшей оградой кладбища. Было совершенно темно Ни луны, ни звезд не было видно Со стороны кладбища, с тыла, несло сыростью и ночным холодом. Со степей, откуда уже пятый раз в течение ночи наступали красные курсанты, тяжело валил сухой и горячий воздух Ветра не было. Деревья на кладбише стояли не двигаясь В степи трещал кузнечик. Потом и он смолк.
      Слева от нас, за углом кладбищенской ограды, стояла команда наших пеших разведчиков, почти исключительно состоящая из вольноопределяющихся В Орехов мы вошли уже с наступлением темноты, с условиями местности не были знакомы, а потому не знали также, отчего курсанты наступают исключительно на участок нашей, офицер- ской роты
      - Эх, ракету бы! - сказал кто- то. Ему никто не ответил
      Но вот со стороны степей вновь поплыли далекие, сперва немного приглушенные, голоса:
      И решитель ныи бой
      С Ин-тер-наци-о-на...
      - Становись! - шепотом скомандовал полковник Лапков.
      ...а-а-алом - Воспрянет род людской!..
      - Ать, два! Ать! - Уже выстроенные, мы мерно раскачивались
      Никто не даст нам избав-ле-нья
      - Ать, два! Левой! Левой
      Ни бог, ни царь и ни герой
      - Левой!
      Ротный ударил о кобуру ладонью
      - "Вперед, дроздовцы уда-лые! - грянули мы по команде - Вперед, без страха, с нами бо-ог, с нами бог!.. "
      Добьемся мы освобожденья
      Своею соб...
      ...Помо-жет нам как в дни бы-лые
      Чудес-ной си-ло-ю по-мо-ог!..
      Наши голоса и голоса курсантов сливались и, качаясь, плыли над степью. Степь ожила. Казалось, ожила и темнота. Вырванная из тишины, она перестала быть грузной и не давила больше на брови
      - Отставить! - скомандовал вдруг подошедший к нам Туркул.
      Оборвался вдали и "Интернационал"
      И опять, перебивая друга друга, затрещали вдали два кузнечика
      - Десять!
      Пальцы нащупали прицел
      - По линии черных кустов! - Генерал Туркул отошел к правому флангу и, кажется, поднял в темноте руку.- ...пальба... ротой!.. Ро-та...- Затворы звякнули.-...пли!..
      Залп ударил, как доской по воде, и сразу же оборвался.
      - Ро-та... пли! Ро-та...
      Между каждым залпом над степью взлетала испуганная тишина. После шестого она потекла спокойно. Кузнечики затрещали с новой силой. Мы ответили им тихим звоном обойм.
      ...Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,
      Отво...
      - Ро-та...- Затворы опять звякнули.-...Пли!
      - Ура-а-а-а! - нагоняя эхо нашего залпа, раскатисто покатилось по степи.
      - Ура-а-а! - закричали мы, нагоняя эхо курсантов. И огромная, четырехсотштыковая офицерская рота, не ломая фронта, двинулась вперед.
      - ...ротой!
      Кузнечики трещали уже позади нас.
      - Ро-та... пли!
      - Рот-та... пли!
      - Ротт-та... пли!..
      По всей степи бежали быстрые залпы.
      ...Это есть наш последний
      И ре-ши...- отходя за кусты, вновь, уже далеко запели курсанты. Мы отходили к ограде кладбища. Потом курсанты замолчали.
      - Эх, закурить бы! - сказал кто-то, когда, дойдя до кладбища, рота опять легла в траву.
      ...Пробежал ветерок. Кусты за оградой зашумели.
      Кладбищенские кусты, подступив за нами к самой ограде, висели в небе тяжелыми перекладинами.
      А в тылу далекий Орехов молчал все так же выжидающе.
      И в шестой раз встали мы и пошли с пением на пение. Потом в седьмой и, уже без песен, в восьмой и в девятый раз.
      Когда мы пошли в десятый, пулеметы курсантов нас нащупали, и мы залегли цепью.
      Подтянулась, выйдя налево, и команда разведчиков.
      Разведчики открыли огонь. Скользнул влево и огонь курсантов.
      Мы лежали в траве, не только не стреляя, но и почти не двигаясь.
      - Тише, господа!.. Подпускай!
      Две пули звонко ударились в траву за ногами. Третья звякнула о чью-то винтовку.
      - Не стонать!.. Оттяните его!.. Тише!..
      Поручика Иванова 2-го отнесли в кусты за кладбищем, к которому, по звеньям, уже оттягивалась и команда разведчиков.