- А ну, да скорей ты! Топоры!.. Руби топором!..
      Над подводами 4-го взвода вырастал лес молодых вишневых деревьев.
      Ворочаясь среди непокорных ветвей, поручик Скворцов ругался:
      - Чего с зелеными рубил?.. Что?.. Что глаза выкатил?.. Не было с красными?.. Я тебя научу к "зеленым" тянуться!.. "Зеленые" на Кавказе остались!..
      Как-то его подвода шла сразу же за моей.
      - Меня, господин поручик, мужик намедни о земельном законе генерала Врангеля спрашивал,- рассказывал ему рядовой Ершов, красноармеец, взятый за Ново-Алексеевкой.- Как это понять, спрашивал, что купчих двадцать пять лет выдавать не будут?
      - Спрашивал?.. Ну, а ты? Ты его спрашивал? А? Все ль по-старому,свобода и равенство и братство? А?
      - Никак нет!.. Только насчет генерала Врангеля не знал я, конечно.
      - Не знал, конечно? И не надо знать тебе вовсе! Состаришься!
      И, засмеявшись, поручик Скворцов приподнял над подводой уже смятое, общипанное дерево и швырнул его в канаву.
      - А ну, беги лучше! Руби это вот! Видишь?..
      После густого жирного борща хотелось лежать, положив голову на путаную, мягкую траву, и спать, спать, спать... Но подводы уже стягивались к дороге.
      - Цинизм, говорите?.. Ну, а что мог я ему ответить? Ну, что?..
      Поручик Скворцов все еще возился над котелком, вытирая дно коркою хлеба.
      - Ну, что?.. Вам бы, поручик Науменко, только зацепку найти, чтоб потом три часа сряду галиматью всякую растягивать!.. Так и сказать: двадцать пять лет!.. Да?.. Дорогой Ершов, для отдыха это! У красных это, Ершов, передышкой называется... Так, что ли, поручик Науменко?
      - Поручик!
      - Молчите, поручик! Люди воспитанные не перебивают! Так и сказать: ...для отдыха, значит, а вам, дуракам, для одиночного обучения... деньги сносить... кому следует... Да?.. В портфели и в банки складывать?.. В наши, гражданин Ершов!..- еще подчеркнуть, может быть?..
      - Вы превратно поняли, поручик Скворцов!
      - Кого? Вас?.. Или, может быть, генерала Врангеля?.. Пошли вы к черту, поручик Науменко, и не суйтесь с вашими замечаниями!..
      Подводы выстраивались вдоль дороги. Поручик Скворцов встал. Прикрепил котелок к поясу.
      - Allons!..*
      --------------------
      * Пошли! (франц.).
      Над имением Фальцфейна рвалась шрапнель. С правого и левого фланга наших цепей медленной лавой рассыпалась далекая конница. Вдруг конница метнулась вперед и, оторвавшись от флангов, хлынула на имение.
      - Бегут!.. Бегут!..- закричал штабс-капитан Карнаоппулло и, выхватив шашку, уже не пригибаясь, бросился вперед.
      Вечером того же дня мы лежали в саду имения. Вечерние лучи, с трудом раздвигая листья, пробивались сквозь чащу редкими рассеченными полосками. В кусты крыжовника и смородины они не попадали вовсе.
      - Здесь, поручик Скворцов, всё недели на две позже зреет! - сказал, подходя к нам, поручик Злобин.- Хотя,- видите? - на верхушках зрелые уже есть. И крупные... Эх, черт!
      Но добраться до зрелых вишен было трудно. Верхушки деревьев не выдерживали тяжести тела и гнулись, уводя ветви из-под самых рук.
      - Сейчас мы это устроим!
      Поручик Скворцов вскочил с травы и замахал в воздухе фуражкой.
      - Сюда! С топорами!
      ...Я вышел из сада, думая найти пруд или речку и смыть с себя многодневную пыль.
      - Пойдем-ка лучше в зверинец,- сказал, встретив меня на улице, поручик Науменко.- Там, говорят, зебры есть и медведи всякие - бурый, и черный, и белый... Эт-тот чудак Фальцфейн!.. Ах ты, господи, и понабирал же он себе друзей-приятелей!
      К улице прилегали длинные коричневые строения, очевидно склады. Двери были под замком. Лишь одна дверь деревянного сарая в конце улицы была открыта настежь. Под дверью толпились солдаты.
      - Заткнули б глотку, шибче бить можно,- кому-то из толпы деловито советовал бородатый унтер-офицер, сверхсрочного типа.- Оно и сбиться можно, в подсчете это, при крике, значит. А раз ему сто - так сто и натягивай, раз двести...
      - Незачем затыкать! - возразил другой, тоже унтер-офицер, но помоложе.- Ухо не барабан, не лопнет...
      - Другим наука!
      Мы уже подходили к толпе, когда, обогнав нас, подбежал какой-то молодой безусый подпоручик. Подбежав, он остановился и стал тяжело дышать. Очевидно, бежал он издалека.
      - Комитеты устраивать?!. Марксов развешивать?!.- уже пробиваясь сквозь толпу, кричал он.- Шомполами его! Да, шомполами!.. Так!.. Так!..
      За дверью раздались глухие крики.
      - Ну, не хотите, не надо. Пойдем! - Поручик Науменко вновь вышел на дорогу.- В зверинец, значит?.. А хотите, я расскажу вам, как однажды при большевиках в Одессе...
      Солдаты толпились и за имением возле высокой частой изгороди.
      - Вот и пришли,- сказал поручик Науменко, только что окончив рассказ о расстрелах в Одессе.- Это и есть знаменитый зверинец. А ну, что тут такое?
      Мы подошли к забору.
      За забором, по полю, по которому, точно играя в перегонку, скользили легкие перекати-поле, с трех сторон, рассыпавшись в цепи, метались солдаты. Они загоняли в тупики забора испуганную зебру и двух низкорослых рыжих лошадей,- кажется, пони.
      - Лови! Лови!
      Солдаты возле зебры кричали и свистели. Некоторые, точно приплясывая, топали ногами.
      - Лови! Лови-и!
      - Тащи седло! Петька, седло тащи! Махом!
      - Господин капитан! Забегайте, господин капитан! Слева забегайте!
      Но капитан уже схватил зебру за гриву и, гикая, бежал рядом с ней. Цепи за забором перепутались и густой массой, беспорядочно, точно при атаке, бросились за капитаном.
      - Расходись!
      Я оглянулся. По дороге к нам подъезжал какой-то офицер в полном походном снаряжении.
      - Расходись!.. Приказано всякие безобразия в имении прекратить! крикнул он, придерживая лошадь. Но вдруг откинулся назад и захохотал тоже, раскатисто и громко.
      По полю, быстро обгоняя пони и вырвавшуюся из рук капитана зебру, бежали два страуса. Под хвостами у них болталась подвязанная бумага. Бумага горела.
      Я оставил поручика Науменко на заборе и тихо побрел дальше.
      Ни ручейка, ни пруда под имением я не нашел.
      Когда я возвращался в штаб, солдаты около сарая в конце улицы толпились, как и час тому назад.
      Из открытых дверей на улицу все еще доносились крики, на этот раз женские.
      - Как дерганет по задам,- рассказывал возле дверей унтер-офицер сверхсрочного типа.- Как дерганет - аж полосы!..
      - Ей-богу, не понимаю! - ворчал вечером поручик Скворцов, расстилая шинель под деревом.- Вдруг ни с того ни с сего: беречь птицу!., беречь имение!., беречь деревья!..
      И, помолчав, он повысил голос:
      - Капитан!
      - Ну?
      - Варенья хотите, капитан?.. Знаете, вишневого? А?.. Сла-адкого!.. На хлеб или в чай... Хотите?..
      - Ну?
      - Ну!.. Ну!.. Ну, так закройте глаза, отвернитесь и спите. Утром варить будем!
      Когда я засыпал, деревья над нами тревожно гудели. Изредка в тишину кустов срывался треск веток и ползла глухая, сдержанная матерщина.
      ...Варенье утром варил сам штабс-капитан Карнаоппулло.
      Легкие бои, почти случайные... Колония Пришиб... Ро-зенталь... И опять Пришиб, и опять Розенталь...
      Когда мы вошли в Розенталь уже в третий раз, в роту вернулся поручик Ауэ.
      - Здорово, барбосы! - крикнул он, входя во двор белого домика, в тени которого мы сидели.- Ну как?.. Капитан, рапортуйте!..
      Штабс-капитан приподнялся.
      - Да не так, вашу мать за ухо!.. Капитан, учитесь! - И, вытянувшись, поручик Ауэ поднял к козырьку руку.
      - Так вот! Слышишь, капитан? "В 6-й интернациональной происшествий никаких не случилось. Поручик-хохол надел на ум чехол. Всем надоел. Черт бы его заел!"
      Мы улыбнулись.
      - ..."Кацап-бородач, подпоручик по недоразумению и герой по духу, проблем гражданской войны еще не решил. Немец-перец-колбаса, как вечный должник матери-России, до сего дня еще служит ей верой и правдой. Бравый эллин, он же Карнаоппулло - шашка до пола... пьет по ночам комиссарскую кровь и, чтоб было слаще, заедает карамелью..."
      - Поручик! - вскочил с крыльца штабс-капитан Карнаоппулло.
      - Не дружен с маткою-правдою? Ну ладно, ладно!.. Отпусти усы, будет!.. А ну, барбосы, не спеть ли нам?..
      И вдруг, закинув голову, он запел, неожиданно тихо и мягко:
      Не осенний мел-кий дож-ди-чек...
      Подошел связной.
      А вечером наша рота пошла в заставу.
      Полевой караул лежал за холмиком. Мне было холодно, и я залез под шинель. В стороне беседовали два солдата.
      - И-и, боже мой! Где там! Да я ведь о хлебной разверстке сказывал!..
      Второй голос был глуше. Он тонул в тишине, и разобрать его было трудно.
      - Да все одно это!.. Что хлеб, что корова...
      - А у кадетов, думаешь, как?..- вклинился в разговор третий голос.- За пуд - две ихних тысячи... А на кой они нужны, эти две тысячи! Ребятам разве?.. Кораблики складывать?.. А насчет повинности слыхал я давеча, будто б у отца-матери не явившихся по мобилизации всё что ни есть забирают. Специально и отряд такой ходит, карательный, что ли...
      - Слыхал я про это... Как же!.. Нам о карательных политрук еще разъяснял...
      Рука моя отекла, и я повернулся на другой бок. Разговор оборвался.
      Часовым стоял Галицкий. Подчаском - Кишечников, красноармеец, взятый в плен вместе с Ершовым.
      - Здесь, господин поручик, можно сказать, и спокойной минуты нету! обернулся ко мне Галицкий, когда я пошел проверять посты.- Вот прислушайтесь, дело какое!.. Не то ползет... не то ветер...
      Я сделал шаг вперед и притаил дыхание.
      ...Ветер в поле играл кукурузой. Листья кукурузы шуршали.
      - Не трусь, Галицкий!.. Никто не ползет... Галицкий вновь опустился на колени и, подняв винтовку, обнял ее обеими руками.
      - Как служил я у красных, господин поручик, говорили, что и мир скоро будет. Как, не слышно теперь? - спросил вдруг подчасок, высовывая голову из-за кукурузы.
      - Нет, Кишечников, не слышно что-то!
      ...Звезды в небе бледнели. Стало еще холодней.
      Серебристые, ровные волны бежали по степи. Взбегая на холмики, они, кувырнувшись, срывались вниз и бежали дальше, играя опять то серебром, то зеленою, быстро расползающейся по всему полю тенью.
      - И чего не едут!..
      Ротный то и дело подымался и смотрел перед собой.
      - Ей-богу, этот поручик Науменко что твоя рязанская баба!..
      Прошло минут пять. Потом еще пять...
      - Идет! - сказал наконец ротный, приподнялся и взбросил на ремень винтовку.
      - Да еще с прибылью, кажется!..- воскликнул поручик Скворцов.Э-ге-ге!.. Двух товарищей ведет... А ну-с, узнаем про дела совдепские!..
      Но допросить перебежчиков не удалось. Полк уже выступал из имения, и ротный спешил на подводы.
      Я сидел на подводе подпоручика Морозова. Поручик Науменко шел возле нас.
      - А там - неладно, ей-богу!.. Уж я понимаю!.. Да вы послушайте только...- Он говорил быстро. Очевидно, торопился еще и к поручику Скворцову.- И ей-богу, все потому только, что между прочим это делается... Ведь на подводах их допрашивали. Сперва поручик Ауэ одного, потом его же капитан Карнаоппулло, а поручик - другого. И вот здесь-то вся их каша и всплыла... Один говорит: сорок второй советской дивизии, и давно уже здесь. Другой: с двадцать восьмой, говорит, вышли, и совсем только недавно... Один...- Поручик Науменко споткнулся о камень.- Фу, черт!.. Один... Сейчас, поручик Скворцов!.. Сейчас я! - Поручик Науменко вновь обернулся к нам: Ну и вот... Один говорит...
      Минут через пять он шел уже возле подводы поручика Скворцова.
      - ...говорит. Ну а другой... Один... а другой...
      - При-ва-а-ал!..- поплыло наконец от подводы к подводе.
      Оба перебежчика сидели на последней подводе ротного обоза. Один из них был широкоплечий, рослый парень с красным, изрытым оспой лицом.
      - Стало быть, не мог больше... Вот почему!.. Невмоготу стало...рассказывал он собравшимся возле него солдатам.- Сперва это Юденич на Петроград гонял. Потом на Колчака ходили. Теперь на вас - на барона Врангеля пошли... Не ушел бы - гляди! - и на Польщу погнали б!..
      - Че-реш-ни!.. Господин поручик!..
      - Господин поручик, идите!..- кричали где-то далеко солдаты 3-го взвода.
      Через улицу, с топором в руке, прошел поручик Скворцов.
      Второй красноармеец исподлобья посмотрел на него и отвернулся.
      И вдруг за деревней раздалась беспорядочная ружейная стрельба.
      Мы уже выходили за деревню.
      - Господин поручик, господин капитан Карнаоппулло приказали вам доложить, что они оставили Кишечникова при себе.
      - Зачем это?
      Стрельба за деревней все учащалась.
      - Часовым к перебежчикам,- ответил Галицкий, на ходу занимая свое место во взводе.
      ...Выйдя за деревню, 6-я рота рассыпалась в цепь.
      * * *
      Было очень жарко. С лица струился пот.
      - Давно уж не гнали так!.. Что?..
      - Жаль, говорю, что конница не подоспела... Не ушли бы!..
      ...Маленькие, белые домики какого-то хутора, к которому, уже под вечер, вышли наши цепи, дружной семьей спускались к оврагу. Овраг огибал хутор, за хутором упирался в плоский, осевший во все стороны холм. Над холмом зеленели сады небольшого поместья.
      - Квартирьеры на хутор не пойдут,- объявил ротный.- Мы только обождем подводы и сразу же двинемся дальше. Садись и закуривай!..
      ...Прошла подзода с ранеными. За ней вторая. Шедшая в резерве 8-я рота построилась и с песнями прошла мимо нас на северную окраину хутора занимать позицию. Вдоль рва, уже далеко в степи, куда-то шел поручик Скворцов, получивший у ротного разрешение на полчаса отлучиться из роты.
      А вокруг и около нас опять уже скользили и кружились легкие кустики перекати-поле...
      - Пыли-то!..- сказал поручик Ауэ, указывая вдаль.
      Вдали медленно шел наш обоз. Обоз был разбит по-батальонно и казался издали четырьмя ползущими друг за другом поездами, над которыми клубился низкий, тяжелый дым.
      - Пыли-то?.. А?..- повторил ротный, потом отвернулся, вынул часы и выругался: - ...твою барбосову мать! Полчаса называется!.. Видно, чай пьет!.. Извольте вот офицерскому слову верить!..
      На небо, все еще синее, набежали желтые тучи. Обоз подходил все ближе и ближе.
      ...Наконец, с каким-то небольшим свертком под мышкой, вернулся и поручик Скворцов.
      - Да!
      - Не да, а так точно!..
      Штабс-капитан Карнаоппулло удивленно посмотрел на ротного.
      - Но, поручик...
      - Извольте молчать!..
      - Но позвольте...
      - Молчать!..- И, быстро обернувшись, ротный стал кричать уже на обоз: - Там!.. Не болтаться!.. Выезжай!.. Выезжай, говорю, вашу в три бога мать!.. Поручик!.. Поручик Науменко... вашу мать, да следите за порядком, мать вашу... Под-по-ру-чик Мо-ро-зов!..
      Обоз выровнялся и пошел вдоль дороги, на все лады скрипя несмазанными колесами. Тронулась и моя подвода.
      - Но, поручик, ведь перебежчики...- вновь, уже сквозь треск колес, услыхал я растерянный голос штабс-капитана.
      - К матери с твоими перебежчиками!.. А Кишечников, а?.. А?.. А?..
      Очевидно, желая отделаться шуткой, штабс-капитан Карнаоппулло вдруг прищурил глаза и задергал подбородком:
      - Бэ!.. Бэ!.. Бэ!..- засмеялся он деланно. На мгновенье ротный опешил. В это самое время моя подвода как раз поравнялась с ними.
      - За... за... зар-раза!..- вдруг дико закричал ротный.- Стой!.. Стой, твою...
      Я быстро отвернулся и в тот же момент услыхал короткий, глухой удар. Очевидно, ротный ударил кулаком капитана.
      Мой подводчик стегнул лошадей. Лошади рванули.
      - Не напирай!..- кричали с подводы перед нами...
      - ...а когда он, не допив молока, выбежал из хаты, того уже и след простыл...
      - В гражданской войне всё опять и опять повторяется!..
      - Не велика у ней, знать, фантазия! - перебил поручика Науменко подпоручик Морозов.- Ведь это же почти что прошлогодняя история с этим...как его? - с Ленцем... Помнишь?..
      Мы въезжали на холм за оврагом.
      Над забором поместья свисали тяжелые ветви черешен.
      С подвод 3-го взвода быстро повскакали солдаты.
      - Назад!..
      Узнав голос поручика Скворцова, я удивленно обернулся. Балансируя, поручик Скворцов стоял на подводе.
      - Назад! - кричал он.- Ершов! Тыкин! Подойко!.. По подводам! По по-д-во-дам!..
      - Неслыханно, господа! И что за добрая муха его укусила! - сказал, не менее меня удивленный, подпоручик Морозов.- А?.. Что за черт!.. Из Савла да в Павла!..
      Ершов, Тыкин и Подойко, звеня котелками, уже бежали назад к подводам.
      - Подождите! Да рассказывай дальше,- снова обратился я к поручику Науменко.- Действительно, происшествие не совсем-таки обыденное!..
      - Ну и вот...
      И лицо поручика Науменко разгорелось от возбуждения.
      - Когда наша рота пошла в бой,- рассказывал нам поручик Науменко,оставшийся при обозе штабс-капитан Карнаоппулло отправился в халупу пить молоко. Пользуясь простодушием Кишечникова и его незнанием службы, один из перебежчиков, тот, что глядел исподлобья, попросил у него разрешения оправиться, ушел за хату и больше не вернулся. Оставив второго перебежчика, Кишечников побежал искать его по всем хатам; попал также и в ту, в которой за крынкою молока сидел штабс-капитан Карнаоппулло. Штабс-капитан поднял на ноги всех нестроевых и даже подводчиков, но было уже поздно. Сбежавшего красноармейца не нашли. Тогда рассвирепевший штабс-капитан тут же, возле подводы, расстрелял и Кишечникова, и второго красноармейца - скуластого парня с красным лицом,- обвиняя их обоих в содействии побегу.
      - Да, да!..- повторял поручик Науменко.- Попадись под горячую руку... капитану или ротному... Зве-ери!.. А ведь сбежавший был шпионом,- вы знаете это?
      ...Мы уже спускались с холма... Поручик Науменко все еще сидел у нас на подводе. Понемногу возбуждение его прошло, и на лицо вновь набежала знакомая нам улыбка.
      - Эй, поручик Скворцов! Откуда такое богатство?..- закричал он вдруг, приподнявшись.
      Несколькими подводами за нами голый до пояса поручик Скворцов расправлял над головою новую, белую рубашку.
      - А что?.. Завидно? - крикнул тот, уже продев сквозь рубаху голову.
      - Да нет!.. Но откуда?..
      - Да оттуда!
      Поручик Скворцов указал рукой на поместье, уже едва-едва чернеющее вдали.
      - Подарили?..
      - Еще что!.. Кто теперь дарит!.. Родичи там у меня есть, из недорезанных... Тетка...
      Кружилась пыль. Подводы наезжали на подводы. Холмы за нами опускались в полутьму.
      ПОХОДНАЯ ЖИЗНЬ
      Красные наступали...
      Три дня подряд, каждую ночь, шла в бой наша рота.
      Мы защищали большую, богатую колонию, Гальбштадт или Куркулак,- не помню... Помню одно: на каштановых деревьях ее главной улицы болтались три трупа. Помню еще и лицо одного повешенного. Оно было вздуто, особенно щеки, которые выступали вперед и хоронили провалившийся вглубь нос. На длинной веревке под бородой повешенного болталась дощечка; "дезертир". Дощечка раскачивалась под ветром и, легонько ударяя о колени повешенного, вновь отскакивала далеко вперед.
      - Вот!.. А вы говорите, своих не вешаем!..- сказал как-то штабс-капитан Карнаоппулло.- Как не вешаем! И по три сразу...
      - Да разве свои это? Ведь это те же красноармейцы! Вот если б офицера на вешалку вздернули.
      - Еще что!.. А Ивановского позабыли?.. Мало?
      И штабс-капитан отошел от ротного и нахмурился. В последнее время штабс-капитан хмурился очень часто. И всегда только в присутствии ротного. И всегда - отворачиваясь.
      А около штаба полка дни напролет толпились солдаты и офицеры.
      Около штаба расстреливали пленных латышей.
      - Ты полковника Петерса видел? - на третий день боев и расстрелов спросил меня поручик Науменко.- Не правда ли, как битый ходит?.. Видел?
      - Видел.
      - А знаешь почему?.. Своих - латышей этих - жалеет. Сам ведь латыш! Говорят, места не находит. А по ночам, говорят, сидит в темной халупе, сжимает голову руками и рычит, как раненый зверь.
      На четвертый день красные нас выбили. На пятый мы выбили красных.
      Когда мы вновь входили в колонию, на трех каштанах главной улицы болтались три наших офицера, взятые красными в плен за день перед этим.
      В бою на пятый день 7-я рота потеряла убитыми и ранеными около половины штыков. 8-я - треть. 5-я и наша - всего несколько.
      - Как странно бьет артиллерия красных!.. На одном участке сметает решительно все; на другом, тут же рядом, только и дает перелеты и недолеты.
      - А это смотря кто стоит на орудии. Если старый барбос - офицер еще с германской...
      Поручик Скворцов удивленно посмотрел на ротного.
      - Неужели вы думаете, что старые офицеры так же старательно, как когда-то по немцам, бьют теперь и по нашим цепям?
      - Привычка!..- коротко ответил ротный, задумавшись.
      Мы сидели на траве, составив винтовки и сбросив с плеч тяжелые, уже вновь пополненные патронташи.
      - Хоть бы дня три отдыха дали! Устали до черта!..- жаловался поручик Науменко.- Ноги едва носят. Засыпаешь прямо в цепи...
      - Дубье!.. Ослы!.. Дерево!.. Рав-няйсь! - кричал молодой штабс-кэпитан в щегольском френче, бегая возле сбившихся в кучу пленных.
      - Равняйсь!..
      Пленные, мобилизованные крестьянские парни, испуганно толпились на одном месте, очевидно не понимая, что от них требуют.
      Наконец, их разбили. На латышей и на русских. К немногим латышам причислили почему-то и всех рыжих и белоголовых парней. В свою очередь из числа русских уже выделяли офицеров старой службы - для пополнения нашей офицерской роты. Отведенные в сторону, офицеры слюнили химические карандаши и друг другу на гимнастерках выводили погоны и звездочки.
      ...Где-то, очень далеко, вновь заухало орудие. Со штыков составленных винтовок сползли лучи солнца. На небо с двух сторон ложились тучи.
      - Да ей-богу ж!..- Галицкий перекрестился.- Ей-богу ж, так и заявил!.. Хошь бей, заявил, хошь!..
      Поручики Науменко, Скворцов, штабс-капитан Карнаоппулло и некоторые офицеры других рот встали и пошли через поле. Встали и солдаты. Кольцо вокруг пленных быстро росло.
      - И не пойду!.. Расстреляйте!.. Не пойду я!..- кричал в кольце широкоплечий офицер-пленный.- Эй, вы, наемники заграничные!.. Свалка всероссийская!.. А правды ль не хотите?.. Капитан - думаете?.. Думаете - и побегу сразу?.. К вам?.. В гнездо ваше черносо...- Над головой его серой сталью блеснула шашка. Потом еще и еще. Кольцо быстро расступилось, вновь хлынуло вперед и сомкнулось уже над изрубленным офицером.
      ...Мы шли назад в колонию. Падал дождь... На каштановых деревьях главной улицы болтались неснятые веревки. С них бежала вода...
      В этот вечер красные не наступали. За окном было темно. Шумел дождь. На лавке под окном лежал поручик Науменко. Кажется, спал.
      - ...Ерунда какая!.. А если и застрелится, черт с ним!.. Негодяя не жалко!.. Да только не застрелится он,- вполголоса говорил мне подпоручик Морозов.- Не из таких, брат, Скворцов этот! Хитрая бестия... У него ведь заряжены только те гнезда - по счету три,- которые сверху прикрыты ржавчиной. Шулер своего дела. Ну да, конечно!.. Ну, конечно, артист!.. Если барабан у него останавливается ржавым гнездом на очередь, он вновь его крутит... Вся и лавочка!.. А дураки в восторге: и смелость! и храбрость! и удаль! и фатализм! и тип Лермонтова! и еще ерунда всякая!.. Господи, и как не надоело!..
      Проснулся поручик Науменко. Приподнялся на лавке и, потирая глаза, долго во все стороны дергал локтями.
      В окно с новой силой ударил дождь.
      - Господа, приготовьтесь,- вошел поручик Ауэ.- Сейчас выступаем... А капитан... помните?., этот, которого зарубили?..- сказал он, уже взявшись за дверь.- Вот к нам бы... В роту бы такого!.. А?..
      Через час мы выступили.
      Над степью все еще шумел дождь. Я лежал под шинелью. С шинели стекала вода. Потом вода стала просачиваться, и я зарылся глубоко в солому. Под самым моим ухом тяжело ворочались колеса. Они тянули жидкую грязь вверх за собою и вновь бросали ее в звонко хлюпающие лужи. Прошел час... Второй... Может быть, третий и четвертый. Дождь перестал лить, и я высунул голову из-под шинели.
      Край неба уже золотился. Светало... Нам навстречу бежала дорога. Вдоль дороги бежали низкие кусты, после дождя тяжелые и приглаженные.
      - Скоро?
      - А бог его!..- ответил Галицкий и зевнул во весь рот. Мы двигались по направлению к Мелитополю, на помощь донцам, заманившим в мешок конную армию Жлобы.
      * * *
      По равнине, усеянной редким холмиком, металась красная конница. Донцы гнали ее с трех сторон - прямо на наши цепи.
      Палило солнце. Трава давно уже высохла. За разбитыми лавами красных гонялись легкие столбики пыли. Это наши пулеметы искали правильный прицел.
      - Снижай! Двадцать два!.. Снижай еще! Двадцать!.. Во-сем-над-цать! доносились до нас торопливые команды.
      2-й батальон стоял в резерве. Красным было не до обстрела, и наши резервные роты взобрались на ближайшие холмики, с которых была видна вся широкая картина идущего боя.
      На круглой вершине второго за нами холма торчала высокая мачта. На ней была установлена антенна беспроволочного телеграфа.
      - Ну, как?
      - Сейчас!.. Подождите! - суетился перед мачтою молодой офицер с серебряными погонами.
      - Ну, как?..
      - Ге-не-рал Абрамов двинул четвертый полк! - кричал он уже через минуту.- Ге-не-рал Аб-рамов рас-сы-па-ет...
      - ...Офицер не должен бояться смерти. Прежде всего, это оскорбительно!
      Четыре залпа, подряд данные офицерской ротой, на минуту заставили поручика Скворцова замолчать.
      - Понимаете, господа? - снова начал он, когда глухое эхо залпов докатилось до убегающих к небу далей.- Понимаете?.. Кроме всего этого, смерть не щадит только трусливых... Господа! По-моему, творческая изобретательность смерти должна вызвать, в свою очередь, и в душе каждого офицера пробуждение его волевых начал... Как бы сказать вам?..- ну, желанье, что ли, не бороться с ней, а играть, как с равной Потом... Эй, Ершов!..- вдруг закричал он обернувшись.- Ершов, что тащишь?.. Яйца?.. Э-ге-ге!..
      Ершов, час тому назад посланный поручиком Скворцовым в соседнюю колонию Фриденсруэ, поставил на землю крынку молока и рядом с ней положил завязанные в узелок яйца.
      - Уже сварены?.. А ну, придвинь-ка!.. Вкрутую?.. Всмятку, я тебе говорил!.. Не говорил?.. Дурень!.. Пшел прочь, идиот!..
      Солнце опустилось ниже, стало круглым и перестало слепить. Наши цепи оттянулись. По ложбине вели пленных.
      - Вы когда-нибудь да и доиграетесь!.. Штабс-капитан Карнаоппулло волновался.
      - Слушайте, ведь это же... Слушайте,- и после каждого боя!.. Зачем?.. Мало вам, что в бою не угробили? И что за идиотское испытание судьбы!.. Простите, поручик... Поручик, оставьте,- ведь это же средневековье!..
      Поручик Скворцов разгладил тонкие усики.
      - После боя пикантней... Понимаете, двойная проверка... А ну-ка еще раз... Смотрите,- бог любит троицу!..
      И, опять повернув ладонью барабан нагана, он приложил его к виску.
      - Поручик!
      Но выстрела не последовало,- только сухой, короткий треск...
      Уже подходили подводы.
      - Песню!..- скомандовал ротный, когда подводы повернули на колонию Вальдгейм.
      - Она, черт дери, красива как бес!
      - Поручик Науменко увлекается!.. Господа, поздравим поручика Науменко с увлечением!.. Магарыч, поручик Науменко!.. Магарыч!..
      Поручик Науменко стоял около печи и задорно улыбался. Из-за печи поднялась черная голова штабс-капитана Карнаоппулло.
      - Но позвольте, господа, а вдруг она коммунистка?
      - Коммунистка?.. Какая там к черту коммунистка!.. Самая обыкновенная б...! И ротный сплюнул.
      Мы стояли в колонии Фриденсруэ уже второй день. И уже второй день спорили офицеры: отпустить "ее" с миром, отправить в штаб Туркулу или забрать с собою - "ведь хороша, стерва!.. А?".
      А "она", Ада Борисовна,- та, вокруг и около которой кружились наши вечные споры, не выходила за двери веселого, желтого домика колонистки Шмитке, в котором поручик Ауэ наткнулся на нее в первый раз.
      - ...Я сказала вам правду... Можете считать меня и коммунисткой или даже шпионкой, и, конечно, можете меня расстрелять...- говорила она собравшимся у ней офицерам, когда, заинтересованный, забежал к ней как-то вечером и я.- Я ни о чем вас просить не буду... О жизни?.. Менее всего!.. Я так устала!..- Пустив под потолок тонкое колечко голубого ленивого дыма, она прищурила черные глаза с черными же, точно надклеенными ресницами и, не опуская головы, повторила тем же спокойным и певучим голосом: - Так устала от вашей ве-ечной войны!..- К потолку поднялось новое колечко, нагнало уже расползающееся и поплыло рядом.- Я хотела пробраться в Феодосию или Севастополь... Вот и всё!.. И уехать оттуда... вот и всё!.. В Будапешт... Будапешт - моя вторая родина, господа... От России я отвыкла...
      Кто-то засмеялся.
      - Отвыкли?
      - Не нравится, значит?
      - А на сыпняк не хотите?..
      - А на позиции?.. Сестрою?..
      - Господа, или вы, или я! - Она вздохнула и на минуту замолчала, осторожно кладя догорающую папиросу на подоконник.- Ну вот...- улыбнулась.Теперь вы присмирели, и я могу продолжать... хотите?.. Моя биография? Ну вот... В Будапеште я танцевала у столиков наших веселых кабаре... Да, все это было!..- Она опять улыбнулась, уже совсем по-другому - одними глазами, вдруг сразу потерявшими блеск, и продолжала уже совсем тихо и еще более нараспев: - Кафе "Кристаль"... Огни... Я и ты... А потом... Потом...-голос ее задрожал,- в Москву... в вашу страшную Москву!..- Вдруг она подняла брови.- Простите, господа, я, кажется, забылась?..- И, сохраняя обиженное лицо, опять выровняла голос:-Да!., в Москву, значит... В вашу страшную Москву!.. В Москве его расстреляли... Того, кого я любила и кто зачем-то снова увез меня в Россию... Можете, впрочем, здесь расстрелять меня!
      И, вздохнув, она отвернулась к окну и положила на подоконник руки. Короткие рукава еще более оттянулись назад и почти до плеч обнажили ее руки.