Мод Силвер (№9) - Возвращение странницы

Патриция Вентворт

Возвращение странницы

Анонс

В основе сюжета тема, редко применявшаяся в детективах того времени, но ставшая весьма востребованной в романах силверовского цикла, — неожиданное возвращение человека, сочтенного умершим. Но ни в «Деле Уильяма Смита» — одном из лучших романов, построенных на этой теме, ни в «Кинжале из слоновой кости», ни в «Кругах на воде» читатель не найдет настолько удачно выписанного образа самозванца, как в «Возвращении странницы». Использование родственника для перевоплощения в другого родственника всегда создает дополнительные трудности для установления истины, к тому же это значительно расширяет сюжетные возможности. Наиболее яркий пример — не совсем детективный роман классика английской детективной литературы Джозефины Тэй «Ублюдок Фэррар» — выйдет в свет лишь через четыре года, демонстрируя, что для данной темы детективное обрамление далеко не лучший вариант.

В «Возвращении странницы» довольно четко прослеживаются параллели с романом «К нулю» (см. том 10 настоящего издания), где убийство происходит в конце романа, а не в его начале.

«Возвращение» не могло затягиваться до бесконечности, живописуя трудности, с которыми пришлось столкнуться главной героине, ее отношение к своему положению и попытки взять контроль над ситуацией. Возможно, именно поэтому детективная линия романа выражена гораздо слабее, чем в других произведениях. Расследование по делу об убийстве мисс Коллинз откладывается по недостаточно убедительным мотивам, заявление Филипа, преподносимое автором как двусмысленное, в действительности вполне объяснимо, а уж улика, позволяющая разоблачить главного негодяя, вообще вряд ли соответствует интеллектуальному детективу.

Для читателя-неангличанина этот роман может отбить интерес к англичанам как к нации. Инспектор Лэм здесь слишком уж туп и самонадеян, к тому же позволяет себе довольно плоские шутки в адрес французов, а героиня Лин настолько близко все принимает к сердцу, что в двух случаях говорит что не надо кому не надо, а в третьем едва не подставляет под пулю себя и своего возлюбленного прямо перед носом у полиции…

Что же касается действий британских спецслужб, то в то время было принято описывать их исключительно как образец интеллекта и порядочности. (Впрочем, некоторые современные писатели до сих пор считают, что мир держится исключительно на плечах ребят из контрразведки.)

Также стоит отметить имя главного преступника, содержащее позитивные ассоциации для англоязычного читателя. Его имя, благодаря популярности одноименного романа известного писателя Э.К. Бейтли, является чуть ли не синонимом слова «джентльмен». Видимо, при работе над романом было решено, что это лучшее средство обелить преступника и ввести читателя в заблуждение!

Роман вышел в Англии в 1945 году.

Перевод И. Топорковой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Астапенков

Глава 1

В приемной Министерства продовольствия было зябко и душно. Хорошо бы поскорее покончить с делами и выйти на свежий воздух. На самом деле она ждала недолго, но ощущала досаду и нетерпение. И вправду, обидно пережить все, что пережила она, буквально воскреснуть из мертвых и теперь терять время, стоя в очереди. Энн Джоселин воскресла и теперь томилась в очереди за карточками вместо того, чтобы звонить Филипу.

Очередь двигалась медленно. Энн задумалась о Филипе. Три года — долгий срок. Целых три года Филип считал себя вдовцом, но не пройдет и получаса, как зазвонит телефон и знакомый, звенящий от радости голос — ее голос! — сообщит ему, что Энн Джоселин жива. Ей было приятно думать о том, как она известит Филипа, что он вовсе не вдовец.

А если его не окажется дома? По телу Энн прошла пугающая дрожь. Именно такое чувство она могла бы испытать, если бы очутилась в комнате с проломленным полом и ее нога повисла бы над зияющей пустотой. У Энн закружилась голова, но приступ головокружения был недолгим. Филип наверняка дома. Он не получал вестей от Энн, но отдельные сведения о его поездках доходили до нее окольным путем, через тех людей, которые помогли ей вернуться на родину. Филип побывал в Египте и Тунисе, был ранен и отправлен домой. Оправившись от ран, он занял пост в военном министерстве. Он дома, в Джоселинс-Холте, спит в своей комнате в башне, прогуливается по террасе, заходит в конюшню, размышляет о том, как распорядиться деньгами Энн Джоселин теперь, когда ее нет в живых. Конечно, придется подождать, когда закончится война. Но никакая война не помешает Филипу строить планы насчет Джоселинс-Холта. Да, он дома, больше ему негде быть.

Продвинувшись вместе с очередью вперед, Энн продолжала размышлять. Предположим, Филип уже успел жениться… От резкого укола в самое сердце она вздрогнула и закусила губу. Нет, она услышала бы об этом, ей бы передали, предупредили — ведь правда? Разве не так? Она вскинула голову, приоткрыла рот, ее дыхание участилось. Нет, действовать наугад нельзя, рассчитывать на везение не стоит. И все-таки она сомневалась, что Филип успел вновь жениться. Энн покачала головой. Вряд ли он женился. У него есть деньги, есть дом, в новых брачных узах нет никакой необходимости. В конце концов, первый брак Филипа оказался неудачным, а тот, кто обжегся на молоке, дует и на воду. Слабая улыбка тронула губы Энн. Филип отнюдь не обрадуется, узнав, что он по-прежнему женат.

Перед Энн в очереди осталось всего три человека — коренастая, почти квадратная женщина с полной корзиной покупок, неряшливое тощее существо с авоськой и сутулый старик. Коренастая женщина бесконечно долго объясняла, как она потеряла карточки.

— Знаете, мисс Марш, я ведь не из тех, кто вечно все теряет, хотя никто нарочно не станет терять карточки. Не стану хвалиться, я ничем не лучше других. Сколько раз муж твердил мне: «Отдай их маме, так будет надежнее». Не знаю, что на меня нашло, но я куда-то сунула их, а когда вернулась домой, нашла в корзине и карточки отца, и Эрни, и Керри, и моей золовки — она как раз гостит у нас, — а мои как сквозь землю провалились! Я опять обошла все магазины, всюду расспрашивала, но карточки никто не видел…

Женщина за конторкой извлекла откуда-то карточки.

— Вы обронили их на Хай-стрит, — терпеливо объяснила она. — Всего хорошего.

Подошла очередь неряшливой женщины с авоськой. Она наклонилась над конторкой и зашептала.

Рослая, светловолосая и стройная Энн терпеливо ждала. Глядя поверх сутулых плеч старика, она слегка поежилась и поплотнее запахнула шубку. Ее волосы были собраны в неопрятный узел на затылке. Они казались тусклыми, неухоженными, но остались густыми — значит, их еще можно привести в порядок. От яркого солнца они выцвели и выглядели не светло-русыми, а почти белыми. Голова Энн была непокрыта. Длинная прямая прядь выбилась из узла и повисла вдоль худой щеки, словно обрамляя тонкое овальное лицо с прямым носом, бледными губами изящной формы, глубоко посаженными серыми глазами и тонкими изогнутыми бровями, гораздо более темными, чем волосы.

Шубка, в которую куталась Энн, невольно привлекала взгляды. Мягкий темный мех подчеркнет ее миловидность, как только она подкрасится и сделает прическу. Надо заняться этим сразу же, подбадривала себя Энн. Через десять минут вопрос с карточками будет решен, она зайдет в парикмахерскую, сделает стрижку и укладку, попудрится и подкрасит губы. Энн прекрасно знала, что сейчас представляет собой плачевное зрелище. Филип ни в коем случае не должен увидеть ее такой.

Еще десять минут… еще пять… Неряшливая женщина шепотом попрощалась и ушла, к конторке приблизился старик. Вскоре Энн заняла его место и поставила на барьер сумочку. Подобно шубке, сумочка была очень дорогой, но уже не новой. Темно-коричневую потертую кожу покрывали пятна, у золотой буквы, инициала Энн, отломилась ножка. Энн расстегнула сумку, достала подшитые в книжку карточки и положила их на барьер.

— Я могу получить новые карточки?

Мисс Марш взяла книжку, поднесла ее поближе к бесцветным глазам и удивленно подняла брови:

— Срок действия ваших карточек давным-давно истек.

Энн придвинулась ближе.

— Да, я знаю. Видите ли, я только что вернулась из Франции.

— Из Франции?!

— Да. Я была во Франции, когда ее оккупировали немцы. Совсем недавно мне удалось бежать. Так вы можете выдать мне новые карточки?

— Видите ли… не знаю, сможем ли мы… — бросив беглый взгляд на обложку книжки, женщина добавила: — Леди Джоселин.

— Но я не могу обойтись без карточек.

— Вы намерены поселиться здесь?

— Нет, я здесь проездом.

— В таком случае не знаю, чем мы можем вам помочь. Вам придется обратиться за карточками по месту жительства… впрочем, не знаю… А удостоверение личности у вас есть?

— Да, вот оно. Мне повезло: подруга сохранила мои документы и кое-что из одежды, иначе сейчас мне пришлось бы ходить в лохмотьях. А тем, кто воскрес из мертвых, и без того хватает бед.

Мисс Марш вытаращила белесые глаза и нервозно пообещала:

— Сейчас я спрошу у мисс Клаттербак… — она поднялась со стула и вышла.

Через десять минут Энн вышла на улицу. Ей пришлось заполнить бланк заявления. На две недели ей выдали временные карточки и разрешили оставить себе старое удостоверение личности, пока она не обменяет его на новое.

Перейдя через улицу, Энн вошла в телефонную будку.

Глава 2

Миссис Армитидж подняла голову и сразу спустила петлю на теплом пуловере, который вязала. Она была крупной, светловолосой и безгранично добродушной женщиной, носила старые твидовые костюмы и потрепанную фетровую шляпку, вечно сползающую на одно ухо. В ее растрепанный узел непослушных вьющихся волос была воткнута вязальная спица пронзительно-розового цвета. Некогда волосы миссис Армитидж были ярко-золотистыми, но с возрастом поседели, стали пегими и, пожалуй, теперь лучше сочетались с веснушчатой кожей, светлыми глазами и широким улыбчивым ртом. Она предпочитала костюмы унылого горчичного цвета и была первой готова признать, что они не гармонируют с меблировкой комнаты. Однако при случае миссис Армитидж вполне могла заявить: «Но найдется ли на свете комната, не гармонирующая со мной?»

Комнату, в которой она сидела, отделали и обставили к свадьбе Энн Джоселин. Светлая и уютная, с мебелью, обитой ситцем в цветочек, с голубыми шторами и старым фарфором, эта комната как нельзя лучше подходила двадцатилетней новобрачной. На белой каминной полке в грациозных позах застыли статуэтки, изображающие времена года. В угловом буфете привлекал внимание чайный сервиз ярко-синего цвета, сочетающегося с оттенком штор. Горчичные твидовые костюмы и впрямь выглядели здесь неуместно, но миссис Армитидж это ничуть не беспокоило.

Миссис Армитидж наклонилась к своей племяннице Линдолл, которая сидела на ковре у камина и бросала еловые шишки в огонь, и произнесла — по своей привычке, без всякой связи с предыдущим разговором:

— У войны все-таки есть одно преимущество — нам приходится торчать в этой непозволительно роскошной гостиной, при виде которой мне хочется расплакаться — как тем девушкам, которые послали письмо в «Дейли миррор».

Лин недоуменно наморщила носик.

— Каким еще девушкам?

Миссис Армитидж вытащила из волос спицу.

— Их трое, — объяснила она. — Они так устают на скучной работе, что с трудом удерживаются от слез. Как и я — потому, что мне приходится сидеть в комнате с семью люстрами и пятьюдесятью зеркалами!

Линдолл послала ей воздушный поцелуй.

— Здесь всего шесть зеркал — я пересчитала их вчера. И три люстры. Да, и мне здесь тоскливо, но почему ты называешь эту гостиную «непозволительно роскошной»?

— Потому, что сэр Эмброуз Джоселин, дедушка Энн и двоюродный дедушка Филипа, пристроил эту комнату к дому на деньги жены. Должно быть, чтобы досадить ей — видишь ли, они не ладили. Жена бросила его, но прежде он успел пристроить к дому гостиную и кошмарное северное крыло. Видимо, этого она не вынесла и сбежала прежде, чем он пустил на ветер все состояние. Но если бы она осталась с мужем, Энн не досталось бы ни гроша, и Филипу пришлось бы продать Джоселинс-Холт. Как видишь, все к лучшему… О, господи, опять я спустила петлю!

Лин хихикнула. Она была миниатюрной, худенькой и бледной, с живыми серыми глазами и шапкой мягких темных кудряшек. Лин потянулась за пуловером.

— Целых две, дорогая. Напрасно ты разговорилась и отвлеклась от дела. Лучше дай его мне.

— Нет-нет, я подниму их сама — если сосредоточусь, то сумею… Да, Филипу повезло, что у Энн были деньги. Конечно, в наше время не женятся на кузинах. Забавно, как меняются обычаи — ведь в викторианских романах это в порядке вещей, там женятся даже на двоюродных сестрах, хотя это слишком близкое родство. Но Энн и Филип — всего лишь троюродные брат и сестра. Он мечтал о титуле и доме, а ей нужно было распоряжаться состоянием, вот все и сочли, что это идеальный выход. Правда, не знаю, как они жили бы дальше, ведь Энн… да, Энн… — она умолкла, поднимая спущенные петли.

Линдолл порозовела.

— Энн была очень милой, — с горячностью заявила она.

Миссис Армитидж водворила петлю на место с помощью розовой спицы и многозначительно отозвалась:

— О да. Само собой.

Румянец Лин стал гуще.

— Да-да, была!

— Ну разумеется, дорогая, — миссис Армитидж заморгала. — Я помню, как ты… как это называется… обожала ее, когда училась в школе. Ведь правда? А я и забыла. Но потом ты с ней не встречалась.

Линдолл согласно кивнула.

— Ни разу, только на свадьбе. Но я никогда не забуду летние каникулы за год до начала войны, когда Энн с тетей приезжали сюда в гости. С тех пор я часто думала о том, что у Энн, должно быть, неиссякаемое терпение. Ты же помнишь, кроме нас здесь гостили миссис Кендолл и Филип. Энн уже минуло девятнадцать, а я в свои шестнадцать лет оставалась назойливой девчонкой. Наверное, я ужасно раздражала ее, но Энн не подавала и виду. На ее месте многие девушки злились бы и гнали меня прочь, чтобы я не путалась под ногами, но она оказалась не такой. Она всюду брала меня с собой и позволяла мне все. Да, она была очень милой. И если Филип не сумел ужиться с ней после свадьбы, значит, это его вина.

Милдред Армитидж оторвалась от своего рукоделия.

— Они оба своевольны, — объяснила она. — Оба росли, будучи единственными детьми в семье. Вдобавок Энн была очень хороша собой и богата — ей и в голову не приходило, что бесполезно капризничать, если ты замужем за таким гордецом, как Филип. Лин устремила на нее пристальный взгляд.

— Разве Филип гордец?

— О, дорогая, он невероятно горд!

— Неужели?

Миссис Армитидж пожала плечами.

— Ну как тебе объяснить… — она помедлила. — Так или иначе, они не успели окончательно разругаться. А может, они и не ссорились по-настоящему или со временем научились бы ладить друг с другом. Но что толку теперь гадать — Энн уже не вернешь. Так что можешь вспоминать о ней, как привыкла.

— Ко мне она относилась чудесно, — казалось, Лин клянется в преданности и о чем-то сожалеет. — С ее стороны было очень мило предложить мне быть подружкой невесты.

Встав, Лин прошлась по комнате, остановилась в центре, запрокинула голову и засмотрелась на картину, висящую над каминной полкой. Это было известное полотно Эмори «Девушка в шубке», запечатлевшее Энн Джоселин через несколько недель после свадьбы. Между полами распахнутой темной шубки виднелось тонкое голубое платье. Длинное жемчужное ожерелье, улыбающееся овальное лицо, розовые губы, небрежные завитки золотистых волос, нежное цветение молодости и счастья… На портрете Энн Джоселин выглядела как живая. Девушка с непокрытой головой надевала шубку и улыбалась, словно собираясь в гости и заранее радуясь. А год спустя она погибла ночью на бретонском берегу, сраженная пулеметной очередью.

Линдолл широко раскрыла глаза. Не отрываясь она смотрела на портрет, краски которого при электрическом освещении казались особенно яркими. Комната Энн, портрет Энн… А Энн погибла в возрасте двадцати одного года! В Лин взметнулся гнев. Она обернулась к Милдред Армитидж.

— Почему ты недолюбливала ее?

Вязанье кучей упало на обтянутые горчичным твидом колени. Светлые глаза растерянно заморгали.

— Детка, дорогая, я почти не знала ее. Мать Энн старалась не сближаться с Джоселинами. Не забывай, что Мэриан была дочерью старого Эмброуза, и ее воспитали так, что она привыкла относиться к нему, как к чудовищу. Он поселил в своем доме другую женщину, у них родился сын — можешь себе представить, как это восприняли другие члены семьи! Вот Мэриан и возненавидела всю семью Джоселин, и внушила эту ненависть Энн. Только после смерти Мэриан ее золовка миссис Кендолл — кстати, весьма рассудительная особа — позволила Энн видеться с нами. Конечно, в девичестве я тоже носила фамилию Джоселин, но когда моя сестра вышла замуж за отца Филиппа, мы как-то отдалились от остальной семьи. Поэтому я впервые увидела Энн, когда ей исполнилось девятнадцать.

Линдолл продолжала смотреть на нее огромными укоризненными глазами.

— Но почему она тебе не нравилась?

На самом деле она хотела спросить: «Почему ты ее не любила?» Как можно знать Энн и не любить ее? Этого Лин не понимала.

Милдред Армитидж испустила раздраженный вздох.

— Боже мой, ну откуда мне знать? Взрослым свойственно настороженно относиться к незнакомым людям. А Энн была молода, красива, очень богата, и миссис Кендолл твердо решила выдать ее замуж за Филипа. Вот Энн и вышла за него — хорошо еще, брак продлился недолго и распался сам собой.

— И все-таки она тебе не нравилась!

Услышав, как гневно зазвенел голосок Лин, Милли Армитидж расцвела широкой, обезоруживающей улыбкой.

— Полно, не сердись. Со своими чувствами нелегко совладать. Джейн Кендолл хотела, чтобы Энн стала женой Филипа, а я — нет.

— Почему?

— Во-первых, они состояли в родстве. Браки между родственниками редко бывают удачными. У всех Джоселинов в крови гордость и своеволие.

— Но только не у Энн!

— Ты думаешь? Но ведь она захотела выйти замуж за Филипа — и вышла!

— Почему бы и нет?

— По одной простой причине: этого ни за что не допустила бы ее мать. Но я не виню Энн, я никого не виню. Других причин препятствовать их браку не было, а если бы и нашлись — какая разница? Все Джоселины одинаковы. Вспомни Терезу Джоселин, которая поселилась в бретонском замке. И все почему? Потому, что она взяла под опеку незаконнорожденную внучку старого Эмброуза, рассорившись из-за нее со всеми родственниками. Джойс — вот как ее фамилия, Энни Джойс. Эмброуз звал ту женщину миссис Джойс, дать ей свою фамилию он не отважился, и сын, Роджер, следовал его примеру. Энни — дочь Роджера. Ей не досталось ни гроша, поскольку Эмброуз так и не подписал завещание. И когда Тереза, седьмая вода на киселе, явилась сюда и потребовала, чтобы семья назначила Энни содержание, все были против, вот Тереза и разругалась со всеми, умчалась во Францию и арендовала шато. Денег у нее была уйма, и все думали, что она оставит их в наследство Энни. Но она назначила наследницей Энн, которая и без того ни в чем не нуждалась. Тереза послала за Энн и сообщила, что если та хочет получить ее состояние, ей придется опекать Энни — ведь она сирота, к тому же обделенная. Филип счел этот поступок непристойным, и он был прав. Ведь Тереза закатила родне такой скандал из-за Энни!

Глаза Линдолл затуманились. Она ненавидела несправедливость и любила Энн. Некоторое время она вела трудную душевную борьбу и наконец спросила тоном непослушного ребенка:

— Почему она так поступила?

— Кто — Тереза? Потому, что она носила фамилию Джоселин, потому, что так захотела, потому, что ей надоела Энни Джойс и она выбрала себе новую подопечную — Энн. Явившись на свадьбу, Тереза бросилась на шею новобрачной. Несносная, надоедливая женщина, до неприличия сентиментальная и вспыльчивая! Откровенно говоря, я не ожидала, что ее ссора с родственниками будет такой продолжительной. Свадьба стала идеальным предлогом для примирения, и она не замедлила им воспользоваться. Вероятно, малютка Энни Джойс до смерти осточертела Терезе, вот она и нашла себе новое увлечение. Я думала, она вернулась в Англию надолго, но она опять укатила во Францию и вскоре заболела. К тому времени как Тереза послала за Энн, везти больную на родину было уже слишком поздно, а обстановка во Франции накалялась с каждым днем. Тогда-то и начались серьезные ссоры. Филип настаивал на своем, Энн — на своем. Он запретил ей покидать Англию, а она взяла и уехала. Филип был вне себя от злости!

— Он не имел никакого права злиться.

— Мой ангел, когда супруги заводят разговоры о своих правах, это означает, что в семье царит разлад.

Подумав, Линдолл спросила:

— А они помирились?

— Не знаю.

— Если не успели, это ужасно.

На этот счет у Милли Армитидж имелось свое мнение. Покидая Англию, Филип был не в состоянии идти на примирение. Впервые в жизни Милли видела, чтобы мужчина так разозлился.

Было бы лучше держать подобные мысли при себе, но на такой подвиг Милли была неспособна. Она продолжав:

— Да, он был в бешенстве… но зачем мы вообще завели этот разговор? Произошла трагедия, какие порой случаются в жизни, вот и все. Почему бы нам не забыть о ней — вместо того чтобы то и дело оглядываться назад, подобно жене Лота? Соляные столпы никчемны и безобразны. А я спустила петель пятьдесят, и все потому, что ты уставилась на меня взглядом стервятника!

— У стервятников глаза почти всегда прикрыты веками.

Милли Армитидж рассмеялась.

— Иди сюда, помоги мне поднять петли, а потом мы поговорим о естественной истории!

Глава 3

Филип Джоселин позвонил в восемь.

— Кто это?.. Лин?.. Ладно, передай тете Милли, что я приеду завтра к ленчу, а может, после ленча. Надеюсь, мой паек не пропадет?

Лин усмехнулась:

— Вряд ли.

— Я только что узнал, что не смогу приехать домой. Так получилось.

— Ничего… Подожди! Утром кто-то звонил тебе.

— Кто?

— Не знаю. Она не назвала своего имени, только спросила, дома ли ты, а когда я объяснила, что ты в Лондоне, пожелала узнать, когда ты вернешься. Я ответила, что сегодня, а может, и завтра, и она повесила трубку. Звонок был междугородний, слышимость отвратительная.

Филип засмеялся.

— «Таинственный голос», продолжение следует! Не расстраивайся, она перезвонит завтра. Передай привет тете Милли. Целую твои ручки и ножки.

— Ничего подобного ты не сделаешь!

— Разумеется — век галантности давно в прошлом. До свидания, детка. Будь умницей, — и он повесил трубку.

Линдолл положила трубку на рычаг и вернулась к камину. Недавно она переоделась в теплое зеленое домашнее платье, а миссис Армитидж — в бесформенный балахон из бурого вельветина с потертым меховым воротником.

— Звонил Филип, — сообщила Линдолл.

— Так я и думала.

— Он не знает, приедет ли завтра к ленчу.

Подобные неожиданности никогда не тревожили миссис Армитидж. Она кивнула и неожиданно для племянницы заявила:

— Хорошо, что Филип тебе не родственник.

Линдолл наклонилась, чтобы подложить в огонь полено; ее длинная пышная юбка вздулась колоколом. Щеки овеяло жаром. Она заметно смутилась:

— Почему?

— Да так, просто подумалось… Джоселины — прекрасные люди, бедняжка Луи была очень счастлива с отцом Филипа. Он был на редкость обаятельным мужчиной. Таковы все Джоселины — они невозможно обаятельны. Но им давным-давно нужна свежая кровь.

В этот момент в дверь позвонили.

Энн Джоселин стояла на темном крыльце и ждала, когда откроется дверь.

Такси, которое привезло ее из Клейфорда, с шумом развернулось на усыпанной гравием дорожке и укатило. Шум двигателя затих вдалеке. Энн по-прежнему стояла и ждала. Наконец она потеряла терпение и позвонила еще раз, но в ту же минуту в замке лязгнул ключ. Дверь приоткрылась, в щель выглянула молодая девушка. Обнаружив, что на пороге стоит незнакомая женщина, девушка осмелела и открыла дверь пошире.

Энн Джоселин вошла в дом.

— Сэр Филип вернулся?

Айви Фоссет заволновалась: в гости не приходят так поздно, в темноте, да еще в военное время. Но незнакомка выглядела как настоящая леди и была одета в роскошную шубку. Уставившись на шубку во все глаза, Айви ответила:

— Нет, мэм, еще нет.

Незнакомая леди решительно прошла мимо девушки.

— Тогда кто же дома? Кто подошел сегодня утром к телефону?

— Здесь миссис Армитидж и мисс Линдолл, мисс Линдолл Армитидж. Наверное, она и взяла трубку.

— Где они? В большой гостиной? Нет, докладывать обо мне не надо.

Изумленно приоткрыв рот, Айви долго смотрела вслед незнакомке.

— Прошагала мимо меня, будто я пустое место! — сообщила она в кухне, заслужив укоризненный взгляд пожилой кухарки миссис Рамидж.

— Надо было спросить ее фамилию.

Айви встряхнула головой.

— Да она просто не дала мне рта открыть!

Энн пересекла холл. Большая гостиная располагалась в глубине дома, дверь из нее открывалась на террасу. Эта комната, отделанная белыми панелями, называлась «большой гостиной» еще со времен доброй королевы Анны. Первая Энн Джоселин приходилась ей крестницей.

Взявшись за дверную ручку, Энн помедлила минуту, расстегнула шубку и распахнула ее, чтобы было видно голубое платье. Ее сердце торопливо заколотилось — не каждый день воскресаешь из мертвых. Пожалуй, это к лучшему, что она не застала Филипа. Открыв дверь, Энн застыла на пороге.

Люстра под потолком, задернутые голубые шторы на окнах, пылающий в камине огонь, «Времена года» на каминной полке, а над статуэтками — портрет девушки в шубке. Энн устремила на портрет внимательный, придирчивый взгляд, словно на свое отражение в зеркале. И действительно, он мог бы быть ее отражением.

В комнате сидели две женщины. Справа от камина расположилась Милли Армитидж с газетой на коленях, вторая газета валялась на синем ковре у ее ног. Неряшливая, назойливая особа, она всегда относилась к Энн неприязненно. И вот теперь она чувствует себя здесь как дома. Не слишком ли она поторопилась? Ничего, теперь все изменится. На ковре у камина свернулась клубочком эта девчонка Линдолл, держа на коленях книгу.

Газета зашуршала, вдруг придавленная ладонью Милли Армитидж, книга выскользнула из рук и упала на меховой белый коврик у камина. Линдолл порывисто вскочила, оправляя складки длинной зеленой юбки, схватилась за подлокотник свободного кресла и прислонилась к нему. Ее глаза потемнели, стали огромными, вся кровь отхлынула от лица. Глядя в дверной проем, Лин видела перед собой Энн Джоселин, будто сошедшую с портрета, который висел за спиной Лин — Энн с непокрытой головой, золотистыми локонами, нежным овальным лицом, в жемчужном ожерелье поверх тонкого голубого платья под распахнутой шубкой.

В тот же миг Милли Армитидж ахнула. Сама Лин стояла не дыша. Время замерло, пока она смотрела на Энн. Внезапно в голове Лин мелькнула непрошеная мысль: «А на портрете Эмори она гораздо лучше». Вспоминая об этой случайной мысли позднее, Лин испытала шок. Кто смог бы сохранить красоту и свежесть, несмотря на три года лишений, страданий и бедствий? Чувства нахлынули потоком, мешая осознать что-либо, кроме двух вещей: перед ней Энн, она жива. Со сдавленным криком Лин сорвалась с места, Энн раскрыла объятия. Через мгновение Линдолл уже обнимала ее, без конца повторяла ее имя, а по ее щекам струились слезы.

— Энн, Энн, Энн! А мы думали, ты погибла!

— Одно время я и сама так думала.

Вдвоем они прошли по комнате.

— Тетя Милли, как я рада вас видеть! Боже мой, как славно очутиться здесь!

Милли Армитидж покорно позволила обнять ее. Борясь со шквалом противоречивых чувств, она запечатлела поцелуй на щеке, которая за три года заметно похудела и теперь была накрашена ярче, чем в былые времена. Милли не могла припомнить, обнимала ли Энн ее когда-нибудь раньше. Обычно они ограничивались вежливым поцелуем в щеку. Отступив с мимолетным чувством облегчения, Милли принялась подыскивать слова. Не то чтобы ей было нечего сказать, но даже потрясение не помешало ей осознать, что сейчас лучше держать язык за зубами. Любое ее слово может повредить Филипу. Милли внутренне поежилась, предчувствуя катастрофу. Три с половиной года — долгий срок. Все это время Энн считали умершей. А она вернулась. Как это ужасно — вернуться и узнать, что больше ты никому не нужна. «Живые сомкнули ряды» — чьи это слова? Они справедливы, так положено. В годы лишений особенно ценится все, что напоминает о домашнем тепле и уюте. «Черт, зачем она вернулась?»

Тем временем Линдолл восклицала:

— Энн, дорогая! Как чудесно, что ты жива!

Миссис Армитидж вспомнила о своих хороших манерах и исполнилась мрачной решимости вести себя, как подобает леди.

Глава 4

На следующий день Филип Джоселин вернулся домой к четырем часам. В холле его перехватила Милли Армитидж.

— Филип, иди сюда. Нам надо поговорить.

— В чем дело?

Взяв Филипа под руку, Милли увела его в кабинет, удобно расположенный в противоположном от гостиной крыле дома. Подобно большинству комнат, кабинет носил условное название, но вдоль его стен выстроились шкафы с книгами. Здесь было уютно, ржаво-красные шторы и глубокие кожаные кресла придавали кабинету жилой вид.

Прикрыв за собой дверь, Филип с любопытством перевел взгляд на тетю Милли. Он был искренне привязан к ней, но хотел, чтобы она скорее перешла к делу. Случилось что-то серьезное, а тетя Милли, вместо того чтобы заявить об этом напрямик, мялась в нерешительности.

— Мы пытались дозвониться до тебя, но нам сказали, что ты уже покинул клуб.

— Да, Блэкетт пригласил меня к себе. А в чем дело? Где Лин? С ней ничего не случилось?

— Нет.

Милли Армитидж мысленно обратилась к самой себе: «Видишь, он первым делом вспомнил о ней. Он к ней привязан, и эта привязанность крепнет с каждым днем. Но что теперь в ней толку? Все-таки я грешница… О, господи, какая путаница!»

— Тетя Милли, в чем дело? Кто-нибудь умер?

Миссис Армитидж с трудом удержалась, чтобы не ответить: «Гораздо хуже!» Взяв себя в руки, она молча покачала головой.

Уже не скрывая нетерпения, Филип продолжал допытываться:

— Тогда что же стряслось?

Милли Армитидж выпалила на одном дыхании:

— Энн вернулась.

Они стояли у письменного стола, Филип держал в руках снятые пальто и шляпу. У него, светловолосого и рослого, как все Джоселины, черты лица были более резкими, глаза имели тот же оттенок, что и у Энн, брови были не изогнутыми, а словно надломленными на изгибе, волосы выгорели под тунисским солнцем. Помолчав минуту, он бросил шляпу на стул, повесил пальто на его спинку и негромко спросил:

— Ты не могла бы повторить еще раз?

Милли Армитидж держалась из последних сил. Выслушав просьбу Филипа, она произнесла с расстановкой, будто втолковывая что-то ребенку:

— Энн вернулась.

— Я все слышал, просто хотел убедиться. И что же это означает?

— Филип, не надо! Я ничего не смогу объяснить, если ты будешь так себя вести.

Его надломленные брови взлетели вверх.

— Как именно?

— Негуманно. Она жива… она вернулась… и она здесь!

Впервые за все время разговора в его голосе послышался металл.

— Ты сошла с ума?

— Пока нет, но всякое может случиться.

Он тихо произнес:

— Энн умерла. Почему ты вдруг решила, что она жива?

— Я видела ее своими глазами. Она приехала вчера вечером. Она здесь, сейчас она в большой гостиной вместе с Линдолл.

— Чепуха!

— Филип, если ты сейчас же не перестанешь мучать меня, я разрыдаюсь! Говорю тебе, она жива! Она в гостиной вместе с Линдолл.

— А я повторяю, что видел, как она умерла и как ее похоронили.

Милли Армитидж невольно содрогнулась и сердито спросила:

— Что толку повторять одно и то же?

— Ты хочешь сказать, я тебя обманываю?

— Энн в гостиной вместе с Линдолл.

Филип направился к двери.

— В таком случае составим им компанию.

— Постой! Так не пойдет. Сначала дай мне договорить. Вчера утром кто-то звонил нам. Помнишь, Лин сказала тебе об этом по телефону?

— И что же?

— Это была Энн. Ее только что переправили в Англию на рыболовном судне. Когда она звонила, она не назвала своего имени — только спросила, дома ли ты. А вчера вечером в половине девятого она приехала сюда. Потрясение было невероятным. Неудивительно, что ты мне не веришь. Лин как раз смотрела на портрет Энн, и вдруг открылась дверь и она застыла на пороге, словно сошла с картины — голубое платье, жемчуга, шубка. Да, мы были ошеломлены!

Филип открыл дверь.

— Энн умерла, тетя Милли. Пожалуй, пора побывать в гостиной и посмотреть, с кем там Лин.

Через холл они прошли молча. Филип сам открыл дверь гостиной и вошел в нее. Первой он увидел Линдолл. Она сидела на подлокотнике массивного кресла, стоящего слева от камина. Лин вскочила, и Филип заметил в кресле голубое платье с портрета, вечерний туалет Энн Джоселин, жемчужное ожерелье Энн Джоселин, вьющиеся золотистые волосы Энн Джоселин, овальное лицо, темно-серые глаза, тонкие дуги бровей. Впоследствии никто из присутствующих не мог вспомнить, долго ли Филип простоял молча. Наконец он выступил вперед и негромко, многозначительно произнес:

— На редкость продуманная сцена. Ваш макияж и выдержка достойны всяческих похвал, мисс Джойс.

Глава 5

Она поднялась с кресла и встала лицом к нему.

— Филип!

Он коротко кивнул.

— Да, я Филип. Но вы не Энн — по крайней мере, не Энн Джоселин. Полагаю, крещеное имя Энни Джойс — Энн.

— Филип!

— На что вы рассчитываете? Позвольте спросить, почему вы решили, что подобный обман сойдет вам с рук? Оригинальная выходка. Вероятно, вы думали, что я за границей или числюсь пропавшим без вести, чем вы наверняка не преминули бы воспользоваться. Да, вам удалось бы провести Лин и тетю Милли, но не меня, и я объясню почему. Когда Энн ранили, я сам отнес ее в лодку, где она и умерла. Ее тело я привез на родину.

Она не сводила глаз с его лица.

— Ты привез домой труп Энни Джойс. И похоронил Энни Джойс.

— И зачем же я это сделал?

— Наверное, по ошибке. Ранена была Энни, но закричала я. Она опиралась на мою руку, ты ушел вперед, к лодке. Я почувствовала, как между нами пролетела пуля. Энни отпустила мою руку и упала. Я закричала. Тогда ты вернулся и подхватил ее — видимо, решил, что это я. В темноте ты вполне мог ошибиться — не знаю, не могу сказать наверняка. Было совсем темно, в нас стреляли, ты мог перепутать меня с Энни. Я думала, что ты вернешься за мной, но ты не вернулся.

Филип негромко осведомился:

— Значит, вы утверждаете, будто я бросил вас на берегу?

— Мне кажется… нет, я уверена: ты считал, что на берегу осталась Энни Джойс.

— Звучит чертовски… — спохватившись, он умолк и начал снова: — Теперь послушайте, что произошло на самом деле. Я отнес Энн в лодку. Там уже сидели другие люди — семейство Реддинг, — он повернулся лицом к Линдолл и продолжал, словно обращался к ней: — Мы с Мердоком переплыли пролив на его моторной лодке. К тому времени Тереза Джоселин уже умерла и была похоронена, деревню заняли немцы. Мердок остался в лодке, я отправился в шато. Я дал Энн и мисс Джойс полчаса, чтобы собрать самые ценные вещи. Энн сообщила, что на соседней ферме прячутся другие англичане — нельзя ли взять их с собой? Она добавила, что их приведет Пьер. Я спросил, сколько их, этих англичан, но она не смогла ответить — ей было известно только, что двое из них дети. Она послала за Пьером, доверенным лицом Терезы и ее дворецким, и он объяснил, что на ферме прячутся месье, мадам и двое их детей, сын и дочь. Ферма принадлежала его кузену, поэтому он знал об англичанах. Я согласился взять их с собой, но предупредил, что через час они должны быть на берегу. Однако они опоздали — они из тех людей, что вечно всюду опаздывают. Мы решили подождать, но к тому времени, когда Реддинги наконец появились, боши заметили нас и подняли тревогу. Я шел впереди, когда услышал крик Энн. Я вернулся за ней и отнес ее в лодку. На берегу царила кромешная тьма, выстрелы не смолкали. Я позвал Энни Джойс, но она не ответила. Мы с Мердоком бросились искать ее. Реддинги принялись звать нас. Мердок прошел мимо меня, он кого-то нес на руках, и я решил, что это мисс Джойс. Усевшись в лодку, мы пересчитали всех по головам. Нас было восемь — Мердок, я сам, мужчина, мальчик и четверо женщин. Все правильно, еще одну женщину ранило. Мы поспешили отплыть от берега. Энн так и не пришла в сознание, ее ранили в голову. Уже на полпути к дому я обнаружил, что мисс Джойс нет в лодке. Четвертой пассажиркой оказалась француженка, гувернантка Реддингов. Ее тяжело ранило в грудь. Вернуться мы не могли, да и к чему? Того, кто остался на берегу, давным-давно нашли боши. Вот и все, — он повернулся к Энн. — Именно так это произошло, мисс Джойс.

Она стояла возле каминной полки, небрежно опираясь на нее и опустив вторую руку. На пальце поблескивало платиновое обручальное кольцо, прикрытое вторым кольцом, с крупным сапфиром в окружении бриллиантов, — его Филип подарил Энн Джоселин в честь помолвки. Тоном искреннего облегчения она произнесла:

— Очень рада слышать. Все это время я страдала, не понимая, как ты мог бросить меня. На берегу осталась не Энни Джойс, а я. Представляешь, каково мне пришлось, когда ты не вернулся? Я ничего не понимала, но теперь вижу, что произошло, — в темноте ты вполне мог принять Энни за меня. Я верю, ты действительно считал, что отнес в лодку меня. Не знаю, скоро ли ты понял свою ошибку. Должно быть, нескоро, ведь было так темно. Наверное… — она осеклась, понизила голос с беспокойством спросила: — Она была… сильно изуродована?

— Нет.

— И ты не узнал ее даже утром? Видимо… что ж, это могло случиться. Мы были очень похожи. Да, скорее всего, так и было. Иначе придется поверить в то, во что мне совершенно не хочется верить.

Филип отозвался:

— Знаете, вы меня заинтриговали. Не могли бы вы объяснить подробнее? Во что вам не хочется верить?

— Лучше не будем об этом.

— Боюсь, вам придется объясниться.

До тех пор Милли Армитидж стояла в дверях, но теперь прошла в комнату и присела на подлокотник кресла, в котором обычно устраивалась. Ноги отказывались держать ее, голова раскалывалась, мебель начала расплываться перед глазами. Линдолл не шевелилась, крепко сжимая одной рукой другую. Ее лицо по-прежнему было мертвенно-бледным, в глазах застыл ужас.

Энн заговорила:

— Хорошо. Я не хотела говорить об этом, не хотела даже думать, Филип, о том, что ты похоронил Энни Джойс как Энн Джоселин только потому, что считал меня погибшей. А если бы тебе пришлось признаться, что ты бросил меня, это выглядело бы некрасиво. К тому же смерть было бы нелегко доказать. Понадобились бы годы, чтобы меня признали умершей. Искушение покончить со всем разом было слишком велико — не так ли?

Загорелое лицо Филипа стало серым, мгновенно осунулось, глаза заблистали холодно и злобно. Милли Армитидж невольно пожелала, чтобы он выругался или закричал. Ее отец и муж в минуты гнева никогда не сдерживались, и в этом было что-то домашнее, уютное. Лучше бы Филип расшумелся — вместо того чтобы хранить ледяное молчание.

Но он заговорил негромким голосом:

— Значит, вот в чем дело! Понятно. В темноте я принял Энни Джойс за Энн, а когда понял, что совершил ошибку, решил присвоить себе состояние Энн. Верно?

Она отвернулась, не выдержав его пронзительного взгляда.

— Филип, я не хотела говорить об этом… ты же знаешь… но ты вынудил меня. Что подумали бы люди, выслушав твой нелепый рассказ? Разве ты не понимаешь, что я просто пыталась помочь тебе? Не видишь, что ради нас обоих мы должны кое о чем умолчать? Произошла досадная ошибка. Думаешь, мне хочется считать иначе? Мы должны делать вид, что все вышло случайно. Мы не виделись целых три месяца, я сильно похудела от волнения, мы с Энн всегда были очень похожи, к тому же после смерти… — она невольно передернулась, — люди заметно меняются, порой до неузнаваемости. Филип, прошу тебя, не злись! Мы оба наговорили много лишнего. Но на самом деле обо всем этом я предпочла бы умолчать. Филип!

Он отступил на шаг.

— Вы не моя жена.

Милли Армитидж не выдержала — странно, что она вообще сумела так долго хранить молчание. Глядя на кольцо с сапфиром, она заметила:

— Кажется, внутри на кольце Энн была гравировка? Помнится, кто-то говорил мне об этом…

— Инициалы Э. Дж. и дата, — подтвердил Филип.

Энн сняла кольцо с сапфиром и платиновое обручальное кольцо, положила их на ладонь и подошла к Милли Армитидж.

— Э. Дж. и дата — убедитесь сами, — предложила она.

Последовала минутная пауза. Никто не шевельнулся. Линдолл казалось, что у нее вот-вот разорвется сердце. Три человека, которых она обожала, хранили мрачное молчание. Это было не просто молчание. Комнату наполнили холод, подозрение, недоверие и ледяной гнев Филипа, пробиравший до костей. Лин хотелось убежать и спрятаться. Но от себя не убежишь, от собственных мыслей не спрячешься. От них нет спасения. Оставшись на месте, она выслушала слова Филипа:

— Собираясь во Францию, Энн оставила обручальное кольцо дома. Перед ее отъездом мы поссорились, вот она и сняла кольцо.

Энн шагнула к нему.

— А потом снова надела.

— Несомненно, вы сделали это — когда решили выдать себя за другого человека. Теперь ваша очередь объяснить, как было дело. Мою версию вы уже слышали. Думаю, и ваша давно готова. Мы слушаем вас.

— Филип… — ее голос дрогнул. Она надела кольца на палец и выпрямилась. — Хорошо, я все объясню. Тете Милли и Лин уже все известно. Меня спас Пьер. На берегу была пещера, где мы прятались, пока не кончилась стрельба. Я сильно растянула щиколотку. Немцы обшарили весь берег, но не нашли нас. Когда они ушли, мы вернулись в шато. Я насквозь промокла и продрогла, у меня начиналась простуда. К тому времени как немцы явились в шато с обыском, я уже лежала в жару. Пьер объяснил им, что я — Энни Джойс, что я прожила в замке десять лет со своей пожилой родственницей, которая недавно скончалась. Пьер сказал, что в шато жила еще одна английская леди, но она уехала, как только началась война. Меня осмотрел врач, обнаружил, что у меня двусторонняя пневмония, и запретил увозить из замка. Я долго проболела, меня не беспокоили. Когда я поправилась, меня отправили в концентрационный лагерь, но я снова заболела, и меня отпустили в замок. Вот и все. Там я жила с Пьером и его женой. К счастью, кузина Тереза всегда держала дома достаточно денег. Мы находили их повсюду — в мешочках с сушеной лавандой, в подушечках для булавок, между страницами книг, в носках туфель. Но мало-помалу деньги кончались, и я впала в отчаяние.

— Почему же вы не писали мне?

— Я боялась. Меня оставили в покое, и я не хотела привлекать к себе внимание. Потом я написала два письма, узнав от Пьера, что их можно переправить в Англию.

— И вы не удивились, узнав, что письма так и не дошли до адресата?

Она ответила ему открытым взглядом.

— Конечно нет: я знала, что шансы на успех ничтожны. А неделю назад меня предложили переправить в Англию. Мне пришлось отдать последние деньги кузины Терезы, но я думала, что игра стоит свеч. С собой я не привезла никаких вещей, кроме сумочки и пятифунтовой банкноты. От нее уже ничего не осталось, поэтому, боюсь, тебе придется снабжать меня деньгами, пока я не встречусь с мистером Кодрингтоном и не заберу у него мои деньги.

Все это Филип выслушал с холодной яростью. Эта женщина прекрасно понимала, что он не выставит ее за дверь без единого гроша. Каждый лишний час, проведенный под этой крышей, придаст ей уверенности. Если же он уедет сам… Будь он проклят, если подарит Джоселинс-Холт Энни Джойс!

Не задумываясь, он поправил:

— Деньги Энн.

Ее ответ прозвучал незамедлительно:

— Мои деньги, Филип.

Глава 6

— Весьма необычная ситуация, — пробормотал мистер Кодрингтон. — И затруднительная, чрезвычайно затруднительная. Знаете, вам было бы лучше покинуть этот дом.

Филип Джоселин усмехнулся.

— И добровольно отдать его мисс Энни Джойс? Нет, на это я не согласен.

Мистер Кодрингтон нахмурился. Его отец и он сам знали четыре поколения Джоселинов. Все они были донельзя упрямы. Филипа мистер Кодрингтон знал с тех пор, как побывал на его крестинах, любил его, но втайне считал, что второго такого же упрямца не найти. Юристы — настоящие знатоки человеческой натуры. Он отозвался:

— Судебные разбирательства, связанные с установлением личности, всегда щекотливы и деликатны, они неизменно вызывают лишнее любопытство.

— Это еще мягко сказано.

Мистер Кодрингтон помрачнел.

— Если она возбудит процесс… — она осекся и начал снова: — Знаете, лично я не смог бы присягнуть в суде, что она не Энн Джоселин.

— Вот как?

— Да, не смог бы.

— Вы думаете, она выиграет дело?

— Этого я не говорил. Возможно, перекрестного допроса она не выдержит. Короче говоря… — он пожал плечами. — Видите ли, Филип, сходство и вправду поразительное, и беда в том, что даже если мы найдем людей, знавших Энни Джойс, наверняка выяснится, что их воспоминания о ней уже потускнели. Она уехала вместе с мисс Джоселин во Францию, когда ей минуло пятнадцать, то есть одиннадцать лет назад. Незадолго до отъезда я виделся с мисс Джойс, мисс Джоселин приводила ее ко мне. Мисс Джойс была одним-двумя годами старше Энн, чуть худее, но сходство между ними все-таки имелось — тот же цвет глаз и лица, но не более того. Волосы Энни были более темными и прямыми, а у Энн — вьющимися.

— Волосы можно подкрасить и завить.

— Полагаю, это еще надо доказать.

Филип покачал головой.

— Вчера вечером тетя Милли завела осторожные расспросы, и выяснилось, что у мисс Джойс на все готов ответ. За три года лишений и болезней у нее совсем испортились волосы. Сразу после прибытия в Англию ей пришлось сделать перманент. Она сообщила, что нашла отличного парикмахера в Уэстхейвене и потратила на прическу все свои деньги до последнего гроша. А что касается оттенка волос, все белокурые девушки осветляют их. Так делала и Энн, в этом нет ничего необычного.

Мистер Кодрингтон поерзал на стуле.

— Филип, объясните мне: почему вы так убеждены, что она не Энн? Когда я вошел в комнату и увидел ее стоящей прямо под портретом… словом, вы понимаете…

Филип Джоселин засмеялся.

— Да, она обожает стоять возле портрета Энн. Жаль, что в комнате нельзя щеголять в шубке. В ней она смотрелась бы особенно эффектно, но увы! Прочие детали воспроизведены со всей тщательностью — волосы, платье, жемчуга: она словно сошла с портрета. Но разве вы не понимаете, что это и выдает ее? Зачем Энн понадобилось бы одеваться, как на портрете четырехлетней давности? Вы когда-нибудь видели, чтобы она укладывала волосы, как на портрете? Лично я — нет, — он издал отрывистый смешок. — Так зачем ей понадобилось воспроизводить портрет Эмори, заезжать в Уэстхейвен и делать прическу? Энн не стала бы утруждать себя. Она явилась бы домой в лохмотьях, повязав волосы шарфом, как ходят десятки девушек, и ей бы и в голову не пришло, что ее примут за кого-нибудь другого. Позаботиться о платье и макияже могла лишь самозванка. С чего Энн могла бы предчувствовать, что ей не поверят? Да об этом она не задумалась бы ни на минуту!

Мистер Кодрингтон медленно кивнул.

— Логично. Но я не знаю, что скажут присяжные. Они предпочитают факты, а не психологические рассуждения.

— Вот одна из причин тому, почему я убежден, что это не Энн. Есть и другая — боюсь, ее вы тоже назовете психологическим рассуждением. Энни поразительно похожа на Энн, такой могла бы стать сама Энн, если бы прожила еще четыре года, сходство ошеломляет. Но она не Энн. Будь она настоящей Энн, она вспылила бы, услышав от меня первую же резкость. Видите ли, я не выбирал слов, а она не только не рассердилась, но и подставила мне другую щеку. Энн никогда так не поступала.

— Три с половиной года на оккупированной территории кого угодно научат выдержке.

Филип порывисто поднялся.

— Только не Энн, и не со мной! — он начал в волнении вышагивать по комнате. — Вспомните о том, в каких условиях выросли обе девушки. Энн была очаровательным, избалованным единственным ребенком богатой наследницы. В восемнадцать лет она сама унаследовала огромное состояние. Но благодаря обаянию никто не замечал, как она капризна — пока не начинал перечить ей. Я сам понял, насколько она своевольна, когда запретил ей поездку к Терезе Джоселин. Разразилась бурная ссора, но она все-таки уехала во Францию. Энн просто вскипела бы, услышав, что я называю ее Энни Джойс. Нет, это не Энн, а другая женщина — старше Энн, опытнее, сильнее духом.

— Но ведь она четыре года прожила в страхе перед немцами, Филип.

— Женщина, выдающая себя за Энн, располагает большим опытом. Вспомните, в каких условиях она выросла. Ее отцом был незаконнорожденный сын старого Эмброуза. Но если бы не стечение обстоятельств, отец признал бы его. Если бы мать Энн умерла месяцем раньше, дядя Эмброуз наверняка женился бы на своей любовнице миссис Джойс, и юный Роджер стал бы сэром Роджером. Так или иначе, старик не удосужился составить завещание, и Энни не унаследовала ничего, кроме обид. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, Тереза попыталась навязать ее нам. Полагаю, естественная реакция родственников только усугубила обиду. Еще семь лет Энни была на побегушках у Терезы. А моя кузина Тереза отличалась неуравновешенностью, ее подопечная не понимала даже, какое положение она занимает в доме. Энни то баловали, то высмеивали, ей приходилось вечно быть настороже, думать, прежде чем открыть рот, ни в коем случае не позволять себе выказывать недовольство. Семь лет она училась распоряжаться деньгами Терезы, но Тереза оставила ее с носом. Не кажется ли вам, что к этому времени она уже решила, что с нее хватит? Такая женщина будет готова на все, лишь бы заполучить то, что якобы принадлежит ей по праву.

— Звучит убедительно. Но выдавать себя за другого человека не так-то просто. Такое случалось раньше, встречается и теперь, но самозванцы обычно терпят фиаско. В нашем случае Энни Джойс хорошо знакома с историей семьи и фамильными фотографиями. Мисс Джоселин была неутомимой сплетницей. Вероятно, она была в курсе всех семейных тайн, а что знала она, знала и мисс Джойс. Кажется, они приезжали сюда?

— Да, прогостили неделю. Тереза привезла к нам Энни Джойс. В то время я заканчивал школу, поэтому не встретился с ней, но догадываюсь, что во время этого визита Тереза превзошла сама себя. Отец злился, мачеха с трудом сводила концы с концами. Ничего не скажешь, славное было время.

— Пожалуй, и особенно тягостное для ребенка.

Филип ответил ему иронической усмешкой.

— Вот тут вы совершенно правы. Зато у нее была целая неделя, чтобы запомнить все — она впервые жила в большом доме, да еще в деревне. Помню, об этом мне рассказывала мачеха. Это вам ни о чем не говорит? Подобные впечатления обычно сохраняются надолго. Мисс Джойс совершенно непринужденно чувствовала себя и в доме, и в саду.

— Вот как?

— Это вас удивляет? А меня — ничуть. В пятнадцать лет, в том же возрасте, когда Энни Джойс приезжала сюда, я побывал в охотничьем домике Макларенсов в горах. Даже сейчас я нашел бы дорогу к нему с завязанными глазами, а ведь у меня не было случая освежить воспоминания — в отличие от Энни Джойс. Энн провела в шато три месяца. Может, тогда у Энни и возник хитроумный замысел — не знаю, но если вы помните Терезу, вы поймете, что она подробно расспрашивала Энн обо всем.

Мистер Кодрингтон кивнул.

— Да, положение Энни Джойс лучше, чем у большинства самозванцев, ей известны многие подробности. Судя по всему, ей досталась шубка Энн, вечернее платье, жемчуга, обручальное кольцо и кольцо, подаренное в честь помолвки, паспорт и удостоверение личности. Чем вы можете это объяснить?

Филип продолжал вышагивать по кабинету.

— Перед отъездом я велел им собрать все самое ценное. Энн отправилась на берег с сумочкой, с которой явилась сюда Энни Джойс. Эту сумочку ей подарили на свадьбу. Должно быть, документы и драгоценности лежали в ней. Кто-то из них нес шубку — не помню, кто именно.

— Очень жаль, — сухо отозвался мистер Кодрингтон.

Филип круто обернулся к нему.

— Послушайте, если бы я лгал, я бы сказал, что шубку несла Энн, верно? Но я просто не помню! Мне вспоминается только, что когда я отнес Энн в лодку, шубки при ней не было. Если Пьер и Энни нашли ее, то наверняка забрали с собой в шато. Энни твердит, что замерзла — значит, она могла надеть шубку. Пьер нес пару чемоданов. Не знаю, что с ними стало. Тьма стояла кромешная, боши стреляли в нас. Энн сразу ранили. Должно быть, Энни подняла упавшую сумочку или же несла ее с самого начала — точно не знаю.

— Понятно. Значит, доказательств нет. Все могло произойти как угодно. А как насчет почерка?

Филип мрачно напомнил:

— Она училась писать почерком Энн три с половиной года и, по-моему, достигла удивительных успехов. Что скажут эксперты, не знаю.

— Присяжные недолюбливают экспертов.

Филип кивнул.

— Мне всегда казалось, что даже эксперты сомневаются в правильности своих заключений.

— Технические подробности присяжных не интересуют.

Филип подошел к письменному столу и присел на край.

— Ради бога, не будем о присяжных! Эта женщина — не Энн, и мы должны заставить ее сознаться в этом. Она Энни Джойс, значит, она имеет право получить тридцать тысяч фунтов Терезы Джоселин — так и объясните ей. Я говорил Энн, что эти деньги ей не принадлежат, а после смерти Энн сказал вам, что оставлю их себе лишь в том случае, если удостоверюсь, что Энни Джойс мертва. Но она жива, она сидит в большой гостиной вместе с Линдолл. Наверное, перебирают фотографии тети Милли, — мистер Кодрингтон невольно ахнул, и Филип усмехнулся. — Этим делом они занялись еще вчера вечером. Просьба была высказана как нельзя более тактично. «Тетя Милли, дорогая, у вас не сохранилось каких-нибудь снимков?.. Вот как? О, покажите их мне! Вы не представляете, как я соскучилась по знакомым лицам!» Даже если она видит их впервые, будьте уверены: вскоре она запомнит все до единого.

Мистер Кодрингтон не стал скрывать недовольство:

— Почему вы допустили такое? Вы совершили ошибку.

Филип пожал плечами.

— Многое свершилось еще до моего приезда. Лин ходит за ней по пятам, как собачонка. Думает, что я… — его голос изменился, понизился до еле уловимого шепота. — Не знаю, что она думает.

Мистер Кодрингтон забарабанил пальцами по колену.

— Миссис Армитидж следовало бы проявить больше благоразумия.

Филип поднялся и направился к двери.

— Не вините тетю Милли: до моего возвращения они с Лин ни в чем не сомневались. А теперь тетя Милли потрясена — по крайней мере, я на это рассчитываю. Но Лин… — он снова вернулся к столу. — Мы отвлеклись. Я хочу, чтобы вы зашли в гостиную и сообщили Энни: она сможет получить тридцать тысяч Терезы, как только подпишет расписку именем Энни Джойс.

Глава 7

Линдолл вышла из гостиной и закрыла за собой дверь. На миг ее охватило облегчение, иллюзорное чувство успешного бегства. Но тут же Филип вышел за ней, взял ее за руку и широким шагом повел прочь.

Впустив Лин в кабинет, он вошел следом, захлопнул дверь и прислонился к ней.

— Значит, и ты туда же! Что за игру ты затеяла?

— Не понимаю…

— Ты выставляешь себя на посмешище!

Роковые слова чуть не сорвались с ее губ. Ужаснувшись им, Лин побледнела еще сильнее, чем прежде, — потому что чуть не выпалила: «Если бы так!» Филип заявил, что она выставляет себя на посмешище, а она чуть не пожалела вслух о том, что он ошибся. И это означало бы одно: ее раздосадовало возвращение Энн. Но об этом Лин не позволяла себе думать.

Филип смерил ее взглядом, и Лин показалось, что она уловила в нем пренебрежение.

— Глупышка! Ты сдерживаешься в пику мне, это ясно. Но зачем ты это затеяла?

Она стояла перед ним, как провинившийся ребенок.

— А что такого я натворила?

Он рассмеялся.

— Гораздо важнее то, чего ты не сделала. Если она и не знала чего-то, ты приложила все усилия, чтобы просветить ее, не так ли?

— Ты имеешь в виду фотографии? — медленно и встревожено уточнила она.

Филип взял ее за запястья.

— Посмотри мне в глаза! Эта женщина — не Энн. Энн умерла. Нет, не отворачивайся! Почему ты решила, что она Энн? — он крепче сжал пальцы. — Ты и вправду так считаешь?

Она смотрела на него во все глаза, но не знала, что ответить. Филип отпустил ее руки и со смехом попятился.

— Значит, ты ни в чем не уверена? Ты молчишь? Растеряла все слова? Но будь ты уверена в своей правоте, ты открыто заявила бы о ней. Хочешь, я помогу тебе, объясню, как все было? — Он сунул руки в карманы и прислонился спиной к двери. — Сначала ты ей поверила, тебе и в голову не пришло усомниться. «О, какая радость! Энн жива, все это время она была жива!»

Лин выдержала его взгляд и подтвердила:

— Да…

— А потом первая вспышка радости угасла, верно? — он прищурился, впиваясь в нее взглядом. — Да, тебе стало не до веселья. Тебе пришлось притворяться, делать над собой усилия, выполняя ее просьбы.

— Да… — хотела повторить Лин, но ее бледные губы не шевельнулись. Понимая, что ее выдают глаза, она поспешно отвела взгляд.

— Если бы я не любил тебя всем сердцем, я отвесил бы тебе затрещину!

И без того мертвенно-бледное лицо Лин стало совсем белым. Мышцы напряглись, лицо осунулось. Она взялась одной рукой за другую и крепко стиснула пальцы.

— Так нельзя… — еле выговорила она.

Только человек с острым слухом сумел бы разобрать ее слова. К счастью, Филип прекрасно их расслышал.

— Что нельзя? — уточнил он и продолжал, видя, как ее глаза наполняются скорбью и упреком. — Нельзя любить тебя или давать затрещины?

— Ты же знаешь…

На его лице вспыхнула краткая улыбка и вновь погасла. Всего на миг постороннему наблюдателю представился случай увидеть, какими обаятельными могут быть мужчины рода Джоселин. Резкие очертания губ смягчились, искренний блеск преобразил глаза. Но перемена была мимолетной. Прежде чем Линдолл успела немного успокоиться, Филип продолжал:

— Ты права, я сам знаю. Я не должен любить тебя — потому что Энни Джойс разыграла комедию, выдавая себя за Энн. Так ведь?

— Нет. Все дело в том, что Энн… Энн — твоя жена, — на этот раз ответ прозвучал громче, но губы по-прежнему едва шевелились.

Ледяным, раздраженным тоном Филип отозвался:

— Эта женщина вовсе не Энн, и уж конечно, не моя жена! Думаешь, я не узнал бы ее? Нельзя прожить с женщиной целый год и спутать ее с другой. Мы с Энн прекрасно знали друг друга и с каждой ссорой узнавали еще лучше. А эта особа знакома со мной не более, чем я — с ней. Мы никогда не встречались, мы совершенно чужие люди.

Глаза Линдолл наполнились болью. В них что-то шевельнулось — какая-то мысль или чувство раскаяния, но его тут же поглотила боль.

— Тебе нравится роль мученицы? — резко, почти оскорбительно продолжал Филип. — Ну конечно: я люблю тебя, а Энн жива. Она разлучит нас, поэтому ты и считаешь Энни Джойс моей женой. Нам нестерпимо больно, и ты готова на все, лишь бы мы расстались. Думаешь, я соглашусь? Ни за что! — Он протянул руку. — Иди сюда.

Она шагнула вперед, его ладонь легла на ее плечо.

— Думаешь, я не понимаю, что с тобой творится? Сначала ты была абсолютно уверена, что она — Энн. Но потом, засомневавшись, ты принялась винить себя, убеждать, что с твоей стороны сомневаться несправедливо и непорядочно. Затем ты пришла к выводу, что сомневаешься потому, что не хочешь, чтобы Энн оказалась живой — и конечно, ты принялась всеми силами уверять ее и всех остальных, что ты очень рада! Не знаю, что ты успела натворить — но, думаю, натворила немало. Надеюсь, впредь ты не станешь так поступать: ты не умеешь лгать, мне не составит труда разоблачить тебя, — он притянул Лин к себе и обнял за плечи.

Она испустила прерывистый вздох.

— Неужели я навредила нам?

— Видимо, да.

— Прости, я не хотела…

— Детка, зло совершают не только умышленно, но и по велению сердца.

— Ты несносен.

— Само собой.

— Филип, но что же я все-таки натворила?

— Это нам еще предстоит выяснить — или, если выражаться по-французски, qui vivra verra [1]. Очевидно, ты сообщила ей немало подробностей, о которых она должна была знать, но не знала, и не узнала бы, если бы не твоя помощь.

— Каких подробностей?

— Касающихся нашей семьи и соседей. Многое она знала от Терезы, но кое-что могла забыть, а ты невольно воскресила ее воспоминания.

Линдолл заерзала в кольце его рук.

— Филип, это несправедливо. Посуди сам: вернувшись после длительного отсутствия, Энн не могла не начать расспрашивать о родных и знакомых. Ей наверняка было бы интересно узнать, как они живут, где они и так далее.

— Смотря как она завела эти расспросы. Это я предпочел бы узнать от тебя. Несомненно, она действовала очень ловко. Она гораздо умнее Энн — Энн не отличалась хитростью и умом. Она знала, чего хочет, и добивалась своего, а в противном случае закатывала сцену. Словом, она действовала честно и открыто, прибегать к уловкам ей не приходилось — в отличие от Энни Джойс. А Энни всю жизнь была вынуждена хитрить и изворачиваться, притом довольно часто. Ну а теперь расскажи, как она выспрашивала о соседях.

Линдолл прикусила губу.

— Филип, твоя просьба звучит оскорбительно. По-моему, все выглядело вполне естественно. Она спросила, много ли в округе пустующих домов — разве Энн не поинтересовалась бы этим? Потом спросила, кто из соседей погиб на войне, как живут остальные — такие же вопросы могли возникнуть и у Энн.

— А потом речь зашла об альбомах с фотографиями?

— Филип, все опять-таки вышло само собой. Она поинтересовалась, — почему меня не призвали на службу, и я ответила, что числюсь в женской вспомогательной службе ВМС, но сейчас нахожусь в отпуске по болезни. Она заявила, что хотела бы увидеть меня в форме и спросила, занимается ли тетя Милли фотографией, как прежде. Я ответила, что да, когда у нее появляется пленка. Как видишь…

Филип уже все понял: молоко безнадежно пролито. Оплакивать потерю бесполезно.

Линдолл вскинула голову и заглянула ему в глаза.

— Филип…

— Что?

— Знаешь, Филип…

— Что еще ты натворила?

— Больше ничего. Но напрасно ты думаешь, что я во всем согласна с тобой. Ей известно то, что могла знать только Энн.

Филип иронически приподнял брови.

— Жаль, что ты не имела удовольствия знать мою кузину Терезу. Уверяю, она совала нос куда только можно и смаковала сплетни, а Энни Джойс прожила с ней целых семь лет.

Линдолл покачала головой — казалось, она пытается прогнать какие-то мысли.

— Похоже, ты уже все решил, и совершенно напрасно. Филип, мне придется пойти другим путем — кто-то же должен проявить беспристрастность. Меня не покидают мысли об Энн — я так ее любила! Я думала, она вернулась. Если это не она, значит, с нами сыграли чудовищную, жестокую шутку. А если все-таки это она, настоящая Энн — что же мы делаем? Как мы приняли ее? Эти мысли не дают мне покоя. Представь, каково вернуться домой и узнать, что ты никому не нужна, даже собственному мужу — худшего положения невозможно вообразить! Об этом я думаю каждую минуту.

Филип отстранился.

— Перестань казнить себя. Эта женщина — не Энн.

Глава 8

Беседа с мистером Кодрингтоном приняла совсем не тот оборот, какой планировал Филип. Предложение тридцати тысяч фунтов покойной мисс Терезы Джоселин было отвергнуто с легкой улыбкой, словно сандвич с огурцом.

— Дорогой мистер Кодрингтон, как можно! Это же нарушение закона. Я не могу подписаться именем бедняжки Энни…

— Но Филип не собирался оставлять эти деньги себе… — мистер Кодрингтон осекся: ему следовало бы сказать «сэр Филип», что он и сделал бы в разговоре с Энни Джойс. Однако ему не верилось, что он беседует с Энни Джойс, зато он был готов поверить, что перед ним Энн Джоселин.

Она сидела рядом с ним у камина, протянув к огню длинные стройные ноги и откинув завитую голову на голубую подушку оттенка ее платья — весьма приятное зрелище, смягченное легким дымком сигареты. Она держала сигарету на отлете, поставив локоть на подлокотник кресла и улыбаясь.

— Нет, Филип считал, что я не должна брать эти деньги себе — из-за них мы и поссорились. Знаете, по-моему, он до сих пор сердится на меня из-за того случая. Мы оба вспылили, заявили, что напрасно поженились… — она повела в воздухе сигаретой, — и тому подобное. Конечно, он был прав: кузина Тереза не имела никаких оснований завещать состояние мне после того, как она чуть ли не удочерила Энни. И я не приняла бы наследство, мистер Кодрингтон, я бы отказалась, но тут вмешался Филип, наговорил резкостей, и этого я не стерпела. Пусть бы отказывался от собственного наследства! — она усмехнулась. — Филип допустил вопиющую бестактность, я не выдержала, мы поссорились, и я умчалась во Францию. Но я давно обо всем забыла — в отличие от Филипа. Не понимаю, почему он принял меня за Энни Джойс. Это же нелепо! Он просто не может пересилить себя и совладать с собственным упрямством — вы же знаете, какие упрямцы эти Джоселины.

С каждой минутой уверенность мистера Кодрингтона росла. Перемены, которые он заметил, выглядели вполне естественно, если вспомнить обстоятельства последних лет. С этой женщиной он не виделся целых четыре года. Она слегка постарела, похудела, словно недавно перенесла тяжелую болезнь, стала более манерной, приобрела иностранные замашки. Но ведь она жила среди иностранцев! Ничего подозрительного во всем этом мистер Кодрингтон не заметил.

— Чего же вы хотите? — спросил он.

Она поднесла сигарету к губам, неторопливо затянулась и выпустила облачко дыма. Переведя взгляд на огонь в камине, она ответила:

— Примирения.

— Боюсь, добиться его будет нелегко.

— Понимаю. Но ничего другого мне не нужно. Я просто обязана попытаться спасти наш брак. Если Филип женился на мне, значит, я была ему небезразлична; вместе мы были счастливы. С тех пор я многому научилась — и прежде всего сдержанности. Полагаю, именно мою сдержанность он упомянул в разговоре с вами, уверяя, что я Энни Джойс. Видите ли, находясь в оккупированной немцами Франции, я просто не могла позволить себе оставаться вспыльчивой — иначе меня давно не было бы в живых. Так и передайте Филипу, — она наклонилась к мистеру Кодрингтону, держа на весу сигарету. — Мистер Кодрингтон, помогите нам. Филип злится потому, что я вернулась. Он воображает, что влюблен в Линдолл, а я ему не нужна. Но я хочу сохранить наш брак, если такое возможно. Вы мне поможете?

Он промолчал, только приподнял ладонь и снова уронил ее на колено. Слова собеседницы по-настоящему растрогали его.

Спустя минуту она заговорила совсем другим тоном:

— Мистер Кодрингтон, что же мне делать? У меня нет ни гроша. Подписать расписку я не могу, но может быть, вы выдадите мне небольшую сумму? Ведь эти деньги в любом случае принадлежат мне.

— К сожалению, не совсем так.

— Что же будет дальше? Как все это странно… Ничего подобного я и представить себе не могла, я совершенно не знаю, как мне быть. Могу ли я предпринять какие-нибудь юридические действия?

— Вы можете возбудить против Филипа судебный процесс по поводу собственности Энн Джоселин.

На ее лице отразилось смятение.

— Нет, этого я не сделаю.

Он пристально всматривался в ее лицо.

— Кроме того, Филип может возбудить процесс против вас — по поводу жемчужного ожерелья и других драгоценностей, принадлежавших его жене. В любом случае исход дела зависит от того, сумеете ли вы доказать, что вы и есть Энн Джоселин.

Она нахмурилась еще сильнее и затянулась сигаретой.

— Неужели Филип решится на это?

— Может быть.

— Какой ужас! Процессом заинтересуются газеты. Этого мы не можем допустить! Я думала…

— Да? Что же вы думали?

— Я… мистер Кодрингтон, нельзя ли все уладить в частном порядке? Это было бы предпочтительнее. Мы могли бы собрать всех родственников и предоставить им возможность принять решение. Устроить нечто вроде семейного совета, как во Франции.

— Такое решение не будет иметь юридической силы.

У нее раскраснелись щеки. В приливе воодушевления она заметно похорошела.

— Но если мы сумеем договориться, юридического решения не понадобится. Вам ведь незачем обращаться в суд, чтобы доказать, что вы и есть мистер Кодрингтон. Вся беда в том, что Филип продолжает твердить, будто я не его жена.

Вскинув руку, мистер Кодрингтон остановил ее:

— Подождите минутку! По закону Энн Джоселин мертва. Даже если Филип признает вас, понадобятся некоторые формальности…

Она живо перебила его:

— Об этом позаботитесь вы. Так мы избежим и суда, и огласки. Просто всем станет известно, что меня по ошибке считали погибшей, а я осталась жива.

— Да, если Филип признает вас и больше ни у кого не возникнет вопросов.

— А у кого они могли бы возникнуть? — торопливо спросила она.

— У ближайшего родственника Филипа, наследника титула и поместья.

— Значит, у Перри Джоселина. Думаете, он станет протестовать?

— Я понятия не имею, как он поведет себя. Все зависит от того, поверит ли он, что вы Энн, — мистер Кодрингтон был почти уверен, что Перри не станет поднимать шум, но поручиться за него не мог.

Она с беспокойством продолжала расспросы:

— А где он сейчас? С ним можно связаться? Он не за границей?

— Нет, кажется, где-то в окрестностях Лондона. Два года назад он женился на американке. Как видите, в этом деле у него есть свой интерес.

Она кивнула.

— Понимаю… Перри было бы выгодно, если бы Филип не был женат или расстался с женой.

Мистер Кодрингтон сухо отозвался:

— Но я не представляю, как у Перри могут возникнуть подобные мысли.

— А, вот вы о чем… — она грациозно повела сигаретой и рассмеялась. — Я думала, мы имеем в виду юридическую точку зрения. Оставим покамест в покое личные интересы. Давайте устроим семейный совет. Соберем всех родных — Перри, его жену, всех прочих, и спросим, согласны ли они признать меня. Если они согласятся, вопрос исчерпан. Филипу придется перестать упрямиться, потому что ему одному никто не поверит. Но если родные примут сторону Филипа… ну что ж, тогда мне придется убраться восвояси и назваться чужим именем. Но я не стану подписываться именем Энни Джойс, поскольку я — Энн Джоселин, и этого имени у меня никто не отнимет! — В ее прекрасных глазах вспыхнул горделивый блеск.

Мистер Кодрингтон восхищенно и одобрительно кивнул. В эту минуту он окончательно уверовал, что перед ним Энн, которая повзрослела и превратилась из очаровательной своевольной девушки в не менее очаровательную женщину.

После минутной паузы она продолжала, слегка понизив голос:

— Мистер Кодрингтон, так вы поможете мне? Мне нужен всего лишь шанс сохранить наш брак. Если дело дойдет до суда, между мной и Филипом все будет кончено. Каким бы ни стал исход дела, примириться мы уже не сумеем. Он слишком гордый… — она осеклась и прикусила губу.

Мистер Кодрингтон мысленно согласился с ней: все Джоселины — неисправимые гордецы. Он представил себе заголовки в газетах, уязвляющие фамильную гордость Филипа Джоселина, промолчал, но едва заметно кивнул.

Она продолжала:

— Скандал станет для нас роковым ударом. Вот почему я ни за что не решусь подать на него в суд, даже если он выгонит меня из дома без гроша. Обязательно скажите ему об этом. Пусть не считает, что я загнала его в угол, угрожая пистолетом. Объясните, что ни при каких обстоятельствах я не стану возбуждать против него дело. И я надеюсь, что он последует моему примеру. Но семейный совет — совсем другое дело: мы будем избавлены и от огласки, и от посторонних. Я сделаю все, что в моих силах, лишь бы развеять сомнения Филипа. Не понимаю, почему он мне не верит, но постараюсь переубедить его. Если родственники встанут на мою сторону, я хочу остаться здесь. Я не прошу Филипа и впредь быть моим мужем, но хочу, чтобы мы жили под одной крышей — так, будто ничего не произошло. Если он переселится в город, я последую за ним. Мне необходим шанс наладить отношения. Знаю, это будет нелегко, но лишать меня этого шанса несправедливо. Если за шесть месяцев я ничего не добьюсь, я предоставлю ему полную свободу. Если уж на то пошло, я разрешу вам распорядиться деньгами так, как вы сочтете нужным. Но до тех пор мне необходимы хоть какие-нибудь средства, верно? Вы поговорите об этом с Филипом? — Внезапно она рассмеялась. — Глупо, конечно, но сейчас я нищая — мне не на что купить даже пачку сигарет!

Глава 9

— Свое мнение я оставил при себе, — сообщил мистер Кодрингтон.

— Вы хотите сказать, что не стали высказывать свое мнение при ней, — предельно сухо уточнил Филип. — Но мне вы ясно дали понять, что у меня нет никаких шансов.

— Этого я не говорил. Просто я хочу указать вам не неоспоримые преимущества решения дела в частном порядке. Подобные процессы обычно привлекают пристальное внимание, нежелательное для заинтересованных сторон. По-моему, в Англии нет ни одной другой семьи, которая нуждалась бы в подобной огласке меньше, чем ваша.

— Я не намерен признавать Энни Джойс своей женой только ради того, чтобы мое имя не попало в газеты.

— Разумеется. Но повторяю: альтернатив не существует. По поводу предложения созвать семейный совет я промолчал, но полагаю, что вам следует обдумать его. У этого плана есть немало преимуществ, помимо очевидного — возможности избежать огласки. Такое частное расследование можно провести немедленно, тем самым лишив самозванку шанса собрать сведения и выиграть. Кроме того, на семейном совете не действуют судебные правила, требующие представления доказательств. Каждый из присутствующих имеет право задать ей любой вопрос, и если Энн не только согласна, но и охотно готова подвергнуться этому испытанию…

— Энн? — бесстрастно перебил Филип.

— Дорогой мой Филип, как же мне называть ее? Ведь если уж на то пошло, обеих девушек звали Энн, — отозвался мистер Кодрингтон, выказывая несвойственную ему горячность, но тут же опомнился: — Не подумайте, что я на ее стороне. Я сочувствую вам, и настолько, что порой мне трудно сдерживаться. Я хотел бы попросить у вас разрешения обсудить положение с Трентом. Вы с ним еще не встречались? Он стал нашим партнером незадолго до войны. Он состоит в родстве со старым Сазерлендом, который во времена моего отца был старшим партнером. Родство, конечно, дальнее, но мы только рады сохранить давние связи, — стараясь развеять неловкость, он продолжал рассказывать про Пелема Трента: — На редкость способный работник, мне с ним повезло. Ему еще нет и сорока лет, он служит в пожарной охране, поэтому его не призвали в армию. Разумеется, в конторе он появляется раз в три дня, после трех суток, проведенных на дежурстве, но это гораздо лучше, чем ничего. Буду рад, если вы разрешите мне поговорить с ним. Трент — на редкость умный и здравомыслящий юрист. И к тому же славный малый. Миссис Армитидж и Линдолл познакомились с ним, когда побывали в городе незадолго до вашего возвращения на родину. Линдолл унаследовала несколько сотен фунтов от одной кузины со стороны Армитиджей, и Трент мгновенно уладил все дело.

— Можете рассказать ему все, что хотите, — устало отмахнулся Филип. — Если обо всем узнают только ваши партнеры, будем считать, что нам несказанно повезло.

Мистер Кодрингтон многозначительно посмотрел на него.

— Я как раз собирался указать вам на это обстоятельство. Уладив разногласия на семейном совете, мы сумеем избежать нежелательной огласки. Посудите сами, можете ли вы сейчас позволить себе стать участником шумного скандала? Вы только что получили новую работу. Разве сотрудникам военного министерства позволено привлекать к себе внимание широкой публики?

Он сокрушенно покачал головой и продолжал обычным сдержанным тоном:

— Полагаю, именно так нам и следует поступить. Когда возникают подобные затруднения, родственники оказываются более мудрыми и беспристрастными, нежели присяжные. Им известны все подробности семейной истории, и если она допустит ошибку, это не ускользнет от их внимания. А если она выдержит расспросы родственников, значит, и присяжные вынесут вердикт в ее пользу.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.