Глава 28

В тот же день в половине третьего Николас поднял голову от чертежа. Свет ему загородил неслышно подошедший Хауард, секретарь мистера Берлингтона. Этого типа Николас откровенно недолюбливал. Размеры чертежа были очень малы и требовали предельного внимания и аккуратности, поэтому Николас не скрывал раздражения. Ох уж эти секретари, шныряют везде и всюду, неожиданно вырастают прямо перед твоим носом — кому такое понравится? Хауард не просто тип, а отвратительный тип. Теперь он произнес, сосредоточив взгляд на своем длинном вислом носу:

— Мистер Берлингтон желал бы видеть вас, Каннингэм Хауард с видом конвоира ждал, пока Николас встанет.

Еще хорошо, что этот тип не ввалился в кабинет мистера Берлингтона, а просто впустил его и удалился с осуждающим видом.

Вполне уютный кабинет располагался в бывшей гостиной, где сменявшие друг друга хозяйки поместья Доллинггрейндж музицировали или сидели у трех высоких окон за вышиванием. Тогда окна занавешивались дорогими портьерами, теперь же их не было. Светло-зеленые стены смотрелись довольно уныло. Два новых коврика заменили изысканный ковер, который вместе со старинной мебелью был продан с аукциона. В комнату поставили рабочий стол, книжные шкафы, бюро для хранения документов и несколько весьма удобных стульев.

За столом сидел мистер Берлингтон — худощавый, раздражительный и острый на язык джентльмен. Он был к тому же неглуп, иначе бы не сидел в этом кресле. Что да, то да, хотя никаких иных достоинств Николас в нем не замечал. Начальник быстро сказал:

— Входите и закройте дверь!

Николас повиновался. В кабинете он увидел еще одного человека. Тот смотрел в окно, но сразу обернулся и подошел ближе. В обществе его вполне можно было и не заметить: рост средненький, ни худой, ни толстый, очки в неяркой оправе, вся цветовая гамма, как защитный покров. Редкие белесые волосы мышиного оттенка, невыразительное лицо, совершенно неприметная одежда. Мистер Берлингтон повернулся к незнакомцу и сказал:

— Это Николас Каннингэм. Пусть он сам даст вам отчет о том разговоре, что я провел с ним утром.

По спине Николоса пробежал холодок. Он понял, что неприметный джентльмен — заметная персона. Даже очень заметная персона. Его представили этой важной персоне скорее как обвиняемого в зале суда, чем как просто подчиненного.

По-прежнему безымянная важная персона опустилась на стул. Николасу тоже было ведено сесть. Он сел на стул, явно предназначенный ему заранее, лицом к свету, льющемуся их трех незанавешенных окон. Мистер Берлингтон произнес:

— Итак, Каннингэм.

— Я не совсем понимаю, с чего мне следует начать, сэр.

— Вам следует повторить весь наш утренний разговор, — нахмурился мистер Берлингтон, — с той самой минуты, как вы вошли сюда и закрыли за собой дверь. Что вы говорили, что вы делали.

Странная задачка. Что-то вроде проверки на внимание. Он ответил:

— Вы сидели за столом и что-то писали. Я подошел к вашему столу и сказал: «Это случилось опять, сэр».

— И что вы имели в виду?

— Вы хотите, чтобы я рассказал обо всем, что произошло до того?

— Разумеется.

— Около месяца назад я обнаружил у себя в кармане странный листок бумаги. Казалось, что он уже пролежал там некоторое время, но я не знаю, как он туда попал.

Листок был помятым и потрепанным. На нем что-то было написано карандашом, очень бледно, но слова не были английскими, и буквы тоже.

Важная персона с неважнецкой наружностью наконец заговорила:

— И что же это были, по-вашему, за буквы?

— Я подумал, что, может, русские или это алфавит одного из восточноевропейских языков.

— Почему вы так подумали?

— Потому что они были не латинские.

— Вы понимаете по-русски?

— Нет, сэр.

— Какие языки вы знаете?

— Французский, немного немецкий, ну и латынь слегка, на уровне школы.

— И вы не смогли прочесть записку?

— Нет, сэр.

— Что вы с ней сделали?

— Решил, что лучше показать ее мистеру Берлинпону.

— Что заставило вас так подумать?

— Я подумал, что записка на русском и что лучше показать ее ему.

Еле заметным жестом Николасу дали понять, что ему следует держаться спокойнее. Мистер Берлингтон попросил его продолжать.

— Сегодня утром я получил еще одну записку, и это мне Уже совсем не понравилось. Я спустился к завтраку, и моя тетя подала мне смятый листок. Накануне вечером она зашивала дыру в кармане моего пиджака и обнаружила листок между подкладкой и материалом. Он, видимо, провалился в дырку. Тетя подумала, что листок, вероятно, мне нужен.

Тихим голосом незнакомец снова задал вопрос:

— Она прочла, что было в записке?

— Она никогда не читает личных писем.

— Но она могла подумать, что это не личное. Читала она его?

— Не знаю.

— Вы ее не спросили?

— Нет, — Николас немного покраснел.

— Почему?

— Не хотел показывать, что это для меня важно.

— Вполне понятный довод, если бы записка не была личной. А могла она быть личной?

Последние слова были произнесены совсем тихо, но ему словно бы направили в лицо прожектор. Совершенно неожиданно.

— Нет, сэр, — сказал он, надеясь, что не слишком долго раздумывал над ответом.

— Может, вы объясните поточнее?

— Я не знал, что было в записке. Я вспомнил тот листок и подумал, что это такой же. Мистер Берлингтон не хотел, чтобы эта история обсуждалась.

— И вы не прочли ее сразу?

— Нет, только когда остался один. А при тете просто сунул в карман, чтобы она сочла ее просто безделицей.

— А вы уже решили для себя, что это не безделица?

— Я подумал, что ее необходимо также показать мистеру Берлингтону.

— И когда вы решили показать ее?

— Как только прочел.

— Сейчас я сам ее прочту, — сказал незнакомец тем же тихим голосом. Листок достали из записной книжки, очки склонились к нему. Голос прочел:

— «Вы сами должны понять. Если Вы не можете предоставить нам лучшего материала, Вы нам не нужны, а когда что-либо больше не требуется, лучше его убрать».

— Как вы это восприняли?

— Подумал, что кто-то пытается меня скомпрометировать.

— И вы решили пойти к мистеру Берлингтону. Очень разумный шаг. В сущности, вы именно так должны были поступить, если бы хотели защитить себя от некого нанимателя, которого вы перестали удовлетворять и который собрался вас убрать.

Николас оттолкнул стул и порывисто вскочил:

— Сэр, я протестую!

Глаза за неброскими и немодными очками внимательно изучали его.

— Так. Протестуете? И стали бы в любом случае. Разве нет? И чем больше будете протестовать, тем справедливее мое предположение.

Николас Каннингэм взял себя в руки. Как легко потерять над собой контроль. Неосторожный шаг — и ты в ловушке, а потом попробуй из нее выбраться. Он взглянул через стол и проговорил:

— Я ничего не могу опровергнуть и подтвердить — тоже.

Я могу только рассказать вам, что и как происходило. Обе эти записки я приносил мистеру Берлингтону, как только находил их. Думаю, что кто-то пытается скомпрометировать меня. Если бы я знал, кто он, меня бы здесь не было.

Я бы сам стал с ним разбираться.

Берлингтон посмотрел на незнакомца, потом на Николоса, и сказал:

— Сядьте, Каннингэм.

Глава 29

В тот же день (была среда) около десяти часов вечера Крейг Лестер вышел из «Рождественской сказки» и не спеша направился через дорогу. Проходя мимо Белого коттеджа, он увидел, что в обеих комнатах, выходивших окнами на фасад, горит свет. В доме только две почтенные леди, почему же свет горит в обеих гостиных? Но не успел он подумать, что, пожалуй, еще не очень хорошо постиг особенности деревенского уклада, как парадная дверь открылась, и оттуда вышел Фрэнк Эбботт. Пока тот стоял у открытой двери, Крейг увидел в проеме фигуру мисс Мод Силвер и в этот момент он понял, что следует предпринять. Фрэнк откланялся и пошел по дорожке. Мисс Силвер приготовилась закрыть дверь, но еще раз выглянула в темноту. В это время Эбботт поднял голову на звук шагов Лестера и чуть не наткнулся на него. Узнав его, Фрэнк воскликнул:

— Привет, так это ты! А меня только что отпустили.

Ты-то сам к кому?

— Мне хотелось бы поговорить с мисс Силвер, если это еще удобно.

— Ну, раз я тебе не нужен, пойду.

Фрэнк зашагал по мощеной дорожке.

— Я не очень поздно, мисс Силвер? — извиняющимся тоном спросил Крейг.

Она стояла против света, но он понял, что она улыбается.

— Ничуть, мистер Лестер. Милости прошу.

Она провела его в столовую и указала на кресло, в котором только что сидел Фрэнк. Когда они уселись, мисс Силвер взяла в руки спицы и ободряюще взглянула на гостя.

— Могу я вам чем-то помочь, мистер Лестер?

— Вы окажете мне огромную честь, если согласитесь.

— Расскажите же мне, в чем дело.

— Прежде я, пожалуй, скажу, что мне известно, почему вы здесь.

— Я навещаю свою школьную подругу, миссис Мерридью, — с легким упреком напомнила мисс Силвер.

— А Фрэнк Эбботт навещает одного из своих бесчисленных родственников! Он, наверное, сказал вам, что мы уже давненько друг друга знаем?

— Да, мистер Лестер.

— В общем, я наслышан о вашей деятельности. Фрэнк намекнул мне, чтобы я не распространялся на эту тему.

Видимо, он и об этом вам сказал.

Она улыбнулась:

— В деревне подобный род деятельности вызвал бы немало пересудов.

Он кивнул.

— Для меня вы — просто подруга миссис Мерридью.

Быстрые спицы замелькали над шерстью.

— Значит, мне просто показалось, что у вас какие-то проблемы. Но, ради бога, какого согласия вы от меня хотите?

Его лицо озарилось счастливой улыбкой.

— Не смогли бы вы присутствовать на моем бракосочетании? Об этом я и хотел вас попросить. И, прежде чем вы ответите, позвольте мне немного рассказать вам о моей невесте.

— Прошу вас, мистер Лестер.

Он воскликнул с мальчишеской пылкостью, сразу помолодев лет на десять:

— Вы сама доброта! Как раз такого человека не хватает Розаменд. Она так долго жила в жуткой атмосфере, а сейчас он ей просто необходим — добрый и чуткий человек.

Мисс Силвер посмотрела на него взглядом, полным понимания.

— Прекрасная девушка.

Он стал рассказывать, ничего не утаивая:

— Я влюбился в Розаменд даже раньше, чем познакомился с ней. Дженни прислала ее фотографию вместе со своими рукописями в мое издательство. А потом, когда я увидел саму Розаменд, окончательно потерял голову. Но, разумеется, я и не ожидал, что сразу ей понравлюсь. Я не хотел торопить события. Думал, что, возможно, ждать придется довольно долго. И вдруг я понял, что это-то как раз и невозможно. Мисс Крю вконец замучила ее бессмысленной домашней возней. Дженни стала дерзкой и неуправляемой, да еще одна за одной эти скверные истории — здесь, в округе. Но все это строго между нами.

— Разумеется, мистер Лестер.

Чувства нередко лишают человека тактичности, отметила про себя мисс Силвер.

— Мне не стоило говорить последней фразы, я понимаю. Простите меня, прошу вас. Так вот какая штука: в воскресенье я случайно обнаружил, что по ночам Дженни выходит из дому. Я не мог уснуть — мучили всякие мысли, — и решил прогуляться. Когда я подошел к Крю-хаус, по дороге ехала какая-то машина, и при свете фар я увидел Дженни. Вы знаете: по ту сторону дороги — лаз через живую изгородь, а дальше — тропинка через луга. Она как раз возвращалась оттуда. Переждав машину, она бегом промчалась мимо меня и по аллее направилась к дому. Я видел, как она вошла в боковую дверь. Я рассказал об этом Розаменд, и она очень встревожилась. Но самое неприятное, что и мисс Крю не то видела, не то слышала, как Дженни возвращалась домой. Не предупредив Розаменд, эта суровая дама решила отослать Дженни в школу. Сегодня днем она сообщила Розаменд, что все улажено, и та обязана доставить туда сестру в пятницу утром. Это стало последней каплей. Мне кое-что рассказали. У сестер нет ни гроша и ни единой души, способной их поддержать. Кроме меня.

А пока я не в состоянии им помочь, потому что я им — никто. Я подал заявление в регистрационное бюро в Мэлбери — там можно оформить брак всего через сутки. Мы можем пожениться завтра. Я договорился на половину одиннадцатого утра. И мне бы хотелось, чтобы Розаменд кто-нибудь сопровождал. Подобные мероприятия вызывают массу пересудов, а нам они абсолютно ни к чему. Вот я и пришел просить вас… Не могли бы вы поехать с нами в Мэлбери и присутствовать на нашем бракосочетании. Никого из деревенских мы не станем просить: все будут на стороне мисс Крю, и к тому же мне больше никого не хотелось бы приглашать.

Ему ответили доброй, обаятельной улыбкой.

— Мистер Лестер, вы уверены, что поступаете правильно?

— Да. Если я стану мужем Розаменд и зятем Дженни, я смогу забрать их отсюда. Здесь такое творится. Не нравится мне все это. Им может грозить опасность.

Мисс Силвер медленно наклонила голову.

— Я согласна присутствовать на вашем бракосочетании, мистер Лестер.

Глава 30

Люси Каннингэм сама не знала, как пережила этот день. Пока не ушла миссис Хаббард, сама она все время чем-то занималась то на участке, то в доме, и все складывалось вполне хорошо. Застелить постели, вытереть пыль, вылить воду из бутылок, служивших ночью грелками, — и Генри с удовольствием такой пользуется, и она ни за что без них не обойдется. А еще нужно перемешать основной корм с объедками, прокипятить эту смесь и покормить кур.

Успокаивающая рутинность этих хлопот словно стеной отгораживала ее от событий прошлой ночи. Из-за этой стены на них можно было смотреть как на страшный сон, ночной кошмар. Оглядываясь в прошлое, она вспомнила свои былые сны: ее утаскивают волки или индейцы, она пытается уложить все свое имущество в маленькую сумочку и спешит на поезд в Австралию, зная, что, если не успеет, на нее обрушится какое-нибудь неведомое несчастье, абсолютно непоправимое. Еще ей снилось, что она падает со скал — катится медленно и долго, — и просыпалась в тот самый миг, когда неминуемо должна была разбиться. Это все и случилось ночью и напугало ее тогда, а теперь, при спокойном свете дня сны растаяли и их больше нет.

Мисс Каннингэм деловито переключалась с одного дела на другое и чувствовала, как давящий ужас понемногу ее отпускает. Время от времени она даже совсем забывала о нем. Кот миссис Парсонс снова влез на изгородь, и ей пришлось его прогонять: старый кот «черепахового» окраса, изрядно уже побелевший, но со злобно горящими глазами.

Надо бы обговорить с Лидией, не свалить ли никогда не плодоносивший старый каштан между оградой и вольером для кур. Ведь только цыплята выходят сюда, как этот противный котище запросто спускается по его стволу и ловит их. Лидия не хочет спиливать каштан. Лидия вообще не любит ничего менять. Конечно, совсем не обязательно с ней советоваться, ведь папа купил Дауэр-хаус, и она вправе пилить здесь все, что хочет. Но не умеет она отстаивать свои права — по крайней мере, перед Лидией Крю.

Почти полдня Генри не было дома, и они с миссис Хаббард привели в порядок его комнату. В ящике для воротничков оказалась мертвая лягушка, в тазу для умывания плавали какие-то скользкие растения. Обнаружив под ними головастиков, мисс Каннингэм задумалась: оставить их или выбросить? Махнув рукой на зверинец в спальне, она положила лягушку у рукомойника, где ее невозможно было не заметить. Миссис Хаббард, суетясь где-то поблизости, пыхтела от омерзения и изредка подчеркивала его фырканьем. И как мисс Каннингэм позволяет такое устраивать, удивлялась про себя она. Джентльмен он приятный, ничего не скажешь, но вот так и не женился — ведь мало кто вытерпит всю эту гадость, не в пример его сестре.

Когда комнату Генри более или менее привели в порядок, не выбросив ни единой букашки, у Люси совсем отлегло от сердца. Все эти годы брат таскал в дом птичьи яйца, мотыльков, стрекоз и прочую живность, — такая любовь ко всему живому… она была несовместима с ужасным подозрением, пришедшим ночью ей на ум. Только не Генри, не Генри, погружавшийся в траур даже после смерти жука, нет, не Генри!

Потом миссис Хаббард спустилась вниз, а она направилась наводить порядок в обиталище Николоса. В этой комнате он живет с самого детства, после того как Джордж и Этель отправили его на родину из Индии. Оба они там и умерли, а мальчик остался при ней. Здесь еще стоит шкаф с книгами, которые он читал в детстве: о подводных лодках, о самолетах, приключения и детективы. Мисс Каннингэм взяла пару книг и любовно пролистала их. Вот листок, весь изрисованный курами, очень умело и забавно. Николас всегда хорошо рисовал. А вот карикатура на Лидию, такую высокую, мрачную, суровую, а вот и она сама — кругленькая и пышная. Она поставила книгу на место и вспомнила, как Николас обнял ее однажды за талию и сказал со смехом: «Лу, дорогая, что толку с собой воевать — ты „пышечка“, и тут уж никуда не денешься». У нее на сердце потеплело: он посмеивался над ней, подтрунивал, но любя.

После ухода миссис Хаббард ей снова стало тяжко. За ленчем Генри был как-то особенно рассеян, загородился книгой, к ней обратился лишь раз, попросив вторую порцию пудинга. Поев, он ушел в свой кабинет и закрыл за собой дверь. Он часто так делал, но Люси подумала, что было бы очень приятно вместе попить в гостиной кофе, а он поделился бы с ней, рассказал, над чем корпел все утро.

Естественно, она страшно обрадовалась, когда вдруг зашли миссис Мерридью со своей подругой. Мисс Каннингэм показала им все комнаты, извинившись за головастиков и мертвую лягушку.

— Мой брат пишет книгу, понимаете, и его очень раздражает, если что-нибудь выкидывают или наводят порядок.

Мисс Силвер слушала с необыкновенным участием и вниманием. Она восхищалась художественной вышивкой, выполненной Джорджианой Крю в 1735 году, и ее изящным портретом в гостиной.

— Все ценные портреты, конечно же, находятся в Крю-хаус, но вот этот, как видите, написан прямо на одной из филенок, потому и достался нам от мистера Крю вместе с домом. Мой отец купил и почти всю их мебель. Они с мистером Крю сочли, что не стоит ее заменять, тем более что в Крю-хаус мебели предостаточно. Правда, мисс Крю тогда очень на них обиделась.

Мисс Каннингэм и сама не знала, почему она рассказала посетительницам про тогдашнюю обиду. Ей просто очень захотелось поговорить, и она сболтнула лишнее. Разумеется, в этом нет ничего страшного: Мэриан Мерридью и так знает, какой у Лидии характер, а эта мисс Силвер погостит и уедет. И Люси продолжила свой рассказ об истории дома.

Когда они спускались или поднимались по лестнице, она вдруг поймала себя на том, что невольно останавливает взгляд на шестой стойке перил, на зазубренных метинах с облупившейся краской на тех местах, где в дерево впивалась просмоленная бечевка…

Ей очень не хотелось отпускать приятных дам, но в конце концов они ушли, и она осталась одна. И тогда, в темнеющем в сумерках и стихшем доме защищавшая ее стена хлопот, а потом общения стала разрушаться. То, что днем казалось дурным сном, все больше становилось неоспоримостью реального факта: кто-то в доме хотел прошлой ночью ее убить. Их тут только трое, все они Каннингэмы, все одной крови: Генри, Николас и она сама… И кто-то из этих двоих мужчин пытался ее убить. Неудача остановит его или он предпримет новую попытку?

Медленно близился вечер. Сгустились тучи и нависла сырость. Позвонил Николас и сказал, что задержится.

— О еде не беспокойся. Мне ничего не нужно.

Услышав его, она странным образом успокоилась. В ее голосе по-прежнему звучала забота о нем:

— Ты приглашен на обед? Поесть ведь тебе надо.

— Ты угадала, — беззаботно ответил он. — Там и поем.

Он повесил трубку.

Ей стало грустно. Опять этот скучный обед с Генри, от которого ни слова не дождешься. Сколько таких уже было, а она не замечала или не обращала внимания на их унылость. Теперь же эти трапезы выстроились перед ней невыносимой бесконечной чередой. А потом, внезапно, как удар ножа, мелькнула мысль: могло случиться так, что ей больше не пришлось бы ничего этого терпеть. Если бы она споткнулась и упала с лестницы прошлой ночью, сейчас она не сидела бы здесь, думая о невеселом ужине вдвоем с Генри, со страхом в душе. А вдруг кто-то замыслил что-то еще? И это произойдет прямо сейчас. Или чуть позже.

Может, предстоящая ей скучная трапеза с Генри будет для нее последней… Может, до этого ничего не произойдет.

Генри попросит ужин, потом она будет мыть посуду…

Боже, как это глупо, невероятно глупо потакать подобным мыслям! Нельзя так. Надо думать об ужине, о том, что потом нужно будет все помыть. Надо пожарить селедку и не забыть, что Генри любит хрустящую корочку. И тосты приготовить. Вот о чем надо думать, а не забивать мозги всякой чушью. А потом вернется Николас… и… Но ведь всегда можно запереть свою спальню.

Глава 31

Вернувшись в Крю-хаус, Розаменд бродила как в тумане. Грядущая ночь ассоциировалась у нее с быстрой рекой Иордан, похожей на узкую полосу. Стоит лишь ее перейти, и они с Дженни избавятся от гнета этого дома. Перетерпеть всего двенадцать часов темноты, и они окажутся в земле обетованной. Порой ей становилось так радостно и легко, что сами эти мысли, казалось, вот-вот перенесут ее туда. А порой чудилось, что новое утро невыносимо далеко. Она еще ни о чем не сказала Дженни — ни о том, что ее отправляют в школу, ни о решении Крейга. Раз теперь не надо будет везти Дженни в навязанную теткой школу, то не стоит ее понапрасну волновать. Даже если она не испугается, то рассердится, то есть в любом случае будет чрезмерно возбуждена. Пусть лучше спокойно поспит и приготовится к тому, что услышит завтра. Из-за этого она не расстроится, наоборот очень обрадуется, но и радостную новость легче принять после хорошего крепкого сна.

Но ее попытки уложить Дженни спать пораньше были тщетны. Дженни хотела послушать радио, дочитать роман, поболтать и сердито уверяла, что не хочет спать. Глаза сияли, и она болтала без умолку.

— Иногда хочется забраться под одеяло, свернуться калачиком и улететь в какой-нибудь приятный сон. А бывают такие вечера, когда тянет выйти на улицу и танцевать в объятиях ветра. Сегодня такой чудесный летучий ветер. Я слышу, как он носится вокруг дома, будто табун мчащихся лошадей. Наверное, такой ветер заставлял ведьм хватать метлы и вылетать на них из труб. Это же здорово! Я бы тоже хотела превратиться в ведьму и кружить над крышами домов!

— Дженни, уже поздно.

Дженни высунула язык. В глазах плясали огоньки, волосы блестели.

— Нет, совсем нет. Знаешь, Розаменд, ты просто родилась занудой, вот в чем твоя беда. Иди завтракать, иди ужинать, иди нить чай, иди спать — изо дня в день одно и то же. Неужели ты думаешь, что мне это не надоело?! Противно, будто я сижу в болотной жиже и знаю, что ждать нечего, кроме того, что приплывет аллигатор и проглотит меня! Знаешь, по-моему, из тети Лидии вышел бы отличный крокодил!

Розаменд уже открыла рот, чтобы в очередной раз укоризненно воскликнуть: «Дженни!», но тут задребезжал знакомый звонок. «Будь ты проклят!» — вскрикнула Дженни, и ринувшаяся на зов тети Розаменд лишь с упреком качнула головой.

Лидия Крю ждать не любила. И сейчас она пребывала не в лучшем настроении. Сидела выпрямившись в своем кресле и постукивала по подлокотнику костлявыми пальцами.