Глава 38

Для Джимми Леттера это оказалось большим ударом. Однако в самом крушении всех его иллюзий относительно Лоис уже была какая-то надежда на то, что от этого удара он сможет оправиться в будущем. Ни один мужчина не может с любовью хранить память о той, которая пыталась его отравить. Разумеется, он переживал страшный шок, в результате которого вся его супружеская жизнь, все воспоминания, связанные с ней, оказались разбиты вдребезги. Но когда будут убраны все осколки и куски прошлого, найдется и место, чтобы возводить здание своей жизни заново. Далее теперь, уже в первые часы, он чувствовал что-то похожее на облегчение. Постоянные страхи, что это он, Джимми, вынудил ее к самоубийству, исчезли.

Предварительное заседание открылось в четыре часа пополудни. Следователь, старый доктор Саммерс, повел дело твердой рукою. До начала он имел беседу за закрытыми дверями со старшим инспектором Лэмом, и к концу ее они пришли к полному согласию: было решено, что дача свидетельских показаний будет сведена до минимума и что сенсационных заявлений следует избегать по мере сил. Присяжные подобрались все люди серьезные, главным образом из местных фермеров. Председательствовал у них хозяин «Быка» — старый холостяк средних лет, который разводил породистых собак. Помимо фермеров, среди присяжных была еще пара владельцев лавок.

Зал заседаний был забит до отказа, в основном местными жителями, для которых каждое такое событие — дополнительное развлечение. Присутствовало и довольно много журналистов. Атмосфера была накалена и в переносном и в прямом смысле слова: терпко пахло скипидаром и потом.

Сначала были выслушаны полицейские и медицинский эксперт. Причина смерти — морфий — сомнений не вызывала. Была названа точная доза, после которой последовала смерть. Затем доктор Саммерс вызвал Джимми Леттера.

— Вы были женаты два года?

— Да.

— Между вами и вашей женой были хорошие отношения?

— Да, — отозвался Джимми Леттер с покинутого берега своей прошлой жизни.

— Однако на этой неделе у вас произошла серьезная размолвка? — спросил мистер Саммерс. И, поправляя съехавшие очки, решительным тоном добавил: — Я не собираюсь углубляться в причину вашей ссоры, однако хотел бы знать, насколько она была серьезной.

Поскольку благодаря Глэдис Марш вся деревня уже была в курсе того, что мистер Леттер застал жену среди ночи в спальне молодого мистера Энтони — такой симпатичный малый и уже обручен с мисс Джулией, — то все в зале с полным пониманием и сочувствием отнеслись к краткому утвердительному ответу на этот вопрос мистера Джимми. По залу прошел шепот.

— Можете ли вы подтвердить, — торопливо проговорил старый Саммерс, — что размолвка была настолько серьезной, что могла завершиться разводом?

Мистер Джимми снова ответил «да», после чего был подробно допрошен обо всех событиях, имевших место в среду вечером, и отпущен на свое место в зале.

Затем вызвали Джулию с тем, чтобы она описала, в каком состоянии нашла миссис Леттер.

Затем пришел черед Полли.

Это был уже четвертый раз, когда ей пришлось повторять свой рассказ, и слова складывались сами собой. Своим детским, тихим, но вполне внятным голоском она описала сцену в ванной комнате. Возможно, в этот момент ей вспомнилось, как на этой же сцене она изображала маленькую фею, когда они в воскресной школе ставили сцены из шекспировского «Сна в летнюю ночь»; а возможно, она вспомнила, как стояла возле яслей в длинном белом одеянии и крылышками за спиной, когда они разыгрывали картины из Святого Писания. У Полли был несильный, но чистый голосок, и однажды она даже исполняла партию служки при могильщике Доброго Короля Венцеслава. Она тогда нисколько не боялась, потому что на самом-то деле могильщик был ее дядя Фред, и потом, всех сидевших в зале она знала со дня своего рождения. Возможно, все эти воспоминания и придали ей храбрости.

Следователь даже похвалил ее за то, как она все складно рассказала. Потом ей предъявили коробочку, которую она до этого описала, и Полли опознала ее. В конце мистер Саммерс задал ей тот же самый вопрос, что и мисс Силвер: видела ли она лицо миссис Леттер и каким оно показалось Полли. И Полли ответила теми же словами, что и тогда:

— Мне показалось, что миссис Леттер очень собою довольна.

По залу как будто пронесся вздох. За исключением газетных молодцов, здесь все знали миссис Леттер, по крайней мере видели ее. Некоторые даже имели случай переброситься с ней двумя-тремя словами. Все знали и о том, что в стены ее комнаты и ванной были вделаны зеркала, что было сочтено «неприличным». Все они во время рассказа Полли представляли себе живо, как эта красивая миссис Леттер, наклонившись над ванной, разбивала в порошок таблетки морфия и к тому же еще «выглядела так, будто была очень довольна собой». Для людей с воображением картинка получалась довольно зловещая. Отсюда и тот общий вздох, который пронесся над залом. Полли села на свое место. Следующей вызвали мисс Мерсер.

В ее гардеробе не нашлось ничего черного, и поэтому вместо траура на ней было темно-синее платье, которое она обычно надевала летом, и синяя соломенная шляпа, которую поселяне видели на ней во время воскресной службы каждую неделю, начиная с апреля. Лицо ее между полями шляпы и воротником платья казалось настолько бледным и осунувшимся, что следователь Саммерс взглянул на нее с нескрываемой тревогой. Он был старым приятелем ее отца, и когда-то давно, лет сорок тому назад, он помнил как девочка Минни сидела у него на коленях и лазила к нему в карман за мятными лепешечками. Он приступил к ее допросу так мягко, как только мог. Сначала о морфии.

— Он был еще из запасов вашего батюшки?

— Да.

— Где вы его хранили?

— В аптечке.

— Запирали ли вы ее?

— Да.

— Где хранили ключ?

— В ящике туалета.

Голос ее, как и лицо, был лишен всякой выразительности.

— Вы заметили, что пузырек с морфием был передвинут?

— Мистер Леттер зашел ко мне, чтобы попросить какое-нибудь снотворное. Шкафчик был в это время открыт, потому что я как раз доставала оттуда крем для лица. Он достал бутылочку с морфием, а я ее забрала обратно, предупредив, что он опасен. По-моему, когда он взял его, пузырек находился в переднем ряду, хотя должен был стоять в заднем, в коробке.

— Мистер Леттер брал ее у вас на глазах?

— Да.

— Он ничего из нее не вынул?

— Нет. Я отобрала пузырек сразу же.

— Заметили ли вы, что пузырек не на месте, когда доставали крем?

— Нет. Крем стоял вместе с другими такими же баночками. Я не обратила внимания на морфий, пока мистер Леттер его не достал.

— Бросилось ли вам в глаза что-нибудь особенное, когда вы ставили пузырек на место?

— Я подумала, что пузырек не такой полный, как был. Я не могла быть уверена, потому что долго вообще не брала его в руки.

— Какое снотворное вы дали мистеру Леттеру?

— Две таблетки аспирина.

— И потом вы заперли аптечку?

— Да.

— И положили ключ на обычное место?

— Да.

— Он видел, куда вы его положили?

— Нет.

— Когда все это имело место?

— Во вторник вечером.

— То есть за сутки до смерти миссис Леттер?

Минни кивнула головой.

Саммерс снова поправил пенсне.

— Теперь перейдем к событиям вечера среды. Пожалуйста, расскажите нам, что вы видели и что сделали, когда вошли в гостиную после ужина?

Тем же безжизненным голосом она повторила то, что уже рассказала до этого Лэму. Присяжные представили, как она стоит на пороге и видит, что миссис Леттер сыплет в одну чашку порошок из коробочки. Они представили, по ее рассказу, как миссис Леттер добавила туда же сахар, коньяк и помешала ложкой, а затем поставила эту чашку на стол возле кресла мистера Джимми. Они будто собственными глазами видели, как миссис Леттер наполняет коробочку сухими лепестками и засовывает ее в ящик стола.

В зале заседаний стояла мертвая тишина. Каждое тихо произнесенное Минни слово падало в эту тишину, как камень и воду. В разгар этого душного не по-осеннему дня каждый из присутствовавших почувствовал внезапный озноб. Мистера Джимми знали здесь все. И не кто иной, как его собственная жена всыпала яд в кофе и поставила ему чашку под локоть.

В этом же полном молчании они выслушали рассказ Минни о том, как она подменила чашки. Мисс Минни все они тоже знали прекрасно. Она учила их детей в воскресной школе; она бывала в гостях почти у каждого из них в доме — еще в те дни, когда была совсем ребенком. Все сорок восемь лет ее жизни были известны им, как читаная и перечитанная книга. Внимание, с которым люди следят за придворной жизнью — ничто по сравнению с тем, с которым наблюдают друг за другом деревенские жители. Никому из них и в голову не пришло усомниться хоть в одном слове Минни Мерсер. Не пришло это в голову и следователю, однако он задал ей еще несколько вопросов — главным образом с тем, чтобы все стало до конца ясно джентльменам из прессы.

— Вам не приходило в голову, что порошок, который миссис Леттер сыпала в чашку, мог оказаться не сахаром?

— Нет, я думала, что это сахар или что-нибудь заменяющее сахар — вроде сахарина. Она время от времени устраивала себе диету для похудания. Я полагала, что она сыпала сахар себе в чашку — она пила очень сладкий кофе.

— А тогда, когда она поставила чашку возле кресла мистера Леттера, что вы подумали?

В первый раз ее голос дрогнул.

— Я подумала, она на него рассердилась и сделала это… нарочно. Он терпеть не может сладкий кофе. Поэтому я и заменила чашки.

— Только поэтому?

— Да.

Потом ее попросили опознать табакерку:

— Это та самая коробочка, из которой миссис Леттер сыпала порошок и в которую потом положила лепестки?

Табакерка лежала перед ними — хорошенькая вещица, отделанная серебром, с кокетливой французской Венерой на крышке: она была с розовым венком в волосах и развевающейся голубой лентой, а рядом с ней смеющийся Купидон с луком и стрелами. Прелестная безделушка, которой было суждено принести смерть.

Минни еще раз поглядела на нее долгим взглядом и сказала «да».

Представитель полицейской криминалистической лаборатории официально подтвердил, что под лепестками на дне зафиксированы следы морфия — того же самого состава, что был обнаружен в ванной миссис Леттер.

Вызов свидетелей был завершен. Председательствующий подвел итоги, и присяжные удалились для совещания. В зале зашевелились. Загудели голоса. Единственными, кто продолжал сидеть молча, были обитатели Леттер-Энда. Они не разговаривали между собой. Джулия бросила исподтишка взгляд на Минни и подумала: «Только бы она не потеряла сознание!» Джимми Леттер ни на кого не глядел. Он сидел с краю в первом ряду. Слева от него находилась стена, от которой пахло сосной и лаком, справа — Энтони, так что присутствующим был виден только его затылок и часть щеки. Он сидел с опущенной головой, уставившись в дощатый пол. Доски рассохлись, и в щелях скопилась пыль. Из пыли вылез маленький паучок, побежал по половице и вдруг замер, притворившись мертвым. Джимми следил за ним с напряженным вниманием: двинется он дальше или так и будет лежать, не шевелясь? Что заставило его вылезти из щели и почему он вдруг решил притвориться мертвым? Что вообще заставляет живые существа поступать так, а не иначе? Что заставило Лоис попытаться отравить его?

Паучок встрепенулся, пробежал еще немного и снова замер. Джимми упорно продолжал следить за ним. Присяжные отсутствовали не более четверти часа. Председательствующий — огромный, добродушного вида фермер — объявил принятое решение голосом торжественным и громким. Он читал по бумаге, которую держал в руках:

— Мы пришли к заключению, что смерть женщины произошла в результате отравления морфием; что морфий находился в кофе, куда она добавила его с намерением отравить своего мужа; что мисс Мерсер переменила чашки без злого умысла и не может нести ответственности за случившееся. Мы желаем подчеркнуть также, что считаем, что все необходимые меры предосторожности при обращении с ядом ею были приняты, и она не несет никакой ответственности за происшедшее.

Кто-то захлопал в ладоши и тут же был призван к порядку следователем.

— Значит, ваш вердикт — несчастный случай?

— Да, сэр. Но мы желали бы, чтобы было записано, что в этой смерти винить некого. И если можно, мы желали бы выразить свое сочувствие мистеру Джимми Леттеру.

Джимми поднялся и вышел через боковую дверь. С ним вышел и Энтони. Вскоре за ними последовали остальные члены семьи. Другие обитатели деревни долго еще занимались обсуждением самого значительного события, которое случилось в их местах с тех самых пор, когда солдаты генерала Кромвеля устроили конюшню в сельской церкви.

Глава 39

Энтони вышел из кабинета к ожидавшим его Джулии и Минни. Он, казалось, находился в нерешительности по поводу того, стоит ли говорить о просьбе Джимми. Похоже, силы Минни были на исходе.

— В чем дело? — спросила Джулия, и Энтони обратился к ней:

— Он хочет видеть Минни, по не знаю, хватит ли у нее сил на это свидание.

Минни с усилием выпрямилась. Когда кажется, что у тебя уже нет сил, то всегда обнаруживаешь, что какие-то силы все-таки еще остались. Для Джимми она их в себе нашла.

Минни вошла в кабинет и притворила за собою дверь. Он стоял у окна к ней спиной. Он не обернулся. Она подошла к нему, и он чуть подвинулся, давая ей место. Не сговариваясь, они сели на широкий подоконник. Прошло некоторое время, пока он решился заговорить. Время проходило, и уходил постепенно ее страх. Страх, который не оставлял ее ни ночью, ни днем с тех пор, как Лоис умерла. Страх, что Джимми никогда не сможет ей простить того, что она сделала. Все равно, пусть неумышленно. Если бы он думал именно так, то сейчас, сидя возле него при полной тишине, она наверняка почувствовала бы это. Она так давно и настолько хорошо его знала, что он не смог бы утаить от нее эту мысль. Но она вдруг поняла, что он ничего и не старается скрыть: он был убит, он был отчаянно несчастен. И он нуждался в ней, в Минни.

— Скверные дела, Мин, — сказал он наконец. Потом коснулся ее руки и добавил: — Ты спасла мне жизнь.

Она не смогла выговорить ни слова.

— Я еще не способен всего этого воспринять, — продолжал Джимми. — Я доставил столько волнений, а все были так терпеливы и добры со мной. Скажи им, пожалуйста, что я постараюсь держаться, ладно?

— Хорошо, обязательно.

Он облокотился на оконный переплет. Минни почти физически почувствовала, что сердце его уже не болит так сильно, видимо, он давно собирался это сказать и не мог. Так же ясно она поняла, что он хотел сказать на самом деле: «Ты спасла мне жизнь, и я не собираюсь с ней расставаться». Минни испытала невыразимое облегчение.

Еще через какое-то время он заговорил о Ронни:

— Я сказал Элли, чтобы она привезла его сюда сразу же после похорон. Ты не против, если миссис Хаггинс будет теперь приходить ежедневно?

— Нет, конечно. Последнее время она и приходила каждый день.

Знакомым жестом он потер переносицу.

— Если понадобится еще прислуга, позаботься, пожалуйста, об этом, ладно? Джулия сказала, что ты слишком много делаешь сама. Мне бы хотелось, чтобы ты вела дом как и прежде… до того. Ты ведь не уедешь, Мин?

— Конечно нет, если я тебе нужна.

— Ты мне всегда нужна. Пожалуйста, возьми на себя все дела по дому. Новые люди мне здесь ни к чему — я имею в виду дворецкого и двух горничных. Не могла бы ты позаботиться об этом — заплатить им и сказать, что у нас другие планы и именно сейчас мы не хотим видеть здесь посторонних. Только вы с Элли не смейте переутомляться, я этого не потерплю.

— Я прослежу за всем, Джимми. Конни Трейл готова приходить но утрам на час или два. Это было бы очень кстати, пока Ронни не встал на ноги и Элли передохнет.

Они внезапно увлеклись беседой, как в старые времена, и все снова стало так, будто никогда не было никакой Лоис.

Глава 40

Завершая расследование, мисс Силвер всегда возвращалась домой с чувством глубокого сердечного удовлетворения. Долгие годы своей жизни она провела в домах, принадлежащих разным людям, и в течение многих лет она не видела для себя иной перспективы, кроме как работать гувернанткой, пока наконец, состарившись, не была вынуждена оставить это занятие и существовать на те несколько шиллингов в неделю, которые приносили ее сбережения. Да и как возможно скопить приличную сумму при жалованье, которое в то время получали гувернантки! Когда вспоминая об этом, мисс Сил вер видела, как верная Эмма широко распахивает дверь их маленькой квартирки в ожидании ее прихода, когда входила и обозревала весь свой скромный уют: картины на стенах, ряды фотографий, вставленных в плюшевые, металлические и серебряные филигранные рамки, напоминавшие о милых сердцу людях, — то всякий раз заново испытывала чувство глубокой благодарности к своей счастливой судьбе. Все эти вещи делали мисс Силвер счастливой, но еще большую радость ей доставляла возможность делить свое счастье с другими: разливать чай из серебряного чайника Викторианской эпохи, предлагать сандвичи и вкусные маленькие пирожные, на которые Эмма была такая мастерица.

В день возвращения из Леттер-Энда к ней на чай заглянул сержант Фрэнк Эбботт. Для него Эмма приготовила сандвичи трех сортов, булочки, которые так и таяли во рту, и медовый пирог, который подавался только для избранных. Фрэнк взглянул на уставленный этими яствами столик и простонал:

— Если я позволю себе приходить сюда всякий раз, когда захочется, то скоро приобрету объемы старшего инспектора, а этой должности мне, наверное, не видать как своих ушей!

— Полно, милый Фрэнк! — заулыбалась мисс Силвер. — Это тебе не грозит, ты у нас худышка. Угощайся на здоровье.

Эбботт с удовольствием подчинился. Где-то на третьей чашке чая и десятом сандвиче он решился наконец прервать светский монолог хозяйки дома. Фрэнк не очень-то внимательно вслушивался в ее слова. Впоследствии он вспоминал, что речь, кажется, шла о скачках и сентябрьских температурах в течение последних нескольких лет.

— Когда вы впервые заподозрили миссис Леттер? — спросил он, потянувшись за очередным сандвичем.

Мисс Силвер поставила свою чашку на стол и взялась за вязанье. Недавно она начала вязать вторую пару чулок для Дерека, и на этот раз серую. На спицах уже виднелись три дюйма будущего чулка. Она приступила к вязанию и, сосредоточенно хмурясь, произнесла:

— На этот вопрос трудно ответить. Противоречие между прямыми и косвенными уликами поразило меня с самого начала. Не припомню другого случая, где это противоречие было бы столь явно выражено. Если рассматривать смерть миссис Леттер как самоубийство, то каждый, кто ее знал, был готов подтвердить, что она абсолютно не была склонна расставаться с жизнью, для этого она слишком любила себя. С другой стороны, если принять, что ее убили, то уверенность относительно того, в которой из чашек яд, могла быть только у трех человек: у мистера Леттера, миссис Стрит и мисс Мерсер. Чем больше я размышляла над тем, кто же из троих убийца, тем меньше верила в виновность каждого. Я говорила о покойной со всеми членами семьи, и из многочисленных мелких детален у меня получился портрет женщины безжалостной, решительной и неуступчивой, которая ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего, законченной эгоистки. Подтверждения этому встречались мне на каждом шагу. Да-да, она была к тому же очень хладнокровна и очень расчетлива. Такая не растеряется перед мужем и не покончит с собой оттого, что ее отверг мистер Энтони, которого она два года назад могла бы легко женить на себе. У нее были свое собственное состояние, цветущее здоровье, абсолютная уверенность в себе. Сентиментальность, глубокие чувства были ей чужды. К тому же она была красива и умела нравиться мужчинам. Чтобы подобная женщина вдруг взяла да и наложила на себя руки?! Нет, я решительно отказывалась в это верить.

Фрэнк взял очередной сандвич и насмешливо заметил:

— Это же надо, чтобы мысли двух разных людей — ваши и шефа — совпали таким чудесным образом! Не иначе как ваши с ним сердца бьются в унисон!

Мисс Силвер всегда имела слабость к дерзким молодым людям, поэтому она снисходительно кашлянула и продолжала:

— Альтернативная версия также ставила меня в тупик. Кто же все-таки убил миссис Леттер! Муж? Миссис Стрит? Или мисс Мерсер? Как и в предыдущем случае, при этом тоже вещественные улики вступали в противоречие с психологическим фактором. Согласно первым, убийство могло совершить каждое из трех названных лиц; согласно вторым, на эту роль не подходил ни один. Начнем с миссис Стрит. Когда я поняла, насколько она несчастна, как терзается из-за разлуки с мужем, как настойчиво добивалась того, чтобы ему позволили жить в Леттер-Энде, то начала склоняться к тому, что миссис Стрит могла пойти на убийство, считая миссис Леттер единственным для себя препятствием. Я заметила, что она живет в постоянном страхе перед тем, что муж ее разлюбит. К тому же она была до крайности истощена — и физически, и морально. В таком состоянии чаще всего и происходят нервные срывы. Добавь к этому то, что выяснилось в результате допроса мисс Мерсер, а именно, что мисс Мерсер во вторник доставала для миссис Стрит косметический крем из своей аптечки и не заперла ее, — и ты поймешь, что я имела весьма серьезные основания для подозрений. Вспомни, что именно вскоре после этого мисс Мерсер и обнаружила, что пузырек с морфием передвинут. Мне следовало решить для себя, уж не миссис ли Стрит его переставила.

— Ну и что?

Мисс Силвер подняла на сержанта свои проницательные глаза и сказала:

— Я убедилась, что хладнокровное, преднамеренное убийство абсолютно не в характере миссис Стрит. Это кроткое, пассивное существо, лишенное инициативности и изобретательности. Вероятно, она привыкла во всем полагаться на сестру Джулию, женщину решительную и сильную. Такая если бы задумала убийство, то у нее все получилось бы как нельзя лучше. К счастью для нее, да и для всех остальных, она — человек очень твердых принципов, добрая и великодушная по натуре. Миссис Стрит — та будет страдать и терпеть. На жестокое преступление она решительно не способна. В роли отравительницы я ее никак не представляю.

Фрэнк кивнул в знак согласия, и мисс Силвер, щелкая спицами, продолжала:

— Самый серьезный повод для убийства имелся у мистера Леттера, разумеется. Вполне естественно, что старший инспектор стал в первую очередь подозревать его. Да, мистер Леттер получил сильный шок, подобные случаи часто толкают людей на преступление. Оскорбленного супруга всегда подозревают первым. Я сознавала всю опасность положения моего клиента, но после разговора с ним отбросила мысль о том, что он отравил свою жену. Мистер Леттер глубоко страдал и терзался от того, что не сам ли он своим поведением довел Лоис до самоубийства. От меня он ждал лишь одного: чтобы я доказала, что это убийство. У меня создалось впечатление о нем, как об очень открытом, простодушном, как дитя малое, добром человеке, который легко прощает обиды. Никакие улики не могли убедить меня, что он способен на убийство.

Мисс Силвер приостановилась, покашляла и неожиданно изрекла:

— Серьезный мотив для убийства был и у мисс Мерсер.

Фрэнк изумленно вскинул брови.

— Серьезный мотив? — скептически протянул он.

— Да, Фрэнк, самый весомый, какой только может быть у женщины ее склада. Она преданно любила мистера Леттера: этого трудно было не заметить. К несчастью, самому мистеру Леттеру это и в голову не приходило. Он прожил рядом с ней долгие годы, он так привык к ее присутствию, к ее заботе, что ни о чем не догадывался. Он не задумывался над тем, что она для него значит, до тех самых пор, пока не возникла угроза разлуки и тогда, по свидетельству всех близких, он ужасно затосковал и опечалился. Он и мисс Мерсер просто идеально подходят друг другу, и, поженись они лет двадцать назад, все бы у них сложилось просто замечательно. Теперь ты понимаешь, почему я сказала, что у мисс Мерсер был очень серьезный повод для убийства? Она видела, что мистера Леттера заставляют страдать; видела, как миссис Леттер старается встать между Энтони и Джулией; на ее глазах миссис Леттер делала все возможное, чтобы расколоть семью, внести в нее раздор. Без сомнения, мотивы для убийства у мисс Мерсер могли быть самые что ни на есть серьезные. Прибавь к этому еще и тот факт, что мисс Мерсер явно находилась на грани нервного истощения, более сильного, чем диктовала ситуация. Я пришла к выводу, что она что-то скрывает, и это «что-то» не дает ей покоя.

— Вам не приходило в голову, что убила она?

— Нет, конечно, — ответила мисс Силвер, ясными глазами глядя на Фрэнка: — Истинную добродетель видно сразу. В случае мисс Мерсер она проявляла себя на каждом шагу — и в помыслах, и в поступках. Для мисс Мерсер добродетель — как воздух, которым мы дышим. Она глубоко страдала, как страдает любой невинный человек, сталкиваясь со злом. Это я наблюдала день за днем. И настал момент, когда я пришла к нелегкому заключению: смерть миссис Леттер не самоубийство, но и не убийство.

— Поскольку шеф отсутствует, я бы смело употребил в данном случае французское «импассе» — полный тупик. Он не разрешает мне пользоваться французским, считает это проявлением чванства.

— Я питаю исключительное уважение к инспектору Лэму. На редкость цельная натура, — с легким упреком сказала мисс Силвер и была вознаграждена воздушным поцелуем Фрэнка, который тут же галантно отозвался:

— Оно ничто по сравнению с тем уважением, которое я испытываю к вам. Продолжайте же, прошу вас.

— Право же, милый Фрэнк, иногда ты говоришь страшные глупости, — заметила, чуть кашлянув, мисс Силвер. — Когда я оказалась, как ты изволил выразиться, в этом «импассе», я решила отбросить все явные улики и руководствоваться исключительно своей интуицией в отношении всех вовлеченных в это дело лиц. В мире животных тигр никогда не станет прикидываться овцой и заяц не усвоит повадки волка. В Священном Писании сказано, что не собирают в терновнике виноград, а с репейника смокву. Да, непреодолимая, внезапная вспышка может любого из нас толкнуть на акт насилия, однако такой тщательно продуманный способ убийства, как отравление, к этой категории явно отнести нельзя. Подобный способ неизменно предусматривает наличие в характере эгоизма, преувеличенное мнение о себе или же, напротив, не менее опасного и разрушительного комплекса неполноценности.